Если хорошо вдуматься в сакральный смысл слов, взятых в скобки, то в них отражена
уготованная провидением миру наживы и частной собственности участь.
Но стоит ли сегодня, вообще, даже заикаться о свободе общественного развития, когда почти
все люди в мире, а не только на постсоветском пространстве, молятся на современного идола или
современное божество – частную собственность?
Согласно представлениям современных демократов либеральной ориентации, только
частная собственность на средства производства является двигателем общественного прогресса.
Для опровержения данного тезиса упрощу до предела свой пример для сравнения преимущества
одиозной сущности. Допустим: имеется кузница с наковальней, горном, молотом и прочими
инструментами, целиком и полностью находящаяся в личной собственности кузнеца, который
самостоятельно распоряжается выкованными изделиями. С другой стороны, - имеется кузнечны й
цех, оборудованный автоматическими прессами, принадлежащий коллективу инициативных
людей, приобретших объект производства на условиях приемлемого для них лизинга, или за
наличные средства на равной или пропорционально долевой основе, которые также
самостоятельно распоряжаются штампованной продукцией, такой же как у единоличного
собственника кузни. Без лишних доказательств должно быть ясно, что эффективнее и
производительнее будет работа автоматических кузнечных прессов. Значит все дело не в частной
собственности, как таковой, а в совершенствовании орудий производства и повышении
производительности труда. А эффективность и производительность труда, при использовании
одинакового оборудования, будет определяться уже свободой применения трудовых усилий,
свободой маневрирования и творческой инициативой работающих с таким оборудованием. А
теперь, для наглядности, добавим ущемляющий свободу труда элемент в рассматриваемые выше
примерами. А теперь представим, что упомянутый цех с автоматическими прессами принадлежит
на правах частной собственности, скажем, финансовому воротиле, озабоченному
благосостоянием семьи своей тайной любовницы и цех ему нужен для того, чтобы не страдала
финансово его собственная семья. Либо цех принадлежит владельцу казино, который легализует
через него часть выручки от азартных игр и распространения наркотиков. В цеху, в таком случае,
будут работать наемные работники, свобода труда которых будет постоянно натыкаться и
ограничиваться кругом интересов упомянутых частных собственников. Даже в случае
стимулирования активности частного собственника исключительно интересами извлечения
прибыли, то мотивация и активность наемных работников будет убывать пропорционально
степени извлечения прибыли. И в таком случае, эффективнее и производительнее будет труд
людей, избавленных от посредника в деле реализации ( не изготовления!) результатов их труда,
то есть результатов чужого труда, присваемого, не создателем продукта труда, лишь в силу
узаконенного права собственности на оборудование. И где тут преимущества частной
собственности на средства производства и результаты труда наемных работников, которые не
могут «перешагнуть через голову хозяина», образно говоря, и не могут свободно пользоваться и
распоряжаться тем, что создают своим трудом? А есть ли особая надобность в таком посреднике в
условиях коллективных форм труда, пришедших на смену ручному труду с момента
промышленного переворота, произошедшего на рубеже 18 и 19 веков, независимо от воли и
сознания отдельных людей.
А теперь перейдем от этих упрощенных примеров к широким обобщениям. Переворот в
промышленности, совершившийся, как упоминалось выше на рубеже 18 и 19 веков, сначала
посредством простой кооперации и мануфактуры, привел в конечном итоге к концентрации,-
раздробленных ранее средств производства в больших и малых заводах и фабриках, - в
обобществленные средства производства монополий и монопольных объединений сегодняшних
дней, и превращение их тем самым из индивидуальных средств производства в общественные, —
превращение, в общем и целом, не коснувшееся формы обмена. Старые формы присвоения и по
сей день остаются в силе. Выступает капиталист : в качестве собственника средств производства
он присваивает себе также и продукты и превращает их в товары. Производство становится
общественным актом; обмен же, а с ним и присвоение продуктов остаются индивидуальными
актами, актами отдельных лиц: продукт общественного труда присваивается отдельным
капиталистом . Это и составляет основное противоречие, откуда вытекают все те противоречия,
в которых движется современное общество и которые с особенной ясностью обнаруживаются в
крупной промышленности. Сглаживанию этих противоречий служат сегодня разноплановые
концепции соучастия наемных работников в управлении предпринимательской деятельностью.
Сглаживанию служит и идеология либерализма и, даже, идеология социал-демократии. Все идеи
у них не простираются до полного искоренения наемного труда, а ограничиваются той или иной
степенью компромисса и соглашательства. В условиях коллективных форм труда и частной
собственности не причастных непосредственно к этому труду сторонних лиц, происходит
неминуемое отделение производителя от средств производства. Рабочий обрекается на
пожизненный наёмный труд. Рассогласованность между интересами наемного работника и
интересами собственника средств производства становится сдерживающим фактором
прогресса общественного развития и фактором несоответствия «ипостаси» коллективного
труда. С неизбежностью дальнейшей рассогласованности и все общественное развитие
характеризуется тем, что гигантские производственные возможности современных монополий и
олигополий способны сегодня насытить своей продукцией потребительские рынки собственных
стран, но и рынки за их пределами (японские, корейский, немецкие, китайские телевизоры,
компьютеры, автомобили, мобильные телефоны и прочие продукты труда) можно обнаружить
сегодня в разных уголках мира. С другой стороны, автоматизация и компьютеризация
производства выталкивает солидные массы наемных работников в разряд излишних рук, образуя
тот самый рассогласованный между собой порочный круг, или общественный способ
производства, когда: здесь — излишек средств производства и продуктов, там — излишек
рабочих , лишённых работы и средств существования. Но оба эти рычага производства и
общественного благосостояния не могут соединиться, потому что капиталистическая форма
организации производства и обмена не позволяет производительным силам действовать, а
продуктам циркулировать иначе, как при условии предварительного превращения их в капитал. А
излишек рабочих рук и нереализованных товаров препятствуют дальнейшему наращиванию
капитала. Это противоречие возрастает до бессмыслицы: способ производства восстаёт против
формы обмена. Буржуазия уличается, таким образом, в реакционной и деструктивной роли в деле
прогресса общественного развития.
Попутно хочу отметить, что наличие монополий и олигополий в современном мире ставят крест
на всех рассуждениях доморощенных демократов о преимуществах частной собственности и
свободной конкуренции, а также на надеждах руководства тех стран, которые питают надежду на
благополучное встраивание своих стран в стандарты мира, определяемые закономерностями
монополий и олигополий.
5. Олигополия
Олигополия – это такая рыночная структура, при которой доминирует небольшое
число продавцов, а вход в отрасль новых фирм ограничен высокими барьерами.
Характерные черты олигополии:
1. Немногочисленность фирм в отрасли. Обычно их число не превышает десяти
(сталелитейная и автомобильная промышленность, производство стройматериалов).
2. Высокие барьеры для вступления в отрасль. Они связаны с эффектом масштаба. Кроме
эффекта масштаба, олигополистическая концентрация порождается патентной
монополией (фирмы «Ксерокс», «Кодак», «IBM»), монополией контроля над редкими
источниками сырья, высокими расходами на рекламу.
3. Всеобщая взаимозависимость. Каждая из фирм при формировании своей
экономической политики вынуждена принимать во внимание реакцию со стороны
конкурентов.
Возможны 2 основные формы поведения фирм в условиях олигополистических структур:
некооперативное и кооперативное. В случае некооперативного поведения каждый
продавец самостоятельно решает проблему определения цены и объема выпуска
продукции.
Ценовая война – это цикл постепенного снижения существующего уровня цен с целью
вытеснения конкурентов с олигополистического рынка.
Кооперативное поведение означает, что фирмы договариваются об объемах выпуска и
ценах.
Монопо́лия (от греч. μονο — один и πωλέω — продаю) — это крупное капиталистическое
предприятие, контролирующее производство и сбыт одного или нескольких видов продукции; это
такая структура, при которой на рынке отсутствует конкуренция и функционирует одна фирма.
Она производит уникальный, не имеющий аналогов продукт и защищена от вхождения на рынок
новых фирм. Первые в истории монополии создавались сверху санкциями государства, когда
одной фирме давалось привилегированное право торговли тем или иным товаром. – А теперь
скажите мне: где тут место для частных собственников и свободной конкуренции? А надежды
руководства стран, выстроившихся в фарватер монополий и олигополий, на благополучный исход,
могут сбыться только в их грезах, но не в реальной жизни, если считаться с указанными выше
закономерностями, а не игнорировать их. А почему они игнорируются, детально описано в
политическом бестселлере С.Г. Кара-Мурзы «Потерянный разум». В этом же духе наиболее
заскорузлый ум в деле сохранения существующих мировых порядков подчинения и угнетения
демонстрируют сейчас неоконсерваторы США, предлагающие избавляться от лишних рук и
излишка товаров самым радикальным способом – в горниле крупномасштабной войны.
Подобным образом, подспудно, представителями «старой политической закалки», предлагается
разрешить основное противоречие в обществе чистогана, а именно, противоречие между
трудом и капиталом, когда солидное количество рабочих рук в резервной армии труда не
может найти применения своим силам и возможностям, а капитал сдерживает создание рабочих
мест, ибо создание новых рабочих мест губительно для капитала и противоречит главному кредо
экономического развития в стиле накопления капитала или извлечения максимальной прибыли.
Последовательное увеличение количества рабочих мест будет не только подрывать основы
накопления ( будет «распылять», минимизировать) величины капитала, но и сглаживать
монополизм отдельных производителей, выравнивать материальное положение основной массы
населения, то есть сводить общественное развитие к основам «социализма», если апеллировать
условными понятиями осуществления процесса экономического развития. Даже в поруганном
ныне Советском Союзе общественное производство развивалось на принципе расширенного и
нарастающего воспроизводства с постоянным увеличением количества новых рабочих мест. Жаль
только, такое развитии развитие ориентировалось на формальные, а не сущностные признаки
нового общественного устройства, описанного основоположниками марксизма. Жаль, что сегодня
напрочь утрачено это сущностное восприятие коммунистической идеологии, а жесткой
обструкции и осуждению подверглась вульгарная интерпретация научного объяснения хода
исторического развития, и, на основе этой обструкции, отвергнута сама научная теория. С позиции
же сути явлений, а не формы, коллективным формам организации труда в бывшем Советском
Союзе не хватало самостоятельности в обладании средствами своего труда (совершенствовании,
перевооружении, обмене и так далее, и тому подобно), а также в распоряжении результатами
собственного труда. В моем дилетантском представлении создаваемая трудом работников
прибавочная стоимость (прибыль предприятия) подлежало делить на три основные части: фонд
развития предприятия; фонд социального развития; отчисление на нужды государства (возможно
фиксированное). А фонды жизнеобеспечения производства ( машин и людей) самостоятельно
формировать с гибкостью варьирования в сторону роста производительности или улучшения
жизненных условий работников – в зависимости от насущности потребности. Если это не
соответствует логике свободного общественного развития и основному посылу коммунистической
идеологии, то пусть мне плюнут в лицо, как говорится.
