Marcellus
Цитата
А вот что касается Т. Пулиона и Л. Ворена, то их можно лепить какими угодно - все равно в истории о них две строчки.
У Цезаря в 5-ой книге целый абзац о этих героях B) :
"...В этом легионе было два очень храбрых человека, оба центуриона, с такими заслугами, что приближались к начальникам первого ранга: Тит Пулион и Люций Ворен. Между ними постоянно шел спор, кто из них лучше, и в течение многих лет как соперники они боролись за высшие места. Когда у укреплений шел очень горячий бой, первый из них, Пулион, говорит: "В чем дело, Ворен! Какого еще другого случая ждешь ты, чтобы доказать свою храбрость? Этот день рассудит все наши споры". С этими словами он выходит из укрепления и смело кидается туда, где толпа врагов была особенно густой. Но и Ворен не скрывается за валом: боясь плохого мнения о себе со стороны всех, он следует за ним. Когда между Пулионом и врагами был уже маленький промежуток, он бросает во врагов дротик и одного из толпы врагов убивает; когда тот пал бездыханным, галлы прикрывают его щитами и все бросают копья в своего врага, не давая ему возможности отступить. Щит Пулиона пробит, и копье вонзилось в перевязь меча. Этот случай повернул ножны в сторону, и когда Пулион попытался вытащить меч, то сделать это правой рукой он никак не мог, а враги стали окружать его, при полной его беспомощности. Тут на помощь своему противнику приходит Ворен и помогает ему, попавшему в затруднительное положение. Тогда вся толпа врагов тотчас от Пулиона обратилась на него: они считали, что Пулион убит копьем. Ворен вступает в рукопашный бой и, поразив одного, заставляет других немного отступить; но в то время как он наступает с слишком большою горячностью, он падает, попав ногою в рытвину. Ему, в свою очередь окруженному врагами, оказывает помощь Пулион. Таким образом, оба,
перебив много врагов, с величайшей славой невредимыми вернулись назад в лагерь. Так и в этом споре, и в этой битве судьба играла ими обоими: каждый из них, будучи другому соперником, принес ему помощь и спасенье, так что нельзя было решить, кто же из них по доблести должен считаться выше..."
Ulia
Цитата
Еще не понимаю почему все так балдеют от Антония
Лично мне образ Антония кажется наиболее удачным в этом сериале. Наглый, циничный, пользующийся на все 100 своим положением Антоний, тем не менее-блестящий военачальник и хитрый и умелый политик. Безжалостный и падкий до удовольствий-и тем не менее, не лишен благородства. По-моему, типичный портрет римского нобиля эпохи хаоса и коллапса. B)
Дата 18.11.2007 - 12:59
Провинциал
***
Группа: Гражданин
Цитата (Konstantin @ 18.11.2007 - 07:44)
вчера видел это сериал на пиратском диске
а вот лицензию еще не встречал
Советую и взять пиратку ;) Только не на одном диске, а полноценную (1 сезон 6-дисковое издание, 2 сезон 5-дисковое издание). Просто лицуху у нас сейчас делают безобразную, а денег при этом дерут за милую душу. В данных же изданиях пираты взяли европейское ДВД-издание (не кастрированное как то, что по НТВ показывали) и наложили на него перевод. Второй сезон еще в сентябре вышел ;) .
ВИФ
Лично я заинтересовался сериалом после этого отзыва
Приветствую Вас!
>Прокуратор в трико и легионеры в коротких штанишках http://fenrus-01.livejournal.com/9358.html
Благо автор знает об античности куда больше меня :).
От Exeter
К И.Пыхалов (21.10.2007 22:03:17)
Дата 21.10.2007 23:20:15
В точности наоборот
Здравствуйте, уважаемый И.Пыхалов!
"Rоme" - это новое слово в изображении античности в кино, не имеющая равных попытка достоверно изобразить "натуральности" римской жизни, дух, атмосферу тогдашнего социума и менталитет тогдашних людей. Собственно, именно поэтому этот сериал и вызвал такой большой интерес и произвел такое впечатление.
