"Мемориал захватчикам на костях защитников" (Сергей ИВАНОВ, Санкт-Петербург)
<...>
"И вообще в "Единой России", кажется, особенно привечают тех, кто уже
проникся духом "согласия и примирения". Вот, например, питерская пресса на
все лады обсуждает интервью известного барда А. Розенбаума газете "Суббота
плюс", где он заявил, что "Гитлер не бомбил Ленинград, а мог бы разбомбить
Эрмитаж, Исаакиевский собор... Но он этого не сделал".
Ну и что же? Где сегодня Розенбаум? А сегодня он занимает третье место в
региональном списке "Единой России" и скоро собирается занять место в
парламенте.
А его смелые экскурсы в историю такой карьере нисксолько не мешают, а скорее
даже способствуют. Может быть, таким образом он даже предвосхитил директиву
президента о недопустимости подвергать ревизии историю Второй мировой войны.
Мы-то раньше по наивности думали, что Ленинград от стервятников из люфтваффе
заслонял вовсе не Гитлер, а советские летчики и эенитчики. Да вот спасибо,
Розенбаум просветил - оказывается, это Гитлер: "мог бы... а не бомбил!"...
<...>
Из книги: Петров Г. Ф. Идём по Русскому музею. - Л.: Лениздат, 1982. - 192
с.
СРЕДИ ОГНЯ
В то воскресенье природа после затяжной холодной весны впервые улыбнулась
ленинградцам: выдался солнечный, теплый, по-настоящему летний день. Но он
сразу померк, как только разнеслось страшное слово: война... Мгновенно
отступили все личные дела и заботы. Каждый, не ожидая, когда позовут,
поспешил к своему коллективу, к товарищам, готовый взяться за любое дело,
нужное для защиты Родины.
Русский музей, как обычно по выходным, работал, но его залы не успели
заполниться и вскоре совершенно опустели - ни одного посетителя, странная
тревожная тишина... В здании остались только работники хранилища. В самое
короткое время собрались все. Кроме тех, кто отправился в военкомат.
Мобилизованных и добровольцев оказалось немало: почти все молодые мужчины.
Среди них директор музея Н. А. Цыганов. Его обязанности стал выполнять П. К.
Балтун. Впрочем, обязанности уже не директора, а начальника объекта.
В первый день войны привели в готовность бомбоубежище. Команда
противовоздушной обороны перешла на казарменное положение. И всюду-в залах,
научных кабинетах, мастерских, служебных и подсобных помещениях-развернулась
подготовка к эвакуации основных коллекций, а остальных произведений
искусства - к укрытию в наименее опасных местах.
Из воспоминаний Петра Казимировича Балтуна:
<Каждый работал с исключительным подъемом, с полной отдачей сил. Июнь с его
белыми ночами позволял трудиться почти круглые сутки. И только необходимость
хотя бы небольшого отдыха прерывала напряженный труд. Спали очень немного
тут же, в служебных
помещениях...
О масштабах работы можно судить по некоторым
цифрам. Только живописных произведений было снято со стен, вынуто из рам,
перемещено в новые места хранения и подготовлено к эвакуации свыше семи с
половиной тысяч. А ведь эту работу, несмотря на всю ее спешность, следовало
производить со всей осторожностью и исключительным вниманием. Сохранность
вещей надлежало полностью обеспечить, и повреждение их никакими
обстоятельствами не могло быть оправдано>.
В Русском музее стучали молотки. Плотники и столяры сколачивали ящики. Их
устилали клеенкой или картоном. Бережно укладывали картины малого формата,
гравюры, иконы, скульптуру, фарфор, стекло, шпалеры, ткани... Каждый предмет
отделяли от соседних бумажными прокладками, мягкими роликами. А большие
полотна наматывали на валы.