Когда современный мир вступил в эру промышленного производства, перешагнув порог
«промышленной революции» и архаичности единоличного ручного труда, встав на стезю
технологий коллективного труда и, соответственно, коллективных форм организации совместного
труда бывших единоличников, то лишь глубоко зомбированные люди могут не осознавать
насущной необходимости приведения в соответствие формы и содержания такого понятия как
производства. Лично у меня не вызывает сомнения, максимально эффективный коллектив
должен состоять из равноправных совладельцев, а не из разношерстных и «самодостаточных»
личностей, мечтающих «подсадить» вышестоящую личность в иерархии соподчинения вплоть до
хозяина частной собственности, или распорядителя государственной собственностью, упрощенно
и схематично говоря.
В материалистичном трактате К. Маркса и Ф. Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке»
однозначно написано, что, «…Чем больше производительных сил возьмёт оно в свою
собственность, тем полнее будет его превращение в совокупного капиталиста и тем большее
число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие останутся наёмными рабочими…». Так и
случилось в истории Советского государства, которое превратилось в совокупного «капиталиста»,
условно говоря, сохранив наемный характер труда. И далее они не двусмысленно писали, что
«…Государственная собственность на производительные силы не разрешает конфликта, но она
содержит в себе формальное средство, возможность его разрешения…». В истории же Советского
государства государственная собственность из формального средства полного раскрепощения,
полной свободы труда в интересах формирования гармонично развитой личности, превратилась в
конечную цель. А в упомянутом трактате утверждается, что «…Это разрешение может состоять
лишь в том, что общественная природа современных производительных сил будет признана на
деле и что, следовательно, способ производства, присвоения и обмена будет приведён в
соответствие с общественным характером средств производства. А это может произойти только
таким путём, что общество открыто и не прибегая ни к каким окольным путям возьмёт в своё
владение производительные силы, переросшие всякий другой способ управления ими, кроме
общественного. Тем самым общественный характер средств производства и продуктов, который
теперь оборачивается против самих производителей и периодически потрясает способ
производства и обмена, прокладывая себе путь только как слепо действующий закон природы,
насильственно и разрушительно, — этот общественный характер будет тогда использован
производителями с полной сознательностью и превратится из причины расстройств и
периодических крахов в сильнейший рычаг самого производства…». Такое сознательное я
использование общественного, коллективного труда, пришедшего на смену единоличному труду
кустаря и ремесленника, мог свободно проявляться, по мысли В.И. Ленина в «строе
цивилизованных кооператоров» из числа советских фермеров («кулаков» - в понимании тех, кто
не делал разницы между условиями общественного развития, формируемыми советской властью,
и условиями, формировавшимися свергнутой властью. Ведь советская власть, по определению не
должна была порождать новые эксплуататорские классы, а история «раскулачивания» как раз и
свидетельствует о том, что репрессировали хозяйства крестьян, поднявшиеся не за счет
эксплуатации наемного труда. Лишь за редким исключением благосостояние «раскулаченных»
было получено неправедным трудом. Советская власть, даровав свободу и землю крестьянам,
получила первые всходы благополучия на крестьянской ниве и сразу же срезала их под корень,
говоря образным языком. Диалектика свершившегося переворота на советский лад оказалась
недоступной для могильщиков ленинской плеяды большевиков. Это звучит резко и грубо для
приверженцев «вождя всех народов», но, ведь, не даром сам В. Ленин, в «Письме к съезду» в
конце 1922 года реалистично отметил и пророчески предрёк, что «…Тов. Сталин, сделавшись
генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда
достаточно осторожно пользоваться этой властью…». Ставка на власть и на насилие и стала
главным лейтмотивом периода общественного развития советской власти под руководством
Иосифа Виссарионовича. Этого не могут отрицать даже самые ярые приверженцы И. Сталина,
если они честны по своей натуре. А я еще раз подчеркиваю, что ставка на насилие является одним
из характерных признаков левого оппортунизма, или «левизны» в коммунизме, которая
представляла особую опасность для России, как мелкобуржуазной, по преимуществу страны. А по
своей классовой природе оппортунизм внутри революционного рабочего движения есть
проявление мелкобуржуазной идеологии и политики; в теоретическом плане он обнаруживает
себя то как ревизионизм, то как догматизм; в организационном отношении он оказывается то
ликвидаторством, то сектантством. По направлению своих воздействий на революционное
движение он выступает то как правый, то как «левый» оппортунизм. При этом один вид
оппортунизма может перерастать в другой. И правый и «левый» оппортунизм тормозят развитие
революционного процесса, толкают рабочее движение на неправильный путь: первый — к
соглашательству, второй — к авантюрам. По словам В. И. Ленина оппортунизм: «…Это забвение
великих, коренных соображений из-за минутных интересов дня, это погоня за минутными успехам
и борьба за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву
настоящему…». « Левое доктринерство упирается на безусловном отрицании определенных
старых форм, не видя, что новое содержание пробивает себе дорогу через все и всяческие формы,
что наша обязанность, как коммунистов, всеми формами овладеть, научиться с максимальной
быстротой дополнять одну форму другой, заменять одну другой, приспособлять свою тактику ко
всякой такой смене, вызываемой не нашим классом или не нашими усилиями». Это
доктринерство на практике проявилось в отрицании акционерных обществ, трестов и синдикатов,
а затем и всей концепции НЭПа, которая предназначалась, по мысли В. Ленина на весь
переходный период к полной свободе общественного развития. А ведь реализация НЭПа, - в
полном объеме в ключе описанного основоположниками марксизма хода исторического
развития и процесса постепенного обобществления средств производства, - могла бы, возможно,
и не разделить мир на два противоположных лагеря, а наоборот, продемонстрировать
преимущества действительно свободного общественного развития. Однако история не терпит
сослагательного наклонения и не реализованных возможностей.
Не отрицая исторического факта индустриализации аграрной страны за короткий период
времени, но за счет огромных жертв и «потери» крестьянства в духе рассуждений нынешнего
президента России В.В. Путина по поводу сталинизма, и с учетом уже осужденного компартией
СССР «культа личности», надо быть до конца последовательными и честно признать, что в основе
неоднозначного, противоречивого, сомнительного успеха тогдашней индустриализации и
коллективизации лежит именно «левый оппортунизм», левачество, «левизна» в коммунизме, как
весьма неустойчивая смесь ультрареволюционных теорий и авантюристических тактических
установок, толкающих революционное рабочее движение на неоправданные действия,
бессмысленные жертвы и поражения. Основой «левого» оппортунизма являются
волюнтаристические концепции, спекулирующие на революционном энтузиазме масс. Ставка на
«революционное насилие» как на панацею от всех бед, игнорирование этапов общественно-
экономическое развития, «подталкивание» революций и «кавалерийские атаки» в области
экономики — таковы идейные основы «левого» оппортунизма. Типичным примером «левого»
оппортунизма, согласно официальной трактовке пропагандистов краткого курса истории партии,
является троцкизм, теоретическими истоками которого являлись: механистический материализм в
философии, волюнтаризм, схематизм в социологии. Субъективизм, характерный для
мелкобуржуазного мировоззрения в целом, составляет методологическую основу троцкизма,
являясь отражением антипролетарских взглядов мелкобуржуазных слоев населения. Как
категорично утверждалось тогда, троцкизм - это лютый террор, тотальное воровство и убийства.
Но ведь все эти компоненты были присущи и самому сталинскому режиму, если быть до конца
последовательным и объективным. И это лишний раз подтверждает, что идейную основу
становления советской власти под руководством И. Сталина была весьма неустойчивая смесь
ультрареволюционных теорий и авантюристических тактических установок, как ни печально и ни
больно сейчас сознавать. «Левый» оппортунизм, как правило, выражает психологию и
настроения тех групп мелкой буржуазии, крестьянства, представителей средних слоев, которые
под нажимом безудержной эксплуатации или в обстановке трудностей социалистического
строительства впадают в крайнюю анархическую революционность. «Левый» оппортунизм
пытается столкнуть революционное движение на авантюристический путь, своими ошибочными
действиями, прикрываемыми революционной, марксистской фразой, дискредитирует коммунизм
и тем играет на руку буржуазии. К сожалению, вышеописанное не является голословным
утверждением. Время уже показало и доказало, что, упомянутая «…весьма неустойчивая смесь
ультрареволюционных теорий и авантюристических тактических установок…» обернулась в
конечном итого плюрализмом мнений и откровенным эклектизмом с сегодняшним «разбитым
корытом» несбывшихся надежд на более надежную и обеспеченную жизнь миллионов
трудящихся, каждый из которых , по отдельности, может быть может быть лишь частным
собственником рабочей силы (которая до сих пор не котируется на равных со стоимостью орудий
труда), но объективно не может стать частным собственником средств производства – этой
современной панацеи от всех бед в глазах противников идеи общественной (коллективной)
собственности и полной свободы общественного развития на основе полностью раскрепощенного
труда. Для них частичная свобода чем-то лучше.
Я понимаю, что очень болезненно и жестоко ломаю устоявшиеся стереотипы, но ведь время не
терпит, да и я не преследую цель злорадствования и ерничества в экстазе осуждения
«преступности» коммунизма, то есть советской власти в бывшем СССР, рожденной из самых
низов народа в качестве идеи подлинного народовластия и свободы общественного развития.
