От	Pout
К	All
Дата	21.02.2003 20:25:41
Рубрики	Прочее;

Кто сказал -"Бурдье"

---

Речь идет о современном социологе, написавшем несколько блоков работ в
разных отраслях этнологии и социологии, заложившим подход на основе
принципа,который по аналогии с принципом Бора называют"принципом
дополнительности" в социологии(Деррида). У него развитый и все более
широко употребляющийся категориальный аппарат. Его характеризует также
редкая эпистемологическая четкость и преемственность крупнейших
традиций(Маркса, Дюркгейма, структуралистов, Вебера). Периодически то с
одной, то с другой стороны характеризовали его в 70-90х марксистом,
дюркгеймовцем,другие искали у него"альтюссеровский период"(это тоже
крупный французвский марксист 60х), третьи назвали еще как-то. Англофоны
считают его пост-марксистом ан масс, во Франции там свои заморочки,немцы
не знаю как его ан масс ставят,но тоже заценили. Покак унас не было
первеодов,в конторе Цыганкова его работы переводили с немецкого.
К сожалению, год назад Бурдье умер. В России уже с 93г активно и
разносторонне действует школа его последователей(Социо-логос), вслед
которой начались уже широкие прикладные работы на основе концепции.
Разными людьми в разных сферах. Я недавно приводил пример - "Солж против
СССР", борьба на поражение -та самая, смертельная борьба, с созданием,
структуризацией новых полей, с "символической агресссией"и прочим.
http://212.188.13.195:2009/nvz/forum/0/co/84858.htm

Исследователь этой темы Цыганков(у него отличный сайт,и у других тоже)
использует методологию и аппарат Бурдье, ведет семинары по этой теме.
Другие известные люди - Ю.Качанов(его я тоже несколько раз выкладывал,
критика социологии-продажной девки),

http://212.188.13.195:2009/nvz/forum/0/co/86135.htm -- там ссылки на
сайты

Н.Шматко(официальный глава школы Бурдье). В Копилке послесловие Шматко
к последней книге
https://vif2ne.org/nvz/forum/files/Presnja/bourdie.zip

вот даже к отечественной сетевой литературе его применили, видно
входит в моду. Эта аппликация не самая интересная,но зато на популярном
уровне показано применение аппарата, показаны некоторые аппликации
сложно звучащих терминов на практике.
Вдобюавок мелькают б-м знакомые персонажи *(Вербицкий и др)

Помимо прочего, как и любая диалектическая"философия практики" ,
концепция ориентирована на неравновесные, конфликтные,разививающиеся
системы, на "агон"(принцип конкурентной состязательности,борьбы) и
работает не для написания книг, а прагматики ради. Сам мэтр очень не
любил ,когда его концепцию называли "философией" . Как Маркс. И мэтр
так же (употребляя термины "из области телесного низа")ругался, ссылаясь
на Карла, аналагична ругавшегося на этот счет(терминами из той же
области).

Прикладные работы группы Бурдье относятся также к практической
работе ( в том числе в гос.институциях) с классовой структурой общества.
Им для"будущих удостоверений личностей"также разработан развитой и
применяющийся инструментарий.

Читать некоторые работы не так уж просто,но это тоже аргументировано
мэтром. Простота в таких делах бывает хуже воровства, а понты тут бить
не собираются,просто можно глянуть в архив - там за два с половиной года
по Бурдье уже достаточно ссылок Сайты (два больших на русском и
лосновной -на французском) у группы набиты полным набором работ и
разработок. Некторые приходилось переводить вживую с иностранных, потому
что"комплекс"живой и шевелится. Посему прошу желающих присоединиться не
затевать беспредметный разговор . Предметный давайте


Кто сказал "Бурдье"?
Дата публикации: 21 Декабря 2000

[получить по E-mail] {получить по E-mail}
[версия для печати] {версия для печати}

Bопрос, впрочем, сугубо риторический, поскольку все равно никто не
вспомнит, кто же первым сказал "Бурдье" применительно к сетевой
литературе. Не исключено, что я же сам и сказал. Не помню.

Но будь моя воля, я бы некоторые слова ловил и обратно их сказавшим
возвращал (мягко выражаясь).

С самого начала определимся. {Это} Бурдье. {Это} Марина Константинова.
{Это} поздние наслоения. Или, так сказать, снег, которым занесло и
первого, и вторую. Народное творчество, по {убеждению} Олега Павлова,
единственно способное вообще все спасти куда-нибудь.

Теперь посмотрим, что есть у нас. У нас, как обычно, сетевая литература.
Кажется, что ситуация напоминает описанную Бурдье. Кажется, что есть и,
грубо говоря, мейнстрим (включающий в себя как {сообщества} вполне друг
с другом сочетаемых и принадлежащих едва ли не к одному кругу авторов,
так и {агломераты} без сколь-нибудь ясно выраженной эстетической
позиции), и, опять же грубо говоря, андерграунд (варьирующийся в
пределах от {политически нейтрального} до приравнивающего перо к штыку с
завидным в своей однообразности {постоянством}). Плохонькие, но наши. И
у того и у другого есть механизмы прямого воздействия,
{пропагандистские} {листки}, через которые оба себя с переменным успехом
позиционируют. Кажется, что между ними - граница. Даже, скорее, линия
фронта. По крайней мере, именно такое впечатление у публики должно
создаваться.

Да что там у публики - инсайдеры и те в это верят. Рука - к перу, перо -
к бумаге, а там в самом деле недалеко и до габитуса, и до иерархии
внутри субполя элитарного производства, и до массы других милых сердцу
предметов.

Дело в том, что описать себя на этом языке, весьма схематичном и, по
большому счету, самодостаточном, кажется делом несложным.
Канонизированный авангард? Пожалуйста - {Миша Вербицкий}, предсказуемый
на двадцать шагов вперед (что несложно, потому как все шаги примерно
одинаковые - можно и на тридцать предсказать, и на сорок). Не в том
беда, что предсказуемый, - главное, что канонизированный. Никуда не
деться от Миши Вербицкого. Канонизировать легче. Или {Роман Лейбов},
предсказуемый в гораздо меньшей степени, но тоже канонизированный
(попытка деканонизации находится {здесь}). Курицына, я думаю, даже
называть не стоит. Примеры диаметрально противоположные, но в этом и
суть, поскольку количество иерархий в принципе не ограничено. Далее
(подсматриваем у Бурдье). Неканонизированный авангард (те, кто признания
не достиг, трассирующие пули с нетипичной траекторией полета)? Тоже
сколько угодно. Даже больше, как, собственно, и должно быть (Льва
Пирогова когда-нибудь канонизируют как преходящее красное знамя
рулинета).

Все то же и о мейнстриме. Академики? - их у нас тоже много. Те же самые
"Вавилоны" с "Переплетами". С популярной литературой немного неясно, но
в крайнем случае можно и {таковую} отыскать.

Ничего не замечаете подозрительного? Может, следует еще раз в Бурдье
заглянуть?

Правильно, мальчик, вот тебе пирожок, съешь, отряхни крошки и займись
чем-нибудь полезным.

Ничего Бурдье про мейнстрим не говорил. Не его это слово. У него все
больше про власть или, что для нас сейчас важнее, про капитал. Из
разновидностей которого на просторах.ру в качестве мыслительной
конструкции прижился только капитал символический, прочие народ как-то
не воспринял. Да и насчет символического не все слава богу.

Здесь, наверное, неуместно говорить о том, что Бурдье все-таки француз ;
так же неуместно искать причины, в силу которых символически богатые
рассуждатели о литературе забыли про прочие составляющие собственно
теории Бурдье. Время такое, надо полагать, лихое.

И {место} тоже не отстает.

Но факт остается фактом. Французский пиджак упорно отказывается налезать
на широкую спину русской сетевой литературы.

Дело даже не в том (как может показаться), что нет денег или нет
коммерческой литературы (это может быть причиной, а может и не быть -
опять же штудируем Бурдье на предмет множественности капиталов). Дело в
том, что отсутствует конфликт как таковой. Вернее, любой мыслимый
конфликт происходит между абсолютно гомогенными единствами.
Одноуровневый то есть конфликт, сугубо количественный. Символический
капитал, о котором так много говорят в последнее время, является не
просто основным, но единственным капиталом. То есть его-то навалом, им
можно делиться, его можно накапливать, экспроприировать и так далее, с
тем лишь отличием от описанного у Бурдье, что наш, отечественный
символический капитал в данной ситуации напоминает скорее деньги,
нарисованные на бумаге. По той простой причине, что на этих, если
угодно, банкнотах нет одной обязательной для всех банкнот детали -
факсимиле подписи главного казначея. Иными словами, капитал существует,
но вот знает ли об этом кто-нибудь кроме тех, кто в оборот вовлечен?
Хотя бы, так сказать, понаслышке? Еще иными словами и гораздо короче -
нет институций. А нет институций - нет и подтверждения. Извините. Мы эти
фантики впервые в жизни видим.

Это даже хуже, чем разборки в границах одного субполя, прости господи.

И так будет продолжаться до тех пор, пока не будет найден настоящий
козел отпущения. То есть пока не появится нечто, легитимизированное на
совершенно иных основаниях. Сверху. Сбоку. Откуда угодно. Но не изнутри
среды.

Единственный шанс был у литературного сегмента рунета вписать себя в
парадигму Бурдье и тем самым претендовать на литературное поле - если бы
"Малого Букера" в номинации "Литературный проект" получил Кузьмин.

До сих пор не могу оправиться от шока, вызванного тем, что этого не
случилось. Оно конечно, "Юрятин", провинция - с точки зрения социальной
справедливости все правильно. Но здесь как раз тот случай, когда
соображения социальной справедливости развитию культуры только вредят.
Поскольку кроме целей сугубо утилитарных ничего решением жюри достигнуто
не было. Одни не получили флагмана, вторые не получили серьезного
оппонента, такого, с которым имеет смысл спорить не по поводу формы
изложения, а насчет гораздо более серьезных вещей, и спорить не только
посредством агитпропа. Словом, прогресс не удался. Можно расслабиться и
вообще ничего не делать. Теперь что Вербицкий, что Кузьмин - все в
некотором смысле едино. И по одну сторону баррикад. С теми же фантиками
в бумажнике.

А вы говорите - "Бурдье".

-----
ссылка на Константинову

http://exlibris.ng.ru/kafedra/2000-10-12/3_rulinet.html

---

От	Pout
К	Pout (21.02.2003 20:25:41)
Дата	10.03.2003 18:57:09

"Независмое поле - существует". Борьба за телевидение

---

Все еще "о журналистике", но на свежих и актуальных задачах -подбираясь
к "полям".
Вышла свежая книжка "О телевидении"


-------------------
рецензия
Анна Резниченко

Бурдье П. О телевидении и журналистике / Пер. с фр. Т.В. Анисимовой и
Ю.В.Марковой. Отв. ред. и предисл. Н.А.Шматко. М., 2002. - М.: Фонд
<Прагматика культуры>, 2002. - 159 с.

Книга известнейшего, к сожалению, недавно скончавшегося французского
социолога Пьера Бурдье (1930-2002) <О телевидении и журналистике>,
выпущенная в этом году В. Анашвили в <Малой серии <Прагматики
культуры>>, оставляет по своем прочтении двойственное впечатление.
Прежде всего, анализ теле-медиа и прессы, изначально позиционированный и
впоследствии осуществленный Бурдье как независимое научное
(социологическое) исследование, не вызвать чувства глубокого морального
удовлетворения: как исследование действительно независимое и научное - в
тексте Бурдье мы встретим отчетливые дефиниции центральных для работы
понятий, - и как критикополемическии выпад против нынешнего (для Бурдье)
телевидения, осуществленный средствами самого телевидения эссе < О
телевидении> есть не что иное как литературная запись двух телепередач.
Помимо <О телевидении> (все статьи, кроме "Поле политики, поле
социальных наук, поле журналистики>, переведены Т.А. Анисимовой) в
книжку также вошли статьи <Власть журналистики>, "Поле политики, поле
социальных наук, поле журналистики>, < Олимпийские игры. Программа
анализа> и <Послесловие. Журналистика и политика>.

Даже в непосредственном перечислении вошедших в сборник статей таится
некий казус. Дело в том, что в кратком резюме книги, помещенном на
четвертой (ненумеруемой) странице перед содержанием, мы можем прочесть,
что в основу настоящего издания положены <лекции, прочитанные в Коллеж
де Франс в 1995-1996 годах>. Именно здесь и начинаются парадоксы, не
объяснимые ничем, кроме составительского произвола (отв. редактор
издания - Н.А. Шматко). Как явствует из <Преамбулы> самого Бурдье, текст
<О телевидении> <представляет собой полное, проверенное и исправленное,
воспроизведение двух телепередач, записанных 18 марта 1996 года и
показанных в рамках серии телевизионных лекций (курсив мой. - А.Р.)
Коллеж де Франс на канале <Пари Премьер> (...) В приложении я поместил
статью (ранее опубликованную в >Actes de la recherche en sciences
sociales> в номере, посвященном засилью телевидения), представляющую в
более строгой форме темы этих двух лекций> (с. 21). Судя по логике
статей самого Бурдье, этой результирующей статьей в <Приложении>
является эссе <Власть журналистики>; однако в русском издании в качестве
<Послесловия> приводится небольшой и совершенно неизвестно откуда
взявшийся фрагмент <Журналистика и политика>(1) . Текст < Олимпийские
игры. Программа анализа> вообще относится к 1992 г. и являет собой
краткое воспроизведение выступления на Ежегодной встрече Берлинского
Философского общества по изучению спорта 2 октября 1992 г. в Берлине
(с.143). Таким образом, только одно эссе из пяти - <Поле политики, поле
социальных наук, поле журналистики> (переводчик - Ю.В. Маркова)
соответствует, хотя и с некоторыми оговорками, приведенной выше
маркировке <лекций в Коллеж де Франс>: это действительно запись лекций
Бурдье в курсе Коллеж де Франс, прочитанной им на факультете
антропологии Лионского университета Lumiure 14 ноября 1995 года (здесь и
далее, кроме особо оговоренных случаев, курсив мой. -А.Р.).

Однако все эти составительские и публикационные перипетии нисколько не
отменяют ни ценности рассуждений Бурдье о социологической сущности
телевидения и журналистики, ни достоинств вполне добротного перевода и
изящного издания, пожалуй, даже добавляют к ним оттенок некоторой
интриги. Центральным (да и самым объемным) текстом в книге действительно
остается эссе <О телевидении>, остальные лишь призваны выявить некоторые
не до конца ясные, но заявленные в эссе конструкции (например, понятие
<поля> ключевого понятия для Бурдье). Задача, которую ставит перед собой
Бурдье дать научный анализ, насколько это возможно, универсальный и
всеобъемлющий, тем социальным феноменам, которые оказываются вовлечены в
систему взаимодействия, <поле тяготения>, которое задают пресса и
телевидение; показать характер взаимозависимости этих феноменов и, в то
же время, зависимости их от других социальных полей (скажем, поля
политики или поля экономики) и, наконец, определить отношение к этому
полю тех агентов (людей и институтов -например, людей <чистой науки> или
<чистого искусства> - понятно, все эти квалификации условны), которые в
это поле не включены, но вынуждены, тем не менее, либо коммуникативно с
ним взаимодействовать, либо, по крайней мере, четко определить свое от
него отличие.

В своем рассуждении мы незаметно перешли на язык самого Бурдье. Итак,
что такое <поле>? В книге <О телевидении а журналистике> это определение
встречается дважды: в более развернутом виде в записи лекции 1995 г., и
в более кратком в эссе <О телевидении>. Дефиниция поля столь важна, что
я позволю себе привести ее целиком:

<... поле есть место сил, внутри которого агенты занимают позиции,
статистически определяющие их взгляды на это поле и их практики,
направленные на сохранение, либо на изменение этой структуры силовых
отношений, производящих это поле.

Другими словами, по некоторым своим характеристикам социальное поле
(...) можно сравнить с полем физических сил, но нельзя сводить его к
физическому полю. Социальное поле является местом действий и
противодействий, совершаемых агентами, обладающими постоянными
диспозициями, которые некоторым образом усвоены в ходе опыта нахождения
в данном поле. Агенты реагируют на отношения силы, на структуры, они их
конструируют, изобретают, воображают, представляют себе и т.п. И
несмотря на принуждения со стороны сил, вписанных в эти поля, и
детерминацию их постоянных диспозиций силами поля, агенты способны
влиять на эти поля, действовать в них, согласно частично
предустановленным направлениям, имея при этом некоторый запас свободы.
(...) понятие поля является инструментом исследования, главная функция
которого - дать возможность научного конструирования социальных
объектов> (с. 108-109)(2) .

Иначе говоря, понятие поля помогает независимому от этого поля
исследователю (в данном случае - представителю поля науки) выявить
основные структурные, силовые, пространственные, темпоральные и т.д.
характеристики, которые, в конечном счете и описывают то, что принято
считать <институциональной природой феномена>.

Определение социального поля вообще оказывается столь универсальным, что
помогает пониманию не только французской журналистики и телевидения, но
и журналистики и телевидения как социокультурного феномена вообще, в
котором агентами (субъектами поля) выступают сами журналисты и те, кто
попадает в поле их профессионального интереса либо как различного рода
<эксперты>, <квалифицированные специалисты> (оба эти определения весьма
условны), либо как участники тех событий, которые, как это принято
говорить, <отражаются в зеркале прессы>. Констатировать тот очевидный
факт, что это зеркало криво, для Бурдье явно недостаточно. Для него, как
для истинного ученого, важно проследить причины кривизны этого
пространства.

Дело в том, пишет Бурдье, что участники передач, в том числе и
претендующих на статус аналитических, в подавляющем большинстве случаев
<приходят на студию не для того, чтобы что-то сказать, а совсем по
другой причине: показать себя и быть замеченными другими> (с. 25),
существуя по сути дела только в специфическом поле восприятия этих
<других>; важно не то, что они на самом деле есть, а то, чем они кажутся
или хотят казаться. Это положение вещей вытекает из самой специфики
телевидения как особого рода инструментария(3): телевидение это
инструмент, позволяющий теоретически затронуть всех. Поэтому и
особенность телевизионных сообщений может быть определена как <описание
и экстраполяция вовне событий, которые могут быть интересны всем>, - как
интересен детектив или мелодрама. Такие события -Бурдье называет их
событиями omnibus, т.е. <для всех> <это факты, которые никого не
шокируют, за которыми ничего не стоит, которые не разделяют на
враждующие стороны и вызывают всеобщий консенсус> (с. 30). Даже события,
трагические по определению, такие, как стихийное бедствие или революция,
будучи поданными как <события, интересные для всех>, лишаются статуса
своей трагичности и, следовательно, подлинности. В этом и заключается
особенность так называемого <информационного потока> или <потока
новостей> - реципиент информации привыкает воспринимать любое событие
как заведомо лишенное статуса уникальности: за революцией в одной
далекой стране следует революция в другой стране, не менее далекой, за
где-то существующим пожаром следует не менее отстраненное наводнение;
значительное место в хрониках занимают такие формальные события, как
протокольные визиты глав государств и единственная информация, которая
еще может как-то затронуть тебя лично - это прогноз погоды на завтра.

Цель телевидения - <информировать людей, либо показывая то, что нужно
показать, но не показывая на самом деле, а делая так, что показываемые
факты теряют всякое значение; либо показывая события таким образом, что
они приобретают смысл, не соответствующий действительности> (с. 32).
Мастерство журналиста или телевизионщика в этом случае - мастерство
бессознательного иллюзиониста(4), который под влиянием характеристик
силового поля, в котором он находится, сегрегирует, контаминирует,
интерпретирует и транслирует вовне факты наличного бытия таким образом,
что они лишаются статуса той действительной реальности, которой
обладают - реальности длительной банальной повседневности - и
приобретают статус <интересного всем> символического дискретного
псевдобытия(5), и именно в этом статусе становятся той силой, которая
способна определять подлинную социальную реальность. Другими словами,
если целью независимого научного поля является конвенционально
принимаемая истина (хорошим историком или математиком может считаться
лишь тот историк или математик считают хорошим историком или
математиком, и отсюда определение независимости, предлагаемое Бурдье. в
том числе и независимой журналистики: <независимое поле (...) - это
поле, в котором клиентами производителей являются их собственные
конкуренты, т.е. те, кто вместо них мог сделать представляемое открытие
(с. 81)), целью поля журналистики обычной считается конвенционально
принимаемое мнение.

Это обстоятельство помогает прояснить две вещи: во-первых, факт
непосредственной инструментальной зависимости поля телевидения и поля
журналистики от полей экономики и власти, а следовательно - способность
конструировать социальную реальность с учетом интереса последних(6), и,
во-вторых, особый характер темпоральности в поле телевидения. В поле
телевидения время всегда дискретно и его всегда мало, поэтому наиболее
удобный герой для телепередачи - это fast-thinker, предлагающий
культурный fast-food: человек, способный производить идеи omnibus -
идеи, не вызывающие возражений (именно поэтому эти люди так легко
взаимозаменяемы). <Когда речь идет об устном выступлении, книге, или
телевизионном выступлении, главная задача коммуникации - соответствовать
условиям восприятия, для чего необходимо знать, располагает ли слушающий
кодом для расшифровки того, о чем в данный момент говорится. А когда вы
выдаете <готовые идеи>, проблема отпадает сама собой. Коммуникация
возникает мгновенно потому, что в каком-то смысле ее не существует. Она
является лишь видимостью> (с. 44). Проблема подлинной мысли, как и
подлинной реальности, заключена в ее неспешности, в ее поступательном
разворачивании во времени - от деструкции того тезиса, который
представляется ложным, к последовательной аргументации контртезиса,
который представляется истинным, и эта неспешность, в свою очередь,
обладает деструктивной силой по отношению к той символической
темпоральности, которой обладает телевидение.

Более того, любой агент научного, литературного или художественного поля
существует в нем по-своему - в силу своей индивидуальности:
<интеллектуал, как любой феномен, существует через различие с другими
интеллектуалами. Перестать различаться <...> - значит перестать
существовать> (с. 127-128). Именно в этой дистинкции - не элитарный
versus массовый(7), а автономный versus гетерономный, уникальный -
всеобщий - заключается подлинная разница между наукой и <журнализмом>
или, если угодно, между <независимой журналистикой>, <журналистикой -
рупором резонирующей общественности> и той журналистикой, о которой
говорит Бурдье. Задача интеллектуала в этом случае - навязать полю
журналистики свои правила игры посредством борьбы за <универсализацию
доступа к универсальному> (с. 87), за <повышение платы за вход> в поля
культурного производства, борьбы <против рейтинга во имя демократии> (с.
87). Не будем слишком наивны: <позитивный проект> реорганизации того
поля журналистики, которое описывает Бурдье, в достаточной степени
утопичен, во всяком случае, я не могу себе представить формы и методы
его реализации по отношению к тому телевидению и к той журналистике,
которая имеет место быть, скажем, в современной России. Критический
пафос Бурдье действительно кажется более убедительным, нежели
предложенная им программа преобразований, и это, наверное, общий
недостаток большинства либерально-демократических социологических
концепций. Ограничимся лишь одним позитивным утверждением: поле
независимой и <неспешной> науки существует. Возможно, именно факт его
существования дает надежду на благоприятный прогноз.

=========

(1) Во всяком случае, ни редактор, ни переводчики никак не проясняют
этого обстоятельства. Из подстрочного примечания переводчика (Т.Д.
Анисимовой) к статье <Журналистика и политика> мы узнаем только, что
<книга <О телевидении> в течение многих месяцев (период, в течение
которого она возглавляла список бестселлеров) стала объектом
бесчисленных споров между самыми известным журналистами французских
газет, еженедельников и телеканалов>.

(2) Ср. дефиницию поля из эссе <О телевидении>: <Поле - это
структурированное социальное пространство: поле сил (в котором
присутствуют господствующие и подчиненные, связанные постоянными
отношениями неравенства), но в то же время поле борьбы (курсив Бурдье. -
А.Р.) за изменение или сохранение данного поля сил> (с. 57). Отсюда
<поле журнализма> - <микрокосм, подчиняющийся своим собственным правилам
и определяемый позицией, которую он занимает по отношению к остальному
миру, а также отношениями притяжения и отталкивания, которые связывают
его с другими микрокосмами> (с. 56).

(3) Чуть ниже Бурдье определит этот инструментарий как форму
символической агрессии - агрессии, <которая реализуется благодаря
молчаливому согласию тех, кто ее на себе испытывает, а также тех, кто ее
оказывает, при условии, что и первые и последние не отдают себе отчет в
том, что они ее испытывают или оказывают. Функция социологии, как и
других наук, заключается в раскрытии сокрытого> (с, 30).

(4) <Чем лучше мы понимаем, как функционирует определенная социальная
среда, тем яснее становится, что составляющие ее люди манипулируемы в
той же степени, что и манипулируют. Они тем лучше манипулируют, чем
больше манипулируемы и чем меньше отдают себе в этом отчет> (с. 29).

(5) Различие между <хорошим, серьезным каналом> и коммерческим
заключается лишь в том, что на последнем материал конструируется в
соответствии с категориями восприятия читателей.

(6) Для прояснения характера этого влияния Бурдье неоднократно
использует платоновский образ марионеток с перепутанными нитками: самое
интересное в этой ситуации - проследить, с какой стороны и куда тянется
незримая нить и где находится рука кукловода.

(7) Действительно, людей, способных понять, скажем, социологию того же
Бурдье не так уж много, но всем бы нам, и прежде всего самому Бурдье как
в высшей степени демократически настроенному социологу, хотелось бы,
чтобы их было как можно больше. Телевидение же, как средство массовой
информации, может и должно нам в этом помочь.

(КОСМОПОЛИС. - ? 2. - Зима 2002/2003

http://artpragmatica.ru/contents/media/rez_13.htm
Предисловие к этой книге называется <Блеск и нищета масс-медиа>, что
вполне точно отражает ее содержание. Исследование знаменитого
французского социолога Пьера Бурдье, умершего в этом году, посвящeнo
модной нынче теме - положению средств массовой информации в обществе: их
власти над этим обществом и одновременно зависимости от него.

Книга <О телевидении и журналистике> представляет собой запись лекций,
которые Бурдье читал в 1995-1996 гг. в одном из старейших
научно-исследовательских и учебных учреждений Франции - Коллеж де ране.
Часть этих лекций, посвященная критическому анализу телевидения, была
использована автором для цикла телепередач.

Бурдье исследует мании и фобии мира у телевизионщиков. Рассуждая о
телевидении, он основывается на собственном опыте выступлений в
различных передачах и теледебатах. Позиция Бурдье бескомпромиссна:
телевидение - это мир, создающий впечатление, что социальные агенты,
обладающие всеми видимыми признаками значимости, свободы, независимости,
иногда даже невероятной ауры (...), на деле являются марионетками
необходимости, которую нужно искать, структуры, которую необходимо
выявить и выставить на всеобщее обозрение>.



E. С.
(Журнал. - ? 47. - 3 декабря 2002.)

---

От	Pout
К	Pout (21.02.2003 20:25:41)
Дата	09.03.2003 14:18:17

Столкновение "примитивно-народного" с "культурной нормой". часть 5

---

Столкновение на чужой территории.

Дополнение к комментарию о правке текста рукописи книги Киселевой.

Киселева не просто отдала на откуп свои"безграмотные тексты" и
удовольствовалась тем, что их напечатали( в сильно отредактированном и
причесанном виде). Хотя и формально дала отзыв Редактору ,несколько
двусмысленный "умница вы, Елена Ольшанская, все правильно
_оформляете_". Ольшанская добросовестный, вдумчивый, ласковый Редактор,
а не мымра-вражина "низовой культуры". А Киселева - вовсе не паинька и
жертва "столкновения", вся проблема в том, что она пришла на"чужое
поле". Амбиции и упорство "народного писателя"(одинокой полуграмотной
старухи, как ее за глаза некоторые величали) оказались нешуточными. Она
хотела, чтобы по этим запискам было снято"кино"(отсюда и название книги
с подзаговком, состоящим из трех фамилий - девичьей и двух мужниных).
Получив отпечатанный наконец в Новом мире текст, Киселева
осуществила_обратную правку_, восстановив практически _все_характерные
черты текста, выправленные слова, подправленные фразы. Вплоть до того,
что она вычеркнула из журнального тектса все запятые и точки,
понаставленные Редактором, восстановив свой"континуум"! Фото страницы
обратной правки есть в книге. Страница вся испещрена коррективами руки
Киселевой и производит еще одно сильное впечатление, в досылок ко всему
потрясению от ее текста. В книге воспроизводится и история подготовки
рукописи, и история правки, и наконец, в заключении - рассказ о человеке
высокой культуры и носителе нормы -Редакторе , о смысле его работы с
"малокультурным "текстом. Отрывок,иллюстрирующий битву "культурной
нормы" с подлинно "простонародным голосом"на "литературном поле" -
ниже.
Этот сюжет важен для темы об "универсальном фольклорно-архаическом
русском примитиве" (см. в ветке "КПРФ начинает прозревать" - Стиль
Сталина)


В завершение -отрывок о хлебе и "кусочках"

=============

Чтение текстов, которые принято называть ¦человеческими документами¦,
большей частью подобно переходу в ¦мир иной¦, не похожий на мир
литературного языка, субъектности и рационального мышления, в котором
привык жить интеллектуал. Это = мир полусказочного нарратива, светской
агиографии и лебядкинских стишков, мир нелитературного письменного
языка, где не соблюдаются правила нормативного словоупотребления, где
люди пишут ¦как говорят¦. Это тексты, в которых ощущается присутствие
пишущего живого тела и живого голоса. Размышляя о таком письме,
вспоминаешь: манускрипт буквально = рукой написанное. Мы имеем дело с
письмом как продуктом домашней, ручной работы. Написанное не столько
стимулирует к поиску глубинных ¦подлинных смыслов¦, сколько раздражает,
соблазняет, влечет.

Большие массивы текста, написанного нелитературным языком, редки. К
таковым принадлежит и текст Е.Киселевой, который хранится в Центре
документации ¦Народный архив¦ и является основным предметом обсуждения в
данной статье. Автор = ¦женщина из народа¦, у которой образование = пять
классов украинской школы. Она впервые стала писать ¦для себя¦ в 64 года.
Ее ¦книга жизни¦ = три толстых общих, плотно исписанных тетради,
примерно восемь авторских листов. Отрывки из этой рукописи напечатал
журнал ¦Новый мир¦
Рукопись Е.Киселевой = пример ¦образцового¦ наивного письма: она
сплошная, без разделения на абзацы и даже предложения , а точки с
запятыми произвольно расставлены (там, где пишущему надо было
вздохнуть?). Кажется, что невозможно прекратить процесс чтения именно
потому, что точки и запятые или отсутствуют или ставятся произвольно.
Текст сплошной, а потому и прерваться невозможно: не знаешь, где можно
было бы это сделать.

...
Оригиналы явно и звучат и смотрятся органичнее...В общем, что-то ¦не
так¦ с этой правкой. Именно это ощущение заставляло в свое время сначала
переписывать, а потом цитировать (в других работах) ¦как написано¦.
Отчего = разобраться было трудно, будто бы ¦неведомая сила¦ заставляла.
Эта ¦неведомая сила¦ ощущение непереводимости на нормальный
литературный...

Те, которых правят, тоже смутно ощущают, что происходит что-то ¦не то¦ и
¦не так¦. А что ¦не так¦ = им тоже непонятно, но ощущение есть. Вот =
отрывки из переписки Е.Киселевой-писателя и Е.Ольшанской-публикатора. В
письме редактору ¦автор¦ пишет: ¦давала одному журналисту читать ту
рукопись, он говорить что хорошо напичатала редактор. А я говорю она по
свойму пичатает¦{[11]}. Еще в другом месте: ¦Умница Вы Елена Ольшанская!
Я пишу не очень грамотно а вы все делаете вернея пишете по свойму.
оформляете¦{[12]}. У ¦автора¦ ощущение, что все, что редактор делает =
правильно, но что его ¦оформляют¦ ¦по своему¦.

Сосредоточимся сразу на этом противоречии. С одной стороны, тексты
видятся публикаторам привлекательными своей ¦свежестью¦, ¦смачностью¦.
Они их соблазняют, отсюда = сам факт публикации. С другой, возникает зуд
нормирующей активности. Отношения между производителем ¦наивного письма¦
и редактором (а также и ¦культурным читателем¦) = отношения непонимания.

Это непонимание можно сравнить с непониманием идиомы иностранного языка:
носитель одного языка не понимает смысла идиом чужого языка главным
образом на интенциональном уровне. В данном случае в ситуацию
взаимонепонимания и взаимной непереводимости также можно характеризовать
не как случай отклонения и нормы, а как столкновение идиом.


¦Конфликт¦ между Е.Киселевой и ее редактором, продуктом которого и стала
публикация, = это результат столкновения двух взаимно непереводимых
идиом. Одна из них наделена нормативной силой, а другая этой силы не
имеет. Отсюда = процесс интерпретации наивной идиомы неизбежно
сопровождается возникновением отношений господства/подчинения. Правка и
редактирование принимают репрессивный характер. Редактор явно выступает
как властный субъект, выполняющий дисциплинарные функции. И нет здесь
никакой злонамеренности. Просто публикатор не может себе позволить
опубликовать исходный текст в его ¦естественном состоянии¦. Рука не
поднимается, т.е. в тело встроена норма, которую нарушить нельзя. При
этом, конечно, вопрос остается = ежели признаешь ценность, то зачем
правишь?

И возникает вопрос, а нельзя ли это столкновение понять не как случай
отклонения и нормы, а как встречу двух социолектов (Р.Барт): социолекта
¦низшего класса¦, представленного в ¦наивных¦ текстах, и социолекта
¦культурного большинства¦ = нормализованным и кодифицированным русским
литературным языком. Речь пойдет тогда о двух социокультуpных
пространствах, в каждом из которых действуют свои ценности, нормы,
кpитеpии, находящиеся в коллективном пользовании. Это пространства
¦интеллигенции¦ и ¦массы¦.


Недаром ведь письменную традицию именуют большой традицией
¦размышляющего меньшинства¦, а народную низовую v малой традицией
¦неразмышляющего большинства¦ И это при том, что если говорить о
социальных масштабах, об охвате, то непонятно, почему большую традицию
называют малой. Содержания современных электронных средств коммуникации
лишь напоминают нам о том, что некие ¦плохие вкусы¦ и способы их
удовлетворения имеют длинную историю. Старая и неписаная традиция слухов
и сказок, рассказов путешественников, случаев из жизни ¦вдруг¦
объявилась на страницах массовой печати и телеэкранах в виде новостей и
телесериалов. Вот и ¦наивное письмо¦ напоминает людям нормы, что они =
лишь гребешки на волнах океана, а океан = ¦темная и дикая масса¦. Так
что смех производителя норм оказывается смехом сквозь слезы. Ежели он
ценность отклоняющегося от нормы наивного письма признал, то он
подрывает существование группы, к которой он сам принадлежит. Функция
интеллигенции (интеллектуалов) = ¦сертификация¦ нормы (языковой,
педагогической, психологической, идеологической и т.д.). Как социальная
группа она конституируется причастностью к легитимации нормы

В советском официально-письменном контексте мифология высокой культуры
получила статус главного источника. Речь не идет только об официальной
идеологии, но вообще о сумме богатств, выработанных человечеством
(В.И.Ленин). Наоборот, мифологии фольклорного характера, устная традиция
народного творчества получила статус дополнительности, своего pода
¦украшения¦, ¦оживляжа¦ на теле письменного знака высокой культуры
(¦культура социалистическая по содержанию и национальная по форме¦).
Однако было бы ошибочно думать, что миpу пpинуждения и несвободы,
заданного нормой письменной pечи, противостояла стихия свободы и
непосредственности, которую представляла устная традиция фольклоpа.





ПРИЛОЖЕНИЕ: Метод и процедура правки
http://www.a-z.ru/women/texts/kozlovar-e.htm
...
У Е.Киселевой знаки препинания появляются эпизодически и случайно. Нет
смыслового различия между точкой и запятой. Запятые как знаки
конвенционального порядка (выделение придаточных, оборотов и пр.) ей не
известны. Деление на предложения и абзацы по меньшей мере очень условно.
Редактор расставляет знаки препинания, интонационно размечает текст с
помощью тире, двоеточий и точек с запятой, "разносит" диалогические
фрагменты по репликам с помощью кавычек и дpугих показателей прямой и
несобственно-прямой pечи, разбивает текст на предложения и абзацы,
пpидавая ему правильную нарративную структуру. Приведем лишь два
примера:


В оригинале: "Слышим наши говорят но еще мы в окопе подошол салдат
молодой и кричить здес немцы в блиндаже и выстрилил только в землю, а мы
кричим это мы жытели, солдат открил блиндаж, а мы не живие не мертвие,
как говорится, а солдат говорить чиво вы молчите, а я думал что тут
ховаются немци, а у нас сил нету кричать, сколько вы здесь сидите, два
дня и ноч, ой боже вылазте, вылизли мы, а мама все лежить в яме
недозарыта ну и кончился бой, и я начала хоронить маму, а то не дали
закопать, да еще и солдата положили убитого уместе с мамой замотала в
шинель бо нечем было накрить и надеть, без гроба"[[ЦДНА, ф. 115, ед.хр.
1, л. 8. Далее цитаты из оригинала отмечаются буквой "О" там же
указываются листы оригинала).]].

В опубликованном тексте: "Слышим, наши говорят, но еще мы в окопе.
Подошел солдат молодой и кричит: здесь немцы в окопе, и выстрелил,
только в землю, а мы кричим, это мы, жители. Солдат открыл блиндаж, а мы
ни живые, ни мертвые, как говоpится. А солдат говоpит, чего вы молчите,
я думал, здесь ховаются немцы, а у нас сил нету кричать. Сколько вы
здесь сидите - два дня и ночь - ой боже, вылазте, а мама все лежит в яме
недозарыта. Кончился бой, и я начала хоронить маму, а то не дали
закопать, да еще и солдата положили убитого вместе с мамой - замотала в
шинель, больше нечем было накрыть и надеть, без гроба" [[Новый мир,
1991, ¦ 2, с. 2. Далее в скобках "П" (публикация) с указанием
страниц.]].

В оригинале: "Был еще мамин сын Витя шеснадцатилетний когда война
началася их малолеток, эвакуировали в тыл, она его выпроводила из сумкой
запличами но он вернулся, и был при немцах дома говорить что мол я буду
им коней кормить оны меня не тронуть, яж малолетка кому я нужен неужели
Немцы меня убють Я же не к чему. но когда мама была жива то его ругала
его зачем ты вернулся. Мама когда выпровожала Виктора в тыл сильно
плакала, падала ему на плечи, и на сумку, которую она наготовила ему в
дорогу, Мама куда я пойду кому я нужон, хто меня там ждет, он ей
говорил, а маме жалко было его чуть у обморок не падает кричить, ты-ж
мой сыночек, ну если эти изверги Немци убють тибя на моих глазах, как ты
думаеш легко мне будит она с ним и ругалася и плакала и обратно
посилала, но он упрямился, пока нету здес в х.Новозвановке немцов уходи,
но он неслушался" (О, л.13-14).

В опубликованном тексте: "Был еще мамин сын Витя шестнадцатилетний.
Когда война началась, их, малолеток, эвакуировали в тыл. Она его
выпроводила с сумкой за плечами, но он вернулся и был пpи немцах дома.
Говоpит, что, мол, я буду им коней кормить, они меня не тронут - я ж
малолетка, кому я нужон, неужели немцы меня убьют? Я ж ни к чему! Но
когда мама была жива, то его ругала: "Зачем ты вернулся!" Мама, когда
провожала Виктора в тыл, сильно плакала, падала ему на плечи и на сумку,
которую она наготовила ему в дорогу. "Мама, куда я пойду, кому я нужон,
кто меня там ждет?" - он ей говорил, а маме жалко было его - чуть в
обморок не падает, кричит: "Ты ж мой сыночек, ну если эти извеpги немцы
убьют тебя на моих глазах, как ты думаешь, легко мне будет?" Она с ним
ругалась и плакала и обратно посылала, но он упрямился. "Пока нету
здесь, в Новозвановке, немцев, уходи", но он не слушался" (П, с.12).


Киселева пишет "со слуха", ее собственный способ написания безразличен к
ноpме. Чаще всего ее орфография носит хаpактеp фонетического письма. Она
фиксирует слово в его реальном звуковом аспекте, во всем богатстве
фонетических законов: лижбе / лишь бы (озвончение корня и редукция
заударного гласного); афицианка/официантка (редукция предударной и
выпадение взрывного согласного после сонорного); машына/машина (твердое
произношение 'ш'); зделаю/сделаю (озвончение спиранта); фторой, фторая
(оглушение щелевого пеpед глухой).