Это не "деградация", а колоссальный прогресс в историческом кинематографе. За что создателям сериала досталась заслуженно большая слава и респект.
Я, вообще, затрудняюсь сказать, какое такое кино на тему античности Вы можете сравнить с "Rоme" - не говоря уже о рассуждениях о какой-то "деградации". Голливудские пеплумы 50-х - 60-х гг, что ли?? Или "Гладиатора"? Или "Последний легион"? :-)))
То же самое можно сказать и об историческом кинематографе вообще - мне трудно представить аналоги "Rоme" и в изображении других более-менее отдаленных исторических эпох.
>считается каким-то выдающимся достижением. Это же элементарное требование к историческому фильму.
Е:
Да, это выдающее достижение, которому до сих пор практически никакое историческое кино не соответствовало.
еобходимо сразу понять, что идеальных исторических фильмов в принципе не бывает. Не бывает по определению, и об этом надо помнить, когда садишься смотреть....
В «Риме» мною пока что замечены небольшие погрешности второй категории – я даже не буду о них здесь специально распространяться...
Однако все это, друзья мои, полная чушь и ерунда. «Рим» - это хорошо, и знаете почему? Потому что авторы приложили немалые усилия, чтобы показать психологические реалии жизни общества, принципиально отличного от нашего. Персонажи ведут себя не как современные актеры в римских декорациях, а как люди, действительно выросшие и сформированные в совершенно иной среде.
автор уделяет на то, что "Риму" можно и нужно многое простить за верность духу эпохи. Ну так дух - субстрат необсуждаемый.
От BIGMAN
К И.Пыхалов (21.10.2007 22:07:10)
Дата 21.10.2007 22:10:49
Re: Лично меня...
>Поскольку убивший его герой — отморозок, который и свободных убивал.
Так в том-то и, как говорится, "правда жизни", что это, т.с., "положительный герой" сериала.
Именно интересна попытка показать мораль, мировоззрение, мотивацию античного человека дохристианской эпохи.
От BIGMAN
К И.Пыхалов (21.10.2007 22:24:01)
Дата 21.10.2007 22:32:14
Re: «Условно»-положительный
>Понимаю Вашу мысль. Но в том и дело, что «мораль, мировоззрение, мотивацию античного человека дохристианской эпохи» в этом эпизоде лично я не вижу.
Возможно. Я имел ввиду вообще сюжет фильма. По крайней мере, там нет такого лубка, ка в "Спартаке" или "Гладиаторе". Это и интересно.
> Точно так же мог поступить и наш современник. И убил он его вовсе не потому, что это раб, которого можно прикончить относительно безнаказанно.
Ну, также по крайней мере, он не понес наказания именно за это. Скорее, порицание от владельца раба за "порчу имущества" и за осквернение "жилплощади".
http://vif2ne.org/nvk/forum/0/co/1525882.htm
>Так ясно же видно, что герой находился в состоянии аффекта и о наказаниях совершенно не думал. Поэтому мысль о том, что по тогдашним понятиям раб — не человек, а вещь, до зрителя совершенно не доходит.
Так там хозяин ему прямо и говорит типа "не будь ты моим корешем, пришлось бы плохо за порчу чужого имущества".
НТВ закончил показ сериала «Рим». Кому-то не нравился перевод. Кто-то выражал недовольство трансформациями, которые претерпела «картинка». Историки считали просчеты в создании позднеантичного колорита.
Однако надо признать, что если в произведении есть устойчивый смысловой стержень, то он сохраняется в любом случае, как ни порть.
«Как-то невзначай «Рим» провоцирует подозрение, что права человека хорошо соблюдаются на современном мирном Западе просто потому, что это сейчас не мешает политике» Стержень сериала «Рим» – концепция происхождения западной цивилизации и отношение к ней создателей сериала.
Ни аналогичной концепции, ни аналогичного отношения в случае с Россией нет и быть, наверное, не может. Оттого и сериала, подобного «Риму», у нас тоже нет.
