От	Мак
К	И.Т.
Дата	20.05.2007 02:22:48
Рубрики	Россия-СССР; Ссылки; Тексты;

Р.Шайхутдинов " Охота на власть началсь"

---

Рифат Шайхутдинов Охота на власть

http://lebed.com/2007/art5008.htm

Независимый Бостонский Альманах "Лебедь"
№ 527, 13 мая 2007 г.

РУССКАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Рифат Шайхутдинов - депутат Государственной Думы, заместитель председателя Комитета по СНГ и связям с соотечественниками. Родился в 1963 году на Сахалине. В 1992 году создал отделение конфиктологии при Санкт-Петербургском Ун-те. С 1996 года - в бизнесе, с 2003 - в политике.
( http://www.rifat.ru/biography.xml?&biography_id=740

Предисловие Редактора

Автор предисловия к работе Рифата Шайхутдинова пожелал остаться неизвестным>. Хотя окружение хорошо знает, кто это: замглавы администрации президента Владислав Сурков, который является одним из главных идеологов Кремля ( http://www.compromat.ru/main/surkov/a.htm). Он написал так:

<Автор стремится поднять тему власти - но таким образом, чтобы она давала некую сдвижку в сознании людей и некую сдвижку в их отношениях с властью. Можно сказать, что это первый шаг в ликвидации тотальной российской безграмотности в отношении проблем власти. Все ругают власть - но очень и очень немногие имеют язык и понятия, чтобы о власти говорить и с пониманием в ней участвовать>.

Мы даем подборку текстов из книги <Охота на власть>. Книги такого рода пишутся сейчас целой группой методологов и игротехников. Бизнесмен или политик субсидирует работу коллектива, участники на своих семинарах, включающий также брейнсторминг, разрабатывают основные тезисы и структуру будущей книги.

Сам <автор> может также участвовать в работе. Но может и не участвовать.

В данном случае - участвовал (в работе методологов под руководством Сергея Попова).

- - - - - - - - - -

Сегодняшняя российская власть - и ее понимание, и ее реальное воплощение - основана на целой серии стереотипов. Эти стереотипы есть и у <начальства>, и у народа -конструкция сегодняшней российской власти соответствует состоянию умов в стране.

В то же время именно эти стереотипы делают власть в России архаичной, несовременной, постоянно проигрывающей, слабой и препятствующей тому, чтобы Россия снова стала одним из мировых лидеров.

Стереотипы по поводу власти

То, что будет здесь обсуждаться, современники не поймут, а потомки не поймут, почему такие очевидные вещи нуждались в обсуждении.

Стереотип первый: власть одна, и она персонифицирована в том или ином <начальнике>

С этим стереотипом бороться крайне тяжело: очень трудно представить себе наличие нескольких властей. В сознании российского человека сразу возникает опасение, что несколько властей - это несколько начальников, которые тут же вступят в конфликт между собой и возникнет хаос.

Эти опасения имеют под собой основания, поскольку в новейшей российской истории новосозданные <ветви власти> тут же начинали выяснять между собой, <кто главнее>. Кончалось это иногда кровью, как в октябре 1993 г.

Однако это - чисто российский стереотип (может быть - наследие советской власти). Все известные в истории конструкции власти с самого начала строились как разделенные на несколько инстанций1, каждая из которых формирует свою собственную ценность и исключительность, которые недоступны другим инстанциям. Сегодня этот принцип осознан, и современные инстанции власти формируются инженерно, искусственно2.

В первобытном обществе существовали власть вождя и власть шамана. В средневековой Европе композиция власти формировалась на конфликте между светской и духовной властями. При этом ни одна из них не могла покуситься на другую, поскольку у духовной власти были исключительная компетенция и исключительный ресурс: связь с Богом; светская власть этого обеспечить не могла. Но у светской власти была своя исключительная компетенция: владения материальными ресурсами и войсками, что в свою очередь не могло перейти Церкви. На этом появлялось напряжение, конфликт, что в дальнейшем приводило к появлению все новых и новых инстанций власти.

Стереотип российского сознания относительно подобных конструкций ярко проявляется на следующем примере. Во время Ялтинской конференции Черчилль спросил у Сталина: <Как будем договариваться с католической церковью по поводу Европы?> Сталин ответил шуткой: <А сколько у Папы Римского танков?> Этот эпизод отражает полное непонимание советским лидером устройства власти в Европе: несмотря на то, что у Папы Римского танков нет, договариваться с ним придется.

