Народ-рантье, не знающий своего несчастья
Текст: Андрей Колесников. Иллюстрация - <Газета.Ru>
Российский народ хочет быть таким же, как и его государство, -
народом-рантье. И эта мысль не дает ему работать нормально.
Историческая правота авторов идеи <взять и поделить> стала очевидной после
первого публичного исследования нового ВЦИОМа (который без Левады и без
дополнительной буквы <А>). Выбор темы для социологической службы, которой
еще предстоит доказать свое профессиональное право носить гордое имя
прославленного центра, оказался как нельзя более удачным: проблемы
приватизации и ренты остаются столь же значимыми для сегодняшней повестки
дня, как когда-то проблемы мира и социализма.
Цитирую: <Около 90% россиян считают, что природную ренту должны платить
предприятия и отдельные отрасли, использующие природные ресурсы>. Здесь все
очень интересно, смущает только понятие <около> перед цифрой, которая, тем
не менее, впечатляет. Исследование подтверждает электоральную
привлекательность лозунга распределения рентных доходов сырьевых отраслей
между представителями широких трудящихся масс, как до этого другие опросы
подтвердили правильность политических технологий, ориентированных на
<замачивание> олигархов.
Причем сразу обижаться на народ не стоит: несмотря на то что 17% опрошенных
ожидают прямолинейной равной раздачи денег, в которые конвертируется рента,
в принципе, речь идет об элементарном чувстве справедливости при
распределении благ от природных ресурсов. Потому значительное число граждан
полагают, что доходы от ренты должны идти в федеральный или региональные
бюджеты.
Это означает, что за годы реформ народ научили многим полезным вещам, в том
числе и пониманию значения бюджетов разных уровней.
Очень небольшое число опрошенных - 6% - полагают, что ренту следует
оставлять в распоряжении предприятия, использующего ресурсы, и направлять
доходы от нее на развитие производства. 7% считают разумной действующую
налоговую систему и убеждены, что в дополнительном изъятии ренты нет
необходимости. Чисто рыночное сознание, таким образом, сформировано у
абсолютного меньшинства россиян. Такое же небольшое число наших
соотечественников видят в спекуляциях на тему ренты весомый, грубый и зримый
популизм.
Давно замечено: цифры, которые называют политики и экономисты, настаивающие
на дополнительном изъятии ренты, огромны и малоправдоподобны. Как по
оцениваемым масштабам, так и по практическим последствиям, довольно
неприятным для сырьевых и добывающих отраслей. В конце концов, именно они
добывают ту же самую нефть, то есть проделывают дорогостоящую работу. Не
хотите добычи - можно раз и навсегда раздать все рентные деньги, каждый
получит свой ваучер в 10 рублей ценою, и все дружно разойдемся, закрыв
страну на переучет.
Не так давно была модной идея увеличения ренты почему-то до 27 миллиардов
долларов. Именно такие деньги собирались перераспределять между гражданами
левые экономисты. Возможность безболезненного <умножения сущностей> до столь
значимых величин была поставлена под сомнение многими аналитиками. Егор
Гайдар, в частности, назвал заявления о таких масштабах <ложью>. По
подсчетам гайдаровского института, ренту можно аккуратно увеличивать до
предела в 3 миллиарда долларов параллельно со снижением налоговой нагрузки
на несырьевые секторы экономики. Так что вековое чаяние русского народа
безбедно жить на ренту от природных ресурсов невыполнимо по техническим и
экономическим причинам.
Или можно все-таки жить на ренту <бедно, но недолго>, как однажды выразился
президент братской Белоруссии.
Показательно, что экономическая логика сторонников увеличения рентных
изъятий, равно как и политическая логика значительной части избирателей,
основывается на презумпции продолжения нефтяного сценария развития. Наше так
называемое конкурентное преимущество, делающее страну неконкурентоспособной,
не дает экономике возможности развиваться в другой, несырьевой,
постиндустриальной логике.