Чем же он другой, этот телеопус о первом Риме?
Во-первых, он основан на доверии к полноценности истории, которую не надо «обынтереснивать» ежесекундным упаковыванием в жанр то ли мелодрамы, то ли саги, то ли политического детектива.
История Рима и так изобиловала событиями, конфликтами, кошмарами и страстями, тяготевшими к разным жанрам. Оттого эти жанры и появились на свет. Их уплотнение в единице экранного времени может быть неощутимо или по крайней мере неназойливо. Где-то действие провисает, где-то комкается, где-то слишком много разговоров, где-то избыток крови. Так ведь древний Рим, он же не для удобства телезрителя XXI века существует, а для своих личных надобностей. И самой массовой аудитории он ничего не обязан. Он и не метит в сериалы прайм-тайма. Он спокойно уважает особость древней истории. В отличие от наших исторических сериалов, которые пока что всегда делаются с замахом на прайм-тайм и успех у всех поголовно обладателей телеящика.
Во-вторых, в «Риме», сделанном BBC и HBO, а не только неизбежным итальянским RAI, есть, тем не менее, твердая и необсуждаемая уверенность в том, что это кино про свои родные исторические основы. От них нелепо открещиваться. Еще нелепее их как-то выспренне прославлять, потому как весь современный Запад связан с ними абсолютно объективной и нерушимой связью.
Так что вполне закономерно и органично, что римский легионер в сериале неоднократно делает жест, напоминающий приветствие в Третьем рейхе, культивировавшем прямую причастность к величию Римской империи... Что поведение римских матрон, участвующих в интригах и маниакально обсуждающих политику, выглядит как гарантия будущей женской эмансипации. Что коротко стриженная голова Клеопатры, снявшей парик в своих приватных покоях, пробуждает ассоциации со стриженой головой уставшей и постаревшей Марии Стюарт. Что заседания сената похожи на заседания современного парламента, только без микрофонов и усложненной процедуры дебатов.
Сериал очень исторический. А в манерах поведения героев нет ничего, что их радикально отличало бы от современных западных людей, причастных политическим кругам. Таких, как показывают в кино, конечно.
Сколько не рви цепь времен, она не разрывается, словно говорит сериал «Рим».
Историю, как и родителей, не выбирают.
Впрочем, это все-таки не самая прямая история англоязычного Запада, а его праистория. И наличие опять же объективной опосредованности дает большее право на гармонию восприятия.
Интересно, что получится, возьмись Америка сейчас делать сериал про историю открытия Нового Света и заселения его европейцами...
У нас нет праистории, которую мы были бы счастливы числить родной, отмечая неслабеющую актуальность ее культурных традиций.
Сериал «Рим» дышит сознанием реального права государства и государственного человека вытворять все, что необходимо для глобальной стратегии
А полного приятия собственной прямой истории у нас тоже нет и не может быть. Российская история – тема для наших бесконечных рефлексий, для нашей бесконечной критики и самокритики. В «Риме» полностью отсутствует рефлексия о неполном соответствии большой далекой истории важнейшим идеалам современности. А наши сериалы, как и все наше ТВ, как и вся Россия, переполнены терзаниями о том, какую именно российскую историю следует признать достойной, какую своей, а от какой лучше откреститься, исходя из современных представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо.
Вы за какую Россию? За Россию замечательных поэтов вроде Есенина или за Россию негодяев-политиков вроде Троцкого? За Россию выдающихся ученых, страдавших в шарашках, или за Россию советских министров и тирана Сталина? За Россию Варлама Шаламова или за Россию тех, кто изничтожал людей в лагерях? За Россию Емельяна Пугачева или за Россию Екатерины II? За Россию Аввакума, за Россию Никона или за Россию царя Алексея Михайловича? У нас как бы постоянно мысленно выбирают между разными Россиями – Россией Ивана Грозного, Россией Петра I и мало ли еще какой Россией...
