В истоке российского, русского «национализма» — не враждебность других стран и вызывающее поведение «приезжих», а сугубо внутренние причины | БОРИС ДУБИН
Цель настоящих заметок — по воз-
можности прояснить содержание
массовых представлений, оценок и
чувств российских граждан, которые обычно
получают со стороны политиков и журнали-
стов общую квалификацию «националистиче-
ских», уточнить степень и масштаб их выра-
женности, направления динамики, если тако-
вая имеется. Эмпирической основой моих
наблюдений будут данные репрезентативных
социологических опросов взрослого населе-
ния России, проводимых Левада-Центром 1.
Сразу отмечу, что для большинства
россиян слово «национализм» окрашено
негативно, 38 проц. воспринимают его ней-
трально и лишь 8 проц. положительно 2.
Приверженность националистической (наци-
онал-патриотической) идеологии выражает
в последние годы явное меньшинство рос-
сийского населения: в 2013 году это 9 проц.
опрошенных, — ровно столько же, сколько
сторонников либерализма (при 34 проц.
тех, кто причисляет себя к социалистам и
социал-демократам, 17 проц. сторонников
жесткой авторитарной власти, 16 проц.
коммунистов и т. д.). Невелика и доля тех,
кто считает наиболее важной в сегодняшней
стране проблему национальных отношений,
их ухудшение, рост национализма (в феврале
2014-го таковых было 10 проц.), — социально-
экономические проблемы (рост цен, резкое
социальное расслоение, бедность), слабость
и коррумпированность власти, кризис мора-
ли ощущаются нашими соотечественниками
намного острей. Необходимость ясной и
последовательной «национальной политики
в защиту русских» также не относится к числу
коллективных приоритетов; многократно
более существенным россияне признают
обеспечение социальной справедливости
и равенство всех граждан перед законом.
И даже идея государственно-национальной
исключительности и превосходства — пред-
ставление о пресловутом «особом пути»
России — заметно упала в значимости 3.
Та же тенденция видна при другой форму-
лировке вопроса и по-иному сформулирован-
ных альтернативных «подсказках»:
И все же никак нельзя считать, будто
озабоченность растущим в стране «нацио-
нализмом», которую разделяют политики,
журналисты, эксперты, условно говоря, либе-
рально-демократического крыла, не имеет
под собой оснований или что она явно пре-
увеличена. На первый взгляд, тут можно уви-
деть парадокс. Тем нужнее соответствующие
феномены прояснить.
Развивая и уточняя предыдущие работы
по теме, я бы отличал номенклатурно-бюро-
кратическую риторику и символику русско-
го национализма, охотно тиражируемую
официальными и официозными медиа 4, от
национал-патриотических лозунгов и сим-
волов отдельных и в целом весьма немного-
численных ангажированных и сформиро-
ванных групп (движений, течений, партий) 5
и, наконец, от настроений и проявлений
по преимуществу этнической неприязни и
нетерпимости со стороны массы и отдельных
социальных (часто — молодежных) групп и
группировок российского населения 6. Эти
явления сходны по содержанию (в их осно-
ве — неприятие на этнонациональной основе,
этнонационализм), но различаются по соци-
альным носителям и масштабам распростра-
ненности.
Другая их составляющая — государствен-
но-национальная (ностальгически-дер-
жавная или ностальгически-имперская).
Отрицательное отношение значительной
и даже большей в те или иные годы части
россиян, например, к США, Грузии или стра-
нам Балтии не имеет в виду этнической при-
надлежности их граждан (эстонцев, грузин,
тем более — американцев). Она относится к
целостным образам названных государств,
хотя в плане опасности эти страны могут
рассматриваться респондентами как угроза
не только для России, но именно для русских
(«русской культуры», «русских традиций»,
«наших национальных особенностей»).
Перемены за двухтысячные годы можно
отметить во всех перечисленных планах,
но меняется при этом разное и по-разному;
разнятся, понятно, и масштабы явлений.
В дальнейшем я буду говорить только о мас-
совых феноменах, рассматривая их этнона-
циональную и государственно-национальную
составляющие; последнее разделение носит
исключительно аналитический характер:
сами носители и выразители подобных
склонностей и мнений достаточно часто их
некритически сочетают, легко переходя от
одних к другим или подставляя одни на место
других (что отмечает в своей статье Марлен
Ларюэль; см. с. 54—72 этого номера Pro et
Contra).
