От Михайлов А.
К Пуденко Сергей
Дата 23.08.2011 21:21:03
Рубрики В стране и мире;

Прочитал недавно Дерлугьяна

«Адепт Бурдье на Кваказе...» - кейс Ю.Шанибова на макросоциологическом фоне переходных процессов 80-х-90-х - «наш человек» излагает «для них» свое видение нашей истории на языке современной социологической науки. Вообще Дерлугьян очень важную работу делает транслируя новейшие социологические концепты посредством редакции переводов наиболее важных трудов в области общественных наук. Но это к слову, а в целом хотелось бы прокомментировать ряд макротеоретических обобщений, выдвинутых в упомянутом исследовании.
Первый круг вопросов касается роли классовых структур в дивергенции траекторий социальной эволюции на постсоветском пространстве. Ключевой здесь является концепция субпролетариата ( хотелось бы назвать это слой люмпен-пролетариями, но ленинское понятие полупролетарии было бы ближе ) - самообеспеченных подсобным хозяйством жителей городских окраин и пригородов, эпизодически продающих свою рабочую силу. Именно этот слой послужил боевым зарядом националистических взрывов, расколовших СССР. А детонатором сработала национальная интеллигенция. Вообще статус интеллигенции описывается довольно занимательно. С одной стороны, утверждается, с чем нельзя не согласиться, что советская интеллигенция была пролетаризована, будучи людьми наемного, пусть и интеллектуального труда. С другой стороны, интеллигенция обвиняется по сути в классовом предательстве, в стремлении стать средним классом по образцу Запада, т. е. конвертировать интеллектуальный капитал в ренту, а символический в потребление. Разумеется классовая измена национальных интеллигенций стала действенной только в условиях демонтажа производственного и политического аппарата советского государства и начавшегося дележа общенародного достояния конкурирующими группами. Ключевой вопрос о том, как был запущен и почему вообще стал возможен демонтаж социализма освещен недостаточно ясно — видимо сказывается «разделение труда» между социологией и политэкономией.
К описанию классовой структуры позднесоветского общества непосредственно примыкают проблемы демографии. Сочетание многочисленной молодежи и замороженных социальных лифтов всегда создает предпосылки к революционной ситуации. А вот революционная ситуация разрешается восходящим трендом далеко не всегда.
Следующий круг вопросов связан с местом СССР в мир-системе. Дерлугьян характеризует СССР как одну из «диктатур развития», но «диктатур развития» было много, а СССР уникален. Только страны соцлагеря смогли создать к 60-м годам 20-го века альтернативную капитализму научно-техническую систему. Возможно подобным путем движется Китай. Прочие страны догоняющего развития не смогли покинуть периферию, за исключением Японии, но она ей никогда и не была.
В целом складывается впечатление, что тщательно изгоняемая в дверь теория транзитологической модернизации незаметно возвращается в окно — корпоративный капитализм США полагается общественным идеалом, все же прочие общества идут в направлению к идеалу, только вот что-то никак не доходят.
К сожалению Дерлугьян не видит, или считает не академическим обсуждать бытие за пределами глобального капитализма, что составляет единственный серьезный недостаток этого замечательного исследования.
От Михайлов А.
К Михайлов А. (23.08.2011 21:21:03)
Дата 31.12.2012 22:35:47

Оформил текст в статью

статья в копилке. Представляю её к опубликованию.
От Константин
К Михайлов А. (23.08.2011 21:21:03)
Дата 18.05.2012 12:19:07

Рецензия Скепсиса на "Адепта..."

Агнесса Домбровская
Национализм как орудие приватизацииДерлугьян Г. М. Адепт Бурдье на Кавказе. Эскизы к биографии в миросистемной перспективе. М., 2010.
http://www.scepsis.ru/library/id_3216.html

20 лет прошло с распада СССР и начала крупных этнических конфликтов на его территории, а современная российская научная (или «научная») мысль так и не дала полноценного ответа, что же случилось. Отдельные работы тонут в потоке политической пропаганды, оперирующей категориями заговоров[1]. Российские левые, в свою очередь, несмотря на важность вопроса, повторили путь академической науки[2]. Максимум, на что они оказались способны, — это печатать громкие и пафосные «манифесты». Национальные конфликты на постсоветском пространстве анализируются не как конкретные явления реальности, но через призму почерпнутых (и при этом дурно понятых) в трудах классиков штампов: в зависимости от фракционной принадлежности выбирается приемлемый «источник истины»: сталинисты из РКСМ(б) печатают фашизоидно-сталинисткий бред Игоря Пыхалова, оправдывающий все действия «вождя народов», троцкисты повторяют, как заклинания, положения из раннесоветских документов о национальной политике и раз за разом переписывают заезжие фразы: только классовая солидарность поможет преодолеть национальные разногласия; анархисты буквально выживают — ведь Бакунин про чеченцев ничего не писал (а если и писал, то что-то совсем малозначительное)! Вспомним недавние события в Южной Осетии, когда некоторые из российских левых сектантов прямо (это была даже не метафора) сравнивали грузино-осетинский конфликт с русско-японской войной начала XX в.!

Тем ценнее появление на русском языке работы Г. Дерлугьяна, где он проявил себя как «вынужденный марксист», а одна из глав книги, кстати, называется «Неужели опять классовый анализ?». Несколько слов об авторе. Георгий Дерлугьян — советский африканист, в 1990 году покинул СССР и с тех пор живёт и работает в США. Ученик известного левого социолога Иммануила Валлерстайна, сегодня Дерлугьян — профессор Северо-Западного университета в Чикаго. Несмотря на название, книга посвящена не только истории кавказского региона: труд обстоятельный, написанный в рамках миросистемного подхода Валлерстайна (даже при учёте всех заблуждений[3] этой школы пропаганда её наследия в современной России — безусловный прогресс), начинается с освещения истории Советского Союза, с 30-х годов, эпохи молодости родителей главного героя книги. Для изложения материала автор избирает биографический метод: история СССР подаётся сквозь призму жизненного пути конкретного человека — Юрия Мухамедовича Шанибова (Мусы Шаниба). Почему Шанибов? С точки зрения Дерлугьяна, Шанибов — наиболее типичный представитель советской национальной интеллигенции, вставшей в 90-х во главе массовых националистических движений.