Общественно-политические конфликты рубят каждую эпоху в России по горизонтали. А скачкообразное, прерывистое развитие дробит Россию по временной вертикали. И эта двойная конфронтационность подсознательно воспринимается сейчас как отсутствие культурной, национальной и гражданской идентичности, не говоря уже о духовной гармонии.
Довольно смешно было бы спрашивать какого-нибудь Бруно Хеллера, исполнительного директора и автора идеи «Рима», а за какой Рим он сам – за Рим Цезаря или Рим Помпея, за Рим Цицерона или за Рим Апулея, за Рим Антония или за Рим Октавиана? И вообще, за республиканский или за имперский? За столичный или за провинциальный? Рим – это Рим, это Рим. И если бы все и вся сразу не были в нем намешаны и не сходились бы то и дело в смертельных схватках, то Рим не был бы собой. Если бы он был единообразен и монолитен, он не был бы собой.
Россия как таковая, Россия в своей неуточненной и неуточняемой целостности существует только в виде ярмарочно-лубочных образов, будь то вечные аляповатые сувениры или фильм «Сибирский цирюльник», этот дедушка проголливудского отечественного кина.
Нас терзает фантом другой России. Хорошей. Правильной. Человеколюбивой. Демократичной. Полностью и всесторонне процветающей. Без крепостничества. Без революции. И даже без социального расслоения. Такой, какой она якобы могла стать, если бы не... И вот ведь жалость какая, не стала она такой хорошей.
Не в моде соображение о том, что Россия могла быть только такой, какой была. И что эту историческую сложную данность надо принимать именно как объективную данность. И не сожалеть о той мифической России, которую мы перманентно оплакиваем в своем сознании, потому что в реальности она невоплотима – и не из-за глупых случайностей, а из-за нормальных закономерностей.
Сериал же «Рим», не комплексуя, констатирует ряд объективностей, игнорируя классическое благообразие и политкорректность. «Рим» демонстрирует, что западная цивилизация ведет свое происхождение из языческого сознания. Почти все, что необходимо для развития общества, в дохристианском Риме уже есть: индивидуализм, состязательность, диалектически понимаемая нравственность, ненасытная экспансивность культуры и государственности. В сознании римлян чрезвычайно слабо акцентирована религиозность как таковая. Гражданские ценности, мирские интересы и светский настрой доминируют, направляя ход истории. Фигуры первого эшелона политиков воплощают волю к власти. Фигуры Люция Варена и Тита Пуло воплощают волю к выполнению личных миссий государственной важности. Такие миссии – выше личного приватного счастья, выше жизни самых близких людей.
Люций Варен, преданный Антонию, и Тит Пуло, служащий Октавиану, если вдуматься, являют двух жутких людей, злодеев, негодяев, убийц. Ан нет. Они – настоящие римляне. Сериал «Рим» дышит сознанием реального права государства и государственного человека вытворять все, что необходимо для глобальной стратегии. Не извиняясь за свое несоответствие идеалам нравственности и даже за нарушение прав человека.
Как-то невзначай «Рим» провоцирует подозрение, что права человека хорошо соблюдаются на современном мирном Западе просто потому, что это сейчас не мешает политике. А если вдруг начинает мешать... В общем, сериал «Рим» убедительно объясняет психологию современной американской политики – и, опять же, не склонен ее обсуждать. Со времен древнего Рима так уж повелось, что политика, жизнь и человек именно таковы.
Утченко
Такова, как известно, судьба не только этой, но и многих других революций, направленных, говоря словами Энгельса, в защиту «собственности одного вида» против «собственности другого вида» [40]. Поэтому они обладают — опять-таки mutatis mutandis — рядом сходных черт. Вероятно, и те события, которые мы в противовес господствующей в зарубежной историографии точке зрения не можем отнести к фактам и событиям самой революции, имеют, условно говоря, своих «аналогов» в истории позднейших революционных движений. В этом смысле римская революция II — I вв. до н. э. знала свой термидор (переворот Суллы), свое 18 брюмера (диктатура Цезаря) и, наконец, длительную и прочную реставрацию (принципат Августа).