Ведь не случайно, в качестве первостепенного требования и протестного лозунга, у них был лозунг
«Земли и воли!». Я исхожу из необходимости восстановления исторической справедливости и
устранения всего, что мешает воплощению этой заветной мечты простого труженика от сохи и
земли, кормильца всех остальных, выражаясь высокопарно. Ведь сохранение этих стереотипов
отнюдь не способствует осознанию реальности исторического момента и консолидации общества
вокруг светоносной и богоугодной ( ведь не дартом сам Иисус Христос «изгонял менял и торгашей
из Храма Отца Своего», если уж опираться на христианство в самом деле, а не кликушествовать по
поводу антинародной и зловредной сущности коммунизма) идеи подлинного народовластия. А
реальностью исторического момента является откат прогресса общественного развития на всем
постсоветском пространстве ( и не только тут) назад, к мытарствам и страданиям обездоленных
людей в мироустройстве, определяемом закономерностями существования частной
собственности и чистогана, против чего восставали ещё в начале ХХ века родоначальники
советской власти – крестьяне и рабочие, то есть, зачастую те же крестьяне из недавно
разорившихся крестьянских хозяйств России, то есть выходцы из самой гущи народных масс,
носители «общинного» самосознания- естественного для выживания на обширных просторах
отечества в «зубодробильных» условиях крепостного права, - образно выражаясь, - таких далеких
от народовластия и народного благосостояния, что восторгаться величием царской империи и
царизма могут сегодня только самые черствые, бессовестные или бесчестные люди,
одолеваемые снобизмом и защищающие мнимые преимущества частной собственности, если
судить по реальным результатам насаждения такой собственности в просторах не состоявшейся
советской власти. Крестьян тогда проигрывали в карты и меняли на породистых борзых щенков. А
в сегодняшних условиях реставрации порядков прошлой эпохи, без зазрения совести, могут
выгнать, с продаваемого в частные руки, или проданного уже, предприятия сотни людей на
произвол судьбы, либо обстрелять мирное население из ракетных установок «град», ради
установления и сохранения господства меньшинства населения над большинством и сохранения
урезанной свободы – свободы получения прибыли из производства, носящего, в своей основе,
общественный характер, рассыпающийся о скалы недоступного для нужд общества капитала. Они
сегодня, в отличие от меня, поют «осанну» частной собственности, как будто встречают Иисуса
Христа у входа в Иерусалим.
Пока будут сохраняться устоявшиеся стереотипы, будут сохраняться и «тернии с завалами» из
кровавых перипетий в прошлом сталинизма, как воплотившейся трагедии народовластия , и
окровавленных обломков ельцинизма, как воплотившегося фарса народной демократии, логично
сменивших друг друга, в точном соответствии с древнейшей мудростью о том, что история
повторяется дважды: один раз – как трагедия, а другой раз – как фарс. Но суровый закон жизни
заключается в том, что избежать,- того, что уже есть, - невозможно. Время вспять не движется.
Избежать можно то. Чего ещё не наступило. А сохранение реалий жизни, которые зависят от
колебаний курса доллара и цен на нефть, в унисон с которыми колеблется и жизнь общества –
значит закладывать основу для очередной грандиозной трагедии в жизни народа, который и без
того понес неисчислимые жертвы и заслуживает иной доли. А она даже не просматривается за
пеленой обвораживающих «преимуществ» частной собственности.
Вот почему я и пишу об анафеме частной собственности, которая уже выполнила свою
историческую миссию, обобщив средства производства до олигополий, то есть, распространив их
общественный характер до целых отраслей промышленного производства. Осталось только
развернуть эти отрасли на цели и нужды удовлетворения человеческих потребностей, а не на
цели и потребности дальнейшего обогащения господствующей над обществом верхушки
толстосумов и их приспешников, готовых развязать даже термоядерную войну ради сохранения
своего привилегированного положения. Констатация данной реальности не требует
дополнительных доказательств истинности положений исторического материализма о глубине
противоречий между трудом и капиталом и об отсутствии согласованности между старой
политической надстройкой и новорожденным материально-техническим базисом на пике
развития устаревающей общественно-экономической формации.
« МЕРТВЫЕ ДУШИ »
(Ну как не порадеть родному человечку! Или несколько слов об особом пути развития России.)
"Какое величие души! Я думаю, только жестокий русский деспотизм мог породить таких людей! По доброй воле пойти на жизнь, полную мучений, и, в конце концов, на смерть только ради блага других – такого мученичества, я думаю, не знала ни одна страна, кроме России... Я не говорю о кратком мученичестве, о внезапном самопожертвовании во имя высокого идеала в минуту восторженного порыва, почти безумия, – я говорю лишь о героизме совсем иного рода: об этом поразительном, сверхчеловеческом героизме, что прямо смотрит вперед, через годы, в ту даль, где на горизонте ждет виселица, – и упрямо идет к ней сквозь адское пламя, не трепеща, не бледнея, не малодушествуя и твердо зная, что на его долю достанется одна только виселица."
М.Твен
«При мне служащие чужие очень редки: Все больше сестрины, свояченицы детки. Как станешь представлять к крестишку иль к местечку, Ну как не порадеть родному человечку!». Грибоедов. Горе от ума. 2, 5. Фамусов.
В свете этих двух отрывков я могу утвердительно ответить по поводу особого пути развития России. Да! У России есть свой особый путь развития, веками сопровождающийся ощутимым в данных отрывках диссонансом между мотивацией поведения людей вне властных структур и людей во власти. Своими корнями этот стереотип правления уходит в глубокую древность, когда это было способом содержания должностных лиц, при котором все необходимое для пропитания их самих, слуг и лошадей собиралось с местного населения в виде поборов; позднее корм в натуре был заменен на деньги. В Московском государстве XIV - XVI вв. - система обеспечения и формы вознаграждения центральной и местной княжеской администрации за счет поборов с местного населения. Поместье, волость или город, которые давались кому-л. на несколько лет за службу с тем, чтобы он получал с них доходы. Кормленщик получал во владение доходы с города или волости, но пользовался своими правами временно и на определенных условиях.
Такой вид условного феодального пожалования отмечается в исторических источниках, по крайней мере, с XIV в.; с более же раннем времени можно судить только предположительно. О том, что феодальное держание уже существовало в XII в. под другими названиями — «милость», «придаток», «хлеб», а сами феодальные держатели носили название милостников, мы и поговорим в последующих заметках.
В связи с государственным объединением разрозненных княжеских вотчин , произошли крупные перемены и в устройстве местного управления. В удельную эпоху местное управление находилось в руках наместников и волостелей. Наместник сидел в центральном городе уезда и чинил суд и управу по всем делам в пределах около городской волости и по важным уголовным делам в пределах всего уезда. В пределах уезда наместник был обыкновенно и военачальником, распорядителем военных сил. Волостели чинили суд и управу в отдельных уездах независимо от наместника, будучи ограничены в своей компетенции только родом дел. Господствующей точкой зрения в отношении к этим должностям у княжеской власти был не интерес местных обществ, а интерес правящего персонала. Должности наместников и волостей рассматривались преимущественно как кормления княжеских слуг, средства их содержания. Поэтому и случалось, что одну и ту же должность получали за раз двое лиц, которые делились уже между собой доходами. Поэтому случалось также, что наместничество пребывало долгое время в руках лиц одной фамилии, переходило как бы по наследству от отца к сыну; примером может служить кормление Мещерой в роде Протасьевых от начала XV до конца XVI века. Поэтому же и наместники, и волостели отправляли правосудие сплошь и рядом через своих холопов — тиунов и доводчиков. Наместники и волостели смотрели на отправление своих должностей преимущественно как на сбор доходов, а не как на общественное служение, и потому естественно пускали в дело своих холопов. Доходы наместников и волостелей составлялись из въезжего корма, периодических поборов деньгами или натурой, иногда тем и другим вместе, два или три раза в году (на Рождество, Велик день и Петров день), из судебных пошлин, торговых (с иногородних купцов) и брачных («выводной куницы» и «новоженного убруса»). Въезжий, великоденский, рождественский и петровский кормы собирались выборными людьми от местных обществ — старостами и сотскими, которые собирали с местных жителей и другие налоги, а равно вообще понуждали к отправлению всяких повинностей.
Описанная система кормлений могла не расходиться далеко с насущными интересами значительными, когда вся судебно-административная деятельность местных правителей совершалась на виду у центральной власти, когда крепка была старина и пошлина, и для населения всегда была возможность бороться с злоупотреблениями администрации подачей жалоб князю или уходом в другие княжества. Не то стало с объединением Великой Руси вокруг Москвы, с образованием огромного государства.
По народной пословице, до Бога стало высоко, а до царя далеко, и система кормлений, перестав справляться со своими общественными задачами, быстро стала вырождаться в систему административного произвола и злоупотреблений. Московское правительство стало принимать против этого свои меры, и таким образом, государственно-общественная точка зрения в организации местного управления стала все более и более выдвигаться на первый план.
Постоянный диссонанс и нарастание дисбаланса между бытием чиновничества и существующим уровнем благосостояния народных масс - слагаемые общественной жизни « на пороховой бочке». Раз за разом, сохраняя упомянутый дисбаланс на основе использования служебного положения (номенклатурности, привилегированности «государевой» службы), каждая новая плеяда власти воспроизводит атмосферу отчужденности, отстраненности, негодования и даже лютой ненависти по отношению к власти со стороны обездоленных слоев населения. А дисбаланс этот начинается уже с того, что слова и предвыборные обещания людей от власти расходятся с конкретными делами. Нередко расходятся кардинальным образом. Ярчайшим примером последнего времени в этом отношении является отправление власти на Украине. А как же трудно выживать в этих «жерновах лицемерия» честному и принципиальному человеку, особенно, когда вчерашние члены КПСС, сегодня стали самыми ярыми противниками коммунистической идеологии. Зато карьеристы, приспособленцы, «оборотни» в пагонах и прочие аморальные представители рода человеческого, для которых даже христианство и показная набожность является всего лишь «ширмой», прикрывающей их «гнилую» сущность, - чувствуют себя в дискретных и «хамелеонских» условиях отправления власти чувствуют себя, как рыба в воде. А пока будет сохраняться отчужденность и отстраненность производителей материальных благ от средств производства и результатов собственного труда, а власть будет сохранять и закреплять эту отчужденность и отстраненность, она будет проекцироваться и на власть. Только подлинные хозяева каждого рабочего места (определить стоимость, акционировать каждое рабочее место и приравнять к стоимости рабочей силы – вполне возможно) будут заинтересованно контролировать и выдвигать в управленцы адекватных их интересам людей. А это будет уже формирование системы общественного самоуправления, а не воспроизводство «корявого» правдоподобия народовластия. Это уже будет подлинное воплощение основного смысла коммунистической идеологии – СВОБОДЫ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ на основе полного искоренения наемного характера труда.
В свое время, ощутив на себе все «прелести» лицемерия псевдо коммунистов, я не стал членом компартии, а сегодня являюсь сторонником коммунистических идеалов, заметенных под спуд и гнет лицемерной, лживой псевдо демократии, когда свобода в жизни общества не является ОСОЗНАННОЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ СВОБОДЫ, без которой невозможно обеспечить социальное благополучие в жизни общества, когда она каждый раз определяется политической целесообразностью текущего момента, и дозируется волеизъявлением господствующей над обществом властью. А пока политическая целесообразность не совпадает с интересами без конфликтного и свободного общественного развития на основе полного раскрепощения созидательного труда, не свобода будет накапливать потенциал неудовлетворенности и негодования по поводу существующей несправедливости, и чем продолжительнее и интенсивнее будет накапливаться этот потенциал, тем радикальнее будет разрядка этого потенциала.