Этот принцип нескольких несводимых друг к другу инстанций власти зафиксирован в принципе разделения властей Монтескье (1). Однако внутренняя непонятность этого принципа в России приводит к тому, что при переводе на русский язык даже сам термин был выбран неудачно: по-русски <разделение властей> означает, что есть одна власть и ее разделяют на несколько частей. При этом неявно подразумевается, что корень власти все равно один.

У Монтескье же заложена прямо обратная конструкция: существует несколько отдельных инстанций власти, каждая из которых обладает исключительным ресурсом, и эти инстанции вынуждены между собой договариваться. Но поскольку российским людям очень непривычно в этом жить, они плохо понимают этот принцип и еще хуже его реализуют.

Однако реальная демократия возникает именно в такой ситуации. Когда существует несколько инстанций власти, это создает определенные степени свободы для общества и человека, и существует процедурная проблема согласования действий властей между собой и их согласования с интересами общества и человека. Когда такая проблема возникает, демократия становится реальной. Если этого нет - то демократию подменяют выборные технологии (см. об этом ниже).

Можно сказать даже жестче: реально в России господствует понимание власти как некоторой группы (<семья>, <чекисты>), захватившей власть в стране. Но это - даже не феодальное, а дофеодальное устройство власти.

Такое понимание приводит к тому, что любое стремление моноцентра власти к усилению порождает как ответную реакцию сепаратизм, стремление к отделению. В России очень трудно себе представить, как на одной территории могут сосуществовать две или более инстанции власти, обладающие каждая своим эксклюзивным ресурсом и эксклюзивной трансценденцией3. Именно это порождает сепаратистские тенденции.

Стереотип второй: власть отождествляется с государством

Этот стереотип активно муссируют российские интеллектуалы. Есть государство - а у него есть власть. Или, наоборот: <власть - у государства>, <государство и есть власть>.

По-видимому, именно поэтому в последние четыре года взят курс на усиление государственной бюрократии: В.Путин предполагает, что таким образом усиливается и власть в стране. Но усиление государства (даже если предположить, что усиление федерального центра - это и есть усиление государства) не означает приобретение власти. Наоборот: при этом резко ослабляются иные, не государственные инстанции власти, а значит, вся конструкция резко слабеет.

В условиях господства этого стереотипа никак не понимается и не принимается тезис правых политиков о том, что государство должно выполнять сервисную функцию. Если государство выполняет сервисную функцию, это значит, есть еще больший <начальник>, чем само государство. Кого можно себе представить в этой роли?

Правые политики отвечают: общество. Но если - см. стереотип первый - мы считаем, что власть моноцентрична и иерархична, то общество не может быть <главнее> государства.

В результате господства этого стереотипа тезисы, взятые напрямую из западной демократической риторики, <проскакивают> и не понимаются.

Но стоит принять на вооружение понятие о власти как о композиции нескольких автономных инстанций, как тезис о сервисной функции государства начинает играть в полную силу. Тогда становится совершенно понятно, что государство - только одна из инстанций власти, обладающая вполне определенным эксклюзивным ресурсом (всеобщий порядок и одинаковость процедур на всей территории) и не подменяющая собой иные инстанции.

Современные технологии власти состоят не в гипертрофированном и абсурдном усилении одной инстанции, а, напротив, в увеличении количества инстанций власти

Таким образом, современное понятие власти состоит в том, что власть - это владение каким-то недоступным или эксклюзивным воспроизводящимся ресурсом. Разумеется, теперь она больше не отождествляется с государством (конструкция XIX века). Современные технологии власти состоят не в гипертрофированном и абсурдном усилении одной инстанции, а, напротив, в увеличении количества инстанций власти и в их постоянном смещении - с тем, чтобы все стороны жизни современного общества были бы охвачены всеми инстанциями власти в совокупности.

Эти принципы очень хорошо видны там, где происходит столкновение власти, построенной на современных принципах, со старой властью, которая отождествляется с государством. Так с властью играют на территории постсоветских республик: в Киргизии, на Украине, в Грузии.

Когда формируется другая инстанция власти, неподконтрольная Шеварднадзе, Кучме, Акаеву (например, народ, признающий другую легитимность4), - происходит смещение всей конструкции. И вдруг стройная, и, казалось бы, незыблемая государственная власть оказывается вне структуры новых соглашений. Она падает, как карточный домик. Или: одна элита дискредитируется, а вместо нее подставляется другая. При таком действии вся конструкция старой власти тоже разрушается 5.

