НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ГЕНИЙ.
Дискуссия принимает новый оборот
В отличие от Александра Соломина ("Двойка за поведение", "ЛР", 2002, N 12) я за развернувшейся полемикой вокруг статьи Святослава
Логинова ("ЛР", 2002, N 4) (а мы напечатали по поводу Логинова ещё и отклики Михаила Дунаева "Как же графу не быть графоманом",
"ЛР", 2002, N 7, Сергея Романова "Лев Толстой и пустота", "ЛР", 2002, N 9 и Виталия Кирпиченко "Всё смешалось в доме...", "ЛР",
2002, N 11) слежу не с интересом, а глубоким сожалением. Помилуйте, господа! О чём вы спорите? Из-за чего "ломаете стулья"? Право
же, "Александр Македонский герой", а Лев Николаевич, безусловно, великий писатель земли Русской. И если уж вы заспорили об этом
"столпе" российской словесности, то я предлагаю поговорить не о писательском таланте и мастерстве, а о той духовной и душевной
трагедии, которая в конечном итоге постигла его и как человека, и как писателя! И даже не столько о самой трагедии, сколько о том
пагубном влиянии, которое этот "яснополянский мудрец" оказал и продолжает оказывать на многочисленные поколения читателей. Тем более
что творения Толстого являются неотъемлемой частью любых государственных образовательных программ.
Почему-то принято считать, что если имя человека произносится не иначе, как с употреблением эпитетов "великий" и "гениальный", то
всё или почти всё, что делал, писал, говорил, чему учил этот носитель гениальности, тоже гениально. Но на самом-то деле это чаще
всего не так! И тем более это не так применительно к Толстому, ведь далеко не всё, созданное им, равнозначно и равноценно.
Неравноценно не с точки зрения мастерства и стиля изложения, не мне об этом судить, но с точки зрения наличия и преобладания
положительного или отрицательного, созидательного или разрушительного содержания. И если к первым, созидательным, жизнеутверждающим
произведениям мы можем отнести практически всё написанное Толстым-художником в первую половину его творческой жизни, то произведения
второго периода, в которых господствует Толстой-пророк, Толстой-учитель и ниспровергатель, несомненно являются худшими не только в
его собственном творчестве, но и во всей русской классической литературе. Такие произведения Льва Николаевича, как "Крейцерова
соната", "Воскресение", "Отец Сергий", "Дьявол", да и всю многочисленную нравоучительскую публицистику Толстого можно смело назвать,
не побоюсь этого слова, позором русской литернатуры. "Большой художественный талант Толстого определял и его призвание. И пока он,
следуя этому призванию, трудился как художник, в его жизни не было драмы. Драма началась, когда художник самого себя возвёл в ранг
пророка, для чего у него не было ни мощи, ни данных". Это свидетельство профессора Диллона, лично хорошо знавшего Льва Николаевича,
проводит достаточно чёткую границу между Толстым-писателем и, по меткому определению о. Иоанна Кронштадтского, "Львом рыкающим,
ищущим кого поглотить..." На мой взгляд, такое разграничение Толстого недопустимо, хотя и не лишено основания. Натура Льва
Николаевича, несмотря на всю свою противоречивость, вполне цельная, было у него в характере нечто такое, что доминировало всегда и
во всём. И истоки той драмы, о которой говорит Диллон, обнаруживаются уже в молодом возрасте, когда Толстой ещё даже не был
признанным автором. "Чувство превосходства над всеми и всем -- вот та внутренняя тайная сила, которая руководит ходом всей его
жизни. Несвободен в поисках истины и разум; подчиняясь главной страсти, Толстой является ею рабом, её жертвой. Чувство собственного
превосходства заставляет Толстого с молодых лет стремиться стать учителем человечества". (Как жаль, что подобные объективные оценки
Толстого до сих пор не нашли своего места на страницах школьных учебников.) Другое дело, что к осуществлению этого гордого своего
намерения Толстой открыто и последовательно приступил лишь на пороге пятидесятилетия, но, приступив, упорствовал в этом уже до конца
жизни. Дух самоутверждения всецело им овладевает, но он, этот дух, неизбежно связан с отрицанием, которое и распространяет на всё:
"на существующие религии, искусство, семью, что веками выработало человечество, -- говорит Софья Андреевна в своей
"Автобиографии", -- и этот дух отрицания у Льва Николаевича становится всё сильнее и сильнее, а сам он всё мрачнее". "Странное
дело, -- говорит сам о себе Толстой, -- из духа ли противоречия, или вкусы мои противоположны вкусам большинства, но в моей жизни ни
одна знаменито-прекрасная вещь мне не нравилась". В результате во всём наступает разлад и прежде всего в душе самого Толстого.