А ведь в России есть альтернативные рентные ресурсы, которые, в принципе,
тоже можно оценить экономически в рублях и долларах: административные,
статусные, политические ренты. Их нельзя прямо конвертировать в доход
бюджета или поделить между дорогими россиянами, потому что подобного рода
процесс называется <экспроприацией экспроприаторов> или <социалистической
революцией>. Зато, если устранить возможности для их существования, убрать
рентные барьеры, упразднить рентные штатные единицы, экономика может
сэкономить значительные суммы, которые к тому же все равно оборачиваются
почти на 100% в тени. Заодно и экономика станет более белой и отмытой.
Российский народ хочет быть таким же, как и его государство, -
народом-рантье. Логика нефтяного развития, подрывающая основы экономической
политики государства, еще и развращает граждан, разрушает трудовую этику.
Так что от экономической ренты в частности и от рентной логики в целом -
одни убытки. Зато можно выиграть выборы, завоевав симпатии 90% россиян, не
знающих своего несчастья.
Оказывается, в России очень плохо с имиджем. У других стран он есть, а у
нашей его нет. К такому выводу пришли социологи компании Validata, которые в
феврале нынешнего года вместе со своими зарубежными коллегами проводили
масштабное исследование в пяти странах - Великобритании, Швеции, Германии,
США и России. Первыми с результатами исследования социологов ознакомились
"Известия".
Комплекс неполноценности
Социологи - каждый в своей стране - провели фокус-группы, на которые были
приглашены успешные и карьерные столичные жители в возрасте от 25 до 30 лет.
Им задавали разные вопросы про собственную страну и про другие: как они
представляют себе эти страны, с чем они ассоциируются, чем респонденты
гордятся в своей стране, что не нравится и как они видят свое будущее. Для
наглядности перед участниками опроса даже выложили лоскуты ткани и разные
картинки и попросили выбрать те, которые ассоциируются у них с той или иной
страной - Великобританией, Швецией, Германией, США и Россией. Сразу скажем,
что Россия - это сатин и рогожка.
Социологи выяснили, что каждая страна имеет в глазах и своих граждан, и
иностранцев определенный имидж . Кроме нашей Родины, о которой ни
иностранцы, ни мы сами не можем сказать ничего определенного.
Скажем, шведы сообщают о себе как о спокойных и рациональных людях, для
которых главное - демократические ценности, социальное равенство, природа.
Молодые немцы страдают от последствий Второй мировой: не можем, говорят,
гордиться тем, что живем в Германии, потому что как скажешь иностранцу
"Германия", так тот сразу вспомнит про Гитлера. Зато граждане Германии
гордятся своим техническим прогрессом, "Мерседесами" и немецким качеством.
Американцы говорят об индивидуальной свободе и о том, что США -
страна-победитель. Британия бережет свои традиции, хочет быть ближе к Европе
и боится потерять индивидуальность. На вопрос, что такое ваша страна, каждый
из опрошенных дал внятный ответ. Кроме россиян.
- Самое главное, что можно сказать про Россию, - рассказывает президент
компании Validata Мария Волькенштейн, - у нас есть комплекс неполноценности.
Нужно всем доказать, что ты не такой плохой, как это все думают. Для нас
главное - чтобы нас уважали. Наши все время смотрят на себя со стороны - как
подросток, которого должны похвалить большие ребята. И это достаточно
агрессивный подросток. На фокус-группе мы просим назвать какого-нибудь
значимого человека -- первое имя, которое придет на ум. Говорят: Сталин. Мы
спрашиваем: почему именно Сталин? - А он страну поднял... Понимаете, им
больше всего не хватает сильного государства, которое дало бы ощущение
собственной устойчивости. И вообще, для нас гордиться своей страной в чужих
глазах - гораздо важнее, чем для других. А этот комплекс неполноценности
появился у нас из-за бедности и из-за того, что мы потеряли все те
достижения, которые можно было предъявить миру: в науке, в космосе, в войне.