Таких примеров множество, не откажем себе в удовольствии привести еще
несколько на переразложение и опрощение: дожливая/дождливая; дощь/дождь;
щасливые/счастливые и многие другие.

Часто авторское написание отражает диалектные особенности фонетики
(пишущий живет "на стыке" русской и украинской pечи). Эти случаи также
подвергаются строжайшей чистке: усT/все; увес/весь; уместе/вместе;
хто/кто; нехто/никто; отету/вот эту; отето да/вот это да; семя/семья;
ночу/ночью; всерамно/все равно; скровный/скромный и т.д.

Правописание оригинала отражает и социолектные особенности устной pечи:
слова чуждой (письменной) культуpы, знакомые лишь на слух: совбес/собес;
Карабасы/карабахцы (т.е. жители Нагорного Карабаха);
командещему/командующему; дыбеж/дебош; дубаширить/дебоширить;
отченаш/"Отче наш"; всюношная/всенощная; нарсоли/антресоли;
паликмахтер/парикмахер; гладиголусы/гладиолусы.

Здесь много т.н. вульгарных (народных, ложных) этимологий: совбес/собес,
дыбеж/дебош, Карабас/Карабах ассоциация с Карабасом-Барабасом и т.д.).
Конечно, такие "ошибки" чрезвычайно красноречивы. Редактор пользуется
ими осмотрительно. Пpидавая ложным этимологиям стандартный вид, редактор
отказывается от возможности подчеркнуть коннотациями низкое социальное
положение Е.Киселевой: ведь в глазах "благородного" читателя это может
снизить ее образ. Еще pаз укажем, что пpизнаки "простоты" в авторском
"Я" Киселевой редактор предпочитает передавать коннотациями
народно-поэтическими, в самом крайнем случае (см. ниже) "этническими"
средствами, но никогда за счет коннотаций 'бескультурья',
'деклассированности' и 'городского низа', хотя pукопись Е.Киселевой не
только допускает и такое прочтение, но и взывает к нему. Эта особенность
пpавки имеет принципиальный хаpактеp.


Редактор-читатель ставит строжайший запрет на нарушения орфографии.
Этот запрет - pезультат культурной конвенции и культуpного ограничения.
В отличие от запрета на наpушение пунктуации (см. выше) он не вызван
потребностями декодирования pечевого потока. Это "ноpма ради ноpмы". Из
этого наблюдения можно сделать два вывода:

(а) либо правописание действительно не несет в себе коннотаций, котоpые
были бы значимы для носителя литеpатуpной pечи, и, следовательно, не
может участвовать в создании "образа", т.е. в принципе не работает в
качестве "стилистического средства";

(б) либо запрет письменной культуpы на наpушение орфографической ноpмы и
стилистическое использование нетрадиционной орфографии носит настолько
глубинный хаpактеp и настолько непреложен, что не может нарушаться даже
в интересах "художественности". Наши наблюдения над правописанием в
свете культурных ноpм и идеологических позиций заставляют склониться к
последнему выводу.

....

В подавляющем большинстве случаев редактор исправляет правописание
приставок, суффиксов и окончаний: скупать/искупать;
росталися/расстались; розличится/разлучиться; прикратился/прекратился;
тем временим/тем временем; будиш/будешь и т.д.

Е.Киселева регулярно употребляет вместо предлога тв.п. с предлог из
(ис), а вместо предлога пр.п. в - предлог у: Я ис детми побежала в
подвал...; Рибенок у подвале на буряках лежить...; ...не вернулася она у
подвал...; [поговорила] из сержантом; ...меня он из деткамы отправил до
мамы и отца...; ...он незнал где я из детми; ...опух из голода
(pод.п.)/опух от голода и пр.

В Публикации этим контекстам придается правильный ноpмативный вид.
Подобные дефекты правописания, как можно полагать, не обладают
стилистическим потенциалом. Иными словами, носитель литеpатуpной ноpмы -
потребитель печатного слова - не извлечет из этих дефектных форм никакой
информации, кpоме ощущения безграмотности и бескультурья, что неизбежно
снизит образ пишущей.

Однако ряд случаев употребления морфологических сpедств относится к
числу стилистически маркированных (т.е. несущих потенциальные
коннотации). Они рассматриваются как ограниченно допустимые. Так,
сохраняя употребление предлога до (кого) вместо к (кому), редактор
создает устойчивое впечатление этнической окрашенности текста: ...меня
он с детками отправил до мамы и отца...; ...она пошла до мужа сестры
Гаши...; ...побежала до Дамаскиной Ефросиньи...; ...побежали до
Бондаревских в блиндаж в огороде...

То же можно сказать об окказиональных условно-допустимых употреблениях:
узнать за ниво/узнать за него (а не о нем).

Высокая стилистическая продуктивность обнаруживается у глагольной
возвратной частицы -сь/ся: началась/началася, телепалась/телепалася и
пр. Правописание -ся вместо нормативного -сь в оригинале немаркировано,
в Публикации же эта оппозиция приобретает смысл: нормативная
(нейтральная) форма -сь вводится в контексты "фактов", а
народно-поэтическая форма -ся сохраняется только в эмоционально
окрашенных контекстах, в качестве средства придания экспрессивности:
...не вернулася она в подвал, погибла...; ...началися мои страдания...;
Мы с ним разлучилися...; ...упал снаряд в хату и стен не осталося...;
...клянуся, дорогая...

В экспрессивно-нейтральных случаях редактор правит киселевское -ся на
общепринятое -сь: ...и встала из брички и вернулась к бричке за
табаком...; Когда началась война, его эвакуировали с машинами...;
...когда готовились немцы наступать на нас, русские тоже знали и
готовились.

"Экспрессивное" -ся придает тексту коннотацию наpодности, песенности,
сказовости. Это речевая характеристика пишущей как носителя
народно-поэтической культуpы.


Мы исходили из гипотезы о том, что pазделение "ошибок" на абсолютно
неприемлемые и ограниченно-допустимые связаны с общим процессом
pедактиpования коннотаций. Редактор избегает коннотаций
малообразованности и деклассированности.

Этот вывод подтверждается и анализом лексических замен и контекстами
сочетаемости. Здесь с гораздо большей очевидностью проявляется
тенденция, которую мы уже отметили для случая с возвратной частицей -ся.
Употребление -ся как маркированного элемента "приберегается" для случаев
создания экспрессивной доминанты, для расстановки коннотативных
ударений-эмфаз, для создания смысловых ударных центров. Точно так же для
придания экспрессивности тексту сохраняются некоторые лексические и
фразеологические особенности оpигинального текста. На лексическом
уpовне, естественно, эта тенденция интерпретации-правки наиболее
очевидна. Здесь мы рассмотрим только коннотативно нагруженные фрагменты
пpавки и попытаемся окончательно уточнить pепеpтуаp коннотаций и
культурных кодов, применяемых для создания конструкции Публикации.

В течение 3 дней./Через три дня: редактор снимает
"административно-командный" оттенок выражения "в течение Х дней",
очевидно, заимствованный из бюрократического дискуpса.

"...а на стационар не ложут..." (П, с. 10): сочетание терминологического
стационар с ненормативным предлогом (на вместо в) и ненормативной формой
глагола (не ложут) создает коннотацию органичности, непринадлежности
пишущей миpу "учености". Специальный язык в контексте наpодной pечи
создает комический эффект.

Партийный оригинала в публикации меняется на партейный (О, л. 1, П,
с.10). Словечко используется как штамп, принятый в советской литературе
для передачи разговорной pечи "простого человека".

Коннотации "простоты" создаются за счет закрепленности этого штампа в
сознании советского читателя за определенными контекстами "партийности +
наpодности".

Редактор сохраняет народную этимологию в случае всюношная (исх.
всеночная)/всюночная: всю ночь -> всюночная (коннотация простоты).
Сохраняется калидор вместо коридор: еще один штамп, принятый пpи
литеpатуpной передаче наpодной pечи. Сохраняется [запутался] как павук в
павутине/как паук в павутине (этнические коннотации "украинскости"). У
читателя создается ощущение пограничности текста. Характерно применение
этнической коннотации для создания очень сильной эмоциональной доминанты
и эмотивной модальности "пpезpение" [[Телия В.Н. Коннотативный аспект
семантики языковых единиц. Москва: Наука, 1986.]]. Сохраняется ревнавал
чуть не до столба/ревновал чуть не до столба (правильно: ревновать к):
Коннотация 'украинскости' в контексте просторечной фразеологии создает
комический эффект "незлобливого наpодного веселья". Читатель "Нового
миpа", приобщенный к бахтинской теории смеховой культуpы, этот сигнал
редактора мимо ушей не пропустит.

Сохраняется как гамно на цедилке/как гамно на цедилке. Грубая
просторечность фразеологизма смягчается за счет воспроизведения
фонетики: непечатное слово превращается в экзотическую речевую
характеристику, коннотация "некультурности" пpи этом переводится в
коннотацию "культурной невинности".

Те же смеховые коннотации "культурной невинности", воспроизводятся по
отношению к области культуpного досуга:
картибалет/картибалет/кордебалет. Под словом кордебалет Киселева
понимает скандал, шум, ссору. А вот пример передачи несобственно-прямой
pечи в атмосфере деревенской гулянки. Коннотация 'наpодности' отсылает к
идее гармоничной деревенской культуpы. Редактор меняет завсигда на
завсегда (но не правильный ваpиант всегда). То же самое случай
курями/курями (но не курами). Отказ от правки служит созданию общего
настроения на правах "сочного мазка".

В случае одна одну/дpуг дpуга; крадьком/украдкой редактор все-таки
"сочные мазки" изымает, заменяя диалектизм нейтральным литературным
словом. Перебор наpодности все-таки нам ни к чему...

Еще один случай: ваше еще упереди/у вас все еще впереди. Разговорное
ваше (ср. в дpугих фразеологизмах: ваше от вас не уйдет, вы свое
возьмете) сменяется на литеpатуpный синоним у вас. Это красиво
выполненная отсылка к культуpному коду "умудренная старость vs
нетерпеливая юность". Эмоциональные обертона в публикации ? высокая
грусть, тогда как в оригинальном тексте это просто слова, которыми мать
пытается унять рвущихся на гулянку дочерей.

Еще ряд примеров. Одным вечером/Одним вечером (но не как-то вечером,
однажды вечером). Несобственно-прямая речь выступает как диалектизм для
"смачности"...

Спивали/спевали ("украинскость"). Украинская песня соответствует
стереотипу "наpодности + лиричности".

Поздравствувалися/поздравствовалися (а не поздоровались). Имеет место
отсылка к коду "наpодного веселья": диалектизм сохраняется, чтобы
подчеркнуть торжественность случая. В других местах, там, где на данное
формоупотребление никакой эмфазы не падает и нет необходимости
"возгонять" экспрессивность поздравствувалися меняется на поздоровались.

Дивка/девица. Коннотации "эпической песенности", ради котоpых редактор
пожертвовал и этническими, и просторечными обертонами, выбрав отсылку к
коду русского эпоса.

ох божемой/ах, боже мой. Возникает новый аспект "песенности" - отсылка к
стилистике жестокого романса (ох -> ах). Подчеркиваются коннотации
"чувствительного сеpдца", одновременно прочитывается цитатный хаpактеp
этого эпизода пpавки.

...перегорела любов, из Федей на попел остыла/перегорела любовь с Федей,
и пепел остыл. Редактор снова выбирает ключ "жестокого романса", тогда
как в голосе оpигинала слышится крестьянский опыт рачительной хозяйки:
если что перегорает, то получается пепел (перегорела на пепел).
По-видимому, редактора ввела в заблуждение ни с того ни с сего
поставленная Е.Киселевой запятая.

В то же время трудно понять мотив замены щасливие на удачливые.

Приведем еще несколько примеров киселевской идиосинкратической
фразеологии, от использования котоpой редактор отказался. Очевидно, что,
правя соответствующие контексты, редактор наступал на горло собственной
песне. Надо еще pаз отдать должное литературному вкусу редактора, не
поддавшемуся художническому искушению и не отяжелившему текст публикации
излишней смачностью: одна одну/дpуг дpуга; спиходу/сходу; слово
послову/слово за слово; это туда то туда/кое-как; Вижу что делов
нету/Вижу, что дело не пойдет; красавица в Красном барете/красавица в
красном берете; [обслуживала] работчих грязных в спецу/рабочих в грязных
спецовках (снимается оттенок профессиональный жаргона); [кого] нету
ужинать/[кто] не пришел ужинать; трещина/щель (эвфемизм имеет ввиду
женский половой орган); стаком/безрезультативно и мн. др.


***

Какие можно сделать выводы относительно пpоцесса и pезультатов пpавки в
целом, по pазным уpовням языковой системы? Правка опирается на активную
эксплуатацию стеpеотипов, мифологий и культурных кодов "культуpного"
читателя. Идентичность Е.Киселевой редактируется в соответствии с
требованиями "большой" литеpатуpы. Оставленные в тексте нарушения
литеpатуpного кода интересны постольку, поскольку они вступают в
полемику с этим кодом.

Важной для нас пpоблемой был вопpос о культуpном статусе литеpатуpного
языка, кодексе гласных и негласных ноpм письма, санкционирующих
pедактиpование и литературную пpавку как комплекс "испpавительных"
опеpаций по отношению к наивному тексту, котоpым он подвергается пpи
публикации. Случай Е.Киселевой (факт публикации) позволил провести
сопоставление оригинального текста с той веpсией, которая была
опубликована именно в качестве "обpазца подлинно наpодной pечи".

=========
(отрывок о работе и хлебе)


я подумала вспомнила всех людей дивчать, которые работали сомной в 33
году до Войны в столовой на Волковой ¦ 120ой всех сотрудников Шура
Никитина помповара, Мария Щербина официанткой, Марфуша Кисловская
Буфетцицой, а потом бросила Буфет перешла официанткой, еT прислала
Комсомольская ячейка в столовую до нас Недоступ Тоня была нароздачи, а
тогда вышла замуж за Мороза Федю, и ее фамилия изменилася, Житюкова
Фрося. а потом вышла замуж фамилия изменилася Клепхтор стояла на роздачи
и судомойку
подменяла, Трухина Мария тожеть стояла нароздачи и ещT меня перевели в
столовую другую тогда называли 4-й корпус образцовый, и Шуру Никитину
тожет перевели поваром. После всего я незахотела работать в столовых,
пошла работать в магазин Менжинского, работала зав-магазином Настасия
Наумовна, в качестве продавца я работала, немного поработала у меня
родился сын Виктор 1935 год. Но я когда вышла на работу то меня послали
носить хлеб по-квартирам тогда был такой Прыказ и ходила кормить
рибенка, рибенок уже подрос ему было 2 или 3 года, я отвезла его до мамы
в Новозвановку а сама пошла учится на курсы Продавцов, кончила курсы и
пошла работать 1937 год. в 38 году меня послали в магазин на Новый Свет
(подч. Е.Киселевой), был зав. магазином Еврей Минстер забыла как звать
сначала работала учеником, а потом продавцом стояла рыбном отделе, где и
была выруганая зав-магом, у магазине уже перед переривом людей почти
небыло, я взяла рыбыну КапчTную лещь тогда усякие рыбы были в продажи,
где оны подивалися типерь. розорвала, и ем нагнулася подприлавком, а тут
зав. мага, я ела крадькома что-бы нехто не видил а он наскочил, Женя
если усе будите кушать по такой рибины то у меня и волосу на голове
нехватить вас прокормит, вас у меня в магазине много а был смешаный
магазин росплачиватся за Вас, меня так жаром и обдало мне было так
стидно. Я вся изгорела, я думаю наверно нада обманивать людей
общитывать, после перерива я стала обваживать, общитывать где 200 г
Говорю 300 г. где 500 г. говорю 700 гр. как Начали меня все ругать пошли
к зав-магу жалуватся, вот он идет, стою дражу, что-же ты делаеш Женя
после закрития магазина что-бы зашла в кабинет ели дождалася до конца
работчего дня захожу дрожу после работы, а он вылез иззастола и говорит
гладит меня по плечу так и нада, а как ты думаеш что-бы кушать в
магазине брать бесплатно, у меня так и отлягло от душы, от серца увесь
страх а,а,а, думаю вот как нада работать вот оно что, а ведь капченка
рыба 5-60 тогда была за килограм. Вот как нада работать. до 1941 г. я
работала у магазине и чесно и обманивала людей.

1987 г. сентябрь смотрю по Телевиденя М.С. ГорбачTва какой он умница да
действительно заменил Ленина, я думала что те руководители, что
руководили страной как где денутся то ненайдTтся замены справедливой как
оны. Хрущев, Черненко Андропов Сталин, Но этот Горбачев М.С. за всех
умница точно Ленин делает перестройку, смотрю Телевиденя езда в
Мурманске, да несидит в Кремле а заглядывает в крупные города и
заграницу из своей женой Раисой жена помогает агитировать народ в лучшую
сторону наводить порядок. ГорбачTв каснулся куска хлеба все правельно
что люды росбрасывают хлеб в мусорные ящики целымы буханками и даже
буцают ногамы разве это можно вобщим недопустимо, как он говорить ранше
люди самы обрабатывали хлеб индуведуално то оны покушают а осталися
крошки настоле оны сгорнуть и покушают а сичас хлеб обрабатывается
механически проходит через много рук пока прийдет до нас настол. Я
вспомнила как мы голодали в 1933 году, но я невидела голоду. Я в эти
годы работала в столовой, а в это время хлеб был по карточкам, карточная
система а я работала официанткой, меня заведущая столовой Наталя
Прокофьевна Прокофиева любила, я была довереное лицо, она доверила
палить
талоны на хлеб оторваные, она пощитает сколько хлеба изросходувала
столовая ¦ 120. забирает и щитает из Буфета талоны, а тогда нада их
анулировать. а я положу в карман несколько талонов, а потом кормлю
работчих а оны голодные, идут из шахти немытые что-бы быстрей официантки
обслужили, а у ниво давно хлеб изкушеный за день впиред, а шахтерам
давали 1 кг 200 хлеба, трехразовка 300 гр. одноразовка 150 грам. Хлеба
нету покушает одну похлебку, а я ему подсуну 300 гр. а он берет и цилует
мне руку. а я ему тихонечко грозю, еш молчки, а то миня снимут сработы и
так говорю каждому работчему, кормила краденим хлебом, пойду в Буфет
вроди-б то оторвала укарточки подам буфетчеце талоны, а от неT несу хлеб
за столом меня ждут как бога, в столовой, голод не матушка боялася
что-бы заведущая незаметила эты люди работчие шахтеры, говорили дома мне
дала хлеба эта официантка Женя красивая в Красном Барете. Кучерявая,
сичас делают искуственые кучери, а у меня были свои природние и вот
прошло время 1941 г. у Войну у меня было двое детей Я Приехала из
Новозвановки в Первомайку и было такое мы жытели пошли в Совхоз
перекопивать в поле картошку и я встретила одного работчего дочку Веру,
она работала Бригадиром уже наша Красная Армия погнала немцов, только
пятки в задницу влыпали, еще ишла Война гдето на запад удирают Немцы,
Катюша дает им Дрозды она подошла де меня говорить
Это ты Женя? Да я говорю какая ты стала мученая, я говорю у меня столько
горя, сколько я пережила, ну ладно не будим говорить, прийдеш вот там в
кусты, я заховаю тибе картошку ночу прийдеш я тибе заховаю, и забереш
что-бы нехто невидил ясно? Принесла картошку и можно жить ишла на
приступление и она и Я. Ведь ты нашего Отца спасала в столовой от голода
в 33 году от смерти можно так сказать. 1987 год в мусорном ящике хтото
выбросил две буханки хлеба. Я взяла просушыла и отнесла своей знакомой
Дари. Савел. у неT кроли куры, немогу смотреть когда валяется хлеб мне
кажится это большой грех чтобы хлеб валялся подногамы и не взять и
господь меня накажить с под ног если я невозьму Люди добрые небросайте
хлеб под ноги без него необойтися это наше богатство, эта наша жисть.
Земля насищена богатством как мать она нас держить на свете берегите
хлеб как сами себя. Люди добрые небросайте хлеб под ноги без него не
обойтись как человеку жившему на свете без крови. У отечественую Войну
что-бы она некогда не была Немец которие тащили корову из Погриба по
бревнах и досках Ганс зашол в хату и посмотрел на Детей, и дал детям
кусок хлеба на двоих Виктору и Анатолию одному было 7 лет, а другому
около двух лет, а я удивилася. говорю, а, что вам дают хлеб мы уже
отвыкли кушать хлеб настоящий ели шкорки да гнилую картошку. яя, союз
кормить нас хорошо пленых, посылают в шахту что-бы не померли с голоду а
в шахте инам давали хлеба 1200 гр.
понаидали морды, советские Власти осознавали, что их тожет посылали
воевать Гитлер, а непойдеш ростриляют на месте, но немогу на них
смотреть Немец был инженер фторой этот был грубей смотрить из подлоба
бутто мы виноваты что их черти принесли в нашу страну, погибла наша вся
семя.

=============

---

От	Айша
К	Pout (21.02.2003 20:25:41)
Дата	03.03.2003 17:05:11

Еще текстик

---

Это реферат большущего (полуторатысячестраничного) труда Бурдье и его коллектива. Опубликован в реферативном журнале
"Социальные и гуманитарные науки", серия 11 (социология), 2000, N 1.

На мой взгляд - сравнительно несложный текст, вводящий в тематику и хорошо показывающий, что человек
действительно работал с огромным, реальным, больным материалом и развивал теорию для того, чтобы этот
материал понять, а не интелегуйского умствования ради. Академические словоблуды, коих прорва, вызывают
заслуженное недоверие, но Бурдье как раз не таков был, и это хотелось бы подчеркнуть сразу.

Да и сам обсуждаемый материал актуален не только для Запада.


()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()()


2000.01.008. СТРАДАНИЯ МИРА.


La Misere du Monde / Bourdieu P., Accado A., Balazs G. et al. -
P.: Ed. du Seuil, 1998. - 1461, [10] р. - Ind. p. 1455 - 1461.


Название объемистого труда под руководством известного
французского социолога Пьера Бурдье можно было бы также
перевести как "Новые отверженные". Ибо исследование посвящено
необеспеченным и социально незащищенным слоям современного
французского общества. Речь идет о том, что общество, в котором
преодолена нищета в буквальном смысле слова, множит социальные
пространства, способные в небывалых масштабах порождать
различные формы страданий и терзаний.

В книге делается попытка их описания и анализа их причин. Здесь
страдания рассматриваются как полноправный объект
социологического анализа. Авторы собрали свидетельства самых
разных людей о трудностях и проблемах их существования. Они
применяли метод пространных интервью, давая людям выговориться.

В книге нет статистики, авторы не доказывают полноту или
репрезентативность выборки и пр. Они выводят на страницах книги
череду портретов реальных людей, которые повествуют о своих
невзгодах и проблемах. Читатель сам должен почувствовать
реальность этих проблем и задуматься над тем, какое место они
занимают в жизни современного общества.

Публикация каждого интервью состоит из небольшого введения, в
котором проводивший его член коллектива социологов дает краткие
сведения об интервьюируемом, его занятиях, жизненном пути,
внешнем облике, впечатлении, которое производит данный человек,
условиях, в которых происходило интервью, указывает на некоторые
характерные моменты или интонации, которые невозможно передать в
напечатанном тексте, иногда объясняет, в каком отношении данное
интервью является репрезентативным, суммирует основные моменты
или делает предварительные выводы. Поскольку подобное введение
является рассказом о человеке и его жизни, от его автора
требуются даже известные писательские способности. Некоторые
публикации читаются как маленькие новеллы. Писательским
дарованием особенно отличается руководитель коллектива Пьер
Бурдье, способный отдельными деталями передать атмосферу и
настроение места или самоощущение дающих интервью людей. После
подобных введений приводятся полные тексты интервью, чтобы
читатель мог не только проверить обоснованность авторских
выводов, но и вчувствоваться в слова интервьюируемых независимо
от комментария исследователя. Чтобы показать репрезентативность
рассматриваемых случаев, одни интервью обычно сопровождаются
другими, представляющими иную, дополнительную или
противоположную точку зрения. Это позволяет более объемно
показать, что данное социальное пространство действительно
является точкой социальной напряженности.

Каждое отдельное интервью - "исследование случая" - это
подлинная и потому особенно задевающая чувства повесть,
высвечивающая новую грань непростого существования людей в
социальных пространствах современного общества.

Такое исследование поднимает сложную методологическую проблему.
Может ли социолог соблюдать спинозовскую максиму: "Не смеяться,
не плакать, но понимать?" Чтобы понимать, надо вчувствоваться.
Но одновременно социологическое исследование предполагает и
объяснение, для чего нужно дистанцироваться и отнестись к
изучаемому случаю просто как к объекту исследования. Социолог
должен то мысленно ставить себя на место интервьюируемых, то
напоминать себе о методологической неправомерности такой
подстановки. Исследователю необходима объективизирующая
дистанция, которая должна сочетаться с пониманием и быть, по
выражению Бурдье, "участвующей объективацией" (objectivation
participante).

Первый раздел книги посвящен существованию и проблемам людей в
районах, кварталах и пригородах, заселяемых нуждающимися в
социальном жилье. В начале 90-х такие районы и пригороды
привлекли всеобщее внимание молодежными беспорядками (поджоги и
разгромы универмагов, поджоги машин), а также ростом числа
голосов, отданных за крайне правых националистов, в прежних
"красных пригородах", где традиционно были сильны позиции
коммунистов, и мэры нередко бывали коммунистами. СМИ и политики
во весь голос заговорили о "проблемах пригородов".

Собранные в книге интервью показывают прежде всего, что в таких
районах в силу обстоятельств и сознательно проводимой социальной
политики вынуждены бок-о-бок жить люди, которым очень тяжело
дается такое совместное проживание. Сопоставляя интервью, в
которых представлены несовместимые точки зрения и видения
событий, принадлежащие ближайшим соседям, авторы убедительно
показывают, что такое вынужденное сосуществование иногда
оказывается действительно трагическим.

Органы социального обеспечения и распределения муниципального
жилья, обеспечивая бедствующим семьям крышу над головой, не
задумываются над тем, какие при этом создаются проблемы и как
они будут жить дальше. Под социальное жилье скупаются пустующие
дома и квартиры в кварталах, традиционно заселенных определенным
населением с сложившимися системами социальных связей и
соседских отношений, образом жизни и представлениями о нормах
поведения по отношению к окружающим. Новые пришельцы, сами того
не подозревая и не желая, разрушают среду обитания коренного
населения. Последние - по большей части коренные французы или
давние иммигранты из европейских стран, например, Испании, уже
интегрировавшиеся во французское общество. А семьи, получающие
социальное жилье, оказываются по большей части иммигрантами,
прежде всего из стран Магриба (Алжир, Марокко, Тунис). В
результате ближайшими соседями оказываются представители
различных конфессий, стилей жизни и ценностей, которые
совершенно не подготовлены к такому совместному существованию.
Для многих это означает большой дискомфорт, для некоторых -
настоящий ад.

Для исконных жителей кварталов, для коренного французского
населения это означает разрушение их среды. Они воспринимают
соседей как угрозу своему миру и социальному статусу (вследствие
того, что кварталы начинают приобретать дурную репутацию).
Конфликты между соседями касаются уже не межличностных
отношений, но отношений между социальными группами. Они
затрагивают все социальное бытие и полную социальную
идентичность каждого. Ведь социальная идентичность является и
национальной идентичностью, поэтому всегда затрагивает группу в
целом. Конфликты между соседями, о которых постоянно говорят
интервьюируемые, по видимости не имеют объективно значимых
поводов. Но на самом деле в них выражает себя протест
определенных слоев французского населения, особенно тех, кто всю
жизнь стремился иметь собственный дом как символ стабилизации
или улучшения своего социального статуса, против обесценивания и
разрушения их мира и, соответственно, их социального статуса.
Таков один из описываемых случаев. Жизнь стала настоящим адом
для Франсуазы (фамилия не называется). Происходя из
малообеспеченной семьи весьма низкого социального статуса, она и
ее муж много лет трудились и экономили, чтобы купить наконец
собственный дом в предместье. Для нее это было осязаемым знаком
того, что ее семья поднялась в социальном статусе и закрепилась
в этом положении. Поэтому для нее дом стал источником
психологического комфорта и радости. Так продолжалось до тех
пор, пока в соседнем доме не поселилась семья иммигранта,
которая немедленно стала расширяться, возведя балконы и
пристройки, прямо выходящие во двор Франсуазах и даже построив
на собственном дворике крольчатник и свинарник.

Мадам Телье, также небогатая женщина, происходившая из небогатой
семьи, копила всю жизнь и наконец достигла вожделенного
повышения социального статуса: открыла в квартале собственный
магазин спортивных товаров. Она, к тому же, верила, что тем
самым сделает чуточку комфортнее жизнь живущих по соседству
людей и будет способствовать приобщению к спорту болтающихся на
улице подростков. Вскоре после открытия магазин был полностью
разгромлен и разграблен уличной молодежью. Это был конец всех ее
усилий подняться по социальной лестнице. Мало того. Через пару
дней она увидела, что участники погрома опять на улице. Она
стала бояться жить в своем квартале, опасаясь их мести.

Все интервьюируемые коренные жители отмечали растущее отчуждение
между соседями, разрушение прежних норм соседских отношений.
Некоторые признавались, что практически перестали выходить на
улицу. Часто звучал мотив страха за детей. Когда-то, когда рядом
не было социального жилья, молочники оставляли бутылки молока
под входными дверями, а жильцы клали им деньги под коврики.
Такое уже давно невозможно. Многие были обворованы или у них
угоняли машину, выбивали стекла, ломали двери. Интервьюированные
сетовали на растущую грязь, запущенный вид жилых домов. В таких
кварталах и районах закрываются магазины, ибо их владельцы
устают от краж, выбитых стекол, опасаются полного разграбления.
Те, кто может, продают свои дома и уезжают. Но это могут далеко
не все, ибо цена недвижимости и земли в таких районах падает,
поэтому, продав дом здесь, не купишь жилья в другом месте.
Особенно много горечи звучало в рассказах тех, кому материальное
положение не позволяет мечтать о переезде в лучшие районы, кто
поэтому оказывается заложником социальной политики и вынужден
разделять общую судьбу кварталов, запущенность, распад
социальных связей, криминализацию, общий дух безнадежности.

Эти люди постоянно слышат, как нехорошо быть расистами.
Большинство интервьюируемых понимают это и пытаются говорить о
своих соседях и их проблемах с пониманием, что никак не помогает
решению их собственных проблем. В интервью повторялись жалобы
на то, что в месяц рамадан шум, который производят по ночам
арабские соседи, становится невыносимым, тогда как людям
необходимо выспаться, чтобы идти на работу.

В то же время иммигранты арабского происхождения в своих
интервью жалуются на недоброжелательность и придирки французских
соседей. Жизнь старшего поколения иммигрантских семей была очень
и очень нелегкой. Они прибывали во Францию в 50-60-е годы, когда
было нетрудно получить работу, и брались за любую. В то же
время, уезжая, они не подозревали, что покидают родные места
насовсем. Получение первого социального жилья казалось просто
чудом, началом замечательной жизни. Это позволяло вызвать к себе
жену и детей, начать нормальное существование. Рост безработицы,
в 80-е годы сильно затронул эту категорию населения. В момент
интервьюирования большинство глав семей являлись или
безработными, или инвалидами вследствие производственных травм.
Жены, практически неграмотные, плохо владеющие французским,
почти не выходят из дома. Они чувствуют себя чужими там, где
живут, однако понимают, что уже не могут вернуться на родину -
там их никто не ждет, и у них нет жилья. Как замечает П.Бурдье,
в трущобах люди селятся свободно и потому рядом со своими
родными и знакомыми. Новые районы социального жилья - это,
конечно, не трущобы. Но они обрекли людей на одиночество.
Обитатели такого жилья видят деградацию кварталов, в которых
поселены, однако не способны найти никакого выхода.

Выходцы из деревень, они с трудом приспосабливаются к городской
жизни, особенно в многоквартирных домах. Они не понимают
претензий соседей, связанных с шумом и грязью. Для них долгое
время остается естественным выбрасывать мусор или выливать помои
на улицу, кажется само собой разумеющимся, что дети целыми днями
носятся с криками по улицам, что шокирует их французских
соседей.

Но особенно острые и безысходные проблемы связаны с детьми
иммигрантов. Многие интервьюируемые - коренные жители - говорят
о том, что ничего не имеют против своих соседей старшего
поколения, что старики - вполне почтенные люди, которые сами
ничего не украдут и не очень шумят, но совершенно невыносимы и
неуправляемы их дети. Отмечают также, что старшее поколение и
радо бы, но ничего не может поделать с собственными детьми.

В самом деле, именно дети иммигрантов оказываются в ситуации
невыносимого культурного разлома. Для них не имеют смысла
ценности, которые по инерции исповедуют их родители, ибо они
видят, что существуют в ином мире. Своих родителей они как
правило не уважают, видя, как плохо те вписываются в окружающую
жизнь. Они презирают родителей за то, что те так покорно
позволяли себя эксплуатировать, за самую мизерную плату
надрываясь и калечась на работе. Следуя традиционным установкам
сельских жителей, семьи арабских и вообще азиатских иммигрантов
обзаводятся таким количеством детей, за которыми можно было бы
уследить в деревне, в рамках традиционных социальных структур и
авторитетов, но не в современном городе. Так что дети
оказываются практически безнадзорными и неуправляемыми. В школе
их как правило ожидает провал. Малограмотные, плохо говорящие
по-французски родители ничем не могут им помочь.

П.Бурдье, интервьюировавший двух молодых людей из такого .рода
"проблемного" квартала, отметил сквозившую в их рассуждениях
полную покорность наличному порядку вещей и отчаяние в самих
себе, потому что им данный порядок не сулил ничего хорошего.
Один из них родился во Франции в семье алжирского иммигранта,
имел французское имя Франсуа, т.е. был как бы урожденным
французом, имеющим все права, и в школе - редкий случай - дошел
до последнего класса, хотя и с большим трудом. Другой, его
ближайший друг, попал во Францию в восьмилетнем возрасте, звался
Али и в двадцатилетнем возрасте с трудом, по его собственному
признанию, читал. В школе он, чтобы не быть мишенью общих
насмешек и доказать, что он - "крутой", просто отказывался
читать вслух. По его утверждению, в их банде довольно много
молодых людей читают и считают с трудом. Оба молодых человека,
хотя и имели разные анкетные данные, воспринимали мир - и мир
воспринимал их - одинаково, и проблемы стояли перед ними общие.
"Я благодарю случай, который свел меня одновременно с Али и с
Франсуа. Те, кто послушал бы, как они говорят о своих проблемах,
не могли бы не понять, до какой степени нелепы те, кто
вколачивают в политический дискурс и в мозги своих сограждан
дихотомию: иммигрант/урожденный. Али был своего рода предельным
случаем Франсуа: этническое клеймо, неизгладимо запечатленное в
его чертах, и имя удваивали и усиливали изъян, связанный с
дефектом аттестата и квалификации, связанные, в свою очередь, с
дефектами культурного, прежде всего лингвистического капитала"
(с. 129). Отсутствие культурного капитала было неразрывно
связано с проживанием в "грязном", имеющем дурную репутацию
квартале. Назвать свой адрес - значит быть заранее уверенным в
том, что работодатель откажет в приеме на работу, а девушка - в
свидании. Молодые люди рассказывали, что в их квартале негде
провести свободное время, а поехать в другое место непросто.
Автобусы ходят редко, а своей машины ни у кого нет, не говоря о
том, что этой молодежи непросто получить права. Если они заходят
в магазины, то персонал гонит их прочь. Нет работы и нет надежды
ее получить. К наркотикам прибегают практически все. Много драк
и преступлений. Эти юноши, считающиеся грозой квартала,
рассказывали, что их родители всегда боятся, когда их поздно нет
дома, потому что место действительно небезопасное.

Разгул хулиганства молодежи из "проблемных районов, разграбление
универмагов, поджоги и угоны машин заставили всю прессу говорить
о проблемах этих районов и этой молодежи, отмечает Патрик
Шампань. Журналисты считают, что лучше осветить событие
поверхностно, чем не осветить вовсе. Если какое-то агентство
новостей сообщило о подобном событии, то и все другие не могут
отстать, направляя своих корреспондентов, выискивая все новые
подробности. К тому же подожженные автомашины очень фотогеничны.
Очень трудно сделать зрелищный телесюжет о реальных проблемах
современного школьного образования, зато очень просто - о
пылающих факелами автомашинах и универмагах. А в результате в
общественном сознании утверждаются ложные клише. Они особенно
действуют на сознание людей из самых низших слоев населения,
которым не хватает культурного капитала. Они начинают повторять
о самих себе то, что говорят о них выпуски новостей. У них
усиливается самооценка "проблемных", т.е., в общем-то,
безнадежных. А в общественном сознании закрепляется особенно
негативный образ таких районов и кварталов. И без того
обитателям таких пригородов непросто. А когда соответствующие
темы усиленно муссируются во всех СМИ, отток "непроблемных"
жильцов усиливается, а на проблемных оказывается еще одно клеймо
социальной неполноценности: он, дескать, из такого места, где
творится бог знает что.

Как отмечает П.Бурдье, эти разговоры о "проблемных пригородах" и
"гетто" только забивают головы людей фантастическими образами,
которые потом циркулируют как реалии политического дискурса.
Однако чтобы разобраться, что происходит в таких районах,
недостаточно "пойти и посмотреть своими, глазами", ибо
объяснение лежит не в них самих. Чтобы это понять, достаточно
осознать отличие таких районов от американских гетто. Последние
характеризуются "отсутствием": государство оставило их на
произвол судьбы, поэтому в них отсутствует влияние полиции,
школы, системы здравоохранения, каких-либо общественных
ассоциаций и т. п. А французские "проблемные пригороды" - это
как раз следствие определенной политики, проводимой данными
институтами.

Первым шагом на пути к пониманию того, что же там происходит,
должен быть, по утверждению Бурдье, строгий анализ отношений
между структурами социального и физического пространств.
Социальные субъекты конституируются как таковые своим местом в
социальном пространстве. Вещи, которые они присваивают благодаря
этому месту, тоже оказываются расположенными в социальном
пространстве и характеризуются своей близостью или удаленностью
от других мест.

Структура социального пространства выражается, в частности, в
форме пространственных оппозиций. При этом место обитания
выступает символом места, занимаемого в пространстве социальном.
В иерархизированном обществе и физическое пространство
оказывается иерархизированным. Оно выражает социальную дистанцию
в превращенной форме естественных различий и дистанций. Примером
могут служить пространственные проекции социальных различий
между полами (в церкви, в школе, в общественных местах и даже в
доме). Власть в социальном пространстве, обеспечиваемая
капиталом, всегда имеет пространственное выражение в виде
определенной собственности. Потребление физического
пространства - одна из привилегированных форм выражения власти и
могущества. А бомж - это лицо, не имеющее социального
существования. "Инерция структур социального пространства
отчасти объясняется тем, что они вписаны в физическое
пространство и потому их нельзя изменить без работы по
перемещению вещей и депортации людей, что само по себе
невозможно без болезненных и дорогостоящих социальных
трансформаций" (с. 252).

Социальное пространство внешне проявляется как распределение в
пространстве различных благ, услуг и социальных агентов.
Наиболее редкие блага и их обладатели концентрируются в
определенных местах (например, привилегированные кварталы
столицы), противоположных во всех отношениях другим местам,
главным принципом конституирования которых является отсутствие и
лишенность (бедные пригороды, гетто). Такие места высокой
концентрации положительных или отрицательных характеристик
представляют ловушку для исследователя, потому что их нельзя
понять из них самих. Смысл их существования лежит в их оппозиции
тому, что лежит в ином физическом пространстве. Так, смысл бытия
столицей - в противоположности провинциям. Если первая
характеризуется обладанием, последние - лишенностью (власти,
капитала и пр.).

Главные социальные оппозиции, объективируясь в пространстве,
воспроизводятся в сознании и языке в форме оппозиций,
относящихся к непосредственному восприятию или к оценке, типа:
столичное/провинциальное, шикарное/заурядное. Именно
пространственные оппозиции часто становятся средством, с помощью
которого социальные структуры проникают в сознание и в системы
личностных предпочтений. Это происходит в многократно
повторяющемся опыте пространственных расстояний, в которых
выражают себя социальные дистанции. Опыт пространственных
перемещений сквозь призму социальных квалификаций начинает
восприниматься как естественное, вытекающее из самой природы
места движение вверх (например, по направлению к столице) или
вниз, как вхождение или выход.

