|
От
|
Pout
|
|
К
|
Pout
|
|
Дата
|
27.04.2002 20:01:59
|
|
Рубрики
|
Прочее;
|
Кошмар советского учащегося. "Материализм и эмпириокритицизм"
Даже про эту весьма и очень, скажем так, "острополемическую"работу
ЭВИ сумел сказать хоть и яростно-злобно(время вынуждало), но б-м по
делу. И добавить сопроводиловку,позволяющую иначе оценить этот "кошмар
учащегося"(преподавать надо было уметь! прослоив фантастикой - как
тут!). Нельзя недооценивать Владимира Ильича как методолога-философа. На
самом деле, "диалектика - алгебра ревоюции(Герцен) и Ильич не только ею
владел , но и оттачивал и ценил как деловой инструмент.
Работа идет поперек нынешней тенденции у некторых
"последователей"представить ЭВИ этаким"заблудшим в поисках лучшего
метода" и даже строя, Этот гнилой настрой ему пытаются подкинуть
некторые теперешние хваты
Книга про "Материализм и эмпириокритицизм" -в Копилке
=================.
==========
эти несколько вступительных слов были бы просто излишними, если бы она
не была его последней книгой.
...Он был убежден, что наш современник не может быть далек от философии,
от того, что составляет общий исток активной жизненной позиции личности,
сплава знаний, убеждения и действия. Правильнее будет сказать, что он
именно потому так и писал, что видел огромное политическое, социальное,
общекультурное и нравственное значение ленинской мысли о диалектике как
логике и теории познания марксизма. Ибо был убежден, что
материалистическая диалектика, понятая по-ленински, есть жизненный
фермент формирования научного мировоззрения, составляющего сердцевину
идейно-воспитательной работы партии.
И в последней книге, где речь идет о ленинском понимании материи и
сознания, о языке и мышлении, об истине и противоречии, о соотношении
стихийного и сознательного, о взаимоотношениях философии и
естествознания, всюду реальным предметом размышления остается дело,
подготовка людей к величайшему из всех исторических свершений -
созиданию коммунизма.
Это книга-раздумье, книга-размышление. Читатель сам разберется в ее
теоретическом содержании и оценит его, найдет новые подходы к пониманию
роли и значения <Материализма и эмпириокритицизма> в истории
марксистской философии вообще, ее ленинского этапа в особенности,
убедительные доказательства органической связи идей этой работы с
<Философскими тетрадями>.
Эта книга - размышление не только о былом. Это - произведение
воинствующего материализма, отмеченное глубоким пониманием истории и
бережным отношением к духу и букве ленинских текстов, печатью
непримиримости к врагам ленинизма, ленинской диалектики.
Э. В. Ильенков любил выражение <лупа времени>. Прошлое и современность
всегда были для него измерениями, позволявшими видеть события более
выпукло и четко. История уже давно покрыла прахом забвения те имена
противников диалектического материализма, которыми пестрит книга Ленина.
Но еще влиятелен позитивизм как способ мышления, как мировоззрение.
Следовательно, не ослаб и накал идеологической борьбы, а, стало быть, и
потребность учиться у Ленина меткости теоретических ударов и
нравственной силе идейной непримиримости.
Написана еще одна страница Ленинианы. Хочется пожелать, чтобы она нашла
путь не только к разуму, но и к сердцу читателя.
Л. К. Науменко. доктор философских наук
---------
(отрывки)
...Смысл подобных попыток один: изобразить <Материализм и
эмпириокритицизм>, этот классический труд по философии диалектического
материализма, осветивший в общей форме все главные контуры и проблемы
этой науки, как книгу, посвященную лишь одной <стороне дела>, лишь
<гносеологии>, лишь тому якобы узкому кругу вопросов, который был
навязан Ленину специфическими условиями полемики с одной из
второстепенных школок субъективного идеализма. Толкуемый так,
<Материализм и эмпириокритицизм> лишается общефилософского значения за
рамками этого специального спора, значения книги, до конца разоблачающей
всякий идеализм, а не только исключительно субъективный.
Все это и многое другое заставляет вновь возвращаться к анализу
ленинской полемики с эмпириокритиками, чтобы лучше понять действительные
причины ее возникновения, а тем самым и ее действительный смысл, ее суть
и значение для последующей истории идейно-теоретической борьбы в рядах
русской и международной социал-демократии, для современных разногласий,
споров и идейной борьбы, ибо только в таком широком контексте становятся
понятными те <философские тонкости>, о которых идет в книге речь.
Начнем с напоминания о некоторых общеизвестных исторических фактах.
Раскроем книгу, изданную в 1908 году. Читаем: <Великая, грозная
революция идет в нашей стране. Развертывающаяся борьба уносит
колоссальную массу сил и жертв. Этой борьбе отдает всю энергию своей
мысли и воли всякий, кто хочет быть на деле гражданином великого народа.
Пролетариат идет в первых рядах революции, он выносит на себе главную ее
тяжесть. На партии пролетариата лежит наибольшая историческая
ответственность за ход и исход этой борьбы.
В такую эпоху не должен ли каждый, отдавший себя делу пролетариата или
хотя бы только делу революции вообще, решительно сказать себе: <теперь
не время для философии!> - не должен ли на целые, может быть, годы
отложить в сторону и эту книгу?
Такое отношение к философии стало теперь обычным. Оно очень естественно
при данных условиях, - это не мешает ему быть и очень ошибочным>...
Это слова участника и очевидца событий, в условиях которых разгорелась
полемика Ленина с махизмом. Слова верные и искренние. Их автор - А.
Богданов. Тот самый Богданов. Это цитата из его вступительной статьи к
русскому изданию книги Эрнста Маха <Анализ ощущений>. Того самого Эрнста
Маха. К той самой его книге, которая стала библией махизма - той самой
философии, которую квалифицировал как реакционнейшую автор <Материализма
и эмпириокритицизма>.
....
Ленину пришлось перерыть горы литературы, посвященной вопросам, которыми
он до того не занимался, и прежде всего литературы по <новой физике>, из
которой махисты черпали аргументы в пользу своей <новой философии>. И
Ленин эту труднейшую задачу решил, притом в очень короткие сроки - в
феврале - октябре 1908 года. (Нельзя не учесть, что параллельно с
<Материализмом и эмпириокритицизмом> Ленин создал еще и такие шедевры
публицистики, как <Марксизм и ревизионизм>, <К оценке русской
революции>, <Аграрный вопрос в России к концу XIX века>, <Аграрная
программа социал-демократии в русской революции> и <Лев Толстой, как
зеркало русской революции>, не упоминая уже о массе других дел,
связанных с его ролью и долгом теоретика и руководителя большевистской
фракции РСДРП.)
Объяснить это можно только одним: Ленин писал свою книгу не только в эти
месяцы, но и всю предшествующую жизнь. К тому дню, когда он взялся за
перо, она была уже выношена, выстрадана им. Долгие зимние месяцы в
Шушенском, где он, по воспоминаниям Н. К. Крупской, штудировал классиков
мировой философии, включая Гегеля с его <Феноменологией духа>,
продолжительные беседы с Плехановым, переписка с Ленином и Богдановым, в
ходе которой ленинские (увы, утраченные) письма разрастались в <целые
длинные трактаты по философии>, размером до <трех тетрадок>... И,
наконец, последняя встреча с Богдановым и его друзьями на Капри в апреле
1908 года, которая еще раз убедила его в срочной, безотлагательной
необходимости дать махизму открытый, последний, решительный бой.
И еще то состояние <бешенства>, в которое в конце концов привела его
день ото дня ширившаяся пропаганда позитивизма в рядах РСДРП и которое
было продиктовано отчетливым пониманием того вреда, которым для партии и
для судеб революции чреват махизм. И понимая, что наступление - лучший
вид обороны, Ленин объявил махизму войну.
Максим Горький тщетно пытался помирить Ленина с Богдановым, уговорил
приехать издалека на Капри. Ленин приехал, поиграл с Богдановым в
шахматы, долго с ним спарил и уехал еще более посуровевший. Примирение
не состоялось, опечаленный Горький недоуменно развел руками и не мог
ничего понять. Особенно - накала ленинской непримиримости.
Неужто из-за философских словечек? <Субстанция>, <материя>, <комплексы
элементов>... Ну что же это вы, добрые господа-товарищи, неужели же
из-за этого стоит дружбу рвать? Да и богоискательство это... Ведь
Анатолий Васильевич разве старого бога строит? Он ведь его на манер
Бенедикта Спинозы понимает - словечко только. Словечком же этим он не
церковный авторитет именует. Высокий нравственный идеал нового человека
ищет и строит, хочет революцию высокими нравственными ценностями
облагородить, чтоб лишних глупостей и жестокостей не наделала... А
словечки эти - вроде бога - нашему русскому мужичку да пролетарию из
мужичков и понятней, и ближе... Не Спинозу же ему читать. Полезно бы,
конечно, да только когда ему! Напрасно, напрасно, Владимир Ильич. Да и
некстати...
А Ленин действительно уехал с Капри не только крайне раздосадованный
(ведь знал же, что глупо зря трепать нервы, напрасно тратить время на
бесполезные разговоры с этими <мыслителями>!), но и полный 'решимости
разделаться со всей этой историей раз и навсегда, по-своему. Хватит.