Среди этих массовых феноменов я бы
выделил, и тоже в аналитическом порядке,
два типа оценок и ожиданий, которые выра-
жают в социологических опросах массовые
респонденты. Это опасения взрыва национа-
листических чувств, включая кровопролитные
действия «извне», со стороны тех или иных
групп российского населения и неприятие раз-
нообразия, самостоятельности, инаковости
«других» –– лиц, групп или даже стран и реги-
онов («Запад»), чьи проявления квалифици-
руются «изнутри» как национализм либо экс-
пансионизм, угроза России, русским или соци-
альному порядку в целом. Иными словами,
национализм (национальная независимость,
солидарность, действия по их поддержанию и
защите) при этом понимается респондентами,
с одной стороны, как характеристики и акции
неких «других», проявления их образа жизни
и мысли, непонятных и неблизких, а с дру-
гой — как угроза «нам», «своим», нашему при-
вычному укладу и обиходу. Связь между двумя
этими смысловыми планами для самих респон-
дентов выглядит как реактивная и негативная,
по принципу от противного: «их» национа-
лизм, как считает большинство опрошенных,
вызывает и разжигает, условно говоря, «наш».
«Другие» как угроза
За 2000-е годы межнациональная напряжен-
ность в стране стала ощущаться ее жителями
острее (хотя, как сказано выше, не является
для россиян самой главной в списке сегод-
няшних проблем страны).
При этом выросла, по свидетельствам
респондентов, и направленная на них враж-
дебность со стороны людей других нацио-
нальностей («часто» ощущали ее 10 проц. в
2002-м и 17 проц. — в 2013-м), и их собствен-
ные враждебные чувства по отношению к
людям другой национальной принадлежно-
сти («часто» испытывали их 12 проц. в 2002-м
году и 20 проц. — в 2013-м).
Эта нарастающая напряженность проявля-
лась, среди прочего, в актах массового наси-
лия, год за годом отмечавшихся в России
на протяжении последнего десятилетия:
от волнений и столкновений на московских
рынках в Ясенево и Царицыно в 2001 году
до погрома в Бирюлево в 2013-м. Дело вовсе
не ограничивается Москвой: вспомним
в этой связи Красноармейск (2002), Нальчик
(2003), Новосибирскую и Астраханскую обла-
сти (2005), Кондопогу (2006), Ставрополь
(2007), Сагру (2011), Пугачев (2013) и др.
Растущая конфликтность осознается населе-
нием и как все большая возможность массо-
вого кровопролития на национальной почве.
Как видим, допускают сейчас возможность
подобных столкновений в стране свыше трех
пятых взрослого населения (твердо отрицают
такую возможность лишь 5 процентов). Однако
при этом оценка возможности такого течения
событий в том месте, где респондент живет,
существенно ниже и на протяжении послед-
него десятилетия менялась незначительно.
Пирамида оценок перевернута: считали и счи-
тают их возможными в своем городе или мест-
ности порядка четверти опрошенных, тогда
как невозможными — около двух третей. Я бы
предложил понимать это так, что источником
распространенного в нынешних массах чувства
небезопасности выступает не собственный
опыт респондента или близких к нему групп и
слоев (друзья, соседи, жители одного района,
города), а анонимное воздействие централизо-
ванных массовых коммуникаций.
Этническая неприязнь как ответ
Этнофобия в сегодняшней России проявля-
ется на массовом уровне преимущественно в
формах мигрантофобии, и она за последние
несколько лет резко выросла.
Отрицательные чувства, как видим, много-
кратно перевешивают положительные. То же
касается массовых оценок пользы и вреда
иммиграции. Сравним их позитив и негатив
по нескольким параметрам: с тем, что «имми-
гранты увеличивают преступность», были
согласны 71 проц. опрошенных в 2012-м (не
согласны 8 проц.), что они «отбирают рабо-
чие места у россиян», соответственно, 67 и
12 проц., «разрушают российскую культуру»
46 и 19 процентов. Напротив, с тем, что
иммигранты «способствуют развитию рос-
сийской экономики», согласились 24 проц.
