Перевод книги Маурицио Блонде об антиглобалистах (глава 8 Сила алогизма)
8. СИЛА АЛОГИЗМА
«Хаос является центром нашего проекта»
Питер Лэмборн Уилсон, он же «Хаким Бей»,
в «Виа Радио», ШаКе Эдицьони, Милан, 1995.
Другое обозрение антагонистического движения, «Инфоксоа» (№ 13, март-апрель 2001), дает слово «члену АФРО ГРИФО, завсегдатаю северной группировки («курвы») «Ингрифати» Перуджи»: речь идет о стадионной банде ультра. Анонимный тиффози, продвинутый в социологи, говорит:
«Что касается движения ультра в Италии, то мы находимся перед лицом глубокого кризиса, который является результатом динамик, смертельных для движения – инструментализации со стороны ультраправых, коммерциализации стадионов (подумаем о феномене платное ТВ – дорогие билеты), репрессий, социального дробления и сознательного увеличения поножовщины в стычках. По ряду версий социальное дробление воспроизводится на символическом уровне и в курвах, управляемых теперь не исторической группой, а группами и группочками, находящимися в постоянной мутации, и таким образом не передаются кодексы поведения, как прежде. Думаю, что ныне очень трудно организовать курву с единственной группой-гегемоном».
Тиффози Перуджи исторически являются левыми, замечает берущий интервью. Каковы возможности, помимо объединения, диффузии содержания?
«Наша курва не лучше других, и социальный состав не слишком разнообразен. Должен сказать, однако, что наш способ быть ультра сильно связан с местной культурой, с ее ценностями (низовой антиклерикализм, например) и связующими моделями (между местным сельским праздником и курвой нет особой разницы). Для нас курва – собрание, идентичность, достоинство, и если мы переживаем в ней сильные противоречия, то должен сказать, что по определенным темам есть настоящий раздор. Не думаю, что в Италии есть настоящие курвы движения (за исключением Козенцы), но есть курвы, которые чувствуют себя близкими к определенным тематикам движения (например, антирасизм и легализация)… 1. По ряду аспектов фигура ультра представляет элемент антагонизма по отношению к экономическому процессу (коммерциализация стадионов)… Мы создали ассоциацию, которая называется АФРО ГРИФО Перуджа Фанс, которая действует, рассматривая стадион как элемент конфронтации и соединения между различными культурами, и как элемент социальности для всех маргинальных фигур».
Очевиден проект утилизировать склонных к насилию болельщиков, чтобы сделать их пригодными для «Движения» в качестве антагонистической силы. Наконец сварка кажется удавшейся. Один из арестованных в Генуе, Федерико Гвидо (38 лет), водитель фургона, который распределял оружие среди самых насильственных манифестантов-антиглобалистов, является ультра Ювентуса, обвиненным в 1982 в хранении взрывчатки во время игры чемпионата во Флоренции; затем он перешел в туринский Социальный Центр «Аскатасуна», который вплоть до имени исходит от убийственного насилия баскской ЭТА.
Идентичный проект распространяется на все «маргинальные фигуры». Речь идет о создании федерации для тотального Восстания суб-человечества любого рода: выстроить частные одержимости, порочных, безумных, фиксирующихся на знаке «социального мятежа». Любой мятеж, направленный на невозможный «освободительный» размах, единственным связующим которого может быть отторжение всякого порядка и истины, ненависть к тем, кто требует упорядоченного вида мира, и «перманентный конфликт».
Тот же номер Инфоксоа публикует заявление «Болонского Гея Антагонизма», группы, которая годами оккупирует Кассеро, башню болонской городской стены, и организована как гомосексуальный Социальный Центр. «Гей Антагонизма» представляется так:
«Мы хотим возобновить практику, которая считает ценностями противоречие и конфликтность, критикуя, таким образом, идею чистой и простой интеграции различных геев в неолиберальном и неокапиталистическом мире. Мы считаем недостаточным сфокусировать наши политические цели на простых требованиях гражданских прав, что считается частью «институализированного движения геев» конечной целью… Ограничение этим требованием ведет к утрате широкого видения отношений классов и власти». Сексуальная тенденция – извращенная и тотализирующая – становится единственным и центральным рычагом «Борьбы» за изменение мира. И в этой борьбе враг, которого надо атаковать, идентифицируется с «Католической церковью, которая испытывает новые стратегии евангелизации и новые средства контроля над телами и желанием».
«Торазине 3000» (май 2000) уделяет заботливую статью («Хомокост, Странные Скинхеды») гомосексуальной части скинхедов. Действительно, существуют и такие, хотя, вероятно, в меньшинстве. Ценным для Движения это меньшинство делает то, что «странные скинхеды» (скинхеды-геи)… разрушают культурные доминанты социального поведения мужского пола»… Когда накладывают гомосоциальную мифологию, очищенную от культуры скинхедов, чисто мужской, рабочего класса, консервативной,… с социальными сценариями, основанными на гомосексуальной ориентации, социокультурные ожидания распадаются, становясь социально опасными, или скорее деконструктивными и анархистскими».
Сам текст становится своего рода анализом клинической психиатрии по деструктивной личности. «Странный – это категория, которая не определяет, потому что относится к неустойчивым идентичностям. Концепция неустойчивой личности побеждает, потому что содержит идею «я», которое более не является стабильным… Странные скины становятся кочующим сюжетом; и не случайно в глубине сцены находятся неисчислимые ответвления». Под «ответвлениями» понимаются, естественно, различные типы неописуемых садомазохистских ужасов.
В итоге здесь с радостью регистрируется кипение нижнего мира тьмы. Что касается «нацистского душка движения странных скинов», это составителя статьи не заботит. «Нацистское движение» было лишь «наиболее чистым выражением эстетики садомазохизма»: поэтому даже этот тип «нацистов» можно поместить в движение Пятого Сословия. И действительно, приводится пример Яна Стюарта, «певца-лидера «Скрюдрайвер» (одна из групп скинов): «расовая концептуализация, выработанная лирикой Яна Стюарта, полностью отсылает к преодолению сверхчеловеческой риторики, чтобы привести к полной гомосексуальности… Он объявил себя гомосексуалистом за год до того, как умер».
