От Пуденко Сергей Ответить на сообщение
К Константин Ответить по почте
Дата 13.09.2009 14:05:22 Найти в дереве
Рубрики В стране и мире; Версия для печати

о ключевых словах в совокупности (много)- для чотких пацанов



>>А молдавский опыт – это наше будущее.
>
>Мне наше сегодняшнее состояние общества напоминает Грузию 80-х.
>У действующей части населения отсутствие каких-либо иных мотивов кроме личного интереса ( деньги или престиж). Презрение к общественным интересам (это для дураков). Все хотят быть начальниками (ключевое слово "подняться"). При этом отсутствие интереса к профессии как таковой. Низкое качество большинства работ.
>На уровне общения , бесконечные понты, каждый из себя что-то корчит .
>Растущий национализм , без патриотизма, т.е. презрение к другим народам , без желания что-то делать для своего.

>На фоне всего этого существую нормальные трудяги , честно отрабатывающее своё без заметных перспектив.

как говорится, +1




Всвязи с сабжем пытаюсь разобраться в сложившейся и устоявшейся действительности Зпохи Конца Процветания Ибанска(пока она еще не гавкнулась). ЭКП, если пользовать ефремизмы.

И в том, как она же выражается в картине мира, ее семантике всех видов(текстов,образов, схематизмов). Меня интересует не столько профессионально-лингвистический анализ Картины мира просперити Ибанска, сколько габитус , физиологическая подоплека и прочий "фрейдизм". Этот аспект изучает новая когнитивная наука, близкая к новому материализму. И эпизодические фигуры вроде Бурдье

Солж к сабжу тоже руку прикладывал, но меня зацепила только одна-другая мысль на этот счет

вот этот фрагмент в ГУЛАГе ( в конце поста). Там важна не начинка, а упоминание о "манере" в разговоре "толкать звуками". И т.д. Я такое теперь у себя в Тушино , именно как этнограф наблюдая аборигенов, слышу у себя каждый день. Про габитус аборигенов прол.районов я уже писал. Манера ходить, нести корпус, расплагаться в пространстве и т.п.

Тут меня интересует делезовский концепт "тело звука"

Язык эпохи конца Процветания

Три составляющих картины мира и релевантного ему языка (языков) ЭКП, по лингвистам - бандитскость, гламурность,заимствованность.

Кронгауз: Русский язык на грани нервного срыва (Языкознание)
http://lib.rus.ec/b/150412

коммент
17-06-2009
Интересная книга, поскольку интересна сама её тема, но тем не менее не понравилась.
Сложилось впечатление, что автор предлагая "спокойное, взвешенное и, вместе с тем, заинтересованное обсуждение" всё же резок в некоторых своих оценках. Хотя, оно простительно - каждый волен иметь своё мнение. Ну не нравится человеку слово "блин", что тут поделаешь? Главное в том, что мнение профессионала-лингвиста узнать полезно. Прочтите, если интересуетесь данной темой.
---
Что же не понравилось? Да то, что в ней я не нашёл ничего нового. Все эти вопросы постоянно рассматриваются подобным образом "на каждом углу", а не только в аудитории, где преподаёт уважаемый автор, и не только в его блого-публицистической переписке (копирования кусков из чатов, признаться, совсем не ожидал). Никаких решений описанных проблем в книге не предлагается. (Если автор хочет, чтобы всё шло своим чередом, "язык развивался сам по себе" и всё такое, то нафига, блин, тогда эти "проблемы" выявлять и книжку писать?)

Директор Института лингвистики РГГУ разглядывает падонкафский езыг, сетевое остроумие, рекламные выверты, разрушающийся русский мат, словари как "жанр" в постлитературе, реформу орфографии ("а смысл?"), словесную политкорректность, новый речевой этикет, коммуникативные стратегии и прочее языковое и окололингвистическое: "Самый актуальный сегодня лингвополитический вопрос связан даже не с переименованием, а с использованием предлога. Как правильно: на Украине или в Украине? Ответ простой. Конечно, на Украине , если говорить по-русски. И главное, это не зависит от политической конъюнктуры."