вовсе не Цезарю должна быть приписана честь создания политической системы, характеризующей строй ранней империи. Очевидно, эта историческая заслуга принадлежит его преемнику, т. е. Августу. Кстати, подобное утверждение, и об этом тоже говорилось [44], полностью соответствует римской исторической традиции. Поэтому любая оценка Цезаря как государственного деятеля будет неполной, недостаточной и, вероятно, даже не объективной, если отказаться от попытки сравнительной характеристики, сопоставления «режимов» Цезаря и Августа.
В Риме были, конечно, такие необходимые жертвы «со стороны» республики, и это были люди, которые слишком долго, упорно, а главное, с явным опозданием вели борьбу, отстаивая обреченное дело. Поэтому их ждала гибель. Они и гибли: одни — более ярко и драматично, другие — незаметно, не оставив никаких следов в истории. К числу наиболее ярких, трагических и вместе с тем необходимых жертв обреченного дела принадлежал Цицерон. Но были в Риме необходимые жертвы и с другой стороны. Это те, кто вольно или невольно, сознательно или безотчетно, но слишком рано выступал «со стороны» грядущей империи, «предвосхищал» события и искал опоры в чем-то еще неоформившемся, неустоявшемся. К числу таких необходимых и неизбежных жертв принадлежал Цезарь.
Вот почему «проблема» Цезаря, быть может, вовсе не проблема «тирании», или «бонапартизма», или «идеальной монархии», но в большей степени проблема подготовки почвы для новой политической системы. Это — одна из необходимейших жертв в общеисторическом плане. Что же касается трагедии Цезаря как личности, то она заключалась в том, что эта яркая
импульсивная, «волюнтаристская» личность была абсолютно противопоказана надвигающейся бюрократической, бездушной и все нивелирующей системе. Здесь требовался уже не блеск, но умеренность, не талант, но здравый смысл, не озарение, но расчет. Октавиан Август, который был лишь бледной тенью на фоне Цезаря, который был всегда холоден и осторожен, который был воплощением здравомыслия и торжеством рассудочности, который не совершил ни одной ошибки, ни одного тактического промаха, который даже со своей женой Ливией в каких-то случаях говорил по заранее заготовленному конспекту [50] и который, в соответствии со своими собственными предсмертными словами, играл всю жизнь намеченную роль и был непревзойденным лицедеем, — вот кто не просто подходил, но был нужен, даже необходим системе империи, кто стал первым римским императором в совершенно новом значении этого слова — и по имени, и по существу.
____________
Шушарин
6.8. Рабовладение как асимметрия демографических производственных отношений. Сущность рабовладения.
В реальных рабовладельческих системах, даже относительно близких к классическим инородным, античным, многоукладность, вплетенность лишь потенциальных территориальных, товарных (экономических), функциональных (технологических)... производственных отношений, создают такую картину многообразий, которая лишний раз убеждает в необходимости понять сначала только «чистое», господствующее и главное звено градации отношений. Это и есть эндогенная форма и скромный по объективно-логическому содержанию, но гигантский по историческому масштабу кризис и революционный прорыв восхождения в обобществлении производства.
Приведу известное высказывание Маркса, - пишет А. С. Шушарин, - в котором выделю три слова: «Если вместе с землей завоевывают самого... человека как органическую принадлежность земли, то его завоевывают как одно из условий производства, и таким путем возникают рабство и крепостная зависимость, которые вскоре извращают и видоизменяют (т.е. деформируют. - А.Ш.) первоначальные формы всех общин, сами становясь базисом последних». Рабство и крепостничество, как мы увидим, - очень разные вещи, но очень ясно сказано про объект и рабство как базис.