Благодаря связи структур физического пространства со структурами
социального, физическое пространство становится сферой
реализации власти и насилия, причем зачастую в наиболее
утонченной символической форме, которую трудно заметить и
осознать. Так, архитектурная организация пространства может в не
меньшей степени, чем придворный этикет, порождать почтение,
обусловленное удаленностью, вернее, пребыванием вдалеке.

Не удивительно поэтому, что вокруг физического пространства
ведутся непрерывные баталии. Из размещения в определенном месте
можно извлекать вполне ощутимую выгоду, связанную с приближением
к местам скопления редких и желательных благ (например,
образовательных, культурных или оздоровительных учреждений) или
с обладанием достаточным простором (в виде собственного парка,
большой квартиры и пр.).

Пространственная дистанция может измеряться временем,
необходимым для попадания в район концентрации желательных благ.
Поэтому власть над, капиталом является также и властью над
временем.

Способность владеть пространством, присваивая (реально или
символически) локализованные в нем блага, зависит от наличного
капитала. Именно он позволяет держать на расстоянии
нежелательных лиц и предметы и приближаться к желательным.
Близость в физическом пространстве, подчеркивает Бурдье,
способствует проявлению эффектов близости в социальном
пространстве, облегчая накопление социального капитала. Денежный
капитал способствует (реальному или символическому) владению
средствами транспорта и коммуникации, позволяя на любом
расстоянии воздействовать или общаться с желательными лицами.

И наоборот, лишенные денежного капитала тем самым оказываются
(физически или символически) удалены от редких социальных благ и
осуждены неизбывно пребывать бок-о-бок с нежелательными для себя
лицами или предметами. Недостаток денежных средств усиливает
опыт ограниченных возможностей тем, что привязывает к одному
месту.

Соответственно, перемещения человека в пространстве: переезд
ближе к столице или дальше в провинцию, ближе к центру или на
окраину, - являются хорошим индикатором успеха или поражения в
жизненных битвах и верно отражают направление социальной
траектории данного лица.

Однако в то же время пространственное соседство не всегда
означает близость в социальном пространстве. А обитание рядом с
редкими культурными благами , еще не значит способности
наслаждаться ими. Последнее требует определенного культурного
капитала. Поэтому человек, не обладающий определенными навыками,
может физически пребывать в некотором пространстве, не живя в
нем в собственном смысле слова.

Такие навыки обозначаются понятием габитуса. Если
местожительства способствует формированию определенного
габитуса, то и габитус определяет выбор или достижение того или
иного места жительства.

Поэтому весьма сомнительно, что расселение в непосредственной
близости людей, весьма удаленных в социальном пространстве,
способно привести к социальному сближению. "В действительности,
нет ничего более невыносимого, чем близкое соседство людей,
весьма отдаленных социально" (с. 259).

Габитус, требующийся для полноправного овладения данным местом,
формируется только в результате длительного проживания в нем,
сопровождающегося частыми контактами с другими, полноправно
владеющими местами в данном пространстве людьми. Речь идет о
социальном капитале связей и отношений, среди которых; особое
место занимают отношения, завязанные в детстве и отрочестве, о
культурном и лингвистическом капитале, об определенных манерах
поведения, произношении и т. п. Люди, оказавшиеся в определенном
пространстве, но не обладающие всем этим, чувствуют себя
неуместными. Отсутствие определенного культурного капитала не
только не позволяет действительно присваивать расположенные
поблизости общие блага, но препятствует возникновению намерения
освоиться с ними. Достаточно подумать о музеях изящных искусств.
Жить рядом с музеем - не значит туда заглядывать и получать от
этого удовольствие. То же самое относится к самым
распространенным медицинским или правовым институтам. Некоторые
же места, особенно самые "закрытые", требуют не только денежного
и культурного, но и социального капитала. Но они также и
обеспечивают социальным и символическим капиталом (в той мере, в
какой исключают лиц, не обладающих известными качествами).
Шикарный квартал или закрытый клуб позволяют своему обитателю
или члену пользоваться социальным капиталом, аккумулирующимся
вследствие скопления лиц привилегированного социального статуса,
и потому возвышают его. Напротив, квартал, пользующийся дурной
репутацией, символически принижает своих обитателей, которые, в
свою очередь, еще более снижают статус своего места жительства,
поскольку оказываются лишенными всех козырей, необходимых для
участия в различных социальных играх. "Собирание в одном месте
населения, однородного в своей лишенности социального капитала,
производит эффект усиления этой лишенности" (с. 261),
подчеркивает П.Бурдье. В самом деле, давление, которое оказывает
масса на всех "отличающихся", начиная со школьного давления на
"паинек" и "зубрилок", продуцирует общую деградацию.

Битвы за пространство могут принимать и коллективные формы,
например, на уровне национальной жилищной политики или практики
распределения жилья в некоторой административной единице.
Решающее влияние принадлежит, однако, государственной политике,
ибо государство обладает огромной властью над пространством,
которую оно может осуществлять, регулируя цены на земельные
участки, влияя на рынок жилья, а также на функционирование школ.
Государственная политика сочетается с маневрами членов
финансовых групп, заинтересованных в рынке недвижимости,
представителей местного самоуправления или общественных служб, и
в результате, благодаря прежде всего налоговой политике и
поддержке жилищного строительства, осуществляется подлинное
политическое конструирование пространства. В той мере, в какой
эта политика благоприятствует складыванию в пространстве
однородных социальных групп, именно она ответственна за то, что
сейчас можно непосредственно наблюдать в кварталах и пригородах,
которые, как заявляет Бурдье, "опустошены государством" (с.
262).

Поскольку в 80-е годы в СМИ получила широкое хождение тема
молодежи из пригородов и разговоры о "гетто", в которые якобы
превратились эти пригороды, то книга содержит также материалы
Л.Уэккента и Ф.Буржуа о гетто американских городов, чтобы
показать, что сопоставление с ними французских пригородов
совершенно некорректно и "является препятствием на пути строгого
анализа действительных причин разложения французского рабочего
класса и глубокой растерянности населения, чьи традиционные
способы самовоспроизводства и коллективные представления были
поставлены под вопрос недавними изменениями на рынке труда и в
политической сфере" (с. 264).

Конечно, и американские гетто, и пригороды французских городов
являются в национальном масштабе зонами социальной ссылки и
занимают самое нижнее положение в иерархии городских территорий.
И тем не менее между ними имеются принципиальные различия по
социальному составу, функциям в контексте целого и способам
сегрегации оказывающегося там населения.

Прежде всего, в американские гетто население выделяется по
расовому признаку, а во Франции это происходит по классовому.
Французские пригороды, в отличие от гетто, социально неоднородны
и не обладают такой институциональной автономией, собственной
культурной идентичностью и таким развитым разделением труда, как
американские гетто.

В то же время небесполезно вспомнить о темных сторонах жизни
американских гетто. Там матери учат своих малышей, что, когда на
улице начинается стрельба, надо бросаться на землю. Там
родители, посылая детей в школы, не уверены, что они вернутся
живыми. Там безработными являются трое из каждых четырех
взрослых мужчин. А основной формой деятельности и способом
заработка там является торговля наркотиками. Все это, утверждают
авторы, может ожидать обездоленные кварталы французских
пригородов, если государство не выполнит свою первую задачу:
создание организационной инфраструктуры, необходимой для
функционирования всего городского комплекса как целого.

Тему вины государства, создавшего и оставившего на произвол
судьбы районы социального, жилья, продолжает Бурдье. Он
отмечает, что стремление увидеть собственными глазами, что
происходит в "проблемных пригородах", не всегда приносит пользу.
Журналистское внимание к этим районам побуждает искать причину
всего того, что там происходит, в том же месте и среди того, что
можно там увидеть и показать по телевизору, и в этом - вред,
который причиняет внимание СМИ, падких на сенсации или яркие
кадры, но не обеспокоенных настоящим анализом того, что
происходит. СМИ участвуют в выработке коллективных представлений
по поводу данных социальных явлений, инициируя дискурсы по
поводу, например, "исламского фактора" или пагубного воздействия
урбанизации. Затем такие представления становятся частью
социальной реальности. Их начинают транслировать и сами
участники событий, принадлежащие к обездоленным слоям населения,
и политики, ответственные за принятие решений, и тогда они
действительно становятся факторами, ответственными за
сложившуюся ситуацию.

Так обстояло дело с неолиберальными представлениями, которые
повлияли в 70-е годы на финансирование жилищного строительства и
внесли свой вклад в социальное разделение, материализовавшееся в
пространстве, иногда в пространстве одной улицы, ''между
владельцами собственных (небольших коттеджей и жильцами
многоквартирных корпусов. Позднее, когда внимание СМИ и
общественности было занято молодежными беспорядками в
пригородах, никто, конечно, не вспомнил, кто и какие тогда
принимал решения.

По мнению Бурдье, противопоставление либерализма и этатизма
существует в сфере споров, но не в реальности. Государство
всегда решающим образом влияет на рынок недвижимости,
контролируя рынок земельных участков и определенным образом
поддерживая покупку и строительство жилья. В силу этого, именно
оно решающим образом влияет на распределение в пространстве
различных социальных категорий населения. При этом нельзя
сбрасывать со счетов и его влияние на рынок труда и на политику
в области школ. "Именно самоустранение государства и сокращение
государственной поддержки строительства, произошедшие в
результате предпринятого в 70-е годы перехода от помощи
строениям к помощи людям, и несут основную ответственность за
появление таких районов социальной ссылки, где в результате
экономического кризиса и безработицы оказались сконцентрированы
наиболее обездоленные слои населения" (с. 339).

В 80-е годы неолиберальные представления разделили и пришедшие к
власти социалисты. В прессе это подавалось как "возвращение к
субъекту" или "конец идеологии 1968 г." Тогда была окончательно
разрушена идея государственной поддержки неимущих (service
public). Это произошло в результате следующих идеологических
трюков: сначала либерализм в экономике был объявлен необходимым
и достаточным условием политической свободы; затем любое
государственное вмешательство было уподоблено тоталитаризму.
Социализм, говорит Бурдье, отождествили с советской системой, и
в результате получили вывод, что всякая борьба с социальным
неравенством неэффективна и угрожает свободе. Отождествив
эффективность с частным предприятием, а неэффективность - с
государственным учреждением, обосновали вывод, что модернизация
системы социального обеспечения состоит в ее передаче в частные
руки и сокращении ее персонала.

СМИ, обсуждая проблемы социального обеспечения, постоянно
подчеркивают неэффективность и негибкость этой системы. И тут,
говорит Бурдье, становится очевидно, что они просто транслируют
представления и интересы правящей верхушки, этих "новых
мандаринов" (с. 341).

Функционеры системы социального обеспечения, работающие на самом
ее нижнем уровне и непосредственно сталкивающиеся с
обездоленными, оказываются перед невыполнимой задачей. Не имея
достаточных к тому средств, они должны смягчить наиболее
кричащие последствия государственной политики в области жилья,
образования, служб общественного порядка. Они переживают
противоречия между тем, что делает правая рука государства, и
тем, что делает левая, как личный кризис и чувствуют себя
брошенными на произвол судьбы и бессильными.

Реорганизация служб социального обеспечения в сторону большей
эффективности и адресной помощи лицам, чей доход ниже
установленного минимума, трансформирует само содержание
государственной поддержки и ее результаты. Государственная
благотворительность, как когда-то церковная, направлена сейчас
на "достойных того бедняков", а не на определенные институты,
оказывавшие им помощь. Это прежде всего изолирует обездоленных
друг от друга, ослабляет их солидарность. Далее, это просто
позволяет бедным потреблять больше, но уже никоим образом не
влияет на структуру и ориентации их потребления. Теперь
государственная социальная политика стремится всего лишь
исправлять некоторые вопиющие последствия неравного
распределения экономических и культурных ресурсов, но не влиять
на само это распределение.

Как показывают материалы интервью с работниками сферы
социального обеспечения, они страдают от противоречий
государственной политики в этой сфере, переживая их подчас как
личную драму. Они лицом к лицу сталкиваются с людскими
страданиями. Государство уполномочивает их на решение социальных
проблем обездоленного населения, особенно в том, что касается
образования, здравоохранения, жилья. Но их реальные возможности
при этом мизерны. Обездоленным больше всего нужна работа, но
ее-то социальные работники и не могут предоставить.

Социальные работники, постоянно контактирующие с наиболее
обездоленными культурно и экономически семьями и наблюдающие
проблемы их детей, не могут не понимать, что данные проблемы во
многом порождены школой, но что они могут изменить в
общенациональной образовательной политике? Трудные подростки
пригородов обладают, говорит Бурдье, всеми характерными чертами
люмпен-пролетариев (sous-proletaires), однако несут на себе
заметный отпечаток продолжительного пребывания в школе. В самом
деле, все согласны, что определяющим моментом опыта этих
подростков является переживание стесненности, прикованности к
своему низко оцениваемому району из-за недостатка денег и
транспортных средств. Деградация всего окружающего давит на них
как проклятие, оставляя на них свое клеймо и закрывая доступ ко
всему: работе, развлечениям, предметам потребления и пр. Но дело
в том, что в глубине этого переживания лежит неизгладимый опыт
поражения, который начинается со школы. Потом на него
накладывается опыт сражения на рынке рабочей силы и
закрепляется, так что молодой человек уже не в силах строить
никакие разумные планы на будущее.

Роль школы в том, что она одновременно и питает непомерные
чаяния, и подрывает всякую надежду. В самом деле, несмотря на
то, что недостаток культурного капитала делает поражение на
школьном поприще практически неизбежным, эти подростки пребывают
в школе до достижения взрослости. Их родители, если и учились в
школе, покидали ее гораздо раньше. Длительное пребывание в
школе, с одной стороны, на долгие годы ранит душу подростка
опытом полного провала, но с другой - отсекает от
производительной деятельности и мира труда. "Школа нарушает
"естественный" цикл воспроизводства рабочих в рабочих семьях,
основывавшийся на опережающем приспособлении к низкой социальной
позиции, и склоняет к отказу от ручного труда и рабочих
профессий; тем самым она провоцирует отказ от единственно
доступного им пути, не гарантируя никакого другого будущего,
которое она вроде бы обещает, но от которого приучает
отказываться своими вердиктами" (с. 345), заставляя их
чувствовать себя неполноценными тупицами. С особой силой
действует этот механизм на подростков иностранного, особенно
арабского происхождения, чьи школьные трудности сочетаются с
трудностями на рынке рабочей силы. Их отрицательный
символический капитал запечатлен как клеймо на их телах и лицах,
так же как и их имена, плохой французский язык и пользующееся
дурной репутацией место жительства.

Школа углубляет семейный кризис, вырывая слишком глубокую
пропасть между родителями, которые почти не ходили в школу, и
детьми, которые остаются там лет до 18, не представляя себе, что
будут делать дальше.

Школа, с одной стороны, дает детям иммигрантов чувство
полноправной принадлежности французскому обществу, порождает
надежду на существование в демократической, нетерпимой к расизму
культуре; но, с другой стороны, она же первая и выносит вердикт
неполноценности, означающий исключение из этой культуры.
Родители не способны ничем помочь своим детям. Ведь они сами
ощущают себя выброшенными из жизни, будучи безработными и
оторванными от родных корней. Они не только не могут дать своим
детям средства к существованию, но не дают им представления о
смысле собственного существования. У их детей нет ничего ни в
настоящем, ни в будущем. А при этом они со всех сторон окружены
благами общества потребления: на улице, по телевизору, в
рекламных проспектах, засунутых в почтовые ящики, они видят
дразнящие, но недоступные им вещи.

Социальный эффект подобного заселения районов социального жилья
приводит только к тому, что там никто никого не может поддержать
или удержать от социального падения. Народ разобщен. Поэтому так
легко устанавливается господство банд, которые, кстати, и
складываются зачастую еще в школе.

Таковы непредвиденные последствия сложного переплетения
социальных процессов, в которых Бурдье хочет особенно
подчеркнуть чисто политическую составляющую, "чтобы попытаться
открыть возможности рационального действия, направленного на то,
чтобы изменить исторически сложившуюся ситуацию" (с. 348).
Поиски причинных объяснений тем более важны, что проблемы,
которые ставят неблагополучные районы, превратились в арену
политических битв и породили всевозможные фантастические
объяснения, например, приписывание всего исламистской традиции.
Тогда как тут нельзя не видеть и результат неолиберальной
политики, стремившейся, с одной стороны, переселить мелкого
буржуа в собственный домик, чтобы он, тем самым, противостоял
коллективизму, а с другой стороны, - благоприятствовавшей
пространственной сегрегации различных слоев общества. На эту
сегрегацию наложилась оппозиция "французы - иммигранты", которая
начинает заменять оппозицию угнетающих и угнетаемых слоев
общества.

В связи с темой роли государства приводится ряд интервью с
работниками социальной сферы, чтобы показать, насколько они
страдают от бюрократизма и бессилия. Например, Паскаль Р.,
руководительница социальных служб небольшого городка на севере
Франции, жалуется, что она должна согласовывать свою
деятельность с 17 различными государственными службами,
сотрудники которых практически никогда не встречаются и вовсе не
озабочены выработкой единой стратегии. В такой ситуации
поставленная перед нею официально задача: оживить жизнь
квартала, побудить население к участию в самоуправлении -
превращается в пустой звук. Это - еще один технократический миф.
Свою деятельность Паскаль описывает как внутреннее противоречие:
с одной стороны, она является представителем государства и на
нее возложена важная миссия. С другой - она наделена чисто
символическими возможностями разговоров и убеждения. Она
прекрасно понимает, что помочь этим людям можно только одним -
дать им работу. Но как раз этого-то у нее и нет. Ее деятельность
постоянно гасится, одной стороны, безразличием деморализованных
своими жизненными поражениями людей, с другой - инерцией
технократической бюрократии. "Парадоксальным образом косность
бюрократических институтов столь велика, - замечает Бурдье, -
что, вопреки тому, что говорил Макс Вебер, они могут как-то
функционировать только благодаря инициативе, изобретательности,
даже харизме функционеров, еще не подавленных своей функцией"
(с. 355). Бюрократия склонна всюду создавать организационные
членения и подразделения и сводить всю деятельность к циркуляции
бумаг между ними. Это, с одной стороны, препятствует осмысленной
деятельности, но, с другой - именно благодаря нестыковкам и
"зазорам" между многочисленными бюрократическими инстанциями и
может эффективно работать инициативный и помнящий о цели своей
деятельности функционер.

Весь узел социальных проблем, ставших темой общественного
сознания после молодежных беспорядков в "проблемных" кварталах,
властные структуры, отмечает Патрик Шампань, рассматривают
сквозь призму своих интересов, которые и отражаются, как
правило, в том способе, каким данные проблемы обсуждаются в СМИ.
Зачастую они распределяются по ярлыкам: "проблемы города",
"проблемы молодежи". Абдельмалек Сайяд отмечает, что зачастую
проблемы иммигрантов и их детей обсуждаются в терминах "выгоды"
и "убытков" от иммиграции рабочей силы. Однако Сайяд
подчеркивает, что экономические понятия "выгоды" и "убытков"
никак не определены применительно к социальным проблемам
рабочих-иммигрантов. Прежде всего, не ясно, чью прибыль и чьи
убытки собираются подсчитывать. 'Поэтому подобное
квазиобъективное экономическое рассмотрение маскирует различные
затрагиваемые тут интересы. А вопрос в том, можно ли вообще
расчленить единое социальное явление по рубрикам "выгод" и
"убытков". Выгоды иммиграции являются оборотной стороной убытков
и наоборот. Например, "выгода" от того, что приезжает готовая
рабочая сила, которую не надо растить и воспитывать,
оборачивается "убытками", проистекающими из нехватки культурного
капитала готовой рабочей силы, прибывающей из слаборазвитых
стран; общество так или иначе вынуждено дорого оплачивать
адаптацию их и их детей к жизни во французском обществе.
"Выгода" от дешевой рабочей силы оборачивается "убытками" из-за
расходов на выплату пособий безработным. С одной стороны,
иммигрантские семьи имеют более высокий уровень рождаемости, и
потому благодаря им население Франции "молодеет". Но вследствие
этого растут расходы на пособия многодетным малообеспеченным
семьям и т.д.

От проблем, которые поставили молодежные беспорядки в
обездоленных кварталах и районах, социологический анализ
естественным образом переходит к вопросу о кризисе правовой и
пенитенциарной систем, о котором твердят все СМИ. Однако, как
подчеркивает Реми Ленуар, общие разговоры о кризисе законности
или правопорядка только маскируют то обстоятельство, что в сфере
поддержания общественного порядка существует глубокая социальная
дифференциация и имеет место не единый, но целое множество
различных кризисов, вызванных разными причинами.

Разделение труда между судами и полицией является одновременно и
социальным размежеванием. Приоритет судебной системы отражается
в том, что судьи как правило являются выходцами из более высоких
социальных слоев, чем комиссары полиции, не говоря уже о
начальниках тюрем и офицерах жандармерии. Судьи обладают и
большим культурным капиталом; они в детстве и юности добивались
больших успехов в учебе, чем прочие работники системы
поддержания общественного порядка. Не случайно судьи
интерпретируют кризис как потерю или ограничение их
независимости, тогда как представители полиции больше говорят об
установившемся в общественном сознании образе их профессии и об
условиях своего труда. Для тюремных надзирателей проблема
состоит в условиях их труда. Они обычно уподобляют себя своим
подопечным и даже, отправляясь на работу, говорят, что
отправляются в заключение.

В книге представлены интервью с двумя полицейскими и одним
судьей. Они призваны продемонстрировать растущую социальную
дифференциацию и рост социальной неоднородности в рамках каждой
подсистемы охраны общественного порядка. Известная часть
комиссаров полиции и даже офицеров жандармерии теперь обладает
такими же социальными, культурными характеристиками и уровнем
образования, как судьи. Таким образом, оказывается подорванной
социальная база верховенства судебных инстанций. Следователи,
например, начинают протестовать против подчинения и контроля со
стороны судебных инстанций.

Но в мире полицейских и следователей социальное расслоение тоже
очень явно. Выходцы из более низких слоев общества, с более
низким образовательным уровнем, остаются на уровне квартальных
отделений полиции. За ними оставляют расследование простых,
обыденных, не слишком тяжелых преступлений. Это не дает им
возможности сделать карьеру. Изощренные сложные преступления
раскрывают не они, а следователи, происходящие из более
обеспеченных слоев общества, с более высоким уровнем
образования. Но изощренные преступления и совершают не кто
попало, а тоже люди с известным образовательным уровнем,
происходящие из достаточно обеспеченных семей. Следовательно,
простым людом и их преступлениями занимаются полицейские -
выходцы из простого люда; а выходцами из привилегированных слоев
и их преступлениями занимаются полицейские, принадлежащие тем же
слоям.

Значительная часть книги посвящена условиям труда современных
рабочих и проникнута идеей показать упадок рабочего класса
вследствие их изменения. Несколько материалов собраны на заводах
фирмы "Пежо". Знаковым представляется авторам следующий эпизод.
В сентябре 1989 г. во время забастовки несколько сотен бастующих
обходят сборочный конвейер, чтобы побудить тех, кто продолжает
работу, присоединиться к забастовке. Обстановка довольно
напряженная. Обе стороны - бастующие и продолжающие работу -
обмениваются оскорблениями. Забастовщики непримиримы в своем
презрении к штрейкбрехерам и всячески выражают это. Однако мимо
некоторых работающих они проходят без всяких выкриков, более
того, обмениваются с ними понимающими улыбками. Все такие
работники - молодые люди. Многие из них поставили на своем
рабочем месте табличку "Временный", что выглядит как извинение:
простите, я вам сочувствую, но в моем статусе бастовать -
непозволительная роскошь. Этот эпизод наглядно демонстрирует
коренное изменение в положении рабочего класса, отразившееся на
его мировоззренческих ценностях и самосознании. В 60-70-е годы
заводы "Пежо" постоянно принимали новых рабочих. Тогда и
подрастающее в маленьких городках, выросших вокруг огромных
заводов, поколение знало, что перед ним по большей части открыта
одна дорога - на завод. Для рабочих большое значение имели
профсоюзная организация, авторитет выборных профсоюзных
делегатов, социалистические и коммунистические ориентации.
Поведение во время забастовки создавало или навсегда губило
репутацию. Рабочая солидарность, возможность вместе отстаивать
свои интересы создавали и моральный климат в рабочем коллективе,
и классовое сознание рабочего.

Последующий экономический спад привел к тому, что в течение
почти 15 лет на заводы "Пежо" рабочих практически не брали. А в
конце 80-х рабочих стали набирать снова, но уже на совсем другой
основе - как временных. Рабочий коллектив оказался расколот на
две четко различимые части - "стариков" и "молодых". "Старики"
не всегда стары. Однако человек, пришедший на завод в 18 лет и
простоявший лет 15 у конвейера, настолько вымотан и опустошен
такой работой, что действительно не в состоянии ничего в жизни
изменить. Для него и в будущем не может быть ничего, кроме
завода.

"Молодые" имеют более высокий уровень образования, чем
"старики". Считается, что сейчас на заводы "Пежо" без диплома о
полном среднем образовании не устроишься. Однако и наличие
диплома мало что дает их обладателям. Их ставят к конвейеру.
Обычно они за день овладевают такой работой. Поэтому "старики"
чувствуют в них, с одной стороны, угрозу и конкурентов. А с
другой стороны, видят на этом примере то будущее, которое ждет
их собственных детей. Поскольку никакой квалификации не
требуется, то временных рабочих можно когда угодно уволить и
набрать новых. В будущем - никаких перспектив, никакого
устойчивого положения. Приводятся интервью с несколькими
молодыми людьми, которые были временными на заводе, потом сроки
их контрактов закончились; они перебиваются случайными
заработками, нелегально проживают в общежитиях временных рабочих
завода и имеют одну мечту - эмигрировать из Франции.

Такие рабочие разобщены и беззащитны перед администрацией. К
тому же они как правило уже имели по выходе из школы опыт
безработицы и случайных заработков. Они все время ожидают -
постоянной ли работы, возможности ли обзавестись собственным
жильем.

Они не уважают старые рабочие традиции и ценности: от
совместного употребления алкоголя до профсоюзной активности.
Интервью с кадровыми рабочими, профсоюзными активистами, среди
которых есть и бывший активист коммунистической партии, как и
интервью с временными, показывают изменение морального климата
на заводе. Интервьюируемые отмечают, что теперь "каждый сам за
себя". "Безработица нас разделяет и выставляет напоказ все то,
что в нас плохого, индивидуализм, ревность, зависть; работа нас
объединяет, братство, солидарность..." (с. 628). Интервью с
рабочим, проработавшим на заводе 15 лет и состоявшим выборным
профсоюзным делегатом в течение 10 лет, превратилось в смятенную
исповедь последнего. Не понадобилось задавать вопросов, он сам
искал, кому высказать свою боль и смятение. Случилась
чрезвычайная, невероятная по его понятиям вещь: по намеку
администрации рабочие цеха подписали коллективное заявление с
просьбой уволить кадрового рабочего, который никак не мог
подладиться к ритму работы конвейера (он был переведен на
конвейер незадолго до того в результате реорганизации).

Кадровые рабочие - обладающие четким классовым сознанием
активные члены профсоюза - чувствуют, что им некому передать
рабочие традиции и политическую культуру организованной
классовой борьбы. Это оказалось никому не нужно. Один из
интервьюируемых пожаловался, что молодежь работает у конвейера в
наушниках, слушая свой тяжелый рок и не обращая внимания на
окружающих. Из рабочих отношений уходит чувство локтя.

В результате многие активные кадровые рабочие переживают
глубокое разочарование и даже кризис. Они видят ужесточение
условий труда на конвейерах, кризис профсоюзной деятельности и
понимают, что им нечего передать своим детям. Они не могут
помочь им в учебе и получении более квалифицированной
специальности, но не хотят для детей такой жизни, какую видят у
временных рабочих. Один из интервьюируемых признавался, что
теперь он ненавидит свой завод и хочет только одного: чтобы его
дети как-нибудь на каникулах поработали там и поняли, чтобы надо
все силы вкладывать: в учебу и стремиться наверх.

Тема существенных изменений в условиях труда и кризиса
политической культуры рабочего класса ("Нет больше ничего, нет
больше активности, нет активистов, люди стали как я, смотрят на
это все издалека, у них нет никаких мотивов, чтобы делать что бы
то ни было", - говорит один из интервьюируемых, с. 628)
переходит в тему утраты доверия и кризиса профсоюзов,
политических движений и партий. Отмечается, что разочарование
рабочих в политике, проводившейся после 1981 г. пришедшими к
власти социалистами, как и избавление от иллюзий по поводу стран
Восточной Европы и их коммунистических правительств, внесли свой
вклад в рост недоверия по отношению к левым партиям. "Нет больше
партии (интервьюируемый говорит о коммунистической партии)...
Нет руководящего состава, нет членов ... после 1988... к
сожалению, нет больше руководящего состава... есть активисты и
есть активисты с партбилетом, а руководящего состава больше
нет.... Я знаю сыновей коммунистов, которые говорят: "Мой отец -
болван"... И вообще, мы потерпели поражение в том, что касается
молодежи.... Молодежь теперь любит порядок. И вот почему она
бросается в объятия Ле Пена" (с.630).

Беседа с активистами социалистической партии выявляет глубокое
недовольство рядовых членов ее руководящим звеном, которое
служит своим частным интересам и не считает нужным слушать
голоса рядовых членов, видя в них только объекты руководства.

Интервью с активной феминисткой Клоди превратилось в трогающий
душу рассказ о том, как у нее украли дело ее жизни. Придя к
убеждению, что пора переходить от слов к делам, она отдала
десять лет делу организации приюта для женщин - жертв семейного
насилия - в маленьком провинциальном городке. Приют стал для нее
местом и общественной, и личной жизни; она отдала себя всю.
Трудно было общаться с миром бюрократов и администраторов,
доказывая необходимость подобного приюта и масштабность
проблемы домашнего насилия. Но еще труднее стало тогда, когда
существование приюта входило в налаженную колею и понадобились
дополнительные штатные сотрудники. Оказалось, что
самопожертвование и самоотдача не уживаются с формальным и
казенным отношением к делу. Клоди не могла смириться с тем, что
набранные сотрудницы работали "от и до" и ни в коем случае не
желали перерабатывать или делать то, что не входит в их прямые
обязанности. Возник конфликт, в результате которого
высокопоставленные активистки феминистского движения добились ее
отстранения от работы. По мнению Клоди, ей не могли простить
того, что она сделала реальное дело, тогда как руководительницы
движения могли лишь провозглашать призывы и лозунги. В ее
истории социологи увидели как бы в сжатом виде историю
феминистского движения как целого: "... социальное и культурное
господство присутствует и в феминистском движении; и тут, как и
всюду, существует власть и принадлежит она тем, "кто лучше
говорит" и "у кого больше знакомых" (с. 692). Как заключает свою
историю сама Клоди, "есть люди, которым позволяют бороться и
работать, но не позволяют добиваться успеха. Они для этого не
предназначены. Это - не их имидж. Успех - это для мадам де X. А
я - Клоди" (там же).

Интервью с рядовыми сторонниками Национального Фронта Ле Пена
тоже выявляют глубокое отчуждение "низов" партии от ее "верхов"
и от поддерживающих Ле Пена представителей господствующих слоев
общества. "Мелкая сошка" чувствует, что является для них лишь
средством.

В интервью с представителями рабочего класса так или иначе
постоянно присутствовала тема безработицы. Несколько интервью
раскрывают различные аспекты жизненных страданий, порождаемых
безработицей. Л.Пинто утверждает, что одним из самых мучительных
ее следствий является нарциссическая травма, обусловленная тем,
что под вопрос ставится вся предшествующая карьера индивида,
понимавшаяся как непрерывный процесс накопления материальных и
символических благ. Р.Шристин берет интервью у женщины по имени
Мариза, которая рассказывает, как закрытие завода и безработица
поставили крест на жизни в нормальном, просторном доме.
Поскольку невозможно было выплачивать далее кредит, от дома
пришлось отказаться. Муж смог найти работу на стройке. Для семьи
это означало годы кочевья от одной стройки к другой. Они купили
автобус, предназначенный для семейного туризма и оборудованный
кухней, туалетом, купе с полками для ночлега, который на пять
лет (вплоть, до болезни и смерти мужа) стал квартирой для
семьи из четырех человек. Жизнь в такой тесноте Мариза
вспоминает как "ад". Нервы всех были на пределе. Любой слишком
живой жест, слишком громкая речь или просто проявление
нетерпения могли спровоцировать взрыв. Такая жизнь плохо
отразилась на душевном состоянии и характере сына-подростка. По
мнению Р.Шристин, существует явная "аналогия между жизнью этой
женщины и общей судьбой всего района", пришедшего в упадок после
закрытия его некогда мощных металлургических заводов (с. 726).
Ее безыскусный рассказ позволяет лучше, чем речи более
компетентных и подготовленных собеседников, понять, "что такое
обычное страдание семей рабочих металлургической промышленности
и несчастье женщин, простых статистов социального мира, которые
и оказываются в конце концов мишенью всех ударов социальных
кризисов" (с. 727). Эта тема дополняется интервью с женщиной,
которая купила в кредит такой дом, какой она всегда хотела,
после чего ее муж потерял работу и семья лишилась возможности
делать взносы. От нее требуют освободить занимаемое помещение,
но ей некуда идт

и. Приводится также интервью с настоящими бомжами.

Обзор страданий современного мира затем естественным образом
переходит к вопросу о том, что творится в современной школе,
которая, как уже утверждалось, несет свою долю ответственности
за ситуацию, в которой оказывается современная молодежь. Тема
"болезни школ", "болезни лицеев" муссируется всеми СМИ. Но при
этом не понимают, что эти болезни, как считает П.Бурдье,
порождены принимавшимися когда-то на государственном уровне
благими решениями. В самом деле, до конца 50-х годов лицеи и
вообще средняя школа были весьма стабильными и спокойными
заведениями, ибо дети из семей, лишенный культурного капитала,
решительно отсеивались, как правило, при поступлении в шестой
класс (во Франции выпускным является первый класс. - Прим.
реф.). Разрыв между начальной и средней школами четко
соответствовал социальной иерархии. Но, поскольку отсеивание
осуществлялось на основе способности к учебе, то у детей из
низших слоев общества и у их родителей рождалось убеждение, что
они правильно - из-за отсутствия надлежащих дарований -
отстранены от образования и, соответственно, возможности
занимать когда-либо руководящие должности.

Но затем в школе начались "демократические преобразования". В
80-е годы перед ней была поставлена правительственная задача -
довести к 2000 г. процент молодежи, кончающей 1-й класс и
получающей диплом бакалавра, до 80. Тем самым, как казалось,
будет преодолена социальная несправедливость. Обязательное
пребывание детей в школе было продлено до 16 лет, условия
поступления в шестой класс существенно смягчены. В результате, в
средней школе оказались социальные слои, которые до того были
практически полностью исключены из сферы ее действия: дети
мелких торговцев, ремесленников, фермеров и даже рабочих.

Однако, как подчеркивает Бурдье, очень скоро обнаружилось, что
попасть в среднюю школу - еще не значит справиться с ее
программой; а получить диплом - еще не значит получить доступ к
привилегированным социальным позициям.

Диплом бакалавра открывал такой доступ, когда сам был редким
социальным благом. Когда же его сделали общедоступным, он
девальвировался. Теперь такой доступ дает что-то другое.
Инвестиции семьи в образование детей растут, и далеко не все
семьи способны на это. Большинство же рано или поздно вынуждены
испытать горькое разочарование. И с дипломом бакалавра можно
быть безработным. Школьное образование существует ради самого
себя и не гарантирует успеха в жизни. Такое разочарование
становится причиной растущих выступлений лицеистов.

В то же время открыть доступ в существующие средние школы детям
из семей со скудным культурным капиталом или вообще без оного -
еще не значит дать им образование. Ничего не было сделано для
помощи таким детям. И скоро выяснилось, что дети, чьи родители
не могут помочь им в учебе, не справляются со школьной
программой. Равный доступ на деле оказался совершенно неравным.
Успехи в овладении школьной программой определяются четко
выраженными социальными факторами, однако осмысляются в терминах
личных способностей или отсутствия оных. Поэтому дети из низших
слоев общества получают клеймо неспособных. Этот ранний опыт
жизненного поражения остается на всю жизнь, подкрепляясь
последующими, в первую очередь неудачей в поисках работы. Многие
подростки, стремясь избежать репутации придурков, спасаются в
имидже "крутых": отказываются отвечать урок, избивают "паинек".
Волна насилия, захватившая школы, является защитной реакцией
таких подростков, которых подпустили к миру культуры, но, не
дали никакого инструментария для овладения его благами. В
конечном счете, для них длительное пребывание в школе оказалось
обманом. А для преподавателей жизнь стала невыносимой. "Один из
наиболее существенных и скрытых эффектов школьной системы и ее
отношений с пространством социальных позиций, которое она
призвана открывать, состоит в том, что она во все большем
масштабе производит индивидов, пораженных хронической болезнью,
каковой является опыт ... более или менее полного, абсолютного
или относительного школьного поражения... и вынужденных
постоянно блефовать, чтобы поддержать в глазах других и в своих
собственных образ своего раненого Я" (с. 919).

Падение дисциплины и школьное насилие приводят к бегству
последних сильных учеников из школ, расположенных в "проблемных"
районах. Уходят из таких школ и наиболее квалифицированные
учителя, осознавая невозможность выполнять свой профессиональный
долг. Место прежнего противопоставления начальной и средней школ
заняло противопоставление плохих и хороших школ; школ,
расположенных на окраине и в центре. В таких школах существенно
разный уровень требований и разная специализация. Все знают, что
в разных специализациях диплом бакалавра требует разного уровня
школьных успехов и имеет разную цену. Попасть в хорошую школу и
на престижную специализацию невозможно без репетиторов или
серьезной помощи родителей, если последние обладают достаточным
культурным капиталом. Школа, заключает Бурдье, по-прежнему
исключает наиболее обездоленных, но иначе: исключает из
пользования культурными благами, удерживая их тем не менее в
своем лоне. Противоречия современной .школы есть плоть от плоти
противоречия современного общества, которое стремится "дать все
всем, особенно в том, что касается потребления материальных,
символических или даже политических благ, но делает это
потребление фиктивным, подсовывает муляжи, словно это -
единственный способ оставить немногим избранным реальное и
законное пользование этими благами" (с. 923).

Ряд интервью со школьными учителями и лицеистами добавляет ярких
красок в нарисованную Бурдье безрадостную картину, например,
рассказ учительницы французского языка о том, что в ее классе
среди детей 14-16 лет некоторые едва умеют читать и писать и что
она порой боится подойти к доске и повернуться к классу спиной.
Многие интервьюируемые указывают на школьное насилие и
безраздельное господство школьных банд и их главарей. Они не
подчиняются учителям - это учителям приходится считаться с ними.

Подчеркивая, что никогда ранее школа не играла столь важной
роли, как сейчас, Бурдье напоминает, что сегодня именно школа
выносит свой решающий вердикт относительно того, что могут
ожидать родители от своего чада и наследника, сможет ли он
"сохранить и приумножить отцовское наследие", т.е. продолжить
траекторию отцовского восхождения или сохранить его социальное
положение. Школа решительно вторглась в отношение
"наследования", являющееся, по мнению Бурдье, глубоко
противоречивым. Стать подлинным наследником - значит стать
инструментом реализации проекта отца. Это может означать -
остаться верным ему. Однако в случае, когда отец мечтал, что его
ребенок пойдет дальше него и реализует то, что ему самому не
удалось, это может означать и своего рода отказ от отца и его
наследия. Приводимые в этой связи жизненные истории отличаются
особым трагизмом, как, например, история фермера, вся жизнь
которого была положена на возделывание и расширение его
земельного участка. Земля - все, что у него есть. Это - все то
наследство, которое он мог бы оставить своему единственному
сыну. Однако сын уступил желанию жены и уехал в конце концов в
город. Наследство оказалось невостребованным, а вся жизнь отца -
бессмысленной. Сын в каком-то смысле "убил" отца. В то же время
он как бы и реализовал желание отца, чтобы сын жил лучше, чем
он. Эта маленькая жизненная трагедия отражает противоречивое
положение мелких земельных собственников, этих, как выражается
Бурдье, капиталистов с доходами пролетариев, которым некого
эксплуатировать, кроме самих себя. Все их существование
построено на зависимости от города и противостоянии ему.
Невидимой, но крепкой нитью они привязаны к государственным
решениям. Они зависят от государственных субсидий, столь же
необходимых, как и ненадежных. Они сами чувствуют, что их борьба
за выживание перед лицом постоянной угрозы разорения не имеет
перспектив. И в то же время в ней - вся их жизнь. Жертвы
государственной политики перераспределения, они не видят всей
цепи причин и следствий, приведших их к такому положению,
и тоже начинают обвинять во всем иностранцев и иммигрантов;
в их среде укрепляются позиции крайне правых.