Мария Волькенштейн объясняет, что именно из комплекса неполноценности
проистекают и антиамериканские настроения.
- Сейчас американцы сильнее нас, а недавно были такие же, как мы. Наше
отношение к ним - это отношение слабого к сильному, - говорит она. - В
значительной степени этим объясняются и рейтинги Путина: за него не стыдно
перед заграницей. Знаете, когда улучшилось наше отношение к Америке? Когда
после 11 сентября Путин позвонил Бушу, и тот с ним говорил. Это как если бы
подросток знал, что во дворе сильные и уверенные мальчики, и вдруг самый
главный похлопал бы его по плечу и подружился бы с ним.
Мы - духовные и креативные
В общем, мы в себе не уверены, и наш собственный имидж, точнее, то, что нам
его заменяет, нам категорически не нравится - в отличие от жителей других
стран, которые своим имиджем более-менее довольны. Самые довольные, понятно,
американцы (им вообще абсолютно все в Америке нравится - явление, которое
социологии не по зубам), затем идут шведы, потом англичане, после них немцы,
а мы замыкаем.
Другое дело, что сама страна Россия нам очень по душе, равно как и страна
Швеция весьма по душе шведам. А вот немцы, американцы и англичане стоят на
второй ступеньке - им их страны тоже нравятся, но без надрыва. Ну, шведы -
это понятно: им так хорошо живется, что они ничего не желают у себя менять.
Разве так, по мелочи. Но мы?.. По всей видимости, мы любим Родину не за
что-то, а вопреки. Как поет Шевчук: "Пусть кричат "уродина", а она нам
нравится".
Любимая Родина ассоциируется у наших опрошенных с победой в войне - все в
той же Второй мировой, с драматической историей, красотой природы, богатой
культурой, дружбой, честностью, открытостью, эмоциональностью и
умиротворенностью. О себе мы думаем, что способны выживать в трудных
условиях, что мы гордые, трудолюбивые и жизнерадостные люди. "Нигде больше
нет такой дружбы, как у нас", - сообщают опрошенные. Мы очень сложные,
духовные, креативные. Так называемые "иконки" (первое, что вспоминается при
слове "Россия") у нас - Гагарин, космос, черный хлеб и водка, автомат
Калашникова, русский шоколад, истребитель "МиГ". А на вопрос о том, какой
персонаж ассоциируется с нынешней Россией, молодые люди отвечали: типичный
инженер лет 45, в потертом пиджаке, скромный, консервативный, выпивающий,
открытый - симпатичный такой человек. В общем, мы любим Родину. Но тут наша
загадочная натура делает еще один вираж, потому что "любить" для нас не
означает "что-то делать". На вопрос о том, что вы готовы делать для своей
страны, иностранцы отвечают: платить налоги, выстраивать систему социальной
помощи и так далее.
Наши готовы хорошо работать на своем рабочем месте. Налоги - извините.
Социологи говорят, не потому, что мы такие жадные, а потому, что швед или
немец знает, куда пойдут его налоги, а русский - нет. Зато наш молодой
средний класс по примеру своих отцов готов требовать от государства разных
благ: и чтобы оно его социально поддерживало, и чтобы с Чечней
разобралось... В этом смысле мы оказались самыми требовательными (на втором
месте - шведы, затем идут немцы, потом англичане, американцы - в хвосте).
- В России государство - это живое существо, - говорит Мария Волькенштейн. -
Его любят, его ненавидят, с ним ссорятся... От него всегда чего-то хотят.
Общее ощущение - это, что оно нас всегда обманет и все сделает не так, как
должно, а должно оно то-то и то-то.
