....Как произошла трансформация пролетарского государства, основанного на международной классовой солидарности трудящихся всех стран, в имперский патриотизм Советской Родины с великим русским народом во главе?
В официальном дискурсе советский патриотизм появляется в раннюю сталинскую эпоху периода индустриализации. Дискурс советского превосходства над капиталистическим окружением сопутствовал открытому Сталиным общественному закону о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Советский патриотизм обозначил собой конец борьбы с троцкизмом и его теорией перманентной революции (до появления сталинской концепции лозунгом времени был тезис „Коммунистического манифеста" о том, что у пролетариата нет отечества), а вместе с ним - и конец доктрины пролетарского интернационализма, хотя на словах она просуществовала значительно дольше.
Будучи признанным „спецом по национальному вопросу" в ЦК РСДРП, Сталин очевидно был знаком с национальными программами разных ев-
76
ропейских партий того времени. В его работах по национальному вопросу прослеживается влияние австро-марксистов, которые предлагали свою программу культурной автономии, построенную в расчете на не-немецко-язычные народы, населявшие австрийскую империю.
Можно думать, что Сталин заинтересовался историей и риторикой национального государства еще в начале 30-х годов. Известно, например, что уже в 1931 году в Институте философии Академии наук прошел показательный семинар по философскому наследию Фихте - отца европейского национализма. В начале же 30-х годов, в порядке компромисса между ценностями национального государства и идеалами пролетарского интернационализма, в советской периодической печати „проскакивает" наименование СССР — отечество мирового пролетариата.
Признаки растущего интереса советской партийной бюрократии к национальной русской идее, а вместе с ней и неизбежное усиление дискурса Родины, наблюдаются по мере все большей бюрократизации сталинского государства. Уже много писалось о том, какую роль в сталинском проекте переписывания истории сыграл пушкинский юбилей 1937 года - праздник вновь изобретенного „духа русской культуры", разыгравшийся на самом пике террора. В 1938 году выходит книга Е.В. Тарле „Нашествие Наполеона на Россию", в которой впервые после многих лет господства марксистской истории (школа М. Покровского) война 1812 года названа, в соответствии с дореволюционной (т. е. „реакционной", с советской точки зрения) историографией, Отечественной войной 1812 г. В школе Покровского это историческое событие именовали так называемой Отечественной войной и патриотизм относили к фанабериям аристократического офицерства.20 Тем же 1938 годом датируется выход первой в истории советского государства брошюры под названием „Великий советский народ". Брошюра написана в сенсационном для пролетарского государства духе, с упоминанием мессианского предназначения русского народа. Если в 20-е годы само употребление слов родина и отечество было политически некорректным и свидетельствовало о враждебности по отношению к государству диктатуры пролетариата, то в этой брошюре уже встречались образчики риторики советского патриотизма в духе позднего сталинского гранд-стиля: „народы СССР гордятся своим старшим братом", „граждане СССР -русский народ во главе всех других народов СССР - готов отдать свою жизнь до последней капли крови за торжество коммунизма во всем мире", „русский язык - международный язык социалистической культуры, язык Ленина и Сталина" и т. п.21
В 1938 году произошло еще одно событие, которое можно рассматривать как акт символической руссификации и ступень в формировании советского патриотизма. На кириллический алфавит были переведены сис-
77
темы письменности народов Закавказья (Азербайджана) и Средней Азии. Это была вторая крупная интервенция партийно-государственного языкового планирования в развитие письменности национальных меньшинств. В 20-е годы письменность восточных языков была переведена на латиницу. Этот шаг объясняли тем, что для младописьменных языков латинский алфавит представляет собой рациональный способ передачи особенностей звучания слов. Латинизация как мера демократизации языков, таким образом, использовалась не из соображений „интернациональности", а из соображений „рациональности": поскольку сама система орфографии максимально приближалась к звуковому строю, „удобно" было воспользоваться латинской нотацией, принятой в международных системах фонетической транскрипции.22
Этот довод рациональной организации письма не подтверждается, однако; практическими соображениями. Во-первых, далеко не все восточные языки были „младописьменными": узбекский, например, был глубоко погружен в арабскую культуру и литературу, а азербайджанский - в персидскую культуру и литературу фарси. Иными словами, культуры советского Востока были культурами исламскими, и инициатива введения латиницы скорее всего была направлена против мусульманской религиозной традиции - да и культурной традиции вообще. Введение латиницы было, конечно, актом модернизации и имело задачей вырвать восточные культуры из их регионального и религиозного контекста и вписать в контекст европейского Просвещения, а вместе с ним - в контекст рациональности, которая для деятелей культуры 20-х годов была синонимом интернационализма и революции. Отмена традиционной, исторически укорененной системы графики была частью культурной революции, мероприятием на пути „преодоления отсталости" и „искоренения феодальных предрассудков".