Прошло время тетрадок и разговоров. Нет ничего вреднее миндальничания
теперь! Война неизбежна. Эта война быстро доучит тех, кто еще <не
разобрался>.
- Какое же тут <примирение> может быть, милый Алексей Максимыч?
Помилуйте, об этом смешно и заикаться. Бой абсолютно неизбежен...
....
Ленин ясно понимал, что те <особые философские взгляды>, которые с такой
настойчивостью и чем дальше, тем активнее старались навязать партии
Богданов, Базаров, Луначарский, Суворов и их единомышленники, делают
головы доверившихся им людей абсолютно непригодными именно для самого
важного, <общебольшевистского дела> - для научного марксистского
осмысления уроков потерпевшей поражение революции. Речь шла не о
пустяках, не о деталях понимания, не о частных тактических
разногласиях - о самых глубоких основах марксистского мышления, о логике
анализа действительности.
<Газету я забрасываю из-за своего философского запоя: сегодня прочту
одного эмпириокритика и ругаюсь площадными словами, завтра - другого и
матерными. А Иннокентий ругает, и за дело, за небрежение к <Пролетарию>.
Недружно идет. Ну, да иначе нельзя> .
<Я бы не поднял шуму, если бы не убедился безусловно (и в этом убеждаюсь
с каждым днем больше по мере ознакомления с первоисточниками мудрости
Базарова, Богданова и К°), что книга их - нелепая, вредная,
филистерская, поповская вся, от начала до конца, от ветвей до корня, до
Маха и Авенариуса. Плеханов всецело прав против них по существу, только
не умеет или не хочет или ленится сказать это конкретно, обстоятельно,
просто, без излишнего запугивания публики философскими тонкостями. И я
во что бы то ни стало скажу это по-своему> .
Вернувшись с Капри, Ленин с головой ушел в философию, отодвинув в
сторону все другие, казалось бы куда более важные, дела. <Я еще никогда
так не неглижировал своей газетой: читаю по целым дням распроклятых
махистов, а статьи в газету пишу неимоверно наскоро> .
Этот <философский запой> у многих вызвал недоумение, притом среди людей,
составлявших ближайшее окружение Ленина. Позднее, уже после смерти
Владимира Ильича, М. Н. Покровский вспоминал: <Когда начался спор Ильича
с Богдановым по поводу эмпириомонизма, мы руками разводили... Момент
критический. Революция идет на убыль. Стоит вопрос о какой-то крутой
перемене тактики, а в это время Ильич погрузился в Национальную
библиотеку, сидит там целыми днями и в результате пишет философскую
книгу... В конце концов Ильич оказался прав> .
В чем и почему он оказался прав, чего и почему не понимали не только
Богданов с Луначарским и Базаровым, но и все тогдашние признанные
теоретики социал-демократии во главе с Каутским (и что отчасти понимал
лишь один Плеханов), в этом мы и попробуем разобраться, тоже не стараясь
запугивать читателя <философскими тонкостями>. Тонкости становятся
понятными, когда понято главное, решающее, определяющее.
Что же такое этот таинственный эмпириомонизм (махизм, эмпириокритицизм,
новейший позитивизм и т. д. - у него было множество самоназваний),
вызвавший у Ленина такую <бешеную> реакцию?
О чем в действительности шел спор?
--------------------
(1)
Ленин 1908 года - не только политический лидер большевиков, но и их
теоретический лидер - и знал, и понимал, и применял настоящую диалектику
в решении всех животрепещущих проблем, как общетеоретических, так и
непосредственно практических, ежедневно и даже ежечасно выраставших
перед страной, перед рабочим классом и крестьянством в бурную эпоху
грандиозного революционного взрыва 1905 года. Мастерское владение
материалистической диалектикой как подлинной логикой революционного
мышления характерно для Ленина - лидера большевизма, этой единственной
жизнеспособной силы в рядах тогдашней социал-демократии.
Ленин превосходно знал ту высшую историческую форму диалектики, которая
и составляла <душу марксизма> - диалектику <Капитала>, диалектику как
логику мышления Маркса и Энгельса, материалистическую диалектику. Ее, а
не <диалектику вообще> защищал он в <Материализме и эмпириокритицизме>.
То же самое относится к утверждениям, будто Ленин в эту пору еще не знал
гегелевской диалектики и заинтересовался ею лишь позже, лишь в пору
создания конспектов, известных под названием <Философские тетради>. К
специальному критическому исследованию гегелевской диалектики он
обратился позднее. Это так. Но в <Философских тетрадях> он ее вовсе не
впервые изучал и не впервые с нею знакомился. Гегелевскую <Логику> и
<Лекции по истории философии> он читал, уже будучи зрелым марксистом;
здесь, в ходе критического их анализа он лишь оттачивал, отшлифовывал,
уточнял в деталях формулы своего уже сложившегося и проверенного в огне
практики понимания диалектики - материалистического ее понимания,
собираясь (как я Маркс в свое время) написать краткий, для каждого
грамотного человека понятный очерк диалектического учения.
А суть гегелевской диалектики он прекрасно представлял себе и раньше.
...
В философии <партия середины> - партия <безголовцев>, пытающихся
объединить материализм с идеализмом эклектическим путем, путем
сглаживания исходных противоположностей, путем запутывания ясных
понятий, самых общих (абстрактных, <клеточных>).
Эти понятия - материя и сознание (психика, идеальное, дух, душа, воля и
т. д. и т. п ). <Сознание> - примем этот термин, как принимает его
Ленин, - самое общее понятие, определить которое можно только через
ясное противопоставление его самому общему понятию <материя>, причем в
качестве вторичного, производного, выводимого. Диалектика в том и
состоит, что нельзя определить материю как таковую, ее можно определить
лишь через ее противоположность и только тем путем, что одна из
противоположностей фиксируется как исходная, а другая - как возникающая
из нее.
Различие и противоположность материализма и идеализма, таким образом,
очень просты, что со стороны идеалистов любых оттенков и служит
основанием для упреков, обращенных в адрес материализма, в
<примитивности>, <школьности>, <неэвристичности>, <банальности>,
<самоочевидности> и т. д (Такой упрек Ленину был сделан сразу же по
выходе книги в свет:
...
Логика как философская теория мышления определяется Лениным, вслед за
Марксом и Энгельсом, как наука о тех всеобщих (необходимых, не зависящих
ни от воли, ни- от сознания человека) закономерностях, которым,
объективно подчиняется развитие всего совокупного знания человечества.
Закономерности эти понимаются как отраженные в сознании человечества и
проверенные тысячелетиями человеческой практики объективные законы
развития материального мира, и природного, и социально-исторического
мира, - объективной реальности вообще. Поэтому логика как наука в
пределе, в тенденции, но не в налично данном виде и совпадает с теорией
развития. Логика же по Богданову (Берману, Маху и др.) есть собрание
<приемов>, <способов>, <методов>, <правил>, которым сознательно, отдавая
себе в том полный самоотчет, подчиняется мышление каждого индивида. В ее
основе (в основе ее теоретического понимания) лежат все те старинные
принципы формальной логики, которую преподают в школе, - закон
тождества, запрет противоречия и закон исключенного третьего.
Что же такое все-таки мышление? На этот вопрос испокон века искала
ответа именно философия (и долго развивавшаяся в ее недрах психология,
пытающаяся объяснить, что такое индивидуальная психика, по-старому
<душа>).
Если мышление лишь <речь минус звук>, как считает Богданов (а это
стержневая линия понимания всего позитивизма), <немая речь> или процесс
развития языковых систем, то прав позитивизм. И тут - путь в идеализм.
Иная линия идет от Спинозы Мышление он понимает как свойственную
материальному телу, и не всякому, а только мыслящему, способность> с
помощью которой оно может строить свои действия в пространственно
определенном мире сообразно <форме и расположению> всех других внешних
ему тел, как <мыслящих>, так и <немыслящих>. Поэтому мышление Спиноза
числит в категории атрибутов субстанции, как и протяженность В этом виде
оно, по Спинозе, присуще также и животному Для него и животное обладает
<душой>, и это отличает Спинозу от Декарта, считавшего, что животное
лишь <автомат>, очень сложная <машина>.
Мышление рождается в процессе и внутри материального действия как его
момент, как его сторона и лишь позднее выделяется в специальную (во
времени и в пространстве обособленную) деятельность, лишь у человека
обретая <знаковую> форму.
Совсем иная картина получается, когда, исходя из индивидуального опыта,
именно словесно оформленный мир берут за исходный пункт в теории
познания. Поддаться такой иллюзии тем более легко, что в индивидуальном
опыте и в самом деле слова (знаки вообще) так же даны чувственному
созерцанию, как и солнце, реки и горы, статуи и картины и пр. и пр.
Здесь корень идеализма в его <знаково-символическом> варианте. Так что
если исходить из индивидуального опыта, делать его исходной точкой и
основой теории познания, то идеализм неизбежен. Но он неизбежен и при
опоре на <коллективный опыт>, если последний трактуется как нечто
независимое от бытия, самостоятельно существующее, первичное.
Вот и получается, что вопрос об отношении сознания и материи совсем не
так тривиален, как это пытаются представить некоторые критики Ленина
...