В этом заключается основной принцип современных властных технологий: не уменьшать количество инстанций власти, а, наоборот, увеличивать их со скоростью, большей, чем скорость общественного развития. Тогда власть создает то пространство, которое полностью контролируемо, прозрачно, люди могут в нем ориентироваться, возникают свободы и демократия, когда народ может принимать участие в достижении соглашения между инстанциями власти.

Отметим и еще одно последствие отождествления власти и государства. Этот стереотип не дает активным людям участвовать во власти, поскольку они с самого начала считают, что власть - это прерогатива государства. Разрушение этого стереотипа сразу же привлечет сотни активных и мыслящих людей во власть - в дело формирования новых инстанций власти.

Стереотип третий: страх перед бунтующим народом

В результате с народом заигрывают, народу поддаются. Но причиной этого непреодолимого страха является существование одной-единственной инстанции власти. Власть исходит из одной точки: от государства, которое совмещено с бизнесом, со СМИ, с судом, с прокуратурой. Власть сегодня абсолютна, и бунт народа означает разрушение сразу всего порядка целиком.

В результате существующая власть не способна направлять народ на нужные и для нее, и для него самого действия. Власти не могут решиться на самомалейший шаг и стремятся подстраховаться буквально во всем, поскольку одно неверное действие означает полный крах.

Неудача большинства реформ (монетизация льгот - яркий тому пример) связана с тем, что из-за нераспределенности инстанций власти все претензии в конечном счете предъявляются государству. Но реформы не могут идти бесконфликтно: любая реформа имеет своих интересантов и своих оппонентов (2). Кто-то все равно что-то теряет. И когда власть принадлежит исключительно государству, интересанты, получив свое, не благодарят государство - зато обиженные активно протестуют. В результате государство опять вынуждено перераспределять уже распределенное. При этом те, кто был ранее заинтересован в реформе, естественно, переходят в стан недовольных. Круг замыкается.

В такой монолитной, абсолютистской конструкции невозможно провести ни одну общественную реформу. Однако принципиальный выход есть. Надо выделить интересантов и сформировать их в отдельную инстанцию власти. Например, при осуществлении реформы образования необходимо оформить инстанции власти, которые и будут ею заниматься (ими могут стать родители, бизнес, работодатели, конкуренты стандартным школам). А оппонирующий им консервативный профессорско-преподавательский состав окажется в ситуации проблемы, затем - конфликта, после чего государство может выступить в качестве арбитра и сформулировать новые правила взаимодействия - уже с учетом произведенных сдвижек.

Стереотип четвертый: власть должна быть основана на праве и процедуре

Приверженность формальной процедуре и формальному выполнению закона (при реальной внутренней неготовности строго ему следовать) делает Россию и российскую власть и неэффективной - с точки зрения осуществления преобразований, - и неконкурентоспособной. В условиях, когда ведущие мировые игроки утверждают свой суверенитет, не считаясь с правом, Россия оказывается в одном клубе со слабыми государствами, которым остается только уповать на международное право - с тем, чтобы сохранить хотя бы видимость суверенитета.

отождествление власти с государством - стереотип и анахронизм, сковывающий всю жизнь в стране. Их отождествляют и эксперты, и политики, и все население. Этот стереотип обосновывает сегодняшний российский непросвещенный абсолютизм.

Но власть не завязана накрепко на государство. Власть сегодня строится иначе. Первый принцип новой конструкции власти в России - власть строится поверх государства, государство же становится одной из инстанций власти.

Этот принцип сразу же высвобождает активность огромного количества людей, расчищает место для современной политики в том, что касается устройства власти и перспектив страны.

Власть задает народу перспективу

По отношению к существующей (государственной) власти имеется очень серьезная претензия, которая заключается в том, что у власти отсутствует деятельностная составляющая. Она ничего не делает - лишь укрепляет сама себя, усиливает чиновничество.

В России не обойтись без формирования новых, независимых от государства инстанций власти.

Из-за того, что инстанции власти не разделены, всякая смена властителя (выборы президента или парламента) превращается в экстрим, игру на выживание. Проблема преемственности власти в России все обостряется. Как только в стране должны пройти выборы, сразу возникает патовая ситуация, причем во всех сферах жизни одновременно. Неразделенность инстанций приводит к параличу власти и к возникновению угрозы революции. То, как это происходит, мы видим на примере Киргизии, Украины или Грузии7.

