А вот статья из сегодняшней газеты МО РБ "Во славу Родины":
"Подвиг, который никто не смог повторить.
У этой истории – длинная, более чем полувековая предыстория. Она долго плутала среди человеческих восторгов и острого неприятия, среди искренних удивлений и оскорбительного неверия, изобиловала недоговоренностями и вопросами без ответов. Это уже моя третья попытка поведать ее читателям. И вернуться к ней помог, как это нередко бывает, его величество СЛУЧАЙ.
Впервые об этом человеке мне довелось услышать в начале семидесятых в Минске. На киностудии “Беларусьфильм” к 30-летию Победы намеревались снять небольшой документальный фильм о фронтовике Колобанове Зиновии Григорьевиче. Будучи командиром танковой роты, старший лейтенант Колобанов в самом начале войны в одном бою под Ленинградом уничтожил с экипажем 22 немецких танка, а вся рота аж 43!
– Понимаешь, в чем загвоздка, – говорил мне режиссер Игорь Добролюбов, – никто не хочет верить в такое. Наши сотрудники встречались с Зиновием Григорьевичем, но у него фактически нет никаких доказательств. Орден Красного Знамени. Какой-то артиллерист поджег в бою под Москвой 6 танков – и сразу Героя получил. А тут 22 – и только орден. Что-то не стыкуется... Ты как человек военный, мог бы нам чем-то помочь?
Откровенно говоря, я и сам в такие цифры верить отказывался. Мне уже приходилось иметь дело с зенитчиком, сбившим за одну ночь 10 “юнкерсов”, и с пулеметчиком, уничтожившим в одном бою батальон фашистов. На поверку оказывалось, что у этих рассказчиков весьма богатое воображение. Я тогда посоветовал киношникам сделать запросы в военные архивы. Позже узнал, что киностудия впоследствии от этого замысла отказалась. Почему – ответа не получил.
Второе прикосновение к этому подвигу состоялось в начале восьмидесятых. Как постоянного корреспондента “Красной звезды” меня пригласили в Гатчину на празднование Дня танкистов. Обстоятельства противились поездке, но когда мне сказали, что на торжествах будет знаменитый танкист подполковник Зиновий Колобанов, подбивший в августе 41-го 22 фашистских танка, и командир орудия из его экипажа Андрей Усов, я сразу вспомнил разговор на киностудии “Беларусьфильм” и решил: надо ехать в Гатчину.
С Зиновием Григорьевичем мы встретились и основательно поговорили. И хотя рассказ его был сдержан и скуп, картину и события того августовского дня я представил довольно-таки отчетливо.
– В первую танковую дивизию я попал из запаса, – рассказывал Колобанов. – Поскольку у меня уже был боевой опыт – прошел всю финляндскую и трижды горел в танке, присвоили старшего лейтенанта и назначили командиром роты. Задание на тот бой получил лично от командира дивизии Баранова. Он показал мне на карте развилку дорог, идущих на Лугу и Кингисепп, и коротко приказал: “Перекрыть и стоять насмерть!”. Слова комдива я воспринял буквально: за нами Ленинград, и надо во что бы то ни стало удержать указанный рубеж. Или умереть. Третьего не дано.
В роте у Колобанова к тому дню оставалось всего пять танков “KB”. Машины для того времени грозные. Загрузив по два комплекта боеприпасов в каждую, командир вывел роту на развилку дорог, провел с командирами экипажей рекогносцировку, каждому танку определил огневую позицию и отдал приказ отрыть для каждой машины по два копанира – основной и запасной. Для себя он выбрал самое танкоопасное направление. Позицию определил так, чтобы в секторе огня был самый длинный участок идущей под углом дороги.
– Грунт был тяжелый, – вспоминал Колобанов, – пот лился с нас ручьем, но к ночи мы упрятали свой “KB” по самый ствол. Замаскировали. После ужина я приказал всем отдыхать.
Сон танкистов охраняла пехота боевого охранения. И хотя ночи в то время под Ленинградом были короткими, Зиновий Григорьевич обошел экипажи, лично проверил маскировку, уточнил с радистами сигналы для связи. Потом, сидя на разогретой августовским солнцем башне, взволнованно вглядывался в тусклую полоску дороги, силуэты фермы, плавающую в небольшом озерке луну. Из памяти не выходила Шура: расстались они, когда жена ждала ребенка. Что с ней, где она сейчас – одному Богу ведомо.
