Очерчивать проблемное поле мы начнем с самых общих установок. Прежде всего, это установка на генерализацию теории Маркса, причем последняя понимается как единственный на сегодняшний день образец последовательно научной социологической теории, и «императив Ильенкова»- «теория Маркса это “Капитал” и только “Капитал”», остальные же 52 тома это философско-методологические проблематизации и политическая публицистика. Иными словами строение всего марксова наследия можно представить следующей схемой: проблематизация→теория→практика Соответственно любую социальную теорию, революционную идеологию и вообще рефлексию бифуркационного состояния общества можно разложить по этой же схеме, и уж тем более эта схема применима к генерируемой теории, отталкивающейся от марксизма, как от образца. Центр тяжести полилогии покоится именно на теории, и это правильно – нормативных проблематизаций с описанием падшести настоящего и рая грядущего было предостаточно, ну а без практики и вовсе обойтись немыслимо, а вот научная рефлексия происходящих в обществе процессов появилась только у Маркса. Поэтому главное - это тело теории – конкретное содержание «Капитала» или «Полилогии». Но означает ли это что все предыдущие 22 тома проблематизаций не нужны и их можно отбросить? Не совсем, и чтобы в этом убедиться, посмотрим чуть конкретнее на содержание этих проблематизаций. Ведь в вышеуказанные 22 тома входят такие работы как «Немецкая идеология», «Святое семейство» и др., не говоря уж о рукописном наследстве. Формально это критика Гегеля, Фейербаха и младогегельянцев, а по методологическому содержанию это новая парадигма всех гуманитарных наук – материалистическое понимание истории – гипотеза об особой форме субстанции – человеческой деятельности по производству и воспроизводству действительной жизни как социальной материи causa sui. Гипотеза эта, по сути философско-методологическая, была верифицирована построением на её основе конкретной социологической теории – «Капитала», и революционной практикой рефлексируемой через эту теорию. Таким образом, материалистическое понимание истории это своеобразные «строительные леса» для здания «Капитала», однако это не означает, что после завершения строительства они должны быть отброшены – позже, в 20-м веке, в тех же самых «лесах» были возведены здания психологии, связанной с ней педагогики, эстетики, истории, гносеологии, теории изобретательства, организационно-управленческих и прочих человекоразмерных дисциплин. Да и само здание «Полилогии» как обновленной социологической теории возведено в тех же «лесах» с тем лишь изменением, что классические атрибуты субстанции вроде жесткого лапласовского детерминизма, устойчивости, аналитичности, гладкости и т.д. более не считаются обязательными и центр внимания как раз перенесен на отрицание этих атрибутов. Иными словами полилогия делает в социологии то же что синергетика в физике (ведь всякая революция в науке всегда содержит в себе отказ от неких априорных представлений о исследуемой субстанции), являя собой корректную трансляцию методологических достижений естественных наук в иную предметную сферу. Заметим кстати, в отличие от ныне расплодившихся синергетиков от гуманитарных наук, в худшем случае занимающихся и вовсе словоблудием, а в лучшем случае подменяющих содержание гуманитарных дисциплин механических переносом физических моделей, что хоть и более плодотворно (в силу большего богатства модели) чем предшествующая форма механицизма – кибернетика, тщившаяся представить все общественные процессы в виде набора алгоритмов, но все же является механицизмом. Но нас в этом пункте интересует не сколько методологический аспект учений Маркса и Шушарина, сколько те животрепещущие проблемы общества, ощущаемые каждым человеком, от которых нельзя не отмахнуться и размышления над которыми и вызвали к жизни соответствующую методологию, а затем и теорию. Для Маркса это, прежде всего, проблема человека, проблема утраты человеком его собственной сущности, отрефлексированная Марксом в категориях отчуждения и самоотчуждения – господства опредмеченной человеческой деятельности над людьми, реализуемое посредством специфических отношений между людьми. Именно с формулировки этой почти метафизической проблемы и начинается материалистическое понимание истории, понимание того что «сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений.», а значит, путь решения любой объективной человеческой проблемы лежит через изменение общественных отношений и потому исследование общественных отношений и условий их изменения есть главная задача революционной социологической теории. Но эту задачу мы обсудим ниже, здесь же я хочу обратить внимание вот на какой аспект – объективная социологическая теория всегда партийна, она рефлексирует определенный тренд действительности, является интеллектуальным орудием мыследеятельности людей этот тренд осуществляющей, и выбор этого тренда отражен именно что в исходной проблематизации. Отсюда возникает вопрос – преемственна ли партийность Шушарина партийности Маркса? Последняя как мы понимаем задается установкой