не отношение сознания к мозгу, а отношение сознания к внешнему миру
составляет тот вопрос, вокруг которого махисты сами затеяли спор.
Отношение же сознания к мозгу - это тоже важный вопрос, но решается он
конкретными нейро-психологическими исследованиями, психофизиологией.
Ленин и говорит: все, что происходит внутри тела человека и его мозга,
его нервной системы и органов чувств, - это монополия
естествоиспытателей. Но им иногда начинает представляться, что решение
вопроса об отношении сознания к мозгу и телу человека в целом и есть
решение основного вопроса философии, вопроса об отношении всего сознания
ко всему внешнему (по отношению к сознанию) миру.
Философия и исследует этот вопрос. В ней речь идет, шла и будет идти
именно о том, в каком отношении находится сознание и вне мыслящего мозга
существующий, материальный, объективный мир природных и
социально-исторических явлений. Вот на этот-то вопрос никакая сколь
угодно изощренная психофизиология не ответит. По той простой причине,
что она никогда этого вопроса не изучала.
При этом в философии речь идет вовсе не только (и даже не столько) об
отношении индивидуального сознания <ко всему остальному>, а главным
образом об отношении общественного (совместно и последовательно
исторически осуществляемого миллионами мыслящих мозгов) сознания -
сознания вообще - к миру вне его.
Всю бесконечную совокупность существующих в природе и истории вещей,
событий, процессов и называют в философии объективной (вне субъекта и
независимо от него существующей) реальностью или, более кратко,
материей, материальным миром.
Этот-то материальный мир и противостоит равно как индивидуальному
мыслящему мозгу, так и коллективному <мыслящему мозгу человечества>, т.
е. <мышлению вообще>, <сознанию вообще>, <психике вообще>, <духу
вообще>. В плане решения основного вопроса философии сознание, психика,
мышление, дух - все это просто-напросто синонимы.
И общественное сознание, развивающееся от поколения к поколению,
принципиально отличается от <единичного сознания>. Нельзя представлять
себе коллективное сознание людей (т. е. то, что философия имеет в виду
под словом <сознание>) по образу и подобию отдельной <молекулы> этого
сознания, как многократно повторенную и потому просто увеличившуюся в
размерах <молярную единицу> (единичную психику, единичное сознание).
Исторически развивающееся целое - вся духовная культура человечества -
вот что прежде всего интересует философа, вот что и означает в философии
термин <сознание>, а не просто сознание отдельных индивидов, из
диалектически-противоречивого взаимодействия множества которых
образуется духовная культура. Из одинаковых индивидуальных <психик>
может развиться в итоге два не только разных, но и прямо противоположных
психических образования.
Это обстоятельство прекрасно понял уже Гегель, хотя и выразил его
по-своему. Коллективная - развивающаяся от века к веку - психика людей
(а не психика отдельного индивида с его мозгом), психика человечества,
сознание человечества, мышление человечества у него и выступает под
псевдонимом <абсолютный дух>. А отдельная (индивидуальная) психика
именуется <душой>. Ее он и трактует как <частичку духа>.
Эта принятая в его век <номенклатура> заключает в себе много правды. Но
с ней же связаны и грандиозные иллюзии. Коллективная психика
человечества (дух), развивающаяся уже тысячи лет, действительно первична
по отношению к каждой отдельной <психической молекуле>, к каждому
индивидуальному сознанию (к душе). Отдельная душа рождается и умирает
(идею бессмертия души Гегель едко и иронично высмеивал, в отличие от
Канта), а совокупный - <тотальный> - дух человечества живет и
развивается уже тысячи лет, порождая из себя все новые и новые отдельные
души и вновь поглощая их в себя и тем самым сохраняя их в составе
духовной культуру, в составе духа. В составе сегодня живущего духа живут
души и Сократа, и Ньютона, и Моцарта, и Рафаэля - вот в чем смысл и суть
гегелевского - диалектического - толкования бессмертия духа при
смертности души. Одно осуществляется через другое. Через свою
противоположность.
При всем том Гегель остается все же внутри сферы духа, в пределах
отношения души и духа, а все, что находится вне этой сферы и существует
совершенно независимо от нее - материальный мир вообще, его интересует
столь же мало, сколь и Маха, сколь и любого идеалиста. Но его идеализм
куда умнее, шире, а потому и диалектичное, нежели мелкий, пошлый, узкий
идеализм Маха. Ибо у него речь идет о сознании в его действительном
объеме, а у Маха - лишь об индивидуальном сознании. Об общественном
сознании (а наука как раз и относится к нему) Мах даже не думает.
Поэтому вопрос о науке - что она такое, откуда и зачем она возникает и
по каким законам развивается - вообще остается вне поля его зрения. Как
и политика, право, искусство, мораль. Законов развития этих всеобщих
форм сознания Мах никогда не изучал.
Его интересует в философии лишь отношение индивидуального сознания к
мозгу и органам чувств. Поэтому он постоянно апеллирует исключительно к
психическому опыту отдельного человека. Отсюда и мнимая <убедительность>
его аргументов.
Само собой разумеется, что действительное мышление физика и любого
другого, тем более крупного ученого и тот самоотчет, который он себе о
нем дает, существенно различаются между собой. Так и получается, что
мышление того же Маха в том виде, как оно фактически осуществляется,
совсем не похоже на описание этого мышления Махом-философом,
претендующим на создание общей теории сознания.
Поэтому Ленин и имел полное основание назвать Маха, крупного ученого в
области физики, мелким и реакционным философом, т. е. лжеспециалистом в
той области, которая исследует сознание (психику, мышление, духовную
культуру человечества) и законы его возникновения и развития.
Если бы в своей области Мах занимал такие же позиции, как в науке о
мышлении, он в таком случае обязан был бы смотреть свысока и на Ньютона,
и на Фарадея, и на Максвелла, как он в области науки о мышлении смотрит
на Гегеля, на Маркса, на Энгельса. И в физике он опирался бы только на
собственный опыт, взятый им за эталон <опыта всякого физика>, а не на
историю и опыт физики как науки.
Все это Ленин и доказывает. Хорошо мыслить в своей узкой области - в
физике - это еще не значит так же хорошо мыслить в области науки о
мышлении, о сознании, о психике. Тут и факты надо знать не только по
собственному опыту, а по опыту всего человечества, и историю их
исследования надо знать тоже не по собственному опыту (точнее, не только
по собственному опыту), а по главнейшим вехам развития общечеловеческого
опыта, т. е. по истории этой науки.
И человек, позволяющий себе судить о сознании, не потрудившись изучить
то, что люди изучают уже тысячи лет, то, что им в этой области уже
достаточно хорошо известно и понятно, не изучив ни Спинозы, ни Канта, ни
Гегеля, ни Маркса, ни Энгельса, - такой человек вполне заслуживает той
оценки, которую и дал Маху-философу Ленин.
Физик вовсе не обязан профессионально заниматься философией. Эйнштейн,
например, был и оставался физиком и на созидание философских концепций,
а тем более на публикацию <философских трактатов>, не претендовал. Ибо
понимал - и не раз публично о том говорил, - что проблема сознания для
него в тысячу раз более трудна, чем все его собственные проблемы, и
поэтому не берется тут судить. Об этом он ясно заявил однажды психологу
Жану Пиаже, когда познакомился с проблематикой, которой тот занимался.
Эйнштейн смог это понять, a Max - нет. Таким он и вошел в историю
философии. Таким, каким его увидел Ленин.
Поэтому Ленин и был возмущен, когда Богданов, Базаров, Луначарский,
вступив при этом в блок с меньшевиками Валентиновым, Юшкевичем и пр.,
начали призывать российскую социал-демократию учиться мыслить у Маха и
по Маху, да еще в области социальных наук. Т.е. именно там, где
философия Маха полностью обнаружила свою явную пустоту и реакционность.
Вот почему Ленин столь решительно и резко (и по сути, и по тону)
выступил против махизма. Ведь речь шла о судьбе новой волны революции в
России. 1905 год не решил ни одной из тех фундаментальных проблем, перед
которыми оказалась странна. Победит новая революция, или она опять будет
утоплена в море крови - вот о чем на деле шел спор.
Ленин ясно понимал, что если большевики будут мыслить по Марксу, т. е.
материалистически и диалектически, то они смогут привести пролетариат
России к решительной победе, к действительному разрешению основных
противоречий развития страны.
Отсюда понятно, что не просто философский материализм вообще защищал в
своей книге Ленин. Он защищал научную (т. е. материалистическую)
диалектику. Диалектику как логику и теорию познания современного
материализма. Люди, не понимающие этого, не знают, по-видимому,
некоторых достоверных фактов, касающихся сути идейной борьбы тех дней,
когда Ленин писал свою книгу. Эти факты и придется вспомнить.
Приведем довольно пространную (что поделаешь!) выдержку из книги,
вышедшей на год раньше <Материализма и эмпириокритицизма>: <К числу тех
устаревших частей стройного здания; воздвигнутого усилиями гениального
автора <Капитала>, которые, несомненно, требуют ремонта, и ремонта
капитального, относится, до нашему глубокому убеждению, прежде всего и
главнее всего философское основание марксизма и, в частности, знаменитая
диалектика>. Прервем выдержку кратким комментарием. Цитируемый тут
автор - <тоже> марксист и тоже одно время примыкал к большевикам, как и
А. Богданов. После Октябрьской революции признал правоту Ленина, вступил
в ряды РКП и даже преподавал до конца своих дней философию, став
профессором Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова. Это - Я.