Выводы профессора слегка пессимистичны, но не по тем причинам, каких можно было бы ждать: "Как и любой носитель языка, я имею полное право считать себя его хозяином, хотя и не единоличным, конечно. Да и вообще, язык, как и природа, не имеет злой воли, а вот про власть этого же с уверенностью сказать нельзя".

=================


Я, в принципе, не против сленга (и других жаргонов). Я просто хочу понимать, где граница между ним и литературным языком. Ну, я то, скажем, это понимаю, потому что раньше, когда я еще только овладевал языком, сленг и литературный язык «жили» в разных местах. А вот, как говорится, «нонешнее» поколение, то есть люди до двадцати пяти, не всегда могут их различить и, например, не понимают языковой игры, основанной на смешении стилей, которая так характерна для русской литературы.


Можно отметить по крайней мере несколько таких больших волн новых слов и значений, возникших на рубеже веков, а возможно, продолжающихся и дальше.
После перестройки мы пережили минимум три словесных волны: бандитскую, профессиональную и гламурную, а в действительности прожили три важнейших одноименных периода, три, если хотите, моды, разглядеть которые позволяет наш родной язык. Про эти периоды можно философствовать бесконечно, можно снимать фильмы или писать романы, а можно просто произнести те самые слова, и за ними встанет целая эпоха. Это тоже философия, но философия языка. Глупо говорить о его засоренности, глупо вообще пенять на язык, коли жизнь у нас такая. И надо быть терпимее и помнить, что слова суть отражения.

....
Разговор по понятиям

В последнее время почти любая беседа о русском языке сводится к его порче. Спор об этом ведется, как правило, скорее на эмоциональном уровне, но все же существует несколько постоянных аргументов. И в качестве одного из главных приводится появление в языке большого числа «бандитских» слов. Для солидности даже говорят о «криминализации» языка. Борцы за чистоту речи требуют чистки лексикона, запрета жаргонов, в первую очередь, конечно, бандитского, и прочих

«новый русский» бандитский мир очевидным образом формировался под влиянием американской гангстерской мифологии.[8] Уже давно отнесенные к классике фильмы «Крестный отец» или «Однажды в Америке» стали образцами, без которых не возникли бы русские «Бригада» или «Бумер». Среди этой лексики довольно мало слов, пришедших из классической блатной фени (таких, например, как лох или кинуть). Надо, впрочем, честно признать, что происхождение многих слов достоверно проследить не удается, хотя почти каждому из них сопутствует своя лингвистическая легенда.
В целом это достаточно новый и живой, то есть обновляющийся, употребительный и довольно привлекательный, жаргон. Новые значения появляются, в частности, благодаря ярким метафорам: та же крыша хотя бы. Для крыши главной оказывается идея защиты, обычная крыша защищает дом, а «крыша современная» защищает бизнесмена и его дело. Не менее интересно выражение фильтруй базар