Примечательно при этом то, что риторика этой интервенции состояла в лозунгах демократизации языка: традиционные системы графики были якобы слишком сложны для новых субъектов культуры, которым надо было овладеть грамотностью в ударном темпе. Ориентация графики на устный язык имела целью прямое разрушение не только национальной культурной традиции, но и культурной элиты (на основании ленинской теории классовости культуры, большевики ставили знак равенства между культурной элитой и „классом эксплуататоров"). Интенция партийно-государственного регулирования и нормирования культуры, задача языкового и культурного строительства, кампания по ликвидации безграмотности, которая одновременно была кампанией по искоренению культурной традиции, проводилась, безусловно, в интересах государства, но государства с тенденциями к интернациональной, ориентированной на Запад идеологической экспансии. Государство диктатуры пролетариата проводило тогда
78
культурную политику, которую можно считать выраженным в чрезвычайно милитаризованных формах евроцентризмом, причем и с определенной степенью открытости по отношению к западным идеям - открытости, главным образом, перед лицом новых завоеваний мировой революции, центром которой это государство рассчитывало стать. Все это, как мы видели, мотивировалось соображениями научности и рациональности и по своему духу составляло неотъемлемую часть общего проекта советского конструктивизма, эстетические и рациональные формы которого приняла культурная революция.23
Замена в 1938 году латиницы на кириллицу знаменовала собой наступление нового этапа в отношениях между культурами, населявшими пространство СССР. Отныне русский язык, русская культура и русский народ числились „первыми среди равных". Государственное регулирование и бюрократический аппарат сталинского государства, с его тенденциями к изоляционизму, счел русскую графику не только более удобной, но и политически более корректной. Вместе с латинской графикой из восточных письменностей были изгнаны не только остатки памяти о прежних - дореволюционных, „интеллигентских" традициях (кампания по латинизации проводилась в основном силами демократически настроенных „старорежимных" школьных учителей, о чем иронически пишет А. Селищев).24 Вместе с ними сталинская бюрократия от просвещения „вычистила" и воспоминания о конструктивистских социальных проектах раннего советского периода.
Можно думать, что идеологическая работа по культурной и политической унификации великой Советской Родины завершилась в 1943 году, после первых побед Красной армии на фронтах. Именно тогда в риторике советских вооруженных сил появились цитаты из военных риторик российской империи, началось постепенное переписывание сталинскими идеологами дискурса военной славы дореволюционной России, имперских мифов о ее героическом военном прошлом.25 Помимо нового образца военной формы, чрезвычайно напоминавшей дореволюционную, помимо системы званий, заменивших собой красноармейские чины - комдивов и начдивов - и вернувшихся к капитанам, майорам, генералам и маршалам дореволюционного образца, Сталин учредил ряд военных орденов, носивших имена выдающихся военных деятелей царской России - Кутузова, Суворова, Ушакова. Эти фигуры обосновались в пантеоне среди советских героев-патриотов. Кроме того, с легкой руки официальных советских писателей, война 1941-45 гг. получила официальное наименование Великой Отечественной, реабилитировав тем самым заодно и войну против Наполеона, которую, как мы уже говорили, в марксистской школе истории даже не упоминали.
.....
"милые дамы"дают разные косые срез "кухарки-писательницы"
и это неслучайно. Это та самая кухарка из"Государства и революции",
которую они же бросились изобличать и обхихикивать за соседним углом, и
детей которой гонят другие милые училки из школы за другим углом.
Сандомирская и Козлова паразитируют на одной только рукописи
Киселевой, став как бы бы основателями целой новой дисциплины(!)
"лингвокультурологии"на основании разбора"наивного письма". Написали
много работ на одном только этом мат-ле - и популярные(очень недурная
статья в "Знание-сила" ее бы забросить как наиболее взвешенную), и книгу
упомянутую, и вот опять новую книгу мадам Сандомирская испекла, "о самом
главном", и опять - Киселева внутри.. Молодцы, жнут ниву, и она
плодоносит.