Особенно намучились работники музея и их помощники с картинами-гигантами
площадью по сорок-шестьдесят квадратных метров. <Последний день Помпеи>
Брюллова, <Степан Разин>, <Покорение Сибири Ермаком> и <Переход Суворова
через Альпы> Сурикова, <Медный змий> Бруни, <Заседание Государственного
совета> Репина и еще полсотни таких же огромных композиций снимали со стен
по тридцать человек. Потом их вынимали из рам, освобождали от подрамников.
Полотна придирчиво осматривал главный хранитель Мстислав Владимирович
Фармаковский. Места, грозившие осыпями, тут же закрепляли рыбьим клеем под
руководством главного реставратора Тимофея Ивановича Деца. Потом полотно
начинали наматывать на вал диаметром около метра и длиной до десяти метров.
При всей нехватке времени и усталости здесь спешить было нельзя. Вал
вращался медленно. Картину держали несколько человек и следили, чтобы не
получилось ни малейшего перекоса, иначе образуется складка, и живопись
разрушится. К свободному краю полотна подшивали другое и опять наматывали.
Так на один вал помещалось несколько картин. Потом этот барабан укутывали
чистым холстом и вкатывали в ящик величиной с жилую комнату.
Этим сложным и трудным делом руководили реставраторы вместе с
квалифицированными музейными рабочими. Один из старейших рабочих, Архип
Филиппович Новомлинский, человек огромного роста, сильный и ловкий, с
поразительной бережностью обращался с экспонатами, показывая своим примером
добровольным, старательным, но неумелым помощникам, как нужно действовать.
Не легче было и тем, кто переносил и передвигал скульптуру с верхних этажей
в подвалы. Здесь тоже одновременно требовались осторожность и сила. По
крутым лестницам с тесными площадками, сдирая канатами кожу с ладоней,
спускали на деревянных полозьях статуи и бюсты. Экспонаты полегче переносили
на руках. А что делать с самыми громоздкими изваяниями? Знаменитое творение
Б. К. Растрелли <Анна Иоашюв-на с арапчонком> невозможно было перетащить в
подвал: оно весит около десяти тонн и не поместится в узких переходах...
<Анну Иоанногшу> можно было спустить только по парадной лестнице в
Михайловский сад. В центре площадки перед парковым фасадом вырыли глубокий
котлован, густо смазали изваяние тавотом, укутали в рубероид, поместили в
яму и накрыли тем щитом, на котором спускали из зала. Засыпали землей и
разбили клумбу.
Еще труднее пришлось с конной статуей Александра III работы Павла
Трубецкого. Этот своеобразный экспонат, не вмещавшийся в музейные залы,
стоял возле флигеля Росси, со стороны Михайловского сада. Его тоже хотели
зарыть в землю, но опустить в котлован не смогли. Тяжеловесную скульптуру
забросали песком, обшили досками, поверх сделали накат из бревен и
утрамбовали землей. Получился большой курган. Его засеяли овсом.
На восьмые сутки войны была закончена подготовка к эвакуации первой очереди
экспонатов. В нее вошли шедевры отечественного искусства, составляющие
основу экспозиции, а кроме них, - редчайшие произведения -графики и
прикладного искусства. Все эти драгоценные предметы заняли несколько сот
ящиков. В каждом из них лежала опись упакованных произведений. Их копии
находились у сопровождавших груз, у хранителей отделов и у М. В.
Фармаковского, под руководством которого и составлялась вся эта
документация. Потом работники музея удивлялись: как они смогли в такой
короткий срок столько сделать? В мирное время той же работы хватило бы на
год... А тогда радовались: успели, главные сокровища музея будут вне
опасности! Но, когда ранним утром 1 июля от Михайловского дворца двинулась к
железнодорожной станции первая автомашина с экспонатами, многие не
удержались от слез.
