18 ДЕКАБРЯ. Le Temps.
Антисемитизм сам по себе еще не объясняет причин нацистского геноцида
Филипп Бюррен
Могут ли великие трагедии быть вызваны простыми причинами? Во всяком случае,
они поднимают простые вопросы, словно подавляющие масштабы события требовали
"монолитного" и незамысловатого объяснения. Обычно такие вопросы звучат
грозно, и историки прячутся от них, предпочитая отвечать не "почему", а
"как" произошло то-то и то-то.
Но можно ли на самом деле убежать от них? Особенно когда речь заходит о
геноциде европейских евреев - трагедии, в результате которой под ударом
оказалась наша цивилизация и которая продолжает привлекать к себе внимание
очень многих людей.
В связи с этой темой возникают по меньшей мере три вопроса. Почему именно
Германия стала местом трагедии, хотя неприязнь и враждебность к евреям были
достаточно широко распространены в Европе? Почему с 1933 года антиеврейские
предрассудки стали своего рода нормой в германском обществе, позволив
нацистскому режиму, антисемитизм которого был более радикален, чем
антисемитизм населения, проводить свою политику, не встречая серьезного
сопротивления?
И почему дело дошло в конечном счете до массового уничтожения, хотя
рассматривались и даже испытывались на практике другие варианты - от
введения системы апартеида до насильственного выселения или сосредоточения
евреев на периферии страны?
На все эти вопросы сам собой напрашивается простой ответ. Ненависть к
евреям - вот что объясняет все. Но можно ли удовлетвориться этим ответом и
как доказать его правильность?
Разумеется, антисемитизм был связан с геноцидом, и никто не может этого
оспаривать. Однако в понимании точной природы этой связи (была ли она
причинно-следственной или нет) столь явного единодушия не наблюдается.
На первый взгляд, истребление беззащитного населения, нарушение всех рамок
цивилизации, каким являлось убийство детей, женщин и стариков, можно
объяснить только исключительной ненавистью - ненавистью, исключительной по
своей глубине и черпающей силы из глубокого колодца предрассудков.
Сторонникам этой версии геноцид представляется как пароксизм длительной
традиции унижения евреев в христианском мире. Упрек обращен к национальной
культуре, особенно культуре Германии, в которой с XIX века развивался
антисемитизм, не имевший равных по своей радикальности.
Об этом говорит Дэниэл Голдхаген, тезис которого о Германии, превративший
"искоренение" евреев в "национальный проект" перекликается с некоторыми
сочинениями, появившимися сразу после Второй мировой войны.
Этот тезис близок и к точке зрения Эмиля Дюркгейма, который выдвинул
постулат о существовании особого "немецкого менталитета" в качестве
объяснения военных преступлений, совершенных кайзеровскими армиями на
территории Бельгии и Франции летом 1914 года. Специалисты справедливо
критиковали его за селективную и телеологическую интерпретацию германского
антисемитизма до 1933 года.
То же самое можно сказать о его трактовке антисемитизма 1933-1945 годов как
некоей постоянной величины - словно не было ни привыкания к предрассудкам,
ни динамики враждебности.
Упомянутый выше тезис не пользуется признанием в научном сообществе. Многие
ученые, напротив, не склонны придавать чрезмерно большое значение
антисемитизму.
В сущности, разве не обращает на себя внимания явное несоответствие между
масштабами катаклизма, каковым явился геноцид, и банальностью,
"нормальностью" антисемитизма и до 1933 года, и при нацистском режиме?
Предрассудки мешают нашим обществам и иногда переполняют их, но это не
приводит к трагедиям, и не так-то просто доказать, что враждебность к евреям
достигла беспрецедентных масштабов в Европе и даже в Германии до катастрофы.
Поэтому стоит уделить внимание другим факторам - как более общего и
устойчивого характера, так и тем, что составляли непосредственный контекст
нацистского режима.
Первая категория факторов связана с модернизацией - весьма широкой
тенденцией, которая обычно имеет позитивную коннотацию. Однако в данном
случае она не принесла с собой эмансипацию и прогресс, а обернулась своим
разрушительным потенциалом, как бы своей теневой стороной, и одним из ярких
проявлений этого потенциала был геноцид евреев.
В эпоху нацизма и вскоре после нее многие вслед за Эриком Фёегелином
клеймили дехристианизацию, которая расчистила поле для кровавых идолов
тоталитарных режимов - класса и расы.
Сегодня, вслед за философом Зигмунтом Бауманом, предпочитают во всем винить
логику современного государства с его инструментальной рациональностью и
культом техники, позволяющим относиться к людским сообществам как к
объектам, которые можно считать, делить на категории, загонять в схемы, а
иногда - уничтожать.