Берман, автор книги <Диалектика в свете современной теории познания>
(М., 1908).
...
Надо равняться в области научного мышления на тот способ мышления,
который применяет в своей области (в физике), и популярно разъясняет
(это уже в качестве философа) Эрнст Мах. Таков вывод и таково искреннее
убеждение и Бермана, и Богданова, и Луначарского. <Философия Маха
выражает собою наиболее прогрессивные тенденции в одной из двух основных
областей научного познания - в области естественных наук. Философия
Маха - это философия современного естествознания>, - пишет А. Богданов
во вступительной статье к книге <Анализ ощущений> Э. Маха. К такому же
выводу приходят и меньшевики, вопреки мнению своего лидера Плеханова,
тоже зараженного устаревшей <гегельянщиной>. Поэтому в области философии
с ними целесообразно немедленно заключать союз. Можно и нужно вместе с
ними - с Валентиновым, с Юшкевичем и другими - писать коллективный труд
<по философии марксизма>. Можно и нужно основной задачей этого
коллективного труда сделать дискредитацию диалектики
...
Ленин умело пользовался ею, прекрасно понимая, что единственно научная -
диалектическая - логика теоретического мышления требует прежде всего
совершенно точного и строгого анализа назревших в стране противоречий.
Во всей их объективности. А затем выработки умелого способа их
разрешения, способа совершенно конкретного.
А Мах и махисты учили людей рассматривать все противоречия (как и все
остальные категории, связанные с противоречием, и в первую очередь
отрицание) как лишь дискомфортное конфликтное состояние организма (или
мозга), как состояние лишь субъективное, от которого организм хочет
поскорее избавиться, чтобы обрести физическое и душевное <равновесие>.
Можно ли было изобрести что-либо более противоположное марксистской
диалектике и более враждебное ей, чем такое понимание противоречия? А
ведь именно такому его пониманию и учили и Мах с Авенариусом, и Богданов
с Берманом.
Вот как толковал проблему противоречия Берман. В процессе приспособления
организма к среде внутри организма подчас возникают стремления,
направленные в противоположные стороны; возникает конфликт между двумя
представлениями, а стало быть, и между выражающими их высказываниями.
Противоречие и есть, по Берману, ситуация столкновения речи с речью,
речь против речи, и ничего другого. Эта ситуация имеет место только
внутри речи, а всякое другое понимание противоречия есть-де чистейшей
воды антропоморфизм или <онтологизация> сугубо лингвистического явления.
<Несомненно... - пишет Берман, - и <тождество>, и <противоречие>, и
<отрицание> обозначают лишь процессы, имеющие место только в области
идей, отвлечения, мышления, а никак не в вещах...> .
Конфликтное отношение между двумя психофизиологическими состояниями
организма, выраженное в речи, - вот что такое противоречие у Бермана. И
это общая позиция всех махистов. Для них было совершенно неприемлемо
положение материалистической диалектики об объективности противоречия,
как тождестве противоположностей, как точке схождения крайностей, в
которой эти противоположности друг в друга переходят. Все эти моменты
марксовой логики им казались зловредным словесным мусором
<гегельянщины> - и ничем более. Логику современного научного мышления
нужно решительно очистить от подобного <словесного мусора>, для чего
прежде всего доказать <ненаучность> принципа тождества
противоположностей, чем русские махисты усердно и занимались.
Для них это - принцип софистического выворачивания наизнанку научных
понятий. Научные же понятия, пока они остаются научными, строжайшим
образом подчиняются принципу тождества: А=А. <Провозглашение
противоречия основным принципом мышления, столь же законным, как и
противоположный ему принцип, равняется поэтому акту духовного
самоубийства, отказу от мышления...> , - резюмирует Берман свои
рассуждения по этому поводу.
Такова махистская ориентация - запретить осмысливать объективные
противоречия. И этот запрет - от имени <современной науки> - налагается
на мышление как раз в тот момент, когда такое осмысление особенно
необходимо. Материалистическая диалектика ориентировала научное мышление
на конкретный анализ классовых противоречий в стране во всей их
объективности. А махистское понимание научного мышления фактически,
пусть и помимо воли некоторых его адептов, приводило к отказу от
осмысления этих противоречий. Таково неизбежное следствие резко
отрицательного отношения махистов к диалектике.
Но для обоснования собственного понимания мышления им требовался
соответствующий философский базис. Материализм и неразрывно с ним
связанная диалектика их никак не устраивали. Под <научный метод>
необходимо было подвести другой базис - эмпириокритицизм.
Наука (научное понимание действительности), согласно этой философии,
есть система высказываний, связывающих в один непротиворечивый комплекс
элементы <нашего опыта>, ощущения. Непротиворечивый комплекс символов,
связанных между собою в согласии с требованиями и запретами формальной
логики. Эти требования и запреты, по мнению махистов, ничего в
объективной реальности не отражают. Они Просто-напросто требования и
нормы работы с символами, а логика - совокупность приемов этой работы.
Логика поэтому есть наука, которая ничего в объективной действительности
не отражает, а дает только сумму правил, регламентирующих работу с
символикой всякого рода.
Работа с символикой. Во имя чего? Каткую цель преследует эта работа?
Откуда берутся ее нормы? На это у махистов тоже готов ответ. <Если нормы
права имеют своей целью поддержание и сохранение известного
общественно-экономического строя, тo нормы мышления своей конечной целью
должны считать приспособление организма к окружающей его среде> .
Из потребности организма (т. е. из потребностей вполне биологически
толкуемого человека) махисты и выводят свое понимание мышления. Из
потребности в равновесии, из врожденной ему якобы потребности в
устранении всех и всяческих противоречий. <Конечно, мышление, совершенно
свободное от противоречий, есть только идеал, к которому мы должны по
возможности приближаться, но из того, что мы очень далеки от него, как в
прошлом мысли, так и в настоящем, отнюдь не следует, что мы должны
отказаться от борьбы с противоречием> .
Мышление, как и все остальные психические функции человека, тут прямо
толкуется как деятельность, направленная - как на свою имманентно
заложенную в организме индивида цель - на сохранение (или же на
восстановление нарушенного) равновесия
....
Обыватель, вконец потерявший равновесие, превращается тогда во
взбесившегося мелкого буржуа, в <левака>, а уподобившийся ему
революционер - в предводителя таких <леваков>. Или, потеряв равновесие,
он начинает искать выхода не в <р-р-революционном> бешенстве, а в тихом
помешательстве религиозных исканий, в поисках доброго боженьки.
Богданов, например, был (и очень искренне) человеком неукротимой
революционной воли и непреклонности, непримиримости. Но эта энергия
всегда искала себе выхода попрямей, попрямолинейней, никаких <обходных
путей> к цели он признавать не хотел и не умел их искать. Увидев в
схемах мышления Маха <философское подтверждение> правоты таких позиций,
он стал еще убежденнее и последовательнее мыслить и действовать в их
духе. И это скоро увело его в сторону от Ленина, от большевизма, от
сознательно применяемой материалистической диалектики.
Другой полюс внутри русского махизма - Луначарский. Этот
высокообразованный интеллигент-гуманист, обладавший характером гораздо
более мягким и волей не столь железной, как Богданов, склонялся, скорее,
к декламациям нравственно-эстетического плана, к конструированию идеалов
и обрел в махизме философское оправдание как раз этой своей слабости.
Стал усердно искать и строить <земной революционный эквивалент бога>. Но
поиски бога на земле ничуть не более плодотворны, чем поиски его в небе,
и это пытался разъяснить Ленин
....
Убедившись в конце концов, что он в политике беспомощен, Богданов взялся
за свое дело, в котором он понимал, - за дело биолога, медика, врача. И
умер в 1928 г., делая рискованные медицинские эксперименты над
собственной кровью. О нем был напечатан большой некролог с портретом в
журнале <Под знаменем марксизма>, как о кристально чистом человеке, как
о герое медицины.
Но его ученики, принявшие его взгляды за <подлинно научную философию>,
обратились к экспериментам совсем не медицинским. Это и причуды
Пролеткульта в искусстве. Это - и рискованные эксперименты в экономике
страны в двадцатые годы, основанные на механистической <теории
равновесия>, ведущей свое прямое происхождение от Авенариуса и Маха.
Всего этого во всей конкретности Ленин тогда, конечно, не предвидел и
предвидеть не мог. Но что большие беды затаены в махизме для
революционеров и самой революции, он видел ясно.
Могут возразить: а не значит ли это некоторой идеалистической переоценки
силы и могущества философии вообще, а не только махистской?
Конечно, мышление людей формируется прежде всего не
учителями-философами, а реальными условиями их жизни.
Как говорил Фихте, какую философию ты себе выберешь, зависит от того,
какой ты сам. Каждый тянется к философии, соответствующей уже
сложившемуся образу своего мышления, и находит в ней зеркало, в котором
в полной мере представлено все то, что ранее присутствовало в виде
смутной тенденции, неотчетливо выраженного намека. Философская система
вооружает мышление (сознание) индивида самосознанием, т. е. критическим
взглядом на себя как бы со стороны, с точки зрения общечеловеческого
опыта, опыта истории мышления.