Избежать повторения таких ситуаций можно, только доведя до реализации принцип разделения инстанций власти: суд - отдельная инстанция, президент - отдельная, бизнес - отдельная и самостоятельная инстанция.

Кроме того, сегодня власть стремится быть настолько монологичной, что происходит странный и бессмысленный откат по отношению к демократическим процедурам. Сегодня правят бал политтехнологи, которые строят фальшпанели демократии: создают <марионеточные партии>, проводят <управляемые выборы> и т.д. Но причина этого, опять-таки, в том, что не развиты иные инстанции власти: ведь демократия состоит в том, что народ участвует в выработке соглашений между инстанциями.

Понятно также, что гипертрофия политтехнологий в нашей стране связана с отсутствием реальной политики. Если бы в России существовала настоящая политика и велась бы дискуссии по общественно-значимым темам, то в политтехнологах не было бы нужды. Они перешли бы на роль технических исполнителей.

До самостоятельных инстанций власти должны <дорасти> все существующие органы управления и центры влияния.

Прежде всего это относится к законодательной власти. Сейчас ее как самостоятельной инстанции, как реальной власти не существует: Дума имеет силу только, может быть, по отношению к правительству, партии имеют силу только в самой Думе.

Напротив, если бы партийная жизнь пронизывала всю страну, если бы партии вели идейную работу с населением страны, то именно они бы формировали у населения ценности и образцы, создавали пространство самоопределения. Это являлось бы их задачей.

Чтобы это могло осуществиться, партийными могли бы стать и выборы в местные законодательные собрания. Возможно, и правительству следовало бы формироваться из думского большинства. Тогда, может быть, партии и общественные объединения стали бы самостоятельной инстанцией власти.

Самим партиям ничего не стоило бы дорасти до того, чтобы стать инстанциями власти, если бы они занимались общественным развитием, а не только заявляли свою идеологическую направленность. Одни партии могли бы заниматься социальным обеспечением, другие, наоборот, - формированием самодеятельного населения; именно они могли бы удерживать различные ценности, в том числе демократические.

Партии построены по административным принципам с участием политтехнологов, с дутыми программами и идеями; фактически это не партии, а выборные комитеты

То, что они этого не делают, связано с тем, что все партии построены по административным принципам с участием политтехнологов, с дутыми программами и идеями. Фактически это не партии, а выборные комитеты.

России совершенно необходимо, чтобы сформировалась власть бизнеса, удерживающая в обществе такую трансценденцию, как богатство.

В начале 1990-х гг., на заре становления олигархических структур, это было бы сделать легче, чем сейчас. Тогда была ситуация, когда бизнес мог бы сам стать властью, но не государственной, а, напротив - создать особую инстанцию власти. Для того, чтобы сформировать свою инстанцию власти, бизнес должен был ответить себе на следующие вопросы: как он может воспроизводить свои накопления и богатство внутри России и как построить механизм их защиты, безотносительный к другим инстанциям? Это как раз и было бы тем механизмом воспроизводства, который превратил бы влияние и могущество бизнеса во власть. Если бы это удалось, то <богатство> могло бы строить договоренности с государством, фиксируя принципы экономической свободы, гарантий собственности и т.п. как обязательные.

Вместо этого олигархи начали устанавливать контроль над государством и пытаться его захватить. По-видимому, они также считали, что власть должна быть единственной, абсолютной и принадлежать только государству.

Власть в России должна обеспечить народу ощущение справедливости (чувство того, что все, происходящее в стране, причастно к справедливости), должна восстановить чувство осмысленности происходящего и сделанного Россией в истории

Несмотря на тяжелую жизнь, произвол местных начальников и частные неурядицы, все российские люди понимают, что общая, базовая справедливость - существует, а здесь на земле есть (или должна быть) инстанция, которая сделает так, чтобы справедливость восторжествовала.

Сама эта возможность объединяет людей и делает возможным их обращение к некоторому общему образцу. В ситуации России справедливость есть принцип установления правильных взаимоотношений. Напротив, несправедливым является действие по инструкции и закону, поскольку это почти невозможно: в России земля разная, люди разные, культуры разные, и одного закона для всех не построишь.