Далее: «Купля и продажа рабов по своей форме тоже является куплей и продажей товаров. Но без существования рабства деньги не могут совершать эту функцию. Если рабство существует, то и деньги могут быть затрачены на закупку рабов. Напротив, наличия денег в руках покупателя еще отнюдь не достаточно для того, чтобы сделать рабство возможным». А когда рабство возможно, существует - резко продолжим мысль Маркса, - то и деньги особо ни к чему. Даже наоборот, будут рабы - будут и деньги. Так что вся суть в самом существовании рабства, пока в полнейшем отвлечении от его же проявлений в товарных, земельных и пр. отношениях.
«Быть рабом или быть гражданином - это общественные определения, отношение человека А к человеку В. Человек А как таковой - не раб. Он - раб в обществе и посредством общества». Это производственное отношение - такая же историческая асимметрия рабовладельческой собственности, как эгостадность первобытности, как частная собственность на средства производства при капитализме и пр. Да, что рабство знало абсолютно бесчеловечные формы, без всякого снисхождения к больным, старикам, женской слабости. Но все это - одиозные формы, ни на миллиметр не затрагивающие суть всей системы, покоящейся именно на рабском труде, на некотором среднем, в конечном счете общественно необходимом, отношении к самим рабам. Это производственное отношение рабовладения было «в той же мере необходимо, в какой и общепризнанно», причем особо подчеркнем - всеми участвующими сторонами.
Противники рабства, появились, конечно, вместе с самим рабством. Таковой протест присущ любой исторической форме производства изначально, но до реальных приближений к кризису в лучшем случае лишь теплится на идеологической, «диссидентской» или маргинальной периферии. Первоначально же и долгое время отношения рабства принимаются и рабами как «само собой разумеющиеся естественные законы» (это слова Маркса о рабочем классе, сначала естественно принимающем капиталистические порядки как должное).
«Выбор» рабства, смерти или победы в завоевании рабов - вот главный момент логики суровой действительности для человека гражданского общества всего рабовладельческого комплекса.
Война не создает ни зернышка, т.е. в производительном содержании производит хаос, разрушительна, но вот в производственных отношениях всего рабовладельческого комплекса она и является одним из основных способов обеспечения занятости, приобретения главного богатства - работников. Порабощение в интенсивном рабовладении, конечно, сложней, без войны, но суть рабовладельческих отношений та же уже в смысле ее априорной материальной данности, общественной признанности. Ну а воинственность тогдашних гражданских обществ и окружающих племен общеизвестна, - они знали одну работу, воевать и преодолевать всякое сопротивление.
Всепронизывающая асимметрия рабовладельческой собственности на работников в форме рабов и была основным производственным отношением по поводу работников (трудовые ресурсы), деформирующим все другие производственные отношения, надстраивающая над собой обслуживающую идеологию, государство, определенную политику, причем опять же во всем рабовладельческом комплексе. Рабовладение - это, образно говоря, и есть «капитал» всей этой системы, господства демографических производственных отношений, в своей же собственной, высшей рабовладельческой форме. Ну а сама производственная форма эта ничуть не колыхалась никакими переменами в антураже политических оболочек в диапазоне монархий, тираний, диктатур, аристократий, олигархий, демократий и пр. деспотий, даже имперских структур.
Так что если, образно говоря, дать разгуляться совершенно невинным культурно-родовым производственным отношениям, то это и есть животная эгостадность; невинным демографическим отношениям - то это и есть рабство; невинным территориальным отношениям - феодализм; и т.д.
В этой же связи скажем о производственном принуждении, а так же о, так называемых, - коварной «личной зависимости», «господстве и подчинении», насилии и пр. Нет еще здесь, вопреки «некоторым» версиям, и эксплуатации в ее строгом значении капиталистической формы производственного принуждения, а если и есть нечто подобное, то весьма незначительно и деформировано. В условиях рабства уже нет сверхпринуждения животной эгостадности, общинно-родового принуждения или «кровнородственного» кошмара (скажем, хоронить вместе с шефом рабов, слуг и пр.). А есть, обозначим даже специальным термином, диктат, но именно как материальная асимметрия регулирования труда, распоряжения им, в том числе и присвоения результатов чужого труда в самой, пожалуй, бесцеремонной форме узурпации самого человека, работника. Но это действительно еще далеко не экономическое, и еще не феодальное, но тем не менее столь же производственное принуждение, независимое от воли и сознания участников производства, обуславливающее их поведение, трудовое, хозяйственное и пр.