Пожалуй, самое интересное состоит в том, что многие из «бандитских» слов оказались востребованы языком и после того, как сама бандитская действительность если не исчезла, то хотя бы затушевалась, стала менее заметной. И часто именно это вменяется языку в вину. Вначале он с помощью этих слов описывал бандитскую действительность, а сейчас что?
Употребление этих слов отчасти можно списать на моду, причем, действительно, на моду, на мой взгляд, не слишком приятную. Многие люди (небандиты) научились разговаривать так как бы шутя и иронизируя, а отучиться никак не могут, тем более что бандитский жаргон успешно мутировал, смешавшись с «новым русским» языком чиновников и бизнесменов, в котором фигурируют такие слова и выражения, как коммерсы, откаты и пилить бюджет. Короче, жаргон соответствует социальному прогрессу – от периода начального накопления капитала к периоду государственного капитализма и государственной коррупции. В этом случае как нельзя лучше подходит совет фильтровать базар, – но только вряд ли к
нему прислушаются.
Самой же любопытной оказалась судьба нескольких слов, которые из разряда бандитских перешли в общеупотребительные.
Я еще помню те времена, когда мои весьма культурные знакомые, морщась, спрашивали: «Отморозок, а что это такое? Фу, как грубо!» А сейчас милейшая интеллигентная дама, ни секунды не задумавшись, реагирует на какуюто мою безобидную фразу: «Ну, это уже наезд! Как ты смеешь!» Эти слова, поначалу воспринимаемые как нечто чуждое литературному языку (этакие кадры из бодрого боевика), расширили свое значение и стали привычны в речи образованного человека.
Часто они заполняют определенную лакуну в литературном языке, то есть выражают важную идею, для которой не было отдельного слова. Такими словами оказались, например, достать и наезд. Они стали очень популярны и постоянно встречаются в устном общении, хотя бы потому, что точнее одним словом не скажешь. Кроме всего прочего, в них есть экспрессия и особая эмоциональная сила,


характерная для многих жаргонизмов. Особенно же меня впечатлил «карьерный взлет» еще одного подобного слова: в заявлении МИДа встретилось выражение акт террористического беспредела. Поразительно, как легко слово беспредел преодолело лагерные границы (ведь изначально это слово описывало особую ситуацию в лагере, когда нарушаются неписанные лагерные правила) и вошло в официальный язык.
Бороться с подобным «обогащением» русского языка абсолютно бессмысленно, тем более что оно представлено единичными явлениями. Оно, скорее, даже полезно. Большинство же «бандитских» слов уйдут, как только исчезнет потребность в них и схлынет мода. Остается дождаться…


============

Наука

Бурдье
http://www.philology.ru/linguistics1/burdye-05.htm
разгадка для господина Кронгауза тут

Химик В.В. Большой словарь русской разговорной экспрессивной речи
http://www.philology.ru/linguistics2/khimik-04.htm
Произошло глобальное снижение, массовая «экс-прессивация» публичного общения, официальной коммуникации, в которых совсем не редкими стали не только экспрессивы разговорной речи, но даже и прежде невозможные за пределами обыденной речи грубые, бранные, вульгарные речевые единицы.
Чем объяснить эту резко возросшую популярность низкого стиля и активное проникновение его единиц в другие стилистические сферы?
Объяснений может быть множество, но главное состоит в том, что к началу ХХI столетия в русском культурном и языковом пространстве произошла «смена нормативной основы литературного языка»: нормотворческая значимость письменного языка художественной литературы стала уступать свою функцию устной речи публичных каналов общенациональной коммуникации. Практически это означает, что постепенно языковое сообщество стало ориентироваться в своем представлении о речевых идеалах и эталонах не на образцовый язык русских писателей, «властителей дум», как это было в XIX веке и отчасти в первой половине ХХ столетия, а на звучащую публичную речь средств массовой информации (СМИ).

http://www.philology.ru/linguistics2/dyachok-07.htm


слова пацанский, по-пацански проникают и в публичную речь. Ср., например, диалог двух радикальных журналистов А. Венедиктова и С. Доренко в передаче "Особое мнение" по радиоканалу "Эхо Москвы" (1 ноября 2004), речь в которой идет о практике брать людей в заложники.
С. Доренко: Да, но он [Тамерлан] жил не в XXI веке. И второе я хотел сказать, это не по-кремлевски и не по-пацански, если мы серьезно, как я говорил в свое время.
А. Венедиктов: А мы на Дмитровке сидим, при чем здесь кремлевские?
С. Доренко: Нет, такие меры, поскольку у нас власть и верхушка наша пользуется моралью бандитской, насколько я успел заметить, общаясь с ними…
А. Венедиктов: Пацанской.
С. Доренко: Пацанской, бандитской, я хотел бы сказать, что это не по-пацански членов семьи-то трогать. Генпрокурор Устинов, например, перед своими врагами будет отвечать по-пацански, сам, а членов его семьи никто не будет брать в заложники, как мне представляется, если бандитская мораль все еще торжествует в России [Цит. по http://echo.msk.ru].