В рамках же опыта, которым обладали Богданов и его единомышленники, не
умещался такой предмет, как страна, втянутая в процесс
капиталистического развития, в процесс, наложивший свои, новые и
специфические, противоречия развития на старые, известные и по-прежнему
не решенные. Ум, сформировавшийся на анализе частных научно-технических
задач и нацеленный на решение таких задач, перед столь сложной, очень
дифференцированной и тем не менее единой картиной пасовал, терялся.
Особенно явно это обнаружилось там, где на повестку дня стал вопрос об
извлечении уроков из поражения революции 1905 - 1907 годов. Чтобы
извлечь из поражения уроки верные, - а только такие могли оказаться
полезными для будущего - прежде всего требовался самый строгий
теоретический анализ хода революции, начиная от тех причин, которые ее
вызвали, и кончая анализом сил и слабостей тех классов, которые в этой
революции столкнулись. Анализ требовался совершенно трезвый, совершенно
объективный и притом производимый ради интересов революции.
Материалистическая диалектика Маркса и Энгельса нацеливала именно на
такой анализ, требовала его безусловно и вооружала мышление
соответствующей логикой.
Головы же будущих махистов были к решению такой задачи не подготовлены.
И они начали подыскивать какой-либо инструмент попроще да
<поэффективней>. Махизм как раз и подходил для таких целей.
Когда захлебнулась в крови революция, сильно вырос и спрос на махистскую
философию. Конечно, не на нее только. И на откровенную мистику, и на
порнографию. Времена реакции очень тяжелы для духовного здоровья.
Разочарование в революционных надеждах - это страшная вещь.
Надежды на прогресс, на демократические преобразования начинают казаться
несбыточными иллюзиями, заманчивыми, но неисполнимыми на земле идеалами,
а герои 1905 года, пытавшиеся их осуществить <здесь и теперь>, -
наивными утопистами или, еще хуже, самонадеянными авантюристами...
И вот, осмысливая будущее, Богданов пишет фантастический роман, в
котором речь идет о социализме.
=================
(2). Позитивная программа русского позитивизма.
Этот роман - <Красная звезда> - далеко не случайный для судеб русского
махизма феномен. Всмотримся в него внимательнее, он многое поясняет в
интересующих нас ныне вопросах - ив отношении А. Богданова к учению
Карла Маркса, и в сути той философии, сквозь призму которой он (в
отличие от Ленина) начинает рассматривать социализм. Социализм,
<критически очищенный> в свете принципов Маха, в свете <успехов и
достижений современного естествознания>, в свете той <новейшей
философии>, которую он теперь исповедует вместе с Базаровым и Юшкевичем,
Луначарским и Валентиновым, Берманом и Суворовым.
В <Очерках по философии марксизма> он вместе с ними изложил свою <новую
философию>. В том же самом 1908 году он печатает и <Красную звезду>, в
которой эта философия уже применяется к переосмысливанию социализма и
его перспектив.
Эффект получается прелюбопытный. Чем больше старается А. Богданов
отстоять социалистический идеал, чем прекрасней и возвышенней он
становится в его писательских глазах, тем (и тут уж не вина, а беда
Богданова) больше и больше начинает он напоминать худосочную,
стерильно-анемичную икону, для живого человека довольно
непривлекательную.
Здесь хорошо видно, как поворачивает его мысль на путь, обратный пути
Маркса и Энгельса, - на путь от науки к утопии. А Богданову по-прежнему
кажется, что он идет вперед и в философии, и в толковании
социально-экономических проблем.
Роман не только включает многочисленные пассажи из <Эмпириомонизма> -
весь строй образов организован идеями этой философии, и потому <Красная
звезда> представляет собою просто образный эквивалент теоретических
построений Богданова, его гносеологии.
С точки зрения художественной роман малоинтересен - он скучен и
назидателен. В золотой фонд научно-фантастической литературы он явно не
вошел. Но он многое помогает понять в богдановской философии, в ее
реальных, земных эквивалентах.
Роман в целом - это длинное и популярное изложение махистской
(эмпириомонистической) интерпретации учения Маркса. Часто герои книги
произносят раскавыченные цитаты из <Эмпириомонизма> и стараются как
можно доходчивее втолковать читателю их <подлинный смысл>. Текст
<Эмпириомонизма> разрезается на кусочки и поручается для произнесения
инженеру Мэнни, врачу Нэтти и революционеру Леониду Н.
Роман начинается вполне реалистически. Леонид Н. сидит и мучительно
размышляет над уроками поражения революции 1905 года, а заодно - над
причинами своего разрыва с любимой женщиной. И тут вдруг оказывается,
что размышляет над этими обоими сюжетами не он один.
Оказывается, что и события 1905 - 1908 годов, и его личную судьбу
внимательно изучают... инопланетяне. Пришельцы с Марса.
Их яйцевидные корабли зависали и над баррикадами Красной Пресни, и над
Стокгольмом, где происходили горячие дискуссии между сторонниками Ленина
и сторонниками Плеханова. Они знают все. Даже причины разрыва Леонида Н.
с Анной Николаевной. Их всевидящее око проникает в глубину всех земных
тайн. К тому же они очень умные, сверхпроницательные и понимают все
гораздо лучше грешных землян. Внимание их к земным делам небескорыстно,
но цели своего визита они держат в тайне, которая раскроется Леониду Н.
позже.
Единственный, с кем они вступают наконец в контакт, - это Леонид Н.
Почему он? А их психофизиологи установили, что на всем земном шаре это
наиболее близкий им тип человека. И физиологически, и психически. Только
с ним они и надеются достигнуть взаимопонимания.
Инопланетяне разъясняют Леониду: в его лице они хотят до конца
исследовать психологию жителя Земли, притом в <лучшем ее варианте>,
чтобы потом решить, не рискованно ли будет для них помогать русской
революционной социал-демократии; ведь они могли бы вооружить ее
супероружием - бомбой из расщепляющихся элементов группы радия. Но можно
ли им такое сверхоружие доверить? Достаточно ли они разумны для этого?
С этой целью они и устраивают Леониду Н. экскурсию на Марс. Там он
воочию знакомится со всеми чудесами сверхнауки и сверхтехники.
Летательные аппараты с двигателями, работающими на энергии <антиматерии>
(<материи со знаком минус>) - там так же обычны, как трамваи для жителя
Москвы или Лондона. Но не эти технические чудеса интересуют Леонида Н. в
первую очередь. Для него важнее общественный строй Марса, люди, их
взаимоотношения. На Марсе - социализм. Точнее, полностью реализованная
<идеальная модель> социализма.
Давно ликвидирована и забыта частная собственность и на средства
производства, и на его продукт. Производство осуществляется по строго
рассчитанному (на гигантских счетных машинах) плану. Небольшие и
случайные отклонения от плана быстро и легко устраняются. Личные
потребности удовлетворяются полностью и не регламентируются, ибо каждый
марсианин достаточно разумен, чтобы не хотеть лишнего. Тут полное
равновесие и никаких противоречий, никаких конфликтов.
Давно исчезли государство и все органы насилия. В них нужды нет, ибо все
нормальные марсиане умны и скромны. Конечно, бывают и исключения, но
только среди невоспитанных детей и среди ненормальных (сумасшедших). С
ними легко справляются врачи и педагоги, которым разрешено и насилие,
причем тоже ничем и никак не регламентированное. Вплоть до
безболезненного умерщвления неизлечимых и неподдающихся. Врачи и
педагоги умны и добры, и злоупотреблений бояться нечего.
Труд легок и необременителен. За людей все делают машины. Люди только
наблюдают за ними. Несколько часов такого труда там, где он необходим
для общества в целом (о том извещают цифры на светящихся табло), - и ты
свободен.
Что делают марсиане после работы? Кто их знает... Этого Леонид Н. (тут
его зовут Лэнни) рассмотреть не может. Может быть, занимаются любовью,
может быть, искусством, может быть, интеллектуальным
самоусовершенствованием. Это уж личное дело каждого, а в личные дела на
Марсе нос совать не принято.
Итак, внутри общества, в сфере взаимоотношений между людьми, царит
полное, почти абсолютное, равновесие. Все противоречия исчезли, а
различия находятся на грани исчезновения. Они сведены до необходимого
минимума. Даже различия между полами (Лэнни долго не может понять, что
лечащий его молодой врач Нэтти на самом-то деле тайно влюбленная в него
женщина).
В глазах Лэнни все марсиане выглядят на одно лицо. В каждом он видит
лишь один и тот же многократно размноженный общий тип: большеголовое
существо с большими бесстрастно-внимательными глазами и слабым,
анемичным телом, которое скрыто под одинаковой рационально
сконструированной одеждой. Такими уж создала нас природа, разъясняют
марсиане Леониду Н., природа Марса. Тут и солнечной энергии меньше, и
сила тяжести вдвое слабее, чем у вас на Земле. Поэтому мы не столь
эмоциональны, как жители Земли, но зато более рассудительны. Поэтому
наша психика более уравновешена, нежели ваша, а с этим связаны все
остальные детали. И социализм мы построили скорее.