Кратко я назвал бы такой способ разрядки стихийным буйством неудовлетворенности, или «бесовством» радикализма в «фамусовском сонном и самодовольном царстве мертвых душ и показной роскоши», что проявляется стремлением все замутить, все разрушить и на развалинах, пустыре разрушенного мгновенно преобразовать несовершенство окружающей действительности без учета существующей исторической реальности. В частности, в недавно крепостной стране, истерзанной мировой и гражданской войной мгновенно создать изолированный от внешнего мира оазис благополучия и благоденствия, попутно репрессируя всех несогласных с таким способом обеспечения общественного благополучия. Но прежде всего, надо своевременно сменить одного царя на другого; одного генсека на другого; одного президента на другого; одного мэра на другого.
Попутно отмечу, что, к сожалению, «царство мертвых душ» не разбудит и не оздоровит даже Общественная Палата РФ. Бюрократия бюрократию может лишь ограничить, но не искоренить.
Радикализм своими корнями уходит во времена «бессмысленных» стихийных крестьянских бунтов С. Разина и Е. Пугачева, «идея» которых заключалась в том, что бы « все спалить дотла, свергнуть несправедливого царя, а на его место посадить своего справедливого, «крестьянского» царя. Затем, место стихийного буйства стал заполнять идейный радикализм представителей интеллигенции, в 1865 году организатор тайного общества «Народная расправа» С.Г. Нечаев впервые в русской истории в соавторстве с Н.П. Огаревым, М.А. Бакуниным и П.Н. Ткачевым, теоретически обосновали и сформулировали программу широкомасштабной террористической деятельности, издав в Женеве устав «Народной расправы» - «Катехизис революционера», основанный на иезуитском принципе цель оправдывает средства, перефразированный, в кругу соратников И. Сталина, на «лес рубят – щепки летят». В нем нашли выражение идеи и базовые положения «революционного макиавеллизма», использовавшиеся М. Бакуниным и П. Ткачевым. Ф.М. Достоевский, будучи современником указанных личностей и одним из членов тайного кружка Петрашевского, объединявшего приверженцев французского утопического социализма ( Фурье, С. Симона ) в 1848 году за участие в этом кружке был арестован и приговорен к смертной казни ( не обращали тогда внимания на «европейские» ценности гуманистов ), замененной затем четырьмя годами каторги и поселением в Сибири. В результате всего этого, он своим тонким чутьем интуиции писателя пророчески прочувствовал грядущую беду «безбожного бесовства Верховенских» в своем провидческом романе «Бесы». Гениальность Федора Михайловича уже в то время позволила ему описать самые характерные черты современного либерализма и американизма — это прежде всего отрицающее, разрушительное начало мира, человеческого сознания, отраженное во всех сферах жизнедеятельности. Основанием для того бесовства, которое исследовал писатель в своем романе, не случайно послужило именно псевдореволюционное нечаевское дело. Вот хотя бы такой пункт "Катехизиса": революционер обязан "разорвать всякую связь... со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями и нравственностью этого мира. Он для него враг беспощадный, и если бы он продолжал жить в нем, то для того только, чтобы его вернее разрушить. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение..."
Поистине идея всеобщей погибели, философия разрушения ради разрушения, своеобразный сатанизм сознания, бесовство.
Если бы мы захотели отыскать корни такого сознания, то должны были бы прийти к двум его основаниям, к разделению человечества на две категории — господ и рабов по природе, с разными, свойственными каждой из них системами ценностей, в том числе и этических. "Есть мораль господ и мораль рабов", — скажет Ницше, но скажет уже после Раскольникова, после бесов Достоевского, и скажет вовсе не потому, что прочитает их теории и будет следовать им. Нет. А потому, что Достоевский, рисуя своих бесов, уже предвидел и наступление ницшеанства, и более отдаленные идеи вполне реальных исторических беснований. В свое время Достоевский провозглашался едва ли не учителем или даже просто предшественником Ницше. На самом деле "властитель дум" буржуазного сознания конца XIX — начала XX века — лишь один из героев Достоевского, как бы вышедший из его романа "Бесы", реализовавшийся в самой действительности.
Разделение человечества на две категории и признание лишь за одной из них права на господство прямо связано и со следующим шагом — с признанием себя самого, собственного "я" центром мира и мерой всех вещей, то есть опять-таки с бесовским сознанием эгоцентризм, гбде, кстати говоря, изначально нет места для коллективизма и способности осознать, что все технологии современного промышленного (общественного) производства неразрывно связаны с коллективными формами труда, которым явно противоречит частно- собственническая форма присвоения и обмена произведенного и созданного коллективным трудом, что было естественным исключительно для эпохи кустарного и ремесленного производства, когда единоличник сам производил и сам реализовывал результат своего труда. .
"Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?" — вопрошает герой "Записок из подполья" Достоевского и с демонизмом обывателя ответствует: "Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить". Ибо, по убеждению подпольного демона, "человеку надо одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела". Сознание героя "Записок", разделяющего весь мир на две категории: "я" и "они", — не его личное изобретение. Он скорее сам жертва этого сознания, нежели его создатель. Князь Валковский из "Униженных и оскорбленных" — отнюдь не униженный и не оскорбленный, в отличие от того же героя из подполья. Но его философия жизни, по сути, та же, что и у героя из подполья... Все для него вздор. Не вздор лишь единственное: "я сам. Все для меня, и весь мир для меня создан... Я, например, уже давно освободил себя от всех пут и даже обязанностей. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю... Угрызений совести у меня не было никогда. Я на все согласен, было бы мне хорошо". В этом заключается и вся суть частной собственности с её целью извлечения максимальной прибыли: «ничего личного – только бизнес!».
"Возлюби самого себя" ( не ближнего своего, как самого себя, -кстати говоря ) — идеал и программа не только героя из подполья и Банковского, но и праздного Свидригайлова, и человека дела — Лужина. Но вот Раскольников живет страстной мечтой о благе для ближних, своих хотя бы, да и для всего человечества в идеале. Но и он во имя блага разделяет человечество на две категории (то же в основе своей разделение, что и у Великого инквизитора), и он берет за идеал своеволие личности (Ликург, Солон, Магомет, Наполеон), которая "право имеет" решать, кому жить, а кому умереть. Наиболее обаятельной в этом смысле была, конечно, личность Наполеона. Раскольников — нищий студент. Наполеон не был нищим. Но по природе своей преступления того и другого родственны, хотя и, естественно, разно масштабны.
Писарев в свое время утверждал, что корень преступления Раскольникова в его нищете, но сам Раскольников мог бы ответить ему словами, сказанными им Соне Мармеладовой: "Знаешь... что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, то и теперь бы счастлив был! Знай ты это!"
Какова природа того начала, которое движет идеей героя "Преступления и наказания"? "Не рассудок, так бес!" — сознает сам Раскольников и притом "странно усмехаясь"... Достоевский был свидетелем эпохи крайнего кризиса старых форм классического гуманизма, основная формула которого — "человек есть мера всех вещей" — необходимо вырождалась в крайность буржуазного сознания: "Я есть мера всех вещей".
Достоевского не менее других русских писателей мучили язвы социальной несправедливости, и он боялся не их устранения, его пугала все более распространявшаяся другая чума, "моровая язва" того типа сознания, которое он определил как бесовство, которое могло бы, по его убеждению, "окончательно сделать Россию вакантною нациею"... Достоевский боялся, как бы ненависть к определенным сторонам российской действительности не стала бы только удобной формой проявления ненависти к России вообще. И прежде всего к народной России. Потому что именно "в народных началах заключаются залоги того, что Россия может сказать слово живой жизни ив грядущем человечестве". - И как же оправдались сегодня опасения писателя!
И в этом плане в "Бесах" особую наполненность приобретает фраза рассказчика: "Аплодировала уже чуть не половина залы; увлекались невиннейше; бесчестилась Россия всенародно, публично, и разве можно было не реветь от восторга?" Отношение к своему народу, к своей стране, как к чужому и даже чуждому, как к материалу, средству достижения любой ценой своих, антинародных по природе, целей, — вот что пугало Достоевского, вот с каким бесовством сознания воевал он, вот о чем предупреждал и пророчествовал.
Реальные герои Достоевского, охваченные болезнью бесовства, несут в себе не только черты конкретно-исторических проявлений его эпохи, но и бытийные, включающие в себя опыт тысячелетия и открывающие нам глаза на ту перспективу, которую несло и несет в себе их человеконенавистническое сознание. Но, как видим наглядно в шумных дискуссиях в телестудиях российских вещателей, далеко не всем открывает глаза.
Вот и тогда эстафету радикализма и экстра революционности подхватила уже целая организация ( а не тайный кружок или общество ) «Народная воля», которую возглавляли А.Д. Михайлов, С.А. Перовская, В.Н. Фигнер, Н.А. Морозов, А.И. Желябов и другие.