Опираясь на этот подход, следует воздать должное грандиозности
административной работы, которой сопровождалась вся репрессивная политика
Третьего рейха. Ее чудовищная эффективность позволяет с уверенностью
говорить о том, что нацистский расизм являлся весьма модернизированной
технологией, а геноцид евреев сильно отличался от геноцида народности тутси
в Руанде. Но в применении современных технических методов нацистский режим
схож с правовыми государствами, так что вряд ли мы подходим здесь к
главному.
Что касается историков, специализирующихся на изучении нацистской политики,
то многие из них склонны, в отличие от Сола Фридлендера, приуменьшать роль
антисемитизма. Восстанавливая цепочку принятых решений, приведших к
геноциду, они охотно подчеркивают роль, которую сыграли в трагедии
бюрократическое рвение, давление материальных или корпоративных интересов и
спираль инициатив, возникавших на местах.
Отмечают они и то, что процесс преследования евреев был отмечен колебаниями
и импровизациями. Труды этих ученых обогатили наши знания, но за это нам
пришлось кое-что заплатить.
Хотя об антисемитизме упоминается, он отодвигается на задний план как
фактор: его необходимо учитывать, но его значение измеряется лишь
выполнявшимися им функциями, будь то стимуляция активности нацистской партии
после ее прихода к власти или "компенсация" населению за невыполненные
обещания социальных преобразований.
Сам геноцид предстает как результат стечения множества обстоятельств,
которые, сделав невозможными другие "решения" пресловутого "еврейского
вопроса" - а решить его необходимо было любой ценой, - заставили режим
сделать выбор в пользу массовых убийств.
По этой логике роль антисемитизма состояла лишь в том, что он указал
преследователям на население, которое традиционно подвергалось гонениям, и
устранение которого выглядело легким решением при неспособности режима
реализовать на практике полномасштабную расовую перекройку Европы,
задуманную нацистскими руководителями.
Очевидно, что и христианство, и современность "причастны" к геноциду евреев.
Как и - разумеется - германская история. Но еще предстоит убедительно, на
основании данных сравнительного анализа, показать масштабы и параметры этой
причастности.
Лично мне представляется, что между объяснением, акцентирующим внимание на
действии долговременных факторов (антисемитизм, модернизация) и
сосредоточением (иногда довольно близоруком) на деталях политики нацистского
режима лежит непаханое поле научных проблем.
Чтобы установить решающую, на мой взгляд, роль антисемитизма в нацистской
политике преследования евреев, предпочтительнее было бы обратиться к средним
временным рамкам - скажем, взяв за отправную точку конец XIX века - и
дифференцировать объект исследования.
Современный антисемитизм обычно рассматривается как нечто цельное. В лучшем
случае различают его умеренную и радикальную форму, не указывая, имеется ли
при этом в виду его содержание или степень интенсивности.
Между тем приходится констатировать, что он был разным с момента своего
зарождения и имел много вариантов, что не могло не сказаться на характере
антиеврейских мероприятий.
В случае Германии необходимо уточнить специфику нацистского антисемитизма,
понять, что в нем было относительно нового, и принять в расчет его
"конкуренцию" с другими вариантами антисемитизма, существовавшими
параллельно.
Эта внутренняя неоднородность антисемитизма и относительная новизна
нацистской юдофобии не позволяют нам анализировать рассматриваемое явление в
категориях обычной преемственности. Роль антииудейской традиции,
выработанной христианством и "абсорбированной" современным антисемитизмом,
общеизвестна, и речь не идет о том, чтобы ее как-то преуменьшить.
Но и не стоит недооценивать значение некоторых исторических "цезур", в
частности прихода нацистов к власти в 1933 году, а также усилий по
расширению и реструктуризации антисемитизма, которые предпринимались при
новом режиме.
Неверно, что после 1933 года немцы внезапно заявили о своем антиеврействе,
которое раньше все они тайно исповедовали. Но тогда антисемитами, причем
яростными, стало намного большее число немцев, потому что антиеврейские
предрассудки наложились на целый ряд других, еще малоизученных факторов.
При таком подходе мы поймем, что к антисемитизму нельзя относиться ни как к
обычному набору негативных клише, ни как к слепой страсти. Он должен
подвергнуться анализу и как идеология, и как практика, и - в более широком
плане - как культура, то есть вся совокупность представлений, служащих
формированию коллективной идентичности.
Культурно-исторический подход имеет свои границы, как и любой подход к
изучению геноцида. Историк стоит на краю пропасти, глубину которой он
измеряет несовершенными инструментами.
Как объяснить такую ненависть и такую жестокость? Но ведь и сама ненависть,
чтобы быть эффективной и иметь продолжение, требует изучения: чтобы
превратиться в действие, ей нужны мотивы и рассуждения.
Именно их следует исследовать, а также попытаться понять те механизмы,
благодаря которым эта ненависть овладела германским обществом, заблокировав
появление любой серьезной оппозиции политике расовых преследований.