Дерлугьян определяет политическое устройство СССР как «диктатуру догоняющего развития» (с. 122). Удел таких диктатур — совершить исторический рывок, осуществить в стране модернизацию и «сложить полномочия». Если бы «перестройка» произошла в 60-х гг., пишет он, то не последовало бы кровавых событий начала 90-х. Во времена Хрущёва и Брежнева страна не могла уже выдержать постоянного темпа сталинских пятилеток и периодических чисток госаппарата через массовые репрессии. Режим смягчился, номенклатура получила гарантии своего благополучия (с. 90-91). Расход денег на военно-политическое соревнование не прекратился, выкристаллизовался механизм функционирования советской экономики — ориентация на вал продукции, и неважно, что и насколько эффективно ты производишь, премию выдают не за качество, а за объём. Сталинские 30-е сформировали в Советском Союзе развитое «индустриальное общество фордистского типа» (с. 179), породившее и определённую социально-классовую структуру. (Я не могу согласиться с такой трактовкой и считаю нужным уточнить: назвать советское общество просто индустриальным — значит проигнорировать его глубокие отличия от обществ капиталистических. Это нормальная позиция для многих буржуазных авторов — не видеть радикального отличия СССР от западного мира. Я с этим авторами, разумеется, не согласна, как и с Дерлугьяном: советское общество, несмотря на многочисленные сходства с буржуазным, принципиально иное, что описывают, например, теория суперэтатизма А. Н. Тарасова и/или теория политаризма Ю. И. Семёнова). На вершине располагалась партноменклатура, ниже — интеллигенция[4], столичная и региональная, рабочий класс и крестьяне. Хрущёвская оттепель стала источником социально оптимизма для верхних слоёв пролетариата и интеллектуалов, которые рассчитывали на более заметную роль в жизни общества: «Молодые, более образованные и энергичные представители верхних слоёв пролетариата с энтузиазмом восприняли эксперименты как приглашение стать реальной силой в модернизации практики политики, экономического управления и культуры» (с. 124), а «творческая интеллигенция национальных республик» получила шанс «обрести разную степень самостоятельности» (с. 129). Главным историческим итогом 1968 г. в СССР, согласно Дерлугьяну, стал «подрыв легитимности и самоуверенности бюрократического авторитаризма» (с. 130). Однако призрак реформ напугал бюрократическую касту, и она предпочла замкнуться, что привело к постепенному замедлению лифтов социальной мобильности. Росло число неудовлетворённых своим положением интеллектуалов — как в центре, так и на местах. В центре они в основном впадали в либерализм, на национальных окраинах — в национальный романтизм. Здесь Дерлугьян сравнивает «национальное пробуждение» на Кавказе в 50-70-х с аналогичными процессами в Европе Нового Времени. Национализм рождался в среде не только «творческой интеллигенции» — художников, писателей, музыкантов, но также и учёных-гуманитариев (с. 114-115). В случае с окраинами картина дополняется большой армией субпролетариев, готовых к силовому решению конфликтов.

Понятие субпролетариата — одно из самых важных в работе, это ключ, которым Дерлугьян отпирает «двери» большинства этнических конфликтов постсоветского пространства. Это класс людей, которые уже оторвались от деревни, но не стали горожанами и лишены стабильного источника дохода, также известные как люмпен-пролетарии (с. 211). Субпролетарии, как правило, жили в пригородах, формально могли числиться на какой-нибудь работе, однако основной источник заработков лежал в полулегальных по меркам СССР сферах — поденщина, приусадебное хозяйство, мелкая торговля или криминал, самогоноварение и т. п.

Жизнь субпролетария постоянно сопряжена с риском, с опасностью. Отсюда — культ силы, увлечение силовыми видами спорта, семейное насилие — как способ подчеркнуть свою маскулинность. В южных регионах традиционно было развито сельское хозяйство — в отличие от «основной» России, где господствовала крупная промышленность (с. 230). В условиях советской экономики невозможно было просто взять и нанять 15 рабочих, которые бы на твоём участке собирали мандарины (где-нибудь в Абхазии), — незаконно. Что остаётся? «Мобилизовать» родственные связи: вспомнить о многочисленных троюродных братьях, завести семью, родить пятерых детей, навязать всем «патриархальные» отношения, с помощью которых можно, руководствуясь авторитетом отца, заставить собирать мандарины 20 или 30 человек. А спрос на мандарины в северных регионах СССР не иссякал, прибыль была ощутимой. Плюс к этому: абхазов в Абхазии было меньшинство, но в соответствии с нормами советской национальной политики определённые квоты во властных структурах были им положены — потому что титульная нация. Как такому порядку вещей угрожала перестройка? Перестройка декларировала демократизацию, в том числе и сменяемую выборную власть, а в таком случае все выгодные позиции абхазами были бы утрачены (а эти позиции занимали люди, у которых обязательно были родственники, связанные с «мандариновым бизнесом») (с. 370). Точно по такому же сценарию развивалась ситуация в Кабардино-Балкарии: балкарское меньшинство стабильно получало руководящие посты в республиканском правительстве (с. 264-280, 379), а перестройка могла их этого лишить, поскольку большая часть населения — русские и кабардинцы — выбрали бы на голосовании, кого сами захотели.

Что происходило в Чечне? Высокая рождаемость, приведшая к тому, что чеченцы стали этническим большинством в ЧИАССР, и, как следствие, рост безработицы. От 20 до 40 тыс. чеченцев ежегодно выезжали на заработки в Среднюю Азию и Сибирь (легендарная шабашка). В 1991 году, когда развалился СССР, десятки тысяч мужчин в возрасте от 20 до 40 лет остались дома без средств к существованию (что интересно, почти во всех неевропейских национальных окраинах СССР — за исключением Грузии и Армении — рабочий класс и научно-техническая интеллигенция состояли из русских, а деятели культуры, «гуманитарии», крестьяне и описываемые Дерлугьяном субпролетарии — из представителей местных национальностей; сложилось ли так стихийно или было осознанной политикой советского руководства — в книге не говорится). Позднее вооружённые отряды формировались не по тейповому принципу, а по принципу рабочих коллективов: кто с кем строил сараи в Казахстане — те и пошли вместе воевать; аналогично развивалась ситуация с «народным ополчением» и в Карабахе (с. 58-61, 390-395, 403).