(не согласились 43 проц.), что они «приносят
новые идеи и культуру» и «этим «обогащают
российское общество» — соответственно,
19 и 46 процентов 7. Среди качеств, которые,
по мнению россиян, чаще всего присущи
иммигрантам, в 2013 году прежде всего назы-
вались «незнание русского языка» (отмечено
53 проц. опрошенных), «низкая квалифика-
ция» (42 проц.), «неопрятный, отталкиваю-
щий внешний вид» (35 проц.), «демонстра-
ция, навязывание своей культуры и обычаев»
(28 процентов).
Шестьдесят девять процентов опрошен-
ных в 2013 году признали, что в их городе,
регионе слишком много мигрантов (не согла-
сились с ними 26 процентов). Свыше трех
четвертей опрошенных (78 проц.) выступают
за то, чтобы правительственными мерами
ограничить поток приезжих. Примерно
столько же (73 проц.) — за то, чтобы выдво-
рять нелегальных иммигрантов за пределы
России. Особенно пристрастны россияне в
этом плане к выходцам с Кавказа, из преж-
них республик Средней Азии, китайцам.
Не менее важно отметить, что доля россиян,
толерантных в этом отношении, и без того
не слишком большая, за 10 лет сократилась
еще вдвое.
Антимигрантские настроения и дей-
ствия — ксенофобия и, прежде всего, кавка-
зофобия — более характерны для населения
крупных городов, но особенно они распро-
странены в Москве (и значительно, хотя
в меньшей мере, в Санкт-Петербурге). Так
«наплыв приезжих, мигрантов» — первая по
значимости проблема, тревожащая сегодня
москвичей и острота ее в массовом сознании
за последние годы резко выросла (55 проц. в
сравнении с 30 проц. в 2010-м) 8.
Русский «национализм» как
реакция большинства на поведение
меньшинств 9
Большинство россиян считают сегодня
основной причиной растущего русского
национализма поведение национальных
меньшинств в России, прежде всего при-
езжих. Иначе, с их точки зрения, выглядела
ситуация в первой половине 2000-х.
Напомню, что демонстрацию и навязы-
вание своих обычаев россияне относили к
ведущим чертам, которые в их глазах при-
сущи «приезжим». Между тем интерес, любо-
пытство или хотя бы терпимость к иным,
непохожим, вопреки принятым клише о
«всеотзывчивости русской души» и гостепри-
имстве россиян, никак не отнесешь сегодня
к массовому обиходу наших соотечественни-
ков. На заданный Левада-Центром в феврале
2014-м году вопрос, «что более важно для
России в наши дни: обеспечить большее
уважение к традиционным ценностям или
обеспечить большую терпимость к людям с
нетрадиционным для большинства образом
жизни, иного происхождения и с иными
обычаями?», — 76 проц. поддержали первую
позицию и лишь 15 проц. — вторую (9 проц.
затруднились с ответом).
В этом плане можно говорить, что рус-
ский «национализм» — это в решающей сте-
пени неприязнь к непохожести и разнообра-
зию, гетерофобия. Кроме того, он трактуется
большинством россиян как реактивный,
ответный — отклик на национальные прояв-
ления этнических нерусских, составляющих
явное меньшинство. И, наконец, этот наци-
онализм не относится к свойствам самого
респондента, его близких, земляков и т. п.,
а локализуется вовне, где-то «в России».
Пассивное одобрение русского
«национализма»
Однако на этом фоне стоит отметить, что к националистическим идеям и лозунгам рус-
ских и от имени русских большинство опро-
шенных относится благожелательно; такие
идеи не признаются национализмом, а, напро-
тив, принимаются и даже получают одобре-
ние. Причем в большой мере это явление, под-
черкну, характерно именно для 2000-х годов.
Преимущественно с одобрением воспри-
нимают россияне и организованные дей-
ствия националистического толка, когда они
относятся к русским.
Как видим, за три года пирамида положи-
тельных и отрицательных оценок «русских
маршей» перевернулась, и сегодня позитив-
ное отношение к ним заметно преобладает в
России. Важно отметить и этот рост и уточ-
нить модальность подобного отношения масс
к русскому национализму как идее, которая,
повторюсь, не относится респондентами к
себе, а сдержанно и пассивно принимается
большинством в символическом плане («ско-
рее, да») и в залоге желательности («хорошо
бы»). Напротив, применительно к себе и
близким преобладают ответы «скорее, нет» и
в модальности «навряд ли».