Тот же самый журнал «Торазине 3000» раскрывает последний, экстремальный заговор ТНК: «Фторирование – ментальный контроль масс». Добавление фтора к питьевой воде, под предлогом борьбы с кариесом, якобы имеет целью «постепенное сокращение всякой индивидуальной силы сопротивления доминированию, с помощью отравления и наркоза определенной зоны мозга, делая, таким образом, индивидуума подчиненным воле тех, кто решит им править». В общем, полный параноический бред преследования.
Не скрывается, наконец, сознательное желание использовать умственное расстройство и душевнобольных для борьбы против существующего порядка. Уже упомянутое издательство «Венереа» опубликовало «Культура Апокалипсиса. Антология терминального (предельного, умирающего – прим. перев.) мышления» Адама Парфрея (май 2000, 284 стр., 26.000 лир). В предисловии (стр. 16) с восхищением упоминается пример «отрядов Вервольф», затеянных Йозефом Геббельсом в горьком конце Второй мировой войны, которые были сформированы для проведения актов индивидуального террора, чтобы беспокоить и подрывать оккупацию союзников. Подростки, домохозяйки, опасные преступники, душевнобольные были собраны для имитации Вотана (Одина) и его воинов-волков в «дикие ночи» охоты. Наводящие крайний страх, отряды Вервольф стали моделью для многих террористических организаций типа турецких Серых Волков» .
На стр. 25 книги есть интервью с некой Карен Гринле: «Некрофилка, которая пять лет назад мелькала в шапках национальных газет, когда сбежала на катафалке и исчезла на пару дней… В гроб с телом Карен положила письмо на четырех с половиной страницах, в котором признавалась, что имела любовные отношения с 20 или 40 покойниками». Сегодня, после двух лет в психиатрической клинике, Карен «в большем ладу со своей сексуальностью» и может любезно разговаривать о своем извращении (и делает это в выражениях, которые я стыжусь приводить целиком).
На стр. 43 «Г.Г. Аллин», который «ножом вырезал грубые татуировки на своей коже». На стр. 55 интервью с «Петером Сотосом ди Пуре», художником экстремальных сюжетов, который заявляет: «Я великий фанат крайнего сексуального насилия и садизма». И так далее, страница за страницей: неудержимое косноязычие психопатического бреда, представленного в качестве «текста».
На стр. 95 описывается «Случай самокастрации». На стр. 101 начинается признание «Факира Музафара»: увечащий сам себя мазохист описывает, как пытает сам себя (и при этом сам себя фотографирует). Мазохист пробует идеологию мазохизма как культурное возрождение: «Тенденция западной культуры – держать тебя под стеклянным колпаком, или отказывать тебе в ощущениях, или сделать тебя спокойным, контролировать тебя. (Мазохизм) – выражение индивидуальных потребностей… Это люди, которые ведут нас вперед сотни лет… это путь выхода из средневековья и из европейской культуры».
На стр. 133 находим, без особого удивления, текст за подписью «Красные Бригады»: «Благодарим нашего товарища Р.38». (Видимо, имеется в виду пистолет Вальтер Р-38 – прим. перев.)
«Торазине» – не только название журнала, это также коммерческое название психотропного препарата (Хлорпромазина): составители «альтернативных» текстов кажутся постоянными потребителями такой фармакопеи. Другая публикация, «Инфоксоа – Зона ежедневного движения» № 13 (март-апрель 2001), открыто защищает психическое расстройство в статье «Затруднение и Социальные Центры», которая предлагает «исследовать отношения между Социальными Центрами и бредом». Интервьюируемый, «товарищ из Социального Центра Форте Пренестино ди Рома», говорит:
«Думаю, что с уверенностью могу сказать, что некоторые из собраний руководства Форте за эти 14 лет жизни являются коллективным бредом, в котором необходимость скрывать истинное значение затруднения трансформировалась в бред, как ответ и стратегию защиты в острых, слишком ответственных ситуациях, с которыми приходилось сталкиваться… Я опишу это, как затруднение поколения, которому пришлось думать, исходя из того, что оно отрицало. Надо забежать вперед, чтобы увидеть, кто бежал позади, и, следовательно, это бегство, и в этом был бред. Я опишу это, как необходимость ослабить уважение ко всему тому, что общество и определенная политика насаждали… История, состоящая, прежде всего, из человеческих отношений, которые были способны сделать общим собственный бред».
Понятно: группа бредящих, из личностей «ослабленных» (пограничных), которые толкутся в социальном центре, не ищут выздоровления, а желают «сделать общим бред», чтобы сделать его своим «разумом». Действительно, он перечитывает другую статью того же номера «Инфоксоа», «Бред – законная стратегия выживания» (стр. 38), и объясняет: «Разум нельзя считать данным раз и навсегда, он историчен в смысле постоянного движения трансформации… и совершенно специфичен в историческом контексте, в котором возникает и с которым связан». Например, «религия… это дозволенный социальный бред, который впитывает в себя бреды, которые могли бы стать неповиновением. Религия – это усилие, которое человечество терпит, чтобы выжить в мире, негодном для жизни, где власть дарует зоны, в которых надо верить в то, что не демонстрируемо» (стр. 41).
Он добивается, чтобы бред был ценим, а психическое расстройство культивировалось, как частная антагонистическая религия, не функциональная для фантомной «власти». «Галлюцинации и бред являются нормальными, если не ограничивается парение психического аппарата через разум, огромное усилие приручить то, что стало бы распущенной пряжей. В смятеньях разума порядком является то, что установлено, а беспорядком – то, что было бы естественным без всякого вмешательства» (стр. 40).
Вот идеология оправдания Пятого Сословия: толпа, «я» которой недостаточно стабильно, чтобы мочь держаться в реальности, требует права на нелогичность (безумие), с разрешением, которое выдается душевнобольным. Действительно, как излагает Торазине № 23 (полагаю, что мы снова воспользуемся правом на хороший вкус, цензурируя там, где это необходимо): «Много людей спрашивают себя, почему они должны проводить большую часть своего времени и делать такие утомительные вещи, как учиться и работать, и иметь так мало в своем распоряжении для развлечений, таких как… разбиваться с машиной на автостраде, дырявить себе тело, поджигать его, принимать наркотики, мастурбировать, вступать в сделки и брать то, что им нужно, или, в крайнем случае, идти в бесплатное кино. Или, в более широком смысле, кто решил, что существование должно иметь препятствие в виде долга существовать? Ответ таков, что международный заговор, именуемый Здравый Смысл, решил, что развлекательные вещи соответствуют умам людей подчиненных, которых он боится, и, когда эти вещи появляются, их блокируют химическими агентами-ингибиторами…
Торазине поможет вам вылечиться от здравого смысла… наш здравый смысл – сопровождать вас к единственно возможному хэппи-энду конца столетия: (когда) потоп людей выльется на улицы и возьмет то, чего всегда хотел, жаждал, желал, и использует его, не читая инструкции. Даже само желание покончит с собой, опрокинувшись в волю. Те, кто считает это уместным, убивают и поедают своих родителей, преподавателей, работодателей, другие едят мороженое, поп-корн и картофельные чипсы с подливкой собственного изготовления, в то время как деревья источают фруктовые соки, крепкие напитки и кока-колу.