http://www.philology.ru/linguistics2/dyachok-moiseev-05.htm
русское просторечие является целостной языковой структурой, характеризующейся своими фонетическими, лексическими, фразеологическими и другими особенностями

Подобная лексика призвана обозначать понятия, которые по ряду причин не актуальны для носителя литературного языка, ориентированного на ценности западной цивилизации. По этой причине среди собственно просторечной лексики имеются богатые синонимические ряды со значением 'пить, пьянствовать' (бухать, квасить, кирять и т. п.), 'обманывать' (гнать, заливать и др.), 'убить, убивать' (замочить, пришить и т. п.), 'бить, избивать', 'воровать', и т. п. Ср. также такие слова как стрелка 'встреча для выяснения отношений' и даже просто 'встреча, свидание', лох 'человек, не разделяющий систему ценностей носителей просторечия' (первоначально 'человек, которого можно обмануть или ограбить; жертва преступника'), отвалить 'отстать, перестать приставать, отказаться от ограбления', разборка 'выяснение отношений (часто с применением силы или оружия)', подстава 'провокация', крыша 'криминальное прикрытие, защита', заказать (кого-либо) 'указать в качестве жертвы для наемного убийцы' и т. п. Все это слова, входящие в активный лексический фонд носителя просторечия; мало того, в результате интенсивной телевизионной пропаганды данные слова знакомы и носителям литературного языка. Значение этих и многих других слов невозможно понять, не вникая в особенности быта и деятельности лиц, принадлежащих к рассматриваемому социальному слою. Очевидно, все дело тут в своеобразии картины мира носителя просторечия, повседневная жизнь которого во многом связана с криминальной или полукриминальной деятельностью.
Фиксация и лексикографическая обработка этого материала позволит лучше понять особенности социолингвистической ситуации в современной России и послужит основой для составления в ближайшие годы словаря русского просторечия (впервые в отечественной и зарубежной филологии).


Предыдущая эпоха (Эпоха Крайностей, по Хобсбауму)
http://www.situation.ru/app/j_art_640.htm
http://www.philology.ru/linguistics2/zhivov-05.htm
http://www.polit.ru/research/2005/10/28/givov.html
книга Селищева остается лучшим, наиболее полным и наиболее профессиональным описанием тех перемен в языке, которые были вызваны катаклизмом 1917 года.
http://books.aport.ru/pages/biblio_book/?art=180716
http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=180716
Селищев А. М. Труды по русскому языку. Т. 1. Социолингвистика. М.: Языки славянской культуры, 2003 (в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте). В этот том вошел и «Язык революционной эпохи» (с. 47–279), до этого не переиздававшийся. При советской власти эта книга была трудно доступна, в библиотеках ее держали в спецхране, поскольку материалом для наблюдений Селищева служили, среди прочего, писания Троцкого, Зиновьева, Каменева и Бухарина, которые и цитируется в работе в качестве лингвистических примеров.