Потерянные в пространстве и времени
Возможно, для нас так важно сидеть под объединяющим крылом государства,
потому что в нашем сознании Россия - это нечто разорванное во времени и
пространстве. Именно поэтому у нас нет имиджа - обобщающего представления о
своей стране.
- Идентичности у нас нет, - объявляет Мария Волькенштейн. - Для нас
российская история разорвана на четыре очень разных периода. Это в первую
очередь дореволюционное время, которое ассоциируется с покоем, православием,
благостностью и традициями. Потом - революция, Сталин, кровавый террор, но и
индустриализация, и победа в войне. Третий период - застой с его
неподвижностью и патернализмом. С перестройки начинается четвертый, бурный
период. И когда мы задумываемся о том, кто мы такие, выясняется, что мы
молодые, энергичные, смотрим в будущее и в то же время старые, медленные и
живем в прошлом. Наконец, когда мы на фокус-группах спрашивали о России, то
получали встречный вопрос: вы какую Россию имеете в виду - ту, что Москва,
или ту, что все остальное? Из этого странного винегрета и создается новая
шизофреническая идентичность.
Действительно, что винегрет, видно невооруженным глазом. Скажем, шведы,
когда их просят собрать из картинок коллаж на тему "Швеция", выбирают
спокойные виды северной природы, изображения гладких, обточенных морем
валунов, мирные семейные сцены. Американцы - это все больше молодые лица с
голливудскими улыбками. А вот Россия для россиян - это и отраженная в
зеркале вод белая церковь на горе, и ракета, с ревом уходящая ввысь с
космодрома, и трагические старые лица, и еще что-то динамичное - то ли
война, то ли плавка металла. В общем, нет в этих картинках ничего
объединяющего.
Жизнь в окопе
Существует и еще один нюанс, важный для понимания того, что представляет
собой Россия. В других местах люди в той или иной степени ассоциируют себя с
неким сообществом - или со своей страной, или со своим городом. "Я
франкфуртец, - говорит немец. - И еще я горжусь тем, что я европеец". А в
России человек делит всех на "мы" и "они". "Мы" - это семья плюс друзья,
"они" - все остальные. Это опасные и враждебные создания, от которых добра
не жди. Так что жизнь, даже у молодых людей среднего класса, проходит как в
окопе.
Если относительно прошлого и настоящего в головах царит разброд и шатание,
то относительно будущего все понятно. Средний класс представляет себе
западное будущее, которое ассоциируется с капиталистическими ценностями -
индивидуализмом и культом успеха, с амбициозностью, материализмом и с
высокими технологиями. Ну а самое главное - чтобы мы опять стали большими и
сильными. Чтобы за границей нас уважали и любили. Или боялись.
Пока что ТАМ на нас смотрят с некоторым недоумением. Правда, признают, что
хотя мы и пьющая, криминальная, бедная и холодная страна, но люди у нас
умные, дружелюбные и духовные. А еще отмечают, что Россия - страна
непредсказуемая.
Судьба страны и государства в решающей степени определяется характером
создавшего их народа. А национальный характер, меняясь со временем в
частностях, всё же в основе своей остаётся постоянным в течение всей
исторической жизни народа. Естественно, для понимания грядущих судеб России
очень важно выявить главные особенности русского национального характера.
О том, что представляет собой русский человек (здесь речь идёт о русских,
потому что они наложили наиболее заметный отпечаток на всю российскую
цивилизацию), написаны горы книг, и всё же эта тема остаётся
неразработанной.