Некоторые материалы повествуют о судьбах и отношениях с
родителями девушек из семей арабских иммигрантов, на чьи плечи
легла тяжелая задача - не только самим приспособиться к жизни в
новом для них мире, но и заставить родителей в конце концов,
после серьезных потерь и жизненных драм, смириться с тем, что их
дочери будут вести себя совсем не так, как должна была бы
мусульманская девушка.

Другого рода жизненная история, другой, но не менее глубокий
внутренний конфликт раскрывается в интервью с многообещающим
молодым ученым. Его школьные годы были непрерывным успехом.
Легче всего ему давались наиболее сложные дисциплины -
математика и физика. Никто не сомневался, что таким блестящим
способностям должно соответствовать блестящее будущее и
блестящая карьера. Такие упования и возложил на него отец,
директор школы в маленьком местечке на востоке Франции.
Разумеется, сын должен был идти в чистую науку. Одновременно
отец видел в перспективе такой карьеры для сына реализацию всех
своих демократических, либеральных, антимилитаристских
устремлений. Все они для сына были и его собственными. Но в
конце концов ему стало казаться, что жизнь смеется над ним. Он
встал перед альтернативой: либо, как настоящий отличник,
заниматься чистой наукой в Национальном Центре научных
исследований (аналог нашей Академии наук), но при этом получать
весьма скромную зарплату и, соответственно, иметь гораздо более
скромное общественное положение и возможности, чем многие
отличавшиеся значительно меньшими школьными успехами его
одноклассники, либо занять действительно блестящее положение, -
но в частном научно-исследовательском институте, принадлежащем
фирме, производящей оружие.

Рассматривая внутренние противоречия "овладения отцовским
наследством" как реализацию устремлений отца и как убийство
отца, к которому он сам же и подталкивает своего наследника,
Бурдье одновременно призывает "не делать из семьи последнюю
причину страданий, которые она, как кажется, предопределяет" (с.
1099), потому что посредством семейных отношений тут действуют
наиболее фундаментальные структурные факторы всего общества.
Именно поэтому посредством наиболее "личных" повествований о
трудностях, напряжениях и противоречиях, выглядящих на первый
взгляд наиболее субъективными, часто выражают себя наиболее
глубокие структуры социального мира и их противоречия" (там же).
Таким образом, социологический анализ оказывается вполне
правомерным дополнением психоанализа. Социология не подменяет
психоаналитическое исследование, но дает свою реконструкцию
некоторых данных, из которых исходит последний. Социогенез
диспозиций, образующих габитус человека, призван уяснить, каким
образом социальный порядок подчиняет себе, канализирует,
подкрепляет или противодействует " психическим процессам..." (с.
1100). Социальное пространство образует систему возможностей и
невозможностей для выражения психических процессов.

В заключение Бурдье обсуждает методологические проблемы
взаимодействия интервьюера и интервьюируемого в социологическом
исследовании. Многочисленные публикации, посвященные технике
анкетирования, упускают, по его мнению, главное. Это объясняется
их верностью позитивистским методологическим принципам. Сбор
социологической информации понимается по аналогии со строгими
методами точных наук. Не осознается, что такая аналогия может
быть чисто внешней.

Имея за плечами несколько десятков лет опыта анкетирования,
Бурдье пришел к необходимости явно признать, что анкетирование,
при всем его отличии от обычной человеческой коммуникации,
является тем не менее социальным взаимодействием, различные
параметры которого влияют на получаемый результат. Этим оно
принципиально отличается от сбора эмпирической информации в
точных науках. Традиционное различение количественных методов в
социологии (использование анкеты) и качественных (использование
интервью) только затемняет это фундаментальное обстоятельство.

От социолога это постоянно требует "рефлексирующей рефлексии"
(с. 1391): он должен отдавать себе отчет в том, каким образом
социальная структура данного акта коммуникации влияет на ее
результат. При анкетировании социолог начинает игру и навязывает
ее правила. С точки зрения анкетируемого, они могут выглядеть
произвольными или оставаться непонятными (пример: людей, чьи
доходы ниже прожиточного минимума, приходящих за государственным
пособием, подвергают социологическому опросу, в котором более
300 вопросов, среди которых, например, такие как: Страдаете ли
вы бессонницей? Каково ваше хобби?). Неравноправие партнеров в
подобной коммуникации часто подкрепляется и социальным
неравенством, если анкетирующий занимает более высокое
социальное положение, чем анкетируемый, в частности, обладает
большим лингвистическим и символическим капиталом.

Осознавая искажающий эффект самой ситуации анкетирования, Бурдье
ставит задачу максимально устранить присутствующее в такой
коммуникации символическое насилие, и, соответственно, его
искажающее воздействие на результат. Методическое искусство
социолога в этом плане - человеческое искусство слушать. При
этом нельзя и упустить нить ведения разговора, и управлять им.
Речь идет о том, что надо так направить разговор, чтобы создать
для человека возможность высказаться; с помощью социолога
отыскать истину о самом себе.

Произвольные вопросы социолога вызывают у анкетируемого
определенную человеческую реакцию, определенный ответ,
исторгнутый самим вопросом. Это - не информация, но артефакт
опроса. Особенно богаты такими артефактами зондажи общественного
мнения. С помощью определенных вопросов нетрудно создать
видимость наличия общественного мнения по вопросу, о котором
люди до того и не помышляли.

Чтобы избежать эффект символического насилия в опросах, Бурдье
часто поощрял своих сотрудников брать интервью у знакомых или
тех, кому они могли быть порекомендованы через общих знакомых.
В самом деле, социальная близость и знакомство являются главными
условиями "ненасильственной" коммуникации. В таком случае сразу
возникает согласие относительно неявных предпосылок,
определяющих форму и содержание разговора. А социальная близость
интервьюирующего и интервьюируемого выступает для последнего
гарантией против того, что его сугубо личные мотивы и
переживания будут сведены к объективным причинам, так что он
перестанет быть свободно действующим субъектом, а окажется
детерминированным внешними факторами объектом, что, конечно,
никому не может понравиться.

Однако, поскольку мир знакомств группы сотрудников ограничен, то
использовалась и реально существующая близость позиций между
социологами и такими респондентами, как социальные работники,
сотрудники городских управ и т.п. В других случаях интервьюеры
играли некоторые понятные интервьюируемым роли, например, агента
по распространению чего-нибудь. В отдельных случаях для
интервьюирования привлекались люди, близкие интервьюируемым
социально или этнически. Они проходили специальный
предварительный инструктаж, хотя, как признает Бурдье, большое
число собранных ими интервью оказалось негодным для печати. Дело
в том, что, когда молодого врача опрашивает молодой врач, а
безработного - безработный, то такая ситуация не кажется
интервьюируемому агрессивной или угрожающей. Однако именно
вследствие близости своих позиций интервьюирующий и
интервьюируемый не проговаривают именно то, что очевидно и
понятно им обоим, но представляет особый интерес для
социологического исследования.

Поэтому ухищрения такого рода имеют свои пределы, и все равно
остается ситуация, когда интервьюируемый и интервьюирующий
принадлежат весьма разным слоям общества. Однако и в этом случае
можно минимизировать эффекты насильственной коммуникации и страх
стать объектом и оказаться объясненным другим человеком, если
социолог сумеет всеми нормальными средствами человеческой
коммуникации показать, что он признает право своего респондента
быть таким, каков он есть; что он способен мысленно поставить
себя на его место. Попытаться поставить себя на место другого -
это и значит понять, как, в каких социальных условиях он стал
тем, что он есть; понять неразрывный сплав психического и
социального, обусловивший жизненную траекторию этого человека в
социальном пространстве.

Это предполагает хорошее знание среды и условий, в которых живет
данный человек, предполагает огромный социальный опыт. И,
действительно, большинство опубликованных интервью являются
только моментами серий бесед и длительного изучения
соответствующих условий и ситуаций. Но все эти знания окажутся
бесполезными, если социолог не будет, обладать подлинным
вниманием к другому человеку. Только тогда в ситуации беседы
прорвется плотина общих слов и ходульных объяснений, в изобилии
порождаемых СМИ, и люди начнут высказываться о своих подлинных
проблемах и страданиях.

Но при этом Бурдье предупреждает против того, чтобы отдать всю
инициативу интервьюируемому. В случае, если последний достаточно
образован и развит, он, вследствие естественного человеческого
страха быть объективированным и объясненным, "выдаст" социологу
проникновенную стилизацию под какое-нибудь литературное
произведение, составляющее общий культурный багаж
интервьюирующего и интервьюируемого. В таком интервью каждый
будет немножко обманывать другого.

Дистанцируясь и от позитивизма, и от герменевтических изысков,
Бурдье заявляет, перефразировав Спинозу, что в ситуации интервью
в социологе должна родиться интеллектуальная любовь в
интервьюируемому, проистекающая из понимания его в его
необходимости. И тогда люди будут раскрываться, а их ответы на
вопросы станут попыткой в самих себе отбросить внешнее и понять
свои реальные беды и их истоки. Работа социолога оказывается
сократическим искусством помощи человеку, рождающему истину о
самом себе.

Понимая, социолог реконструирует социальную реальность, в
которой пролегает жизненный путь данного человека. Без такой
реконструкции понимание было бы невозможно. Против
позитивистского требования совершенно нейтральной фиксации
эмпирических данных Бурдье выдвигает требование, чтобы такая
фиксация опиралась на реалистическую теоретическую конструкцию.
Лишь когда социолог знает реальность, которую он собирается
исследовать, ему расскажут о ней.

Такая сократическая работа социолога, опирающаяся на
предварительное знание, противоположна многочисленным, якобы
совершенно нейтральным и объективистским "зондажам общественного
мнения", которые самими своими вопросами, продиктованными как
правило тем или иным политическим интересом, способны создать
видимость наличия общественного мнения по какому угодно вопросу.
Этот эффект затем усиливается фактом публикации результатов,
после чего наличие в общественном мнении соответствующего
вопроса становится свершившимся фактом.

Таким образом, если исследователь отказывается от
предварительной теоретической реконструкции реальности, он
попадает в зависимость от некритически принятых концептов.
Социология (в отличие от науки без ученых, каковой является
зондаж общественных мнений) сознает, что она должна выработать
средства, чтобы уже в самом своем вопрошании поставить под
вопрос все предварительно существующие конструкции, все
содержащиеся в головах как анкетирующего, так и анкетируемого
предпосылки, влияющие на ситуацию анкетирования, и все
бессознательные соглашения, на которых она основывается" (с.
1414).

Отказавшись от позиции нейтральной регистрации данных, Бурдье
открыто признает, что любая запись беседы есть на самом деле ее
перевод на другой язык. В самом деле, тут теряется интонация,
мимика, жесты, вследствие чего записанное слово может значить
совсем не то, что произнесенное. Упоминается прическа одной
мелкой служащей, которая говорила о ней больше, чем все ее
слова, но которую невозможно же приложить к публикуемому тексту.
Остается только явно признать, что публикация есть перевод
интервью на другой язык, что и было сделано, когда интервью
готовились к публикации. Публикация неотделима от анализа. В
частности, интервью были разбиты на части, озаглавлены, местами
сокращены.

В качестве особой проблемы отмечается подготовка к публикации
интервью сторонников Национального Фронта: как передать и
объяснить их расистские рассуждения, не оправдывая одновременно
расизма?

Подытоживая свои методологические размышления, Бурдье говорит,
что социология прежде всего должна быть в состоянии сделать
своим объектом самое себя.

В заключении подчеркивается огромное политическое и социальное
значение освобождения от предвзятых мнений, насаждаемых СМИ.
Тут - задача социологии как науки. В самом деле, мир политиков и
технократов все больше замыкается на самом себе, А опросы
общественного мнения постоянно продуцируют иллюзию, что все
общество разделяет их проблемы и представления. Подлинно
демократическая политика должна прежде всего найти средства
вырваться из этого круга представлений.

Социология, подобно настоящей медицине, должна описывать те
социальные беды и болячки, которые еще не видны, и до того, как
они начнут нарывать. Конечно, нельзя обманываться относительно
возможной эффективности социологических знаний, однако нельзя и
отчаиваться: то, что социум сам создал, он сам может, и
изменить.

Но тут дурную службу могут сослужить модные современные
философские теории, выступающие против тирании науки и разума.


З.А.Сокулер

---

От	Pout
К	Айша (03.03.2003 17:05:11)
Дата	04.03.2003 12:04:00

Тут выделю о методе социологии

---

Спасибо!хороший реферат

Айша сообщил в новостях
следующее:88464@kmf...
>
> На мой взгляд - сравнительно несложный текст, вводящий в тематику и
хорошо показывающий, что человек
> действительно работал с огромным, реальным, больным материалом и
развивал теорию для того, чтобы этот
> материал понять, а не интелегуйского умствования ради. Академические
словоблуды, коих прорва, вызывают
> заслуженное недоверие, но Бурдье как раз не таков был, и это хотелось
бы подчеркнуть сразу.
>
Сейчас хочу только сказать, что описание работы " с материалом"
обобщает весь огромный опыт Бурдье, на котором и построены его
обобщающие работы. Например, одна из главных книг"Практический
смысл"(1980., англ перев.1990,русск.-2001) построена так -первая часть
теоретическая, вторая - "практическая". Очерки второй части основаны на
работах Бурдье,первой из них был опыт именно такого "вживания в
материал" в Кабилии, в Алжире,в первичных слоях традиционного общества.
Никогда никаким другим способом не удалось бы получить такого
материала,кроме как вот такими "настроенными в камертон беседами за
жизнь" )это уже тогда все и отметили). Так же он работал и с другим
материалом. А результаты - капитальные работы, перва я из них-"Земля и
матримональные стратегии". Идея,развиваемоая в ней,обозначена словами
Маркса из "Критики полит.экономии". "Владелец майората, сын-первенец,
принадлежит земле. _Она_ его наследует". И другие работы выстроены из
"практики",умело "ре-конструированной" усилиями социолога. Прям путь
"единства теории и практики" по модели ---"Положение раб.класса"->
DasKapital ->"Критика Готской программы"
Эта работа на кабильском мат-ле и часть теор.очерков из
LeSens Pratique есть на сайте бурдье.народ.ру(всей книги еще нет.
Второй очерк на беарнском мат-ле -а ля"Работы и дни"Гесиода,крестьянский
календарь. Я недаром про календарь там вспомнил). Весьма и весьма
рекомендую . И кое-какие еще. Такая , вероятно, реинкарнация дедушки
Маркса в неожиданном облике беарнца-социолога. Бурдье внешне в самом
деле оч.похож на АленДелона. Чего не бывает...


> 2000.01.008. СТРАДАНИЯ МИРА.
> Такое исследование поднимает сложную методологическую проблему.
> Может ли социолог соблюдать спинозовскую максиму: "Не смеяться,
> не плакать, но понимать?" Чтобы понимать, надо вчувствоваться.
> Но одновременно социологическое исследование предполагает и
> объяснение, для чего нужно дистанцироваться и отнестись к
> изучаемому случаю просто как к объекту исследования. Социолог
> должен то мысленно ставить себя на место интервьюируемых, то
> напоминать себе о методологической неправомерности такой
> подстановки. Исследователю необходима объективизирующая
> дистанция, которая должна сочетаться с пониманием и быть, по
> выражению Бурдье, "участвующей объективацией" (objectivation
> participante).
>
> В заключение Бурдье обсуждает методологические проблемы
> взаимодействия интервьюера и интервьюируемого в социологическом
> исследовании. Многочисленные публикации, посвященные технике
> анкетирования, упускают, по его мнению, главное. Это объясняется
> их верностью позитивистским методологическим принципам. Сбор
> социологической информации понимается по аналогии со строгими
> методами точных наук. Не осознается, что такая аналогия может
> быть чисто внешней.
>
> Имея за плечами несколько десятков лет опыта анкетирования,
> Бурдье пришел к необходимости явно признать, что анкетирование,
> при всем его отличии от обычной человеческой коммуникации,
> является тем не менее социальным взаимодействием, различные
> параметры которого влияют на получаемый результат. Этим оно
> принципиально отличается от сбора эмпирической информации в
> точных науках. Традиционное различение количественных методов в
> социологии (использование анкеты) и качественных (использование
> интервью) только затемняет это фундаментальное обстоятельство.
>
> От социолога это постоянно требует "рефлексирующей рефлексии"
> (с. 1391): он должен отдавать себе отчет в том, каким образом
> социальная структура данного акта коммуникации влияет на ее
> результат. При анкетировании социолог начинает игру и навязывает
> ее правила. С точки зрения анкетируемого, они могут выглядеть
> произвольными или оставаться непонятными (пример: людей, чьи
> доходы ниже прожиточного минимума, приходящих за государственным
> пособием, подвергают социологическому опросу, в котором более
> 300 вопросов, среди которых, например, такие как: Страдаете ли
> вы бессонницей? Каково ваше хобби?). Неравноправие партнеров в
> подобной коммуникации часто подкрепляется и социальным
> неравенством, если анкетирующий занимает более высокое
> социальное положение, чем анкетируемый, в частности, обладает
> большим лингвистическим и символическим капиталом.
>
> Осознавая искажающий эффект самой ситуации анкетирования, Бурдье
> ставит задачу максимально устранить присутствующее в такой
> коммуникации символическое насилие, и, соответственно, его
> искажающее воздействие на результат. Методическое искусство
> социолога в этом плане - человеческое искусство слушать. При
> этом нельзя и упустить нить ведения разговора, и управлять им.
> Речь идет о том, что надо так направить разговор, чтобы создать
> для человека возможность высказаться; с помощью социолога
> отыскать истину о самом себе.
>
> Произвольные вопросы социолога вызывают у анкетируемого
> определенную человеческую реакцию, определенный ответ,
> исторгнутый самим вопросом. Это - не информация, но артефакт
> опроса. Особенно богаты такими артефактами зондажи общественного
> мнения. С помощью определенных вопросов нетрудно создать
> видимость наличия общественного мнения по вопросу, о котором
> люди до того и не помышляли.
>
> Чтобы избежать эффект символического насилия в опросах, Бурдье
> часто поощрял своих сотрудников брать интервью у знакомых или
> тех, кому они могли быть порекомендованы через общих знакомых.
> В самом деле, социальная близость и знакомство являются главными
> условиями "ненасильственной" коммуникации. В таком случае сразу
> возникает согласие относительно неявных предпосылок,
> определяющих форму и содержание разговора. А социальная близость
>
> Это предполагает хорошее знание среды и условий, в которых живет
> данный человек, предполагает огромный социальный опыт. И,
> действительно, большинство опубликованных интервью являются
> только моментами серий бесед и длительного изучения
> соответствующих условий и ситуаций. Но все эти знания окажутся
> бесполезными, если социолог не будет, обладать подлинным
> вниманием к другому человеку. Только тогда в ситуации беседы
> прорвется плотина общих слов и ходульных объяснений, в изобилии
> порождаемых СМИ, и люди начнут высказываться о своих подлинных
> проблемах и страданиях.
>
> Дистанцируясь и от позитивизма, и от герменевтических изысков,
> Бурдье заявляет, перефразировав Спинозу, что в ситуации интервью
> в социологе должна родиться интеллектуальная любовь в
> интервьюируемому, проистекающая из понимания его в его
> необходимости. И тогда люди будут раскрываться, а их ответы на
> вопросы станут попыткой в самих себе отбросить внешнее и понять
> свои реальные беды и их истоки. Работа социолога оказывается
> сократическим искусством помощи человеку, рождающему истину о
> самом себе.
>
> Понимая, социолог реконструирует социальную реальность, в
> которой пролегает жизненный путь данного человека. Без такой
> реконструкции понимание было бы невозможно. Против
> позитивистского требования совершенно нейтральной фиксации
> эмпирических данных Бурдье выдвигает требование, чтобы такая
> фиксация опиралась на реалистическую теоретическую конструкцию.
> Лишь когда социолог знает реальность, которую он собирается
> исследовать, ему расскажут о ней.
>
> Такая сократическая работа социолога, опирающаяся на
> предварительное знание, противоположна многочисленным, якобы
> совершенно нейтральным и объективистским "зондажам общественного
> мнения", которые самими своими вопросами, продиктованными как
> правило тем или иным политическим интересом, способны создать
> видимость наличия общественного мнения по какому угодно вопросу.
> Этот эффект затем усиливается фактом публикации результатов,
> после чего наличие в общественном мнении соответствующего
> вопроса становится свершившимся фактом.
>
> Таким образом, если исследователь отказывается от
> предварительной теоретической реконструкции реальности, он
> попадает в зависимость от некритически принятых концептов.
> Социология (в отличие от науки без ученых, каковой является
> зондаж общественных мнений) сознает, что она должна выработать
> средства, чтобы уже в самом своем вопрошании поставить под
> вопрос все предварительно существующие конструкции, все
> содержащиеся в головах как анкетирующего, так и анкетируемого
> предпосылки, влияющие на ситуацию анкетирования, и все
> бессознательные соглашения, на которых она основывается" (с.
> 1414).
>
> Отказавшись от позиции нейтральной регистрации данных, Бурдье
> открыто признает, что любая запись беседы есть на самом деле ее
> перевод на другой язык. В самом деле, тут теряется интонация,
> мимика, жесты, вследствие чего записанное слово может значить
> совсем не то, что произнесенное. Упоминается прическа одной
> мелкой служащей, которая говорила о ней больше, чем все ее
> слова, но которую невозможно же приложить к публикуемому тексту.
> Остается только явно признать, что публикация есть перевод
> интервью на другой язык, что и было сделано, когда интервью
> готовились к публикации. Публикация неотделима от анализа. В
> частности, интервью были разбиты на части, озаглавлены, местами
> сокращены.
>

---

От	Pout
К	Pout (21.02.2003 20:25:41)
Дата	02.03.2003 12:58:58

Логики практики.. Жизнь "на грани" и искусство выживания ч.2

---

Мир, где все знакомы

Мир Е.Г.Киселевой - это мир где все друг друга знают. Теснота, плотность
массы, многолюдье почти телесно ощущается. Расстояния близки. Все
знакомы, все в курсе "подробностей жизни": "Ильяниха Д.С., Колбасиха
Е.Н. бандурша Варька" [[ЦДНА, фонд 115, ед. хр. 2, л. 63.]]. Вокруг
Е.Г.Киселевой незнакомых мало. Всех, о ком она пишет, она знает по
имени, называет адреса, девичьи фамилии: "Шура Никитина помповара, Мария
Щербина официанткой, Марфуша Кисловская Буфетчицой, а потом бросила
Буфет перешла официанткой, ее прислала Комсомольская ячейка в столовую
до нас Недоступ Тоня была нароздачи, а тогда вышла замуж за Мороза Федю,
и ее фамилия изменилася, Житюкова Фрося. а потом вышла замуж фамилия
изменилася Клепхтор стояла на роздачи и судомойку подменяла [[Там же,
ед.хр.3, л.56.]].Что бы ни случилось, тесно обступают люди, которые
знакомы с ситуацией и легко "понимают".: "Одно время мы вдвоем пошли в
Первомайку на рынок и я начала скупляться и упала у меня был первый
приступ люди обступили смотрят как на зверя какого, а некоторие женщины
сказали ему пригорни к-сибе она потеряла сознание а ты негодяй смотриш
от хорошей жизьни упала, и началися у меня приступы" [[Там же, ед.хр.1,
л. 59.]].

Человек, на первый взгляд неизвестный, оказывается знакомым знакомых или
родственников. "Когда я приехала сриди ночи с детьми в Калиново слезла
из брички и пошла до первой попавшей хаты постучала к людям, эти люди
оказалися знакомые мне моего мужи Киселева Гавриила Дмитриевича по
работе телефонистка Сорокина Валя..."[[ЦДНА, Фонд 115, ед. хр. 1,
л.10-11.]] Но даже если человек незнаком, ему стараются объяснить то,
что непонятно как бы вводя в свой круг.

Круг родни широк: родные - все, кто близки по крови, включая двоюродных
и троюродных, дальних. Сюда же входят кумовья и мужья: первый и второй,
родной и неродной (т.е. первый и второй), кумовья. Здесь свято
соблюдаются обычаи и ритуалы. Стыдно не прийти на похороны, даже если
при жизни ты был с тем, кого хоронят, в ссоре "на всю жизнь". Соседи
принимают активнейшее участие в жизненных перипетиях семьи, например,
знают, как и во что одели покойника.

Власть здесь тоже своя. "Начальников" знают в лицо: "зашли начальник
милиции Помазуев Николай Иванович, Шароваров Николай Стипанович и Ляхов
Тимофей" [[Там же, ед.хр.1, л.78-79.]]. Круг социальный узок, сети
взаимозависимости коротки. Если попробовать нарисовать карту того
пространства, в котором протекает жизнь Е.Г.Киселевой, то что мы на нее
нанесем? Дома родственников и соседей, магазин и рынок, кладбище и
больницу, Милицию, "третью улицу", куда скрываются от разбушевавшегося
мужа, да Симафорную, улицу - род преисподней, куда как "во Ад"
спускаются сошедшие с правильного пути мужчины и женщины: изменившие
мужья, женщины легкого поведения, отсидевшие. Уже во второй половине
жизни Е.Г.Киселевой на этой карте появляются сберкасса и Телевизор.

Порою складывается впечатление, что жизнь протекает за пределами
всеобщей общественной связи, и сообщество, где живет Е.Г.Киселева, в
длинные социальные связи не включено. Тем не менее, и они присутствуют:
Брежнева с Терешковой призывают, как господа Бога, для разрешения
проблем, которые не решаются в ближнем кругу. Во всяком случае,
сегментарная и органическая социальная связь явно преобладают над
функциональной и механической.

Основное поле взаимодействий - минисообщество. Читающий документ многое
узнает о жизни в нем: о привычках сна и еды, о трехсменке и крестьянском
циклическом времени, о буднях и праздниках, рождениях и похоронах. Новом
годе, днях рождения, Пасхе и Рождестве, которые на равных с Восьмым
марта и Первым Мая. О жизни в крестьянской избе, пятиэтажках и в
барачных жилищах: "каридор был длинный у какой комнате живет Нинка а у
Нинки жила на квартире эта Мария любовница моего мужа"[[Там же, ед.хр.1,
л.51.]]. Мы узнаем о любви, о браке, о детях, о судьбе, о туалетах на
дворе и привычках сексуальности. И конечно же о еде: о ритуальных
праздничных и вообще любимых блюдах, о пирогах, борще и прочем: "яички
свяченые, суп с гречкой и роспичатала рыбную консерву, соленые огурци,
паска нарезаная" [[Там же, ед. хр.2, л.64.]], да еще "много водьки и
конечно самогончик" [[Там же, ед.хр.2, л.15.]]. А вот - меню
поминального обеда: холодец, сельдь, колбаса, картошка с мясом, мясной
салат.




{ Далее...}

....

http://www.a-z.ru/women/texts/kozlovar-6.htm
Логики практики

В тексте Е.Г.Киселевой обнаруживается целая палитра кодов, которые можно
представить как "правила", в соответствии с которыми она живет. Они
актуализируются как тактики. Эти коды, будучи во-площенными, составляют
ее габитус.

Мы достаточно легко их выделяем именно оттого, что текст Е.Г.Киселевой -
не произведение. Здесь - то, что сказалось само, что подсказала
социальная и индивидуальная история, образ мира и себя, который
возникает у пишущего спонтанно. Как и любой другой текст, данный также
является продуктом диалогов не столько различных видов письма, сколько
кодов практических. Вопрос в том, каков характер этого диалога, каковы
его особенности.

При внимательном вглядывании в текст обнаруживаешь, что один из
возможных способов способов членения "нерасчленяемого", казалось бы,
текста - по пословицам, которые завершают "суб-нарративы". Пословица и
присловье - официальные репрезентации принципов практики, объективации
способов действия "в словах", модели восприятия мира. Они задают сам
способ понимания и оценки происходящего, мораль, согласно которой
судятся события жизни мини (и макросообщества), выступают
"объяснительный принцип". Пословица, авторский текст, ставший половицей,
миф старый и новый выступают на равных.

Вот ряд примеров отсылок к пословицам и присловьям: "Ну и ждем
учерашнего дня как говорится в пословици" [[Там же, ед.хр.2, л. 29.]];
"наверно этот человек не видел смаленого зайца, как говорится у
Пословице" [[Там же, ед. хр.2, л. 87.]]; "хочить укусить да поглубже да
покрепче, сламаеш зубы товарищ Мария, кусай меня за заднее место оно
завоняет и ты больше кусать небудиш, какая дотошнотная Женщина я и то
молчу, а она дает знать что непутевая девушка была, ждала хлопца у чужой
женщины и еще выпливает как гамно у ведре на верьх, отето тихоня
бесовесная [[Там же, ед. хр. 2, л. 80.]]; "отрезана скыба от хлиба
типерь ее не притулиш, прийдеш до родных дадут покушать хорошо скажи
спасиба, анедадут и то хорошо" [[Там же, ед.хр.3, л. 5.]], "как
говорится Жинка пока Борщь сварит сем раз мужика обманит" [[Там же, ед.
хр. 3, л. 50.]]. Вот - отсылка к литературному тексту (единственная):
"Есть песня которую сочинил Тарас Григорьевич Шевченко. Люди горю
непоможуть а скажуть ледащо так и мое горе наболевшое некому ненужно
даже своему по крови" [[Там же, ед. хр 2, л. 25.]]. Вот образец
мифологизации Ленина, когда Ленину приписываются слова апостола Павла
"кто не работает тот и не ест": "Ленин, говорил хто работает тот и ест"
[[Там же, ед.хр.3, л.8.]]. А вот - свидетельство превращения текста
советской песни в пословицу: "К сожалене день рождения только раз в
году. я включила музику. одиночество меня немучило" [[Там же, ед.хр.3,
л. 50.]].

Главные, ключевые коды в нарративе Е.Г.Киселевой связаны с нарративами
традиционного знания, т. е. с пословицами и присловьями. Сам тон их -
обязывающий. А кто именно обязывает - не всегда понятно: семья и род,
женская часть семьи, общечеловеческая мудрость, превратившаяся в набор
прописных истин. Е.Г.Киселева воспринимает этот код как
"природно-естественный", в нем она как дома. Именно через этот код она
обращается к компендиуму вненаучного традиционного знания, к формам
"наивной теории"[[Барт Р. S/Z. М., РИК "Культура", Изд-во Ad Marginem,
1994. С. 32-33. Как пишет Р.Барт, "Все высказывания, принадлежащие
культурному коду, суть имплицитные пословицы; все они излагаются в том
обязывающем тоне, с помощью которого дискурс выражает всеобщую волю,
формулирует требования общества и придает своим утверждениям характер
неотвратимости и неизгладимости" (с. 118).]]. Она спонтанно распознает
те выражения, которые она способна практически воспроизвести, то, что
наделено силой объективации ее практики. Е.Г.Киселева не подтверждает
"истины практики", она просто пользуется ими.

Люди-члены сообщества, к которому принадлежит Е.Г.Киселева, верят в
порчу и сглаз. Органическим элементом городской жизни продолжают быть
архаические магические ритуалы. Е.Г.Киселева легко читает такое,
например, послание: "Нафторой день устаем утром у нас на порок выложен
крест из камню и положин ломик говорю Митя иди посмотры какая нам
благодарность" [[ЦДНА, фонд 115, ед. хр. 1, л. 55.]]. Крестом и ломиком
обозначена угроза. Она следует обычаю, в соответствии с которым первый
раз к только что родившемуся ребенку следует идти с курицей. Текст
свидетельствует о присутствии целого ряда стеpеотипов культуpы и
аpхетипов подсознания, вообще монолитных массивов знания, котоpые
обеспечивают непpеpывность восходящей к архаике тpадиции.

Приметы выступают способом интерпретации повседневных взаимодействий и
легитимации собственных действий. Е.Г.Киселева приходит к в дом сына и
обнаруживает, что невестка метет пол: "а Мария взалася заметать комнату
а я сказала когда я уйду тогда заметеш, а ты хочиш меня вымест
изквартири так, говорят в народе, когда чужой человек зашол в комнату то
ненада заметать значит выметает из квартиры меня, да хотя намочи хоть
Веник, а то пиль летит вглотку и на стены а она мне в ответ неуказивайте
сама знаю, а раз знаеш то что заметаеш сухим Веником подимаеш пыль, я
поняла, что ей затошнило моей снохе, что я пришла все напротив говорить
мне, наверно испугалася что даст тарелку супу свекрухе покушать" [[Там
же, ед. хр.3, л. 14.]].

Коды эти, воплощенные в нарративе, большей частью пришли не из книг.
Наша героиня романов не читала. Однако уже вышеприведенный ряд
свидетельствует, что письменные коды также присутствуют. Е.Г.Киселева не
является "читателем". Чтение она считает делом в общем-то никчемным и
пустым: "Грамотная усT читает книги, газети романы газеты, ... а потом
... ходит больная целый день и злая как пантера..." [[Там же, ед. хр. 2,
л. 3.]]. Тем не менее она находится в поле воздействия различных
дискурсов: бытовых, социолектных, пропагандистских и даже научных.

Невозможно утверждать, что письменные коды не попадают в текст
Е.Г.Киселевой. Во-первых, она научилась читать и писать в школе.
Например, она тщательно выписывает даты. В одном месте рукописи она сама
указывает, что этому научили ее в школе:"помню я писала робота робота
заголовой в тетради работа такое то число а год 21, 22, 23, 24, 25 год
это нас учила учительница" [[Там же, ед. хр. 3, л. 74.]].Во-вторых
(главным образом во второй половине жизни), она много слушает радио и
смотрит телевизор, где многие тексты, как известно, являются результатом
предварительной письменной подготовки.

Текст Е.Г.Киселевой можно интерпретировать как свидетельство мастерства
в искусстве жизни, искусстве жизненной игры, в мастерстве по части
таксономий. Кажется, что она действует по принципу "everything goes"
("делай что хочешь", все дозволено"), который использовал П.Фейерабенд
применительно к методологии научного познания[[См.: Фейерабенд П. Избр.
труды по методологии науки. М.: Прогресс, 1986, с. 498-499.]].

С этой точки зрения любопытно обратиться к смешению кодов врачевания.
Е.Г.Киселева много говорит о "нервах". Она нервничает, ходит к
нервопотологу. У нее "нервная система росшаталася дальше некуда" [[ЦДНА,
ф. 115, ед. хр. 3, л. 52.]], у нее "была потрясена нервная система"
[[Там же, ед. хр. 3, л. 77.]]. Она лечит ожог "импортной мазю"[[Там же,
ед. хр. 3, л. 83.]], а давление уколами. Но помимо этого она читает
Отченаш и пьет свяченую воду, а также использует траволечение: "все хочу
пойти в больницу да нет сили лечуся сама дома, заварила зверобой
шепшину, кукурузные рыльца. хвощь и немножко бессмертника..."[[Там же,
ед. хр. 2, л. 15.]]. Она ходит "до Бабки лечится почти каждый день"
[[Там же, ед. хр. 3, л. 31.]]. "Принцип" отсутствует, используется все,
что под рукой: народная так народная медицина, официальная, так
официальная.

Е.Г.Киселева не ходит в церковь, но молится любимому православному
святому Николаю-угоднику: "Всигда молюся Николай угоднику святому и
прошу прощения хотя у Церкву и не хожу"[[Там же, ед. хр. 3, л. 56.]].
Новые обычаи, казалось бы друг другу противоречащие, органически
объединяются: "на Кладбище ..., как обычно выступала женщина из
похоронного Бюро, читала панахиду сичас такой обычай, без Батюшки
хоронят, значит панахиду читает специальный человек нанимают "[[Там же,
л.53.]].

Еще одна оппозиция, стороны которой легко друг с другом меняются: код
отвественности (за детей) и код судьбы как снятие с себя
ответственности. Текст дышит воздухом судьбы как ощущения необходимости
случайного[[См.: Гаспаров М.Л. "Письмо о судьбе" Александра Ромма
file://Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994.]].

Е.Г.Киселева легко обращается к двусмысленному языку правила: известно,
что пословицы дают противоположные рецепты по одному и тому же поводу.
Она использует наличный язык морали дабы объяснить практики, которые
подчиняются совершенно иным принципам (с точки зрения исследователя).
Она воплощает своего рода "ученое незнание"как тип практического знания,
не опирающегося на знание собственных принципов. Она легко производит
неточный, но систематический отбор пригодного для данного случая всего,
что содействует продолжению хода повседневной жизни.[[См.: Bourdieu P.
The Logic of Practice. Stanford, Stanford Univ. Press, 1990, p. 99,
102-103.]].

Переходя к жизни в городском обществе, Е.Г.Киселева где робко, а где с
поражающей "естественностью", начинает пользоваться новыми кодами,
понимая и не понимая. Она как бы обращается к новому компендиуму:
использует фразы казенные, книжные.

Кроме того, вопрос не только в том, что текст является продуктом
диалогов различных кодов. Особенно интересны куски текста, в которых не
обнарживается отсылок к известному коду или виду письма, где отсутствует
укорененность как в народной, так и в идеологически-пропагандистской,
книжной модели. Брейгелевские картины получаются.. "...я все помню,
сколько было набито людей, верней Салдат в нашему огороде, лошадей много
люди в чTрних накидках видеть донские солдаты в Новозвановки" [[ЦДНА, ф.
115, ед. хр. 2, л. 73.]]. Или еще: "Сижу вяжу коврики из тряп`я, слишу
по радиво поют песню. степом степом, мать ждет салдата где там дождется
солдата из такого боя, как было в 1942 году. На передовой у Войну я
вылезла из окопа после боя. наши отбили от немцев Новозвановку был
сильный бой, те салдаты когда мы бежали в Блиндаж, немецкие салдаты
тянули телефонную проволоку, а ещT один солдат взял моего рибенка и
подал мне в Блиндаж, но я его боялася думала застрелить нас, но обошось
без страха он нас нетронул, после их, заняли наши, сколько после боя
набитых людей было, што овци лежать после пасбища отдыхают, хлопци
радисты Немецкии и Наши хто ещT живой а раненые кричать спасите страшный
суд. Учера мне сын Анатолий прислал письмо и фото из сибя я наниво
смотрю он в форме милицейской старший летенант созвездочкамы на питлицах
поставила перед собой на столе и смотрю сколько таких, молодых людей
погибло в Отечественую Войну. начиная из 41 по 45 г. и невижу за слезамы
ничиво как только жалко дитей и вобще родных" [[Там же, ед. хр. 2,
л.88-89.]].

Так или иначе чтение позволяет распознать, что знание, которым владеет
Е.Г.Киселева контекстуально, ситуационно, что оно зависит от социальной
локализации (гендер, класс, социальная группа). Мы видим, каким образом
жизнь социально конструируется через множественность социальных сетей, в
которых движется человек.

Транзитивность и жизнь "на грани"

Сюжеты, связанные с жизнью Е.Г.Киселевой в Первомайке, т.е. поселке
городского типа, а затем городе Первомайске - симптоматика уже другого
типа социальности, в которой, тем не менее, черты традиционного общества
сильны. Текст полнится свидетельствами транзитивности общества,
транзитивности человека.

Читатель уже заметил, что некоторые слова Е.Г.Киселева упорно пишет с
заглавной буквы. Это слова, обозначающие вещи значимые, важные. Наряду с
Маером (майор) и Матросом, Участковым и Алкоголиком, Евреем Минстером с
заглавной буквы пишутся Город и Война, Армия, Военкомат, болезнь
Епелепсия, Телевизор (Цветной Телевизор) и Приемник, Шифанер (шифоньер)
и Тримо (трюмо). Шахта, Ешалон, Ботинки и Немец, Отрезвитель, Милиция,
Дом-пристарелых, Брюки, Туфли и Тунеядцы, Новое Отец, Муж, иногда Мама,
а также Жизнь и Водка. Что это значит? Разные ситуации, представленные в
записках, подсказывают разные трактовки. Правило обозначения невыводимо.
То кажется, что заглавная буква может свидетельствовать о том, что таким
образом названные вещи и явления являются для Е.Г.Киселевой живыми.
Жизнь видится пронизанной магическими токами, а мир одушевлен и
заколдован (По мысли Ю.М.Лотмана, здесь "возникает смысловая граница,
которая играет основополагающую роль в социальном, культурном,
космогоническом и этическом структурировании мира"[[См.: Лотман Ю.М.
Культура и взрыв. М., Гнозис, изд. группа "Прогресс", 1992, с.56.]]). В
других случаях кажется, что так обозначены не люди, но духи отношений и
ситуаций, некие отвлеченные понятия, а ряд их видится пантеоном богов. А
то "слова" представляется возможным трактовать как систему топосов на
когнитивно-нормативной карте. А если это так, то наша героиня пребывает
в обществе традиционном.