Сколько это продлится? Навсегда. Что означает сказать - навсегда? До смерти. Смерти кого? Того, у кого на губах улыбка… Но кто будет производить вещи, которые мы будем потреблять? Вещи не будут производиться, они будут только потребляться… И инстинкт сохранения? Выдумка восходящей буржуазии… с того момента более не будет нужды в механических средствах для получения вещей, живущие существа будут захватывать электричество прямо из воздуха, превращая его в отраженный сигнал, секс без различия рода, и земля произведет все то, что мы осмелимся пожелать».
Это точное и постмодернистское описание мечты маргиналов любого века: «Постоянный праздник» как грабеж, Страна Изобилия, Рай Наслаждения; мечта потребления – суперпотребительства супермаркета, низкопробного, но ненасытного потребительства «желающих» – без ответственности за производство. Ухо уловит в этом бреде пародийное «редуцирование до абсурда» Маркса и цитирование Фурье (для вас, когда будет установлен Новый Мир Любви, море превратится в малиновый напиток; деревья будут источать крепкие напитки и кока-колу); оно не преминет заметить в этой «радости» нигилистическое желание смерти: и действительно, журналы Социальных Центров изобилуют иллюстрациями мертвецких, мумий, черепов, обглоданных трупов, эмбрионов в жбанах, человеческих уродов. Как «Политический проект» эта гедонистическо-покойницкая утопия может вести лишь к одному результату: Диктатуре Психов над умственно здоровыми. Осуществляемой, по словам Ленина, «без юридических или моральных пределов».
Перевод книги Маурицио Блонде об антиглобалистах (глава 9 Эуджин)
9. ЭУДЖИН
В беспорядках в Сиэтле выделялись агрессивностью Анархисты Эуджина, именуемые также анархо-примитивистами. Эуджин – не персона, а городок в Орегоне, со 150 тыс. жителей, где обитает сообщество анархистов, которое вдохновляется Унабомбером, бомбистом, который направлял взрывающиеся посылки ученым из ненависти к технологии. Гуру анархистов Эуджина зовется Джон Зерцан и предлагает отказаться от человеческой цивилизации. Что понимается в самом буквальном смысле: со смертельной серьезностью фанатиков. Зерцан желает возврата человечества в Каменный век; точнее – в эпоху охотников-собирателей, до открытия агрокультуры, до артикулированного языка.
Зерцан известен в итальянских Социальных Центрах. Его наиболее важное эссе (брошюрка в 60 страниц), «Примитивное Будущее», опубликовано в туринском «Наутилусе», издательстве, которое распространяет работы ситуационистов, в 2001.
Зерцан начинает с отрицания мнения, что «наша до-цивилизованная жизнь» была «состоявшей из лишений, жестокости и невежества». Напротив: «На деле мы знаем, что до приручения животных и агрокультуры жизнь состояла из досуга, близости с природой, инстинктивной мудрости, равенства полов и благополучия» (стр. 14). Вот, стало быть, где находится редкостное реализованное анархическое общество, эгалитарное, без отчуждения, анархическое, живущее в изобилии без труда: в пещерах Высшего Палеолита. Нужно отступить очень сильно назад во времени: потому что уже неандерталец, появившийся 400.000 лет тому назад, имел трудную жизнь охотника, страдал от неизлечимых болезней, его смерть наступала в среднем в 40 лет; но факт, что неандерталец уже знал элементы того, что Зерцан называет «отчуждением (или душевным расстройством)»: искусств и религиозных верований, в общем – культуры. Надо отступать до Хомо Эректуса, ранее австралопитека. «2 миллиона лет такова наша природа, прежде, чем мы попали в рабство к священникам, суверенам и капо… долгий период видимого состояния любви и мирного существования» (там же).
Пещерный Человек был настоящим Добрым Дикарем: «Распределение пищи долгое время считалось составляющей первого человеческого общества» (стр. 15). И, в противоположность тому, что говорит антропология, ложно убежденная, что даже в племенах охотников-собирателей были мужчины, занимающиеся охотой, тогда как сбором фруктов, улиток и моллюсков занимались женщины, не существовало «разделения труда между полами. Сегодня широко признан факт, что собирание съедобных растений, до того, как начать считаться исключительной прерогативой женщин и второстепенной по сравнению с охотой, которой занимались мужчины, являлось главным продовольственным ресурсом» (Йохансен и Шриви, 1989). Поскольку женщины не зависели в значительной мере от еды, добываемой мужчинами (Гамильтон, 1984), представляется возможным, что главную роль скорее играли гибкость и совместная деятельность, чем разделения труда» (стр. 17).
До-человеческое пещерное племя было «политкорректным» и феминистским, как Анархисты Эуджина. Оно также было пацифистским, экологистским и вегетарианским, точно как Зерцан, предпочитая избегать кровопролитной охоты. «Согласно Бинфорду (1984), нет указаний на использование животных продуктов (например, следов убоя животных) вплоть до появления, относительно недавнего, анатомически современных человеческих существ. Исследования под электронным микроскопом ископаемых зубов, найденных в Восточной Африке (Уолкер, 1981), указывают на диету, состоящую в основном из фруктов, тогда как аналогичное исследование каменных инструментов, найденных близ Кооби Фора, в Кении, относящихся к периоду 1,5 млн. лет тому назад (Килей и Тот, 1981), показывает, что они использовались для растительных субстанций. Скромное количество мяса, представленное в диете человека древнего палеолита, происходило скорее от собирания останков животных, чем от охоты.