Из-за неверия в массовое крестьянское движение главное свое внимание они отдали не .подготовке народного восстания, а террору и подготовке акта цареубийства. Несколько покушений народовольцев завершились убийством Александра II 1 марта 1881года. - Однако восстания, как рассчитывали народовольцы, это не вызвало. «Революционеры, - через пять лет в этом же стиле активно проявил себя старший брат В.И. Ленина Александр Ульянов, который был тогда активным участником студенческого революционного движения и разделял взгляды социал-демократов, но полагал, что в России для них время ещё не настало. В 1886 году он стал членом террористической фракции «Народной воли», для которой составил программу. В 1887 году его арестовали после неудавшейся попытки убить Александра III, который установил в стране ещё более жесткий репрессивный режим, чем его убитый предшественник. Вместе с другими участниками старший брат В. Ульянова (Ленина) был судим и повешен. Будущий организатор партии большевиков в России, 8 мая 1887 г., в день казни Александра Ильича, Владимир сдавал экзамен по географии, и его знаменитая фраза: «Мы пойдем другим путем», якобы произнесенная в этот день, сегодня признается всего лишь неотъемлемой частью советского мифотворчества. Однако об этом можно судить не только по спорному высказыванию, но и по его поступкам в процессе обострения кризиса в дореволюционной России. В частности, когда в 1905 году стихия протестного движения вывела протестующих на баррикады «Красной Пресни», то, в духе именно иного пути, он трезво оценил реальность ситуации и осудил преждевременность выступления рабочих, но, будучи партийцем партии рабочих, он призвал партию поддержать восставших рабочих. О стремлении к иному пути свидетельствуют и его знаменитые в бытность СССР «Апрельские тезисы» мирного завоевания власти и создания государства нового типа, отвечающего параметрам государства посткапиталистического общественного развития. Революция 1905-1907 гг. была особым, необъяснимым в рамках классического марксизма явлением. Видный исследователь русского крестьянства английский историк Т. Шанин считает, что глубоко поняли смысл этой революции лишь В.И. Ленин и П.А. Столыпин. Безусловно, Россия отставала тогда от исторического процесса первоначального накопления капитала, но это давало ей и определенные преимущества, так, как отпадала необходимость преодоления сопротивления владельцев и государства накопленного капитала. А к моменту написания тезисов сущность крупного капитала уже проявилась развязыванием Первой Мировой войны и достижением пика своего развития – монополизма промышленного производства, что ещё в январе – июне 1916 года зафиксировал актуальный до сих пор исторически значимый очерк «Империали́зм как вы́сшая ста́дия капитали́зма» — экономическая работа В. И. Ленина, посвящённая переходу капитализма в конце XIX — начале XX века от стадии первоначального накопления капитала к стадии монополистического капитализма, или империализма. В очерке доступно излагаются основные экономические закономерности, присущие капитализму на данном этапе развития. Работа была написана весной 1916 года в Цюрихе и опубликована в Петрограде в апреле 1917 года. А в условиях переходного периода начинать общественные преобразования с трансформации государства отнюдь не противоречило положению марксизма, когда К. Маркс, описывая процесс трансформации на пике развития капиталистического способа производства однозначно указывал: «…Пролетариат (партия рабочих – и совсем не обязательно, что только вооруженным путем, - зам. автора этих строк) берёт общественную власть и обращает силой этой власти ускользающие из рук буржуазии общественные средства производства в собственность всего общества (Заметьте!!! - В собственность общества, - а не государства, ибо силой государства, как средства, а не цели, - и обращает,- зам. тоже мое). Этим актом он освобождает средства производства от всего того, что до сих пор было им свойственно в качестве капитала, и даёт полную свободу развитию их общественной природы. Отныне становится возможным общественное производство по заранее обдуманному плану…» В «Апрельских тезисах» также обозначался путь формирования собственности всего общества путем добровольного кооперирования, ассоциирования, концентрации производственных мощностей в традиционном для России духе. Исследователь не русского крестьянства А.В. Чаянов писал: “Развитие государственных форм идет не логическим, а историческим путем: наш режим есть режим советский, режим крестьянских советов. В крестьянской среде режим этот в своей основе уже существовал задолго до октября 1917 года в системе управления кооперативными организациями”.
Таким образом, в “Апрельских тезисах” содержался цивилизационный выбор, прикрытый срочной политической задачей. Обращаясь к партии, Ленин в своем труде говорит на языке марксизма, но на деле это было углубление марксизма и явное начало его новой, русской ветви. Главная мысль была в том, что путь к социализму в России лежит не через полное развитие и исчерпание возможностей капитализма, а прямо из состояния того времени с опорой не на буржуазную демократию, а на новый тип государства - Советы. Сила их, по мнению Ленина, была в том, что они реально связаны с массами и действуют вне рамок старых норм и условностей (“как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа”). А ведь в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в Советах, но были в них представлены меньшинством. Кстати говоря, сегодня эта самобытность самым наглядным образом проявилась во время событий воссоединения Крыма с Россией. Кроме того, ещё в «Манифесте Коммунистической партии» родоначальники коммунизма видели в российском общинном землепользовании возможный зародыш нового общественного устройства, загубленного затем «мертвыми душами» псевдо советской партийной номенклатурой, если говорить совсем упрощенно.
“Апрельские тезисы” имели более существенное значение: в них ставился вопрос о выборе типа государственности.
“Апрельские тезисы” - это прозрение, смысл которого становится ясен только сегодня, но, к величайшему сожалению, ясен далеко не для всех.
Начиная с 1905 г. В.И. Ленин сознательно принижал оригинальность своих выводов, потому что в то время обвинение в “ревизии” марксизма нанесло бы большой ущерб линии большевиков. Революция 1905-1907 гг. была особым, необъяснимым в рамках классического марксизма явлением. Видный исследователь русского крестьянства английский историк Т. Шанин считает, что глубоко поняли смысл этой революции лишь В.И. Ленин и П.А. Столыпин.
В них сказано, что Россия после Февраля пошла не по пути Запада - без явного влияния политиков и лидеров. “Не парламентская республика - возвращение к ней от Советов рабочих депутатов было бы шагом назад, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху”, - так оценивал положение В.И. Ленин.
Вернувшись в 1917 г. в Россию, он писал: “Советы рабочих, солдатских, крестьянских и пр. депутатов не поняты... еще и в том отношении, что они представляют из себя новую форму, вернее, новый тип государства”.
На уровне государства это был, конечно, Новый тип, но на уровне самоуправления это был именно традиционный тип, характерный для аграрной цивилизации - тип военной, ремесленной и крестьянской демократии доиндустриального общества. В России Советы вырастали из крестьянских представлений об идеальной власти.
“Апрельские тезисы” поразили социал-демократов. На собрании руководства большевиков В.И. Ленин был в полной изоляции. Потом выступил в Таврическом дворце перед всеми социал-демократами, членами Совета. А.А. Богданов прервал его, крикнув: “Ведь это бред, это бред Стеклов (Нахамкис). Отпор был такой, что В.И. Ленин покинул зал, даже, не использовав свое право на ответ.
Тезисы были опубликованы 7 апреля. На другой день они обсуждались на заседании Петроградского комитета большевиков и были отклонены: против 13 голосов, за - 2, воздержался 1. Но уже через 10 дней Апрельская партконференция поддержала В.И. Ленина. Большевики “с мест” лучше поняли смысл, чем верхушка партии. Сегодня трудно гадать о потенциале и перспективах промышленной индустриализации на платформе отвергнутой концепции НЭПа. Ясно только, что концепция НЭПа в болей степени историческому пути развития и использования марксизма в качестве руководства к действию, чем его использование в качестве «застывшей» догмы и воинствующего радикализма, на основе абстрактных искусственных построений, оторванных от реальной действительности в условиях переходного периода. А что не составляет труда, так это объективно прочитать, что именно оппозиция В. Ленину, далекая от нужд основной массы населения, а не большевики, сталкивали страну с мирного пути общественного развития. Кстати говоря, аналогичным образом антигорбачевская оппозиция вдумчивым и постепенным преобразованиям, в свою очередь, столкнула страну на проторенный до этого путь радикализма, а по существу – переформатирования, демонтажа исторически сложившихся устоев, и насаждения, - абсолютно не свойственных не только для России, но и исторического момента переходного периода, - экономических и общественных отношений и порядков.
Отвергнув возможность мирного перехода власти к государству нового типа, оппозиция поспособствовала дальнейшему обострению общественного кризиса, но и тут прозорливость В. Ленина позволила совершить вооруженный захват власти почти бескровным путем. Власть свалилась практически от одного холостого выстрела носового орудия крейсера «Аврора». И опять роковую роль сыграл радикализм и экстремизм недавних соратников большевиков – левых эсеров, ставших использовать методы террора времен самодержавия, но теперь уже против руководителей нового государства. Вместо принципа совместного и обоюдополезного согласования («триединства»), когда из согласованности и совместимости двух начал образуется некое «третье» состояние, устойчивость которого зависит от максимальной согласованности взаимодействующих начал. Это лучше всего наглядно представить на примере рождения ребенка ( то есть, на примере рождения человека, как образа и подобия самого БОГа – Бесконечно Обновляющейся Гармонии, - в представлении автора этих строк, о чем я уже писал ранее). Только не надо доводить жизнь людей до Гармонии безмолвия вселенского кладбища, а ярые противники коммунизма как раз, вольно или невольно, к этому и стремятся. Невольно этому способствовали и левые эсеры, стремившиеся к продолжению Первой мировой войны. В самом начале зарождения власти Советов левые эсеры всерьез воспринимали лозунги советской власти, рабочего контроля, равноправного союза рабочих и крестьян. В то же время им было свойственно увлечение радикальными методами борьбы, силовыми решениями. Насилие рассматривалось как временное средство, считалось, что диктатура отомрет сама собой, превратившись во власть большинства. Противоречия внутри правительственной коалиции большевиков и левых эсеров обостряются в марте 1918 года, с подписанием Брестского мирного договора. В знак протеста против его условий, позорных для России, левые эсеры покидают Совнарком, на IV Съезде Советов голосуют против Брестского мира. Они игнорируют аргументы большевиков, что Россия не может более воевать ввиду окончательного развала действующей армии. Мстиславский С. Д. выдвигает лозунг «Не война, так восстание!», призывая «массы» к «восстанию» против германо-австрийских оккупационных войск, обвиняет большевиков в том, что у них «государство заслоняет класс», в отходе «от чистых позиций революционного социализма на путь оппортунистического служения Молоху государства».
Выступавшие в качестве временных союзников большевиков во время Октябрьской Революции 1917 г. левые эсеры очень быстро осознали, что фактически проводимая политика нового правительства страны расходится с эсеровским политическим курсом.
Это касалось как Брестского мира, так и политики, проводимой большевиками на селе.
Анархистские организации, частично поддержавшие большевиков в начальный период их правления, не представляли из себя единого целого, не проводили какой-то систематической политики и конфликт между ними и организованными большевистским руководством России структурами была лишь вопросом времени. Отряды анархистов, т.н. Чёрная гвардия, находившиеся в Москве были разоружены ещё в апреле 1918 в ответ на устроенные ими дебоши и грабежи.
Левые эсеры постепенно проигрывали административную борьбу в новых структурах исполнительной власти, на ключевые посты в которых большевики проводили в основном членов своей партии. Эта борьба закончилась выходом левых эсеров из состава правительства в знак протеста против подписания Брестского Мира.
На V Всероссийском Съезде Советов, депутаты от левых эсеров, находившиеся в меньшинстве, выступили с антибольшевистскими призывами. Не получив поддержки, левые эсеры попытались
6 июля член этой партии Яков Блюмкин, бывший так же сотрудником ЧК убил немецкого посла Мирбаха. По мнению эсеров это должно было спровоцировать разрыв Брестского договора и возобновление войны с Германией. Мятежники арестовали председателя ВЧК Ф.Э.Дзержинского, ряд других советских и партийных руководителей. Ночью эсерами были начаты боевые действия, захвачен центральный телеграф, предпринята попытка перетянуть на свою сторону часть московского гарнизона.