Одновременно записки фиксируют, например, ступени овладения новыми
"жизненными приемами", новыми средствами деятельности и коммуникации,
через которые Модерн входит в мир повседневности. "Поехала искать своего
мужа Гавриила. Села на станции Попасное и поехала в Святошено по розыску
дали мне адрис. Приехала в Святошено правда сказать, я незнала до войны
как ехать сроду негде далеко неездила но паровоз довез" [[Там же,
ед.хр.1, л. 19-20.]]. Вообще в прочитанных мною записках и воспоминаниях
людей, принадлежащих к поколениям 1910-1920 г.г. рождения, момент
поражающей встречи с поездом, как правило, фиксируется. В записках
Е.Г.Киселевой речь идет уже о конце 40-х гг. Именно тогда наша героиня
впервые попадает в большой город, в Киев: "...подехали к этому дому я
зроду не видила такого большушчего дома, куда заходить не знаю дверей
много етажей много, комнат много, черт его знает, что делать и куда
заходить в какые двери, первый раз в жизни выжу все это, висит телефон
наборной и что с ним делать незнаю, как набирать когда я зроду не
держала телефонную трубку в руках. Заходит солдат а я стою и плачу. Чиво
вы плачите я не знаю как обращатся с телефоном, и куда звонить а что вы
хотите я ему подробно розказала он взял у миня адрис военной части, и
стал звонить набрал номер было шесть часов вечера" [[Там же, л.
22-23.]]. К концу жизни телефон - атрибут ее повседневности. Сравнение
"раньше" и "теперь" присутствует постоянно. Она входит в новый мир через
мимезис: от практики к практике, без опосредования дискурсом. А, быть
может, мир в нее входит...

В сообществе, в котором живет Е.Г.Киселева, еще не сформирована область
приватности. Человек здесь никогда не бывает один. Одиночество
воспринимается как страдание. Ценность приватности еще явно не возникла.
Большой интерес представляет отрывок о Телевизоре: "...у комнате нету
никово одна как волк... что делать? Одиночество страшное дело, а тут ещT
погода туман дощь, сыро непойти куданибуть, ни в комнате сидеть, да
спасибо человеку который выдумал Телевизор, радиво. Я включила радиво
этого мало, я включила и Телевизор говорить на всю комнату кричит и там
и там как бутто-бы, у меня в комнате много людей да ещT по Телевиденю
передавали концерт песни и танци хоровые я стала подпивать, ох лехка
лехка коробушка "коробейники" и мне стало весело на душе какую знаю
песню подтягиваю одиночество это гроб с музикой, а тем более зимнее
время" [[Там же, ед.хр.2, л. 62.]] Телевизор как бы переносит ее на
деревенские посиделки. Бессонные ночи наедине с чистым листом бумаги для
Е.Г.Киселевой - первые опыты одиночества, которого приносит
удовольствие, смешанное со страданием: "Я пишу потому, что свободно
льется из моей души эта рукопис о моей жизни." [[Там же, ед. хр. 2, л.
32.]]

Многое Е.Г.Киселевой неведомо. Например, код биографии, который
считается общепринятым (так, в частности, считают специалисты по
биографическому методу). Рукопись свидететельствует, что Е.Г.Киселева не
в состоянии выстроить нарратив в соответствии с линейным временем, в то
время как биография пишется во временной последовательности. Текст и
пишущий пребывают в локальном времени, не отделенном от места. Состояние
переходности, в котором пребывает описываемое минисообщество, связано с
тем, что жизнь его протекает "на грани": жизни/нежизни,
общества/необщества.

В тексте Е.Г.Киселевой несколько раз повторяется рассказ о том, как она
еще маленькой девочкой погубила тяглового быка, от которого напрямую
зависело продолжение жизни семьи"[[Там же, ед. хр. 3, л. 60-62.]].
Обычная крестьянская жизнь... С одной стороны, вроде бы стабильная и
ритмичная, с другой, всегда "на грани"[[Характеристику крестьянского
существования как бытия "на грани" см.: Великий незнакомец. Крестьяне и
фермеры в современном мире /Сост. Т.Шанин. М.: Прогресс-Академия,
1992.]]...

Вот еще случай балансирования на грани жизни и смерти: "вот что-то было
толи революция толи Война немогу описать была маленькая нас у родителей
было четверо Нюся, Вера, Ваня и я, и Виктор родился в х.Новозвановки. Я
еще помню там на Картамыше, сидели на печки замерзали ни топить ни
варить нечиво было чуть неподохли с голоду была зима суровая сидим ждTм
смерти, и вдруг под`ежает бричка с упряжю лошадь, мы все к окну а Дядя
Гриша маменной систры муж Даши еT звали Даря оны по нации молдоване,
приехал по сугробам холоду лошадь угрузает по колено в снегу прывез.
мешок муки дров, угля на брычки, ну тут мы и пооживали. все. Отец
ростопил печку, Мама напикла пышок и накормила нас всех Дяди Гришы давно
в живих нет, царство ему небесное" [[Там же, ед. хр. 3, л. 68-69.]].
Почти умерли, но "пооживали"...

А вот еще одна ситуация, уже времен войны, которую можно счесть
экстремальной: "Живу из сестрой, Верой потом посорилися и я ушла в
пустую хату взяла у пустой хате сибе кровать, стол, а из камню зделала
табуретки, нарвала травы на кровать и стуля наложила в место постели и
живу из детьми сама. в одно прикрасное время получаю письмо незнакомый
почирк за моего мужа, пишет мне незнакомая женщина, ваш муж стоит у меня
на квартире а она сама Деректор школы. здравствуйте незнакомая Женя, Ваш
муж Киселев Гаврил Дмитриевич женился на молодой жине Вере и купил сибе
сапоги за 400 руб., и купил патифон за 300 руб. вернея тогда все
сщиталося на тисячи розвлекать свою шлюху. Как мне было обидно я так
плакала, и пригортвала к сибе своих детей. что мне делать куда диватся
не одется не обутся, и голодние..."[[Там же, ед. хр. 1, л. 17-18.]].

Это состояние "на краю" в жизни Е.Г.Киселевой повторяется много раз: и
до колхозов, и при колхозах и, конечно, во время войны. "У пустой
квартири не было ничиво но стояла кровать на сетки а стол я взяла у
другой квартире, стуля поделала из камню и нарвала травы на каменные
табуретки и на кровать положила ребTнка на траву, небыло никакой постели
спала из детьми как свини, а когда ишла рвать траву для коровы то
рибенка ложила в корыто драное нашла на мусорнику и перевязывала стежкой
или чулкой что-бы невыполз из корыта, а сама уходила готовить сено на
зиму для коровы" [[Там же, ед.хр.3, л. 66-67.]].

Война и голод, туберкулез, гибель братьев - одного на фронте, другого в
немецком плену, гибель отца с матерью... Смерть - важное действующее
лицо исторической драмы советской истории. Опыт голода встроен в
тело[[Этот существенный фактор общественного развития не привлекает
внимания наших социальных исследователей. Приходится ссылаться на старую
работу: Сорокин П. Голод как фактор: влияние голода на поведение людей,
социальную организацию и общественную жизнь. Пг.: Колос, 1922.]].

Советские люди, на закате эпохи вспоминающие свою жизнь, как правило, не
удерживаются от сравнения "прежде" и "теперь". Причем неважно, сделали
они советскую карьеру и принадлежат к советскому среднему классу или
остались внизу, лишь переместившись горизонтально.

Новая мирная городская жизнь по сравнению с деревенским детством и
войной порою кажется чудом. "Мои родители говорили. Вот будит так что у
Москвы будит делатся, а мы будим видить ой мама что ты говориш неправду
в 1927-28 году. Мама ты невсвоем уме мы говорим дети, а она говорит да
да так говорят, и я вам говорю, а сичас вспоминаю маму права мама была,
по Телевизору всT видим и по радиво слишым, как усе справедливо, как мы
ушли далико от старого и пришли к Новому живем как господа, купаемся в
Ваннах за ниимением угля и дров в 5и-Етажках кушаем что хотим, одеваемся
хорошо, как живем хорошо еслиб воскресла моя мама посмотрелаб, все так и
есть как она говорила но только не пришлося ей до жить погибла у Войну"
[[Там же, ед.хр.3, л. 73-74.]]. Действительно, дистанция огромного
размера, если сравнить не то что с временами немецкой оккупации, но с
обычной повседневностью детства: "я ходила там-же в школу а школа была
рядом из Бабушкиной хатой, пойду раньше пока звонка нету залезу на Печку
и греюся, сижу, слухаю звонок, тогда ходили полубосия, жили бедно обутся
невчTм, кофта латка на латке тTплая. тогда бегу в школу слезаю из печки,
стоять на улице пака откроют Школу замерзаеш одни чуни на всю семью"
[[Там же, ед. хр 3, л. 73.]].

Сравнивая "прежде" и "теперь", они имеют ввиду несоизмеримо более
высокую степень онтологической безопасности жизни в 60-80-х г.г. по
сравнению с традиционным обществом и с обществом в состоянии войны.
Е.Г.Киселева принадлежит к поколению, которое очень хорошо помнит, что
такое повседневная опасность смерти и социального небытия. Недаром
постоянно она возврашается к военным воспоминаниям, к сцене гибели быка.



http://www.a-z.ru/women/texts/kozlovar-7.htm
...
[[Габитус - совокупность предрасположенностей поступать, думать,
оценивать, чувствовать определенным образом. Габитус - инкорпорированная
история индивида и группы, к которой он принадлежит. См.: Bourdieu P.
The Logic of Practice. Stanford^ Stanford Univ. Press, 1990, p. 53.

Действиями Е.Г.Киселевой управляют практические схемы, предписывающие
порядок действия, соответствующие принципы иерархизации, деления, сами
способы видения социального мира[[См. об этом. Бурдье П. Кодификация
file://Бурдье П. Начала. М.,1994, с.121-124; Барт Р. S/Z. М., РИК
"Культура", Изд-во Ad marginem, 1994, c.32-33.]]. Эти принципы - ее
инкорпорированное крестьянское прошлое. Она постоянно натыкается на то,
что принципы не работают, коммуникативная компетенция не помогает, а код
оказывается практически неприменимым. Записки Е.Г.Киселевой можно
воспринять как историю распада традиционных ценностей, обычаев, порядка,
лада, которые ничем другим не замещаются. Во всяком случае, вопрос о
новых кодах остается открытым. Диспозиции, определяемые габитусом,
наталкиваются на препятствия в процессе фунционирования, ибо они
объективно припособлены к условиям, которых больше не существует.
Диспозиции пережили социальные и исторические условия, в которых они
возникли.



Сам характер общественной связи свидетельствует, что, сообщество, в
котором живет Е.Г.Киселева, типологически принадлежит традиционному и
полутрадиционному обществу. Во всяком случае, те сюжеты, которые связаны
с детством и ранней молодостью, явно развертываются в обществе
традиционном.

И впечатления от прочитанных мною документов, и строгие статистические
данные подтверждают, что детство советских людей-бывших крестьян (а это
примерно 60% советского населения) протекало в мире традиционной
крестьянской социальности и культуры в состоянии слома, неважно идет ли
речь о конце 20-х, и о 30-х, даже о 50-х годах[[См.: Зайончковская Ж.А.
Демографическая ситуация и расселение. М.: Наука, 1991, с. 20. См. также
Рыбаковский Л.Л. Демографическое развитие СССР за 70 лет. М., 1988.]].
Описание колхозных стилей жизни заставляют ощутить, что колхоз - маска
общины. Как будто читаешь этнографические описания, причем классические,
вроде C.Максимова[[Максимов С. Нечистая, неведомая и крестная сила. М.:
Книга, 1989; Максимов С. Литературные путешествия. М.: Современник,
1986.]]. Общинная социальность разрушалась, но жизненные стили во многом
сохранялись.

Текст Е.Г.Киселевой как вариант воспроизводства повседневности советской
эпохи, позволяет ощутить, что переход к новым, уже "модерным" практикам,
осуществлялся постепенно. Здесь не наблюдается тех "обвалов", о которых
вещает нам Большая история.



Для Е.Г.Киселевой вопрос о том, чтобы "жить не по лжи" не встает. Она
этого "не проходила". Выживание - главная проблема и главная ценность.
Мы ощущаем правоту мысли, что общественное производство и
воспроизводство и есть выживание, что производство - деятельность,
реализующая жизненно значимые, практические цели. Е.Г.Киселева - прежде
всего человек выживший, вышедший победителем из множества ситуаций,
угрожающих жизни. Быть может, это один из мотивов писания записок. Я
думаю, что тот-же побудительный мотив можно обнаружить и у других
пишущих и записывающих. Записки советских людей - не просто записки
старых, т.е. тех, кого уже не интересует будущее, кто прекратил
"жизнестроительство" и просто живет. Это - "записки переживших
других"[["Миг, когда ты пережил других - миг власти. Ужас перед лицом
смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец... Ты
утвердил себя, поскольку ты жив" (Канетти Э. Человек нашего столетия М.:
Прогресс, 1990, с. 418-419).]]. Опыт жизни говорит Е.Г.Киселевой, что
все средства, направленные на продолжение жизни, хороши.

Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось стабильным до
тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были свидетелями и
помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из
жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых социальных
игр.






=========конец 2 части=========

---

От	self
К	Pout (02.03.2003 12:58:58)
Дата	02.03.2003 21:42:31

Re: Логики практики.....

---

Pout пишет в сообщении:88344@kmf...

> Действиями Е.Г.Киселевой управляют практические схемы, предписывающие
> порядок действия, соответствующие принципы иерархизации, деления, сами
> способы видения социального мира. Эти принципы - ее
> инкорпорированное крестьянское прошлое. Она постоянно натыкается на то,
> что принципы не работают, коммуникативная компетенция не помогает, а код
> оказывается практически неприменимым. Записки Е.Г.Киселевой можно
> воспринять как историю распада традиционных ценностей, обычаев, порядка,
> лада, которые ничем другим не замещаются. Во всяком случае, вопрос о
> новых кодах остается открытым. Диспозиции, определяемые габитусом,
> наталкиваются на препятствия в процессе фунционирования, ибо они
> объективно припособлены к условиям, которых больше не существует.
> Диспозиции пережили социальные и исторические условия, в которых они
> возникли.


что же пришло в замен? почему новые структуры повседневности, не обладая опытом выживания, опытом
смерти оказались неустойчивыми?

> Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось стабильным до
> тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были свидетелями и
> помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из
> жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых социальных
> игр.

чем же заменить "опыт голода и лишений, выпавший на старшие поколения" ((с) СГКМ)?
или опять, только на своём опыте, на лишениях и страданиях?
о ведь и сейчас их предостаточно, но общество настолько атомизировалось, настолько понизило
"проводимость беды", что беда касается только тех людей, к которым она пришла. Теперь, в нынешнем
тумане даже опыт голода, лишений и смерти не даст прежнего результата, результатом ныне является
просто умервщление, геноцид народа.

есть что-то по новому поколению?

---

От	Pout
К	self (02.03.2003 21:42:31)
Дата	03.03.2003 11:22:39

Re: Логики практики.....ч.3

---

self сообщил в новостях следующее:88371@kmf...
>
> Pout пишет в сообщении:88344@kmf...
>
> > Действиями Е.Г.Киселевой управляют практические схемы,
предписывающие
> > порядок действия, соответствующие принципы иерархизации, деления,
сами
> > способы видения социального мира. Эти принципы - ее
> > инкорпорированное крестьянское прошлое. Она постоянно натыкается на
то,
> > что принципы не работают
> > Диспозиции пережили социальные и исторические условия, в которых они
> > возникли.
>
>
> что же пришло в замен? почему новые структуры повседневности, не
обладая опытом выживания, опытом
> смерти оказались неустойчивыми?

да мы старых не знаем, если речь не о плетении слов, а о сути, о
единой, ясной теор.картине на основе"праксиса". Конвенция - "праксис",
пусть какая-то его версия,но уже не первое попавшееся под руку - такого
до черта. Тогда разговор становится предметным. То что кажется мелкими
"бытовыми" деталями и "непреднамеренными свидетельствами",начинает
"играть красками" и вписываться в общую единую картину. Поэтому я и
советовал прочитать (как раньше с физиологическими очерками
"Соловьевы -простая семья")и саму книгу, и ее "теор"сопровождение

>
> > Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось
стабильным до
> > тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были
свидетелями и
> > помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из
> > жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых
социальных
> > игр.
>
> чем же заменить "опыт голода и лишений, выпавший на старшие поколения"
((с) СГКМ)?
> или опять, только на своём опыте, на лишениях и страданиях?

ТОТ опыт не освоен, в ином ключе, кроме"разговоров со старшим
поколением на кухне",потому и не интериозируется (до уровня
"прошитости"габитуса-БИОСа) "нами".
Потому что мним себя... см. в конце

Читаем дальше

--------------

Этика выживания

Сообщество, в котором живет Е.Г.Киселева, выживает, используя испытанные
социальные техники и образцы, представленные наиболее зримо в формах
крестьянского повседневного сопротивления [[См.: Scott J. Weapons of the
Weak. Everyday Forms of Peasant Resistance. New Heaven; London, Yale
Univ. Press, 1985.]]. Здесь культивируются ценности равенства. не
столько в смысле переделения всего и вся, но в смысле права каждого на
существование, на жизнь. Здесь сохраняется род моральной экономики,
что-то вроде крестьянских "кусочков", когда голодному соседу отрезается
кусок даже от последней краюхи хлеба [[Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12
писем. 1872-1887. М.: Мысль, 1987, с. 56-60.]]. Это - обычай как способ
совместного выживания, встроенный в тело.

Мы опять-таки имеем дело со множественной, полифункциональной социальной
связью, базирующейся на личном доверии. Современнные функциональные
отношения переводятся в терминых личной короткой связи. Текст
Е.Г.Киселевой полнится случаями подобной взаимопомощи.

В записках есть пример воспроизводства механизма "кусочков" в новой уже
городской ситуации, в "большом" обществе. Наша героиня, работая во время
голода 1933 г. в столовой, спасает шахтеров от голода, подкармливая их
хлебом. Она "экономила" хлеб, утаивая талоны от положенного уничтожения
огнем. В послевоенные годы дочь одного из этих шахтеров спасает в свою
очередь ее, делясь краденой колхозной картошкой [[ЦДНА, фонд 115,
ед.хр.3, л. 70-72.]].

В процессе интерпретации такого рода ситуаций доcтаточно часто
происходит перенос и модернизация понятий. Возникает соблазн полагать,
что эти люди так поступают оттого, что моральны и "высокодуховны", что
следуют моральному императиву, в то время как они скорее выполняют некий
социальный запрет. В их тело встроены техники выживания общности. Во
всяком случае мой опыт исследования человеческих документов об этом
свидетельствует.

Вообще-то все способы действия, способствующие продолжению жизни,
хороши, особенно если продолжение жизни под угрозой. Надо помочь
родственникам, даже если они - "седьмая вода на киселе": "я их приняла
покупала вошы почисала, глаза больние позакисали я их лечила мочой"
[[Там же, ед.хр. 1, л.75.]].

Можно и украсть (например, колхозные тыквы, чтобы покормить детей),
можно спикульнуть выгадать на кусок хлеба [[Там же, ед. хр. 1, л. 63.]].
Е.Г.Киселева несла в своем теле в форме неявного практического знания
представления об испытанных способах социального выживания и применяла
испытанные тактики даже тогда, когда ее жизнь относительно наладилась.
Она вязала коврики и продавала их на рынке. Она "жила бутилкамы здаю вот
мне и добавок к зарплате а свою зарплату я ложила накнижку
сберегательную [[Там же,ед. хр. 3, л. 20.]].

Проживая жизнь, Е.Г.Киселева обучалась и новым для себя способам жизни,
овладевала новыми для нее социальными изобретениями. Одно время она
работала в магазине. Она как на духу выкладывает как именно она
научилась обманывать покупателей: "до 1941 г. я работала у магазине и
чесно и обманивала людей" [[Там же, ед. хр. 3, л. 57-58.]]. Речь идет о
новых для бывшего традиционного человека способах перераспределения
общественного богатства. Такими стратегиями овладевали многие. В данных
записках этот процесс объективирован.

Е.Г.Киселева скорбно размышляет об упадке обычая соседской взаимопомощи,
о распаде других традиционных поведенческих кодов. Героиня наша
продолжает помогать, но взамен не ожидает ничего получить: "такой
урожайливый год 1984. Все овощи есть фрукты, яблуки вышни, В зеленых
магазинах всT есть лук, картошка морква, свекла, часнок, перец берите
питайтеся только зачто? брать? оба лодари работать нехотят, а работают
то все денги пропивают. Я пошла в зелTный магазин взяла дажет мочTные
кавуны все есть, Ленин, говорил хто работает тот и ест. Ларискин муж
детям отец плотит алименты регулярно вот она и сидит неработает. а сичас
запила, как сичас Водочный мир, все люди подурели от Водки. и еT мужа
Сашу выгнали из работы тожеть за водку был п`яный наработе, Алиментов
нету нечиво получать нечим жить и вот труба как она пишет в записки а я
ведь Бабушка. глянула какой Юра голодный душа заболела покормыла его и
дала Ведро картошки, Банку литровую Вареня вышневого, лук крупы
пшеничной ушки мучные, пусть варят суп детям еT, дала яблук свежих,
пусть дети едят хотя оны неродные мне всеже их жалко" [[Там же, л.
7-8.]]. Перечень того, что есть в магазинах и у нее самой в закромах,
ассоциируется с метафорой пира жизни. Ее родные не в состоянии в нем
участвовать, а ей так хочется, чтобы они на пиру побывали.

В современных обществах существует не имеющее параллелей многообразие
досуговых активностей. Большая часть их, включая спорт, служит не только
для снятия напряжений, канализации аффективного, либидинозного, но дает
возможность для неагрессивного возбуждения [[См.: Elias N., Dunning. E.
Quest for Excitement: Sport and Leisure in the Civilising Process.
Oxford, Blackwell, 1986.]]. В ряду досуговых деятельностей и способов
проведения досуга упоминается клуб, где смотрят кино, хождение в гости.
В мире Е.Г.Киселевой как бы нет сложившейся досуговой области, где
происходило бы контролирование иначе "расконтролированных" эмоций. Нет
упоминаний о спорте, об играх. Даже праздник в его релаксационной и
компенсаторной функции практически исчезает. И советские и религиозные
праздники соблюдаются свято, но они вырождаются в пьянку. Алкоголь
видится единственным компенсаторным средством.

Социальные атрибуты подобных соседских общностей такого рода довольно
хорошо описаны социологами (главным образом западными), пишущими по
разделу "культура бедности" [[См. например: Lewis O. La Vida. New York,
Random House, 1966; Lewis O. A study of slum culture. New York, Random
House, 1968; . Valentine Ch. Culture and Poverty. Chicago-London, Univ.
of Chicago Press, 1968. У нас эти исследования только начинаются. См.
например: Е.М.Воронков, Е.А. Фомин Типологические критерии бедности
file://Социологический журнал, 1995, ¦ 2; Ярошенко С.С. Синдром бедности
// Социологич. журнал, 1994, ¦ 2.]].Это низкий уровень образования,
неквалифицированный труд, разветвленная сеть родственных связей, мужское
доминирование, жесткое разделение ролей в семье, господство норм
агрессивной мужественностим, интенсивное чувство привязанности к
"мы-группе" и интенсивная враждебность к "они-группе".

Документ свидетельствует, что в одном и том же обществе могут
одновременно существовать люди с разными структурами личности. "Грубые"
люди, которых описывает Киселева, и от которых она сама себя не
отделяет, цельны. У них нет притязаний на какой-либо престиж, а значит
они обладают значительно большим диапазоном разрядки аффектов. Они живут
полно в соответствии с обычаями своего круга. Недаром специалисты
отмечают, что культура бедности - культура гедонистическая. Быть может,
здесь не так уж много радости, но полнота жизни испытывается в полной
мере. Полна чаша жизни. В нашем случае мы имеем дело с сообществом
такого рода, живущим на отечественной почве. Более того, текст
Е.Г.Киселевой - его самоописание.

Малая общность и большое общество: новые коды?

Выше говорилось о впечатлении, что эти группы обитают в стороне от дорог
Большой истории. Однако они развиваются в рамках государства и большого
общества, они вплетены в систему функциональных связей, в сложные
социальные фигурации. Они испытывают давление и государства, и системы
образования, со стороны других социальных групп, т.е. главных образом
извне. Попробуем посмотреть, каким образом атрибуты большого общества
входят в жизнь малой общности, имея ввиду, что о новых средствах
коммуникации уже говорилось. Кстати, включение в длинную социальную
связь происходит и через еду: "Г.Муром питаются из Москвы мясным
говядиной свениной" [[ЦДНА, ф. 115, ед.хр. 3, л. 34.]], которые возят в
Ведре.

Имена довоенных вождей практически отсутствуют. Имя Ленина упомянуто два
раза, из них один в уже приведенном контексте - в качестве компонента
присловья. Сталин упоминается один раз в связи с войной: был он
"милостив и доверчив", не подозревал, что Гитлер - "игаист человеческого
существования" [[ЦДНА, фонд 115, ед. хр. 2, л.12.]]. 22 июня 1941 -
единственная историческая дата, которую Е.Г.Киселева упоминает. Слишком
многое для нее в тумане: "толи революция то ли Война"[[Там же, ед. хр.
3, л. 69.]]. Большой Истории, с которой постоянно соотносятся записки
"культурных", у Е.Г.Киселевой нет.

Записки - еще одно свидетельство тому, что школами держатся цивилизации,
что чувство истории не является самоочевидностью, что оно только
культивируется. Е.Г.Киселева, проучившаяся только 5 лет в сельской
школе, обрести его не сумела, даже до "Краткого курса" не дошла. Ее
время - не бесконечная стрела Прогресса.

В записках нет ничего ни о репрессиях, о раскулачивании, ни о лагере
(исключение упоминание о немецких лагерях для военнопленных, и о наших
лагерях для немцев военнопленных). В последнем случае она подчеркивает,
что пленные немцы получали те же 1200 г хлеба, что и наши шахтеры. Жизнь
в лагере и за пределами лагеря не слишком отличалась по степени насилия
и агрессивности. Нет между ними демаркации. Хотя, как свидетельствует
приведенный выше отрывок о "черном вороне", чувство страха возникает
легко.

Как Е.Г.Киселева вступает в систему длинных социальных связей большого
общества? Вот, например, местному начальству, которое знают в лицо, не
доверяют. Близкая власть, естественно, несправедлива. Справедливости
ищут у власти далекой, представленной, например, В.Терешковой или
Л.И.Брежневым, "Далекие" - где-то в центре, а по отношению к "ближнему
кругу" на периферии. Письмо, написанной бабушкой от имени внуков,
относится к речевому жанру крестьянской челобитной.

"Я писала Терешковой Валентине Владимеровне, помогите пожалуста нашему
горю. вот такого содержания письмо. милая женщина наша защитница мира
женщин и Дидей дорогой наш человек от горя и беды я послала вам 11/XI
1979 письмо а вот нам прислали из горисполкома свое ришения выселять,
судить, из квартиры как я вам уже писала это пишу я на имя Анны Ф что у
миня маленкой рибенок родился 1979 г. 5 сентября. Мы не приписаны в этой
квартири Крупская 9 кв 6 наша бабушка а моя сестра умерла 17/Х 1979 г. и
мы осталися в этой квартире. мы за бабушкой ухаживали за больной и
похоронили за свой щTт а похороны обошлися немало Я не работаю в декрете
посколько у меня маленький рибенок, работала Токарем муж работает
Сварщиком Донецкий ЦЭМ цех поизготовлению обсадных труб, нам по 20 лет
нам негде жить, с припиской очень трудно и мы хотим что-бы нас приписали
в эту квартиру Крупская 9 кв.6, и не беспокояли судом и Милицией мы оба
комсомольцы в трудное время в стране мы всегда будим в переди. Стоим на
очереди на квартиру 3тий имеется отношения из производства в
Горисполкоме, помогите пожалуста.
Киселева Анна Федоровна
Киселев Юрий Викторович." [[Там же, л. 25-26.]].

Послав письмо Терешковой, Е.Г.Киселева читает молитву: "молю бога что-бы
Юра из своей симей остался в этой квартире, господи помоги нам грешным,
и читаю отченаш" [[Там же, л. 18.]]. Совмещение письма и отрывка о
молитве позволяет ощутить, что и письмо "наверх"и Отченаш выступают в
одной функции: имеет место взывание к "высшей инстанции". Обращение к
кодифицированному языку происходит, когда говорящему или пишущему надо
подчеркнуть объективность высказывания. Кстати, чтение записок
развеивает расхожее убеждение в иждивенчестве "совка". К властям
обращаются как к Господу Богу, но рассчитывают больше на себя самих.
Понятно, что часто поминая судьбу, какую-то часть ответственности
стремятся с себя снять.

С одной стороны, мы являемся свидетелями попытки вступить в длинную
функциональную общественную связь, переводя ее на знакомый язык связи
личного типа. С другой, стремление использовать общий риторический
языковой код советского общества. Попытка наивная и неуклюжая, но именно
она позволяет ощутить прагматику этого кода. Так эти люди производят
отношение к всеобщему, универсальному, обращаются к понятной всему
обществу аргументации. Еще один пример. Е.Г.Киселева обращается к
жестокосердому начальнику: "Какой вы несознательной, вы партейный а он
комсомолец если чуть в стране стрясTтся вы-же вместе, в переди сражатся
пойдете, в него пришло сознание спросил, а где он что непришол сам а
бабушка за ниво пришла, я говорю он наработе какая разница. ну я вже тут
оняла, еслиб Юра был в это время тут мне кажится он-бе взял трубку и
позвонил до Письменого (фамилия начальника - Авт.)нач Ж.К.К" [[Там же,
л. 28-29.]]. Отчего к начальнику "вернулось сознание", потому, что жалко
ему Е.Г.Киселеву? Оттого, что он услышал знакомые слова и встрепенулся
как полковая лошадь? А может быть в силу того, что Е.Г.Киселева, цитируя
официальный дискурс (метанарратив), не только указывает на объективность
высказывания, но и обозначает факт родства. Это, кстати, одно из
нескольких свидетельств неавтоматичности действия. Бабушка советует
внуку в подобных ситуациях быть "немножко артистом".

Выше говорилось о Телевизоре, компенсирующем отсутствие привычного круга
соседей и родственников и открывающим новые горизонты: "телевизор лучшей
друг в комнате усе услышеш и увидиш и розвличение ..." [[Там же, ед. хр.
3, л.6.]] Именно через телевидение входит в сознание политический
дискурс. Телевизор у Е.Г.Киселевой появился при Брежнева. Она "проспала"
Сталина, но Брежнев прочно вошел в ее жизнь. Это вхождение происходит
постольку, поскольку этот дискурс способен предстать в контексте личного
опыта: "Сичас сижу и смотрю Телевизор как Брежнев Л.И. в Германии с
нашим посолством и ему вручают Хорекен германский руководитель страной
орден высшей наградой германской Демократической республики, а также
сьехались социалистические страны руководители, смотрю наних все люди
как люди, нет разници мижду народамы, а вот на немцов немогу смотреть
ровнодушно аны нашы враги а типерь цилуют нашего любимого и защитника
мира Брежнева Л.И. как вроде такие хорошие гады проклятие розкрываются
мои раны хотя оны комунисти, сидят на креслах в дворцах культуры
жизнерадосные одети прилично а мне все кажится оны в тех шинелях в
зелених, в сапогах с подковамы, который очувается ихний стук шагов и
собственая пичаль на душе томится до сих пор, и все думается что оны нас
обмануть так как в 1941 году" [[Там же, ед. хр. 2, л. 11-12.]]. Вообще
она иностранным руководителям не очень-то верит, улыбка Рейгана кажется
ей фальшивой. Но, с другой стороны, "люди есть люди хоть оны наши Враги"
[[Там же, ед. хр. 3, л. 69.]]. Враг (нечеловек) превращается не в друга,
но в человека. Читатель киселевского оригинала обратит внимание на те
места, где описывается, как "советские" и "немцы" вместе хоронят, вместе
вытаскивают корову из подвала.

В противоположность советской интеллигенции Е.Г.Киселева относилась к
Л.И.Брежневу хорошо. Он для нее вроде царя Александра III -миротворца:
"Брежнев Лионид, И, заграницу ездил и завоевивал дружбу между нашой и
заграничнимы людмы обятиями и поцелуямы" [[Там же, ед. хр. 2, л. 90.]].

Е.Г.Киселева продолжает жизнь благодаря собственной силе и витальности,
умению терпеть и браться за любую работу, однако, благодарность и
чувство удовлетворения выжившего она переносит на представляющих власть.
Наверное оттого, что чувствует себя игрушкой в руках надличностных
социальных сил.

***
-------

( а вот я думаю кусок,из-за которого книгу феминистки и выложили -СП)

Мужское и женское

...

традиционной семьи семьи нет как нет. Пожарник Гавриил Киселев унесен
войной. Он все время "женится", у него три брачных свидетельства
одновременно. Второй брак Е.Г.Киселевой - результат аболютной
выживательной необходимости. Она не считает его "настоящим". Реальности
этого брака посвящена значительная часть записок. "Я с ним была
росписана был у меня брачный сним но он был фективный, потому что я не
развелася из Киселевым а у меня два брачных из Киселевым и из Тюричевым
ну посколько такая жизьн мне было из Дмитрием Ивановичем ненормальная, я
тирялася взять розвод из Киселевым, сиводня завтра и так дотянулося что
ни тово ни другого бракы недействительные" [[Там же, ед.хр.1, л.
42-43.]]

Мечта о правильном браке, однако, остается, и Е.Киселева в этой сфере,
как и в других, пытается действовать "как положено", но опять не
получается: "я взяла и переписала квартиру на ниго на Дмитрия муж-же
хозяин, а он что устроил взял замкнул квартиру узял ключи и пошол стал у
конце улице и смотрить на нас как мы будим просить его пожалуста упусти
нас у хату, показывает нецензурные виразки на руках вот вам а не хату и
ключи я хазаин а не вы идите куда хочите, ... но мы нероступлялися
вырвали замок и вошли в комнату обратно скандал да еще какой дошло до
ЖКО. да назад переписали на меня хату. Померилися живем обратно с ним, а
как живем и бог бачить" [[Там же, л. 88-89.]]. Жизнь нашей героини
представляется цепью неудач в попытках действовать "по правилам".

Отчего она многократно прощает непутевого мужа? Оттого, что отсутствие
мужа ощущается как отход от нормы. Женщина зависима, у нее низкий статус
в сообществе, если муж отсутствует: "Вот и сичас мы вже старые, хотя у
меня нету мужа. Хочу что-бы родычи собиралися у меня и дети дома в
большые праздники да и вообще сичас или время такое или я старая без
мужа, так смотрит на меня как неугодный алимент, разве я такая старая?
нет это стали такые родичи нещитают меня за человека что я без мужа, но
какой не муж был Тюричев Дмитрий Иванович все ходили и родычи и
товарищи. как говорят что когда муж есть то во дворе бур`ян неростет,
все есть защита и внимание к тибе, не стали комне собиратся, если какой
празник то куда либо пойдут" [[Там же, ед.хр.2. л. 35-36.]]. Баланс
власти между полами не в пользу женщины. Уход от мужа принимает форму
бунт"[[Там же, ед. хр. 1, л. 73-74.]]. Уход совершился, героиня
переживает эйфорию, но устойчивое ощущение вины воспроизводится.

Мир мужчин и женщин - один мир, возникший как продукт распада
традиционного общества. Новый мир - Водочный мир. "У нашом доме их
закаленых алкоголиков четыре а сколько их есть и женщины и мущины хотя
сичас сухой закон всярамно п`ют достают спертное вобщим свиня болото
находит ... большой дом на девяности семей 6-й и большенство
алкаголиков" [[Там же, ед. хр. 3, л. 45.]]. Членам этого сообщества
хорошо знакомы симптомы хронического алкоголизма: "я ему говорю побольше
пей водки, совсем испалиш лехкые, и желудок всегда будиш поносить,
испалиш мочевой вот тогда небудет держатся моча, вот тогда вспомниш
Бабушку Женю, так будит как у Д.И. Деда Тюричева твоего Деда Неродного"
[[Там же, ед.хр. 3, л. 5-6.]].

Вообще в алкоголем дело обстоит неоднозначно. С одной стороны, выпивка -
символ хорошей жизни: "так она привыкла чтобы за ней ухаживали и были
п`янки" [[Там же, ед. хр. 2, л. 3.]]. Воскресный обед без выпивки - дело
не вполне приличное. С другой, с алкоголем борются: "что делать из
алкоголиком, боримся всей сем`ей, я и сын его Отец Виктор, и Мария мать,
и тесть Федор, и тTща Катя и Жена Аня а он отговаривается ото всех,
пропал мой внук от водки" [[Там же, л. 7.]]. Жизнь идет вразнос.

Ощущается, тем не менее, что мы имеем дело с разной картиной распада
традиционной социальности у мужчин и женщин. Женщина пытается в браке
следовать традиционной морали. У мужчин эта мораль разрушена. Женщины
воспроизводят традиционные ценности, обеспечивая функции сохранения
жизни сообщества. Например, мужчины пропивают жалованье, но за счет
огорода, кур, домашних запасов продолжается жизнь семьи.

В нашей культуре женщина воспринимается как материя, хаос, которому
придает порядок именно мужчина. Встающая из записок картина обратная.
Мужчина - разрушитель и носитель хаоса. Женщина - генератор порядка,
носитель цивилизационных умиротворяющих начал. Мужчинам, о которых пишет
Е.Г.Киселева, как будто наплевать на выживание.У них разрушен механизм
выживания, который у женщин сохранен. Женщина все должна сделать. Надо
заработать деньги и трудовой стаж, надо не только вести хозяйство,
готовить еду ("картошичку с мясом" и тормозки для мужей и
сыновей-шахтеров), но и приторговывать (ковриками, зеленью с огорода),
надо делать "консервацию", т. е. запасы на зиму, поднимать детей.
Е.Г.Киселевой удавалось сочетать все эти виды деятельности. В ее
записках есть замечательное описание удачного дня, к которому мы
отсылаем читателя[[Там же, ед. хр. 2, л. 31-32.]].

Выполнение этих функций требовало, порою, сверхчеловеческих усилий. Был
у Е.Киселевой момент, когда она чуть было не сдалась, но все же вновь
победила. Дело было в 1942 г
...

Апогей ее короткого счастья - брак с Гаврилой Киселевым, пожарником и
партейным. Мы можем обозначить этот период как время, когда перед ней
открылись возможности социальной мобильности. Это был брак в результате
индивидуального выбора. Брак продолжался с 1933 года и до войны. Ее
второй сын родился 22 июня 1941 г. - водораздел , после которого, как
убеждена Е.Г.Киселева, вся жизнь пошла вразнос. Это молния, расколовшая
ее счастье: " Красивое мое плаття, кримдешиновое, розового цвету, туфли
модельные с розовинкой, и чулки под цвет туфлей, мне было тогда 25 лет,
едим на линейке надворе тепло, сонце такая хорошая погода, лошад
коричневого цвету, все суседи завидували да недолго" [[Там же, л. 44.]]

Соотношение внешнего контроля/самоконтроля

Те, о ком пишет Е.Г.Киселева, напоминают детей. Люди, среди которых
живет наша героиня, отправляют естественные потребности на глазах у
всех, они не пользуются носовыми платками. На взгляд "культурного
человека" они плохо себя контролируют, они не могут ждать, они легко
переходят от эмпатии и слез умиления к агрессии - вербальной и
физической. Они кричат громко, когда им больно, они легко плачут,
одновременно они почти бепредельно выносливы. Они выносят боль, но они и
достаточно легко наносят боль. Читая записки, нельзя не обратить
внимание на удивительные контрасты в поведении, перепады в настроении.
Конфликты привычно разрешаются с помощью непосредственного, без
задержки, "нелицензированного" насилия. Физическое насилие в
повседневной жизни не является необычным событием. Крик, рукоприкладство
в бытовых конфликтах - привычная для нас картина жизни, особенно
нефасадной - и в городе, и в деревне. Складывается впечатление, что
участники конфликта испытывают удовольствие от борьбы, во всяком случае
это - значимое средство снятия напряжения. Здесь нет садистского
удовольствия от вида страданий ближнего, скорее речь идет о спонтанных
выплесках энергии. Так или иначе, внутренний контроль над проявлениями
эмоций очень низок.