на преодоление отчуждения и самоотчуждения, конкретным теоретическим исследованием форм этого отчуждения и особенно высшей его формы – капиталистической, и наконец практикой снятия этой формы отчуждения, осуществленной на основе теории Маркса его последователями. С партийностью Шушарина же непосредственно разобраться не получится, поскольку он оставил нам теорию и только теорию, которая, однако, и есть самое главное. Однако прежде чем переходить к конкретике проблемного поля самой теории, надо бы разобраться каким целям она служит и как её можно инструментально использовать. В нашем контексте это означает необходимость разобраться с выводами, следующими из полилогии об эволюции атрибута отчуждения субстанции общественных отношений. Этим мы и займемся в следующих двух пунктах.
Разбираться с эволюцией атрибутов социальной материи начнем с самих эволюционных структур, т.е. с собственного времени социума, классифицируя социальные теории по представлениям о времени. Первый и самый ранний класс теорий это концепции финализма. В основном это религиозные или утопические концепции, обещающие некое идеальное равновесное состояние общества как итог его развития. Для наглядности изменение параметров общества в этих концепциях можно представить сглаженными s-образными кривыми выхода на плато. В действительности такой тип движения никогда не реализуется – вечное существование неизменного общества, грубо говоря, противоречит второму началу термодинамики – даже стационарные производительные силы есть термодинамически неравновесный процесс, который перевел бы любую замкнутую систему («нагреватель» с «холодильником» и опосредующими их «производительными силами», совершающими полезную работу ) в равновесное состояние, не будь возможным «размыкание» системы с переходом к новому устойчивому неравновесию – это, если угодно, следствие диалектического закона отрицания. Так что ни одна приличная научная концепция финализма не допускает, а любую концепцию с финализмом можно смело выбрасывать на помойку. Более того, сознательно проектируемый конец истории был бы преступлением против человечества – он означал бы конец всякой мысли и всякого творчества, провал в сингулярность абсолютно отчужденного состояния. Следующая, чуть более сложная концепция это циклизм. Концепции этого класса возникли главным образом как рефлексии хозяйственных практик аграрных обществ с их неизменной сезонной периодичностью. Собственно этим их научная ценность и ограничивается – циклические концепции научны ровно настолько, насколько они отражают периодические изменения (каковые всегда можно разложить в ряд Фурье, так что член ряда вполне может выступить наглядным представлением циклизма) тех или иных социальных параметров (пример – циклы перепроизводства при капитализме) в рамках фиксированной фазы, стадии или формации глобального исторического процесса, в целом же всемирному историческому процессу циклизм не свойственен – для сколь либо сложных систем симметрия времени оказывается нарушенной. Современное же «второе издание» циклических концепций в виде разного рода цивилизационных теорий, традиционализмов, концепций «вечного возвращения», плавно переходящих в оголтелый фашизм уже никакого отношения к науке, строго говоря, не имеет - это чистой воды идеология, причем весьма реакционная - идеология критики загнивающего капитализма «справа», со стороны объективно отмирающих классов и слоев, причем, если в 19 веке, когда это «второе издание» и возникло, таковая критика исходила от аристократии, духовенства и классических мелких буржуа, то ныне она исходит от вошедшего в кризис перенакопления крупного капитала, который лишь прикрывается мелкобуржуазной, поповской, а подчас даже аристократической и особенно часто националистической фразеологией. Реализация подобной концепции неизбежно ведет к росту меры отчуждения с каждым циклом бессмысленного репродуктивного труда, результаты коего к тому же периодически уничтожаются. Ограниченность циклического времени впервые разрывает эволюционизм, являющийся нормальной классической буржуазной идеологией, отражающей уже в научной форме различные кумулятивные эффекты (наглядным представлением коих может служить самая обычная экспонента), будь то накопление капитала или рост научных знаний, сопутствующие капиталистическому расширенному воспроизводству на основе самого себя, а также переносящий ту же кумулятивную модель на иные предметные области, например биологию (ламаркизм, дарвинизм и т.д.). Тем не менее, область применимости эволюционистских концепций также ограничена внутристадиальными движениями, попытка же распространить эволюционизм на глобальную историю означала бы ли бесконечную расширенную репродукцию одного и того же «открытого общества», т.