Относительное ослабление интенсивности
чувств, нарастающая пассивность в оценках
относятся и к патриотизму россиян, укрепле-
нием которого так озабочена в последние
годы верховная власть. Если в 2007 году
патриотами России называли себя 78 проц.
опрошенных россиян, то в 2013-м их 69 про-
центов. При этом в составе патриотических
чувств сегодня у наших соотечественников
преобладает декларируемая без конкретных
последствий и обязательств «любовь к роди-
не». Этот пункт отмечают свыше 60 проц.
«патриотов», при этом такие характеристики,
как подчеркивание исключительности своей
страны, защита ее от нападок, работа на ее
благо и т. п., оказываются куда менее значи-
мыми; их отмечает примерно одна пятая из
числа тех, кто называет себя патриотами.
Россия среди соседей и в «большом»
мире
Пятьдесят один процент россиян сегодня счи-
тают, что существует военная угроза России
извне (39 проц. не согласны), 78 проц. — что
у сегодняшней России есть враги (с этим не
соглашаются 13 процентов). Наиболее враж-
дебными к России респонденты признают
Грузию, США, страны Балтии (к этому списку
2013 года сегодня добавилась бы Украина),
наиболее близкими — Белоруссию, Казахстан,
Китай.
Показательна социально-демографическая
стратификация этих оценок. На «врагов»
и внешнюю «военную угрозу России» чаще
других указывают пожилые россияне, жите-
ли средних городов (от 100 до 500 тысяч);
средние города вообще представляют собой
сегодня переломную точку в настроениях и
оценках респондентами своего собственного
положения, ситуации в стране, отношения
к России со стороны Запада и т. п. Более
позитивное отношение к США и «Западу»
проявляют самые молодые россияне (до 24-х
лет), респонденты с высшим образованием,
относительно обеспеченные, жители круп-
ных городов с населением свыше 500 тысяч,
но не Москвы.
Здесь, вопреки избитому стереотипу, я бы
сказал, что Москва — это как раз «Россия»
в том смысле, что в ней так же разделены
социальные верх и низ, центр и периферия,
так же сосуществуют разные установки и
оценки. Показательно, что полюсом негатив-
ного отношения к Грузии выступает именно
Москва. Жители столицы опять-таки чаще
выражают сегодня негативное отношение
к февральским событиям на Украине, на
киевском Майдане. Москвичи чаще, чем
жители других городов, принимают офи-
циальную точку зрения на происходящее,
видя в оппозиционных действиях Майдана
прежде всего «влияние Запада», происки
«националистов». Впрочем, стоит отметить,
что отрицательное отношение к «Майдану»
и официальные оценки происходящего пре-
обладают на нынешний день и среди россиян
в целом. Среди опрошенных в феврале 2014
года по горячим следам событий негативное
и позитивное отношение к Майдану соот-
носилось как 3 к 1. Опять-таки большинство
видело в происходящем, в первую очередь,
воздействие геополитики Запада (43 проц.),
националистические настроения украинцев
(30 проц.), притом что чувство гражданского
достоинства, стремление сделать Украину
такой же цивилизованной страной, как
другие страны Европы, отмечались лишь у
12 проц. опрошенных. Добавлю, что даже
«возмущение коррумпированным режимом
Януковича» (причину, казалось бы, совершен-
но внятную россиянам) признает значимой
явное меньшинство наших соотечественни-
ков, хотя их доля с декабря по февраль все-
таки выросла с 9 до 17 процентов.
Некоторые выводы и обобщения
1. С изложенной здесь точки зрения, россий-
ский (русский) национализм может рассма-
триваться как дефект и патология «общего».