Тихое утро у поселка Войсковицы сначала взломали идущие на Ленинград тяжелые немецкие бомбардировщики – шли десятками, перегружено ревя моторами. Где-то в отдалении бодали землю тяжелые снаряды. А вскоре Колобанов узнал близкий “голос” танкового орудия родного “KB”. По радио пришло сообщение, что один из экипажей роты вступил в бой на Лужском шоссе. И хотя дорога перед командиром роты была по-прежнему тихой и безлюдной, он чувствовал нарастание напряжения, чувствовал по глазам, по лицам членов своего экипажа. Как бы заново оценивая подчиненных, Колобанов ловил себя на мысли, что ему с экипажем крупно повезло. Они еще на Кировском заводе, участвуя вместе с рабочими в сборке танка, очень быстро поняли и почувствовали друг друга, стали как бы единым одухотворенным телом грозной машины. Как себе самому, он верил механику-водителю Николаю Никифорову, высоко ценил природный дар артиллериста Андрея Усова, по-братски полюбил несколько бесшабашного, но отчаянного смельчака радиста Павлика Киселькова, никогда не сомневался в надежности добряка Николая Роденкова. Такого виртуоза-заряжающего не было ни в одном экипаже роты.
Где-то в середине дня на пустынной дороге появились первые машины неприятеля. Двигались медленно, поднимая клубы серой пыли.
– К бою! – скорее тихо сказал, чем приказал, Колобанов. Экипаж мгновенно скрылся в бронированном чреве танка. Вскоре Усов доложил, что видит в прицеле три мотоцикла с колясками. Видел их в своем перископе и командир роты. На вопросительный взгляд артиллериста он решительно ответил: “Пропустим!”. Он уже видел, как к “первому ориентиру” приближался головной танк фашистской колонны. Немецкие T-III и T-IV катились плотно и весело, люки открыты, на броне солдатня. Колобанов насчитал 22 танка. И когда до ориентира остались секунды движения, а между фашистской машиной и “KB” не более ста пятидесяти метров, командир дал команду открыть огонь...
Головной танк загорелся с первого выстрела. Когда пламя, перемешанное с черным дымом, окутало и вторую машину, Колобанов приказал перенести огонь на танки, замыкающие колонну.
– Когда немцы оказались в ловушке – этот участок дороги был отсыпан в болотистой пойме – началась такая пальба, такая дуэль, что ее подробности у меня смешались в голове как сплошной грохот, крики команд, радиодоклады других экипажей: “Бьем гадов! Горят как миленькие!”. Между прочим, немцы нас не сразу обнаружили. Да и когда засекли огневую позицию, сделать ничего не могли. У нас и броня оказалась толще, и пушка мощнее. Мне только перископ осколком срезало, но радист мгновенно вылез на броню и так же мгновенно заменил его запасным. Вот когда башню заклинило, стало труднее. Тут уже выручил механик-водитель. Виртуоз был Коля Никифоров, всем корпусом подрабатывал Усову. Вот мы и намолотили-наворотили крупповской брони...
Сказав последние слова, Колобанов впервые за все время разговора улыбнулся, и я увидел, какие добрые у него глаза за толстыми стеклами очков. У меня не было с собой фотоаппарата, и я попросил Колобанова попозировать мне для портретного рисунка. Он согласно кивнул и на некоторое время замер у окна, с улыбкой наблюдая за играющими на улице мальчишками. Таким он и остался на бумаге.
Подготовив материал к печати, я не стал торопиться с отправкой его в редакцию. Мучил и меня тот же вопрос, который не давал покоя режиссеру “Беларусьфильма” Игорю Добролюбову: почему за такой фантастический боевой результат наводчику танка дали орден Ленина, а командиру роты – только Красного Знамени? Ведь мало того, что он с экипажем “намолотил” 22 фашистских танка, -- его рота в том бою сожгла в общей сложности 43 танка врага! Таких рекордов не было, наверное, ни на одной войне. Более того, друзья Зиновия Колобанова в послевоенные годы дважды обращались в высокие инстанции с просьбой оценить подвиг Колобанова по достоинству. Просьбы оставались без ответа.