Имело ли место изгнание русских из дудаевской Чечни? И да и нет. Нет в том смысле, что речь шла не о вытеснении русских, а об агрессии против городского населения, а русские проживали именно в городах, в Грозном они вообще составляли большинство — с квартирами и некоторой другой собственностью[5]. Проще говоря, вытесняли обеспеченные городские слои, которые в массе своей были русскими (или, вернее, «русскоговорящими»). Но это не значит, что не пострадали чеченцы-горожане: они точно так же были подвержены давлению субпролетарских слоёв. Чтобы подчеркнуть социально-экономическую основу происходящих тогда событий, приведём в пример армянский погром в Сумгаите. Город в закрытой уголовной статистике лидировал начиная с 60-х гг. (с. 96). Британский журналист Томас де Ваал, автор книги о войне в Карабахе, пишет:

«...Сумгаит породил целый класс неустроенного и недовольного люмпен-пролетариата... Население стремительно росло, составив четверть миллиона человек, и в городе стала остро ощущаться нехватка жилья. Рабочие ютились в перенаселённых общежитиях.... каждый пятый житель Сумгаита имел судимость. В период между 1981 и 1988 годами в Сумгаит вернулось более двух тысяч вышедших на свободу заключённых»[6].

Много зверств было совершено в те дни Сумгаите: людей избивали, рубили топорами, поджигали, женщин насиловали. Но сейчас важно обратить внимание на другие факты.

«Среди погромщиков преобладали или бородатые деревенские жители — беженцы из Армении, — или рабочие из перенаселённых общежитий, расположенных на окраине Сумгаита. Все они были молодые — от четырнадцати до тридцати лет»[7].

Ваал приводит воспоминания воспоминания выжившей после изнасилования и избиения армянки:

«В комнате было человек шесть. Они разговаривали между собой, курили. Один о дочке своей говорил, мол, у нас в квартире детской обуви нет, чтобы он смог подобрать ей для дочки. Другой говорил, что ему эта квартира нравится — мы недавно сделали очень хороший ремонт — сказал, что он здесь будет жить после всего. Они стали спорить. Третий сказал: “Нет, почему ты? У меня четверо детей. Как раз три комнаты. Это мне подходит. Сколько лет я ючусь бог знает где”. А ещё один говорит: “Ни тебе и ни тебе не достанется. Подожжём эту квартиру и уйдём”»[8].

Армяне в Сумгаите занимали более высокое социальное положение, чем азербайджанцы, и потому стали жертвами погромов.

С одной стороны, в определённых социальных группах нарастало недовольство своим социальным и экономическим положением, и для участников конфликта такое недовольство было объективной реальностью. С другой стороны, существует большая разница между проблемами социально-экономического свойства и национального, а если быть точным, то вторые в большинстве случаев порождаются правящими классами, дабы избежать первых. Номенклатура под шумок погромов и этнических чисток приватизировала страну. Была ли возможность у московского руководства предотвратить грядущие столкновения в тех же Азербайджане и Чечне? Была. Об этом писали и Т. Ваал, и В. Тишков. Последний цитирует доклад, услышанный им на заседании Совета безопасности 31 марта 1995 г.:

«26 августа в Грозный прибыла главный прокурор Землянушина. Кураторы из Москвы не давали ничего сделать местному КГБ. Потребовали убрать охрану у Завгаева и прекратить поддержку Верховного Совета. С 17 августа и до 6 сентября, когда я был освобождён от должности, ни одного письменного задания из центра не поступило. Нам было известно, что Дудаев вёл телефонные разговоры с Хасбулатовым и Аслахановым. 25 августа [1991 г.] Яндарбиев разговаривал с Вахидовой, и та сказала, что с Хасбулатовым и Аслахановым состоялся разговор об отстранении Завгаева от власти. Тогда же среди митингующих появились люди с оружием, но изъять его было трудно, и не было никаких указаний, а это не прямая обязанность КГБ»[9]. (Выделено мной — А.Д.)

Также Тишков пишет:

«Москва сыграла решающую роль в свержении старой власти и в приходе к власти национал-радикальных элементов. По свидетельству И. В. Кочубея, КГБ располагал в Грозном 700 оперативными сотрудниками и вместе с силами МВД был способен “нейтрализовать радикалов”. “Но нам сделали из Центра выговор даже за то, что мы вызывали на беседу Яндарбиева”»[10]. (Выделено мной — А.Д.)

Вот что говорил А. Руцкой:

«Когда в Республике начали нападения на органы власти и захват оружия, было выработано предложение ввести силами внутренних войск СССР блокаду Чечни и при необходимости направить туда спецназ. “Был подготовлен соответствующий проект указа, но президент тогда исчез на пять дней, и с ним не было никакой связи”»[11]. (Выделено мной — А.Д.)

Об армянских погромах в январе 1990 г. в Баку Т. де Ваал сообщает следующее:

«Из Москвы в Баку были присланы части внутренних войск МВД СССР, которые почему-то не стали вмешиваться в происходящее. Правозащитница Арзу Абдуллаева вспоминает, что когда она обратилась к милиционеру с просьбой спасти армянина от толпы азербайджанцев, то услышала в ответ: “у нас приказ не вмешиваться”. Рассказывают, что когда писатель Юсиф Самедоглу позвонил в Центральный комитет компартии и попросил вмешаться, ему ответили: “Пусть режут!”»[12].

Можно предположить, что все происходившие в национальных республиках события были не столько следствием намерений номенклатуры по развалу страны и дальнейшей приватизации и личному обогащению, сколько отражением противостояния между Горбачёвым и Ельциным. Но о чём говорят факты?

Историк Тамаш Краус пишет, что Ельцин вёл переписку с Соросом (!) и в обмен на кредиты и финансовую помощь «мирового сообщества» первый обещал дать республикам независимость, настаивая, что он единственный обладающий для этого мужеством человек в государстве. Поэтому деньги нужно давать Ельцину, а не Горбачёву.

«Сегодня уже очевидно, что распад СССР и государственного социализма связан с безоговорочным принятием глобальной экономики властями, желавшими сохранить свое положение, свой роскошный образ жизни, забронировать за собой государственную собственность навеки. Опасаясь за свой статус, элиты были открыты любому решению, которое сможет его укрепить. Наиболее влиятельные группы в Советском Союзе заключили очевидный и открытый союз с международными центрами власти и денег. Мысль, что смена режима произрастала из внешнего “заговора” (до сих пор популярная в некоторых кругах) совершенно несостоятельна, поскольку в штудиях МВФ были явно провозглашены намерения, в том числе сотрудничество с советскими руководящими органами, “тайный союз” с ними»[13].

Давайте посмотрим, что думает непосредственный участник событий, один из демиургов «свободного рынка» и апологет «частной собственности» в нашей стране А. Чубайс:

«Б.Д.: Вы понимали, кого и зачем вы искали?

А.Ч. (Чубайс): Да, конечно.

Б.Д.: Был такой целенаправленный отбор?