Формирование представлений об «общем»,
подчеркну, — важнейшее направление про-
цессов модернизации и центральный пункт
программ развития в эпоху становления
национальных государств, а затем в поздней-
ший период зрелого модерна, вплоть до сере-
дины ХХ века. Сложившиеся к этому моменту
так называемые «развитые» государства и
общества различаются тем, какими аспекта-
ми общественного существования и ценно-
стями, стоящими за ними, это «общее» пред-
ставлено, в чем оно состоит, кто его именно
так видит и т. д. Это могут быть кровь, почва,
территория, религия, а чем дальше, тем в
большей мере институциональная структура,
правовая система, гражданские свободы,
права, обязанности и др. В любом случае
параллельно с ценностями, символами, чув-
ствами локального здесь складываются и ста-
новятся все более существенными, ведущими
ценности, значения, символы принципиаль-
но иного, всеобщего, «глобального». Без них,
представляющих и опосредующих социаль-
ное и культурное разнообразие, но вместе с
тем обеспечивающих гражданское равенство,
невозможна работа современных экономи-
ческих и политических институтов, суда и
правовых систем, культурных организаций.
В постсоветской России (а во многом и
в России советской, но от исторических
аспектов я сейчас вынужден отвлечься) мас-
совизация запросов, оценок, действий, но
главное — формирование представлений о
массе, большинстве, социуме заданы «сверху»
централизованной и монополизированной
властью, интеллектуальными кругами ее иде-
ологического обеспечения и обслуживания,
институтами воспроизводства, которыми
они же руководят. Выработка, поддержание,
репродукция подобных представлений (идей,
ценностей, норм, позитивных и негативных
санкций) разворачиваются без необходимой
культурной универсализации — формирова-
ния представлений о человеке как таковом,
«обобщенном Другом». Или, даже вернее,
Третьем — не таком же, «своем» по крови или
почве, и не иерархически доминирующем
носителе власти.
Следствием этого в России на массовом
уровне выступает непонимание и неприятие,
с одной стороны, разного, не такого, как «я»
и «мы», а с другой — равного, который прин-
ципиально не хуже и не лучше меня, он —
другой, но этим человеку модерна интересен
и важен (речь, понятно, о его обобщенном,
типизированном образе, в реальности случа-
ется и иначе). Оба эти антропологических
принципа устранены, перекрыты или в
значительной степени трансформированы
принятыми массой принципами уравнитель-
ной справедливости («все как один», «один
за всех, все за одного», «всем одинаковое и
поровну»), который опирается на социаль-
ный механизм заложничества и поруки, а
не самостоятельности, соревновательности
и сотрудничества. Отсюда постоянное и
глубокое в российском социуме массовое
ощущение несправедливости как реакция на
различия и по вертикали, и по горизонтали:
негативный образ людей, находящихся у вла-
сти, недоверие к окружающим, ксенофобия в
отношении «приезжих» и вообще «других».
Это значит, что в истоке российского,
русского «национализма» — не враждебность
других стран и вызывающее поведение «при-
езжих», а сугубо внутренние причины. К ним
относятся, прежде всего, резкое социальное
расслоение и неравенство, бездействие и
коррумпированность власти (в том числе
судебных инстанций и правоохранительных
структур), задержка социальной мобильно-
сти — иными словами, растущее недовольство
преобладающего большинства населения
своим положением и действиями (бездей-
ствием) собственных властей. В данных рам-
ках и на этом фоне происходит этнизация
социальных напряжений в высказываниях
и действиях медиа, политических демаго-
гов (Владимир Жириновский да и другие
«допущенные» представители «системной
оппозиции», поскольку карту национализма
разыгрывают теперь, особенно в период
выборов, практически они все), маргиналь-
ных радикал-националистов и др. И если
массмедиа и официальные/официозные
политики (а других в общем поле, кажется,
и нет) выступают охранителями нынешнего
режима, в российской терминологии, «спра-
ва», с традиционалистских, державно-консер-
вативных позиций, то маргинальные ультра-
националисты — его оппозиционерами и, по
крайней мере, на словах, ниспровергателями
«слева» [IGA: явная чушь], со стороны социализма (национал-
социализма).
2. Как всякий раз в России, рекуррентные
явления «национализма» и гетерофобии
связаны с кризисом «целого» и систем его
воспроизводства (институтов образования,
структур культуры), которые следуют за
предшествовавшими попытками «реформ»
или хотя бы каких-то позитивных перемен
в жизни «большинства», инициированных
опять-таки сверху. В конкретном случае
2010-х речь, видимо, должна идти об отно-
сительном улучшении экономического
положения россиян к 2007—2008 годам,
с одной, массовой, стороны, и с некоторыми
надеждами на обновление в связи со сменой
президента и «либеральными» сигналами,
поданными Дмитрием Медведевым и воспри-
нятыми более образованной частью социума,
молодежью крупных городов — с другой.
