Творческая деятельность Кожинова началась с теоретических работ в области поэтики художественной литературы.
В н. 60-х он принимал участие в числе др. молодых сотрудников ИМЛИ в написании 3-томного научного труда «Теория литературы», работал над книгами «Роман Ф. М. Достоевского “Преступление и наказание”» и «Происхождение романа».
Мировоззренческий путь Кожинова был непростым и извилистым. «Скажу со всей откровенностью, — писал он, — что в университете я довольно быстро стал, если угодно, искренним, убежденным “сталинистом”.
Это отнюдь не означало бездумного приятия всего, что я видел, слышал, знал… Если говорить, по крайней мере, о людях этого, молодого тогда поколения, о них, по сути дел, нельзя судить в зависимости от их отношения к Сталину.
Но это отношение — что очень важно — было, так сказать, “надмирным”, а каждый из нас непосредственно сталкивался с вполне конкретными земными явлениями. И вот с этой точки зрения люди и тогда достаточно резко различались».
В к. 50-х Кожинов, по его признанию, пришел к отрицанию всего исторического пути России после 1917. Решающее значение для его научной, критической, исторической работы, а также для всего его мировоззрения имело знакомство с М. М. Бахтиным, с которым он встретился в Саранске и которому помог перебраться на постоянное жительство в Москву. Именно благодаря Кожинову были в н. 60-х изданы книги Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» и «Творчество Франсуа Рабле», заново открывшие для России уникального отечественного философа и мыслителя.
На протяжении 60—70-х Кожинов работал над исследованиями, посвященными русской классической поэзии, вошедшими в «Книгу о русской лирической поэзии XIX века» и в книгу «Стихи и поэзия».
Главной его работой в этом направлении стала книга о Ф. М. Тютчеве, изданная в серии «Жизнь замечательных людей».
Кожинов представил читателю Тютчева во всем его гармоническом единстве великого русского поэта, выдающегося дипломата, проницательного публициста и как бы заново раскрыл смысл его поэтического творчества.
«Для Тютчева все подлинное бытие России вообще совершалось как бы на глубине, недоступной поверхностному взгляду. Истинный смысл этого бытия и его высшие ценности не могли — уже хотя бы из-за своего беспредельного духовного размаха — обрести предметное, очевидное для всех воплощение».
В 1977 Кожинов инициирует дискуссию «Классика и мы», прошедшую в Центральном доме литераторов 21 дек.
Эта дискуссия обозначила окончательное размежевание по самым острым граням двух направлений в литературе и — шире — в искусстве: русского и русскоязычного, патриотического и космополитического.
Причем аргументация и тональность представителей русского направления (П. Палиевского, Ю. Селезнева, Ст. Куняева) производили столь убедительное впечатление, что на их сторону встали и тогдашние умеренные либералы (И. Золотусский, С. Ломинадзе).
Сам же Кожинов убедительно отверг все демагогические попытки обвинения его и его друзей в «антисемитизме».
В годы «перестройки» Кожинов выступил с яркими статьями «Правда и истина» и «Самая большая опасность»,
разоблачающими наиболее крикливых «перестройщиков» и «антисталинистов», показав все их двуличие, ложь и невежество в обращении с историей.
С н. 80-х его внимание все более и более сосредоточивалось на истории, которая при этом не отделялась и от истории русского слова.
«Первой ласточкой» такого рода «органического исследования» стала статья «И назовет меня всяк сущий в ней язык»,
опубликованная в № 11 «Нашего современника» за 1981, после чего был снят с должности подписавший эту статью в печать первый зам. гл. редактора Ю. Селезнев,
а в недрах Комитета государственной безопасности Кожинов стал числиться как ярчайший представитель «русизма»,
который андроповское ведомство почитало за самую главную опасность.
не важно что Кожинов "думал", важно что он делал или что предлагал делать, вот тогда станет ясным и что он "думал" (или это станет совершенно не важно, если он ничего не делал и ничего не предлагал делать)