Вопреки научным исследованиям, приводимым Зерцаном в скобках, реальность, известная антропологии, к сожалению, иная: в известнейшем месте Олдувай существуют доказательства, что уже Хомо хабилис (1,8 млн. лет назад и не современный анатомически) ел мясо. Там найдены останки слона, окруженные более чем 200 каменными инструментами, служившими для снятия мяса со скелета. И три черепа одного и того же вида антилопы с идентичными разрушениями, вызванными ударами камня или дубины: это позволяет думать и кодифицированном забивании, которое уже следовало точным правилам, а не о случайном потреблении дичи.
Но Зерцан знает об этом больше. Он уверяет, что в палеолитическом племени «все разделяли сознание, которое сегодня мы назвали бы «экстрасенсорным» (стр. 18). Племя Новой Эры: поэтому не удивительно понять, что пещерные люди уважали «био-разнообразие»: «Человеческие существа палеолита имели предельно разнообразную диету, питаясь несколькими тысячами видов растений; культивирование драматически урезало эти ресурсы» (стр. 30). Они жили в счастливой праздности. «Кларк (1979) говорит об «изобилии времени, уделяемого развлечениям» у охотников-собирателей, и заключает, что «это, вместе с приятным образом жизни, вытекавшим из этого, более чем нужда и тяжелый ежедневный труд, объясняет, почему социальная жизнь оставалась такой статичной». Не будучи помешанным (отчужденным), примитивный дикарь не знал «духовного и социального беспокойства» (стр. 28). Факт, что люди и гоминоиды, в течение 2 млн. лет, «предпочитали природу культуре» (стр. 24): человек Каменного века «отказывался от разделения труда, приручения животных и символической культуры до весьма недавнего времени». Можно заметить здесь коварное использование термина «отказ»: отвергается, как известно, то, что предлагается, а люди палеолита не знали агрокультуры. Единственное, что мы знаем – что с того времени как род людской начал практиковать агрокультуру и животноводство, он никогда от них не отказывался.
Зло, конец счастливого анархического общества, внедряется в мире буквально с культурой, появлением духа. Зерцан кладет его в начало того, что известно как «духовная революция Палеолита», 30.000 лет назад, когда почти мгновенно появляются игла и нить, лук и стрела, инструменты из рога и слоновой кости, рукоятка каменного топора; и немного позднее, но всегда вдруг, прекрасные произведения искусства, наскальная живопись Альтамира и Ласко; и в наскальных изображениях человек появляется как существо «танцующее, музыкальное, церемониальное и в маске, одетое и вооруженное, охотник, маг и жрец», который «с культом мертвых продолжает свое существование в таинственном пути по ту сторону» . Для гуру анархистов Эуджена в Орегоне во всем виноват «ритуал», т.е. религия. «Я считаю, что Ла Барре (1972) был прав, утверждая, что искусство и религия рождаются из неудовлетворенного желания. В начале… с помощью речи, затем более продуманным образом, с ритуалами и искусством, культура вмешивается, чтобы искусственно ответить на беспокойство» (стр. 29). Есть те, кто видит «беспокойство» как неотделимое от гуманизации, последствие того, что человек обретает сознание того, что он не есть просто зоологическое создание, что ему недостаточно «быть тем, что он есть»: человек – это животное, «обязанное трансцендировать себя», говорил Ортега-и-Гассет. Но для Пятого Сословия и его членов свойственно оставаться ниже интеллектуального уровня, на котором эта «внутренняя обязанность» становится понятой и принятой. Для Зерцана беспокойство есть отчуждение (сумасшествие), и оба они – результат социального и экономического «господства», введенного агрокультурой.
«Агрокультура делает возможным много более явное разделение труда, фиксирует материальные основы социальной иерархии и дает начало разрушению окружающей среды. Священники, суверены, барщина, сексуальная дискриминация, войны – это некоторые из немедленных последствий» (стр. 30). «Охотники за головами, каннибализм, рабство, война, все это появляется только с началом агрокультуры» (стр. 56).
Работа, как известно, вредит здоровью. «Конец образа жизни собирателя и охотника определил уменьшение размера, роста, крепости скелетного аппарата … и содействовал распространению зубного кариеса, недостатка питания и большей части инфекционных болезней» (стр. 30). «До цивилизации болезни практически не существовали» (стр. 10).
Исчезают «кардинальные добродетели нецивилизованных», те же, что и у Социальных Центров: «эгалитаризм, чувство демократии, личная автономия… этика независимости», которые, действительно, «являются общими для всех открытых обществ» (стр. 39). Очевидно, из-за проклятой агрокультуры, исчезает свобода в ее понимании автономными: «В примитивном обществе допускается любая приемлемая форма проявления или выражения человеческой личности. Никакой аспект человеческой личности, как таковой, не подвергается моральному суждению» (стр. 39). В том числе и наркотики, гомосексуализм, вандализм, крашение волос в зеленый цвет, биться на автомобилях, татуироваться и т.д. – «формы выражения», допустимые в современном анархическом обществе. В примитивном племени «даже отец большой семьи не мог говорить детям, что они должны делать» (там же): воплощенная мечта восставшего переходного возраста.
Но утраченное счастье – рядом, объясняет Зерцан. Достаточно отказаться от цивилизации, агрокультуры, технологии, языка, искусства, религии, и особенно сложности современной экономики. Вернется спонтанное изобилие.
«Качественно другая жизнь позволяет отказаться от обмена в любой форме в пользу таланта и духа игры. Вместо принуждения к работе центральной и немедленной целью является существование, лишенное предписаний: удовольствие без препятствий, творческая деятельность в соответствии с наклонностями индивидуума и полностью эгалитарный контекст… 10.000 лет тьмы и рабства… не смогут противостоять десяти дням тотальной революции…кто не ненавидит современную жизнь?… Мы явно содержимся в заложниках у капитала и его технологии, обреченные чувствовать себя зависимыми и даже бессильными» (стр. 6). Это действительно неизбежное чувство варвара постмодерна, типичного посетителя Социальных Центров: чувствовать себя зависимым и бессильным, из-за нахождения не на высоте современной цивилизации, состоящей из очень каверзной материальной и нематериальной сложности. Отсюда ненависть к техническим занятиям. «Я убежден, что нельзя возыметь полную свободу и интерес к жизни без растворения существенной власти специалистов всякого рода» (стр.7).
Экономика охотников-собирателей, без «специалистов», могла поддерживать на Земле менее 20 млн. обитателей. Сегодня нас 6 млрд. Но Зерцан готов к великому социальному эксперименту, необходимому для реализации утопии примитивистов.