Лэнни начинает ощущать беспокойство и тревогу. Он допытывается, а не
скучно ли жить в этом геометрически уравновешенном и стерильно
непротиворечивом новом мире? Марсиане снисходительно и грустно
улыбаются: сам твой вопрос выдает в тебе чужеземца, пришельца с Земли.
Выдает, насколько еще сильны пережитки капитализма в твоем сознании и
насколько еще силен в тебе буржуазный индивидуализм.
И Лэнни вынужден с грустью согласиться с таким диагнозом. Разумом он все
понимает и принимает, а эмоции его продолжают бунтовать. Его разум еще
не настолько силен, чтобы подавить эти иррациональные эмоции, и Лэнни
начинает чувствовать себя препаршиво. Марсиане-психиатры вынуждены
поместить его в больницу и с помощью химии восстановить нарушенное
душевное равновесие. Пережитки капитализма в сознании на время перестают
его мучить. Химия их усмирила.
Но только на время, ибо психофизиология Лэнни осталась по-прежнему
земной, несовершенной, и он все видит по-прежнему глазами жителя Земли,
с точки зрения его <узкопатриотических> интересов, мешающих ему до конца
возвыситься до уровня интерпланетарных интересов, мешающих ему смотреть
на мир с точки зрения интересов межпланетного социализма. Поэтому
разумом он понимает все правильно, и прежде всего тот факт, что
марсианский социализм - это более высокая и более совершенная форма
развития межпланетного социализма, нежели те формы, которые созрели на
Земле. Это он понимает ясно, пока спят его
<буржуазно-индивидуалистические земные эмоции>, <пережитки капитализма в
его сознании>, укорененные в его земной плоти.
Их можно усыпить с помощью химии. Но пока они только заснули, но не
умерщвлены, сохраняется и главная причина взаимонепонимания между Лэнни
и марсианским социализмом. Сохраняется их явная психофизиологическая
несовместимость, в основе которой - биологическая несовместимость двух
разных рас межпланетного человечества.
Богданов вовсе не рисовал карикатуру на социализм, он был предан ему.
Другое дело - каким предстал перед ним марксистский социализм, когда он
начал рассматривать его сквозь искажающие очки махистской философии,
сквозь призму своего эмпириомонизма, сквозь концептуальную схему этой
философии. Вот как работает ее <оптика>. Учение К. Маркса, сквозь нее
рассмотренное, искажается сначала незаметно, лишь схематизируется.
В образе будущего, который нарисован Марксом, абстрактно выделяются те
его черты, те контуры, которые характеризуют социализм исключительно с
политико-экономической стороны (причем при очень узком понимании самой
политэкономии).
Это все те черты, которые и увидел герой богдановского романа на Красной
звезде. Общественная собственность и плановая организация производства,
налаженный баланс между производством и потреблением, между необходимым
и свободным временем и т. д., отсутствие правового и государственного
принуждения, высокая сознательность участников общественного
производства - все это верно, все эти необходимые и важные
характеристики социализма Богданов видит.
Но, кроме указанных черт социализма, сквозь махистские очки не видно
больше ничего. Экономическая схема Маркса осталась, но именно как схема,
как скелет, а вот плоть и кровь, конкретная реальность марксистского
представления о социалистическом будущем, отброшена и заменена
махистской фантазией.
И в итоге вы видите перед собою ту самую картину, которую <воочию>
увидел на Марсе герой богдановского романа. Учение Маркса, рассмотренное
сквозь призму махистской философии, и не может выглядеть иначе.
Экономическая схема у Богданова - марксова, но ее реализация (т. е.
построение всех остальных сфер общественной жизни - нравственности,
художественной культуры, политическо-правовой надстройки) - уже не по
Марксу, а по Маху. Точнее, по Богданову, ибо он <творчески развил> и
конкретизировал философию Маха применительно к интересам и целям
социалистической организации мира.
....
Словечко <эмпирио> означает попросту <опыт>, <опытный>. Это словечко
ключевое, лозунговое. Оно как бы оповещает: в философской системе под
такой вывеской нет ничего выдуманного, ничего умозрительного - один
опыт, одни данные опыта, <критически очищенные> от всего наносного, от
всего, что в этом опыте не дано, от всяких <вещей в себе>, от всего
<трансцендентного>, от всего <сверхопытного>.
<Монизм науки> и значит, что в сочинении под таким названием речь будет
идти исключительно о том, что твердо установила наука - физика, химия,
физиология, психофизиология, политэкономия. Здесь речь будет идти только
о том, за что ручается наука, а все <сомнительное> будет тщательно -
<критически> - устранено и подвергнуто осмеянию.
Х-лучи, энергия, в которую превращается вещество, математически
доказанная относительность, условные рефлексы и т. д. и т. п. Из этих
опытных данных, из данных науки, и будет тут составлена, как из мозаики,
картина мира в целом - единая картина бытия, каким оно рисуется <с точки
зрения успехов и достижений современною естествознания>.
Но чтобы такая картина не рассыпалась на составные кусочки, на отдельные
и разрозненные <опытные данные>, эти кусочки надо как-то и чем-то
связать, сцементировать. Как и чем? А надо найти то общее, то
одинаковое, чем обладают все эти кусочки, взятые порознь. Надо найти
<общий закон>, <общий принцип>, которому одинаково подчинены все
<опытные данные>. То общее, что можно при старании усмотреть между
такими несхожими вещами и событиями, как полет Блерио через Ламанш, - и
условными рефлексами; между энергетическим представлением о веществе - и
законом роста производительности труда.
Откроем такое общее, - значит, и откроем тот всеобщий закон, которому
подчинен <весь мировой процесс>. Значит, и создадим единую
(<монистическую>) и <до конца научную> картину мира в целом,<единую
картину бытия>...
<Суворов пишет: <В градации законов, регулирующих мировой процесс,
частные и сложные сводятся к общим и простым - и все они подчиняются
универсальному закону развития, - закону экономии сил. Сущность этого
закона состоит в том, что всякая система сил тем более способна к
сохранению и развитию, чем меньше в ней трата, чем больше накопление и
чем лучше трата служит накоплению. Формы подвижного равновесия, издавна
вызывавшие идею объективной целесообразности (солнечная система,
круговорот земных явлений, процесс жизни), образуются и развиваются
именно в силу сбережения и накопления присущей им энергии, - в силу их
внутренней экономии. Закон экономии сил является объединяющим и
регулирующим началом всякого развития, - неорганического, биологического
и социального>...
Замечательно легко пекут <универсальные законы> наши <позитивисты> и
<реалисты>!> .
Последняя фраза - ироническая оценка вышеприведенного рассуждения
Суворова - принадлежит уже Ленину.
Да, такие <универсальные законы> пекутся действительно быстро и просто.
Для этого требуется только одно - умение "увидеть то общее, что имеют
между собою такие, казалось бы, далекие друг от друга вещи, как,
например, лучеиспускание радия и трудовые усилия.
Вот так и получаются <киты> русского махизма.
А теперь о третьем <ките> - <организации>. С этим <принципом> дело
обстоит несколько по-иному. Если в отношении равновесия и экономии
русские махисты были и остались прилежными учениками своих западных
учителей, то тут они проявили максимум самостоятельности мысли .
Махизм исходит из представления, согласно которому все явления <нашего
опыта> четко делятся на две категории: с одной стороны - <Великий хаос>,
а с другой - противостоящее ему <Организующее начало>. <Великий хаос>,
по Маху, - это вся та неорганизованная масса переплетающихся и
мелькающих ощущений, которые обрушиваются на индивида с первых же
мгновений его появления на свет, неупорядоченный поток ощущений,
впечатлений, переживаний, в виде которого этому аморфному индивиду
предстает реальный мир. А <Организующее начало>, вносящее в мир свой
порядок, свои законы и правила, и есть мышление (сознание).
Отсюда и богдановский социально организованный опыт, та
эмпириомонистическая единая картина бытия, которая конструируется
мышлением из хаоса элементов первоначально неорганизованного опыта
разрозненных индивидов и которую потом наивные люди принимают за сам
реальный мир, за мир вещей самих по себе, как они существуют до, вне и
независимо от их собственной организующей деятельности.
Теоретическую основу этой концепции составляет все та же логика
эмпиризма, имеющая дело преимущественно с механическими системами.
Исследование таких систем сводится к выделению устойчиво повторяющихся
типов взаимодействия их частей и, соответственно, к ориентации мышления
не на процесс, а на состояние Итогом познавательной деятельности здесь
выступает фиксация абстрактно-общих определений объекта, пригодных разве
что для нужд классификации и для утилитарно-практического использования.
Логика эмпиризма, или, что то же самое, логика воспроизведения в
мышлении и практического конструирования механических систем, вполне
работоспособна, дает большой практический эффект и выгоду. Но только до
той поры, пока и теоретик, и практик имеют дело с механической системой.
Этот ограниченный рамками объектной науки тип мышления и разрастается в
глазах Богданова в универсальную схему мышления вообще, в схему Логики с
большой буквы, а все другие типы и способы мышления начинают
представляться как недоразвитые формы данной (эмпирической) логики.