В книге "Я так хочу назвать кино" много любопытного именно об этой
стороне дела. Невозможно все пересказать даже используя обширные отрывки
текстов. Вдумайтесь, речь-то о чем идет - см. в первом заголовке!Как
ТАКОЕ анализируется?какими инструментами?на основании чего, на какой
источниковой базе?Недаром за эту работу берутся так и сяк, а получается
не "дисциплина"(хоть новая), не наука(хоть сколько-то нормальная), а
сплошной идеологически обусловленный произвол.
Паралелли.. есть и прямые отсылки..СГ еще эту Козлову ячил как образчик
в каком-то труде.
Уникальность ситуации заставляет немного притормаживать и давать другие
срезы хотя бы тех же авторесс.
==кусок семинара Ахиезера======
9 октября 1996 г.
Тема семинара: Советская модернизация в антропологическом ключе
Докладчик Н.Козлова
Почему интересно анализировать "человеческие
документы"? Различается письмо дискурсивное и письмо
денотативное (или наивное). Наивное письмо (письмо
"некультурных") неотделимо от пишущего агента, здесь ниже
степень объективации, меньше игры с самим собой. "Наивный
писатель" пишет об отдельных случаях, о фактических
деталях. Письмо культурного человека как правило
дискурсивное. Человек ловко пользуется дискурсивными
единицами, тем самым склоняясь перед историей и
предлагаемыми этой историей дискурсами. Однако любой
неофициальный документ в какой-то степени "наивен".
Мы с коллегой начинали исследование с писем советских
людей в органы печати на закате советского общества. Так
мы вышли на проблему письменного неофициального
источника.
В Народном архиве мы смогли погрузиться в такие
документы, как воспоминания, которые писали советские
люди в старости, их дневники, переписка. Для
интерпретации были отобраны тексты, авторы которых
идентифицировали себя как "советских людей". Образцы
"чистого" наивного письма встречаются очень редко. Только
что нами опубликован текст большого объема (одиннадцать
авторских листов), написанный женщиной с образованием в
пять классов украинской школы (Н.Н.Козлова,
И.И.Сандомирская. "Я так хочу назвать кино". "Наивное
письмо": опыт лингво-социологического чтения. "Гнозис",
1996. Серия "Документы жизни: Интерпретации"). Оказалось,
что у этой украинской женщины, пишущей "наивно",
идентичность текучая, ситуативная. Она "советская" тогда,
когда противопоставляет себя "немецким". Она играет
эпизодически в дискурсивные игры эпохи, и порою
пользуется идеологическим языком, когда ей это надо по
жизни, хотя и не всегда ловко.
...
Исследуемые мной документы показывают, что цитаты
вошли в плоть и кровь. Еще в одном документе человек
пишет, что хочет описать собственную жизнь как жизнь
человека, "жизненный путь которого мог пройти в двух
направлениях - или по пути мелкого крестьянина-
собственника или по пути развития нового человека с
коммунистическими мировоззрениями". Блокадный
ленинградский дневник одного партийного работника, тоже
бывшего крестьянина, - образец дискурсивного языка.
Метанарратив превращается в пословицу, он часть интимной
семейной коммуникации. "И не случайно в нашем советском
народе сложилось поверье - "Как Сталин сказал, так и
будет"; "С нами Сталин. Привет, папаня". В письмах
неграмотной женщины то же самое - Ленину приписываются
искаженные слова апостола Павла: "Как говорил Ленин, кто
работает, тот и ест". В этих записях реальная жизнь
проглядывает лишь в оговорках и в обращениях к деталям
повседневной жизни. Как, например, заявление: "Мы, жильцы
такой-то квартиры, 35 человек, два месяца живем без
туалета". Записи на языке плаката в дневниках часто
предназначены только для самих себя. Даже в предсмертной
записке самоубийцы написано: "Всеми силами сохраняй
семью, маленькую ячейку государства".
Лично мне ощутить прагматику, социальную функцию
идеологического дискурса в период раскрестьянивания помог
один дневник. Когда люди доходят до крайности, они хотят
зацепиться за какой-то большой "пароход", который, как им
казалось, вывезет. Когда читаешь эти документы, рушится
представлении о феноменальной эффективности тогдашней
пропаганды, о существовании веры в модель как в какую-то
доктрину. Читая документы, вступаешь в область социальных
игр, где внешнее насилие сочетается с насилием над собой,
цивилизация сверху с самоцивилизацией индивида, внешний
контроль с самоконтролем.