А.Ч.: Абсолютно. Поскольку совершенно ясно, что из лидеров официальной экономической мысли нет никого или почти никого». (Выделено мной — А.Д.)

Поясню. Речь идёт о функционировавших аж с 80-х годов кружках по экономике, куда входил и Чубайс, и Гайдар, и Найшуль, и прочие «выдающиеся» экономисты, решавшие, как всё в стране исправить. Обращаю внимание, что собираться и обсуждать свои планы реформаторы начали в 80-х годах, то есть задолго до Горбачёва и перестройки, и уже тогда понимали, к чему всё приведёт. По ходу назначали друг друга министрами и премьер-министрами. Гайдара уже тогда записали в премьеры.

Вот ещё:

«Но на меня произвел сильное впечатление тот же Виталик Найшуль, который году в 1986 или 1987 сказал, что нам предстоит пройти три перехода. Один переход — “из тоталитаризма — в демократию”, второй — “из плана — в рынок”, а третий “из империи — в национальное государство”. Эта мысль меня совершенно просто взорвала, долго не мог прийти в себя. При этом Виталик сказал, что первые два — ерунда, а вот третье — это будет настоящая драма. В принципе, пяток-десяток миллионов грохнуться могут легко на этом деле»[14]. (Выделено мной — А.Д.)

Понимаете? Чубайс не дурак, Чубайс всё понимал.

Таким образом, номенклатура прекрасно осознавала, какова цена личного обогащения и утверждения капитализма, — и платила эту цену сполна, поощряя националистические движения в СССР. Впрочем, и в Центре не обошлось без бойни. События октября 1993 г. — яркое тому доказательство[15]. Чем всё закончилось, мы можем наблюдать сегодня.

Но вернёмся к Дерлугьяну. Нельзя сказать, что он полностью игнорирует роль номенклатуры в процессе распада Советского Союза, но задвигает её далеко на периферию своего анализа, придав статус безвольного механизма. Не националистические движения, делает вывод автор, уничтожили Советский Союз — наоборот, развал страны, государственных структур позволил националистам и либералам прийти к власти. Структурно отряды Шамиля Басаева не имеют принципиальных отличий от солнцевских, тамбовских и пр. криминальных группировок начала 90-х: просто у первых в руках по некоторым причинам оказалась стройная идеология восстания (с. 56, 84-85, 191-203, 211-215, 539-543). Кто-то приватизировал министерство нефти и получил нефтяную компанию, кто-то приватизировал национальные автономии или союзные республики и получил суверенные государства (с. 540). Выходит, что всё вело к развалу страны и переходу к капитализму, а номенклатура как бы оказалась очередным звеном в цепи. Выше мы показали, что это не так и правящая верхушка действовала сознательно.

Проведённый Дерлугьяном анализ наносит удар по обывательским аргументам (несмотря на то что озвучивают их «учёные») против исторического материализма: вот, смотрите, никаких природных ресурсов, например, в Карабахе не было, за что они там воевали, не за что было воевать, значит, истмат врёт! Мне приходилось бывать в Карабахе: там действительно не добывают ни нефть, ни золото, хотя край неописуемо красив. Для посредственных постсоветских обществоведов (таких, как А. Я. Гуревич[16]) это весомый аргумент против марксизма, вернее, против того, что они понимают под марксизмом.

Книгу, безусловно, нужно прочитать всем российским левым — хотя бы для того, чтобы обратить внимание на те регионы, на которые обычно они внимания не обращают в силу своего евроцентризма. А также в целях преодоления стереотипов мышления, навязанных не только российскому обывателю, но и так называемым «критически мыслящим личностям», — главным образом, стереотипов о «традиционном обществе» и «родовом строе» на Кавказе. Единственный регион России, где идёт полномасштабная партизанская война, не может быть обойдён вниманием.

От Михайлов А.
К Михайлов А. (23.08.2011 21:21:03)
Дата 26.01.2012 22:44:41

Комментарий третий. СССР и мир-система.