А наиболее адекватным такой логике Богданову кажется мышление и
деятельность инженера-конструктора. Ведь это он организует готовые
детали в некоторую систему, способную служить выполнению той или иной
цели. И на людей такой инженер-конструктор столь же естественно смотрит
как на детали, входящие в создаваемую им конструкцию. Сами по себе ее
элементы интересуют его лишь постольку, поскольку их можно (или нельзя)
приспособить к делу, к сооружаемой малой или большой машине, механизму,
системе машин.
Выяснение объективных свойств тех деталей и материалов, из которых он
должен соорудить (организовать) свой агрегат, - не его дело. Это делают
физики, химики, физиологи и пр., и на их данные, собранные в
соответствующих справочниках, он всегда смотрит как на полуфабрикат
своей специальной инженерно-конструирующей деятельности, как на сырье
своей организующей работы. Его Основная забота - придумывать,
изобретать, конструировать, организовывать, разбирать и собирать,
развинчивать и свинчивать готовые детали в новые комплексы, подгонять
детали к комплексам, подшлифовывать их с таким расчетом, чтобы они легко
становились на уготованное им в конструкции место и т. д.
Философия Богданова поэтому и созвучна, как никакая другая, тем
специфическим иллюзиям нашего века, которые получили наименование
технократических. Секрет этих иллюзий - обожествление техники. Всякой -
от техники конструирования ракет до техники зубоврачебного дела,
бомбометания или звукозаписи. И вот при таком подходе
инженерно-техническая интеллигенция начинает выглядеть - и в своих и в
чужих глазах - как особая каста священнослужителей этого нового
божества.
Вдохновенно-опоэтизированный портрет этих <полубогов> - организаторов и
творцов прогресса Богданов и рисует в своем романе, который называется
<Инженер Мэнни>.
Это тот самый роман, о котором Ленин написал М. Горькому: <Прочел его
<Инженера Мэнни>. Тот же махизм = идеализм, спрятанный так, что ни
рабочие, ни глупые редакторы в <Правде> не поняли. Нет, сей махист
безнадежен...> .
Да, сочиняя роман, Богданов постарался <спрятать> свой махизм, излагая
свои позиции не на языке теоретических сочинений, а на языке
художественных образов. Лишь изредка махизм выдается тут открытым
текстом. Зато на первый план выступает проповедь утопического
представления о роли инженеров в развитии истории и о великих
преимуществах их способа мышления перед всеми прочими видами и способами
мышления.
Инженер Мэнни наделен в романе всеми чертами богочеловека - вполне в
духе богостроительских тенденций русского махизма. Это воплощенный идеал
суперинженера, инженера-организатора. Богданов не жалеет красок, силясь
изобразить сверхчеловеческую мощь его мозга, его сверхчеловеческую волю,
его абсолютную самоотверженность. Но прежде всего - его организаторский
гений.
Первое издание романа датировано 1912 годом, и для понимания эволюции
богдановской философии дает не меньше материала, чем <Красная звезда>.
В романе мы встречаемся с уже знакомым нам Леонидом Н. <После событий,
описанных мною в книге <Красная звезда>, - рассказывал он, - я вновь
живу среди своих друзей марсиан и работаю для дорогого мне дела -
сближения двух миров.
Марсиане решили на ближайшее будущее отказаться от всякого прямого,
активного вмешательства в дела Земли; они думают ограничиться пока ее
изучением и постепенным ознакомлением земного человечества с более
древней культурой Марса... При колонизационном обществе марсиан
образовалась особая группа распространения новой культуры на Земле. Я в
этой группе взял на себя наиболее подходящую мне роль переводчика...>
....
....
Ленин оказался вождем этого процесса, его способ мышления обеспечивал
ясное, объективное понимание сложившейся конкретно-исторической ситуации
и необходимых тенденций ее эволюции, позволял уверенно ориентироваться в
реальных противоречиях развития страны и мира, делать действительно
разумные выводы из опыта борьбы классов и находить пути, ведущие вперед,
к социализму. Поэтому ленинская партия и оказалась во главе, а не в
хвосте стихийно развертывавшегося революционного потока событий.
А богдановская (махистская) философия? Она доказала свою непригодность,
свою несоизмеримость с реальным ходом исторического процесса. Полная
растерянность, полная неспособность понять, куда несет поток событий -
то ли вперед, то ли назад, то ли вправо, то ли влево, - вот то
состояние, в котором пребывали русские махисты все время от Февраля до
Октября 1917 года.
Характеризуя позицию газеты <Новая жизнь> (а именно она оказалась в это
время прибежищем и Богданова, и Базарова, и многих других их
единомышленников), Ленин определил ее так: <...никакой ни экономической,
ни политической, ни вообще какой-либо иной мысли>: <...только воздыхание
людей, опечаленных и испуганных революцией> .
Обращаясь к <писателям <Новой жизни>, Ленин советовал им: <Возьмитесь-ка
за <планы>, любезные граждане, это не политика, это не дело классовой
борьбы, тут вы можете принести народу пользу. У вас в газете масса
экономистов. Соединитесь с такими инженерами и пр., кои готовы
поработать над вопросами регулирования производства и распределения,
отдайте вкладной лист вашего большого <аппарата> (газеты) на деловую
разработку точных данных о производстве и распределении продуктов в
России, о банках и синдикатах и т. д. и т. д. - вот в чем вы принесете
пользу народу, вот где ваше сидение между двух стульев не особенно
вредно скажется, вот какая работа по части <планов> вызовет не насмешку,
а благодарность рабочих> .
Не умеете, не хотите, не отваживаетесь соединить в себе функции
<технического руководства> с функциями <административного> (т. е.
политического) руководства страной? Ваше дело, вас никто не заставляет.
Но не путайтесь под ногами тех, кто ясно видит суть сложившейся в стране
конкретно-исторической ситуации, а потому и претендует на всю полноту
власти.
<Пролетариат сделает так, когда победит: он посадит экономистов,
инженеров, агрономов и пр. под контролем рабочих организаций за
выработку <плана>, за проверку его, за отыскивание средств сэкономить
труд централизацией, за изыскание мер и способов самого простого,
дешевого, удобного и универсального контроля. Мы заплатив за это
экономистам, статистикам, техникам хорошие деньги, но... но мы не дадим
им кушать, если они не будут выполнять этой работы добросовестно и полно
в интересах трудящихся> .
Вот ленинская альтернатива позиции инженера Мэнни - того самого
реального инженера, с которым Ленин имел вполне реальный разговор
<незадолго до июльских дней>. Ленин не назвал его имени, но можно
сказать с полной уверенностью, что это один из тех самых реальных героев
1905 года, которые послужили Богданову прообразами его Леонида Н.:
<Инженер был некогда революционером, состоял членом
социал-демократической и даже большевистской партии. Теперь весь он -
один испуг, одна злоба на бушующих неукротимых рабочих. Если бы еще это
были такие рабочие, как немецкие, - говорит он (человек образованный,
бывавший за границей), - я, конечно, понимаю вообще неизбежность
социальной революции, но у нас, при том понижении уровня рабочих,
которое принесла война... это не революция, это - пропасть.
Он готов бы признать социальную революцию, если бы история подвела к ней
так же мирно, спокойно, гладко и аккуратно, как подходит к станции
немецкий курьерский поезд. Чинный кондуктор открывает дверцы вагона и
провозглашает: <станция социальная революция. Alle aussteigen (всем
выходить)!>. Тогда почему бы не перейти с положения инженера при Тит
Титычах на положение инженера при рабочих организациях> .
Да, это был он, тот самый Леонид Н., тот самый Лэнни, в котором видел
Богданов в пору сочинения <Красной звезды> идеального представителя
русской социал-демократии. Тот самый инженер, по образу и подобию
мышления коего А. Богданов кроил свою <философию>.
В 1905 году он выражал основной принцип мышления этого идеального
инженера так: <Вполне гармоничное, чуждое внутренних противоречий
развитие - это для нас только предельное понятие, выражающее известную
нам из опыта тенденцию к освобождению процессов развития от связанных с
ними противоречий. Поэтому дать наглядное представление о гармоническом
типе развития можно лишь путем сопоставления таких конкретных случаев,
которые наиболее к нему приближаются, с такими, в которых недостаток
гармонии бросается в глаза.
В современном обществе образцом высокоорганизованной, богатой
содержанием и пластичной жизненной комбинации может служить
крупнокапиталистическое предприятие, взятое специально со стороны его
трудовой техники> .
Такова та <идеальная модель>, по которой Богданов мечтал перестроить
мир, создать <новый мир>. Модель вполне реальная. Это - взятое
специально со стороны его трудовой техники крупнокапиталистическое
предприятие.
Естественно, что когда с помощью такой <философии> пытаются осмыслить
что-либо иное, нежели готовую механическую конструкцию, то ничего, кроме
конфуза, получиться не может.
...
В 1908 году это были, например, Э. Мах и А. Пуанкаре - звезды первой
величины в небе тогдашней теоретической физики.