Так, в книге К.Касьяновой "О русском национальном характере" русский
человек определяется как "культурный эпилептоид", то есть он по некоторым
важным признакам похож на психически больного, эпилептика. "Мы -
эпилептоиды - слишком тяжёлый на подъём народ". У эпилептоида есть
малопривлекательные качества - упрямство, внезапные переходы от апатии к
взрыву и др. Зато для него добиваться личных успехов - не проблема, он
охотно станет работать на других, как только появляется общее дело, из
которого он лично никакой выгоды не извлечёт. Он вечно "суётся" в какие-то
чужие дела, а свои собственные не делает. Его подчас можно "купить" премиями
и другими благами, но лишь до определённой точки, дойдя до которой, он вдруг
почувствует, что "ему противно - вот и всё!" И совершит свой, по-видимому,
совершенно бессмысленный, ценностный акт самосожжения, который нужен, прежде
всего ему самому: его душа требует очищения. В таком состоянии лётчик идёт
на таран. Такой акт в нашей культуре - высшая форма самовыражения -
самопожертвование. Но этот акт нужен также и другим людям, пробуждая в их
душах дремлющий социальный архетип.
Современные "почвенники" утверждают, будто русские по природе
коллективисты, общинники, "соборники", тогда как западная модель - это
состояние "атомарных" личностей, находящихся в состоянии вечной конкуренции
и борьбы всех против всех. А нынешние "западники" верят, что и в России в
результате либеральных реформ "западный индивидуализм" уже победил. Особенно
они надеются на то, что отечественная молодёжь уже меньше ценит
коллективистские ценности, отдавая предпочтение индивидуалистским. Но обе
эти точки зрения ошибочны.
За все годы "реформ" наши соотечественники никогда не выступали в защиту
притесняемых и увольняемых товарищей в других частях страны, то есть не
проявляли той самой классовой солидарности, которая так привычна на
"индивидуалистическом Западе". Не очень волнует их и судьба русских людей,
оставшихся в республиках бывшего СССР. В городе даже семьи, годами живущие
на одной лестничной площадке, остаются незнакомыми! А "индивидуалисты" -
голландцы сумели обустроить свою страну, отвоевав значительную территорию у
моря путём постройки дамб, что стало возможным лишь при высочайшей
организации совместного труда. Но это не означает, что как раз западный
человек "общинник", тогда как наш соотечественник - ярый индивидуалист.
Русских отличает от европейцев (равно как и от большинства других народов)
не какой-то таинственный "коллективизм", а отношение к собственности;
русский крестьянин фактически не владел землёй на правах частного
собственника, а обладал правом аренды земли у своей общины. Кроме того, мы
иначе, чем на Западе, понимали предназначение человека. Если на Западе
акцент делается на "талант", то в России - на "призвание".
"Талант" - это возможности человека; "призвание" - это его обязанность в
этой жизни. На Западе принято всё мерить правами ("права человека"), а у
русских - обязанностями. Отсюда вытекает и разное понимание свободы у тех и
других. В западном понимании человек свободен, когда он свободен. В
русском - когда он свободен реализовывать своё призвание. Если у русского
человека абстрактная свобода выбора есть, а нет самой малости - возможности
реализовать своё предназначение, то это в его понимании не свобода, а
каторга. И наоборот, заставьте нашего человека ходить на любимую работу в
цепях и под конвоем - он всё равно будет счастлив. Наши выдающиеся
конструкторы ракет и самолётов, люди, ставшие впоследствии гордостью страны
(такие как С.Королёв, Б.Стечкин и многие другие), но в 30-е годы невинно
репрессированные и попавшие в "шаражки", то есть в конструкторские бюро с
тюремным режимом, и там проявляли чудеса изобретательности, находили
гениальные решения в, казалось бы, невыносимых, не подходящих для
творчества, условиях. По русскому пониманию, человек свободен, когда он
счастлив. А счастье - это не только "когда тебя понимают", но и когда ты
видишь, как сбываются твои мечты, как расцветает страна, - особенно, если
самому удалось приложить к этому руку. Вот почему во второй половине 30-х
годов была популярна песня "Широка страна моя родная...", в которой были
такие слова: "где так вольно дышит человек!". В обществе того времени не
было того, что сейчас называют "политическими свободами": нельзя было
говорить и писать всё, что вздумается, критиковать политику власти, но это
не смущало наших соотечественников. Просто люди видели, как сбываются их
мечты о стране, выбивающейся в люди, о жизни, которая каждый день меняется в
лучшую сторону на их глазах. Они были счастливы - и потому свободны!