Осуществленная рабовладением социализация (демографизация) производства и людей, после кровнородственной, родовой общинности, т.е. по сути общественное самоприучение людей к уже общественному производству в его первой, самой неизбежно грубой (тем более резкой, «вульгарной», античной) форме, была длительным процессом, который при тех производительных силах и не мог быть сокращен. В частности, даже имевший регулярное место протест рабов не нес в себе позитивного, был утопичен, вплоть до «рабских царей». Ибо, даже победоносное восстание рабов как тогдашняя альтернатива рабству вела лишь к беспредельной охлократия во всей ее красе. Однако, разумеется, через какое-то время порядок восстанавливался, но это было все то же самое... рабовладение, диктат, как еще единственная возможная форма производственного принуждения тех времен.
В условиях самовозрастающего рабовладения нормальные, естественные демографические производственные отношения при кризисе эндогенной формы достигают своей же парадоксальной противоположности, в сами себя и все извращающий предел. Формально симметрия трудообмена сохраняется, но в условиях асимметрии собственности вырождается в формулу «кто победил, тот и обеспечил занятость». В наиболее ярком, классичном, античном рабовладении граждане - это прежде всего военнообязанные, часто обладающие «наделом». В случае их разорения они тоже не становятся рабами, посредством государства они обеспечиваются «хлебом и зрелищами». Но уж за то и римлянин, взятый в плен, уже перестает быть частью римского общества, перестает быть гражданином. Но это же лишний раз подтверждает уже не родовую, и еще не территориальную (относительно автономных «стран» здесь еще не существует), но и не этническую, а именно демографическую эндогенную природу рабовладения. Здесь лишь важно отличать имперские и колониальные структуры от собственно эндогенного рабовладения.
Раб лишен социальности, он готовый работник, специалист, созданный органическим и демографическим трудом других обществ, присваиваемый в готовом виде пленением в войнах в виде живого орудия, а отчасти и посредством работорговли, которая, однако, сама по себе никаких рабов не образовывает, а только оформляет трудообмен и занятость, т.е. расстановку и перемены труда. Поэтому ценность имеют не старые и малые (и потому же семьи у раба обычно нет), а именно уже готовые работники, что опять подтверждает именно демографический характер всех процессов по поводу уже не просто людей, а специалистов, агентов (и объектов) господствующего профессионального разделения труда.
Потому же в пантеоне языческих богов рабовладения есть, конечно, уже и многие «общечеловеческие» боги и богини (Семья, Любовь, Искусства, Счастье, Удача, Случай, Солнце, Ветер, Гроза и пр.), ибо общая жизнь уже обобществлена. Но множество их покровительствует именно определенным профессиям - земледелию, ремеслу, коневодству, садоводству, хлебопечению, рыболовству, виноделию и т.д., вплоть до Стрекула, божества навозной кучи, ведающего, так сказать, агрономией по части удобрения полей. О военном деле и говорить не приходится. Так что упомянутые языческие боги имеют, можно сказать, «профсоюзный» характер.
Поразительно интересно, что, например, в коллективном (или групповом) рабстве инкского общества оказывается неизбежной профессиональная специализация самих общин. Соответственно и неизбежные перемены труда осуществляются здесь не в индивидуальной, а в коллективной (групповой) форме, вплоть до силовых переселений. Впрочем, все эти, а равно восточные, кастовые и пр. формы сложнее античной. Не говоря об имперских.
Идеологически несомненно, что присущая тем временам двойственность раба, - и человек, личность, но и вещь, - обуславливала иррациональную, а тем самым и религиозную, форму рабовладельческой языческой мифологии. При этом, заметно частный компонент собственности на рабов вместе с самим профессиональным многообразием образовывали и «плюрализм», выражавшийся в политеизме как многобожие.