От взгляда внимательного и объективного исследователя не ускользнёт и тот факт, что лишь с момента вступления Толстого на путь
отрицания и разрушения начинается и его всемирная известность. Пока он был лишь первым русским писателем, в Европе им не
интересовались, хотя со времени выхода в свет "Войны и мира" (1865) прошло почти 13 лет. Первый французский перевод книги появился
лишь в 1879 году. Но несмотря на восторженный отзыв Флобера, широкая публика на роман не обратила решительно никакого внимания. С
трудом было продано несколько сот экземпляров книги. "Но через 6-7 лет, -- как пишет биограф Толстого Назаров, -- вслед за этим
положение изменилось со странной внезапностью: Толстой неожиданно сделался современным литературным героем во всём мире..." И далее:
"...Он превознесён, как художник, но среди иностранцев он популярен главным образом как моралист". И хотя тех, кто разделял его
верования, было незначительное меньшинство, "однако в глубине все сознают его правильно. Он прежде всего расправлялся с
христианством; что работа его не выдерживает критики, это значения не имеет, но важно то, что он не признаёт божественности Христа,
этим отвечает задаче момента -- установлению панрелигии, универсализму; это делает его кумиром. В этом всё мнимое величие Толстого".
Высказывая своё мнение, я не беру на себя роль ниспровергателя Толстого с того пьедестала, который он благодаря заблуждению одних и
умыслу других незаслуженно занимает до сих пор. Я лишь принадлежу к числу тех здравомыслящих русских людей, которые ставят Льва
Николаевича на то место в истории, которое он сам для себя избрал. И место его -- в мировом процессе разрушения христианства и
возврата к язычеству едва ли, как это ни печально для нас, русских и православных, не самое почётное.
"Своим острым и глубоким литературным плугом" Толстой не только "разрыхлил русскую почву для революции", но и, по словам
собственного сына, "морально санкционировал её". Своими идеями о единой мировой религии Толстой и сейчас отвечает вкусам времени.
"Мысли мудрых людей" и другие его сборники являются попыткой положить начало этой религии. Однако серьёзная критика давно уже
показала несостоятельность толстовского учения с богословской и философской точки зрения. "Между тем, -- по словам писателя и
историка И.М. Концевича, -- для Толстого трагично было то, что сам он не считал в своей душе ни один из своих выводов окончательным
и сознавал непрочность и слабость своей веры. Не зная, как выйти из своих сомнений, он терял равновесие. Недовольство собою находило
выход в раздражении, которое направлялось против господствующей православной религии. Со свойственной ему страстностью он дошёл до
яростной озлобленности и до самых грубых и непристойных кощунств. "Сам сатанист Ярославский-Губельман мог бы ему позавидовать", --
как отозвался о нём игумен Иннокентий". Изучая жизнь и творчество Толстого, нельзя не увидеть, что именно богоборчество и
ниспровержение существующих общественных устоев сделалось главной темой его жизнедеятельности. Несмотря на свою полную духовную
несостоятельность Толстой выступает как моралист-учитель, не имея порядка в своей душе, берётся руководить думами других. И он знал,
что к его словам прислушивается почти вся Россия, знал, но ничего не сделал для того, чтобы остановиться самому и остановить других
разрушителей, честно воскликнув: "Люди, не верьте мне, ведь я сам себе не верю!" Но для этого у него не было ни духа, ни силы воли,
слишком уж велика была гордыня! Как же после всего этого к Толстому подходят его собственные слова: "Какой ужасный вред авторитеты,
прославленные великие люди, да ещё ложные!"
В заключение хочу привести ещё слова Льва Львовича, сына Толстого, который очень откровенно говорит о том вреде, который причинил
его отец России.
"Во Франции говорится часто, что Толстой был первой и главной причиной русской революции, и в этом есть много правды. Никто не
сделал более разрушительной работы ни в одной стране, чем Толстой".
Если приведённых мною доводов в пользу несостоятельности Льва Николаевича как гения и совести нации недостаточно, то я готов
продолжить дискуссию, более детальную и обстоятельную.
Анатолий ИВАНОВ
г. ВОРКУТА,
Республика Коми
P.S. В случае опубликования моего письма прошу озаглавить его "Несостоявшийся Гений".