Именно отсутствие частной собственности на землю породило всё мировоззрение
русского народа, космизм его мировидения. В то время как взор европейца
упирался в границы его земельных владений, взор русского от пределов его
общины ("мира") переходил прямо к миру Божьему, мирозданию. Отсюда - и
высочайшая духовность русской литературы, и космизм как стержневое
направление русской философской мысли.
Русских как фактический народ без собственности отличает не "коллективизм",
а мобильность (которую при поверхностном взгляде можно принять за некое
коллективное начало): русского легче поднять на какое-то общественно
значимое дело, как бы лично его и не касающееся, тогда как у прочих народов
грузом висит на ногах собственность.
Если провести аналогию с физикой, то определение "атомарный" больше
подходит как раз к общественному состоянию в России, а для Запада подходило
бы определение "молекулярный". Лёгкая атомарность у нас и тяжёлая
неповоротливость громоздких молекул у них. Можно даже сказать, что русское
общество "газообразно"; "газообразность" - одно из его традиционных
"агрегатных состояний".
Но на одной такой "атомарности" можно построить культуру подсечного
земледелия, а не великое государство. Русские смогли создать великую и
самостоятельную цивилизацию, потому что им ещё был присущ государственный
инстинкт, то есть открытость государственному импульсу (по научному -
этатизм). И это наше качество приняли исследователи за мифический
"коллективизм", якобы противостоящий "западному индивидуализму". Когда
возникает сильный общегосударственный импульс, "газ" превращается в...
кристалл. А на Западе общество остаётся "молекулярным", там человека просто
трудно вытянуть за пределы его личных интересов в пользу абстрактных
общенациональных и тем более интернациональных, хотя он гораздо легче
кооперируется с другими для защиты конкретного общего дела, задевающего этот
частный интерес. Нас отличает также лёгкое отношение к собственности и как
следствие - отсутствие привычки охранять частную жизнь, свою и чужую. Если
продолжить аналогию с миром физических явлений, можно отметить, что среди
аморфных веществ числятся не только газы, но и, допустим, сажа, образующаяся
при неполном сгорании углеводородов. Сажу можно, воздействуя высокими
температурами и давлениями, превратить в... алмаз! А алмаз может попросту
сгореть, оставив после себя... сажу.
Аморфная "сажа" и кристаллический "алмаз" - это как бы два основных
состояния русского народа. Сгорел алмаз - получилась сажа, пачкающая всё
вокруг. "Русская мафия", коррупция, хаос в экономике - вот впечатления от
"общества-сажи". Трудно увидеть что-то общее у этих русских с теми, кто
создал великое государство и великую культуру. Но ведь Великую Россию
построили не инопланетяне и не "варяги" (как утверждала популярная в своё
время "норманнская теория" о происхождении российской государственности от
скандинавов)! И пока страна не зовёт к подвигу, "частицы сажи" не могут
объединяться, вести себя "по-цивилизованному", а "сажа" остаётся аморфной.
Но вот наступает какой-то таинственный момент - звучит труба,
государственный зов, мобилизующий нацию на борьбу и подвиг. И чудо -
аморфные частицы начинают вроде сами по себе выстраиваться... среда
нагревается... пробегает искра - и вместо невзрачной кучки "сажи" взору
открывается сверкающий гранями "алмаз"! Но когда встаёт такая
государственная задача, тогда, действительно, возникает "общее дело" и, как
говорил Гоголь, "вся Россия - один человек!" Тут уже возникают и
коллективизм, и общинность, даже больше того - братство.