В чистом виде рабовладение выглядит парадоксально. В «метрополии» самого «гражданского общества» вообще нет никакого труда, кроме воинского и демографического труда по подготовке воинов, все население рассматривается с точки зрения ведения войны: особо полезны пастухи, они почти готовая кавалерия. Так сказать, «военкоматская демография». Все они и есть граждане и рабовладельцы, а рабы заняты всеми остальными видами профессионально разделенного труда. Конечно, это слишком абстрактная идеализация системы.
Тем не менее достаточно близка была к такой самой абстрактной «модели» Спарта. А по замечанию Л. Ларуша, и гитлеровские нацисты считали себя наследниками Спарты. Все это несомненно, однако и понять надобно.
В целом основное условие рабовладельческого комплекса - потери в войнах не превышают прироста в воспроизводстве работников (так что говорить здесь о «необходимом продукте», даже индивидуальной жизни, - нелепость). Это, собственно, и есть коренной момент общего демографического равновесия как господствующего в условиях рабовладения.. Если, например, в динамике экономического равновесия, в частности, «обновление еды» как урожая происходит ежегодно (сезонно), то в динамике демографического равновесия массовоподобное обновление работников «делающих еду» происходит не так уж часто, а эта «ритмика» обуславливает и военную. Конечно, в реальных формах все много сложней - были свободные крестьяне, ремесленники и т.д. Тем не менее, в Аттике в 327 г. до н.э. число рабов превышало число всех граждан.
Что же касается деформации товарных форм (экономических отношений), то в эволюции рабовладения они получали все большее развитие, что и дает совершенно ложные, провоцирующие основания для отождествителей рабства и капитализма. Однако суть в следующем. Так, например, в начальном рабовладении (Цр. Греция в IV в. до н.э.) ростовщический процент мог достигать 9000% годовых. Совершенно очевидно, что столь дикая цена денежной ссуды вообще необъяснима собственной логикой экономических отношений. Последние деформированы господством демографических производственных отношений, когда главная ценность в «божественном социальном» вовсе не деньги, не веши, а сами работники (рабы), делающие и вещи. «Аномально» высокий процент - свидетельство, либо эпизода локального дефицита «биметаллического» денежного материала, либо, более вероятно, результат ожидаемого успеха в добыче пленных, так сказать, не очень дешевой, но по сути безденежной операцией.
Когда же при разложении рабовладения товарно-денежные отношения стали «вылезать» и стали развиваться элементы частной собственности уже именно на средства производства, а деньги стали частью бюджета относительно больших масс населения, то и ростовщический процент вполне умерился, стал в большей степени определяться спросом и предложением ссуд, логикой экономических отношений. Ибо, суть была не в частной собственности, а в рабовладельческой (даже и частной) собственности. А потому как раз в глубине происходившего процесс развивался совсем в другом направлении: не к рынку, а от рабства. Разница колоссальнейшая.
В итоге множественность гражданских обществ примерно равновысокого порядка оказалась не устойчивой, а потому рано или поздно многополисная структура греческого рабовладения уступает место заходящей в предел имперской монополии Рима, как одной метрополии комплекса этого ареала. Причем имперская колонизация провинций, «фискальность», казалось бы, увеличивающая мощь и перспективы Рима, однако в действительности рынка рабов заметно не расширяла, а сопровождалась при этом всё большим ростом паразитизма рабовладельцев, перенаселением презирающих труд свободных, пауперизацией, т.е. «ростом» всех форм пересыщения формы производства. Кстати, основной частью общества «промышленность и торговля» презираемы - вот те и «экономика». Вся эта рабовладельческая композиция вплотную подводит рабство к своей противоположности, к феодализации, но еще в рабовладельческих формах, когда вместо пополнения рынка рабов остается лишь усиление прямого грабежа колоний или «провинций».
В результате «гибель этого общества была предопределена внутренними противоречиями всей указанной системы в целом, включающей в себя и находившиеся в непосредственном контакте с метрополией варварские общества».