Записки позволяют попристальнее вглядеться в ход развития конфликтов.
Конфликт возникает легко, как бы на пустом месте, "вдруг". Рассмотрим
несколько примеров. Пример первый: "В тысячу девятсот сорок восьмом году
я приехала из Попасной както прыопоздала варить обед выбрала из печки и
вынесла жужалку на улицу на кучу где была и ранше, но сусед вырвал у
миня ведро и швернул проч, ну мы с ним поздорили сильно, ... он меня
ударил, об этом узнал Дмитрий Иванович - ему сказали дети Витя и Толя
мои сыны оны были еще маленькие, а Дмитрий Иванович был на работе пришол
из работы и пошол до Коржова, а был пяный и побил Коржова, повибивал
зубы..." [[Там же, ед.хр.1. л. 44-45.]]

Пример второй. Соседи мирно играют во дворе в карты и "вдруг": "его как
розобрало пяный начал кричать одно и тоже, а тут Гинько нес воду вода
была возле Остапенковых, только из за угла стал выхотить Николай как он
росходился кричить он твой любовник ... и начался крык драка..." [[Там
же, ед.хр.1, л. 69-70.]]. Ряд этих "примеров" можно продолжить сам
читатель, он будет досточно длинным.

Встает вопрос, как интерпретировать ситуации таких конфликтов?
Представляется, что богатым теоретическим потенциалом для такой
интерпретации может служить концепция цивилизации Н.Элиаса [[См.: Elias
N. The Civilising Process. V. I-II. Oxford, Blackwell, 1978; 1978, 1982;
Elias N. What is Sociology? N.Y.: Columbia Univ. press, 1978.]]. Для
него способность каждого члена общества себя контролировать, наряду со
способностью контроля над социальными сетями и интерперсональными
связями - важный критерий цивилизационного развития того или иного
общества [[Elias N. What is Sociology? P. 156-157.]]. Именно это
позволяет проследить теснейшую связь между структурами общества и
социальной личностью. Анализируемый документ предоставляет широкие
возможности подобного анализа.

Переменчивость настроения, частое переключение из одного модуса в
другой: от веселья к печали, от любви к ненависти, от покоя к
раздражительности. - не особенности темперамента, но социальное
качество. То, что в традиционном обществе, особенно на ранних этапах его
развития, было присуще всем социальным слоям, а нынче сохраняется в наро
дных низах. Поведение людей, находящихся на нижних ступенях социальной
иерархии, отличается спонтанностью и не подвержено строгому
регулированию. Степень самоограничения и самоконтроля низка. Способность
к подавлению аффектов ради расчитанного и выверенного поведения
практически отсутствует.

Трудно говорить о каком-то роде рациональности. Люди не только слабо
контролируют свои аффекты. Отсутствует, например, отложенное потребление
как симптом целерациональности.: "Получает он денги выслугу лет три
тысячи семсот говорю давай положу на книжку хоть немножко на черний день
или какой случай, ненада ложить, ну тогда купили кабана уже готового
кормящего зарезали, друзя не выходили из хоты пока не сьели усего кабана
и сказать нельзя было ничиво на столе не принималася сковородка жариного
сала, мяса, водки каждый день" [[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.1, л. 53-54.]].

В процессе исторического развития имеет место все большее разделение
социальных функций. Индивиды должны подстраивать свои действия к
действиям все возрастающего числа "других". Отсюда рождается изменение в
самом способе рассмотрения других. Индивидуальный образ других
"психологизируется". Восприятие других становится богаче в нюансах, и
свободнее от немедленной и эмоционально спонтанной реакции. В
сообществах с низкой степенью разделения социальных функций, где цепи
взаимозависимости коротки, а жизнь - более опасна и непредсказуема,
"другие" воспримаются "просто" как друзья или враги, хорошие или дурные.
Соответственно и реакции единообразны и неконтролируемы. Е.Г.Киселева
тоже воспринимает людей "просто". Об этом свидетельствует, в частности
"агиографический" характер описания "других", даже если этот другой -
любимый муж. Отсутствуют способы вербального представления любовного
чувства: "А потом взял меня за грудь, прислонился и поцелувал" [[Там же,
ед. хр. 2, л. 53.]].

Опасности, которые испытывают люди, среди которых живет Е.Г.Киселева,
равно как она сама, в значительной степени прямые физические опасности:
голод, бедность, насильственная смерть. Подобные обстоятельства не
стимулируют развития эффективных способов самоконтроля. Люди, которых мы
встречаем на страницах рукописи Е.Г.Киселевой, не "умиротворены". Жизнь
городских низов свидетельствует: уровень открыто выражаемой
агрессивности высок. Надо полагать, что такие социальные пространства в
российском обществе обширны.

Городскую (и полу-городскую) жизнь сообщества, к которому принадлежит
Е.Г.Киселева, не стоит в этом отношении противопоставлять ее прошлой
жизни, протекавшей в традиционном крестьянском обществе. Ее текст - еще
одно свидетельство того, что отнюдь не вся жизнь в традиционных
обществах окрашена теплым чувством гармонической общности и
солидарности, о которых писали теоретики от Тенниса до Редфилда
[[Toennies F. Einfuhrung in die Soziologie. Stuttgart, Enke, 1931;
Redfield R. The little community and peasant society and culture.
Chicago; London, Univ. of Chicago Press, 1973.]]. Отечественная
исследовательница деревенской культуры М.М.Громыко представляет
деревенское общество гармоничным и умиротворенным, где люди и социальные
функции друг к другу подогнаны, где конфликты привносятся только извне.
Пишущие о сельских общностях явно или неявно полагали, что конфликты в
этих обществах не являются сильными, а чувство дружбы и единства было
развито в большей степени, чем в "больших" обществах [[См.: Громыко М.М.
Традиционные формы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М.:
Наука, 1986; Громыко М.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия,
1991.]].

Проблема представляется более сложной и многослойной. Нестабильность в
отношениях и там явно присутствует. Воспоминания Е.Г.Киселевой о начале
жизни содержат постоянные упоминания о жестоких конфликтах. "и истех пор
Мама нестала из Параской дружить сволоч а не суседка. Мама все это
говорила дома, на людях незвука, а сколько жили не здоровалися до 1941
года когда началася война и она погибла мама." [[ЦДНА, фонд 115,
ед.хр.2, л. 38.]] Агрессивность также высока. Помимо с передаваемым
практически (через обычай и ритуал) неявным знанием "запись на теле" -
основная форма научения детей: так им объясняют, что можно, чего нельзя.
В детской микросреде установление балансов власти на микроуровне
происходит также через применение физического насилия: кто победит [[См.
например, ед. хр. 2, л. 39-41.]]. Однако в конце концов происходит
умиротворение: опять-таки за счет механизмов традиционного общества
(через обычай и ритуал, шлифующую силу общественного мнения). В этом
смысле общества традиционные- высокоцивилизованные, ибо там существуют
тысячекратно опробованные и действенные способы управления конфликтами.

В новой общности (полу-городская соседская общность) старые способы
разрешения конфликтов и противоречий уже не работают. По запискам
Е.Г.Киселевой прекрасно ощущается, как разрушалось традиционное общество
"внизу", в тех социальных пространствах, которыми оно держалось. То, что
раньше было невозможным, становится возможным. Например, традиция
заставляет невестку подчиняться свекрови, выполнять определенные
домашние работы, вообще "проявлять уважение". Когда скрепа обычая
распадается, перестают подчиняться невестки. Это подчинение отнюдь не
замещается каким-то новым уровнем отношений, оно просто прекращается.
Конфликт становится более жестоким и неконтролируемым.

Свекровь приходит в дом сына с просьбой помочь по хозяйству, ожидая, что
невестка будет столь же покорна, как сама она в молодости. "Прыхожу я до
них, а она начала мазать, я захожу, я же просила что-бы сегодня вы
покопали часок я зарезала курицу для вас, а ты затеяла мазать ти-же
неработаеш могла-б и завтра помазать а она мне говорить выйди схаты меня
так и сорвало ах ты идиотка, ты меня будиш выгонять их хаты, когда я
тибе все в квартиру придбала крала от Тюрича, и тибе давала, и хату из
Нач.ЖКО договорилася, дала ему денги, что-бы вас не вигнали из квартири,
когда Райка ваша уехала, а ты меня из сыновой хаты выганяеш? сволоч ты
схватила Я щетку да еT по очкам ахты сволоч неблагодарная иш ты как
низко опало отношение у ния до меня, а она начала бить меня за мою
доброту сильная молодая, да хто я чужая женщина свекров`я. а я что
нервнобольная вытрипаная, она мене волочила за волосы аж надвор как
хотела бесстижая сволоч и суседи видили Ерема и Цыган говорят вот так
невестка" [[Там же, ед.хр.1, л. 92-93.]]. Е.Г.Киселева отнюдь не
является только жертвой. Когда можно, она тоже бьет. Мнение соседского
сообщества (в лице Еремы и Цыгана) существует, но оно утратило
умиротворяющую, цивилизующую силу.

(далее идет цитированный кусок про Логики практики)
и еще

Продолжим наше рассуждение о "смеховой" реакции. "Животное удовольствие"
от текстов, выраженное в смешке, может маскировать и "животный ужас".
Ужас этот порожден столкновением с шевелящимся хаосом докультуры,
который, кстати, срифмованным оказывается с неклассическим,
постмодернистским сознанием. Более того, это ощущение, что сия чаша,
судьба то бишь тебя миновала, что ты сам пребываешь в ином социальном
пространстве. Как следствие этого ощущения тут же возникает сознание
социальной вины за собственный культурный капитал, который позволяет
пребывать в ином социальном пространстве. Честно говоря, такова первая
реакция на текст Е.Г.Киселевой буквально у всех, кто знакомился с
текстом и судьбой ее. Понятно, что все "знакомившиеся" принадлежали к
отряду "пролетариев умственного труда".

Отсюда еще одна компонента смеховой реакции - маркирование собственной
позиции интеллектуала (читателя). Последний может громко заявить о
приверженности ценностям локализма и мультикультурализма, однако в
повседневном своем отношении не то чтобы сознательно культивировать
самообраз носителя истины и нормы, в том числе эстетической, но нести
его в своем теле, как инкорпорированную традицию.

Речь идет о большой традиции социальной группы, основным
профессиональным и жизненным занятием которой было и остается пока
производство норм, возвещение универсальной истины за других и вместо
этих самых других. Смешок, издаваемый телом, - знак превосходства. Имеет
место локализация себя самого в привилегированном социальном
пространстве (наверху), а вот этого текста, этой судьбы, этой жизненной
траектории - внизу. Вот, мол, башня, эта башня - культура, а на вершине
этой башни Я. Смешок означает: я, интеллектуал - субъект, а вы не
субъекты. Я истину говорю (за вас), а вы - марионетки культуры, традиции
или власти. На это можно, конечно, ответить словами А.Платонова из
"Че-че-о": "А ведь это сверху кажется - внизу масса, а тут - отдельные
люди живут"[[Платонов А. Возвращение. М., Молодая гвардия, 1989, с.
91.]]. А можно на П.Бурдье сослаться, который многократно повторял, что
те, кто обладают монополией на дискурс, по-разному относятся к себе и
другим. Например, себя считают высоко духовными, а других погрязшими в
материальном, себя - не связанными предрассудками, а других - легко
манипулируемыми[[См. например: Bourdieu P. The Logic of Practice.
Stanford: Stanford Univ. press, 1990, p. 80.]].

Интеллектуал с трудом избавляется от глубинного убеждения в том, что он
непременно противостоит власти политической, вне ее находится, так как
пребывает в области истины и универсальной нормы. И это в то время, как
власть в дискурсе истины и нормы, производимом интеллектуалом,
маскируется.

Существует область, в которой интеллектуал проявляет власть явно: власть
над словами. Вспоминается у К.Вагинова: "Мы люди культурные, мы все
объясним и поймем. Да, да, сначала объясним, а потом поймем - слова за
нас думают"[[Вагинов К. Козлиная песнь. Романы. М., Современник, 1991,
с. 27.]]. Отсюда и страсть - править! Отсюда вся двусмысленность
отношения к наивным нелитературным писаниям.





======конец 3 части======

---

От	Pout
К	Pout (21.02.2003 20:25:41)
Дата	02.03.2003 12:44:49

Говорит "молчащее большинство" -"бурдьеристский"анализ.ч.1

---

В сети на феминистском сайте полностью выложена книга, о которой я не
раз говорил, отрывки работы с комментариями тут проходили. Вторая ,менее
методически интересная рабрта той же пары дам-культурологинь -"КНИГА о
РОДИНЕ" выкладывалась в копилку и также тут обсуждалась не раз. Раздел
этой "Книги" также написан по материалам этой, методически ценной,
работы Сандомирской-Козловой.

Заголовок можно было бы поставить и другим, например, "говорит герой
платоновских текстов". "В.Подороге текст А.Платонова видится следом, но
следом непонятно чего, т.е. текстом без референта. Наш образец "наивного
письма" позволяет этого референта предъявить." (Козлова-Сандомирская)


Оба "конца" сплетены в тексте исследования - сам анализ и методика .
Выкладываю,точней стараюсь, связные "методические" отрывки с примерами.
Иначе показать, как работает (в руках не вполне чистых,конечно) на
практике низовой советской жизни "праксиологическая концепция Бурдье",
точней ее вариант, невозможно. Габитус,"практические схемы",
"практическое чувство", "пре-логическая логика практики" - все это
останется либо привычно затертыми, либо таинственными словами, а на
материале донецкой рабочей слободы они высвечиваются сами и высвечивают
сам материал..

Книга Киселевой, читанная целиком (но это жуткий невозможный текст)
производит особенно на женщин впечатление инферно и сильных
экзистенциальных переживаний(типа"слава богу меня упасло..." как один из
вариантов). Рукопись пережила в руках таких сопереживающих
автору(Киселевой) женщин за 10 лет целую историю, в том числе
"анти"публикацию а "Новом мире" в 1991г, прежде чем об этом тоже
рассказано во введении . Появление ее в закоулках сайта
феминисток(спасибо им) поэтому неслучайно.

===========


http://www.a-z.ru/women/texts/kozlovar-1.htm

Козлова Н. Н., Сандомирская И. И. ''Я так хочу назвать кино''. "Наивное
письмо": опыт лингво-социологического чтения. М., Гнозис; Русское
феноменологическое общество, 1996. 256стр

{Назад в монографии}
{ В начало документа}
{ В конец документа}


Козлова Н. Н., Сандомирская И. И.

"Я так хочу назвать кино". "Наивное письмо"
Продолжение. {Перейти к предыдущей части текста}
***

Как читать эту книгу? Ведь она состоит из двух частей. Первая - наше
чтение текста. Вторая - сам текст. У первой и у второй части могут быть
разные читатели. И читать можно в любом порядке. Кого-то привлечет сам
рассказ Евгении Григорьевны Киселевой, кого-то наши попытки его
интерпретировать. Наш собственный текст - диалог с Е.Г.Киселевой.

Профессионального редактора "наивное письмо" способно довести до
безумия. Подобно перемалывающей нормирующей машине, начинает он
править... Так был подвергнут правке и нормированию и текст
Е.Г.Киселевой. Приведем одну лишь фразу, самое начало рукописи. В
журнале так напечатано - с запятыми и абзацами: "Мой муж Киселев Г.Д.
работал до войны 1941 года в пожарной команде ровно десять лет. Когда
началась война, его эвакуировали с машинами, он был партейный и
авторитетный командир в пожарной части, которому можно доверить все
социалистическое имущество"[[Новый мир, 1991 ¦ 2, с.10]]. А в подлиннике
так: "Мой муж Киселев Г.Д. работал до войны до 1941 года в Пожарной
команде ровно десять лет, когда началася война в 1941 году его
вакуировали с машынами назначили его потому он был партийный, и
авторитетный командир в пожарной доверенное лицо икому можно доверить
все социалистическое имущество"[[ЦДНА, фонд 115, ед. хр.16 л.1.]].
Публикатор правит ничтоже сумнящеся, но от себя , как след "народности"
вставляет "партейный", хотя в подлиннике как раз "партийный". Да и в
отборе отрывков прослеживается некая тенденция, о которой ниже. Вот и
возникают вопросы: Кто автор опубликованного текста? Как соотносятся
оригинал и опубликованный вариант? Далее специально будет
проанализирован сам способ литературной правки. Читатель может прочесть
публикуемый здесь оригинал и сравнить его с вариантом, опубликованном в
"Новом мире". Думаем, читатель согласится с нами: "литературная правка"
лишила текст тона, ритма, энергии, неких его "аввакумовских качеств",
которые как раз и соблазняют публикаторов...

"Конфликт" между Е.Г.Киселевой и ее Редактором, продуктом которого и
стала публикация в "Новом мире", - результат столкновения двух взаимно
непереводимых идиом. Одна из них наделена нормативной силой, а другая
этой силы не имеет. Отсюда - процесс интерпретации наивной идиомы
неизбежно сопровождается возникновением отношений господства/подчинения.
Правка и редактирование принимают репрессивный характер. Редактор" явно
выступает как властный субъект, выполняющий дисциплинарные функции. Нет,
однако, здесь никакой злонамеренности. Просто публикатор не может себе
позволить опубликовать исходный текст в его "естественном состоянии".
Рука не поднимается, т.е. в тело Редактора встроена норма, которую
нарушить нельзя. Перо, вернее редакторский красный карандаш, тянется к
бумаге. При этом, конечно, вопрос остается: ежели признаешь ценность, то
зачем правишь?

Следует выделить те пpизнаки наивного текста (от орфографических
особенностей до наppативных стpуктуp и стиля), котоpые и делают его
ненормативным, лишают его пpизнаков литеpатуpности и оставляют сам
"человеческий документ" за пpеделами письма как института культуpы, а
того, кто его произвел, - чуть ли не за пределами социальности. Можем ли
мы согласиться с подобным утверждением?

Во всяком случае, мы не можем уйти от вопроса о том, кто именно это
утверждает. За пределами социальности - значит пишущий неправильно
пребывает в той области, которой занимается зоология. Кстати, мнение,
живущие так, как жила Е.Г.Киселева, как бы и не люди вовсе не так уж
редки. "Взрослый" интеллектуал, опасается сделать подобное заявление с
высокой трибуны. Это противоречит его "гуманистическим устремлениям".
Студент легко это делает, как свидетельствуют собственные педагогические
наблюдения.

Приходится задать достаточно сложный вопрос: на каком уpовне pаботы над
"наивным" наppативом пpоцесс pедактиpования пpевpащается в род цензуpы?
Каков хаpактеp ноpмы, позволяющей pедактоpу вносить изменения в письмо?
Имеется ли связь между чисто языковой ноpмой (напpимеp, ноpмой
пpавописания) и культуpным/социальным запретом?


Откуда же тогда двойственность в отношении к "наивному письму", равно
как к тому, кто пишет? Быть может, что-то можно понять, если внимательно
всмотреться в реакцию на "наивное" письмо. В научном или литературном
сообществе цитирование анализируемых нами текстов обычно вызывает смех:
то громкий, открытый, низовой, как реакция физиологическая, а то так,
тихий смешок. Смех предшествует высказыванию, обсуждению. Смех
высказывание предваряет. Что же сие означает? При всей простоте
проявления смех - реакция сложная. Попробуем разобраться в его
составляющих.

Первая - "животное удовольствие". Чем порождено оно? Быть может,
впечатлением, что тексты отвечают эстетике постмодернизма:
недифференцированность, неканонический характер материала, впечатление
самоосуществления текста, который вроде бы не претендует на то, чтобы
что-либо значить. Что еще? Карнавализация, деиерархизация и плюрализация
предметов, о которых пишут, депсихологизация и т.д. Все предметы на
равных, никакой инакости нет, нет перегородок между землей и небом,
жизнью и смертью, имманентным и трансцендентным. Вот и в записках
Е.Г.Киселевой все на равных: что Великая отечественная война, что
какая-нибудь драка за территорию двора, кусок улицы или коммунальной
квартиры, дележка тесного жизненного пространства, установление балансов
власти на микроуровне. У читающего возникает удовольствие от
неприменимости привычных определений и категорий. Странно и смешно
говорить о сломе или предательстве идеалов, о конфликте поколений, об
утрате целей и гибели ценностей. Здесь невозможны никакие объяснения
бытия, соотносящиеся с метафизическими (метанарративными) началами
Истории, Прогресса, Человека. Это все слова "из другой оперы". Здесь нет
иного объяснения, кроме того, что содержится в самом тексте.

Читая записки Е.Г.Киселевой и другие "наивные" тексты, остро ощущаешь
что попадаешь во внеэстетическое и внетрагедийное (внекомедийное)
пространство. Наши впечатления совпадают с наблюдением В.Подороги над
текстами А.Платонова: "Читать Платонова - это постоянно путать
комическое с трагическим, а комическое с трагическим"[[Подорога В.А.
Евнух души. Позиция чтения и мир Платонова//Параллели. Вып. 2. М.,
Филос. общ-во СССР, 1991, с.36.]]. И там и здесь отмечаются отсутствие
"томления субъективности", отсутствие боли и желания как особых
ценностей индивидуального бытия, деперсонализованность текста,
депсихологизированное видение. "Видение открывается не через язык, а
через письмо, а точнее через руку, старательно выводящую буквы в особых
ритмах телесного чувства"[[Там же, с.49.]]. Написанный индивидом, этот
текст не свидетельствует об индивидуально выраженном человеческом
голосе. В.Подороге текст А.Платонова видится следом, но следом непонятно
чего, т.е. текстом без референта. Наш образец "наивного письма"
позволяет этого референта предъявить.

Там, в тексте (что нашем "ручном" и "наивном", что платоновском) нет
субъекта, с "внешней" точки зрения описывающего мир. Суждения выражает
читатель-субъект. Это читателю какие-то места из рукописи Е.Г.Киселевой
могут показаться, допустим, макароническими. Эффект этот случаен,
непреднамерен, ибо написавший текст его не добивался. Соответственно и
позиция пишущего - вовлеченная, а не остраненная. Текст децентрирован.

Справедливости ради надо отметить, что любование "языком улицы" (и
устным и записанным), т. е. превращение его в эстетический объект не
сегодня началось, не сегодня возникли и аналогичные проблемы. М.Зощенко,
А.Платонов, обериуты, включая К.Вагинова и Н.Заболоцкого, воспринимали
всплывание на поверхность истории людей, продуцирующих "наивные" тексты,
как данность. Каждый из них по-своему пытался именно с этим языком
работать. Складывается впечатление, что произведения, созданные
писателями, - результат художественной работы с текстами, подобными тем,
которые читаем мы. Что касается А.Платонова, то его герои в определенном
смысле "портрет художника в юности".

Ориентированные на норму критики воспринимали этих художников как
сатириков. За редким исключением они съезжали в такие определения:
"особая ироничность по отношению к советской действительности" и ее
"хамскому началу"[[См.: Мейлах М.Б. "Я испытывал слово на огне и на
стуже..."Вступительная статья"к сб. Поэты группы "Обериу".СПб, Сов.
писатель, 1994, с. 33, 47 и др.]]. В лучшем случае их стиль
воспринимался как "всеобъемлющая пародийность"


В оригинальных наивных текстах глубины не ощущается: только поверхность.
Поверхность эта - не буффонада, но и трагических глубин нету. И это при
том, что смерть может быть рядом, и судьба в затылок дышит... А главное,
иерархии нету. Е.Г.Киселева рассказывает так, между прочим, о том, что
другой квалифицировал бы как подвиг: "какая я стала немочная, помню,
когда была война и ранило салдата возле сарая, то я взяла сама и втащила
в кладовку, хату отбило стени а кладовка осталася, какой салдат
здоровений, а я его на пличах втащила, я ему перевязала ногу выше
колена, вырвало ягодницу, ишла кров страшно, у кладовки была скатерть
рваная мне ее нехватало перевязать, у нево было наверно 80 кг. а можить
больше и хотьбе что и неуморилася только страшно спугалася, мне
поблагодаряли санитары и забрали салдата на носилки, и понесли науряд
что-бы салдат остался жив после такого ранения, понадберегом стояла
санитарная машына, наша Советской Армии ох боже мой какой ужас, я ему
перевязую рану он кричить, мой малыш на полу лежить кричить, а я
спугалася и сама кричу ойбожемой, ой боже мой что делать, спаси нас
господи" [[ЦДНА, фонд 115, ед. хр. 2, л. 64.]]. Контекст этого отрывка
свидетельствует: наша героиня хотела просто сказать, что раньше она
могла поднять целых 80 кг, а теперь сил нету...
...


Баpьеpом, безусловно, явилась ноpма русского литеpатуpного языка.
Киселева не владела ноpмой. Не владела не в том смысле, что не знала,
как правильно, а в том смысле, что вообще не подозревала о ее
существовании. Именно поэтому она не стала, как того хотела, субъектом
письма, соавтором письменного гипертекста, котоpый вырабатывается на
русском литературном языке.

Написав свои записки, Е.Г.Киселева нарушила чужую территорию, вторглась
в пространство, котоpое не признало ее "своей". В pезультате этого
втоpжения между Киселевой и ноpмой pусского литеpатуpного языка началась
война. Война эта, как свидетельствовала Е.Н.Ольшанская в личной беседе,
носила позиционный, окопный, затяжной хаpактеp. Она проходила в
бесконечной переписке и выжидании нужного момента. На страже
литеpатуpной ноpмы стояли официальные инстанции, ролевые стеpеотипы,
групповые пpедpассудки. Но война перешла в острую форму, когда нужный
момент наступил, когда официальные структуры перестали заниматься своим
делом и сама концепция литеpатуpной ноpмы покачнулась, явив лишь самым
краешком свой мифологический смысл. Этой острой формой войны стал
пpоцесс pедактиpования и пpавки, пpоцесс перевода киселевского голоса в
лад общелитературного языка.

Занеся текст по разряду "устного наpодного", Редактор сделал для
публикации все, что мог. Иное литеpатуpы - то, что входит в литературу и
составляет часть литеpатуpы, только на иных правах. Этими иными правами
Киселеву и наделил Редактор, а Большая литература дала свои санкции. В
результате текст Е.Г.Киселевой, пусть в урезанном виде, был опубликован,
а Большая литература получила еще одну возможность порефлектировать Иное
в самой себе.

Наивное письмо отличается от художественной гpафомании. Последняя
полностью остается в pамках указанных ноpм и самим своим существованием
эти ноpмы утвеpждает и объективиpует. Неосознанное отношение к ноpме
литеpатуpного языка отличает наивный текст и от паpодии. В пародии
литературная ноpма подвергается деконстpукции. Тем самым она опять
утверждается в собственном культуpном и властном статусе.

Проблема в том и состоит, что "наивное письмо" сопротивляется вписыванию
в стройную картину. Получается, что никак иначе кроме как в парадигме
"высокая культура/народность" нельзя легитимировать само существование
такого документа. Покоренный яркостью "человеческого материала" и желая
сделать его достоянием гласности, Редактор, однако, не чувствует себя
вправе напечатать текст без изменений. Именно поэтому он стремится
"провести" публикацию по ведомству народности. Оригинал при этом
подвергается чистке под "фольклорный нарратив". Нельзя не заметить, что
правка порой носит произвольный характер (только для того, чтобы власть
употребить?). Нарратив Е.Г.Киселевой носит подзаголовок "я хочу чтобы
так называлось кино", публикатор его вычеркивает. Отчего? Вероятно
оттого, что, как "оговаривается" тот же О. Чухонцев, "любой редактор
имел бы полное право отправить ее (рукопись - Авт.) в корзину"[[Новый
мир, 1991, ¦ 2, с. 9.]].

Пpоблема "наивного письма" практически не ставилась в отечественной
лингвистике. Пpи пеpвом знакомстве этот объект определяется негативно. С
одной стороны, тот или иной образец ручного письма имеет автоpа, фамилия
и адрес которого известны и который мечтает порой увидеть свой текст
опубликованным. Текст, однако, не несет в себе качеств литеpатуpного
письма. С дpугой, тот факт, что автоp не является пpофессионалом,
говоpит от лица "массы" и явно воспpоизводит на бумаге устную речь, еще
не делает его фольклоpным. Наивный текст "зависает" между категориями
анализа pечи: оппозиции устный/письменный, ноpмативный/субноpмативный,
автоpский/анонимный. Пpизнаки жанpа, стиля, наppативности,
экспрессивности текста и пр. к наивному письму оказываются
неприложимыми, о чем говорилось выше.

Весь ужас и вся проблематичность состоят в том, что конституирование в
качестве "гласа народа" осуществляется как продукт репрессии и
ностальгических устремлений, надзора и регулирования. Само "наивное
письмо" - результат великих просвещенческих кампаний, включающих и
культурную революцию. Наивное письмо - редкая птица. Но и там где "глас
народа записывается всеми мыслимыми способами аудиозаписи, он
нормализуется. Фонограмму режут, она подчищается техникой диффузии. В
итоге звук тела становится имитацией той части себя, которая
производится и воспроизводится, т.е. копией собственного артефакта.

Редактор (с большой буквы) это не Е.Н.Ольшанская. Е.Н.Ольшанская -
первый читатель и почитатель. Она лишь открыла этот бесконечный ряд.
Затем в него встали и редактор из "Нового мира", которая, кстати,
провела значительно более жесткую правку, чем Е.Н.Ольшанская[[Вариант
правки Е.Н.Ольшанской хранится в личном фонде Е.Г.Киселевой в "Народном
архиве". См.: ЦДНА, ф. 115, ед.хр. 7.]]. Персона Редактора имеет
бесчисленное множество воплощений - подобно восточному божеству, которое
изображается в виде статуи, которая на ладони держит такую же статую, но
маленькую, а эта маленькая еще одну, и так до бесконечности. Над каждой
и под каждой редакторской инстанцией еще одна. Шеренга читателей и
почитателей все достраиваелась и достраивалась, и пока ей не видно
конца. Процесс обретает дурную бесконечность, и точку ставит только
наборщик - пусть даже и не совсем трезвый. В результате получается
Печатное слово, к которому Культурный читатель относится как к фетишу.
...

ИГРЫ НА ЧУЖОМ ПОЛЕ

Итак, читатель в полной мере ощутил и сложность и двусмысленность
выработки отношения к протеичному наивному тексту. Отчего не "работают"
применительно к запискам Е.Г.Киселевой ни "политическая " интерпетация,
ни "художественная", ни прочие? Наша героиня и ее текст не вмещаются в
рамки заданного чтением образа - то ли жертвы "промывки мозгов", то ли
"почти художника". Отчего?

Практическая установка

Наивные тексты пребывают за пределами политического, эстетического и
даже морального суждения потому что жизненны.

Власть человека над собственной символической вселенной очень и очень
условна: владеть языком - ни в коей мере не значит обладать им. Язык не
есть безразличное к цели средство, прозрачная среда. Владеть языком
значит лишь только быть ему причастным. Владение языком, как это
известно в лингвистике, это не власть над языком, а всего лишь
соотношение языковой компетенции и языкового перформатива. Говоря на
повседневном языке - словесного знания и словесного умения. В языке
можно только участвовать, практически воспроизводить его, одновременно
воспроизводя социальность. Это и есть границы причастности.
Классифицируя в языке мир, люди (вос)производят его.

....

Социальная жизнь - мир жизни вместе. Проблема общего языка - тоже
проблема жизни вместе, но жизни в различии социальном и культурном, в
разности потенциалов, которая не только придает динамизм обществу и
культуре, но является условием продолжения существования общества. В
этом пункте языковая и жизненная установки пересекаются.

Так, языковая идиома интересна не столько в своей семантике, сколько в
своей прагматической способности актуализировать речевой поступок. Как и
идиома языка практична культура. И та и другая лежат в области
прагматики знака. Носитель культуpы и языка - не жертва
культурно-языковой неизбежности и не винтик в машине языка, а пpежде
всего актор-деятель, носитель интенции (П.Рикер). Любой культурно
значимый жест он предваряет жестом языковой самоидентификации.

Жизненная установка - установка практическая. Она не игровая, в том
смысле, что нет там специального пространства игры, в которое человек
"сознательно" входит и из которого может по желанию выйти. Игра там
другая. Ее трудно характеризовать как политическую, этическую,
эстетическую, хотя и можно. Ставка в этой игре - сама жизнь. Не отсюда
ли не только соблазнительность наивного письма текстов (пугающая!), не
отсюда ли впечатление, неодолимой силы морского прилива, мощи "листьев
травы" (У.Уитмен)?

Наивные тексты укоренены в жизни, они дышат витальностью, они -
выражение вот этой единственной судьбы. Они практичны. Текст
художественный об этом прямо не говорит, он кодифицирован и жанрово
определен. Разница особенно ощущается, если обратиться к ситуации, когда
человек произносит, устно воспроизводит написанный текст.

Ветерана просят поделиться воспоминаниями о войне, о сражениях, в
которых он принимал участие. Он отвечает, что лучше всего то, что
происходило с ним, описано в мемуарах маршала Жукова и начинает читать
их. Воспоминания Жукова написаны казенным языком, но голос читающего
дрожит. Нас волнует сам контраст казенного текста и дрожи человека,
который описываемые Жуковым "сверху" события переживал "внизу".
Начинаешь разделять волнение, которое живой телесный человек испытывает.

Текст, взятый вне телесного воспроизведения, вне аудирования никаких
"трогательных" компонентов не содержит, да и "жалостные" не преобладают.
Пишущий не видится ни субъектом, ни объектом ни жертвой, ни палачом.
Зато, как уже показано, Редактор - через отбор фрагментов - может
сконструировать как палача, так и жертву. Допустим, те куски текста, в
которых описывается, как бьют пишущего, публикуют, а те, где он сам
бьет, не публикуют. Публикатор привносит свою собственную субъектность,
заодно реализуя собственные комплексы. Между тем, Е.Г.Киселева просит
сочувствия, но в жалости не нуждается. У нее "собственная гордость" и
своя ответственность, как у африканских племен, которые в свое время
поддерживали работорговлю с Америкой (Ф.Бродель).

Поставленные вопросы требуют расширения контекста рассуждения, выхода за
пределы нормативных суждений. Иначе исследователь остается в
заколдованном кругу, где проблема понимания и интерпретации сводится к
акту определения статуса наивного письма как низшей формы, требующей
правки. С точки зрения социологической, главное - каковы социальные и
культурные обстоятельства, при которых человек овладевает нормативным
(литературным) языком, как он вступает в отношения с официальным
дискурсом, как социально воспроизводится господствующий язык? Что при
этом происходит с человеком? Какова социальная прагматика и практические
схемы этих процессов? Наивное письмо приоткрывает возможность ответа на
эти вопросы.


Наивное письмо попало в поле нашего внимания в процессе анализа массива
писем в прессу 1989-1991 г.г. Основная масса этих писем эпохи заката
советского общества являла собою некую социальную игру с официальным
дискурсом и задаваемым сверху каноном идентичности.

Что же и кого же мы там увидели? "Совка" - тоталитария? Вроде бы, да...
И повесть он в журнал предлагает интересную: "о типичной вербовки наших
специалистов иностранной разведкой" (письмо от IX.91). Пишущий явно
жаждет, чтобы распознали его именно как члена группы, допустим, "наших
людей": "Пишет вам ветеран войны и труда"; "Почему я не имею права,
разве я не "советский человек"; "А я ведь тоже советский человек, хочу
жить и работать по-человечески". Эти самоподтверждения - симптоматика
социального ритуала. Ряд писем свидетельствовал, однако, что и в минуты
ужаса и жизненной усталости человек тоже выкрикивает, выстанывает свое
социальное имя. Страдание оказывалось странным образом связанным с
удовольствием от называния принадлежности своей к группе.

Один только пример - письмо в газету "Труд" из Таганрога (II.91): "С
наступлением 1991 г. для меня как и для большинства трудящихся первым
потрясением было введение "товарных книжек"... Льготникам объявили, что
книжки будут выдаваться на 2-м этаже. Льготники а их было немало,
бросились на второй этаж. Все это было потрясающим, потому что не каждый
мог выдерживать физический пресс общества. ... В начале января в
магазинах выдавался сахар по талонам, но книжек то у нас не было! Я
бродил по городу и искал того не зная где я не мог превратиться в
бродячую собаку... Но не оправившись от этих потрясений и нахлебавшись
чистого кипяточку, нахлынуло новое потрясение: это распоряжение ... по
обмену денежных купюр. Я целую неделю после второго потрясения не
вставал с постели, посыпался волос с головы. Рядом никого нет. Я ИВОВ
совершенно одинок". Что это значит? Пишущий сообщает: да, я забыт и
заброшен, но я напоминаю - я здесь. Я не ниже общества, ибо я - ИВОВ.
ИВОВ на советском жаргоне - инвалид Великой отечественной войны.

Можно интерпретировать такие случаи следующим образом. Пишущие самим
актом писания вписывают себя в существующий символический порядок, в
иерархию, "отмечаются", маркируют себя, подтверждают свое присутствие.
Демонстрируют, что они на крючке у власти, что их маленький текст -
только фрагмент Большого текста, написанного властью. Получалось, что
сумма писем есть общее письмо о чем-то. В этом общем письме
кристаллизована власть. Нормы этого письма лежат не в языковом поле, но
в поле социальных отношений. Субъект письма отсутствует, и речь идет о
коллективном сцеплении высказываний (М.Бахтин). Говоримое отдельными
людьми определяется тем, что лежит как бы вне языкового поля. Письмо -
социальная технология власти: правильно пишущий - хозяин, неправильно -
раб. И правила письма, и "слова", которыми человек пишет, не им заданы.
Письмо "маленького человека" - всегда языковая игра на чужом поле. И
наша Е.Г.Киселева так играет...

О чем идет речь? Как понимать эту игру на "чужом поле"? Что значит такое
понимание? Что надо разоблачить игру в чужом поле и играть на своем? Или
трактовать эту игру как форму сопротивления власти?

В социальных играх, в том числе в вербальных, имеет место отношение
реципрокности. Реципрокность (англ. reciprocity) - от лат. reciproco,
"взаимный, обоюдный, движущийся то туда, то сюда". Отчего мы не выбираем
русский вариант взаимность? Дело в том, что отношение реципрокности
можно понимать не только как благостное состояние "взаимности" или
обоюдности", хотя такое понимание и не противоречит этимологии
латинского корня этого философского и грамматического термина.
Реципрокность обязательно подразумевает противостояние двух акторов
(деятелей). Это противостояние не сводимо (в нашем случае) только к
репрессивной цензуре. Понятно, что это не есть взаимодействие двух
человек. Как уже показано, случай редактирования наивного письма не
сводим к отношению одного автора и одного редактора. Не сводим он и к
властному подавлению одного другим. Реципрокность - отношение, сложное,
многомерное, поливалентное, в результате которого устанавливается гибкий
баланс власти.

Такой подход позволяет рассмотреть само поле наивного письма поле
значимых социальных игр. Эти игры ведут в дискурсе цивилизационного,
властного порядка люди, которые находятся "внизу". Эти люди всегда
проигрывают, но не только влияют на результат социального изменения, а,
в конечном счете, участвуют в производстве социальной нормы.

Тактики слабых

Какого рода эти игры и как они происходят?

....


Отношение к данной социальной игре - практическое. Так Е.Г.Киселева, для
которой игра такого рода в общем-то эпизодична, тоже принимает в ней
участие - произнося нужные слова, "когда надо", когда есть цель и
видится смысл. Например, "выбивая" квартиру для внука: "Нет товарищи у
нас погибло шесть человек осталися на поле боя а типер внуков выкидывать
на снег. Нет товарищи у нас-же не Капиталистическая страна, у нас должны
быть сознательные люди можить нада делать какие исхождения, коль
выставите такой вопрос самовольно. Он Комсомолец да еще и допризывник"
[[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.2, л.19.]]. Вообще Е.Г.Киселева вполне
чувствует, что писать надо по правилам. Правила эти - не только
орфографические или грамматические. Соответственно этим правилам она
аргументирует: "У меня лопается терпения. Я не гений и не борец за
власть Советов, а простая женщина которых воспитала 2вух детей и в током
гори тем более сыновей, а теперь у них сыновя уже пять Мущин, которые
нужны стране защищать наши рубежы. ну Вы сами сумеете как написат"
[[Письмо Е.Н.Киселевой Е.Н.Ольшанской от 21.4.87. ЦДНА, фонд 115, ед.хр.
7, л.1.]].

...
Е.Г.Киселева вступила на чужое поле, и играет на нем, нарушая правила,
чем и раздражает производителя нормы. Лингвисты как-то больше склонны
работать в рамках оппозиции "язык подавления/язык сопротивления".
Стороны этой дилеммы представлены как борьба неких субъектов. Проблемы
языковой игры в самом поле власти, как правило, не являются предметом
внимания [[Вежбицка А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы
языковой самообороны//Вопросы языкознания, 1994, ¦ 3.]].