Специальный эшелон с военной охраной, с зенитными пулеметами на платформах
сопровождали заместитель председателя Комитета по делам искусств при Совете
Народных Комиссаров РСФСР А. Г. Глина и группа работников музея во главе с
П. К. Балтуном. Благополучно прибыли в Горький. Вражеские полчища рвались к
Волге, и оставлять в Горьком огромные художественные ценности в той
обстановке было опасно. А там находились экспонаты не только Русского музея,
но и Третьяковской галереи, Музея изобразительных искусств имени А. С.
Пушкина и других столичных и подмосковных хранилищ. Их на барже
перебазировали в Пермь и в Соликамск. Там П. К. Балтун получил указание
правительства остаться на месте и принять под свою ответственность ценности
всех музеев.
Руководителем Русского музея стал Григорий Ефимович Лебедев. Коллектив к
тому времени сильно поредел: многие находились на фронте, на оборонных
работах, в Пермском филиале, в эвакуации... Для оставшихся в Ленинграде
главнейшим делом была отправка второй очереди экспонатов. Но 8 сентября враг
перерезал последнюю сухопутную магистраль, связывавшую Ленинград со страной.
Началась блокада.
Сотрудники Русского музея полностью перешли на казарменное положение. Жили в
подвалах, на ящиках с экспонатами. Положили на них одеяла и подушки,
принесли из дома всю теплую одежду и самые необходимые вещи. Неудобства
переносили стойко. Думали в первую очередь о том, как сберечь все, что
осталось невывезенным, - свыше трехсот тысяч произведений искусства.
Продолжали их упаковку, перетаскивали ящики, передвигали на салазках тяжелые
скульптуры.
Теперь по нескольку раз в сутки над городом звучали сигналы воздушной
тревоги. К бомбардировкам добавились артиллерийские обстрелы. Огневые налеты
продолжались часами. У гитлеровцев в расчерченном на квадраты плане
Ленинграда не был забыт и Русский музей. На него, словно на важный военный
объект, тоже были нацелены жерла пушек. За девятьсот дней блокады на
территорию музея упало одиннадцать фугасных, более ста зажигательных бомб и
свыше сорока снарядов. К счастью, в главное здание, в Михайловский дворец,
прямых попаданий не было. Но взрывы 400 - 500-килограммовых бомб в
непосредственной близости от него повредили могучую и прекрасную постройку.
А корпус Бенуа враг разрушил почти полностью.
17 октября 1941 года крупная фугасная бомба ударила прямо в холм, насыпанный
над памятником Александру III. Взрывом разметало часть деревянного настила.
Но укрытие оказалось настолько прочным, что скульптура совершенно не
пострадала. Однако при первых же бомбежках перестало действовать отопление,
погас свет, вышел из строя водопровод. Конечно, вылетели все стекла;
Каждый сотрудник музея был в то время бойцом противовоздушной обороны. Штаб
команды МПВО возглавляла Ольга Александровна Филиппова - миниатюрная,
хрупкая, но энергичная женщина, до войны - диспетчер экскурсионного бюро.
Едва начиналась воздушная тревога, дежурные занимали свои посты на крыше, на
чердаке, в вестибюле и других помещениях. В брезентовых рукавицах, со
щипцами, баграми и лопатами в руках, они сбрасывали на землю зажигательные
бомбы, гасили их песком и водой. Хватало дел и во время артобстрелов.
Из воспоминаний заведующей научной библиотекой музея Валентины Васильевны
Алексеевой:
<Как только начинались артобстрелы и становилось ясным, какая сторона улицы
наиболее опасна, приходилось перемещать картины, ящики, скульптуры в другие
залы...
После каждой тревоги проводился тщательный обход здания и всей территории.
Приходилось вновь и вновь забивать фанерой и досками разбитые окна,
поврежденную кровлю, выносить осколки, щебень, мусор. К каждой зиме
утеплять, законопачивать паклей и ветошью окна, забивать пробоины
фанерой...>
Первая блокадная зима - самое страшное время. Пять раз сокращалась норма
выдачи продуктов и дошла до крайнего предела: всем, кроме рабочих, - по сто
двадцать пять граммов хлеба на сутки. Липкого темно-коричневого хлеба,
наполовину состоявшего из примесей. Дистрофия, цинга отнимали силы. Скоро
стали отнимать жизни. Случались дни, когда умирало по нескольку человек.