Объяснение с помощью происхождения революционных деятелей не подходит для третьей категории лексики, рассматриваемой Селищевым, а именно для вульгаризмов и элементов блатного жаргона (во всяком случае, Селищев воздерживается от утверждения, что среди революционеров было много уголовных преступников). Автор связывает употребительность этого типа лексики с принадлежностью (в прошлом) ряда революционеров студенческой среде, которой вульгаризмы и жаргонные выражения приписываются в качестве элемента естественного для нее языкового поведения («бытового буршества»). Однако же, перечисляя ряд лексических инноваций, таких как парень (вм. прежнего «молодой человек»), ребята, девчата, склока, буза, сволочь, потребилка, пьянка, пивнушка, похабный, хаить, сдюжить, пешедралом и т. д. (с. 109), Селищев характеризует их как «слова языка деревни, фабрики, низших городских слоев… вошедшие в состав речи партийной и вообще советской среды». Естественно было бы считать, что в советской публицистике такие слова представляют собой элементы языка адресата (обычные в агитационных текстах), однако автор подобного объяснения не предлагает. Не вполне мотивированным оказывается в книге и распространение элементов блатного арго (балчик ‘базар, толкучка’, бог ‘рубль’, воробышки ‘денежки’, завалиться ‘попасться’, зекс, зексно, на-зекс ‘хорошо’, кони ‘сапоги’ и т. д.) (с. 117). Селищев ограничивается интересным, но недостаточно аргументированным наблюдением: «Фабрично-заводская молодежь стала считать слова и сочетания воровского жаргона такими чертами, которые отличают ее от интеллигенции. Это - “пролетарский язык”. Но такое отношение к “блатной музыке” вызывает в последнее время решительное осуждение со стороны партийных деятелей» (с. 118). Отчего у честно работающих пролетариев возникает желание говорить на языке воров, автор не объясняет.


В предлагаемой перспективе находит естественное объяснение и распространение вульгаризмов и лексики, происходящей из воровского жаргона. Это были те самые лингвистические элементы, которые в наибольшей степени подавлялись старым языковым стандартом. Ничего более одиозного для стилистики дореволюционной языковой культуры не было; такого рода явления тщательно изничтожались в образованной речи (особенно письменной) сначала учителями в школе, затем редакторами в любом приличном издании. Легализация этих элементов с наибольшей выразительностью свидетельствовала о дискредитации старого языкового стандарта и всех стоящих за ним институций - традиционного образования, буржуазного или аристократического воспитания, регламентации бытового поведения и речевых манер. Большевистская «грубость» (Сталин на XIV съезде партии говорил о себе: «Человек я прямой и грубый», с. 107) выступает как отрицание «вежливости» старого режима, и грубая речь является важной частью этого отрицания.


Селищев приводит пространную цитату из статьи Н. Марковского «За культуру комсомольского языка», появившейся в журнале «Молодой большевик» за 1926 год. Марковский конструирует фразу из «неправильного» комсомольского языка, наполненную жаргонными элементами («Я надел клифт и колеса и пошел на малину к корешку»). С таким языком он и призывает бороться и при этом замечает: «Когда же товарищей, говорящих на таком лексиконе, упрекали, так те прямо-таки взъерепенились. “Дескать, как это так, нас заставляют говорить на языке ‘интеллигентном’, ничего общего не имеющим вот с нашим комсомольским языком”. Упрекнувшие их сразу же были обвинены в уклоне, в отрыве от масс, всячески игнорировались подобным рабочим комсомольцем. Приходилось смириться и внести в свой же язык такие “ценные” поправки, как “клифт”, “колеса”, “корешок” и “когти рвать” - значит удирать. Вот с этим-то “рабочим” языком надо повести беспощадную войну. Всякий комсомолец, всякий молодой рабочий должен говорить на своем, на культурном языке, а не каком-то блатном. Наш язык - наше достижение, наша культура. Не нужно бояться образованности, не нужно бояться интеллигентности» (с. 118–119).


Период конца 1980-х - 1990-х годов представляет собой эпоху нового культурного катаклизма, новой дискредитации старого (на этот раз советского) символического и лингвистического капитала. Даже самое поверхностное рассмотрение этого процесса увело бы нас слишком далеко; это предмет для отдельной работы. Однако некоторые сопоставления с языком революционной эпохи, описанным Селищевым, напрашиваются сами собой, и на них стоит обратить внимание. Как и тогда, риторика цивилизационного вербального контроля («умеренности» и «воспитанности») сменяется риторикой спонтанности. В рамках этой перемены получают широкое употребление, как и в революционную эпоху, грубые, вульгарные, жаргонные, обсценные слова и выражения. У них та же функция - дискредитировать прежнюю благопристойность. Аналогично тому, как в эпоху революции слова и выражения, ассоциировавшиеся с прежним режимом (типа господин, верноподданические чувства), начинают употребляться с презрительно-ироническими коннотациями, в 1990-е годы в публичной сфере развивается так называемый «стёб», деконструирующий устойчивые элементы советского дискурса. Не менее важную роль в лингвистической революции играют иноязычные элементы и опять же со сходной функцией - отказа от национальной (на этот раз советской) традиции в пользу ориентации на западные образцы.