Похоже что во всей американской социологической ассоциации, включая выдающегося теоретика Валлерстайна и нашего соотечественника Дерлугьяна нет никого, кто усмотрел бы в феномене СССР проблему для мир-системного анализа. Cоветский социализм не только не рассматривался как самостоятельное явление, но даже не полагался типологической формой «диктатур развития», в качестве каковой выступала кайзеровская Германия 1871- 1914 годов. Различие между германским и американским (шире англо-саксонским) капитализмом усматривается не в формах земельной собственности (юнкерской/фермерской), а в способе аккумуляции капитала при инвестировании в инфраструктуру. Капиталоемкие проекты в Англии и США финансировались в основном корпорациями, в Германии же велика была роль государства. Различные практики нашли отражение в соответствующих экономических концепциях — Laissez-faire и фритредерство в противоположность госдирижизму и протекционизму. Господствующая идеология возводит первую группу концепций на трон научной истины, и окружает США ореолом социального идеала. Экономическая история же показывает нечто иное — фритредерство никому кроме текущего гегемона и не выгодно. Все развитые страны, не исключая будущих гегемонов, прибегали в разные периоды своей истории к протекционистским мерам. Англия придерживалась меркантилизма в XVII веке, США прибегали к защите своего внутреннего рынка от той же Великобритании в XIX веке, Германия только наиболее яркий пример успешного госрегулирования. Германия всегда была культурным образцом и средоточием духа Европы , а к 1914 году также стала второй экономикой мира и вполне могла бы сокрушить державы Антанты (не включая США), если бы не измена социал-демократов. Немецкая социал-демократия последовательно предала интернационал, кайзера и революцию, проторив дорогу нацизму.
В целом немецкий госкапитализм был ничем не хуже и не лучше англосаксонского корпоративного капитализма, если не прибегать к чисто идеологическим сравнениям. Нередко можно услышать, что минимизация государственного вмешательства в рыночную экономику дает больше свободы гражданам, но при внимательном рассмотрении и это не так. Принцип Laissez-faire становиться внутренне противоречивым, как и капитализм в целом, будучи односторонне примененным к предпринимателю, но не к его наемным работникам. По существу невмешательство в предпринимательскую деятельность означает непрозрачность внутрифирменной регламентации труда для административного регулирования. Минимальные социал-демократические требования как раз наоборот предполагают полную прозрачность корпоративного управления — люди имеют права, а корпорации — только обязанности. С другой стороны независимость суда и отделение легитимного насилия от производственной власти это важнейшие институциональные приобретения, защищающие капитализм от вырождения в феодализм и рабовладение соответственно. В противном случае обогащение собственников не сопровождается развитием экономики. Кстати, и на этапе посткапиталистичекого развития (если не брать крайние проявления вроде ГУЛАГа) подобное «разделение властей» не исчезает, а лишь отходит на второй план — ведомства не обладали собственными аппаратами легитимного насилия, эти функции были выделены в специальные ведомства, а суды вообще стояли вне ведомственной иерархии.
Различия между двумя типами европейского капитализма — германским и англосаксонским ( шире — континентальном и атлантическим) наиболее естественно объяснить их генезисом. Конкуренция военно-фискальных машин в эпоху раннего нового времени сформировало, с одной стороны национальные государства, а с другой консолидировало национальные рынки. Это обусловило центральную роль государства в капиталистической экономике, Англия и США же в силу особого геополитического положения просто не нуждались в мощных государственных машинах. Таким образом наиболее чистая форма капитализма является скорее отклонением, чем нормой исторического процесса.
На Востоке не сложилось соединения абсолютистского государства и раннего капитализма. Упадок Китая в XIX веке был кризисом развитого феодализма без буржуазной революции. Особый интерес представляет изолированный сегмент дальневосточной мир-экономики — Япония — единственная страна «успевшая на пароход индустриализации» не принадлежавшая ядру мир-системы изначально. Что показывает это «исключение из всех правил»? Неизбежность капиталистической трансформации феодализма (универсальность капитализма)? Эффективность «германского пути» для стран догоняющего развития? А ведь революция Мейдзи была в чем то радикальнее бисмарковского объединения Германии «железом и кровью». По крайней мере сословное деление общества было уничтожено сразу и навсегда, а именно оно и подвело Германию в первой мировой войне. Как бы то ни было, но кроме Японии ни одна страна не смогла перейти из периферии в центр - третий и четвертый технологический уклад не породил новых лидеров. Кроме СССР. Более того, третий уклад совпадал с понижающей волной, а четвертый — с повышающей, но СССР демонстрировал одинаково выдающиеся темпы экономического роста вне зависимости от фазы цикла. Это еще раз показывает, что советский социализм был явлением совершенно иной общественно-экономической природы, нежели чем «германский путь» первого мира и «диктатуры развития» третьего. Диктатура развития — зеркальное отражение империализма. Импорт капитала (его экспорт из ядра мир-системы) оплачивается организованным государством ограблением населения (крестьян в основном).В СССР диктатура развития была демонтирована в 1937-38 годах причем ни развития ни диктатура после этого не прекратились. СССР всегда был самодостаточен экономически — он импортировал технологии, а не капитал. Возможно, подъем стран БРИК связан с автаркичностью больших пространств. Масштабный фактор вообще играет немаловажную роль - победа в третьей мировой войне определилась союзом с Китаем.. Успех пятого уклады мог бы и не состояться без размещения части производств в ЮВА, что поставило «азиатских тигров», бывших некогда частями «островных империй» на особое место в мир-системе.
Современная капиталистическая мир-система за свою историю прошла следующие этапы развития:
1.Период региональной европейской мир-экономики. Продолжался по меньшей мере с высокого средневековья до XV века включительно. Характеризовался развитием сети обменов поверх натурального хозяйства самодостаточных крестьянских дворов и феодов. В рыночный оборот был включен только прибавочный продукт, простое воспроизводство рынком не посредовалось. Обмены локализованы, а рынки иерархичны. Капитализма как такового нет, сеть обменов лишь превращенная форма феодализма. Европа пока ничем не выделяется среди других региональных мир-экономик.
2.Период «Великих географических открытий». Продолжался XVI-XVIII вв. вплоть до промышленной революции. Характеризовался прежде всего превращением европейской мир-экономики в систему мировой торговли. Однако мировой торговлей и ограничивается доминирование над Старым Светом, балансы Европы в торговле с Востоком отрицательны. С другой стороны происходит взрывное расширение европейской мир-экономики в Новый Свет на западе (и в Сибирь на Востоке)
3.Период колониализма. Продолжительность этого периода можно очертить рамами XIX века. Основная характерная особенность - вывоз товаров в колонии. Расслоение мир-системы на центр и периферию.
4.Период империализма. Продолжался большую часть XX века. Вывоз товаров сменяется вывозом капитала. Феномен зависимого развития.
5.Период глобализма. Последние 30 лет. Эксплуатация мирового разделения труда.


Если первые два этапа были эпохой становления капитализма, то последние три можно объединить в эпоху ставшего индустриального капитализма, с империализмом как высшей стадией, и завершающей стадией последнего — глобализмом. Никогда европейский капитализм не достигал такой гегемонии над миром как в XIX веке — тогда казалось что история человечества это история Европы. Но секрет господства «белого человека» оказался прост и состоял в индустриальной системе - углублении разделения труда в замкнутом производстве машин машинами как преобразователями мощности. Хотя разделение труда посредовалось рынком и подчинялось законам накопления меновой стоимости, т. е. отчужденного труда, как выяснилось машинное производство можно воспроизводить не только в рамках капиталистической системы. Социализм обеспечил рост мощности без увеличения трудозатрат, положив тем самым предел индустриальному развитию — фокус человеческой деятельности переместился в сферу производства технологий. Закат индустриализма с одновременной индустриализацией Китая и Индии, столь же населенных как и ядро мир-системы фактически положил конец пятисотлетней гегемонии Запада.
От Кактус
К Михайлов А. (26.01.2012 22:44:41)
Дата 30.01.2012 16:03:34

Re: Комментарий третий....

Я это вижу похоже, но немножко по-другому. Пишу только о том с чем не согласен.

1) Капитализм англо-саксонский и континентальный.

Нет двух капитализмов – англо-саксонского и континентального. Есть разные этапы в развитии капитализма когда страны Европы и Америки были то центром, то периферией капиталистического мира, тогда еще промышленного. Главные особенности того или иного национального промышленного капитализма связаны не с географией или национальностью работника, а с местом национальной экономики на качелях «центр – периферия».

2) Либерализм только для периферии.

Либеральная экономическая концепция была впервые емко и кратко сформулирована в документе который журналисты назвали «вашингтонским консенсусом» - экономических предписаниях правительства США странам Латинской Америки которые американцы обустраивали как свой «задний двор». Принципы laissez faire всегда навязывались центром периферии и никогда не применялись к экономике золотого миллиарда. Роль государства в экономиках капиталистического центра тщательно скрывалась потому что больной мог спросить: «Доктор, а почему Вы не принимаете это замечательное лекарство от нищеты?».