Женщина с пятью классами образования, о которой я
говорила, в силу своей неграмотности находилась за
пределами воздействия идеологической системы. Никаких
"Кратких курсов" она не читала и над собой не работала.
Другие документы свидетельствуют о работе над собой.
Работа над своим телом и над овладением дискурсивным
языком идет рядом. Иногда спрашивают, что первично -
дискурс или телесные практики? Это вопрос о курице и
яйце. Женщина, которая не работала над собой, не
вырабатывала стиль своей жизни, была в стороне от работы
пропагандистской машины, не овладевала идеологическим
языком, осталась там же, где и была. Вся ее социальная
мобильность составила 15 километров: из деревни в
шахтерский городок. Из ее записок встает только картина
распада традиционного общества и ничего больше. С точки
зрения соотношения контроля и самоконтроля -
разнузданность, элиминация традиционных механизмов
регулирования конфликтов. Эта женщина не владеет
литературным языком, она не может выстроить
биографический нарратив, рассказ ее идет кругами. Время
традиционного общества - круг.
...
Ахиезер: Вы говорили, что рушится миф об
эффективности идеологического давления. Но вместе с тем
вы говорите, что все что они пишут, идеологически
структурировано. Как вообще соотносится внешнее
идеологическое давление и та ментальность, которая
сложилась у авторов этих материалов? Расстояние между
ними чем-то заполняется, или здесь вообще нет проблемы?
Козлова: Здесь есть проблема. Когда читаешь большие
массивы этих материалов, писем, то видишь что идет
пожирание идеологического дискурса, что люди пользуются
словами в каких-то своих целях, в целях продолжения
существования. И как только предлагаемый, задаваемый
дискурс, нормативные высказывания меняются, люди легко к
этому приспосабливаются. Здесь мы выходим на проблему,
которую можно обозначить как идеологические практики. Они
не сводятся к системе, когда одна сторона в форме
монолога чего-то задает, а другая принимает и усваивает.
Здесь идет некая игра. Сюда следует присоединить проблему
"тактик слабых". Люди используют этот дискурс, но
оборачивают его в свою пользу. И по контекстам хорошо
видно, что не верят они в этот дискурс на сто процентов.
Но - "а вдруг получиться?". Речь всегда идет о
реципрокности, об игре. Когда лингвисты работают,
например, с анекдотами, они представляют это как борьбу
двух субъектов - власти и народа. А на самом деле здесь
идет сложная поливалентная игра, в результате которой
устанавливается баланс власти.
===========
"Мы люди культурные, мы все объясним и поймем. Да-да, сначал объясним,
а потом поймем- слова за нас думают"(К.Вагинов). А ситуация, когда
простой народ говорит (проговаривает реальность) целыми массивами
печатных текстов - хотя бы и в рамках отраженного
"господствующего"дискурса - новая, это проблема 20 века. Массы вышли на
историческую арену и материально, и идейно, и "дискурсивно". Киселева
настаивала, что она написала сценарий, хотела чтобы сняли фильм про ее
жизнь(простой КУХАРКИ в буквальном смысле слова) .А ее труд -
нелитературный , не литературным языком "проговоренная реальность",
"наивное письмо". Вот бывает "наивная"(примитивная )живопись со своими
неканоническими законами и правилами - Пиросмани , Селиванов, множетство
ныне модных народных художников. тут налицо "наивный писатель"наивысшего
разряда.
И так. и сяк раскидывают кульурные, чтобы подступиться к этому
феномену, дают разные срезы. Самые общие. Об этом я тут уже писал
МартКату и немного Наталии(ветка о менталитете)
==============
Уже довелось говорить,
что тут разные частные лица по преимуществу. опираясь на свои "жизненные
техники",на жизненный стиль, излагают вещи ...разными языками. За ними
житейский и здравый смысл, идеология. вписанная в жизнь и от нее
воспарящая. Что бы ни говорил человек, в какие видимо логичные схемы он
не вписывает изложение, смысл и направленность его изложения скрыты. И
докопаться до них путем ли примитивного перебора кажущихся очевидными
мотиваций, выстраиванием ли квазилогичных построений об общих предметах,
не удается. Работают "логики
практики". А они. эти логики, у "сугубо практического человека"СПЧ , у
"обывателя"(это наши роли, социальные ипостаси) иные, чем у "социального
инженера"или просто"рассудочного исслелователя ".