http://www.philology.ru/linguistics2/dyachok-03a.htm
2. Язык.
В рамках одной статьи невозможно перечислить все лингвистические особенности современного просторечия. Поэтому остановимся лишь на наиболее существенных из них, тех, которые характеризуют просторечие как целостную подсистему и отличают его как от русского литературного языка, так и от других подсистем русского языка.
1) Фонетические особенности просторечия
Роль фонетических особенностей просторечия порой недооценивается. По умолчанию предполагается, что фонетические системы просторечия и литературного языка в целом совпадают. В качестве единственного исключения называют лишь акцентуационные различия (свекл'а, д'оговор и т.п.). Действительно, системы фонем совпадают в обеих формах языка. Однако дело обстоит иначе, если мы обратимся к интонационным и акустическим особенностям просторечия. Не случайно, что именно эти черты рассматриваемой формы языка обычно имитируют артисты, изображающие типичного "простого" человека.
К числу характерных фонетических признаков просторечия можно отнести следующие:
1. Повышенная по сравнение с литературным языком громкость речи.
2. Общение на расстоянии (перекликивание).
3. Своеобразная интонация, воспринимаемая носителем литературного языка как "грубая", "агрессивная".
4. Фарингализация ("осипший" голос) и назализация.
5. Отрывистость фонетических фраз с постановкой логического ударения к концу фразы.
6. Использование особых звукоизобразительных приемов (хихиканье в высокой тональности, звукоизобразительные слова - бах, бум, бац и т.п.).
7. Экспрессивная геминация начального согласного слова, например: [чч'о] 'что', [кказ'ол] 'козёл' и т.п.
8. Пониженный тембр голоса (у женщин).
9. Частое использование свиста в коммуникационных целях (особенно для привлечения внимания, подзывания собеседника) [23].
Происхождение этих фонетических особенностей до сих пор не выяснено. Несомненно, что какая-то их часть (например, свист) восходит к речевому поведению носителей уголовных жаргонов. Фарингализация и назализация может быть объяснена как имитация престижного "лагерного" произношения, поскольку большое число заключенных страдают от туберкулёза [24]. Однако в целом фонетическое описание просторечия - задача будущего.

'

Наиболее отчетливо особенности просторечия проявляются на уровне фразеологии. В целом носители некодифицированных формы языка (жаргонов, диалектов) более склонны использовать фразеологизмы (фактически речевые клише), чем носители литературного языка. Ср., например, такие клишированные словосочетания, как по ходу 'кажется; похоже'; без базара 'все понятно; будет сделано

Языки
http://www.philology.ru/linguistics1/kushneruk-07.htm

С когнитивной точки зрения имя актера или героя фильма, выступает речевым стимулом развертывания некоторой последовательности "кадров" (ментальных образов), которая создает эффект кинематографической вовлечённости и облегчает восприятие рекламного текста.


Эпоха Крайностей
работы Дмитрия Сергеевича Лихачева "Черты первобытного примитивизма воровской речи" (1933), "Арготические слова профессиональной речи" (1938) и ряд других.
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/lihach/kart.pdf
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/lihach/kart.php
Лихачев Д.С. Черты первобытного примитивизма воровской речи.//Словарь
тюремно-лагерного и блатного жаргона. М.:Kрая Москвы, 1992

"Основное отличие воровского мышления, которое будет для нас весьма важно в
дальнейшем, состоит в возрождении элементов магического отношения к миру. ...
Один из интереснейших моментов этого первобытного магического сознания -
магическая сторона слова. ..."