е. капиталистической формы отчуждения Класс концепций с открытым временем отнюдь не исчерпывается эволюционизмом - помимо эволюционных концепций есть концепции революционные, представляющее историю как лестницу восходящих неравновесий (Назаретян) и цепочку бифуркаций между ними (Шушарин), переводящих с некоторой вероятностью систему из одного неравновесия в другое, более высокое. Только такая концепция времени и есть настоящая открытость всемирной истории, ведь после каждой бифуркации социальная материя обретает новый атрибут, новое качество, не детерминированное предыдущей историей. Такая открытость действительно свойственна истории, которая неограниченна и не завершена и в представлении «операционно-энергетического потенциала» (термин Назаретяна) действительно имеет вид уходящей в бесконечность лестницы неравновесий. Однако при всей научности этой концепции, бесконечная цепочка кризисов-бифуркаций отдает дурной бесконечностью. Особенно если бифуркации понимаются не в смысле критических точек «операционно-энергетического потенциала» как у Назаретяна, а в смысле критических точек общественных отношений, как в теории Шушарина. Ведь у Шушарина содержание каждой бифуркации состоит в обобществлении той или иной формы частной (необщественной) собственности, а это вызывает закономерный вопрос – не означает ли необходимость периодически обобществлять ту или иную форму частной собственности, возникновения с очередной бифуркацией типологически одинаковых проблем – сегрегации общества на господ и рабов, на избранных и отверженных, на «элиту» и «быдло» но лишь на новом уровне, в общем на меньшинство и большинство, меньшинство, узурпирующее деятельностные способности ( но уже нового типа) большинства, меньшинство ассиметрично использующее большинство в качестве инструментов своей деятельности (опять таки нового типа), иными словами, не означает ли это периодического возникновения отчуждения? К этому вопросу мы будем еще не раз возвращаться, изучая само тело теории, в каковом процессе и увидим, что эта проблема решается рефлексией бифуркационых состояний научной социологией и осуществлением на этой основе социальной революции эволюционным путем, т.е превращением ароморфоза общества в предмет деятельности, что впрочем видимо и составит отдельный способ производства –когнитивный (постплановый) или даже пост-когнитивный. Помимо вышеописанного, существует более привычное, классическое представление революционных теорий, восходящее еще к Марксу. Это представление свободно от проблем предыдущего за счет явной установки на преодоление отчуждения и самоотчуждения и возвращение человека к самому себе. Тем не менее, не смотря на отсутствие дурной бесконечности, на первый взгляд кажется, что такая постановка вопроса грешит нормативностью и априорным финализмом, циклизмом и жестким детерминизмом, недопустимыми в сколь либо научной теории. Однако первое впечатление обманчиво - финализма нет, поскольку только с преодолением отчуждения и начинается собственно человеческая история – история деятельности человека, а не квазидействия через человека отчужденных форм его же деятельности. Детерминизма нет, поскольку наши знания о будущем носят негативный характер – мы знаем, что мы преодолеваем, но не знаем положительного содержания эпохи – любая самая конкретная теория преодолеваемой формы отчуждения по отношению к будущему абстрактна. Циклизма нет в силу закона отрицания отрицания – коммунизм будущего не то же самое что первобытный «коммунизм», хотя и формы богатства в чем то схожи – и там и там это равнодоступное всем человеческое общение, однако в архаичных формах эгостадности это господствующая над человеком, который еще не является личностью, стихия, а в неотчужденном коммунистическом обществе формы общения предстают как основной предмет деятельности – так сказать эгостадность это общение-в-себе, а коммунизм – общение-в-себе-и-для-себя. Доказательство объективности теории сложнее, само по себе оно из типа временной структуры не вытекает, а упирается в конкретное содержание теории, чьей предпосылкой было отчуждение как основная проблема загадка и человеческой истории, и потому при изучении тела теории мы еще будем возвращаться к этому вопросу. Мы видели, что оба представления революционных теорий имеют свои достоинства недостатки, однако можно предложить и третье представление, объединяющее достоинства первых двух и свободное от большей части их недостатков. Таким представлением является установка на исчерпание и самоисчерпание социальной формы движения материи, как это не парадоксально звучит в качестве посылки социальной науки. У Шушарина ссылка на подобное установление проскальзывала лишь один раз в контексте размышлений какого-то христианского философа, но если размышления христианского философа направлены на постсоциальное, что глубоко бессмысленно, поскольку любые размышления, в том числе и христианские, вместе с этой уважаемой религией и всеми остальными тоже суть есть как раз проявления социального, то наша установка направлена как раз на изучение социального с целью выявления его детерминизмов и превращения их в инструмент управления социальными процессами, что означает исчерпание открытого нами детерминизма. Это решает и проблему линейной дурной бесконечности полилогии и циклической дурной бесконечности ильенковской «Космологии духа». Первую, поскольку выявление схематики возникновения и