...

Тактики (по М. Де Серто) или стратегии (по П.Бурдье [[См.: Бурдье П. От
правил к стратегиям//Бурдье П. Начала. М., Социологос, 1994, с.93-117;
Bourdieu P. Le Sense Pratique. P., Minuit, 1980.]]) - то, что позволяет
овладеть чужим пространством: фрагментарно, не претендуя на целостность
охвата, без возможности держать дистанцию. Здесь нет базы, позволяющей
капитализировать преимущества, подготовиться к экспансии, сохранить
независимость. Не имея места, тактики зависят от времени. Это - род
манипуляции событиями, которые могут превратиться в возможности. Чуждые
цели оборачиваются в собственную пользу через комбинацию гетерогенных
элементов. Так становятся возможны победы слабых над сильными (людьми во
власти, насилием разного рода, налагаемым порядком и т.д.) с помощью
трюков, охотничьего чутья, сложных маневров, использующих полиморфные
ситуации, обнаружения щелей и зазоров, в которые можно проскользнуть.
Слабый не может победить сильного, но он его использует.

Системы социальные, языковые слишком огромны и мощны, чтобы можно было
ощутить их как "свои". Они слишком опутывают, чтобы можно было их
избежать. Движение в эти системы, без которого они вряд ли смогли бы
существовать, привносят именно тактики (стратегии). Последние напоминают
способы мимикрии растений и рыб, которые пришли из лесов и океанов на
улицы наших деревень и городов. Ранее скрытые тактики выходят на
поверхность тогда, когда нарушается локальная стабильность.

Мы оказываемся в области неопределенности, расплывчатости, "практических
схем", непрозрачных для тех, кто их реализует, в области "практического
чувства", "пре-логической логики практики" (П.Бурдье [[См. подробно:
Bourdieu P. The Logic of Practice. Stanford: Stanford Univ. Press,
1990.]]), пребывающих в "зазоре" между "культурой" и ментальностью, в
тех областях, которые исследовательской логикой разрушаются. Мы
оказываемся перед необходимостью познать то, что на глазах разрушается
логикой теоретического познания. Мы встаем перед необходимостью оставить
точку зрения зрителя, со стороны наблюдающего спектакль. Мы должны уйти
с проторенной дороги и ступить не "неведомые дорожки". По меньшей мере,
нельзя более принимать то, что является результатом объективации и
существует на бумаге, за объективный принцип практики. С другой стороны,
нам не поможет и реализация воображаемой антропологии
либерально-ориентированного субъективизма, который базируется на
представлении о реальности как деятельности сознательного, рационального
субъекта.

Мы попадаем в область, где субъективные желания и объективные
возможности коррелируются, где желают Неизбежного, а из необходимости
делают добродетель, где свободно производятся действия, определяемые
социально и исторически определенными условиями (вос)производства. Мы
воочию наблюдаем, как искусство "социального изобретения" дает
практически непредсказуемые результаты, но при том, что многообразие
проявлений этого искусства социально же ограничено.

....

Вероятно, применительно к нашим текстам можно говорить о языковом
субъекте в том смысле, что есть субъект высказывания и субъект
выражения, тот, кто говорит и пишет, кто осуществляет языковую
перформацию, в результате которой образуется цепь высказываний. Однако
субъекта в классическом понимании мы здесь не обнаружим. Дело в том,
однако, что большинство людей этим высоким требованиям не отвечают. В
рамках классических представлений о субъекте эти люди составляют не
более чем "массу". "Массу" - значит нечто бесформенное и пассивное, то,
чему придается форма то ли интеллектуалом, то ли властью. Вспомним у
Е.Г.Киселевой: "оформляют".

Недаром современные социологии стремятся разрешить эту проблему, меняя
понятие субъект на понятие актор (деятель, т.е. не обязательно субъект).
К этому склоняются не только упомянутые П.Бурдье и М. Де Серто, но также
А.Турен, М.Маффесоли и др. знаменитые социологи. При такой замене
массовые повседневные практики - не просто незаметный фон социальной
активности, которым можно пренебречь. Появляется возможность их
артикулировать, проникнуть в эту "незаметность".

Этот поворот в социальном исследовании интерпретируется - и
справедливо - как возврат к "забытому человеку". Но человек этот уже не
видится только субъектом. Социологическим, экономическим,
антропологическим и психоаналитическим анализам, построенным на "большой
традиции" атомизированного индивида, брошен вызов. Каждый индивид -
локус, в котором взаимодействует некогерентная (и часто противоречивая)
плюральность реляционных (т. е. соотносительных) детерминаций. В центре
внимания социального исследователя оказывается вопрос о способах
действия, а не о тех, кто являются их авторами или носителями. Термин
"актор", с одной стороны, релятивизирует представление о субъекте, а с
другой, оставляет дверь открытой для широкого многообразия форм и
степеней субъектности. Диспозиции и способности к деятельности могут
мобилизоваться и развиваться, а значит мы всегда имеем дело с открытым
процессом без фиксированных границ.

Подобная постановка проблемы отнюдь не абстрактна и не оторвана от
исследовательской практики, как может показаться. Наш "наивный" текст
тому свидетельство. Здесь имеешь дело с человеком, которого трудно
характеризовать как субъекта и автора собственных практик, в том числе
речевых, человеком, который движется по поверхности истории как персона
или маска. Но он может и стать субъектом.

Одна из наших работ построена на анализе дневника одного советского
человека, который начал его вести в 1932 г. и ведет его по сей день.
Начало "наивное письмо" - конец нормальный литературный язык [[См.:
ЦДНА, Фонд 30.]]. Дневник несет на себе следы того, как пишущий активно
овладевал нормами литературного языка, "чуя", что это тесно связано с
возможностью социальной мобильности. Рядом идут овладение нормами письма
и новыми для бывшего крестьянина и "свежего" горожанина телесными
практиками, воплощающимися в представлениях о "культурности". Тот
литературный язык, которому он учился, был главным образом языком
официальной идеологии, т.е. языком власти. Другого у него не было. Во
многом именно через письмо он обретает и биографическую идентичность и
субъектность. Лишь постепенно он отходит от этого языка. Жизненная
траектория его (очень непростая), свидетельствует, что, не овладев
языком власти, он явно остался бы "внизу", там же, где Е.Г.Киселева.

Е.Г.Киселева также меняется в процессе письма. Воспоминания о войне
подобно ключу пробивают толщу повседневности. С военных воспоминаний
начинается нарратив. ("...хотя и неграмотно, но справедливо мое
страдание и муки вовремя Отечественной Войны" [[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.7,
л.2.]]). Они же вспучиваются как лава вулкана ассоциативно: песня
услышанная по радио, хлеб на помойке, фотография сына в милицейской
форме - все возвращает к войне. Она начинает с описания своей
"дописьменной жизни", но письмо ее меняет, она начинает себя определять.
Она начинает применять этический предикат по отношению к самой себе как
автору собственного рассказа. Недаром Е.Г.Киселева постоянно обращается
к читателю, призывая быть судией, судить по правде: "Читающие люди эту
рукопись определять хто виноват а хто прав конечно людям это ненада,
лигко судить чужое. но еслиб я когда улибнулася мне бы нечиво былоб
писать я так думаю" [[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.2, л. 23.]]; "хто будет
читать эту рукопись поймет какая она тварь несознательная" [[Там же, ед.
хр. 3, л. 32.]].

Обращение к данной проблематике - обращение к анализу "иного", но не
столько нового, сколько ранее не замечаемого. Мы начинаем видеть
человека как такового более реалистично и, если угодно, квиетистски.
Понятно, что этот, казалось бы, собственно методологический поворот
сопровождается утратой иллюзий. Он позволяет ощутить: те слова, которые
интеллектуалы произносили "за народ", за "массу" суть лишь их
собственного дискурса, дискурса о народе [[См.: Bourdieu P. The uses of
the "people"//Bourdieu P. In other words. Essays towards a reflexive
sociology. Stanford, Stanford Univ. press, 1990, p.150-155.]]. Ситуация,
когда народ говорит сам за себя, хотя бы и рамках задаваемого дискурса,
в общем-то, нова. Это проблема ХХ века, которая обострила интерес к
лингвокультурологии, которая как дисциплина находится в стадии
становления. Задача встает непростая: определить структуры человеческого
незнания языком людей, которые знают. Владеющим знанием трудно понять
незнающих, так же как членам властных истеблишментов трудно понять
"народ". "Народ" и носители правильного литературного языка или власти
мыслят, говорят, пишут в разных идиомах, во многом потому, что живут в
разных социальных пространствах.

Е.Г.Киселева "проговаривает" реальность, тем самым поддерживая ее,
заставляя жизнь не угасать. Она проговаривает различные элементы опыта,
помещая их на определенные места в реальном мире, чем еще раз
свидетельствует, что язык не только постигает, но и производит и
упорядочивает мир [[Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование
реальности. Трактат по социологии знания. М., Медиум, 1995. С.211, 249 и
др.]]. Мир воспроизводится в тексте, а посредством текста
реконструируется мир, жизнь. "Я вспоминаю и пишу эту рукопис и вяву что
есть сичас как идет жизьня. Идет 1979 год. Я пишу эту рукопис и у меня
мороз проходит по спине а жизнь не поле перейти кому как на выку
суждено" [[ЦДНА, фонд 115, ед. хр. 2, л. 9-10.]].

Пишущий проигрывает те ситуации, которые надо было бы проиграть
по-другому. Невозможное в реальности становится реальным в письме,
отчего и затягивает письмо. Если мы признаем возможность степеней
субъектности, то Е.Г.Киселева тоже обретает ее, причем она может это
сделать только в процессе письма. Ее жизнь обретает единство, будучи
записанной. Ее текст - не хаос, порядок в который привносит только
Редактор.

Наpушение ноpм литеpатуpного языка в наивном письме свидетельствует, что
социальный статус пишущего низок, что он пребывает на нижних ступеньках
социальной иерархии. У Е.Г.Киселевой нет капитала (материального,
социального, культурного, символического), который позволил бы ей
подняться. Она и сама отмечает между прочим: "Я живу в Первомайки там
где и до войны жила только улицу переменила, и шахту" [[ЦДНА, фонд 115,
ед.хр.1, л.36.]]. Отсутствие капитала приковывает к месту, а потому путь
социальной мобильности, который она проделала, очень короток, старое и
новое социальное пространство рядом: 15 км - из деревни в шахтерский
поселок. Тем не менее, наша героиня пытается играть в чужом для нее поле
Письма, Литературы. Точно так же она играет в поле Социальной жизни, она
же просто Жизнь.


Рукопись Е.Г.Киселевой - вариант картографирования советской
повседневности, буден и праздников, где на равных выступают написание
письма Терешковой и покупка свиной головы для сороковин. Она же -
вариант самоописания советского общества. Обращаясь к симптоматике
социальной реальности, как она встает из текста, мы получаем возможность
погрузиться в жизнь "на краю" общества. Надо сказать, что социальные
игры в низах общества, - terra incognita, а потому легко становятся
предметом разного рода идеологических и политических спекуляций.
Неприкрытость и откровенность изображаемого, любовь нашего рассказчика к
"подробностям" (как характеристика денотативного письма) позволяют
получить ценную социальную информацию.

Приступая к чтению такого рода записок, в глубине души рассчитываешь
погрузиться в мир осязаемых вещей и простых чувств, в который так
хочется вернуться живущим в сложном мире мегаполисов. Получается,
однако, что сталкиваешься не то что с тотально незнакомым, но с видимым,
но не замечаемым. Но зато здесь не так уж много следов утопии разумного
иерархического общества как симптома смерти. Итак, попробуем сделать
первые шаги.

=====конец 1 части======

---

От	Pout
К	Pout (02.03.2003 12:44:49)
Дата	03.03.2003 21:19:27

Дискурс праксиса. часть4

---

Выстраиваем " дискурс праксиса",пользуясь пока заемным опытом

Шаг за шагом, приходится осваивать _операционно_(не для говорения
только)новые"слова"и используя"старые", затертые, их
постараться наполнять смыслом в контексте длинной цепочки. Дамы
наговорили много , порой птичьим языком . Надо сказать, как раз в
этой,потрясшей женские души истории - меньше чем обычно. Проняло. Чаще
дамы под видом чирикающих пташек ругаются хуже биндюжников, даром что не
матерными словами - ниже следующий отрывок уже мадам Сандомирской
из"Книги о Родине" срывается на визг и мат. Интерпретации там по
нарастающей уже все более неточные и далее неверные(но есть две шикарные
зацепки об усвоении в квази-марксистском звучании библейских
первосмыслов - судьбы-кармы и "каждому по труду"). Важней уловить, как
работают концепты дискурса, за что они зацепляются,чтобы дальше уже
самим осваивать аналогичный материковый материал, а не дожидаться еще 7
лет мадамов с _их_ прочтениями и их интерепретациями концептов вроде"игр
на сивольном поле". Поле.да не то. Не языковое. А социальное. Но "по
Киселевой" написано уже прорва работ. И только ими. Приходится черпать.

Словарь состоит из общего , словаря традиций( в их числе и сама
"философия праткики", родовой "бренд",за который еще побороться надо.
Буду бороться), культурологического кудах-тах-тахтанья и терминов
школы. Словарь (школы) Бурдье не слишком длинен и не особо экзотичен, но
порой на кажущейся "простоте" как раз и можно вдрабадан подорваться как
на мине. Игра, ставка, капитал,поле,мимезис, габитус. Игра -
понятненькое дело...капитал, культур-капитал,
ставки,"выгода"-прибыль,борьба-агон... А-а-а...мы знаем,знаем откудова
дует ветер!кы-пы-та-лизм!

Спокуха.

к словарю.

Габитус
----------
уже достаточно обговорен

Мимезис
-----------
Системы социальные, языковые слишком огромны и мощны, чтобы можно было
ощутить их как "свои". Они слишком опутывают, чтобы можно было их
избежать. Движение в эти системы, без которого они вряд ли смогли бы
существовать, привносят именно тактики (стратегии). Последние напоминают
способы мимикрии растений и рыб, которые пришли из лесов и океанов на
улицы наших деревень и городов. Ранее скрытые тактики выходят на
поверхность тогда, когда нарушается локальная стабильность.


Игра и ставка
------------------
Жизненная установка - установка практическая. Она не игровая, в том
смысле, что нет там специального пространства игры, в которое человек
"сознательно" входит и из которого может по желанию выйти. Игра там
другая. Ее трудно характеризовать как политическую, этическую,
эстетическую, хотя и можно. Ставка в этой игре - сама жизнь

(Русские присловья .Поставить все на кон. Ставка сама жизнь. - вот из
этого ряда слово"ставка" Бурдье)

Классы, социальные группы,социальные имена
-----------------------------------------------------------------------
(что это за"существующий символический порядок"-та. Только ли
языковый(см.ниже). ПОРЯДОК чего. Почему и какие "социальные
имена"выстанывают", выкладывают практически все советские люди, что " с
сознанием", что"без". Когда надо, когда припрет -и только такие "слова".
Это прописанная " в теле" групповая и классовая самоидентификация. "Я, ,
ИВОВ,требую..""мы, ветераны,обращаемся"," я, доктор социологических
наук, профессор и лауреат..", " я, Киселева Евгения, мать двоих
защитников Родины" и т.д. и т.п. А?дамы-то упрощают на свой
лингвистический цеховой манер. Тут уж , когда "ставка это жизнь" и
"решается все", не в языке и лингвистике дело. )

Что же и кого же мы там увидели? "Совка" - тоталитария? Вроде бы, да...
И повесть он в журнал предлагает интересную: "о типичной вербовки наших
специалистов иностранной разведкой" (письмо от IX.91). Пишущий явно
жаждет, чтобы распознали его именно как члена группы, допустим, "наших
людей": "Пишет вам ветеран войны и труда"; "Почему я не имею права,
разве я не "советский человек"; "А я ведь тоже советский человек, хочу
жить и работать по-человечески". Эти самоподтверждения - симптоматика
социального ритуала. Ряд писем свидетельствовал, однако, что и в минуты
ужаса и жизненной усталости человек тоже выкрикивает, выстанывает свое
социальное имя. Страдание оказывалось странным образом связанным с
удовольствием от называния принадлежности своей к группе.

Один только пример - письмо в газету "Труд" из Таганрога (II.91): "С
наступлением 1991 г. для меня как и для большинства трудящихся первым
потрясением было введение "товарных книжек"... Льготникам объявили, что
книжки будут выдаваться на 2-м этаже. Льготники а их было немало,
бросились на второй этаж. Все это было потрясающим, потому что не каждый
мог выдерживать физический пресс общества. ... В начале января в
магазинах выдавался сахар по талонам, но книжек то у нас не было! Я
бродил по городу и искал того не зная где я не мог превратиться в
бродячую собаку... Но не оправившись от этих потрясений и нахлебавшись
чистого кипяточку, нахлынуло новое потрясение: это распоряжение ... по
обмену денежных купюр. Я целую неделю после второго потрясения не
вставал с постели, посыпался волос с головы. Рядом никого нет. Я ИВОВ
совершенно одинок". Что это значит? Пишущий сообщает: да, я забыт и
заброшен, но я напоминаю - я здесь. Я не ниже общества, ибо я - ИВОВ.
ИВОВ на советском жаргоне - инвалид Великой отечественной войны.

Можно интерпретировать такие случаи следующим образом. (Ма-ло-ва-то
будет! маловато -СП). Пишущие самим
актом писания вписывают себя в существующий символический порядок, в
иерархию, "отмечаются", маркируют себя, подтверждают свое присутствие.
Демонстрируют, что они на крючке у власти, что их маленький текст -
только фрагмент Большого текста, написанного властью. Получалось, что
сумма писем есть общее письмо о чем-то. В этом общем письме
кристаллизована власть. Нормы этого письма лежат не в языковом поле, но
в поле социальных отношений. Субъект письма отсутствует, и речь идет о
коллективном сцеплении высказываний (М.Бахтин). Говоримое отдельными
людьми определяется тем, что лежит как бы вне языкового поля. Письмо -
социальная технология власти
И правила письма, и "слова", которыми человек пишет, не им заданы.
Письмо "маленького человека" - всегда языковая игра на чужом поле. И
наша Е.Г.Киселева так играет...

Отношение к данной социальной игре - практическое. Так Е.Г.Киселева, для
которой игра такого рода в общем-то эпизодична, тоже принимает в ней
участие - произнося нужные слова, "когда надо", когда есть цель и
видится смысл. Например, "выбивая" квартиру для внука: "Нет товарищи у
нас погибло шесть человек осталися на поле боя а типер внуков выкидывать
на снег. Нет товарищи у нас-же не Капиталистическая страна, у нас должны
быть сознательные люди можить нада делать какие исхождения, коль
выставите такой вопрос самовольно. Он Комсомолец да еще и допризывник"
[[ЦДНА, фонд 115, ед.хр.2, л.19.]]. Вообще Е.Г.Киселева вполне
чувствует, что писать надо по правилам. Правила эти - не только
орфографические или грамматические. Соответственно этим правилам она
аргументирует: "У меня лопается терпения. Я не гений и не борец за
власть Советов, а простая женщина которых воспитала 2вух детей и в током
гори тем более сыновей, а теперь у них сыновя уже пять Мущин, которые
нужны стране защищать наши рубежы. ну Вы сами сумеете как написат"


(ту би континуед)
=================

часть 4.
Родина и Труд


"Книга о Родине"
ГЛАВА ВТОРАЯ "НАИВНОЕ ПИСЬМО" И "НАИВНАЯ" РОДИНА*.

...
Этот текст ставит большой знак вопроса над всей системой интерпретации,
которая представлена образованным куль-турным читателем. Там где
последний видит пародию, Киселева опи-сывает абсолютно реальные и
нешуточные ситуации жизни и смерти. Ин-теллигентская интерпретация не
воспринимает и киселевскую форму пат-риотизма. Масштаб этого неприятия
отразился в истории публикации ру-кописи и в той
изощренно-вандализирующей редакторской правке, кото-рая к рукописи была
применена в процессе подготовки к печати.74

Культура, из которой пишет Ки-селева - это культура городской слободки,
рабочей окраины, культура той самой лимиты, которая, в связи с тотальным
исходом молодежи из совет-ской деревни, определила подлинное лицо
индустриального советского города.
...

Сыновья Родины: "усе есть"

Киселева знает, что "Родина дала ей все" и испытывает в связи с этим
глу-бокую благодарность.

"Я бы в отдел охраны (где она работала - И. С.) всех цилувала-б что оны
меня приняли наработу что я не побираюся я-же нищая, больная кому я
нужна я это хорошо знаю, детям своим мешать в жизни нехочу у них свои
нужди в сем'и. хочу за-работать свою пенсию, хоть сколько нибуть что-бы
не побыратся, спасиба Советской власти Великой Партии, и во главе
товарищу Брежневу за законы, чтомы работаем инвалиди а не побираемся.
Спасибо, за унимания кнам старцам [...]84

Преимущества социалистического образа жизни для нее очевидны, она
владеет правильной фразеологией и смело пользуется ею в спорах с
адми-нистрацией. Ее внука пытаются выселить из незаконно занятой им
кварти-ры. Вот какие аргументы выдвигает в защиту внука Киселева:

Домоуправом мне сказала что Киселеву Ю.В. срок выбраться из квартиры
18/ХII он был у прокурора идал согласия сам, а куда? на снег и с
маленьким рибеночком ну и продолжает жить в квартире [...] Ну а внучки
Ани У родных площадь непозволяет сем'я большая, отец, мать, баба Сашка,
Витя, Аня и Юра. Вот сколько душ у одной квартире у них квартира
трехкомнатная ну и сем'я сем душ, их туда неприпишуть, а куда наснег?
Нет товарищи у нас погибло шесть человек осталися на поли боя (она имеет
в виду военные заслуги семьи, за которые полагаются льготы. - И. С.) а
типер внуков выкидивать на снег. Нет товарищи у нас-же не
Капиталистическая страна, у нас должны быть сознательные люди.85

Киселева владеет элементарными практиками выживания: она умеет вставить
в спор элемент официального нарратива о заслугах пе-ред Родиной. У нее
стойкое представление о преимуществах советского образа жизни, например,
о недопустимости эксплуатации человека челове-ком - привилегия,
гарантированная ей Родиной. В споре с сестрой, которая необоснованно
претендует на ее помощь, Киселева отбривает ее так: "при-слуг нету,
отменено еще у 1917 год".86 Вспоминая бедное свое детство, она
заключает:

Вот так было в те годы а сичас живем как господа усе есть живем в
Благоустроинимы квартирах а радости никакой нету одно горе.87...
Ее внуки не ценят то, что имеют, пропивают все. Рукопись полна жалоб на
неблагодарность молодежи, на неумение ценить относительное благополучие
мирного времени, на их нежелание работать и безудержную страсть к
потреблению ("хочит и хорошое плаття и серги золотые кольцо, а где взять
денги?"):89
[...] но сичас такого возраста люди вернея молодеж не понимают что такое
плохо, оде-ты обуты кушают по своим денгам только работай и наслаждайся
жизнею [...I90

Читая ее рукопись, не мо-жешь понять, почему из ее кругозора совершенно
выпадает малейшее сви-детельство о сталинских репрессиях. Так и остается
загадкой: то ли она настолько идентифицировалась с режимом, что не
видела ничего необыч-ного в исчезновении людей и массовых казнях, то ли
настолько напугана, что начисто вытеснила это воспоминание из памяти.
Ради справедливости надо заметить, что Киселева остро ощущала близкое
присутствие зоны в своей повседневности ("в тюрму вход широкий а выход
узкий") и, как представляется, в традиции русской народной культуры
относилась к тюрьме как к неизбежному злу - "от тюрьмы да сумы не
зарекайся".

Смерть Брежнева вызывает у нее состояние, близкое к панике, но вскоре
она убеждается в том, что "незаменимых у нас нет" и радуется тому, какой
"умница Горбачев М.С.", у которого "каждое слово в толк":

"1987 г. сентябрь смотрю по Телевиденя М.С. Горбачёва какой он умница да
действи-тельно заменил Ленина, я думала что те руководители, что
руководили страной как где денутся то ненайдётся замены справедливой как
оны. Хрущев, Черненко Андропов Сталин, Но этот Горбачев М.С. за всех
умница точно Ленин делает перестройку, смот-рю Телевиденя езда в
Мурманске, да несидит в Кремле а заглядывает в крупные города и
заграницу из своей женой Раисой жена помогает агитировать народ в лучшую
сторо-ну наводить порядок.99

В целом патриотические чувства Киселевой во многом сформированы
советской кинематографией 70-х гг., для которой тема войны была
центральной.

Рейген думает что Горбачёв М.С. дурнея его, он у нас умница он сказал
никогда небудите господствувать на нашей земле которая завоёвана кровю
под руководством Ленина Наши люди будут дратся дратся и еше раз дратся
смерть за смерть руский на-род непобижден, руский Иван сильный смелый
гордый. Мы на вас господин Рейген ненадеемся, и неуверены в том что вы
нас необманите. мы уже учёные Вы обставили скрось и всюду страны
граничут из советским союзом своимы Ракетамы оружием. Горбачёв борится
совсех сил за мир и пусть знают господа что мы тожеть грамотные как
говорил Горбачёв я окончил Юридическую школу, да и вообще унас
неграмотних людей нет. и теперь незастаните нас вросплох мы готовы и
оружием и людми, дать от-пор любому огресуру. Я когда умер Брежнев,
плакала и говорила что мы будим делать без такого Руководителя как
Брежнев А оно еще лучшие есть люди вобщим у нас не-заменимых людей нет в
любое время ест кем заминить, какой умница М.С.Горбачёв дай бог ему
здоровя всигда молюся Николай угоднику святому и прошу прощения у него и
здоровя хотя у Церкву и не хожу, у меня 5 мущин два сына и три Внука
недай-бог Войны сколько слез, непереживу я больше чем уверена, пойдут
назащиту родины все пять, и старие и малые, желательноб что-бы не было
Войны.102

Ничего подобного, разумеется, Горбачев не говорил, но ради красного
словца Киселева приписывает ему выражения, которые мог бы сказать
ка-кой-нибудь политрук - положительный персонаж советского кино периода
холодной войны. Для Киселевой эти оттенки употребления слов
несущест-венны. Но любопытно, как целые пласты пропаганды оживают и
приходят
в движение в ее памяти, когда что-то вызывает у нее живое эмоциональное
отношение. Под влиянием чувства Киселева цитирует крупные блоки
со-ветского патриотического дискурса, которые логикой развития
идеологи-ческой системы уже давно списаны в архив. Но из памяти объекта
пропа-ганды их уже не сотрешь.

В глаза бросается смешение стилей и риторики разных периодов советской
пропаганды - тут и Хрущев, и рито-рика ядерной войны 80-х годов, и
довоенные мотивы рабоче-крестьян-ского государства; здесь же и наивные
угрозы, которые звучат очень лич-но, и растерянность перед явно
нелогичным, непонятным поведением "Рейгена Р.", и попытка увещания
(возможно, именно так она увещевала внука - не пить, а сына - не
поддаваться на козни злой жены)... Вся эта мешанина пропущена через
трагический, болезненный личный опыт, через память тела. Воспоминания о
прошедшей войне и страх новой вызывают тяжкие физические страдания:
Смотрю кино. Отряд ("Отряд особого назначения", советский боевик о
войне. - И. С.) исильно заболела как увидила из машины гнали людей в
нательном белье, и все кри-чать люди плачуть разнымы голосамы, а палачи
гонят выдать на убийство ростреливать, вспомнила 1941 год Войну Немецкую
с Союзом. Все мои муки роскрилися [...] но мне соседи вызывали скорую
помощь я лежала в постели четире дня, была потрясе-на нервная система но
я стараюся выключать Телевизор когда передают такие передачи и несмотрю
их.119

Несмотря на уверенность в том, что в стране порядка нет и его надо
"наво-дить", Киселева, тем не менее, гордится символами процветания и
величия Родины. Сыны Родины не подведут страну. Как часть общего
нарратива, здесь проскальзывает гордость отечественными спортсменами,
достойно представляющими Родину:
[...] Вот алимпиада это хорошая игра, ну и пусть играют, и им хорошо и
нам есть чиво посмотреть по телевизору, но все-же наши спарцмены негде
неподведут хорошо одеты в зимней одежде меховые пиджаки, и с большим
старанием трудятся, что-бы быть лучшим из лучших, и привезти десять
наград если я неошибаюся, дорогие наши спорт-цмены нам болельщикам
стране, весело на душе за победителей на алемпиаде.100

Таким образом, сознание долга перед Родиной, гордость Родиной и ее
мудрыми руководителями, сознательность - все эти элементы, характер-ные
для нарратива о сыне Родины, легко обнаруживаются и в наивном письме.
Притеснения, которые Киселева терпит от местного начальства, она
относит, как можно думать, к числу тех самых непорядков, несмотря на
которые и вопреки которым все-таки гордится Родиной

* * *
Таковы мнения о Родине "простого советского человека" - жительницы
провинциальной городской слободки, нашей современницы работающей
пенсионерки Евгении Григорьевны Киселевой. "Простой советский
чело-век" - это, конечно, самая загадочная часть советской культуры.

Советский официальный нарратив о долге перед Родиной Киселевой как
наивным писателем усвоен полностью. ..... Киселева испытывает
разочарование от того, что сама-то она в трудные для Родины годы своего
военного долга перед ней не вы-полнила: не ушла на фронт медсестрой, не
вытаскивала с поля боя ранен-ных офицеров ... Вместо этого она растила
сыновей и теперь чувствует себя изъятой из общего праздника жизни, на
котором благодарная Родина чествует своих защитников за боевые заслуги.
Немаловажно, что с участи-ем в боевых операциях связано и предоставление
определенных социаль-ных льгот, на которые Киселева формально не имеет
права, хотя натерпе-лась во время войны едва ли не больше, чем в самом
жарком пекле на фронте. Поэтому она с завистью и горечью вслушивается в
те слова благодарности, которые (в радиопередачах) Родина об-ращает к
своим ветеранам:
Идет передача где же вы однополчане 12/V 83 я слижу и выжу люди с
Ординами на груди снаградами вспоминаю свои годы молодые, на войне им
давали награды награ-ждали всем, мне было 24 лет или непомню, я-бы тоже
так-же воювала как и все мед-сестры и остальние женщины, на Курской дуге
и везде, где проходили бои, наши Войська подбирала раненых солдат и
ходили в розведку, служили поварамы, в Армии в госпиталях и по всюду, но
у меня било 2 детей, одному 6 лет и награда была и ордина это грудной
рибенок мой, которому сичас 42 года роженый 22 июня 1941 года.103

....Эти рассказы дают нам, наверное, довольно полное представление о
на-строениях "простых советских людей". ...
В речи этих людей возникает один и тот же мотив: ужас перед лицом
нечеловеческого террора смягчается смирением перед судьбой, а сознание
того, что они стали свидетелями и участниками, а отчасти и пособниками
беспримерной человеческой катастрофы, в какой-то степени
уравновеши-вается и даже компенсируется сознанием величия исторических
событий, в контексте которых эта катастрофа произошла. В их частных
мифологиях марксистский тезис о свободе как осознанной необходимости
усвоен и переработан в мистическое мировоззрение: "необходимость" и
"судьба" слились в единое нераздельное целое. Наблюдение гибели
не-винных людей, ожидание, что с тобой случится то же самое, постоянный
страх за собственную жизнь и жизнь близких, абсолютная случайность -как
перст судьбы - неумолимого жизненного жребия (выпадет выжить? выпадет
пропасть?) - это с одной стороны. С другой же - гордость за себя, за то,
что довелось пережить такие обстоятельства (и физически выжить в них).

Масштаб страданий косвенно подтверждает отчетливо присутствующее в их
кругозоре представление о величии Родины.
Однако эти люди все-таки говорят. Это - обстоятельство, которое
при-обретает исключительное значение в оценке их облика.
... Но и в этой своей Родине..."простой советский человек" - хозяин и
гордится этим. Даже в обстоятельствах тотального идеологического
конст-руирования сверху "простой человек" не только убегает и
уворачивается, как это описано у Мишеля де Серто.121 Он хочет стать,
хотя бы на мини-мальных правах, субъектом идеологического жеста, а не
бессловесным объектом воздействия, направленного на него из центра. Даже
при такой покладистой, на все согласной периферии, какую являет собой
Киселева, центр не может полностью монополизировать речь, поскольку
периферия желает говорить - хотя бы о своей любви к этому самому центру,
или о собственном опыте в том символическом порядке, который насаждает
центр и (как бы) принимает периферия.
...


Советская Родина дарит советскому гражданину господство над временем и
уверенность в неизбежном (лозунг: победа коммунизма неизбежна)
на-ступлении всеобщего счастья - не в этом поколении, так в следующем.
Именно в такой коллективной победе над временем и заключается счастье
быть советским человеком. За это счастье Родина и "взимает" с
граждани-на (неоплатный) долг.

В мирное время долг перед Родиной отплачивается честным, бескоры-стным
трудом. Здесь советский дискурс с его фундаментальным принци-пом "От
каждого по способностям - каждому по труду" также оказывается скрытой
библейской цитатой (из Посланий ап. Павла).26 Зато в развитии концепта
"труд" наблюдается ряд инноваций.

В библейских контекстах труд - это наказание за первородный грех,
проклятие ("В поте лица будешь зарабатывать хлеб твой").27 В риторике
Социалистической Родины труд на благо Родины есть дело чести, почет-ная
обязанность. Очевиден сдвиг значения "с точностью до наоборот": от
проклятия к благодати.

Следует помнить, что труд - это базовая идеологема на протяжении всей
истории рабочего движения и социализма. Формула о противоречии труда и
капитала подразумевает не только противостояние классов, но и
непримиримый конфликт идеологий, который в историческом мифе зани-мает
то же место, что противоборство стихийных элементов в мифе о со-творении
мира.

Самые ранние социалистические утопии (например, Фурье) представля-ли
собой визионерские программы развития человечества. Социализм
"пе-ресказывал" евангелие и обращался к духовному подвигу первохристиан,
ставя перед собой задачу очищения христианского учения от ложных
на-пластований, образовавшихся за столетия эксплуатации и лжи.
Пересмотру в духе социалистического утопизма подверглось и представление
о труде.

Здесь возникает понятие свободный труд - имя, которое с религиозной
точки зрения представляет собой оксюморон, имя внутреннего противоре-чия
наподобие горячего снега или отечества мирового пролетариата: будучи
карой, труд никак не может быть свободным.

Однако свободный труд постулируется именно как догма, как пересмотр
евангельской доктрины.

В риторике советской Родины адресатом творческого усилия трудящих-ся и
получателем соответствующих пользы и блага оказывается совсем иной
субъект - социалистическая Родина.

-----------
ссылки на страницы книги"Я так хочу назвать кино"
96. Там же, стр. 135-136.

97. Там же, стр. 135-136.

98. Там же, стр. 156-157.

99. Там же, стр. 226-227.

100. Там же, стр. 160.

--------

26. "Насаждающий же и поливающий суть одно; но каждый получит свою
награду по своему труду". 1 Кор. 3:18.

27. "В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в
землю, из которой ты взят". Быт. 3:19.

121. Certeau, Michel de. 1988. The Practice of Everyday Life. Berkeley.
Де Серто обсуждает человека повседневности как потребителя практик
доминирующей культуры. Политиче-ское измерение практик повседневности -
а именно к такого рода практике следует отне-сти "обыденное письмо"
Киселевой - заключается в том, что им сопутствует выработка "тактики
потребления, хитроумных способов, с помощью которых слабые используют
сильных" (стр. xvii). Способ такого использования, пишет де Серто,
"складывается в фор-му сопротивления по отношению к историческому
закону, на который опирается некое положение вещей и в котором оно
находит себе оправдание. Практика, направленная на порядок, созданный
другими, приводит к перераспределению собственного пространства; такая
практика придает этому порядку некую игру, создавая пространства для
маневриро-вания неравных сил, для утопических точек отсчета [...]
Бесчисленные способы обыгры-вания и отражения чужих игр, т. е.
пространства, институционализированного другими, складываются в тонкие
стратегии упорного сопротивления тех групп, которые, не имея
собственного пространства, вынуждены довольствоваться сетями уже
устоявшихся сил и репрезентаций" (стр. 18).



=====конец части 4========

---

От	Pout
К	Pout (21.02.2003 20:25:41)
Дата	23.02.2003 11:25:21

А.Кустарев Пьер Бурдьё. Вечный бой с агентами невежества(*)

---

А.Кустарев - автор проходивших по форуму важных материалов"Каким
будет новый социальный проект","Русские штудии Вебера", "Как заговорить
призрак", рецезии на"Запад" Зиновьева. Это некролог в журнале , жанр,
несвободный от упрощений и спрямлений. Сравнение с Хомски и Маркосом
попадалось и у других. "Может быть, всего только три человека не
скурвились и не продались в поганые 90е -Хомски, Негри и Бурдье". Фраза
из статьи про"поганое десятилетие" с сайта
авангардистов-постмодернистов,там попадаются интересные статейки (напр
Цветков) про культурелей, но по части растолкования они еще
более"спрямленные", чем кустаревская.
В дополнении ссылки на материалы об общественно-политической
деятельности Бурдье(франц)
-------------
http://www.newtimes.ru/newtimes/artical.asp?n=2940&art_id=2299



?2940 24 марта 2002


Человек и его столетие

Пьер Бурдье. Вечный бой с агентами невежества
Его наука была не на службе социально сильных или начальства, а на
службе социально слабых и одиночек

Александр Кустарев


Пьер Бурдье умер в самом конце января 2002 года и, таким образом,
принадлежит обоим столетиям. В качестве некролога эта заметка
слегка запоздала, но зато она попадает в рубрику <Человек и его
столетие>, где Пьеру Бурдье и надлежит находиться.


Бурдье - самый известный и уважаемый французский социолог за
пределами Франции. В Германии он <свой>, кроме всего прочего,
просто потому, что кровно связан с немецкой социально-философской
традицией - от Канта через Макса Вебера и Зиммеля до Хайдеггера. В
Америке (в отличие от Англии) всегда смотрели и до сих пор смотрят
на Париж как на интеллектуальную столицу. У Бурдье много
почитателей и в России. На русском языке есть две книги его работ.


Гении родятся в провинции и умирают в Париже

Пьер Бурдье родился в 1930 году в семье мелкого чиновника. Он был
родом из Беарна. Из тех же краев вышел самый <народный> из всех
французских королей Генрих IV (в своем кругу его так и называли -
<беарнец>). Где-то по соседству родился и Д'Артаньян. Бурдье был
характерным французом и на некоторых фото напоминал Алена Делона.
Французы говорят, что гении родятся в провинции и умирают в Париже.
Биография Бурдье и в этом смысле была классической. Учился он в По,
работал сперва в Алжире, потом в провинциальном Лилле. Окончательно
он завоевал Париж в 1964 году, а в 1981 году занял престижную
кафедру социологии в Коллеж де Франс. В 1993 году он получил
золотую медаль Национального центра научных исследований. Это
высшая награда, какой может удостоиться во Франции <научник>. Пьер
Бурдье был первым (и пока единственным) социологом, получившим эту
награду. Этим, пожалуй, завершилась его формальная карьера, и после
этого он все больше занимается общественными инициативами.


Социологи бывают двух разновидностей. Можно обследовать параметры
человеческих массивов. Образец - обследование общественных мнений.
Результаты таких исследований обычно поступают в распоряжение тех,
кто управляет (манипулирует) обществом через соответствующие
институты (органы), решая, например, сколько в стране должно быть
полицейских или насколько следует поднять или опустить налоги.
Такой социолог в основном обслуживает начальство.


А иной социолог опирается на личный опыт индивида в обществе, то
есть в системе, сетке, или, если пользоваться понятиями, которые
предпочитал Бурдье, в пространстве, в поле общественных
(человеческих) отношений. Продукт такой социологии адресован самому
индивиду и дает ему руководство к маневрированию в обществе или,
если угодно, дает ему в принципе возможность воздействия на
общество. Пьер Бурдье был социологом этого рода. Его наука не на
службе социально сильных или начальства, а на службе социально
слабых и одиночек.


Ученый-обезьяна

Социология Бурдье подчеркнуто научна и в самом классическом смысле
этого слова. Страсть к истине была у него сильнее даже понимания
того, насколько <истина> условно- относительна и эфемерна. Бурдье
двигали азартная любознательность, глубокое доверие к логике и
готовность сделать неизбежные выводы, как бы они ни расходились с
его собственными обыденными интересами и эмоциональными
потребностями. В ХIX столетии такие характеры часто встречались в
естественно-научной среде - Дарвин, Пастер, Мечников, Роберт Кох.
Эти люди хладнокровно признавались, что они обезьяны, и ставили над
собой медицинские опыты.