Это государственническое мироощущение, на которое первыми обратили внимание
теоретики евразийства, отличает русских от других славян. Русские, оставаясь
славянами по языку и земледельцами по основному занятию, стали нацией
первопроходцев, которые в кратчайший исторический срок прошли от Великого
Устюга до берегов Тихого океана, как бы "духовными кочевниками"
("народом-всадником", как писал евразиец П.Н.Савицкий). Поэтому создатели
русской государственности - московские цари - были преемниками не великих
князей киевских (Киевская Русь была типичным европейским феодальным
государством), а золотоордынских ханов.
Однако то, что русским присущ государственнический инстинкт, не означает их
полного слияния с государством. Напротив, как отмечает та же Касьянова,
"государство изначально противостоит русскому человеку как нечто враждебное,
и на него, как на врага, не распространяются моральные запреты: его можно
обманывать, у него можно красть (Помните? "Тащи с завода каждый гвоздь - ты
здесь хозяин, а не гость". - М.А.); обещания, данные государству, можно не
выполнять", тем более, что всё время правления Романовых государство у нас
было устроено по западноевропейскому образцу, и в постсоветской России
установилось такое же. И евразийцы считали, что сфера государства - это
сфера силы и принуждения, где менее всего уместно сентиментальное
прекраснодушие, способное лишь породить анархию. Поэтому выдвинутый из недр
народа правящий слой русских при выполнении властных функций неизбежно
должен противопоставить себя народным массам, которые склонны к стихийным и
разрушительным действиям. Русский человек не может продуктивно работать в
условиях европейской демократии, ему необходима известная суровость
общественной атмосферы. "Суров, но справедлив" - вот характеристика
идеального правителя на Руси. Русское государство идеократическое, по
природе тоталитарное, в котором каждый гражданин чувствует свою причастность
к судьбам страны. Такой русский и есть "соборная личность". И как всякому
человеку с имперским сознанием, русскому присуще мессианское понимание
своего предназначения. Но русское мессианство в корне отлично от
европейского. Если европеец воспринимает как норму только своё миропонимание
и всякое иное считает признаком дикости, подлежащей перевоспитанию или
истреблению, то русские очень терпимы к своеобразию разных национальных
культур. Зато русская непримиримость в идейных вопросах вызывает неприятие у
европейцев, считающих "искусство компромисса" главным искусством жизни
(отсюда и их помешательство на "правах человека" и правах меньшинств, в
особенности сексуальных, которые там могут вскоре стать большинством).
Все попытки "оживить" русскую жизнь без её "огосударствления" тщетны, и
индивидуализм у нас не привьётся. Развивать же в русских коллективизм тоже
не имеет смысла - даже на субботник в своем дворе жильцов приходится чуть ли
не выгонять. И только если начать срочное восстановление всеобъемлющей
государственной машины, можно вытащить наше общество на высокий
энергетический уровень, возродить его "пассионарность". Не вертикаль власти,
замыкающаяся в чиновничьем кругу, а государственная машина, опирающаяся на
народ, нужна сегодня России.
Вот иллюстрация этой мысли. В 1972 году под Москвой загорелись торфяники. А
у Гражданской обороны СССР не было своих собственных кадров, только техника
и штабы - предполагалось, что людскими ресурсами её при необходимости обеспе
чат трудовые коллективы. И вот с началом пожаров трудовые коллективы
выделили работников для их тушения - алкоголиков, тунеядцев, хулиганов...
Целый день командующий Гражданской обороной бегал по окрестностям, закрывая
точки продажи спиртного, а дело не двигалось. От отчаяния решились на
крайнюю меру - постановили людей мобилизовать. Их зачислили на довольствие,
выдали им форму, напомнили о присяге. И свершилось чудо: казалось бы
никчёмные, потерянные для общества люди пошли в огонь! И сделала это не
угроза кары, как можно предположить; просто люди зримо ощутили причастность
к чему-то великому, национальному, государственному. И произошло
преображение.