Характерно, что в 2007—2008 годах чувство
межнациональной напряженности (как и
общей социальной напряженности) несколь-
ко спадает и ксенофобные настроения
смягчаются. Но самоуверениям масс в давно
обещанной стабилизации положил конец
мировой финансовый и экономический
кризис, а очередным надеждам городских
образованных слоев, включая молодежь, —
прогремевшее заявление Владимира Путина
фактически о приватном кулуарном сговоре,
заранее согласованной «рокировке» первых
фигур. После 2008 года все индексы (пре-
зидентской власти, национального благо-
получия, экономического оптимизма), по
данным Левада-Центра, падают. И если в
2007-м в стране, по мнению относительного
большинства (38 проц.), преобладали рост
и развитие, то в 2013-м эту позицию отмеча-
ют лишь 15 проц., тогда как торможение и
застой, соответственно, 21 и 35 процентов.
Главными проблемами для населения сегодня
стали рост цен, перспективы обнищания,
то есть, в конечном счете, обеднение и при-
митивизация социального существования.
И каждый пятый россиянин напрямую свя-
зывает подобную ситуацию с поведением
нынешних властей.
3. Апелляция путинской власти к сконстру-
ированному ею же «большинству» (или, в
терминологии Кирилла Рогова, «сверхболь-
шинству» 11) блокирует цели и ценности раз-
вития, как, соответственно, и фигуры любых
значимых «других» («обобщенных третьих»),
которые могли бы составить конкуренцию
или хотя бы невыгодный фон нынешним пер-
вым лицам. А значит — при неструктуриро-
ванности публичного пространства и неар-
тикулированности политических интересов,
идей и программ вплоть до полного исчезно-
вения политики и отказа большинства граж-
дан от какого бы то ни было политического
участия даже в масштабах своего города или
района — решающим фактором массовой
этнонациональной и государственно-наци-
ональной идентификации становятся про-
кламируемый и навязываемый сверху патри-
отизм, но в еще большей мере — пассивная и
диффузная ксенофобия 12. То есть не прин-
ципы разнообразия, активности, конкурент-
ности, достижительности[??], а нормативные
начала «правильности» и резко негативная
оценка любых отклонений от нее.
4. Нынешний российский пассивный и
диффузный «национализм большинства» в
своей основе — державный (тотальный), а не
этнический (групповой). Переход от перво-
го ко второму, о чем пишет в данном номере
Эмиль Паин (см. с. 34—53), скорее, перспекти-
ва, причем, как мне кажется, мало реальная.
И вот почему. Национализм или, вернее,
национализмы — и антиимперский, и граж-
данский, и этнический, то есть самосознание,
разногласия, полемика, тем более конфликты
и борьба (иными словами, «политика», реаль-
ное политическое участие, к которому, как
уже говорилось, большинство российского
населения сегодня совершенно не располо-
жено) нимало не нужны нынешней власти и
небезопасны для нее. Главное для правящей
сегодня верхушки — по-прежнему сплочен-
ность и стабильность «целого», то есть депо-
литизированность, апатия и пассивно-вынуж-
денная адаптация населения. Именно от лица
этого сконструированного властью и медиа,
а потому в значительной мере виртуального
целого большинство выносит сегодня оценки
различных меньшинств, «приезжих», «пона-
ехавших» и т. п. И, конечно же, меньшинств
далеко не только этнических — гетерофобия
относится к любым «другим» как чужим и
чуждым.
Иными словами, несменяемая и фактиче-
ски не контролируемая власть двухтысячных
и последующих годов пытается в условиях
нарастающей социальной и экономической
неопределенности, деградации и отсутствия
политической жизни, подавления граждан-
ской самостоятельности людей и групп сохра-
нить за собой приоритет в репрезентации
общего и интегративного. У националистов
же — конечно, не без ограничений и давления
со стороны властей — не получается представ-
лять общее и в этом смысле сформировать
оппозицию (в нынешнем номере об этом ска-
зано не раз), а получается лишь озвучить ксе-
нофобное недовольство массы, плюс сделать
язык национального превосходства, ущемлен-
ного самолюбия и агрессивного патриотизма
все более допустимым в общем, масскоммуни-
кативном пространстве. Говоря по-другому,
мы имеем здесь дело, опять-таки, с процессом
массовой адаптации, ровно таким же, как по
отношению к «Западу», его достижениям и
благам (но не культурным ценностям, полити-
ческим принципам и правовым нормам).