От сырости стала разваливаться старинная мебель. Ее склеивали. Ведь эти вещи
не менее ценны для истории культуры, чем другие экспонаты. Столярного клея с
довоенной поры было запасено в мастерских музея так много, что его хватало и
на еду. Каждый день выдавали по две плитки на человека. Клей нужно было
долго варить, то и дело снимая пену. В конце концов получался не то суп, не
то кисель. По блокадным понятиям - вполне сносная пища.
Оставшиеся в живых продолжали научную работу. Григорий Ефимович Лебедев
подготовил, а после войны защитил кандидатскую диссертацию, посвященную
национальному своеобразию русской живописи XVIII века. Кроме того, написал
книгу о Русском музее. Ее издали в 1946 году. Мстислав Владимирович
Фармаковский завершал многолетние труды <Основы консервации и реставрации
тканей> и <Техника акварельной живописи>. Заведующий отделом древнерусского
искусства Юрий Николаевич Дмитриев посвятил свои исследования живописи
Пскова, Новгорода и строгановской школы. Заведующий отделом графики Петр
Евгеньевич Корнилов подготовил несколько статей о советском изобразительном
искусстве в дни войны, об Арзамасской школе живописи...
Корнилов, как и его товарищи, ездил в воинские части и в госпитали.
Рассказывал бойцам о Русском музее, об отечественном искусстве, а чаще всего
выступал на любимую тему: о работе художников над образом Владимира Ильича
Ленина. Петр Евгеньевич после смерти вождя начал собирать произведения
графической Ленинианы. Его коллекция стала выдающимся, уникальным явлением.
Беседуя с бойцами, искусствовед иллюстрировал рассказ рисунками, гравюрами,
литографиями. Защитники Ленинграда слушали внимательно и благодарно.
Успех этих бесед породил идею торжественно отметить в музее день памяти
вождя революции. 21 января 1942 года вокруг керосиновой лампы в подвальном
гардеробе расселись все сотрудники. Слабый неверный свет вырывал из темноты
исхудавшие до неузнаваемости лица. В такой необычной обстановке открылось
научное заседание. Фармаковский сделал доклад о детских годах Владимира
Ильича-своего земляка и сверстника. Отец главного хранителя работал
помощником Ильи Николаевича Ульянова, их семьи дружили.
Потом взял слово Корнилов. К этому дню он устроил выставку из своей
коллекции. Люди смотрели на ее экспонаты с глубоким волнением.
В честь этого события Фармаковский распорядился выдать каждому по пузырьку
драгоценного осетрового клея, который используется в реставрации. Он,
конечно, несравненно более питателен, чем столярный. Но его было слишком
мало... К середине февраля 1942 года умерло от голода сорок четыре
сотрудника Русского музея. Остальные держались главным образом потому, что
постоянно чувствовали поддержку друг друга. А каково было художникам,
бедствовавшим порознь в своих обледенелых квартирах!.. Их разделяли
расстояния, которые раньше казались пустяковыми. Теперь эти снежные
километры нужно было преодолевать пешком, через сугробы, под огнем врага.
Каждый шаг требовал напряжения сил и воли. Не все могли решиться на такое
путешествие. Людей, горячо любящих искусство, волновала не только забота о
том, как выжить. Их тревожила судьба своих произведений и коллекций. Они
чувствовали ответственность за сокровища, которым каждую минуту грозила
гибель.
Из воспоминаний П. Е. Корнилова:
<Я охотно взялся за разрешение этой не очень легкой задачи - спасти как
можно больше произведений искусства. На саночках перевозил и принимал на
хранение в Русский музей наиболее ценное от авторов и собирателей.