Однако убийством Мирбаха дело не ограничилось и эсерами был убит главный большевитский агитатор Володарский. И если сегодня сомневаются, что убийство председателя петроградского ЧК Урицкого также было организовано эсерами, то точно извесно, что эсерка Ф. Каплан
Восстание было быстро подавлено частями латышских стрелков, мобилизованными делегатами съезда, рабочим ополчением. Однако, дремавший в душах угнетенных масс радикализм, «взорвался» ответной реакцией «красного террора» после организованного эсерами мятежа.
А теперь, собственно говоря, чем отличается, по существу, физическое уничтожение своих оппонентов от имени государства во времена «культа личности», от уничтожения оппонентов левыми эсерами? – Только масштабностью и системностью уничтожения, подобно «очистительному огню» ордена меченосцев. Сформировавшийся,- в стенах церковно – приходской школы и в застенках казематов царского самодержавия,- выходец из беднейших слоев грузинского населения, Иосиф Джугашвили, совсем не случайно олицетворял партию рабочих с орденом крестоносцев и действовал соответствующим образом. А заимствование радикальных установок левых эсеров и смешение понятий обязывает меня лишний раз подчеркнуть, что, ограничивать «несуразности» в руководстве жизнью страны во времена И. Сталина только лишь «культом» личности одного человека, - не совсем дальновидно. Здесь имеет место более широкое явление, обозначаемое в теории «левым оппортунизмом», или «левизной» в коммунизме. Именно «левизна», а не коммунизм, обанкротилась перед лицом истории. Чего не могут осознать, к сожалению, как противники, так и сторонники коммунистической идеологии. А ведь в определении «левого оппортунизма» прямо говорится, что он представляет собой весьма неустойчивую смесь ультрареволюционных теорий и авантюристических тактических установок, толкающих революционное рабочее движение на неоправданные действия, бессмысленные жертвы и поражения. Основой «левого» оппортунизма являются волюнтаристические концепции, спекулирующие на революционном энтузиазме масс. Ставка на «революционное насилие» как на панацею от всех бед, игнорирование этапов общественно-экономическое развития, «подталкивание» революций и «кавалерийские атаки» в области экономики — таковы идейные основы «левого» оппортунизма. Типичным примером «левого» оппортунизма было принято считать троцкизм. А если внимательно присмотреться, то «экспорт революции на штыках Красной Армии» , заимствованный из идей Л. Троцкого, применялся по существу, а не по мотивам вторжения, и в Финляндии в 1939 году, и Афганистане в 1979 году, не говоря уже о разновидности «экспорта в Венгрию в 1956г. и Чехословакию в 1968г. «Левый» оппортунизм, как правило, выражает психологию и настроения тех групп мелкой буржуазии, крестьянства, представителей средних слоев, которые под нажимом безудержной эксплуатации или в обстановке трудностей социалистического строительства впадают в крайнюю анархическую революционность. «Левый» оппортунизм пытается столкнуть революционное движение на авантюристический путь, своими ошибочными действиями, прикрываемыми революционной, марксистской фразой, дискредитирует коммунизм и тем играет на руку буржуазии. Термин «оппортунизм» часто используется в унизительном смысле, главным образом потому, что означает частичный или полный отказ от политических принципов, если не на словах, то на практике. Таким образом, обычно считается, что поведение оппортуниста является беспринципным: средства достижения цели сами становятся целью. В этом случае происходит утеря первоначальных отношений между целью и средствами. Именно таким образом государственная собственность на средства производства в качестве средства трансформации её в общенародную у самих авторов марксизма, превратилась в конечную цель у апологетов сталинизма. В брошюре Ф. Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке» прямо и не двусмысленно говорится: «…Государственная собственность на производительные силы не разрешает конфликта, но она содержит в себе формальное средство, возможность его разрешения.
Это разрешение может состоять лишь в том, что общественная природа современных производительных сил будет признана на деле и что, следовательно, способ производства, присвоения и обмена будет приведён в соответствие с общественным характером средств производства. А это может произойти только таким путём, что общество открыто и не прибегая ни к каким окольным путям возьмёт в своё владение производительные силы, переросшие всякий другой способ управления ими, кроме общественного.» Здесь нет и намека на то, что государственная собственность является отличительной чертой нового общественного устройства. Общественная собственность тем и отличается от государственной, что принадлежит обществу, то есть трудовым коллективам, как составным частям общества. А эти отдельные части, отвечая требования собственности всего общества, должны взаимодействовать на принципах совместного и обоюдополезного согласования, то есть разумного кооперирования и ассоциирования разрозненных частей.
«Левый оппортунизм» настолько дискредитировал идею нового общественного устройства посткапиталистического, постиндустриального времени, что любое упоминание «социализм» или «коммунизм» сразу же рождает отторжение, скептицизм или злую иронию у близоруких или зомбированных противников свободного общественного развития, когда свобода развития каждого является условием и залогом свободного развития всех. А если свобода развития каждого упирается уже в финансовую и морально-психологическую зависимость подавляющего большинства населения, то есть тружеников от работодателей, то лишь ограниченной свободой мы можем довольствоваться. Все «прелести» такой ограниченности проявились к сегодняшнему дню в таком разнообразии, что, не замечать всей уродливости дозированной свободы, могут лишь люди с зомбированным сознанием, либо абсолютные глупцы, или отпетые подлецы. В чьей же власти мы находимся, если весьма далеки от общественного устройства на основе общественного производства материальных благ с естественной мотивацией к труду всех производителей материальных благ, понуждаемых ныне к труду финансовой и морально-психологической зависимостью от работодателей?!...
В этом отношении меня крайне удивила реакция телеведущего программы «Воскресный вечер с Соловьевым» в эфире от 10 мая 2015года, когда он на реплику одного из участников заявил, что он очень далек от поддержки идей коммунистической идеологии. Значит выходит, что этот, далеко не глупый, человек, не поддерживает основную идею коммунистической идеологии о полном искоренении наемного характера труда и свободного общественного развития на основе равноправных отношений собственности на средства производства в процессе общественного производства, когда производство будет подчинено интересам совершенствования общественных связей и взаимоотношений на основе совершенствования, именно возвышенных, человеческих качеств каждой личности, а не целям накопления капитала в руках отдельных личностей, когда общественные интересы устойчивого социального благополучия должны сначала преодолеть «сито» интересов накопителей капитала, которые предпочитают покупать дорогостоящие яхты, дворцы, имения, тратить деньги на покупку и содержание футбольных, хоккейных, баскетбольных и прочих спортивных клубов; предпочитают сокращать рабочие места и траты на обеспечение безопасности труда ради все того же накопления капитала, что отнюдь не способствует обеспечению социального мира и совершенствованию человека, как социального явления, если мы действительно не идиоты, то есть индивидуумы вне связей со своим социумом. Альтернативы свободе развития не может быть по определению, ибо любое отклонение будет в той или иной степени ущемлением, ограничением свободы общественного развития. Если увековечивать частную собственность на средства производства и рождаемые ею традиционные отношения «раба – хозяина», то есть психологического и социального превосходства одних людей над другими, то значит увековечивать изначальную несправедливость и не свободу общественного развития, из чего, не только может, но и вырастала уже идеология расового превосходства и холокоста. До чего же заразителен ВИЧ дефицита человечности и «мертвечины» души, распространяемый нетленными отношениями «раба – хозяина», «начальника – подчиненного», но только не равноправных совладельцев и членов общества. Не будет у России самобытного пути развития, если она и дальше будет скатываться в мир чистогана или безграничного накопления капитала, вектор развития которых уже дважды в одном столетии ввергал человечество в бойню за превосходство и подчинение не только на низовом уровне производственных отношений, но и на межгосударственном уровне. Если дефицит человечности будет нарастать такими же темпами, какой проявляется сегодня на Украине, ещё только стремящейся в лоно господства капитала. И это происходит в то время, когда на горизонте уже вырисовываются контуры посткапиталистического, а равно – постиндустриального общества.
Во второй половине XX в. развитые страны вступают в новую стадию, названную постиндустриальным (информационным, информациональным, обществом знаний) обществом. Интересен шведский термин “K-samhälle” (К-общество), выражающий три аспекта нового общества: kunskap (знание), kompetens (компетенция) и kommunikation (коммуникация).
Примечательным симптомом нового общества и новой экономики является тот факт, что в 1955 г. в США затраты на производство информации впервые превысили затраты на материальное производство. Теория постиндустриального общества была разработана в общих чертах в 1960 – 1970 гг. Д. Беллом, Э. Тоффлером, Ж. Фурастье, Р. Хейлбронером, Д. Дракером и другими. Представитель «новой волны» постиндустриализма М. Кастельс внес ряд существенных дополнений в эту теорию.
К.К. Вильямс (C.C. Williams, проф. социальной политики, Школа менеджмента при Университете Шеффилда, Великобритания) классифицирует все теории постиндустриального общества по представленной в них модели будущего труда (3). Так он выявляет «доминирующие теории» и «контр-теории». В первую группу входят теории «формализации» труда (производство и распространение товаров и услуг приобретает все более формализованный характер, места неформальному, творческому труду не остается); «товаризации» труда (капиталистические отношения проникают все глубже во все сферы жизни общества); «глобализации» труда (регулируемые национальные экономики исчезают, бизнес функционирует в открытой всемирной экономической системе на нерегулируемом – на первый взгляд – мировом рынке). Во вторую группу, соответственно, теории «де-формализации», «де-товаризации» и «локализации». Особняком стоят так называемые «пост-теории»: «постиндустриализм», «постфордизм» и «постбюрократическая» теория.
Теория постиндустриального общества в последние два десятилетия получила широкую разработку в зарубежной науке. Создается впечатление, что наибольший интерес к этой теории обнаруживают ученые-марксисты – представители школы «автономного марксизма» (Н. Дайер-Визефорд, А. Негри, М. Хардт, С. Лернер и другие), Ш. Сэйерс, Т. О’Доннел, Э. Финберг и другие. Показательно, что в работе Н. Дайера-Визефорда «Кибер-Маркс: циклы и круговороты борьбы в высокотехнологичном капитализме» (1999) из 679 использованных источников большинство – марксистские. Характерно также, что наиболее серьезные теоретические вопросы: о сущности современной формы труда, всеобщего материального труда, об универсальном средстве производства, как будет показано, обсуждаются именно марксистами. Институтом Марксистских Исследований при Университете Брюсселя ежегодно организуется коллоквиум «Будущее человеческого труда»; в Великобритании проводится Ежегодная Лондонская Конференция по Историческому Материализму.