5. Нарастание социальной и экономи-
ческой неопределенности, растерянности
населения, снижающийся авторитет вер-
ховной власти, значимости самой идеи ее
сосредоточения в одних руках, несменяемо-
сти, централизованного контроля по «вер-
тикали» ведут к нарастанию мигрантофобии
и антизападничества. В этом плане рост
«национализма» есть реакция на ослабле-
ние власти (в одной из прокламируемых
маргиналами возможных перспектив даже
подрыв власти – «джинн, выпущенный из
бутылки»). Последовательность явлений
здесь именно такая: подавление социальной
динамики в стране на фоне нарастающей
самоизоляции и коррупции власти ведет
к усилению компенсаторных и защитных
механизмов — поиска врага и виновного,
ксенофобии и антизападничества, которые
выступают суррогатными символами нега-
тивной солидарности. Сейчас (а, впрочем,
уже давно) это не общепринятая идеология,
не партийная программа и не государствен-
ная политика, равно как уже и не реакция
на травму распада СССР. Это, прежде всего
и в главном — недовольство нарастающей
социальной неопределенностью и неэффек-
тивностью структур власти, с точки зрения
патерналистских установок и уравнитель-
ных представлений большинства населения
(уравнительность и патернализм — вот, мне
кажется, настоящие джинны[??], выпущенные
из бутылки нынешней властью). Чем больше
эти установки и представления будут поддер-
живаться и подкрепляться, тем выше будет
латентная ксенофобия. А можно предпола-
гать, что сегодняшняя власть будет активно
поддерживать государственно-национальную
составляющую российского «национализма
большинства» и с одобрением принимать его
же латентную ксенофобию. Чего не скажешь
о программном национализме группировок,
движений и партий. Отношение властей
здесь в принципе совпадает с общенаселен-
ческим: настроения и даже высказывания —
да, действия, тем более организованные и
последовательные — нет. Тем самым, власть
консервирует, воспроизводит и распростра-
няет традиционное двойное (раздвоенное)
коллективное самоопределение и самопо-
нимание россиян в их массе, большинстве:
ностальгически-героическое (харизмати-
ческий план великой державы) и пассивно-
либо реактивно-страдательное (стигматиче-
ский план терпеливой массы).
6. Подводя условный итог, я бы сказал, что
национализм как идеология и программа,
обычно используемый политиками, журна-
листами и экспертами преимущественно
на правах существительного (будто бы это
некий предмет или реальная сила), населе-
нием понимается скорее как прилагательное
(свойство). Причем значение этого при-
лагательного все больше рутинизируется,
так что его семантическая выделенность,
броскость, лозунговый, а соответственно, и
мобилизационный потенциал слабеют, если
вообще имели когда-то решающее значение
и императивную мощь. Показателем этого
смыслового ослабления среди прочего высту-
пает, как я пытался показать, перенос харак-
теристик националистической инициативы
на других — ближних, «своих», и дальних,
чужаков.
7. Вместе с тем ключевое значение во всех
описанных выше процессах имели и имеют
официальные, общераспространенные и без-
альтернативные средства массовой коммуни-
кации (в первую очередь, основные каналы
ТВ). Они сами, фигуры политиков и «экспер-
тов», которые продвигаются руководством
телеканалов на первый план в качестве
«лидеров мнений» (с псевдодемократической
прибавкой электронного голосования и т. п.),
равно как и стоящие за теми и за другими
инстанции и структуры центральной и цен-
трализованной власти, придают выражениям
этнофобии статус «слова как такового», «про-
сто языка». А это — тем более, при удалении
из публичного поля любых других персонали-
зированных мнений и обобщенных инстан-
ций критической рефлексии — означает для
массы статус «самой реальности», несомнен-
ного и неопровержимого «факта».