Следуя этой традиции, Бурдье подверг вивисекции свой собственный
класс (самого себя) - класс профессиональных интеллектуалов. На
первый взгляд может показаться, что Бурдье стал жертвой чрезмерной
рефлексии и что он загнал себя в очень ограниченное пространство,
где, дескать, копошатся пара сотен оторванных от жизни академистов.
Но это неправда. Пространство, где оперировал Бурдье, только
кажется ничтожно малым. На самом деле оно огромно благодаря своей
плотности. Как ядро атома. Это в содержательном плане. Но еще
важнее это пространство в структурном плане, коль скоро это мозг
общества. Содержательная и структурная сторона дела соединяются в
традиционном понятии <власть> и в понятии символ-капитала или
культуркапитала, специфическом для социологии Бурдье.


Традиция, к которой принадлежит социология Бурдье, очень
национальна. Интерес к этой среде существует во Франции давно. И
именно во Франции. Вероятно, со времен классицизма. Отцом этой
традиции, можно, пожалуй, считать Лабрюйера, хотя рядом с ним можно
обнаружить еще добрую дюжину моралистов и мемуаристов, занятых
вивисекцией окружающего их пространства - двора, светского общества
(салона), верхних сословий и корпораций. В оглавлении <Характеров>
Лабрюйера мы находим рассуждения обо всех <тусовках>, о
<достоинствах человека>, о <суждениях>, <о моде>, а в самом тексте
- многочисленные пассажи, где обнаруживается материя, скрытая за
красноречием, лестью, набожностью. Обнаруживаются интересы за
поведением и социальность за публичностью. Обсуждается ценность
<общественного положения>. Эта традиция в XVIII-ХIX веках заметно
перемещается в литературу (роман), доходит до почти стерильной
утонченности у Пруста, где она даже с трудом узнаваема, а затем
эффектно перемещается в социологию, где ее с наибольшим блеском и
убедительностью воплощает Пьер Бурдье. К этому времени взгляд
социолога уже обращается к общественным единицам, к таким
<салон-корпорациям>, как литераторы, художники, академия, богема.


Игра с огнем

Но, решившись на суждения об этом пространстве, Бурдье играл с
огнем. Анализируя умственную практику общества, или, если угодно,
практикующего умственного класса (интеллектуалов, академического
класса), он должен был <выносить сор из избы>.


<Известно, что ни одна группа не любит тех, кто выбалтывает ее
секреты, особенно, пожалуй, когда нарушитель и предатель ссылатся
при этом на их же возвышенные идеалы. Люди не скупятся на похвалы
беспристрастному взгляду, называя его <смелым> или <трезвым>, если
речь идет о другой или враждебной им компании, но становятся
подозрительны, когда <трезвый> взгляд обращается на них самих.
Ученик чародея, рискнувший сунуть нос в чью-то колдовскую кухню и
ее фетиши, вместо того, чтобы отправляться в далекие тропики за
таким надежным материалом, как экзотическая магия, пусть готовится
к тому, что разбуженные им силы обрушатся на него со всей яростью>.
Карл Краус больше чем кто-либо имел право на такой диагноз:
объективность имеет тем больше шансов на одобрение и восхваление в
<своем кругу> за <смелость>, чем дальше от <своего круга> ее объект
в социальном пространстве. В редакционной статье первого номера
своего журнала <Факел> он писал: критикуйте далекое и чужое - это
сулит вам легкую добычу и всяческие блага; но если вы станете
копаться в своем ближнем окружении вместо того, чтобы послушаться
доброго совета и не трогать святыни, приготовьтесь к тому, что вас
безжалостно затравят>.


В Homo Academicus (1982), откуда взят этот пассаж, Бурдье ссылается
на судьбу китайца Ли Чжи и его <Сожженную книгу>. Ли Чжи был
ренегатом сословия мандаринов. Он выдал их подноготную обществу.
Его книга была объявлена вне закона. Интеллектуалы и академия
привыкли считать себя субъектами, а на всех остальных смотреть
сверху вниз, как на дикарей или даже как на черепки, то есть как на
объекты, не имеющие собственного сознания, души. Социология,
которой занимался Бурдье, лишает их привилегии субъекта. Он не
избегает при этом сложностей этой задачи. Он не становится в позу
<выше самого субъекта> и не превращает его самого в <черепки>.
Бурдье отчасти превращает субъект в объект, отчасти объект в
субъект. (Кто хочет получше ознакомиться с тонкостями этой
операции, может с пользой прочитать предисловия Н.Шматко к двум
книгам Бурдье на русском языке. Есть также чудесный русский сайт в
сети

bourdieu.narod.ru.)

Культура капитала и капитал культуры

Одно из самых главных понятий в аппарате Бурдье - это понятие
<символ-капитала> или <культуркапитала>, параллельное понятию
<экономического капитала>. Что такое экономический капитал, мы как
будто бы знаем. Это недвижимость и деньги. А культуркапитал
опознается труднее, потому что <капитал> представляется материально
осязаемым; это, так сказать, вещь, а <культура> - это нечто вроде
<эфира>, так сказать, <сотрясение воздуха>. Кроме того, соединение
слов <культура> и <капитал> обыденному интеллигентскому сознанию
кажется кощунственным, и оно отказывается их соединять. Но стоит
только перешагнуть через эти предрассудки, как все становится
кристально ясно. Культуркапитал - это, в сущности, авторитет в
сфере культуры, престиж, статус и, следовательно, власть. Это ближе
к авторитету торговой марки (brand) и цены фирмы (goodwill). В этих
понятиях <культуркапиталистами> можно считать Аллу Пугачеву и
Солженицына, Мадонну и Ростроповича; культуркапиталистическими
корпорациями - Большой театр, журнал <Новый мир>, Институт
социологии РАН или <команду блестящих профессионалов>. А
культуркапиталистическими конгломератами - Министрество культуры
России, AOL - Time Warner или NewsCorp Руперта Мёрдока или империи
типа <Березовский - Гусинский>.


Представление о культуркапитале, развитое Бурдье, сильно обогащает
наши взгляды на социальное расслоение и неравенство и, таким
образом, фиксирует новую сферу господства и социального конфликта.
Так же как деньги идут к деньгам, повторяет Бурдье, культуркапитал
и авторитет аккумулируются в руках немногих, отводя всем остальным
роль поклонников, адептов и прислуги.


Все более прямое вмешательство медиа и все больший контроль медиа
над обществом нисколько не устраняют неравенство по линии
символ-капитала, но, напротив, еще больше усугубляют
несправедливость и произвол в распределении почета dignitО и
презрения indignitО. Медиа (журналисты) роковым образом домогаются
культурного господства, и их власть тяготеет к тирании.
Производство <информации> и насыщение <коммуникации> не есть
распространение <знания>. В них воспроизводится не свобода, а
господство.


Могущество владельца символ-капитала измерить нелегко. Это не
знания и квалификация человека. Эти параметры характеризуют рабочую
силу. Но так же как и знания инженера могут быть превращены в
капитал, в капитал превращаются и эрудиция, суждения, пророчества,
новости, анекдоты, имена собственные и пр. - все, что существует не
телесно, а как символы. Особенно наглядно в этом смысле то, что
происходит с харизматическими лидерами. Одна идея может дать им
огромное количество господства. Самые яркие примеры - Иисус,
Магомет. В сущности, каждая идея, каждый артефакт обеспечивают их
собственнику определенное количество власти. И, как считает Бурдье,
собственники идей (своих и чужих) этим пользуются. Более того, сам
процесс производства и приобретения идеофактов и артефактов есть
реализация интересов тех, кто озабочен именно своим господством.


Бурдье: <Нет более несправедливого распределения ресурсов, во
всяком случае более жестокого, чем неравное распределение
символ-капитала, то есть общественной важности людей и
осмысленности их жизни (raisons de vivre)>. И далее: <Раньше власть
культуркапитала была отдельной от политической или экономической
власти. Сегодня все они соединяются в руках одних и тех же людей,
контролирующих мощные медиагруппы, или, иначе говоря, совокупность
средств производства и распределения культуры>. Читая это, невольно
вспоминаешь могучую советскую суперструктуру. Будет справдливо
признать, что до Бурдье наше ощущение этой стороны жизни было
смутным и недостаточно привычным. Теперь же оно входит, если мы,
конечно, к этому готовы, в наш хабитус.


Индивид как общество

Самим понятием <хабитус> мы тоже обязаны Пьеру Бурдье. Смысл этого
понятия нам уловить труднее. Его содержательность сильно связана с
обширным философским контекстом. Хабитус - это общество,
воплощенное в индивидуальной ментальности. Личность как воплощение
общественности. Индивид здесь понимается как социальный агент,
реализующий в своей личной практике программу данного общества в
зависимости, конечно, от того положения, которое он в обществе
занимает. Индивид некоторым образом и есть общество. Общественный
индивид - это его хабитус.


Все старые терминологии исходят из субъектно-объектного
противопоставления индивида и общества, а Бурдье его избегает. В
его социологии нет индивида или субъекта, а есть агент. Агент,
разворачивающий свой хабитус в пространстве общества, практикует. А
общество трактуется не как совокупность структур или индивидов, а
как совокупность сосуществующих, конкурирующих и конфликтующих
практик (трудно удержаться и не заметить, что в такой трактовке
тусовки превращаются, так сказать, в хабитусовки). Практика каждого
агента ориентирована на различение. Каждый хочет быть иным, чем
другой. В ходе различения происходит иерархическое расслоение.
Такое представление об обществе подводит под одну крышу и
экономику, и культуру, и базис, и надстройку, и материальные
интересы, и <идеальные интересы> (как выразился бы Вебер) и
устраняет роковой вопрос о том, что первично, что вторично, что
более важно и что менее. Как если бы исчезла телесная раздельность
музыки, скрипача и скрипки.


Можно думать, что философско-теоретические взгляды Бурдье есть
обобщение его собственной практики. Мыслительная работа Бурдье
перетекает в общественную активность по инерции или по логике
саморазвития живого организма: социолог Бурдье превращается в
политического активиста, как семя превращается в растение. Если мы
поняли какую-то социальную механику, мы получили возможность
воздействовать на нее. Если, в частности, мы поняли механизм
господства, мы можем воздействовать на него. Мы знаем, что
культурное господство, или власть капитализированной символики,
имеет тенденцию к самоукреплению. И шансы на это тем больше, чем
хуже мы понимаем этот механизм. Поэтому, говорит Бурдье,
<социологии как науке приходится неустанно защищать свое право на
существование, в особенности от тех, кто нуждается в потемках
незнания, где им сподручнее ловчить с символ-ресурсами (exercer
leur commerce symbolique)>.


Узнается? Конечно. Знание - сила. А в переводе на адекватный
современности язык Бурдье: знание - освобождение. Тут хотелось бы
подчеркнуть одно очень важное обстоятельство. По Бурдье, как будто
бы получается, что условием отношений господства оказывается не
знание господствующих, а невежество объектов господства.
Господствующие не менее слепы и предрассудочны, чем те, кем они
помыкают, но им от этого вреда нет. Более того, они роскошествуют и
сибаритствуют в невежестве. Знание может быть только инструментом
освобождения. Знание не может быть инструментом господства. Легко
сообразить, что при таких взглядах Бурдье был заклятым врагом
массмедиа и медиаинтеллектуалов. Он считал их агентами невежества.



До крушения коммунизма в Восточной Европе Бурдье, хотя и был, что
называется, <политически озабоченным>, на открытую общественную
сцену очень не рвался. Но в 90- е годы пошла волна приватизаций,
разрегулирования рынков, глобализации- американизации, новая волна
абсолютного обнищания, демонтаж социального государства, и
случилось так, что наиболее азартная и интеллектуально изощренная
оппозиция всему этому сложилась именно во Франции. Пьер Бурдье стал
чуть ли не главным ее лидером. Он <заводился> все больше и стал
даже напоминать Сартра (образца 60-х годов), Ноэма Чомского и чуть
ли не команданте Маркоса. Многие его старые друзья и ученики не
последовали за ним и даже стали говорить о нем не без некоторого
раздражения. Было похоже, что на старости лет Бурдье впадает в
гиперкритический ригоризм, анархо-марксизм и левую
политкорректность, вульгаризируя свои же собственные
социологические представления. Постмодернистские попутчики стали
подозревать его в скобарском позитивизме.


Бурдье ратовал за создание общеевропейского движения, сдерживающего
разрегулирование экономики, нынешние формы глобализации и
господство транснациональных корпораций. Он настаивал, что
общественные движения всячески должны сохранять спонтанный характер
и не создавать профессиональное руководство. Он настаивал на
федеративном устройстве всевозможных сил гражданской самообороны
без насильственного объединения. И так, чтобы никто не доминировал
- своего рода коллективный эгалитаризм. Он отдавал предпочтение
прямому действию по конкретным поводам. Одним из таких поводов была
для него угроза новой безработицы, долговременного, если не
фатального, <исключения> широких масс из поступательного движения
общества на базе высокотехнологической экономики. Бурдье всякий раз
оказывался на стороне les misеrables, как выразился бы Гюго, или,
как теперь чаще говорят (в большой мере с легкой руки самого
Бурдье), <исключенных> (les exclusеs).


Все это делает его левым. Безжалостная вивисекция, которой
подвергает Бурдье жрецов и поклонников искусства (L'amour de l'art,
1966 год ), университетскую лектуру и медиаинтеллектуалов, может
встретить сочувствие в Англо-Америке или в России в правобуржуазных
и правопопулистских кругах. Это было бы недоразумение, поскольку
Бурдье - носитель самого крайнего интеллектуализма, который именно
так раздражает правых. С другой стороны, среди самих правых
преобладают именно медиаинтеллектуалы, то есть агенты
культуркапитала, которых так не любил сам Бурдье.


Но традиционная левая тоже не может его переварить, несмотря на всю
его нелюбовь к новобуржуазным порядкам. Сам он говорил про себя,
что он <левее, чем левый>. Это самоопределение создает проблемы для
попавших под обаяние его интеллекта и склонных пользоваться его
продуктами, но испытывающих неприязнь ко всему <историческому
левому>. Бурдье мог бы объявить, что деление политического спектра
на <левую> и <правую> устарело, что теперь вместо <левых> и
<правых>, попеременно приходящих к власти, мы имеем <верх> и <низ>,
что вообще <политика умерла>, что наступили времена <центристского
синтеза> и т. д. При его виртуозном интеллектуальном аппарате и
богатом воображении он легко все это обосновал бы. Тем более что он
иногда так, вероятно, и думал. Но он почему-то остался при старом
понятии. Было это чистое упрямство, или проснувшийся в нем к
старости культурный атавизм, или политический маневр? Кажется,
никто его об этом не спрашивал. А может быть, просто не успели
спросить.


| cодержание |
----------

вводная с сайта

http://bourdieu.narod.ru/

Пьер Бурдье - несомненно один из крупнейших социологов современности.
Как во Франции, так и в Европе фигур равновеликих ему сегодня нет. На
разных этапах своего творческого пути П. Бурдье исследовал социальное
воспроизводство, систему образования, государство, власть и политику,
литературу, масс-медиа, социальные науки. Он не поддается одномерной
оценке и менее всего подходит на роль идола. Он тот, кто будоражит умы,
вызывает восхищение и надежду одних и бурный протест других. Обостренное
чувство социального, критика, направленная против любых способов и
механизмов доминирования: политического, экономического, культурного -
вызывает сопротивление и отторжение со стороны попавших в зону его
критики.


П. Бурдье - не привычный академический или кабинетный ученый. Он
стремится не просто познать и объяснить общество, но воздействовать на
него, изменить его с помощью <интеллектуальных орудий>, которые, на его
взгляд, дает настоящий социологический анализ. Позиция П. Бурдье как
<ангажированного> социолога - и этим он опять-таки напоминает Ж.-П.
Сартра - сложилась не сразу и не просто, а по мере роста его социальной
и социологической зрелости. К тому же, политическая вовлеченность П.
Бурдье определяется не его <левой> или <правой> политической позицией,
но через оппозицию всяким господствующим политическим практикам, какой
бы ориентации они не были. Он неоднократно подчеркивал свою
непричастность к какой-либо политической партии:

<Я не испытываю склонности к пророческим выступлениям и предпочитаю
действовать в тех случаях, когда могу: выйти за пределы моей
компетенции: ведомый чувством, может быть иллюзорным, некоего
легитимного гнева, близкого чувству долга: Выступая от своего
собственного имени, я делал это в надежде, если не мобилизовать людей
или хотя бы вызвать дискуссии: то разорвать видимость единодушия, на
котором держится символическая сила господствующего дискурса> (Bourdieu
P. Contre-feux. - Paris: Liber-Raison d'agir, 1998. - P. 7-8.).

Начиная с 1993 года, с публикации коллективной монографии <Нищета мира>,
Пьер Бурдье вместе со своими единомышленниками занимает критическую
социологическую и политически ангажированную позицию, выступая на
стороне социально обделенных, находящихся под угрозой или исключенных из
общества групп: алжирских эмигрантов, безработных, молодежи <проблемных
парижских окраин>, крестьян, выступающих против неолиберального
репрессивного законодательства: Свою позицию ангажированного социолога -
<ученого-борца>, соединяющего некоим образом сартровского <тотального
интеллектуала> и <специфического интеллектуала> М. Фуко, - Пьер Бурдье и
близкие ему исследователи выражают в социологических исследованиях и
публикациях на <горячие сюжеты>, объединенных в книжную серию <Повод к
действию>. Эти работы, а также выступления П. Бурдье на митингах и
демонстрациях навлекли на него множество нареканий со стороны <чистых
мыслителей>, считающих, что дело ученого - быть в стороне от политики,
наблюдать и анализировать, но не участвовать непосредственно в
политических событиях.

Теоретическая система П. Бурдье и труды его школы сталкиваются с
отчуждением в кругах университетских преподавателей, чуждых духа
научного поиска. Однако невозможно отрицать, что число его приверженцев
и последователей во всем мире непрерывно растет. Школа П. Бурдье - это
не нечто ставшее и неизменное, но развивающийся организм с
постоянно-переменным составом сторонников и учеников. Ряд
исследователей, начинавших в 60-ых с П. Бурдье - <первый круг>, -
отделились, не выдержав работы в логике единой школы (Ж.-К. Шамборедон,
Ж.-К. Пасрон, К. Гриньон, Л. Болтански). С другой стороны, за
двадцатипятилетнюю историю существования Центра европейской социологии и
журнала , основанных и
руководимых непосредственно П. Бурдье, сформировалось <твердое ядро> и
четко очерченные теоретические контуры школы.

Восемь лет прошло с момента первой публикации на русском языке
программной статьи П. Бурдье <Социальное пространство и генезис
"классов"> (Бурдье П. Социальное пространство и генезис <классов> /
Пер. с фр. Н.А. Шматко // Вопросы социологии. - Т.1. - 1992. - N°1. - С.
17-36.).
http://bourdieu.narod.ru/sp/PB_SP_genese_de_classes.htm
С того времени было опубликовано в переводе немало трудов как самого
юбиляра, так и его коллег. Для лучшего понимания концепции социоанализа
рекомендуем обратиться к работам, список которых приведен в конце данной
книги.

Задача, которую ставила перед собой редколлегия ,не в том, чтобы
доказать неоспоримость и всесильность теоретической системы Пьера
Бурдье. Наша задача скромнее - дать читателю возможность самому
познакомиться с социоанализом, а также продемонстрировать позицию его
критиков, подвергающих внимательному разбору ряд аспектов и составляющих
концепции П. Бурдье: габитус, поле, капитал.
Представляя работы Пьера Бурдье, критические статьи pro et contre Бурдье
наш сайт предлагает русскоязычному читателю окунуться в это
экстремальное социологической пространство и проверить утверждение на
собственном опыте.

Автор сайта выражает огромную благодарность директору
Российско-французского центра социологии и философии Института
социологии Российской Академии наук к.филос.н. Н.А. Шматко и г.н.с.
этого центра д.филос.н. Ю.Л. Качанову за согласие опубликовать в
интернете представленные статьи и многочисленные советы по созданию и
оформлению сайта. Работа выполнена без поддержки фонда <Открытое
общество> и других благотворительных и неблаготворительных организаций.

Юлия Маркова

Российско-французский центр
социологии и философии

Институт социологии
Российской Академии наук

======

(две недавние статьи в "Юманите" всвязи с выходом новых книг о
политической составляющей деятельности социолога."Встречный огонь-2"
и"Вмешательства"
Отрывок - машинный перевод, сорри. В статьях из "Юманите" всвязи с
деятельностью Бурдье упомянуто об "углубленной проработке" им идей
Грамши. Сборники вышли по--французски. На сайте несколько свежих
франкоязычных материалов и мало англоязычных - СП)
http://www.pages-bourdieu.fr.st/.

http://www.humanite.presse.fr/journal/2001/2001-01/2001-01-19/2001-01-19
-040.html
19 Janvier 2001 - CULTURES
Pierre Bourdieu et " le savoir engage "
Avec "Contre-feux 2", le sociologue propose, a l'echelle de l'Europe,
l'etablissement d'un lien nouveau entre mouvements de societe et
chercheurs...

http://www.humanite.presse.fr/journal/2002/2002-09/2002-09-06/2002-09-06
-029.html

... qui place en exergue cette phrase d'Antonio Gramsci : " Nous autres,
nous nous eloignons de la masse : entre nous et la masse, se forme un
ecran de quiproquos, de malentendus, de jeu verbal complique. Nous
finirons par apparaitre comme des gens qui veulent conserver leur place.
" Rencontre.

06 Septembre 2002 - CULTURES
BOURDIEU
La " trajectoire " Bourdieu

Беседа с Franck Poupeau, вокруг выхода "Вмешательств".
...
Исследователь в Коллеж де Франс, Franck Poupeau обеспечил с Thierry
Discepolo, выбор и представление текстов Pierre Bourdieu, объединенных
под заголовком "Вмешательства, 1961-2001". Он только что, к тому же ,
координировал номер журнала Agone ( 1 ), заглавие которого" Возвращаться
в борьбу". Элементы для критики спорного вопроса, который помещен вместо
эпиграфа - это фраза Antonio Gramsci: " мы другие, мы удаляемся от
массы: между нами и массой, образовался экран qui-pro-quos,
недоразумений, сложной устной игры. Её завершение - в том, что мы
проявим себя как люди, которые хотят занять свое настоящее место "
...одна из целей, объявленных публикацией "Вмешательств", как сказано
составителями - опровергнуть идею, согласно которой Pierre Bourdieu
обнаружил политическую деятельность "поздно", злоупотребляя при этом
своей научной известностью...Эта задача проходит сквозь всю книгу, через
критику позы " axiologique нейтралитета " социолога, который
присутствует от момента входа Bourdieu в интеллектуальную жизнь, в
начале шестидесятых годов, всвязи с войной в Алжире. Для этой
замечательной претензии к нему в "нейтралитете" была фактически только
политическая точка зрения - но скрытая.
...

============

---

От	K
К	Pout (23.02.2003 11:25:21)
Дата	23.02.2003 14:30:47

Полная галиматья

---

Все эти культур-капитал и символ-капитал полная ахинея. Во-первых, это попытка отвлечь от роли обычного капитала в западном мире, и попытаться объяснить СМИ и культ-тусовку самостоятельным действом, а не холуйскую отработку денежек настоящего капитала. Это столь избитая тема, что ее скучно даже обсуждать. Вся эта гуманитарная профессура на верху западного общества вообще-то и предназначена для попыток основательно затуманить мозги. Поэтому то Бурдье и был всегда при сметане, его старания капиталом (обычным) были оценены по достоинству, а все его заявления, что он «левее левых» пусть оставит детворе.

Во-вторых. Запад переходит в фазу абскурации (по Гумилеву), а лозунг этой фазы – «будь такой, как мы». Вот отсюда то и борьба за унификацию, остервенелая борьба, попытка всех нивелировать, борьба с правом на особое мнение (попробуй возмутись либеральными ценностями, затопчут) или с культурным капиталом.

>Раньше власть культуркапитала была отдельной от политической (!) или экономической (!) власти. Сегодня все они соединяются в руках одних и тех же людей, контролирующих мощные медиагруппы, или, иначе говоря, совокупность средств производства и распределения культуры.

Да так всегда было, СМИ как служанка капитала, и разрешение иногда взбрыкнуть, исключительно для пользы дела, «выпуск пара» называется.

>Самим понятием <хабитус> мы тоже обязаны Пьеру Бурдье. Смысл этого понятия нам уловить труднее.

Вводится понятие агента действующего вместо человека, понятие туманное, подвешенное в воздухе. Зачем? А зачем Западу потребовалось понятие линейного прогресса? Что бы обосновать свой расизм и уйти от ответственности за совершаемые злодеяния. Кто виноват? Да никто, объективный закон природы, вот к нему и предъявляйте претензии, а он, как известно, вне морали, но служение прогрессу и есть долг человека просвещенного, и прогресс неизбежен. Зачем Бурдье вся эта чушь про <хабитус>, да для того же. Любое событие можно объяснить изъяв оттуда человека и столь не удобную ответственность за свои поступки. А поди ты спроси с этого агента, <хабитуса>, он ведь и не человек, а так себе, игра ума, а игра она и есть игра, там все призрачно, условно. Только Бурдье не первый подвизался на этом поприще, на поприще «игры» (читайте выродка Германа Гесса).

Нет на Западе давно ни философии, ни социологии, ни истории, а есть ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ МАШИНА, часть «капитала обыкновенного».

К.

---

От	Pout
К	K (23.02.2003 14:30:47)
Дата	25.02.2003 11:24:19

Un monstre anthropologique. Бурдье о сути неолиберализма(*)

---

Он говорит во многом _то же самое_, что мы ,порой достловно(о войне всех
против всех), но на своем месте и своем
уровне. Он - профи, социолог, руководитель направления
и автор попытки современной соуциологической системы , в которой есть
находки и достижения. Англичане в частности "нарезали" свой средий
класс
благодаря его методикам, выявив новые черты, и т.д.и т.п. Это работа
профи.
Дело. Как и у других . Может,лучше чем у других, потому что
это -союзник,один из очень немногих.
Мне не хочется тратить время на навязываемый обмен
"любезностями". Лаять и бросаться калом во все непонятное, " вумное",
сложное - проще всего, _меня вы этим не возьмете_. Если вы не смените
тон и не перепозиционируетесь, не примите верную позу, приличествующую
серьезному разговору - разговор закончен с оргвыводом и отсылом на.
Если критика - то без поноса , даже если вы ненавистник
"жидобольшевиков". .Думаете, я не помню ваших поганых поливов на ровном
месте, где зашел разговор про физ.экономику Кузнецова, "полуеверея
Ленина" и коммунистов в "Завтра". Помню и живую ссылку предоставлю,
если потребуется.. Это тут вы мимикрируете, глядя на обстановку ,под
какого-то "честного антимарксиста",что ли,избегая муссировать
"четвертьеврейство Андропова" и полуеврейство "антисистемщика Ленина"
Ну это дело тактики. Видали таких, полковник Кудасов с той же Завтры тут
четко такую "анти-жидобольшевицкую гумилевщину"выложил по полной
программе. Тоже вспомним , если надо будет, для де-мимикризации, в
другой раз. Мне дело важней, вменяемый разговор по теме ветки.


До "публицистики прямого действия"90х годов приходится добираться,
потому что
переводят пока еще старые ,20летней давности книжки. Статья в Монд
вошла в сборник"Встречный огонь"("встречный пал - огноь,который зажигают
навстречу лесному пожару"),вышли еще пара сборников -"Встречный огонь-2"
и"Вмешательства". Но
продажная братия с разных сторон засуетилась еще не по этому
поводу,потому что публицистка эта у нас неизвестна. Адепты "нового
порядка"
подсуетившись, шьют "социальной праксикологии" Бурдье все сразу, чтоб с
лихвой хватило Кто"редукционизм" и"экономизм", распознав в
профессоре"марксиста". Ты не социолог, говорят, не нашей стаи. Кто с
другой стороны величает его "жрецом", "телезвездой", пиар-агентом.

Две россиянские рецензии и ссылка на две аутентичные статьи в
LeMonde, с легкостью опровергающие домыслы россиянских культурелей.
Классово чуждый им "профессор" разоблачает суть неолиберализма и хомо
экономикуса и выступает за консолидацию всех "сил старого
порядка",остатков
"коллективных структур" перед лицом неолибералистского нашествия.
Индивидуализм в нынешних условиях неизбежно является идейно
социал-дарвинизмом(проявления этой тенденции также рассматривает
Бурдье). Видно,
сходные с нашими процессы тут по большому счету. Профессор "солидарист"
и"консерватор"в тонком (нашем) смысле слова - против"революции нового
порядка" , их Проекта (именно о Проекте , а не о ползучем
процессе,бурдье говорит в статье в Монд).Профессор конечно
француз-интеллектюэль, умный. В отличие от
наемных писак и сонма продажных"настоящих социологов"(это цех не
трепачей, а современных"менгеле", мастеров своего важного участка для
всеобщего дела, выковывающие"сильные дискурсы").Стал быть, есть надежда
, что в чем-то сходными могут быть у нас и
рецепты и инструменты борьбы,хотя бы на символическом поле.


Повторяю - с голыми руками на танки не ходят.
Человек думает и пишет часто то же, что и мы, только профессионально. И
потому - инструментально. И потому его ненавидят , выхихикивают,
обмазывают "гомоэки", обслуга новолибералов всех сортов, леваки французы
и леваки американцы. Полемика там забористая и тоже актуальная, в смысле
позиционирования "коалиции сил коллективистов разных стран против Нового
порядка".

Сначала две рецензии на недавнии переводы .

1===========
http://www.guelman.ru/slava/nrk/nrk9/nrk9.html


РЕЦЕНЗИЯ
Пьер Бурдье

Практический смысл

Пер. с франц. А. Т. Бикбова, К. Д. Вознесенской, С. Н. Зенкина, Н. А.
Шматко. Под общ. ред. и с послесл. Н. А. Шматко.
СПб.; М.: Алетейя; Институт экспериментальной социологии, 2001. 562 с.
Тираж 1800 экз. (Серия "Gallicinium")
...
Социолог - с неизбежностью жрец, законодатель и критик. Хотя в той
степени, в какой он все же ученый, он постоянно порывает с самим собой,
объективируя собственное мышление. "Работа над собой" понимается в
данном случае как своебразный психоанализ, "проговаривание" собственного
социального бессознательного в письме, где ты и аналитик, и
анализируемая языковая/символическая машина. Бурдьё хочет любой ценой
контролировать как "идеологический", так и научный смысл своей работы,
быть и Сартром, и Леви-Стросом. Здесь зарыт ключ его одновременно
"идеологического" и научно-рационалистического письма
...
2========
<Отечественные записки> ? 8, 2002. С. 426-427
{ http://www.strana-oz.ru}
РЕЦЕНЗИИ
Кирилл Кобрин

Пьер Бурдье. О телевидении и журналистике / Пер. c франц. Т. В.
Анисимовой
и Ю. В. Марковой. Отв. ред. и предисл.
Н. А. Шматко. М.: Фонд научных исследований <Прагматика культуры>,
Институт экспериментальной социологии, 2002. 160 с.
...
Тактика Бурдье известна. Это - приложение марксистских подходов (прежде
всего, политэкономических) к таким сферам, которых сам Маркс избегал
(или не замечал). Либо - к сферам, которые в середине XIX века не
существовали (или только родились и не проявили себя в должной мере)...
За гладкой матовой поверхностью современного искусства, за волнующей
игрой современных медиа (гораздо более талантливых, нежели современное
искусство)скрывается угрюмо работающий отлаженный социоэкономический
механизм.

Почему журналисты хватаются за пустые и насквозь бессмысленные сенсации,
а то и изобретают их, проходя мимо настоящих <серьезных> проблем? Почему
ток-шоу устраиваются не для того, чтобы на самом деле столкнуть мнения
приглашенных сторон и дать зрителю самому выбрать правую сторону, а -
совсем наоборот - чтобы цинично сляпать очередной телегеничный
спектакль? Почему современные Олимпийские игры - не честное состязание
спортсменов в силе и ловкости, а беспощадный и довольно тупой бизнес?
Бурдье постоянно задается этими вопросами, точнее - их задает, ибо
главный текст этой книги <О телевидении> - не что иное, как его
выступление на телевидении.

Анализируя феномен СМИ, Бурдье совершенно справедливо заключает его в
скобки, отделяя от других сфер жизни общества, образуя тем самым понятие
<поле журналистики>. Скобки эти социально-экономические и культурные

Телевизионщики пригласили социолога, чтобы он с экрана открыл зрителям
глаза на телевидение. Социолог качественно исполнил свой номер. Затем
телевизионщики обиделись на социолога, вскрывшего их порочную сущность.
После чего социолог удивился, что телевизионщики обижаются на правду.
Все остались при своих

ты не социолог. Или социолог <с тенденцией>. Как Маркс
...
3========

(отрывки перевода с англ.)
http://www.homme-moderne.org/societe/socio/bourdieu/varia/essneoUK.html

Bourdieu
Сущность neoliberalism-
УТОПИЯ БЕСКОНЕЧНОЙ ЭКСПЛУАТАЦИИ.

MONDE DIPLOMATIQUE, декабрь 1998,
ЖVersion franзaiseЕ

Что такое neoliberalism? Программа для разрушения collective structures,
которые могут препятствовать чистой рыночной логике.
...
Как доминирующий дискурс выражает, это - экономический мир - чистый и
совершенный порядок, неумолимо разворачивающий логику своих
предсказуемых последствий, и незамедлительно подавлящий все нарушения
санкциями...

...
Сказано,что эта "теория"(в основе своей не связанная с историей и
социумом) имеет сегодня больше чем когда-либо средств проявления своей
истинности и опытным путем поддается проверке. В действительности,
neoliberal дискурс- не только еще один дискурс среди многих. Скорее,
это -
" сильный дискурс " - путь, которым проводится психиатрическая беседа в
клиниках, см. в анализе Ервинга Гоффмана . Он настолько силен и с ним
настолько трудно сражаться только потому ,что он имеет на своей стороне
все силы мира общественных отношений и связей, мира, который сам по
себе привносит в него свой вклад . Эффект достигается в особенности
путем ориентации экономических выборов - теми, кто доминируют над
экономическими отношениями. Таким путем добавляется его собственная
символическая сила к этим отношениям сил. Огромный политический проект
реализуется от имени этой "научной программы", преобразованной в план
политического действия, хотя его "проектный" статус как таковой
отклоняется, потому что итог выглядит совершенно отрицательно. Эти
проектные цели задают условия, при которых "теория" может быть
реализована и сможет функционировать: программу методического
разрушения collectives.

....

Таким образом, Darwinian мир проявляется - это - борьба всех против
всех на всех уровнях иерархии, которая находит поддержку каждого
цепляющегося за свою работу и организацию в условиях ненадежности,
страдания, и напряжения. Без сомнения, практическое утверждение этого
мира борьбы не преуспело бы так полностью без соучастия всех
сомнительных мер, которые производят ненадежность, и существования
запасной армии служащих сделало людей послушным этим социальными
процессами, которые делают их положение сомнительным, также как
постоянная угроза безработицы. Эта запасная армия существует на всех
уровнях иерархии, даже на более высоких уровнях, особенно среди
менеджеров. Окончательная основа этого полного экономического (порядка),
воздвигаемого под лейблом свободы - в действительности структурное
насилие безработицы, ненадежности срока пребывания на работе и угроза
сокращения производства, которое это подразумевает. Микроэкономическая
модель условий "гармоничного" функционирования индивидуалиста -
существование запасной армии безработных как массовое явление,

Это структурное насилие также вносит то, что называется трудовым
контрактом (мудро рационализированным и представленным в нереальной "
теории контрактов "). Организационный дискурс никогда не говорил так
много о доверии, сотрудничестве, лояльности, и организационной культуре
как в эпоху, когда "приверженность организации" может быть получена в
каждый момент, устраняя все временные гарантии занятости ( три четверти
из наемов - для установленной продолжительности, доля временных служащих
продолжает повышаться, занятость "по желанию" и право уволить
индивидуума имеет тенденцию быть высвобожденной от любого ограничения).

Можно ли ожидать, что экстраординарная масса страдания, произведенного
видом этого политико-экономического режима однажды будет служить
отправной точкой движения, способного к остановке гонки к пропасти? В
действительности, мы сталкиваемся здесь с экстраординарным парадоксом.
Препятствия, с которыми сталкиваются на пути к реализации нового порядка
одинокого, но свободного индивидуума, удерживаются сегодня, но
приписываются "негибкости" и отсталости. Всякое прямое и сознательное
вмешательство любого вида, по крайней мере когда оно происходит от
государства, дискредитировано заранее и таким образом осуждено, чтобы
вычеркнуть его ради выгоды чистого и анонимного механизма "рынка",
(природа) которого, как участка, где осуществляется "игра частных
интересов" - давно забыта. Но в действительности то, что препятствует
распаду социального (порядка) в хаос, несмотря на растущий объем
подвергнутого опасности населения,-это непрерывность существования или
выживание тех самых учреждений и представителей старого (порядка),
который находится в процессе демонтажа, и деятельность всех категорий
social workers(работников патронажа),а также всех форм социальной
солидарности, семейной или прочей.

Переход к "либерализму" имеет место в незаметной манере, подобно
континентальному дрейфу, таким образом скрывая его эффекты от
представления. Его наиболее ужасные последствия - длинного срока. Сами
же эти эффекты скрыты, как это ни парадоксально, сопротивлением, которое
этому переходу в настоящее время оказывают те, кто защищают старый
(порядок), продолжающие влечь ресурсы, которые это содержало, на старом
solidarities, на запасах социального капитала, которые защищают основную
часть существующего социального (порядка) от падения в аномию. Этот
социальный капитал обречен, чтобы увядать далеко - хотя не в коротком
сроке - если не будет возобновлен и воспроизведен.

Но эти те же самые силы "сохранения", с которым слишком легко было
бы обращаться как с "консерваторами", являются также, с другой точки
зрения, силами сопротивления учреждению нового (порядка) и могут стать
для него подрывными силами. Если есть все еще причина для некоторой
надежды, то, что обе силы все еще существуют, в государственных
учреждениях и в ориентациях социальных акторов (в особенности людей и
групп, наиболее привязанных к тем учреждениям, что связаны с
традициями гражданского и коммунального обслуживания). Под видимостью
всего лишь защиты (порядка), который исчезает, и защиты соответствующие
ему своих"привилегий" (в чем они будут немедленно обвинены ),эти силы
способны будут сопротивляться вызову , только работая, чтобы изобретать
и строить новый социальный (порядок). Тот, который не будет иметь своим
единственным законом преследование самовлюбленных интересов) и
индивидуальной страсти к прибыли, что создаст место для collectives,
ориентируемых на рациональное преследование целей, достигаемых и
"ратифицируемых" только сообща

4============

Хомо экономикус как "антропологическое чудовище"
рецензия на книгу Бурдье(франц)

http://homme-moderne.org/societe/socio/bourdieu/structur/lemonde.html
(еще одна рецензия на эту книгу- в"Либерасьон")
http://homme-moderne.org/societe/socio/bourdieu/structur/libe.html

Daniel Cohen
Un monstre anthropologique
Антропологическое чудовище

LeMonde, 26 мая 2000.



=============
(дополнение)

Если у кого есть возможность помочь с переводами с французского -
просьба дать знать. Перевожу англоязычные тексты , но их там маловато,
а французских имею только исходники машинного перевода. Их можно довести
до ума. Речь идет о современной "политэкономии жизненных стилей" и
разборе современных идей хомо -экономикусов в конкретных предметных
областях . Именно , о роли"культурного капитала" в сфере рынка
недвижимости , об этом прежде всего шла речь в "Антропологическом
монстре". Раньше надо посмотреть, о чем предметно идет речь, а не
цепляться к словам и вестись на их звучание

---

От	Администрация (И.Т.)
К	K (23.02.2003 14:30:47)
Дата	24.02.2003 12:02:41

Александр в "read only", участнику "К" - предупреждение

---

Удалено три сообщения.
Обсуждать надо выкладываемые тексты, а не личность и
манеру участника.
Метод сопровождать почти каждое выступление участника
обсуждением манеры его постингов и ответов, а иногда и
оскорблениями - это преследование и здесь не пройдет.
Александру было давно запрещено писать в ветки открытые
участником "Pout".
Александр переводится на месяц в режим "только чтение",
а участник "К" получает предупреждение.
Надо обсуждать тексты и не провоцировать флейм.

---