Однако не следует думать, что марксистская и постиндустриальная парадигма совпадают. Р. Кокс (Социалистическая партия Великобритании) указывает на их существенных различия (2). Если постиндустриалисты, к примеру Р. Хейлбронер, указывал на снижение напряженности классового конфликта между элитой традиционного индустриального капитализма и возникающими элементами иерархически неорганизованной постиндустриальной структуры, то марксисты скорее согласятся с Э. Тоффлером в том, что Третья индустриальная революция ускоряет «всеобщий кризис индустриализма» и порождает новый тип общества. В марксизме приоритет в развитии общества отдается производительным силам. Развиваясь и приходя в противоречие с производственными отношениями, сдерживающими их, производительные силы становятся причиной социальной революции как результата классовой борьбы, в которой политическая победа прогрессивного класса и установление новой системы отношений собственности и способа производства в целом больше соответствует прогрессивным производительным силам. Производительные силы выступают двигателем истории. Теория постиндустриализма, согласно Коксу, впадает в технологический детерминизм, забывая об отношениях собственности и сводя производительные силы к технологии. Для марксизма технологический прогресс – это не автономный, независимый от общества процесс. Поэтому технологический прогресс обусловлен обществом и сам является условием для общества. Следующее различие состоит в отношении к новому субъекту труда в постиндустриальном обществе. Постиндустриалисты говорят о смене фордизма тойотизмом, который подразумевает рост информационных технологий и вытеснение из производственного процесса традиционных управленческих структур. Иерархическая система принятия решений заменяется многофункциональными командами рабочих, самоорганизующихся на каждой ступени производства от дизайна до контроля качества, где каждый член команды вносит вклад в процесс непрерывного развития производства. При этом каждый имеет доступ ко всем электронным источникам информации, генерируемой внутри компании. А здесь уже просматриваются элементы общественного самоуправления, описанные ещё на заре «капитализма» К. Марксом и Ф. Энгельсом в брошюре «Развитие социализма от утопии к науке», в качестве неизбежной эволюции нижестоящей общественно-экономической формации в вышестоящую. Мы живем в эру переходного периода. В этом периоде ведущую роль в экономике играют национальные и транснациональные корпорации. Объективно, в условиях господства этих корпораций, можно лишь «пристроиться в хвосте» у этих ведущих гигантов индустрии, если принять правила функционирования и создания этих корпораций. Но, так, как «поезд уже ушел», - образно говоря, - то есть условия свободной конкуренции и свободной концентрации капитала остались в прошлом, то, сконцентрированный в упомянутых корпорациях капитал, уступать своего лидирующего положения не станет и позволит отстающим устраиваться у себя на периферии в качестве дочерних предприятий. Вот почему экономические реформы в СССР, но еще более кардинально – в России, начатые с деформирования и дробления собственных гигантов индустрии, добровольно сталкивали экономику России в резерв истощаемых ресурсов мировой экономики и на периферию экономики своих бывших конкурентов на мировой арене. По наивности, недоразумению или в силу элементарной продажности, но тогдашние инициаторы реформ, действовавшие по рецептам американских советников, почему-то считали, что природа накопления и сохранения капитала изменилась на благотворительность и американские специалисты действуют исключительно в интересах расцвета российской экономики, а не поддержания и сохранения лидирующего положения государства – капитала собственной вотчины. И вот теперь, когда с мировой арены удалось взорвать изнутри и удалить достойного конкурента и победителя фашизма ( а у меня нет сомнения в том, что СССР закончил бы войну в Берлине и без открытия второго фронта, правда, чуть позже и с большими потерями), Россия стала донором (хотя и строптивым) мировой экономики, гоня нефть и газ на Запад, подчиняясь колебаниям цен на эти энергоносители и не имея возможности существенно влиять на формирование этих цен, а также выплачивая дань по своим долговым обязательствам и финансируя (покупкой государственных облигаций) долговые обязательства растущего внешнего долга США, где Китай является самым крупным в мире держателем долговых обязательств США, и поэтому он очень сильно обеспокоен долговым кризисом этой страны. В этом и заключается главный парадокс, когда гигантский внешний долг США является главной страховкой от краха. Если обрушится этот «финансовый пузырь», то пострадают и все держатели долговых обязательств. Недавний мировой финансовый кризис это наглядно продемонстрировал. А иначе этот «монстр» современности функционировать не может. Но и безгранично наращивать внешний долг невозможно. Трезво размышляя, следует согласиться с выводом академика РАН С. Ю. Глазьева о том, что наращивание это вошло в критическую фазу. В логике традиционного мышления о способах накопления и сохранения капитала, идеальным вариантом могло бы стать превращение России в легко доступный сырьевой придаток с дешевой рабочей силой. А то, что с Россией предпочитают действовать с позиций силы, с позиций экономических санкций, то есть ограничения возможностей экономического развития (события в Крыму – только удобный повод для этого), как раз и свидетельствует в пользу дальнейшего превращения донора в сырьевой придаток. Удручающе печально, когда традиционное мышление идеологов и политиков Запада препятствует России быть донором мирового экономического развития на равноправных и взаимовыгодных условиях в интересах процветания народов контрагентских отношений.
Как пишут аналитики и публицисты из мира развитого «капитализма», исходящие из принципа неприкосновенности частной собственности, то, с точки зрения социалистов, такой вариант развития предшествует появлению многофункционального работника, которого Маркс считал опорой социалистической системы производства. Это также подтверждает наличие связи между мотивацией и более справедливым распределением функции принятия решений. Однако было бы наивным рассматривать эти прогрессивные явления вне капиталистического контекста. Их внутреннее противоречие выражается в серьезном сокращении числа занятых рабочих, значительном удлинении рабочего дня и повышении уровня стресса, вызванного необходимостью приспосабливаться к способам работы, диктуемым командой и ее давлением. Здесь даже мысли не допускается о возможности смены «капиталистического» контекста на контекст коллективизма и дружелюбной коммуникабельности в условиях равноправия коллективной собственности и полного искоренения наемного характера труда. Отсюда, дальше достижения компромисса между работодателем и наемным работником, мысль «зашоренных» толкователей марксизма не распространяется. Сфера услуг также страдает от структурной безработицы, вызванной автоматизацией. По мнению Дж. Рифкина, («Конец работы»), если на горизонте не появится новый сектор экономики, способный создавать новые вакантные места, мы столкнемся со стремительно растущей безработицей, в лучшем случае замаскированной ростом случайных заработков. Однако основное отличие марксизма от постиндустриализма касается концепта человеческой деятельности, в то время как марксизм видит в человеческих индивидах творцов истории, постиндустриализм видит историю как результат «автономного» развития идеологии. В последние десятилетия в отечественной и зарубежной науке выдвинут целый ряд интерпретаций теории постиндустриального общества, ведутся оживленные дискуссии относительно сущности и перспектив постиндустриального общества, соотношения постиндустриального общества, капитализма, социализма. Отмечу типичные основные черты постиндустриального общества:
В экономической сфере постиндустриальное общество характеризуется определенными моментами. А именно:
• высоким уровнем использования различной информации в целях развития экономики;
• господством сферы услуг;
• индивидуализацией потребления и производства;
• автоматизацией и роботизацией практически всех сфер в управлении и производстве;
• осуществлением сотрудничества с остальной живой природой;
• активным развитием экологически чистых и ресурсосберегающих технологий.
В политической сфере постиндустриальное общество характеризуется также некоторыми чертами. В частности
• сильным гражданским обществом, в котором господствуют закон и право;
• политическим плюрализмом, выраженным значительным количеством партий и движений;
• возникновением новой демократической формы, которая основывается на консенсусе и различных уступках противостоящих друг другу сил.
- Но это в том случае, если государство (закон и право) останутся неизменным государством господства владельцев крупного капитала, а не общенародным государством (замечание мое). А когда речь заходит о плюрализме мнений, то следует понимать: о плюрализме чего можно говорить. Если людьми выбирается свобода общественного развития, то альтернативы свободе не может быть по определению, как я уже упоминал. Ибо «другой» свободы не может быть. Другой может быть только условная, ограниченная, урезанная, ущемленная свобода. В таком случае, действительно, - в силу множества вариантов ограниченности свободы, - можно говорить о плюрализме мнений по поводу достижения компромисса с господствующим, властвующим классом, сословием, кланом, группировкой и любой иной ипостасью власти (но не разумного общественного самоуправления, как торжества разума, науки и знаний, что входит отличительными признаками в описание постиндустриального общества). А если, к тому же, стираются классовые различия, а значит, исчезают и причины удержания в повиновении угнетаемого класса, то, опять же, о плюрализме чего и компромиссе с чем возникает тогда необходимость договариваться?...
Таким образом, если в постиндустриальном обществе остается потребность достижения плюрализма и компромисса, то одно из двух: либо это общество далеко не совершенно и не избавлено от раздирающих общество противоречий, требующих острых дискуссий и достижения компромисса, либо это общество населено далеко не разумными, ясно мыслящими и научно образованными людьми.
В социальной сфере постиндустриальное общество характеризуется следующими чертами:
• стиранием классовых различий;
• ростом численности представителей среднего класса;
• нарастающей дифференциацией уровня знаний, их профессионализацией;
• высокой степенью социальной мобильности;
• срок жизни в информационных обществах, как правило, выше, чем в индустриальных (и существенно выше, чем в аграрных).
Рассмотрим и еще одну область. В духовной сфере постиндустриальное общество характеризуется:
• особой ролью образования и науки;
• развитием индивидуализированного типа сознания; (а с момента промышленной революции и перехода на рельсы машинного производства с технологиями и формами организации коллективного труда, требуется социализированный, социально ориентированный, а не индивидуализированный, тип сознания)
• необходимостью непрерывного самообразования.
Короче говоря, индивидуализм, самодостаточная личность, удовлетворенная компромиссом, то есть дарованной, работодателем или законом, свободой, и в совершенстве овладевшая цифровыми информационными технологиями – вот и все атрибуты новаторской «модернизации постиндустриального общества с учетом влияния «капиталистического» контекста.