«Этот образ, что человечество умрет от голода, если попробовать трансформацию, можно переразмерить, принимая в расчет некоторые позитивные аспекты агрокультуры. Полностью возможно, в общих терминах, культивировать еду, которая нам нужна. Есть простые методы, не влекущие никакого разделения труда, позволяющие получать большие урожаи на маленьких участках» (стр. 7), уверяет гуру.
Имеется в виду, что «агрокультура должна быть преодолена, как и животноводство, потому что берет у почвы больше органических веществ, чем возвращает ей», твердит экологист от палеолита. Однако, сообщается нам, существует «пермакультура (вечная культура), техника, которая воспроизводится сама по себе, и потому приближается к природе. Это многообещающий пример пропитания, который отдаляется от цивилизации» (там же). Помимо «пермакультуры» обещается также «культивация в городе»: военное автаркическое огородничество, дорогое сердцу Муссолини, ныне широко практикуемое на Кубе Кастро и в Северной Корее, которое, говоря по правде, недостаточно для существования. Но Зерцан – вулкан идей и предлагает также «распространение, более или менее случайное, растений» (стр. 8).
Очевидно, что автаркия (и нужда) – лишь фаза перехода. «Шаг в направлении автономии и самодостаточности, чтобы мочь как можно скорее оставить города». Города, действительно, «созданы в ответ на требования капитала»»; завтра, после «радикального мятежа», «понадобится использовать нечто подобное тому, что сегодня мы знаем, как музеи… Подвижные структуры, предназначенные для праздников и развлечений»: возвращаемся, как видим, бессмертная мечта Пятого Сословия: праздники и развлечения, вечное Изобилие.
«Параллельно оставлению городов проявится миграция из зон с холодным климатом в зоны более теплого. Отопление жилых помещений в северных районах – это абсурдная трата энергии, ресурсов и времени « (стр. 9). Все во Флориду и Калифорнию, как это делают богатые пенсионеры в Америке. «Когда человеческие существа восстановят близость к природе и станут более здоровыми и крепкими, такие регионы, вероятно, заселятся вновь» (там же).
Верно, здоровье. Неопримитивист, вернувшийся в Каменный век, откажется от таких «специалистов», как дантист, и, следовательно, от обезболивающего (не говоря уже о протезах), от хирурга, и потому от анестезии, от предупреждения инфекций теплого климата - типа чумы и холеры (не говоря уже о других болезнях), от рентгена, от современных структур санитарии. В них не будет нужды. «До цивилизации болезни практически не существовали», говорит нам Зерцан: «Откуда происходят дегенеративные болезни и инфекции, если не от работы, от токсичности, от города?… При уничтожении источников страдание лишится корней. Мелкие расстройства можно будет лечить травами и аналогами лекарств, не говоря уже о диете, состоящей из продуктов здоровых и неиспорченных» (стр. 10).
К дьяволу машины и автоматизацию. «Сохранять… инструменты, которые позволяют «сберечь труд и пот»? Помимо тех, которые не ведут к разделению труда (например, рычаг и подъемник), это понятие есть чистая фантазия: внутри термина «сберегать» таится тяжелый труд многих и ограбление природного мира» (стр. 11). Вся индустриальная система отменяется. Это приспосабливание к рабству индивидуумов и природы должно исчезнуть навсегда, так, чтобы такие слова, как производство и экономика, лишились всякого смысла… Это должно уничтожаться со всем атакующим порывом. (Надо понять) необходимость быстро идти вглубь, не выжидая и не идя на компромиссы со старым миром. Революция наполовину была бы ничем иным, как сохранением власти и цементированием ее обладания нами» (там же).
Нет нужды выделять здесь ошибки, псевдоаргументы, журнальное упрощенчество, нео-варварское незнание проблем, которые гуру претендует решить; и характер «организованного бреда», полностью когерентного, который обретает в его мозгу его утопия, или, лучше, идея-фикс, единая и тотализирующая. Может быть более курьезным заметить, что с нею «левые» совершают свою параболу к абсурду: в течение века левые хотели говорить «прогрессизм» и Революция «без компромиссов» отстаивалась во имя прогресса; марксизм-ленинизм в течение века опустошал мир (ведь это ж надо! – прим. перев.) во имя Науки, Техники и освобождения всех индустриальных ресурсов и огромных энергий, которые они активируют, представляя себя будущим цивилизации, ее венцом. Сегодня «левые» предаются ностальгии по варварству (тема Ницше) в одежде доисторического трайбализма. Сама Революция предлагается теперь во имя Регресса и готовится для опустошения мира, чтобы «реализовать» разрушение общества и культуры. Модель Зерцана – это племя пигмеев мбути, счастливых анархистов: «Мбути по природе эгалитарны: у них нет ни глав, ни суверенов, решения, касающиеся группы, принимаются консенсусом»; их женщины «оставляют мужей всякий раз, когда недовольны их союзом» и «целомудрие – решительно не одобряемый образ жизни» (стр. 47). Отметим, однако, что неопримитивист Зерцан распространяет свои идеи через Интернет.
Но это еще курьезность. Существенный пункт в том, что эта утопия Доброго Дикаря содержит в себе для Зерцана политический проект. И, чтобы задействовать его, пацифист, экологист и эгалитарист, анархический гуру призывает к восстанию Пятое Сословие. «Народные восстания кажутся дающими конкретное выражение сильным чувствам радости, единства и щедрости» (стр. 12). Этого не будет достаточно, как мы знаем. Не все люди позволят убедить себя вернуться в саванну на манер австралопитеков. Не все согласятся жить, как мбути; многие захотят иметь сотовые телефоны и компьютер, медиков и полеты на самолетах, искусственные почки, в общем, все те «блага», которым гуру предписывает исчезнуть; коллапс экономической системы, как мы знаем, оставит многих неудовлетворенными, потерянными или рискующими умереть с голоду.