Особо важным делом для искусствоведа в те годы казались мне посещения
мастерских художников. Кроме того, хотелось им оказать возможную помощь,
скорее, конечно, моральную>.
Из дневника и воспоминаний бывшего начальника управления по делам искусств
Исполкома Ленгорсовета Бориса Ивановича Загурского:
<Корнилов стал собирателем ценностей для Русского музея... Много картин он
сберег для Русского музея, лично перевозя их на саночках в музей. И этот
человек заявил мне, что все его питание сейчас состоит в том, что он 3 раза
в день ест по тарелке столярного клея...
Многое из того, что поступило в Русский музей, оказалось сбереженным
благодаря усилиям заведующего отделом графики музея П. Е. Корнилова. Отлично
зная частные коллекции ленинградцев, он в критические моменты появлялся с
санками в самых отдаленных концах Ленинграда и, рискуя жизнью, перевозил
произведения искусства под надежные своды музейных хранилищ>.
С наступлением весны жить стало полегче. А работы прибавилось. Здание и
территорию очистили от снега, щебня, мусора. Начали открывать окна,
выветривать накопившуюся сырость. Когда солнце стало греть по-летнему,
принялись за экспонаты. Фармаковский организовал бригаду, которая чистила и
сушила картины. В сухие теплые дни их выносили на балкон второго этажа и на
лестницу перед портиком парадного фасада. Осторожно снимали пыль и плесень,
обрабатывали холсты антисептиками, специальными реактивами, испытанными в
реставрационном деле. Особо ответственные операции выполнял сам главный
хранитель. А главного реставратора Тимофея Ивановича Деца уже не было в
живых...
Из воспоминаний В. Л. Алексеевой:
<На втором году началась систематическая работа по выборочной проверке
упакованных в ящики, но не вывезенных произведений искусства. Все эти работы
проводились под руководством главного хранителя Мстислава Владимировича
Фармаковского....
Человек уже пожилой, красивый и внешне и своей молодой душой, жизнелюбием, с
веселым и умным взглядом, он поражал всех необычайной организованностью и
точностью, умением ценить время - свое и чужое. Даже условия блокады почти
не меняли строгого распорядка его жизни. И в определенные часы мы видели
Мстислава Владимировича, неторопливо совершавшего обход всей территории
музея. Один вид этого спокойного и приветливого человека нас всех
подтягивал. Его неусыпные методические заботы об оставшихся произведениях
искусства помогли сохранить их для будущего>.
Жизнь - блокадная, тяжелая, страшная - все-таки постепенно налаживалась.
Стали немножко больше выдавать хлеба. Начали ходить трамваи. Да и сами
горожане научились лучше заботиться о себе. Всюду, где только можно было -
развели огородики. Сделали это и сотрудники Русского музея - разбили грядки
прямо перед главным входом, вокруг фонтана.
Но бомбежки города продолжались, а артиллерийские обстрелы усилились.
По-прежнему смерть ходила рядом с каждым ленинградцем. По-прежнему рушились
дома, чадили пожары...
Из дневника Г. Е. Лебедева:
<10 мая 1942 года.
Один из наиболее острых моментов во всей моей жизни - тушение зажигательных
бомб. упавших в садике перед главным фасадом. Рядом горит крыша Музея
этнографии. Багровое зарево освещает низкие тучи. Я, Фармаковский, Эмме
(Борис Николаевич Эмме -заведующий отделом прикладного искусства. - Г. П.) и
еще кто-то засыпаем песком шипящую гадину, она брызжет огнем, слепит глаза,
воняет, не желает сдаваться. И все это время над головой - басовый, тяжелый
гул <хейнкеля>. Весь организм тревожно ждет страшного удара фугасной.
Непрерывно гремят зенитки. В их оркестр врывается дискантовый вой осколков;
они шлепаются где-то совсем близко, сбивают листья с кустов, барабанят по
крышам.