3) Либерализм и неолиберализм. Периферийная планета.

Либерализм периода господства национальных промышленных корпораций предполагал активную роль государства в собственной экономике и либерализм на периферии. Неолиберализм периода господства глобальной наднациональной банковской сверхкорпорации распространяет принципы либерализма и на промышленность тех стран где эта сверхкорпорация базируется – на промышленность капиталистического центра. Тем самым этот центр перестает быть центром, а золотой миллиард превращается в позолоченный. Здесь проходит граница между либерализмом и неолиберализмом.

4) Либерализм для «своих».

Принципы либеральной экономики применялись капиталистическими промышленными корпорациями в собственных страхах только в отношении тех социально-экономических укладов, которые были внутренней периферией.

Например, английские текстильные корпорации создали на юге США индустриальное рабовладельческое сельское хозяйство которое было частью английской промышленности так как производило сырьевую монокультуру – хлопок. В условиях монополии покупателя хлопка господству английских текстильных корпораций не могла угрожать даже самая крупная латифундия. Одновременно теми же корпорациями делалось все для того чтобы сельское хозяйство США производившее продовольствие представляло из себя множество слабых мелких фермерских хозяйств с высоким уровнем конкуренции и низкими ценами. Таким образом снижались издержки капиталистов на снабжение продовольствием плантаций. Это делал английский центр по отношению к американской периферии. Понятно - от нации пиратов и работорговцев другого ждать не приходится.

После второго этапа американской революции (Гражданской войны) индустриальное сельское хозяйство в США было уничтожено. Но и собственные американские корпорации не стали создавать машинное индустриальное сельское хозяйство по тем же соображениям что и их английские собратья. Американское сельское хозяйство было первобытным (парцелльным) до 1929 года. Точно также Гитлер разрушил индустриальные по форме юнкерские поместья в угоду промышленным корпорациям Германии. И точно также английские лорды не создавали в поместьях хозяйства индустриального типа, а клочками раздавали землю в аренду фермерам. Сельское хозяйство долгое время было внутренней периферией и ему навязывались либеральные экономические принципы.

Ремарка. На юге США существовало индустриальное по форме сельское хозяйство без машин. Термин «машина из людей» относится к промышленной мануфактуре. Индустриальные формы продуктивнее первобытных даже без привлечения мощности машин. Это к тому что организаторы колхозов до массового производства тракторов и химических удобрений были не глупее американских плантаторов.
От Михайлов А.
К Михайлов А. (23.08.2011 21:21:03)
Дата 04.09.2011 20:08:04

Комментарий второй. Предпосылки деконструкции социализма.