Гуманитарий Зерцан готов разобраться с этой проблемой «без компромиссов». «Колебание и мирное сосуществование… окажутся фатальными, если позволить им превалировать. Подлинный гуманитарный и мирный импульс – тот, который занимается неумолимым разрушением пагубной динамики, известной как цивилизация» (стр. 12). Тут хочется посмеяться: фанатик предвидит долгосрочное использование насилия. Действительно, для осуществления примитивной утопии понадобится «селекция» (кто должен жить, а кто умереть?), принуждение; и, несомненно, многие анархисты примут, в ожидании отмирания Государства и цивилизации, роли селекционеров и принуждающих, в общем – руководство спасительным угнетением. Наконец, очень похожий грандиозный эксперимент – уничтожить физически «специалистов», опустошить города, депортировать все население на рисовые поля для создания совершенного эгалитарного общества – мы уже знаем: режим Пол Пота в Камбодже, 2 млн. мертвых (из 6 млн. населения) за три года. (По-моему, Пол Пот окончил Сорбонну – прим. перев.)
Перевод книги Маурицио Блонде об антиглобалистах (10 Диктатура волонтериата)
10. ДИКТАТУРА ВОЛОНТЕРИАТА
Не случайно, что туманность антиглобального движения узнает себя в утопии нео-примитивистов, в антиномическом анархизме Хаким Бея или некрофилии Апокалиптической Утопии. Вероятно, многие группы, которые участвовали в Генуэзском Социальном Форуме, запротестовали бы (они очень восприимчивы) против этого нашего описания, как злостной пародии на движение и его плюрализм и сложность. С видимым резоном. К Генуэзскому Социальному Форуму примкнули 700 групп давления, каждая со своим единственным вопросом или идеей-фикс: активисты стаи геев и Жозе Бовэ, который хочет экспортировать французское продовольствие и блокировать американское; экологисты и борцы со СПИДом в Африке, Скрипачи и Итальянский консорциум солидарности, Социальный Центр Леонкавалло и неаполитанские сапатисты и тиффози, ностальгические палео-коммунисты, вегетарианцы, анималисты и чистые монахини (изобиловали члены групп волонтеров католического рода: люди равноправной торговли, миссионеры в Третьем мире, люди «преференциального выбора в пользу бедных», священники, защищающие негритянскую проституцию, волонтеры из центров приема иммигрантов и токсикоманов, протестующие, пацифисты, враги МВФ и ВТО, сторонники Налога Тобина на международные финансовые спекуляции…). Газеты повторяли, что цели Генуэзского Социального Форума в целом разделяются, и даже широко разделяются, общественным мнением. Это превосходно «хорошие цели», т.е. добрые, демократические и политкорректные.
Однако… именно с этим аргументом надо разобраться поглубже. И я делаю это с сознанием, что затрагиваю болевую точку, задевая доверчивую щедрость одних, не ведающих, и благонамеренные предрассудки других. Все люди за добро. И я тоже помещаю себя в эту кучу и говорю ради добра, чтобы те, кто может и должен, размышляли и несли лучшее. Поэтому прошу их всех простить мне откровенность и выслушать суть (с другой стороны, меня ободряет опыт: когда язык давит на больной зуб, пора идти к дантисту).
Что у нас общего, – могла бы доблестно сказать любая из этих групп, – с Черным Блоком, увечащими себя панками и анархо-примитивистами, желающими отменить цивилизацию? И каждый желает оправдать свое собственное отдельное дело, особый интерес или идею, которую продвигает, как решение больных проблем общества, желает считаться особой идеологией (часто маргинальной и меньшинства), которая выражает свой протест.
На деле анализ этих идеологий раскрыл бы куда больше соответствия, чем они думают, и их общую конвергенцию в нигилизме; но не стоит его проводить. Важна идеология-гегемон, та, что доминирует на деле в неустойчивой и кишащей туманности «альтернативных» мелких групп. Итак, был элемент, который объединял многочисленные колышущиеся группы, - коллективное решение не дискриминировать внутри Генуэзского Социального Форума, не проводить разграничения, не выносить суждения по другим группам и их тактике и целям. Никакого различия между уличными священниками и геями, Социальными Центрами и миссионерами, насильственными и пацифистами.
Этот отказ от различения, избирательности и суждения был необходимой уловкой: единственное условие, которое могло удерживать вместе столь разношерстные организации, объединенные случаем для цели «дня», протеста против встречи глав государств и правительств Восьмерки.
Но не только это было и есть. Отказ от внутреннего различения – точно идеологический. Не тактика, а применение анархического самоуправления «масс», объединенных «горизонтально», «на правах участия» и «не авторитарно», что гуру Зерцан ценит в пигмеях мбути. В Генуэзском Социальном Форуме, как в племенных обществах, воображаемых гуру анархо-примитивистов, «допускается любая приемлемая форма демонстрации и выражения». 700-800 разнообразнейших эмблем, представленных в Генуе, участвуют – сознательно или нет – в главном социальном обряде Анархии.
Этот самоуправляемый метод был уже в совершенстве явлен на демонстрации «народа Сиэтла» против МВФ, как объяснила «Вашингтон Сити Пэйпе» (апрель 2000) . Уже тогда галактика, которая готовилась к уличной демонстрации в американской столице, заявила, начиная с инициативных рабочих групп, что будет следовать «ненасильственной тактике, но не маргинализируя явно активистов, которые используют другие тактики, например – взятие на мушку собственности». Нельзя было даже добиться, как просили некоторые, чтобы лидеры протеста выразили ясное осуждение разрушений. Лидеры, как Аньолетто в Генуе, «подтвердили свою заботу о ненасилии, но сказали, что не могли говорить за тех – и еще менее контролировать их – кто будет на демонстрации». Ненасильственные, которые не отделяют себя от насильственных. В Вашингтоне неоспоримый лидер демонстрации, Надин Блок (Bloch), ветеран Гринпис, оборвала эту дискуссию: дебаты о допустимой тактике создавали раскол в движении, «это один из способов, которым правые разрушают изнутри. Как движение, которое оппонирует структурному насилию, осуществляемому монстрами ТНК, мы имеем главный интерес в концентрации на темах протеста, вместо того чтобы разделяться по вопросам тактики».
И тогда туманность дискутирует, как в Генуе, задействовать ли внутреннюю службу порядка. Это провалилось. Наилучшей была группа «Революционный Антикапиталистический Блок» с таким аргументом: «Мы не можем допустить участие полицейских или сил охраны порядка в этом или другом движении, протесте или демонстрации. Те, чья работа состоит в защите интересов правящего класса (т.е. частной собственности), не могут быть нашими. Еще менее мы можем сотрудничать с людьми, диктующими, какая тактика допустима, а какая нет. Никто не должен претендовать быть хозяином нашего движения или манифестации».