отрывки — из ранней, 1933 года работы Д.С.Лихачёва "Черты первобытного примитивизма в воровской речи", написанной после вынужденной, так сказать, командировки на Соловки. Весьма любопытный текст, милостивые государи мои...

Своеобразные условия, в которые поставлена воровская среда: постоянное враждебное положение по отношению к "легальному" обществу, примитивные охотничьи приёмы деятельности, бродячая жизнь, огромная роль личных качеств и "естественных" условий при совершении краж, общее потребление и т. п. — создают предпосылки, в соответствии с которыми в речи и в мышлении возрождаются явления, аналогичные первобытным. [...]

Социальное подполье консервативно, блатной обычай косен, догматичен и деспотичен. [...] Поведение вора в своей среде ограничено бесчисленным количеством правил, норм, свореобразных понятий о "приличии", "хорошем тоне", сложной иерархией подчинения друг другу. Каждое из нарушений этих норм поведения карается воорвским судом с оригинальным судопроизводством, с немедленным приведением в исполнение всегда жестокого наказания. Власть воорвской среды над индивидуумом исключительнго велика. За внешней распущенностью воров скрываются жёсткие, тесные, предусмативающие всё, вплоть до мелочей, правила поведения, а в конечном счёте общие, "коллективные представления", которые делают поразительно похожими воров различных национальностей. [...]

Основное отличие воровского мышления состоит в возрождении элементов магического отношения к миру. [...] Один из интереснейших моментов этого первобытного магического сознания — магическая сторона слова.

Нельзя дать лучшей характеристики воровского слова, чем характеристика его как орудия. Вор интересуется не передачей своих мыслей и взглядов (это, очевидно, подразумевается под термином "общение"), а единственно лишь тем эффектом, который слово производит на окружающих. [...]

Те же особенности деятельности воров, которые вызывают их повышенную внушаемость, обусловливают положение, при котором все поступки рассчитаны на признание со стороны. [...]

Магический характер мышления характеризуется отождествлением предмета и слова (один из частных видов закона партиципации: Леви-Брюль, Кассирер). Это отождествление, столь характерное для примитивного сознания, находит себе блестящую параллель в отношении воров к воровской кличке. Вор, принимая ту или иную кличку, редко расстаётся с ней. Принятие клички — необходимый акт перехода в воровскую среду (своего рода "постриг"). Каждый вор имеет свою кличку. Он татуирует её или её символ на теле и не меняет даже тогда, когда она становится известной уголовному розыску, когда явно вредит ему, когда по ней становятся известными все его старые судимости ("задки"). [...]

Основным коллективным представлением воров, определяющим имх отношение к окружающему, служит представление о борьбе двух миров. Вор, как и первобытный человек, делит весь мир на две половины: "свою" — добрую и "чужую", "фраерскую" — злую. Всё, что бы ни происходило во внешнем мире, для первобытного охотника сводится к борьбе доброго и злого начал, для вора же к борьбе "своего" и "чужого" сводятся все социальные взаимоотношения.[...]

Воровская речь должна изобличать в воре "своего", доказывать его полную принадлежность воровскому миру наряду с другими признаками, которыми вор всячески старается выделиться в окружающей его среде, подчеркнуть своё воровское достоинство: манера носить кепку, надвиная её на глаза, модная в воровской среде одежда, походка, жестикуляция, татуировка. Не понять какого-либо воровского выражения или употребить его неправильно — позорно. Воры часто соблюдают чисто внешнюю, отчасти даже демонстративную таинственность, помогающую им выделить себя в качестве "посвящённых" из остальных "профанов", "фраеров" (дураков). [...]