последующего преодоления каждый раз новой формы необщественной собственности позволяет превратить ароморфоз форм собственности в предмет деятельности, что делает основным содержанием эпохи уже не очередную форму частной собственности, а перманентную революцию эволюционным путем – это означает, что множество точек бифуркации становится всюду плотным. Вторую, поскольку история человечества заканчивается не приведением вселенной в первоначальное состояние, а возникновением новой формы движения материи как результата сознательной человеческой деятельности – тоже сингулярностью, но не уже пройденной космологической, а сингулярностью движения социальной материи, из которой родится новый тип движения материи. Здесь мы вступаем на шаткий мостик метафизики, и нас могут упрекнуть как Богданова в богостроительстве, но всё же отметим, что аргументы Ильенкова против постсоциальной формы движения материи носят еще более метафизический характер. По сути, эти аргументы сводятся только к тому, что материя обладает одновременно всеми модусами и атрибутами, а потому будь возможна постсоциальная форма движения материи, мы бы её сейчас наблюдали. Однако это не материя обладает одновременно всеми возможными модусами атрибутами, а наше понятие материи теоретически приписывает ей все модусы и атрибуты, возможные на данном этапе развития материи. То, что законы общества инвариантны относительно биологии живых существ, из которых это общество построено, и то, что в свою очередь законы биологии инвариантны относительно конкретного типа физических процессов, на основе которых построена данная биосфера, и то, что развитие физических систем неизбежно ведет, в конце концов, к появлению жизни, а эволюция жизни к появлению социума, не означает что во времена динозавров у материи имелся социальный модус, а в момент образования солнечной системы, или даже раньше, через несколько минут после большого взрыва (на тот случай если вдруг выяснится что первые органические молекулы имеют космическое происхождение) у материи был биологический модус. Ничего подобного – появление такого модуса и есть появление соответствующей формы движения материи, которая до того нигде не задетерминирована и законы движения которой появляются вместе с ней самой, потому только когда мыслящая материя измыслила понятие материи вместе со всеми её атрибутами, модусами и формами движение можно говорить (собственно этот оборот и подчеркивает то, что это наше восприятие объективной действительности, а не сама действительность) об одновременном наличии у материи всех трех форм движения – физической, биологической и высшей на данный момент – социальной, и о том, что каких либо иных не существует, пока не существует - они отделены о нас времениподобным интервалом и в принципе непознаваемы, поскольку все что мы можем познать, вообразить, все что может стать предметом нашей деятельности опосредуется социальной формой движения материи, и можно сказать, что постсоциальные формы мы принципиально не замечаем, точно также как физические процессы протекают по одним тем же законам, как в живых, так и в неживых системах, а биологическим организмам всё равно живут ли они сами по себе или втянуты в человеческий производственный процесс – так сказать подобное познается подобным - физические процессы «распознают» (взаимодействуют) только с физическими, жизнь может отличить жизнь от не жизни, разум может распознать только другой разум. Таким образом всякую метафизику можно считать исчерпанной, а вопрос о «божественном постсоциальном» можно считать закрытым – всякие трансцендентные размышления о постсоциальном ведут в никуда, поскольку о нем мы ничего сказать не можем кроме самой его гипотетической возможности, нас же интересует само социальное, пусть и оканчивающееся сингулярностью. Но то, что до сингулярности, мы вполне можем изучить, имея установкой революционное преодоление изучаемых форм, стремясь как можно быстрее исчерпать, «пробежать» уже изученный нами капитализм, социализм и другие формы. Таким образом теория содержащая в себе будущую сингулярность оказывается максимально открытой для социального творчества, а значит и свободной в будущем от каких-либо форм отчуждения. Напоследок сделаем небольшое, но занятное наблюдение – функции, которыми мы изображали типичное движение социальных параметров и функции, которыми мы изображали поведения отчуждение очень похоже что являются одной и той же функцией комплексного переменного, но со значениями переменного взятыми в первом случае по действительной, а во втором по мнимой оси. Впрочем, возможно это наблюдение смысла и не имеет, поскольку все эти функции были лишь метафорами характерного течения социальных процессов. не какими-то строгими характеристиками. На этом наш разговор о предтеоретических проблематизациях и нормативностях (а мы говорили именно о них, как о не вошедших в теорию) пока завершен и прежде чем приступить к рассмотрению тории по существу (что самое главное) мы посвятим еще один пункт посттеоретическому конструктивизму, также остающемуся вне пределов собственно социальной теории.