Прежде отсылал к феноменологической школе(Бергер-Лукман
там,"Конструирование социальной реальности" - общепризнанная ныне
классика). У них есть фунд.понятия. Естественаая установка. Которая
"выносится за скобки" феноменологами, выступает как нерасшифруемая и
само собой разумеющаяся "реальность". И бог с имя, говорят феноменологи.
Займемся токо их проявлениями и по ним - реконструкцией "жизненного
мира". Таких много, сплошной субъективизьм получается. Что хочет Гельс,
то и орнаментирует. Собачками мохнатыми.
Теперь есть новые, продвинувшиеся далее и сподручнее, что важно. Те же
французы, Бурдье("Логики практики"работа ). Габитус - совокупность
предрасположенностей поступать, думать, оценивать, чувствовать
определенным образом (вместо "ест.установки"). Габитус -
инкорпорированная, интериоризованная(вошедшая в плоть, кроь и
метальность) история индивида и группы, к которой он(часто не сознавая
того - не суть в сознании)принадлежит.
Берется "текст"( в оч.широком смысле). В нем при разборе обнаруживается
палитра кодов, которые отражают "правила", в соотвествии с которыми мы
живем. Они актуализируются как _тактики_. Воплощенные на практике коды
образуют габитус.
Тексты бывают разные. Берется "наивное письмо". Оно распадается на
суб-нарративы, членящие текст. И вот у традиционного и не вполне
маргинализованного субъекта один из возможных и главный способов
членения сплошного текста - б-м четкие коммуникативные фрагменты,
присловья и пословицы. Они завершают суб-нарративы. Пословица,
присловье - репрезентация принципов практики, объективация в словах
"правил", и одновременно- модели воприятия мира, в совокупности
образующие _картину мира_.
Они задают сам способ понимания и оценки происходящего, мораль, согласно
которой судятся(именно судятся-рядятся)события мини- и макро-мира,
выступают как объяснительный принцип.
Замечательную книгу о своей жизни написала полуграмотная такая
Е.Кисилева - " Я так хочу назвать кино".Публ. "Знание-сила"
янв-март1997 и еще книга спецов об этой книжке. ("Наивное
письмо".М.1996).
Это описание изнутри, в понятиях и на языке сообщества маргиналов,
городских низов первого поколения. Пересказать не берусь. Этот материал
еще ждет своего Проппа.
Вы увидите, что слова у нее - особые. Значительные понятия она пишет с
больших букв - Город, Война, Епелепсия, Шахта, Ешалон, Дом-пристарелых,
Новое, Отец и Муж, но только иногда Мама, Водка, Тиливизор и Цветной
Тиливизор(которые для нее не просто СМИ, а нечто большее).Книг она не
читала, только Газету("Труд"). И т.д.
Теперь у Козловой, опираясь на Бурдье - попытка теории - что это
перед нами такое вообще? Система топосов(значимых мест) на ментальной и
социокультурной карте. Далее - целая палитра "социальных кодов" для
описания значимых вещей. Каждый сюжет иди "случай"завершает надлежащая
пословица или присловье - та модель(облеченная в нормативную
общезначимую форму) по крой воспринимают, действуют и оценивают
поведение "люди". Они (пословицы) задают способ понимания, оценки,
выступают как объяснительный принцип. Вот вам и конкретное наполнение
"стереотипов" - и разве это можно сравнить с "фольклором"нынешних
горожан?Все гораздо чище по форме, сказывается близость к традиционной
культуре и ее матрицам.
==============
ВОТ ПОЧЕМУ, в первом приближении, мадамы так и сяк обихаживают"наивное
письмо", когда пишут не более не менее как о"картине мира", прописанной
и направляемой установками("универсумом символов"разных
разрядов)советского человека. Ни из какой другой текстуры,
кроме"наивного письма", МЕНТАЛИТЕТ ни у кого и нигде НЕ ВЫСОВЫВАЕТСЯ..
А только на основе реконструкции ментальности можно набросать хоть
контурно"клочки картины мира".
"Наивное письмо" очень дорого стоит, потому что это иной тип этого
самого "дискурса"вообще, по натуре(добавлю, что Сандомирская явно
запуталась с модным термином "дискурс" и сует его дело не по делу - у
него есть четкое значение, и не фиг им мапипулировать и жонглировать без
конца).
А тут торчат оголенные провода, но непонятно какие, и бьют и бьют током
тех, кто пытается их приспособить к своей"концепции картины мира
советского человека"..