Вот так же и ныне может преобразиться наш народ, который уже не раз в
истории доказывал свою способность подниматься на высоты героизма и
подвижничества после, казалось бы, окончательных падений. Но для этого нужна
власть, понимающая свой народ и способная поставить перед ним великую цель,
которую он воспринял бы как свою. Не пойдут наши люди на подвиг ни ради
увеличения барышей олигархов, ни ради демократии, прав человека или
каких-нибудь других ценностей, чуждых русскому миропониманию. Только
восстановление чувства причастности каждого нашего соотечественника к делам
и судьбам государства способно вывести Россию из того исторического тупика,
в котором она оказалась.
На первый взгляд, перед Россией стоят те же демографические проблемы, что и
перед странами Запада. И у нас, и у них жители городов не желают работать на
непрестижных работах, и потому на эти виды труда приходится приглашать
"гастарбайтеров". У нас нанимаются на работу водителями городского
транспорта украинцы и белорусы, а урожай в сёлах часто убирают турки,
китайцы, корейцы, вьетнамцы; в Западной Европе широко используют труд арабов
и турок, в США - латиноамериканцев. Однако при всей схожести таких процессов
у нас и на Западе между ними по существу есть большая разница. Немец не
хочет работать мусорщиком, потому что это грязно и не престижно, он спокойно
смотрит на то, как убирает грязь араб, а сам сидит в баре и потягивает пиво,
хотя дело, в конце концов, может кончиться тем, что в Германии арабов
окажется больше, чем немцев, со всеми вытекающими из этого последствиями. В
России крестьянин плохо работает или не работает вовсе потому, что это дело
не государственное. Но если бы, например, свинарь получил звание "агента
государственной продовольственной безопасности", можно определённо
утверждать, что он совсем иначе относился бы к своему труду. Вот и выходит,
что идеология (если она отвечает духу народа) первична, а государственное
строительство вторично. Понимание властью своего народа становится сегодня
условием выживания и народа, и страны, да и самой власти.
Закончить этот небольшой очерк хотелось бы словами основоположника
евразийства Н.С.Трубецкого (прошу извинения за длинную цитату):
"Долг всякого нероманогерманского народа состоит в том, чтобы, во-первых,
преодолеть всякий собственный эгоцентризм, а во-вторых, оградить себя от
обмана "общечеловеческой цивилизации", от стремления во что бы то ни стало
быть "настоящим европейцем". Этот долг можно формулировать двумя афоризмами:
"познай самого себя" и "будь самим собой".
Борьба с собственным эгоцентризмом возможна лишь при самопознании. Истинное
самопознание укажет человеку (или народу) его настоящее место в мире,
покажет ему, что он - не центр вселенной, не пуп земли. Но это же
самопознание приведёт его и к постижению природы людей (или народов) вообще,
к выяснению того, что не только сам познающий себя субъект, но и ни один
другой из ему подобных не есть центр или вершина. От постижения своей
собственной природы человек или народ путём углубления самопознания приходит
к сознанию равноценности всех людей и народов. А выводом из этих постижений
является утверждение своей самобытности, стремление быть самим собой... И
только в этом установлении гармонии и целостности личности... и состоит
высшее на земле счастье. Вместе с тем в этом состоит и суть
нравственности... и высшая достижимая для данного человека духовная
красота... и высшая доступная человеку мудрость, как практическая,
житейская, так и теоретическая... Наконец, только достигнув самобытности,
человек (и народ) может быть уверен в том, что действительно осуществляет
своё назначение на Земле, что действительно является тем, чем и для чего был
создан... Истинный национализм, всецело основанный на самопознании и
требующий во имя самопознания перестройки русской культуры, до сих пор был в
России уделом лишь единичных личностей... Как общественное течение, он ещё
не существовал. В будущем его предстоит создать".
По прошествии 80 с лишним лет можно лишь отметить, что задача эта так и
осталась нерешённой, и к её осмыслению мы сегодня только ещё приступаем.