В дальнейшем мы увидим, почему это так происходит, мы увидим, что язык для вора наполнен идеологическим содержанием, социально направлен. Неумение назвать предмет по-воровски изобличает и незнание воровского отношения к нему, изобичает нетвёрдость идеологии. Такой человек моджет оказаться опасным в воровской среде.[...]






Глава 19. Зэки как нация
(Этнографический очерк Фан Фаныча)
тесно объединяет их еще один уголок культуры, который уже неразрывно сливается с языком, и который мы лишь приблизительно можем описать бледным термином матерщина (от латинского mater). Это -- та особая форма выражения эмоций, которая даже важнее всего остального языка, потому что позволяет зэкам общаться друг с другом в более энергичной и короткой форме, чем обычные языковые средства. [3] Постоянное психологическое состояние зэков получает наилучшую разрядку и находит себе наиболее адекватное выражение именно в этой высоко-организованной матерщине. Поэтому весь прочий язык как бы отступает на второй план. Но и в нём мы наблюдаем удивительное сходство выражений, одну и ту же языковую логику от Колымы и до Молдавии.
Язык туземцев Архипелага без особого изучения так же непонятен постороннему, как и всякий иностранный язык. (Ну, например, может ли читатель понять такие выражения, как:
-- Сблочивай лепе'нь!
-- я ещё клыкаю
-- дать набой (о чём)
-- лепить от фонаря
-- петушок к петушку, раковые шейки в сторону!?)

Но если бы вам удалось как-нибудь невидимо подслушать туземцев, когда они между собой, вы пожалуй навсегда бы запомнили эту особую речевую манеру -- как бы толкающую звуками, зло-насмешливую, требовательную и никогда не сердечную. Она настолько свойственна туземцам, что даже когда туземец остаётся наедине с туземкою (кстати островными законами это строжайше воспрещено), то представить себе нельзя, чтоб он от этой манеры освободился. Вероятно и ей высказывается также толкающе-повелительно, никак нельзя вообразить зэка, говорящего нежные слова. Но и нельзя не признать за речью зэков большой энергичности. Отчасти это потому, что она освобождена от всяких избыточных выражений, от вводных слов вроде: "простите", "пожалуйста", "если вы не возражаете", так же и от лишних местоимений и междометий. Речь зэка прямо идёт к цели, как сам он прёт против полярного ветра. Он говорит, будто лепит своему собеседнику в морду, бьёт словами. Как опытный боец старается сшибить противника с ног обязательно первым же ударом, так и зэк старается озадачить собеседника, сделать его немым, даже заставить захрипеть от первой же фразы. Встречный к себе вопрос он тут же отшибает начисто.
С этой отталкивающей манерой читатель даже и сегодня может встретиться в непредвиденных обстоятельствах. Например, на троллейбусной остановке при сильном ветре сосед сыпет вам крупным горячим пеплом на ваше новое пальто, грозя прожечь. Вы довольно наглядно стряхнули раз, он продолжает сыпать. Вы говорите ему:
-- Послушайте, товарищ, вы бы с курением всё-таки поосторожнее, а?..
Он же не только не извиняется, не предостерегается с папиросой, но коротко гавкает вам:
-- А вы не застрахованы?
И пока вы ищете, что же ответить (ведь не найдёшься), он уже лезет раньше вас в троллейбус. Вот это очень всё похоже на туземную манеру.
Помимо прямых многослойных ругательств, зэки имеют, по-видимому, также и набор готовых выражений, онемляющих всякое разумное постороннее вмешательство и указание. Такие выражения, как:

-- Не подначивайте, я не вашего бога!

или

-- Тебя не <гребут> -- не подмахивай! (Здесь в квадратных скобках мы поставили фонетический аналог другого, ругательного, слова, от которого и второй глагол во фразе сразу приобретает совершенно неприличный смысл.)
Подобные отбривающие выражения особенно неотразимо звучат из уст туземок, так как именно они особенно вольно используют для метафор эротическое основание. Мы сожалеем, что нравственные рамки не позволяют нам украсить исследование ещё и этими примерами.