С высоты прошедших двух десятилетий перестройку можно охарактеризовать одной фразой - перерастание структурного кризиса в системный вызванное неадекватным управлением. В результате в 1989-1993 гг. сложилась революционная ситуация повлекшая cноc застывших, но отнюдь не устаревших социальных структур, и разрешившаяся нисходящим трендом реставрации полупериферийного капитализма. Одну из составляющих революционной ситуации можно переформулировать как утрату текущим гегемоном управления социально-экономическими процессами. В ходе борьбы за расширение личных полномочий Горбачев заблокировал как хозяйственные (отраслевые) и политические (партийные) рычаги управления - «сваливание в штопор» вызванное размыканием инвестиционного контура советской экономики (законом о предприятии 1988 )не могло не закончиться катастрофой. Более того, сами цели управления были ложными. Желание преобразовать СССР в западную социал-демократию это просто попытка поменять шило на мыло. СССР вполне можно интерпретировать как крайне левую форму социал-демократии — ультрапарламентскую республику со сверхвысокой долей госсектора. Конечно это только внешняя форма, скрывающая иной производственный базис, воспроизводящий процессы-деятельности, а не предметности-товары. Но и тем лучше, поскольку достигнув полной занятости, социал демократическая программа оплаты социалистического потребления из прибыли капиталистического производства, начинает угнетать последнее — перестает работать кейнсианский мультипликатор — на чем и построили свои теории неолиберальные экономисты. Еще более фантастическими были надежды войти в ядро мир системы. С тех пор как ядро мир-системы сформировалось этого не удавалось никому. Даже Япония, стоявшая наособицу в международном разделении труда до 1945, успела сесть на вторую кондратьевскую волну 1870-х, когда ядро мир-системы закончило формироваться вместе с эпохой европейских революций. Немаловажную роль сыграли и победы в Русско-Японской войне 1904-05 гг. и весьма выгодное участие в Первой мировой. Куда более интересен вопрос, почему в 1945 проигравшие не были низвергнуты на периферию? Не потому ли, что тогда революции Японии, Германии, Италии, а может быть и других странах Европы и Азии свергли бы мировую гегемонию капитала? Советская Россия потому и сумела сменить ранг, что стала альтернативой мировой системе капитализма. Бессмысленный отказ от этого положения обошелся куда дороже всех мыслимых и немыслимых издержек холодной войны, разумеется кроме перерастания её в прямой обмен ракетно-ядерными ударами.
Холодная война являлась одним из факторов структурного кризиса, но не единственным. К 50-м была построена самодостаточная система машинного производства, а к 70-м исчерпались возможности её экстенсивного расширения, поскольку большая часть населения сосредоточилась в городах. Одновременно возникла пауза между 4-м и 5-м технологическими укладами. Всё это обусловило отход от принципа опережающего развития производства средств производства. Инвестиции были перемещены в воспроизводство фондов потребления ( закупка как самих товаров народного потребления, так и автоматических линий их производства), высокотехнологичное потребление (ВПК), ТЭК и ряд капиталоемких инфраструктурных проектов. С одной стороны, сам по себе обмен энергоносителей, производство которых легко быстро нарастить, на оборудование нефтехимической и целлюлозно-бумажной промышленности и капиталоемкие элементы инфраструктуры, быстрое расширение производства которых невозможно, достаточно разумен. С другой стороны, цель социалистического производства состоит не в простом расширении, ,а в накоплении неотчужденного труда, и, следовательно, в снижении трудоемкости воспроизводства основных фондов. При этом мощность основных фондов не только может, но и должна расширяться экспоненциально, увеличивая энерговооруженность труда — труд накапливается в изменении технологии. Так, планомерно сменяя технологические уклады, социалистическая индустриально развитая страна может поддерживать темпы роста страны развивающийся, т.е. избегать тенденции нормы прибыли к понижения. Именно такой смысл имеет превращенный в норматив естественный закон опережающего роста первого подразделения. Но если при капитализме сокращается стоимость простого воспроизводства рабочей силы, то при социализме она наоборот вложения в человека, в его образование и здоровье, в расширение его свободного времени, как времени развития деятельностных способностей.
Структурные макроэкономические преимущества социализма в 70-х-80-х явно были использованы не до конца. Например, были упущены возможности одновременного с переводом ТЭЦ на газ перехода на парогазовый цикл, хотя технология производства газовых турбин соответствующей мощности и износостойкости была освоена как раз в 70-х. Программе развития атомной энергетики это совершенно бы не противоречило. Простимулировать ключевую технологию 5-го уклада — производство микропроцессоров можно было бы продавая ПК советского производства по тем же схемам «потребительского инвестирования», которые ранее применялись с другим товарам длительного пользования. Закон Мура вполне можно было бы использовать в качестве планового норматива. Благо, пусть с отставанием на несколько лет и копированием технологий отрасль всё же была создана и якобы занимала третье место в мире (правда неизвестно в какой номинации — среди корпораций или национальных экономик). Вообще, в 70-х роль главной отрасли промышленности незаметно перешла от машиностроения к приборостроению и производству вычислительной техники. В целом, индустриализм можно определять двояко. Во первых, по Марксу, как машинное производство, замену человека машиной, и тогда индустриализм тождественен капитализму, накоплению овеществленного труда. Во вторых, по Кузнецову, как производство преобразователей мощности. Оба определения взаимосвязаны -в первом труд замещается энергией, но второе шире, хотя (и именно поэтому) менее социологично - оно позволяет установить индустриальный характер линейной формы социализма как системы накопления неотчужденного труда (меняется технология, а экстенсивный рост технологии обеспечивается ростом мощности, а не вложенного труда). Например, грядущий переход от парогазового цикла к МГД-генераторам лежит в рамках индустриального развития. Вообще, первые четыре кондратьевские волны обусловлены стихийным ростом плотности мощности, становящийся собственной закономерностью при социализме. Однако пятый уклад совсем иной — синхронный переход во всех отраслях на процессы с большей плотностью мощности требует внесения одновременных изменений в большой объем технической документации — именно она, а не валовые показатели, циркулировала в аппаратах различных ведомств, и с некоторого момента возникла потребность в автоматизации обработки больших массивов информации. Момент фазового перехода определялся уровнем структурной диверсификации — каждое предприятие стремиться одновременно к полному циклу и обретению уникальной функции — таково уж фундаментальное свойство «возвращения из отчуждения». Глушков предвидел революцию в средствах коммуникации, ту особую составляющую НТР, на которой классики не уделили должного внимания, видимо потому что в их время из подобных инноваций появился только телеграф. Наряду с овеществленными производительными силами, не менее важны овеществленные формы общения. К данному моменту их всего четыре — язык, письменность, книгопечатание и интернет — в точном соответствии с самым крупномасштабным членением человеческой истории на присваивающее, воспроизводящее, индустриальное и постиндустриальное хозяйство. Технологии и товары, земля и работники — вот основные формы богатства индустриального (социалистического и капиталистического) и воспроизводящего (феодального и рабовладельческого) хозяйства и только 30 тыс. лет предшествующие неолитической революции слишком мало изучены чтобы отыскать пропущенную революцию. Тем не менее можно утверждать, что каждому этапу сосуществуют два способа производства по Марксу и Шушарину, выделяемых на основе методологического критерия - возможности построить теорию типа «Капитала», развертывающую противоречия «клеточки» формы предметности в конкретно-всеобщий способ её воспроизводства. Именно поэтому такое деление оказывается слишком грубым — нельзя построить общую теорию присваивающего хозяйство, поскольку всякая материальная деятельность человека выступает присвоением природы. Различаются лишь способы этого присвоения, но они то и составляют содержание человеческой истории, а значит всё их бесконечное многообразие нельзя описать - это было бы концом истории. Аналогично с воспроизводящим хозяйством — индустрия тоже воспроизводиться, но кроме того расширено воспроизводиться, увеличивая плотность мощности, каковая закономерность сохраняется и постиндустриальную эпоху. По логике истории переход к постиндустриализму должен был произойти в СССР, но не произошел — история живой процесс, а не логическая схема.
Попробуем разобраться почему узел структурных противоречий 70-х не был разрешен «естественным» путем — автоматизацией управления и последующей «методологической революцией» где-то в окрестностях современности. Пока здесь больше вопросов чем ответов. Первое, что приходит в голову, это реформа Косыгина-Либермана как ответ на усложнение советской экономики. Ответ довольно бессодержательный и видимо породивший «застой» как систематические просчеты в планировании. Обеспечение технологической самостоятельности предприятий ограничением компетенции плановых органов назначением цени установлением плана по валу хочется назвать «плановым монетаризмом». Смысл планирования состоит не сколько в балансе, сколько в синхронизированном выходе на новые технологические рубежи — метод блестяще себя оправдавший в догоняющем развитии, хотелось бы использовать и в развитии опережающем. Но для этого необходимо планировать в интегрированных натуральных показателях - превращенных формах мощности, которых не так много и потому их легко сбалансировать и распределять между предприятиями. Вопрос, почему этого не было сделано? Обычно находят политическое объяснение — мол «номенклатура», «административный торг» и т. д. Однако, производственное должно предшествовать политическому — у Шушарина закономерно возникают «ведомственная анархия» обусловленная структурной диверсификацией и борьбой за рост мощности производственной функции к которой привязаны социальные капиталы (видимо эта категория Бурдье «сквозная» для всех известных способов производства) технократии. Но это предпосылки структурного кризиса, а не причина отсутствия адекватного ответа на него. Может быть «номенклатура» и есть причина? Однако в отсутствии партийного контроля над назначениями технократия превратилась бы совершенно замороженную структуру. Номенклатурный принцип назначений всё же более демократичен как по сравнению с прямым наследованием статуса вместе с титулом или капиталом, так и по сравнению с бюрократическим назначением вышестоящей инстанцией. К выборности должностей перейти так и не удается, хотя об этом писали все революционеры — по сути это означает поравнение социальных капиталов, когда каждый человек обладает необходимыми компетенциями, чтобы исполнять любую должность. Видимо такое возвращение к нормам полисной демократии станет возможным только при коммунизме, т. е. в неопределенном будущем ( хотя быть может и не столь далеком как сейчас кажется ) и будет связано с изменением самого типа должности — заменой распоряжения людьми, координацией их деятельности и некоторыми другими оргдеятельностными позициями. В реальном социализме партия была гомологом гражданского общества где осуществлялось реальное согласование интересов и целеполагание. Сложно сказать, обусловлен ли такой урезанный вариант гражданского общества перманентной чрезвычайщиной «бастиона социализма», или имманентно присущ социализму как способу производства. Как бы то ни было, КПСС была ключевой несущей конструкцией СССР и отмена 6-й статьи без распространения партийности на всё население (по аналогии с отменой сословий и всеобщим гражданством) вела к катастрофе,наряду с разбалансированием планирования. Более актуальной была проблема бюрократизации партийного аппарата равно присущая и «политическим машинам» гражданского общества буржуазных государств. Отождествлять номенклатурную систему с патримониализмом, как делает Дерлугьян неверно. Достаточно провести сравнение с тем, что образовалось после распада. Подобная организация не способна воспроизводить систему машинного производства по очень простой причине — что «султанизм», что патримониальное держание рент, будучи феодальными формами, в конечном счете эксплуатируют податное сословие крестьян, живущих натуральном хозяйством. Современное рентное государство базируется на инфраструктуре (электроэнергетика, коммунальное хозяйство, газотранспортные системы и телекоммуникации) чье функционирование, в отличии от строительства требует минимальных трудозатрат, а значит позволяет в условиях естественной монополии просто «стричь купоны», т. е. является продуктом загнивающего капитализма. Хотя такие режимы и более управляемы их должна постигнуть судьба старых режимов дабы открыть дорогу постиндустриальному развитию.
От Михайлов А.
К Михайлов А. (04.09.2011 20:08:04)
Дата 04.09.2011 20:35:18