Это непобедимый аргумент в организации, которая видит себя «неформальной, без структуры, без лидеров, не иерархической»; т.е. анархической с идеологической чистотой.
Дело в том, что в таких группах, «не структурированных и без иерархии», гегемонию осуществляет группа, идеологически «наиболее» чистая, т.е. наиболее радикальная. Как говорит, в затруднении, той же «Вашингтон Сити Пэйпе» «демократический» адвокат Захари Вольф, «в этой обширной эгалитарной ассамблее есть ощущение, что маленькое меньшинство думает, что знает, что делает, и все другие идут следом». Меньшинство, которое знает, что делает, - наиболее радикально подрывное.
В Генуе, на бесконечных ассамблеях Социального Форума, мы присутствовали при тех же самых штучках, что были в Вашингтоне; тот же отказ отделиться от насильственных во имя «разнообразной идентичности», та же бесполезная полемика о службе охраны порядка. Мы присутствовали и при более курьезном феномене: ангелизации Белых Курток, т.е. Социальных Центров и их идеологии. Перманентные «Оккупанты», банды панк-бестий, добровольные маргиналы Временно Автономных Зон с их «нуждами» (наркотики, потребление оборванцев, анархо-нигилистическое бунтарство) вновь показывают себя озабоченными судьбами Третьего Мира; в виде Белых Курток изобретены привилегированные собеседники для СМИ, чемпионы новой глобальной демократии по праву рождения. Полностью очищенные одним только фактом, что они «против глобализации»; чтобы потом, на деле, быть вытесненными из их сиюминутной гегемонии Черным Блоком, теми, кто, в конечном счете, задаст дух демонстрации: немедленное разрушение собственности.
Подчиненность, выраженная другими, и более многочисленными, группами пацифистов, есть общий результат того, что связывает движение-туманность. Это связующее называется «антагонизм». Движение хочет быть не только «антиглобальным», но и радикально антагонистическим. Слово имеет точное значение: быть «антагонистом» означает отрицать законность институтов – Государства и его органов, правительства и его законов – и, более того, всего «нормального» общества, которое существует прежде Государства и его противников. Кто не является «антагонистом» в этом смысле – тот вне антиглобального движения. Таким было обоснование. И это также является связующим, которое объединило стремящихся к добру, пацифистов, с Черным Блоком и Социальными Центрами. Общий антагонизм подчинил первых вторым и сделал их разделяющими ответственность за насилие.
Тот, кто является антагонистом, т.е. убежден, что правящие институты незаконны или даже прямо криминальны, «должен» прибегать к насилию: для этого нет законных путей. Войти в отношение – даже легальной оппозиции – с преступными институтами, принять, чтобы сопротивляться, игру формальной демократии, означает сделаться сообщником их преступности. Нет правил, возможных посредников; только фронтальное столкновение. Именно такова позиция анархо-примитивистов, Социальных Центров, и с еще большей жесткостью – Черного Блока: частная собственность является преступлением, и потому мы ее разоряем (и воруем).
Но радикальные стремящиеся к добру, пацифисты - защитники Третьего мира и волонтеры, солидарные католики того типа, что манифестировали в Генуе, сколь далеки они от этого непреклонного антагонизма?
Их смущение не всегда невинно. Многие из них, хотя и зовут себя пацифистами, выражают ярость и презрение к другим компонентам общества – не только институтам, но и профессиям, группам интересов – законным, и потому для них «эгоистам». В Генуе четко поддерживалось выражение «антагонизма», желание взять реванш у правоцентристского правительства, только что избранного, и у «эгоистического» общества, которое за него проголосовало: многие пацифисты смогли выразить классовую ненависть с хорошим сознанием морализма. В любом случае они выразили «антагонизм» по отношению к правительству, находящемуся у власти, т.е. отказали ему в законности. Многие из этих «хороших» полагают, что та часть общества, которая не их, не имеет права существовать. Они презирают журналистов и функции прессы; явно презирают полицию, армию, предпринимателей. Для них любая социальная, профессиональная, ремесленная группа, государственная и частная функция, которые не занимаются напрямую «последними», являются «эгоистичными» и потому преступными.
Как анархо-примитивисты, которые не принимают, что связная сложность общества, тем более современного, состоит из бесконечного числа инстанций, должностей и функций, среди которых благотворительная является – и это справедливо – частностью. Коммерсанты, адвокаты, банкиры и банковские служащие, предприниматели, военные, научные исследователи, предприятия (в том числе и ненавистные ТНК) не только имеют право существовать, но и существуют в виде полной реальности, и их интересы имеют право «гражданства» наравне с правами проституток, волонтеров и «социально полезных» трудящихся. Уже марксистская система отказала в праве гражданства этим социальным группам и установила Диктатуру «Пролетариата», как единственной группы с истинным правом на существование. Сегодня антиглобальное движение угрожает Диктатурой Волонтериата, и последствия будут весьма схожи.
Наконец, даже их идеология схожа с «пролетарской». Это идеология неявная, не артикулированная: потому что смущенные добрые души не настолько способны артикулировать, и потому что использование логики, к сожалению, слишком часто недооценивается.
Согласен: любовь важна. Но и право тоже. Заботиться о людях, которые страдают, не означает, что не надо заботиться о законах, формах, институтах и их работе, банках, прибылях, рынке и самой демократии. Они не преступны.
И полезно вспомнить, что общество Любви, к сожалению, не новость: как я уже говорил ранее, многие группы в истории делали его практикой, от Братьев Свободного Духа до Анабаптистов и каталонских анархистов в Испании. Итог, неизменно, оказывался установлением деспотизма и произвола, с широким применением ускоренных экзекуций. Это ясно, потому что общество Любви – это общество без законов и потому без законных гарантий для личности. И слишком известно, что Мао в Китае отменил смертную казнь; он также отменил уголовный кодекс, ненавистный символ буржуазного формализма. Результат таков, что смертные казни стали бессчетными, на миллионы, не по решениям судов и судей в мантиях, но Красной Гвардией, полицией, народными трибуналами, которые не давали права на защиту.