Если капитализм существует и развивается, постепенно став мировой системой, уже более пятисот лет, то из них уже почти двести лет трудящиеся классы вырабатывают форму коллективной организации своей борьбы против власти капитала. А эти двести лет вобрали в себя семьдесят лет практической проверки действенности организованных совместных коллективных усилий в производственной сфере общественной жизнедеятельности. И эти организованные коллективные усилия, даже в условиях ограниченной, - директивами,- мягко говоря, - партократии, - свободы сумели создать, за столь короткий исторический период, практически равноценного конкурента пятисот летнему «капитализму». Оставалось только довести до логического завершения историческую миссию полного освобождения труда и свободного общественного развития. Оставалось только – как говаривали тогда, - придать человеческое лицо тому, что называлось социализмом, но с «лицом», которому требовалось придать человеческий облик. Вместо этого, к тем, которым требовалось повышенное человеческое отношение, создавшим своим трудом Советский Союз, повернулись задом и «посадили на плечи» дополнительных обладателей «мертвых душ», реанимируя порядки ушедшей и уходящей эпохи. Тем самым, был упущен уникальный случай без жертвенного искоренения недостатков, порожденных левым оппортунизмом. А сейчас элита и структура «фамусовского» общества, на пороге постиндустриального развития, не только не соответствуют исторической тенденции, не только препятствуют наступлению эры свободного общественного развития, но и безропотно не отдадут предоставленные привилегии устраивать свое благополучие в ущерб общественным интересам раскрытия всего потенциала раскрепощенного, свободного труда. Не к такому обществу должны были стремиться приверженцы коммунистической идеологии, если судить об этом по словам автора «Манифеста Коммунистической Партии», смысл которых однозначен: «…русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития.» Таким образом, не государственная собственность, а именно, собственность общества, собственность коллектива, рассматривалась родоначальниками теории материализма в качестве исходной точки коммунистического развития, ещё в программном документе коммунизма. Пока будет сохраняться отчужденность человека труда от средств труда и результатов своего труда; пока человек труда не будет кровно заинтересован в сохранении и преумножении коллективной собственности, как к собственного богатства, - будет сохраняться благодатная почва для коррупции, расхищения или присвоения части созданного совместным трудом, в ущерб раскрытию полного потенциала, до конца раскрепощенного, труда.
«Повернуться лицом к человеку» было не только потребностью последних лет несостоявшейся советской власти, но является актуальностью и для настоящего исторического момента перехода к постиндустриальному развитию. Не случайно ведь в концепции такого развития подчеркивается необходимость основных инвестиций в человека. Однако сохранение массовой безработицы отнюдь не согласуется с вектором инвестиций в человека. А безработица является неизбежным спутником накопления капитала ради интересов роста капитала, но не роста богатства человеческой души. А каким богатством души может обзавестись человек, роясь в мусорном баке и добывая скудные средства для выживания из отходов и отбросов бытовой техники или остатков пищи, либо выживая за счет пособия по безработице? Отсюда явствует однозначно, что необходимо увеличивать количество новых рабочих мест, а не количество и суммы пособий по безработице. Частный капитал в масштабном увеличении новых рабочих мест не заинтересован. Это по силам только государству. Но одного увеличения количества рабочих мест, без изменения наемного характера труда, будет недостаточно, если действительно стремиться к прогрессу в общественном устройстве. Кстати говоря, борьба с коррупцией, в благоприятных для коррупции условиях, является борьбой с последствиями, а не с её причинами. Причину же можно существенно обуздать, если не искоренить, только тогда, когда непосредственные производители материальных благ, которые и растаскиваются коррупционерами, станут подлинными хозяевами средств производства и результатов своего труда, то есть станут полностью свободными. Когда же на рабочих местах трудятся не свободные, задавленные нуждой люди, тогда во власти группируется особая порода «слуг народа» с «мертвыми душами» в силу продажности, дефицита чести и совести, обмана, манипулирования сознанием, кумовства, коррупции, но не служения интересам народа. Слава Богу, как говорится, что ещё не поголовно.
Только наивные люди могут верить сегодня, что природа капиталистического способа производства, складывавшаяся 500 лет, вдруг сама собой изменилась. Капитал решил вдруг раствориться в благотворительности, в создании все новых и новых рабочих мест, в создании себе достойных конкурентов, что привело бы к разрушению монополизма и подрыву самих условий существования капитала. Доведя концентрацию производства до масштабных форм национальных и транснациональных корпораций, данный способ производства демонстрирует прекрасную приспособляемость по извлечению прибыли и в условиях узости внутренних рынков потребления, выводя производственные мощности за пределы своих национальных рынков потребления, не говоря уже о простой реализации своей продукции в чужих странах.. Сегодня ТНК, словно спрут свои щупальца, простирают свои ответвления из дочерних предприятий в страны с более дешевой рабочей силой и дешевым сырьем, опутывая своим влиянием и зависимостью руководство стран с дочерними предприятиями. Этим влиянием и этой зависимостью и определяется свобода общественного развития, безусловно, более цивилизованная, чем во времена периодических кризисов перепроизводства периода становления монополистического производства и монополизированного этим производством потребительского рынка. Только благодаря технико-технологическим достижениям и условиям осуществлялось прогрессивное продвижение современной цивилизации потребления. До сих пор властно-политические условия выступают в качестве пут и оков на пути к обществу свободного труда свободных людей. К сожалению, на этот же путь активного сдерживания свободы общественного развития свернула и Россия с бывшими союзными республиками после рукотворного развала Советского Союза, в котором пассивно сохранялся наемный характер труда. А своей акцией «Бессмертный полк» люди выразили свое истинное отношение к прошлому страны. Поруганному и оскверненному оборотнями от КПСС и их ярыми противниками, как в бытность СССР, так, особенно, в период демонтажа, ими же созданной, системы неполноценной советской власти. И когда российские «либералы» предлагают воспользоваться патриотическим порывом людей и моментом наивысшего единения народа для активизации непопулярных экономических реформ, то есть разрушения единства людей и реформирования ради реформирования, то у меня уже не хватает слов для описания парадоксальности способа мышления людей, стремящихся достичь поставленных целей противоположными этим целям средствами. И почему, собственно говоря, реформы обязательно должны быть не популярными? Почему они должны противоречить интересам людей и историческим реалиям текущего времени? Почему, наконец-то, нельзя воплотить в жизнь заветные чаяния и идеалы людей, чьи портреты несли в городах России людские потоки 9 мая 2015 года во время акции «Бессмертный полк» и с лозунгов которых начиналась советская власть, а именно: « Заводы и фабрики – рабочим», а «Землю – крестьянам», то есть средства производства в собственность самим производителям материальных благ, а не их возрожденным «хозяевам», заменившим директоров из списка «номенклатурных» партийцев. Но с учетом уровня индустриального и постиндустриального развития, с присущими для этого уровня коллективными технологиями и коллективными формами труда. Тем более, что использование таких «объемистых», обобществленных орудий и средств труда в интересах отдельных лиц или групп собственников, а не всего общества, расточительно, недальновидно, да, и преступно в отношении поступательного движения истории. Почему надо, каждый раз создавать для людей условия выживания, а не условия свободного общественного развития на основе полного раскрепощения труда, а, вслед за этим, использовать государство в качестве «злой мачехи» или «тюремного надзирателя», доводя эту роль до орудия преступления, орудия массовых убийств части собственного населения, как на Украине, подражающей европейским стандартам демократии, или орудия массового уничтожения части человечества, как в фашистской Германии, которая являла собой закономерный ( а отнюдь не исключение ) результат общественного развития по законам накопления капитала, что российскими либералами ( типа С. Станкевича ) воспринимается в качестве «цивилизованного» пути развития, на который удалось вернуть Россию в результате «перестройки» «коммунизма». Сегодня этот «цивилизационный» путь развития временно остановлен мужеством людей Новороссии на линии разграничения между повстанческой армией свободолюбивых людей и армией поработителей людей труда и прочих подданных государства в лице отечественных и зарубежных крохоборов капитала и их прислужников. А ранее этот «цивилизованный» путь развития пролегал через руины японских городов Хиросимы и Нагасаки, через выжженную напалмом землю Вьетнама, через горящие нефтяные скважины Ирана, через бомбардировки Сирии, Ливана, Югославии, через коварство и обман при разрушении СССР, через вытеснение и ограничение экономического сотрудничества современной России. Почему вековое ограбление людей труда и колоний, завоевательные войны воспринимается людьми определенного толка соответствующими парам цивилизованности? Почему идея свободы, идея свободного общественного развития признается сегодня преступной, либо отвергается всеми поборниками демократии и не пропагандируется должным образом, ещё оставшимися на свете, коммунистами? Почему даже государство социального типа ограничивается дозированием свободы общественного развития?
Запечатленные в портретах предки россиян, как и мой отец, воевали и гибли вовсе не ради господства меньшинства из владельцев крупного капитала и дозируемой ими свободы, а чтобы всем людям жилось хорошо, чтобы государство чутко реагировало на нужды людей и создавало благоприятные условия производителям для удовлетворения насущных потребностей людей. Трагично, когда у руководства страны и большинства законодателей нет четкого осознания того, что, экономическое развитие, ориентированное на интересы капитала, а не на интересы прогресса общественного развития, оборачивается, как минимум, застоем общественного развития, а в худшем - скатывается в пропасть разрушительной войны или гонке вооружений. И пока этот вывод будет восприниматься в качестве пропагандистского приема, а не исторической реальности и факта, из тупика истории и нищеты духа в ближайшем будущем не выбраться.
«Бесовство радикализма» (плоть от плоти – детище деспотизма и диктатуры власти), погоня за деньгами, душевная пустота и черствость, ложь и коварство, вытесняющие Правду из общественной жизни - вот те слагаемые социального неблагополучия, что и позволяют осуществлять анти террористическую операцию против «террористов», которых нет на самом деле, или бомбить иностранное государство после демонстрации белого порошка неопределенного свойства в пробирке, организовывать финансовые пирамиды, осуществлять рейдерские захваты предприятий и так далее. Под воздействием ложных представлений о «социализме» и «капитализме» (по сути у них единая материально-техническая основа, а различие только в политической надстройке над базисом, вызревающем в недрах предшествующей формации, то есть в недрах пресловутого «капитализма») Россия утратила нить самобытного пути развития и теперь является донором мирового экономического развития, поставляя энергоносители и финансируя долговые обязательства, расплачиваясь по кредитам собственной страны и приобретая долговые обязательства доминирующей в мире финансовой системы. Новая и прогрессивная роль государства и всей надстройки наглядно демонстрируется сегодня в азиатской модели бурного экономического развития в Китае, Индии и Японии. Регрессивная роль старой политической надстройки характерно проявляется в американской либерально-демократической модели экономического развития, в силу которой государственное вмешательство ограничивается лишь антимонопольным законодательством, а стимулирование экономики осуществляется посредством милитаризации и гонки вооружений. Так и замыкается цепь омертвления, если так можно выразиться, общественной жизни и общественного сознания.