Re: Тезисно...


В попытке «объять необъятное», текст получился несколько запутанным, поэтому выделю ключевые пункты:

Общий ход процесса:
1.Структурный кризис.
2.Неадекватное управление.
3.Революционная ситуация.
Ложные цели управления:
1.Внутриполитические: преобразование в социал-демократию европейского образца
2.Внешнеполитические: вхождение в ядро мир-системы
Составляющие структурного кризиса:
1.Смена ведущих укладов и постиндустриальный переход.
2.Распыление инвестиций в ТЭК, потребление и инфраструктуру.
3.Холодная война. Затраты на ВПК и внешнеэкономические издержки
Отсутствие адекватного ответа:
1.«Ведомственная анархия» и дефект производства, обусловленные структурной диверсификацией.
2.Ценовое регулирование по валу — реформы Косыгина-Либермана - «социалистический монетаризм».
3.Неопределенный комплекс политических причин? Зарегулированность систем общественной самоорганизации
Результат: паразитирующее на инфраструктурах рентное государство.
Неизбежность сноса при завершении постиндустриального перехода.
От Михайлов А.
К Михайлов А. (04.09.2011 20:35:18)
Дата 13.12.2011 00:43:54

Причины распада СССР - еще 5(6) мнений

http://www.tvkultura.ru/issue.html?id=116122
От Михайлов А.
К Михайлов А. (23.08.2011 21:21:03)
Дата 25.08.2011 22:02:35

Комментарий первый. Урбанизация в СССР.

Применяя упрощенную веберовскую типологию, можно сказать что в Российской империи было два типа крупных городов - «царские» и «купеческие». К первому типу относились Петербург, Москва и отчасти Киев — новая, старая и древняя столицы. В оригинальной типологии они различны — Петербург был центром абсолютистской бюрократии, а Москва городом богатых землевладельцев (вот уж действительно «Третий Рим») , но мы позволим себе пренебречь этими тонкостями — важно лишь что общества двух столиц замыкали порожденные государственной властью иерархии. Второй тип городов был представлен центрами торгово-промышленного капитализма такими как Нижний Новгород, Самара и другие крупные города на Волге, Омск, город-порт Одесса и индустриальные центры Харьков и Баку. Узлы капиталистической урбанизации могут отличаться размером и богатством будучи при этом равноправными — они не образуют иерархию, что дает преимущество в пространственной равномерности развития . Яркий пример — США, хотя и там имеются определенные иерархии и области притяжения на побережьях. В государствах же сложившихся в эпоху абсолютизма население до сих пор неизбежно скапливается в столицах , где замыкаются все иерархии. России еще повезло тем , что в какой-то момент у неё стало две столицы, хотя для такой огромной территории этого явно недостаточно. Отсюда идеи очередного переноса столицы или концепции многостоличья, а также разделение на федеральные округа. Наличие в СССР столиц союзных республик создавало региональные центры научного и культурного обслуживания технократии. Так формировалось пространство национальной проектности с одной стороны, и предпосылки сепаратизма с другой. Например, Украина вполне может быть самодостаточной в энергетике - у неё есть уголь, уран, даже некоторое количество нефти и газа — так что мешает национальной программе развития энергетики? Или программе развития высокоскоростного железнодорожного транспорта в сильно урбанизированных восточных регионах страны? С одной стороны, любая общность имеет право устанавливать внутренние правила коммуникации, но что если эти правила порождают конфликт с окружением? Всё это проявление противоречия между свободой ассоциаций и масштабной кооперацией. Выход в общих чертах известен — федерализм. Условие устойчивости — эффективность федерального центра, способность опережающими темпами создавать общую проектность.
Россия — федерация малых народов. Так можно развить одно замечание А.А.Гусейнова. Рядом с миллиардом китайцев даже русский народ не велик, а что уж говорить о населяющих просторы Евразии тюрках или финно-уграх, и тем более небольших народностях Кавказа или Сибири. Китай объединяет иероглифическая письменность, США — английский язык, но народы Российской Федерации говорят на разных языках и это её сущностное свойство. Хотя Л.Н.Гумилев и писал о том, что этнос и язык понятия разные, иначе пришлось бы считать русское дворянство 1812 французами, тем не менее определим народность как ассоциацию по языку. Всё таки язык это важнейшее пространство коммуникации, тот субстрат на котором базируются все прочие социальные отношения — антропогенез закончился с появлением речи как универсальной формы коммуникации. Самое древнее социальное отношение наиболее разнообразно — языков на планете было и есть куда больше чем вариантов политогенеза или форм капиталистической собственности. Принцип равноправия ассоциаций по языку призван сохранить это богатство. Богатство самого языка определяется проговариваемым на нем деятельностным содержанием. «Что проку в языке, если на нем не звучат слова истины?!» Поэтому крайне важна ретрансляция научных текстов на языки малых народов и формирования тем самым их собственной проектности. Если Россия еще сможет вернуться в авангард человечества, то только своим передовым опытом интернационализма!