Когда начальником Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота стал мой однокашник по Череповецкому пехотному училищу генерал-полковник Лизичев Алексей Дмитриевич, я по праву старого знакомого попросил его прояснить эту историю. Последовал куда-то звонок, и вскоре был получен ответ: за Колобановым числится судимость после войны в Финляндии и предупреждение о служебном несоответствии в конце Великой Отечественной.
Ответ в комментариях не нуждался. Материал был похоронен в домашнем архиве, а блокнот с записями и рисунком сохранился до сегодняшнего дня, хотя я был уверен, что вряд ли когда-нибудь вернусь к этой теме. Ни причины судимости, ни причины служебного несоответствия выяснить не удалось даже в архивах ГлавПУра.
А совсем недавно журналистские заботы привели меня в Дом ветеранов Санкт-Петербурга на Кутузовской набережной. И там я совершенно случайно выловил из чужого разговора фамилию Колобанова. Произнес ее заслуженный деятель науки, доцент Петербургского электротехнического института академик Винокуров Виктор Иванович. И хотя воевал он в пехоте, но при первой встрече с Колобановым в послевоенные годы они сразу нашли общий язык и даже подружились. Переписывались, часто встречались. Во время одной из таких встреч, будучи уже тяжелобольным, Колобанов разоткровенничался и поведал боевому другу тайну, которая мучила его все минувшие годы и которую знали только два человека – он сам и его жена Александра Григорьевна.
...Колобанов стал танкистом в конце тридцатых. С отличием окончил училище, выбрал местом дальнейшей службы Ленинградский военный округ. Он был влюблен в “гром огня и блеск стали” и потому все танковые секреты постигал на лету. Был замечен и отмечен досрочным повышением в воинском звании. В советско-финляндскую войну вступил уже командиром танковой роты.
– Наша танковая бригада, – рассказывал Колобанов Винокурову, – после начала боевых действий уже на второй день первой вышла к линии Маннергейма. Рота оказалась на острие удара. Там я первый раз горел. У озера Вуокса я снова вырвался с ротой вперед, и снова пришлось выскакивать из горящей машины. Третий раз горел уже при штурме Выборга...
За проявленное мужество в боях с белофиннами Зиновий Григорьевич был представлен к высокому званию Героя Советского Союза. В начале марта 1940 года вместе с другими награжденными получил Золотую Звезду и орден Ленина, сфотографировался с наградой на груди, послал карточку жене, а сам вернулся в роту, которая стояла на самом передке севернее Выборга.
12 марта в Москве был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. В финских частях об этом узнали почти сразу, и… солдаты противника с радостными криками бросились через линию фронта поздравлять Колобанова. И поскольку наши командиры еще ничего не знали о наступившем мире, капитана Колобанова обвинили за братание с противником во всех тяжких грехах, отдали под трибунал и, лишив наград и звания, отконвоировали в изолятор. Когда пришла новость о замирении воюющих сторон, черное дело было уже сделано. Решения военных трибуналов в те времена пересмотру не подлежали. Спасибо – не расстреляли...
Когда началась Великая Отечественная, о Колобанове кто-то вспомнил. Такого уровня танкисты были на вес золота. Его вызвали куда следует и предложили вместо тюрьмы – фронт. Колобанов такое предложение принял за счастье. “Только о своих подвигах и наградах, – предупредили бывшего капитана, – забудь навсегда. Не было у тебя ни подвигов, ни наград. Начнешь с чистого листа. А если будешь достойно воевать – Родина тебя не забудет”. Дав подписку о пожизненном сохранении тайны, Колобанов прибыл в военкомат. Там ему без лишних вопросов присвоили “старшего лейтенанта” и направили на Кировский завод комплектовать танковую роту.
...После памятного боя под Гатчиной рота Колобанова была выведена в ближние тылы на пополнение боезапаса и ремонт. На броне колобановского “KB” танкисты насчитали более 150 (!) отметин от попаданий снарядов. Ремонт затянулся почти на месяц.