19 июня.
Вчера па территорию музея упало семь тяжелых снарядов. Ранило женщину,
копавшуюся на грядках. В выставочное здание угодили два снаряда...
15 января 1943 года.
Непрерывные ночные тревоги. Выбился из сил от бессонницы.
28 января.
Какое-то светопреставление! Днем чудовищные артиллерийские обстрелы. Разрывы
грохочут над головой. Крупная шрапнель.
5 августа.
Страшный день. Два тяжелых снаряда попали в музей... В главном здании - в
библиотеке и академическом зале - хаос из обломков кирпича, сломанных рам и
мрамора.
25 сентября.
И снова обстрелы, обстрелы, обстрелы. Сегодня --час назад - на территорию
музея упало шесть снарядов... Пишу спустя час. В музей попало еще десять
снарядов.
Юрий Николаевич Дмитриев ранен в ногу. Алтынова убита. Убит начальник
радиостанции, что у нас на дворе. Убито еще четверо посторонних на нашей же
территории...>
В 1943 году в Русском музее осталось всего семь научных сотрудников. Но они
вместе со всем коллективом продолжали хранительскую, оборонную и
исследовательскую работу. Все шире разворачивали и пропаганду русского и
советского искусства.
2 июля 1944 года впервые за все время войны двери хранилища распахнулись для
посетителей. В нескольких залах открылась выставка произведений художников
Ленинградского фронта. На ней были представлены работы семидесяти
живописцев, скульпторов и графиков. Выставкой из фондов музея и частных
собраний отметили столетие со дня рождения Ильи Ефимовича Репина. С 5
августа по 5 сентября ее посетило свыше пятнадцати тысяч человек. Состоялось
торжественное заседание в музее, а на предприятиях, в воинских частях и
госпиталях его сотрудники читали доклады, посвященные творческому пути
великого мастера. С 24 сентября по 26 ноября в тех же залах работала
выставка произведений пяти ленинградских художников: В. М. Конашевич, В. В.
Пакулнна, Л. Ф. Пахомова, К. И. Рудакова и Л. Л. Стрекавина. Она тоже
вызвала большой интерес у защитников Ленинграда. Горячо благодарили жители
города и воины хранителей за радость встреч с искусством, за их труд.
Такую же благодарность заслужили работники Пермского филиала во главе с П.
К. Балтуном и Соликамского отделения, начальником которого стал
эвакуированный из Ленинграда в тяжелой стадии дистрофии Б. Н. Эмме. Они тоже
организовали несколько выставок, постоянно читали лекции. А главным,
конечно, оставались незаметные посторонним хранительские хлопоты:
поддержание хотя бы минимально допустимой температуры в неприспособленных
помещениях, дежурства, обходы, контрольные вскрытия ящиков с экспонатами.
Проверка показала, что экспонаты Русского музея были упакованы идеально и
без малейших повреждений перенесли долгий и сложный путь. На Урале не
умирали от голода, не погибали под взрывами фашистскнх бомб и снарядов.
Остальные тяготы войны ощущались в эвакуации сполна.
Наступил желанный День Победы. 14 октября 1945 года эшелон, сопровождаемый
сотрудниками музея и воинской охраной, доставил эвакуированные коллекции в
Ленинград. Собрались отовсюду люди, для которых Русский музей был и
оставался родным домом. Тех, кто сражался на фронте и трудился в тылу,
встретила горстка изможденных блокадников. Десятки их товарищей были
похоронены на Пискаревском кладбище и на бесчисленных дорогах войны. Дворец
стоял с выщербленными стенами и колоннами, с заколоченными окнами, с
изрешеченной крышей. Корпус Бенуа лежал в развалинах. Вся земля вокруг музея
была изранена. Но ни -один экспонат не погиб и не получил опасных
повреждений. Ради этого и совершали хранители свой долгий подвиг.
<...>