В Генуе я видел на стене надпись, очень «добрую» и тревожную: «Да здравствует человек, долой голос(ование)». Отрицание «голоса», т.е. демократии, как юридической формы, легитимирующей власть, не ведет к счастливому анархическому обществу, где никто не командует; это ведет к незаконному командованию, которое осуществляется с прямым насилием. Таким же образом добронамеренный антимилитаризм тех, кто убежден, что достаточно отменить армии, чтобы отменить войны, ведет к противоположному: войнам, ведущимся «иррегулярными», т.е. еще более ужасным. Ужасы «войн» в Африке и балканских конфликтах целиком проистекают из факта, что там нет армий – сформированных из граждан, подчиняющихся законам, под командованием ответственных офицеров под демократическим контролем, – а вместо них часто есть вооруженные банды под руководством безответственных местных главарей. (А кем же были янки во Вьетнаме и СС? – прим. перев.)
Проблема касается особым образом рядовых католиков, которые участвуют в манифестациях «мирно». Поскольку их идеология неявна, не полностью выражена, она проистекает прямо из их «католицизма». Точнее, из исповедуемого ими католического фундаментализма.
Католический фундаментализм схож с исламским, как его отраженный образ. Исламские фундаменталисты требуют, чтобы гражданские законы совпадали с Кораном, т.е. с Божественном Законом; нет места никакой «светскости»; Государство и Религия отождествляются. Христианский фундаментализм принимает форму, кажущуюся противоположной, потому что Евангелие, в противоположность Корану, разрешает очень четкое различение между Государством и Любовью к ближнему, между политическим и религиозным. «Мое царство не от мира сего», повторяет Христос. Христианский фундаментализм состоит в выведении заключения, что институты, Государство, обесцениваются Христом и должны уступить Милосердию.
Эти выводы подобны. Исламский фундаментализм отрицает любое Государство, которое не является радикально кораническим; католический фундаментализм стремится отвергнуть законность любого Государства, которое не является радикально «христианским». С одним отягощением: поскольку никакой институт не может быть радикально христианским (Евангелие и Церковь ясны в этом вопросе), то всякий гражданский институт затронут грехом, печатью «эгоизма» законно установленных интересов. Для исламского фундаментализма закон, который не следует прямо от Аллаха (из Корана), является «анти-Аллаховым»; для католического фундаменталиста то же самое, все, что не прямо от Бога (не выражает Любовь к ближнему) – анти-божественно.
Поэтому многочисленные так называемые «добрые католики» участвуют в антиглобальном движении как «антагонисты»; в этом антагонизме, отказывая во всякой законности институтам, они сходятся с Черным Блоком и наиболее радикальными и вандалическими группами. Антагонизм «добрых католиков» даже более радикален, чем у анархистов, потому что достигает метафизических корней: институты, которые они отвергают, считаются выражением Антихриста и потому достойными погибнуть.
«Антагонизм» не есть на деле политическая оппозиция. Он не является демократическим. Антагонизм не стремится к законному овладению институтами, которые считает хорошими, если их хорошо используют; он хочет их разогнать, чтобы среди руин появился закон Любви. Действия антагонизма – подрывные и не могут быть иными.
Естественно, многие «добрые католики», которые манифестировали в Генуе вместе с Социальными Центрами, отступили бы перед такими последствиями. Действительно, многие из них напуганы и дистанцировались (запоздало) от тактики Черного Блока. Но остается тот факт, что они отдали ему гегемонию, или, по меньшей мере, гегемонию Социальных Центров. С путаным энтузиазмом они покорились новому духу времени, воплощенному в Движении. Иллюзии, что это движение, полностью городское и западное, является голосом Юга, на что претендует, и что во имя этого оно должно оставить Запад , чтобы присоединиться к новым угнетенным, которые восстают. Уже не пролетариат, а «обездоленные массы». «Вы Г8, а мы 6 миллиардов», гласили майки волонтеров-католиков: как будто эти 6 млрд. дали мандат «народу Генуи», чтобы он представлял их. Это не так. «Дефициту демократии» МВФ, ВТО и ЕС соответствует спекулятивный «дефицит демократии» Движения. Наднациональным институтам, которые выбивают из седла парламенты и претендуют отказать в месте законному несогласию, сегодня дает ответ внепарламентская (что неизбежно) и уличная толпа: и тоже без мандата, как и те, с кем она борется.
Эта неспособность видеть крайние последствия их антагонистического выбора – признак культурной подчиненности «левых католиков». Что не ново и не удивительно. Тем более что сила духа времени, плохого духа, увлекает многих других. Даже бывшая партия-гегемон институционных левых, бывшая ИКП, пытается идти на буксире Антагонистического Движения. И начинает использовать язык антагонизма: когда говорит, что правоцентристское правительство – «чилийское», когда подозревает его в «авторитарных тенденциях», она тем самым говорит, что не признает его или не хочет признавать, как законное. А против незаконного правительства не надо создавать оппозицию; подходит мятеж, подрыв всеми средствами, не исключая и терроризм. Вероятно, для итальянской демократии начинаются дурные времена.
И не только для итальянской. Только Коммунизм – когда был сильным – подавлял анархические эксперименты в Каталонии (этим занимался Тольятти) и на Украине с быстрой жестокостью: это был его наиболее опасный конкурент, угрожавший завоевать сердца «масс». Как Гитлер утопил в крови СА, выражение Пятого Сословия, так и Сталин ликвидировал Пятое Сословие, шумевшее слева от него под черным знаменем анархии. С кровавым подавлением анархизма, который всегда присутствует среди левых, Коммунизм пошел по дороге, которая сделала его альтернативой в некотором виде порядка. В биполярном мире был на свой лад международный порядок, Революция стала «конфронтацией», со своими понятными правилами, своими процедурами и точками согласия.
С концом Коммунизма стало неизбежно, что эндемическая воля к мятежу вновь встает под черным знаменем, находя наиболее аутентичную для себя идеологию в Анархии. И, однако, в отсутствие Коммунизма, ни один институт так называемого Запада не может одобрить средства, с помощью которых Коммунизм «приводил к уму» неприятного конкурента. Поэтому Анархия среди нас для того, чтобы остаться: ловя рыбку в неисчерпаемом бассейне «нужд» и желаний Пятого Сословия, она будет иметь неисчислимые возможности для конфликтов. Сегодня она выходит на улицу против глобализации, завтра – за нацизм геев, анимализм или терроризм новых бригадистов. И, что еще хуже, в историю возвращается радикальный антагонизм, который несговорчив. То есть: никакого диалога, никакого компромисса и посредничества с социальными группами большинства, с «нормальным» обществом, а только прямое действие. Прямое действие по разложению, прежде всего – как видим – для ухода из цивилизации.