И про них, а не про мелких путаников в науке Ленин счел необходимым
сказать:
<Ни единому из этих профессоров, способных давать самые ценные работы в
специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином
слове, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, по
которой ни единому профессору политической экономии, способному давать
самые ценные работы в области фактических, специальных исследований,
нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории
политической экономии. Ибо эта последняя - такая же партийная наука в
современном обществе, как и гносеология> . Действительно, ни одному
слову их верить нельзя, когда речь заходит о теории познания, о логике,
о методе научного мышления, ибо этой области они профессионально не
знают и потому путаются, шатаются на каждом шагу, то и дело оступаясь в
идеализм, т. е. в философскую позицию, по самой своей сути антинаучную,
враждебную науке вообще, в том числе и их собственной специальной науке.
И при этом остаются ведущими теоретиками в собственной, специальной,
области мышления.
...
Склонный отыскивать рациональное зерно даже в таких фразах
естествоиспытателей, как <материя исчезла>, т. е. выявлять те реальные
факты, которые за ними стоят, Ленин не прощает подобных высказываний,
когда их повторяют с философской кафедры. Тут он никогда рационального
зернышка, хотя бы крохотного, и не ищет. С Маха-философа и спрос другой,
нежели с Маха-физика. Именно поэтому Ленин вообще ни слова не говорит о
достоинствах и недостатках чисто физических взглядов Маха - об этом
судить физике и физикам. Мах же как автор <Анализа ощущений> и <Истины и
заблуждения> подлежит самому строгому суду на основании уже совсем
другого кодекса.
Но если Мах хоть остается при этом хорошим физиком, то его философские
учебники ни к физике, ни к какой-либо другой области действительного
научного познания никакого отношения не имеют, зная ту же физику только
по ее идеалистически искаженному изображению в кривом зеркале махистской
философии, только со слов самого Маха и его .адептов, слепо и рабски
веруя в их слова.
Позитивизм, намертво связывая все философские понятия с наличным (и
потому, естественно, преходящим), состоянием естественнонаучного знания,
превращает эти понятия в препятствия, которые вынуждено сметать с дороги
развитие науки.
И такое отношение к философским понятиям органически связано с
позитивистским представлением о самой философии, о ее предмете, роли и
функциях в научном познании. Согласно этим представлениям, <современная>
философия - в отличие от прежней, <метафизической> - есть не что иное,
как осуществляемая задним числом обобщенная сводка всего того, что уже
добыто трудами других наук, совокупность сведенных воедино результатов.
Абстрактно выраженное наличное состояние научных знаний, ничего больше,
<общая теория бытия>. Тот самый <монизм науки>, о котором речь шла выше
и который так беспощадно критикует Ленин!
<Слушайте дальше: <...Этот закон социальной экономии является не только
принципом внутреннего единства социальной науки> (вы понимаете тут
что-нибудь, читатель?), <но и связующим звеном между социальной теорией
и всеобщей теорией бытия>...
Так. Так. <Всеобщая теория бытия> вновь открыта С. Суворовым после того,
как ее много раз открывали в самых различных формах многочисленные
представители философской схоластики. Поздравляем русских махистов с
новой <всеобщей теорией бытия>! Будем надеяться, что следующий свой
коллективный труд они посвятят всецело обоснованию и развитию этого
великого открытия!>
Всем русским махистам свойственно, по сути дела, это стремление - дать
единую картину бытия, или, говоря словами С. Суворова, <всеобщую теорию
бытия>, сконструированную из одних лишь данных современной науки, из
данных научного опыта и тщательно очищенную от всех следов старой,
<ненаучной> и <донаучной>, философии. <Только тогда, когда будет
разрешена в окончательном виде задача выработки, - пишет Берман, -
критерия, при помощи которого мы могли бы отличить научную истину от
заблуждения, мы можем приступить к разрешению проблем, составляющих
истинный объект философии, именно вопросов о том, что такое мир как
целое> .
Именно ради решения такого рода задачи махисты и предпринимают пересмотр
марксистского решения вопроса об этом самом <критерии>. Но такой
пересмотр всего-навсего гносеологическая пропедевтика, а цель - создание
<всеобщей теории бытия>, единой картины бытия, теории о том, что такое
мир как целое.
Гносеология для них лишь средство, инструмент, орудие конструирования
картины мира в целом. Это орудие и приходится предварительно создать и
отточить, так как такого орудия, как они все дружно полагают, в составе
марксизма нет. Диалектику же они за такой инструмент принимать не
согласны. Тут-де ошибались и Маркс, и Энгельс, и все их ученики. <Как
это ни странно, но ни у одного из серьезных теоретиков марксизма мы не
найдем не только вполне разработанной в научном смысле теории
диалектики, но и сколько-нибудь точного обоснования тех идей,
совокупность которых они называют диалектикой> , - продолжает доказывать
свой взгляд Берман.
Аналогичное рассуждение о предмете философии в книге А. Рея вызывает у
Ленина резкие эпитеты. Вот оно, это рассуждение:
<Почему бы философии не быть, таким же образом, общим синтезом всех
научных знаний, усилием представить себе неизвестное функцией
известного, чтобы помочь его открытию и поддержать научный дух в его
настоящей ориентации?> (Против этого пассажа на полях книги стоит
выразительное: <блягер!>, т. е. хвастун, враль.) <Она бы отличалась от
науки лишь большей общностью гипотезы; философская теория, вместо того
чтобы быть теорией группы изолированных и хорошо разграниченных фактов,
была бы теорией совокупности фактов, которые нам являет природа,
системой природы, как говорили в XVIII веке, или же по крайней мере
прямым вкладом в теорию такого рода> . (Против этих, подчеркнутых
Лениным, слов стоит: <дура!>.)
...
С аналогичных позиций позитивизм рассматривает и теорию познания
(гносеологию). Его замысел заключается в том, чтобы противопоставить
гносеологию как <строгую и точную> науку материалистической диалектике
как философской науке и подвергнуть критике диалектику в свете такой
<гносеологии>. Этот замысел отразился уже в названии книги Бермана
<Диалектика в свете современной теории познания>. По сути же дела, это
никакая не теория познания, а опять-таки совокупность <последних данных>
исследований в области психологии, психофизиологии, физиологии органов
чувств и т. д. Осмысление и использование этих данных в отрыве от
<онтологии>, от всеобщих законов развития природы и общества и давало
возможность противопоставить <гносеологию> диалектике.
Ленин четко показывает несовместимость схоластической <гносеологии>
махистов с подлинно научной теорией познания - теорией исследования
реального мира действительным человеком (а не выдуманным
<гносеологическим субъектом>), с действительной логикой развития науки.
И если теорию познания и логику (теорию мышления) понимать
диалектико-материалистически, то нет никаких оснований опасаться, что
последовательное проведение идеи совпадения диалектики, логики и теории
познания приведет к <недооценке мировоззренческого значения философии>,
ее <онтологического аспекта>. Пугаться этого вправе тот, кто понимает
гносеологию и логику как науки, замыкающиеся на изучении фактов
сознания, <феноменов сознания как такового> (безразлично -
индивидуального или <коллективно организованного>) и принимающие во
внимание внешний мир лишь постольку, поскольку он уже представлен в этом
сознании.
Ленин в начале века был тем единственным марксистом, который понял и
оценил все огромное мировоззренческое значение диалектики как
гносеологии и логики. Значение, которого не поняли и не оценили тогда ни
Каутский, ни Плеханов, не говоря уже о других марксистах.
Тут альтернатива неумолимая. Либо материалистическую диалектику понимают
(и развивают) в этом плане как логику и теорию познания материального
мира человеком, как теорию его отражения в исторически развивающемся
сознании человека и человечества, либо она неизбежно превращается в
<сумму примеров>, взятых напрокат (и часто совершенно некритически) из
самых разных областей знания и лишь иллюстрирующих готовые, уже заранее
известные, общие формулы диалектики <вообще>.
Для популяризации общих формул такой способ еще годится, но для дела
творческого развития их - нет. Он ни на миллиметр не углубляет ни
понимания тех общих формул диалектики, которые примерами (пусть самыми
совремейными) <подтверждаются>, ни понимания тех примеров, которые
используются для <подтверждения>. Ни философии, ни естествознанию такая
процедура пользы не приносит. А вред приносит, так как создает и питает
иллюзию, будто философия не наука, а всего-навсего абстрактный сколок с
готовых, некритически пересказанных на абстрактно-философском языке
конкретных данных естествознания, и не более. "Но тем самым и сама
материалистическая диалектика переосмысливается (извращается в ее сути)
на типично позитивистский манер. А поскольку такая диалектика
естествоиспытателю не нужна, она в его глазах и превращается в пустое
словотворчество, в абстрактную беллетристику, в искусство подводить под
абстрактно-универсальные схемы все что угодно. Это и дискредитирует
философию в глазах естествоиспытателя, приучает его глядеть на нее
свысока, пренебрежительно, и тем самым подрывает ленинскую идею союза
диалектико-материалистической философии с естествознанием.
Поэтому-то превращение материалистической философии (диалектики) в
<сумму примеров> противоречит интересам такого союза, и, как говорится,
<льет воду на мельницу> позитивизма. Союз философии с естествознанием,
по мысли Ленина, может быть прочным и добровольным только при том
условии, если он взаимно плодотворен и взаимно же исключает всякую
попытку диктата, навязывания готовых выводов как со стороны философии,
так и со стороны естествознания.
...
==========
==========