В те же дни во фронтовой газете появились стихи поэта Александра Гитовича, посвященные подвигу Зиновия Колобанова:
– Все это было так:
В молчании суровом
Стоит тяжелый танк,
В леске замаскирован.
Враги идут толпой
Железных истуканов,
Но принимает бой
Зиновий Колобанов.
Он бьет врага подряд,
Как богатырь былинный,
Вокруг него лежат
Подбитые машины.
Уже их двадцать две,
Как бурей, разметало,
Они лежат в траве
Обломками металла...
Зиновий Григорьевич прочел эти стихи только после войны. А в те сентябрьские дни судьба обрушила на мужественного танкиста свой второй удар. В истории болезни, хранящейся в Военно-медицинском архиве, он охарактеризован с беспощадной лаконичностью: “Осколочное поражение головы и позвоночника. Контузия головного и спинного мозга”. Месяцы обездвиженного лежания, длительное беспамятство и медленное-медленное возвращение к нормальной жизни.
В конце 1944 года Колобанов снова на фронте, командует дивизионом САУ-76. На Магнушевском плацдарме получает орден Красной Звезды, а за Берлинскую операцию – Красного Знамени. Война закончена, Колобанов принимает полнокровный батальон тяжелых танков ИС-2, который очень быстро становится лучшим в армии, командующий награждает Зиновия Григорьевича именным охотничьим ружьем, ему присваивают звание “подполковник”, аттестовывают на должность командира полка.
Вот теперь, казалось, и пожить по-человечески можно было бы. Но судьба еще не до конца испытала этого человека. Из колобановского батальона дезертирует солдат и объявляется в английской оккупационной зоне, просит политического убежища. Над командиром нависает угроза военного трибунала. Спасает Колобанова командарм: объявив офицеру предупреждение о неполном служебном соответствии, переводит Зиновия Колобанова в Белорусский военный округ. Все случившееся не проходит бесследно для Колобанова: обостряются последствия контузии, и он по инвалидности увольняется в запас.
Но и на этом не кончились беды отважного танкиста. Будучи человеком зрелым, он понимал цену собственного подвига, понимал всю значимость того победного боя для воспитания молодежи на героических традициях. Но с горечью замечал, что его рассказам никто не верит. Были случаи, когда зал, услышав цифру подбитых в одном бою танков, вместо восхищения отвечал обидным смехом: “Ну и загибает ветеран!”.
Однажды Колобанов попросил слово на проходившей в Минском Доме офицеров военно-исторической конференции. Говорил о роли танковых подразделений в оборонительном бою. Сослался на собственный пример. Очередной оратор, поднявшись на трибуну, едко усмехнулся и бросил в зал оскорбительные слова: “Брехун вы, Колобанов! Чтобы в одном бою экипаж уничтожил 22 немецких танка – не было такого! Да и быть не могло”. Сдерживая волнение, Зиновий Григорьевич передал в президиум пожелтевший листок фронтовой газеты. Руководивший конференцией генерал быстро пробежал глазами отмеченный текст, подозвал оратора к себе и строго приказал: “Читай вслух, чтобы весь зал слышал!”.
…Если найдутся неверующие и сегодня, отсылаю их к Центральному архиву Министерства обороны в Подольске. Там под шифром ФОТ-217, ОП-347815, Дело № 6 на листах 102 – 104 сказано все, что надо. Еще более близкий адрес – История ордена Ленина Ленинградского военного округа, изданная Воениздатом в 1988 году. На стр. 190 найдете буквально следующее: “19 августа одна из рот, возглавляемая старшим лейтенантом З.Г. Колобановым, действуя из засад, уничтожила много средних и легких танков противника. В роте был поврежден всего лишь один танк. Командир орудия из экипажа З.Г. Колобанова, старший сержант A.M. Усов за один час боя выпустил 98 снарядов и поджег 22 фашистских танка. Старшему сержанту A.M. Усову был вручен орден Ленина, а командиру роты старшему лейтенанту З.Г. Колобанову – орден Красного Знамени”.
О необычном подвиге свидетельствует и взлетевший на бетонный постамент под Гатчиной тяжелый танк ИС-2. На нем имя Зиновия Колобанова отлито в бронзе.