Всем понятно, что любое дело в России необходимо решать не по закону, а по справедливости. Все также понимают, что должны быть инстанции, которые рассудят по справедливости - а не по формальным, придуманным чиновниками процедурам, не по фактическому положению дел (как этого требует экономизм) и не с точки зрения свободы (свобода свободой, но если ты, например, находишься в многоквартирном доме, в котором деваться некуда, то реализация твоих свобод и прав во что бы то ни стало справедливой уже не будет).

Европейская конструкция <прав человека> ни в России, ни в Китае не работает и работать не будет

Именно поэтому европейская конструкция <прав человека> ни в России, ни в Китае не работает и работать не будет: в России всем очевидно, что люди не равны и права у них разные. Они сами себя относят к разным структурам и культурам. Так, чеченцам прекрасно понятно, что русские - это не чеченцы, и они не равны, потому что они другие. Но зато может работать справедливость: можно установить такие отношения между чеченцами и русскими, при которых и те, и другие будут понимать необходимость сожительства, понимать границы своих возможностей и границы того, когда по отношению к каждому из них действуют так, как они считают приемлемым для себя. (И действительно, одна из проблем с кавказскими народами заключается в том, что то, как с ними поступают, они не воспринимают как справедливое отношение.)

Итак, такое понимание справедливости и требование справедливости означает:

- неформальное решение вопросов властью;

- специальную процедуру рассуждения;

- специальный тип коммуникации и с народом, и с разными народами;

- вынесение временных решений, которые сохраняют свою силу до тех пор, пока ситуация кардинально не меняется (например, то, что справедливо во время мира, несправедливо в войну).

С превалированием идеи справедливости связано и то, что экономический тип действия, который навязывается либералами, в России не может быть тотальным. О каких экономических свободах можно говорить в тундре или в моногородах, где вся жизнь завязана на одном предприятии? Экономический способ действий возможен для России только локально, только в определенных условиях. Так, все понимают, что по справедливости уникальные ресурсы должны принадлежать всем, и только там, где можно их разделить, они могут принадлежать частным лицам. Но вместо понимания этого обстоятельства происходит тотальное наложение идеи экономических свобод и подгонка под эту идею принципов организации всего хозяйства, из чего проистекает тотальная несправедливость.

В российском понимании справедливость означает еще одно: что бы ни происходило, люди должны жить. Следовательно, существует граница применения любого рода формальных процедур. Так, несправедливой будет любого рода процедура выселения людей из квартир - именно потому, что это затрагивает границу, при которой люди могут не выжить. Да, они пьяницы, да, они не платят за коммунальные услуги - их можно переселить, но факт их формального выселения будет восприниматься как фашистская процедура уничтожения людей. А уничтожать людей несправедливо.

(И точно так же воспринимаются действия нового министра природных ресурсов, который инициирует судебные процессы по слому новопостроенных домов вблизи берегов водохранилищ: кто сейчас разберет, законно или незаконно были получены эти разрешения? - а вот разрушать дома несправедливо.)

В этой ситуации любой принятый писаный закон работать не будет. Со стопроцентной уверенностью можно сказать, что и милиционеры или судебные приставы, которым поручат это делать, будут соблюдать границу справедливости, либо каким-то образом пытаясь <разрулить> ситуацию, либо отлынивая, либо закрывая глаза. Действительно, есть сферы, в которых наши правоохранительные органы избегают исполнения своих обязанностей, поскольку они лежат за границами справедливости и здравого смысла.

Итак, хотя критерии справедливости со временем могут меняться, в России власть может быть только справедливой - и никакой иной.

Этимологически русское слово <справедливость> с очевидностью восходит к словам <правда>, <праведность>. В европейских языках соответствующие слова указывают на происхождение от латинского слова - <юстиция>, которое свидетельствует (как и греческое dikaios) о его связи с юридическим законом. Но и на Руси слово <правда> означало также установленный закон (ср. <Русская Правда>). В словаре Вл. Даля <справедливость> также приравнивается слову <правда>, однако в значении <правосудие>. <Справедливый>: <правильный>, <сделанный законно>, <по правде>, <по совести>, <по правоте>.

Сегодня понятие справедливости используется в нескольких смыслах: это и справедливость в отношениях между людьми, и справедливость некоторого порядка (тогда говорят об экономической справедливости, о социальной справедливости, даже об исторической справедливости). В некоторых случаях справедливость является предметом регулирования в законодательном порядке: в основном это относится к обеспечению честности выборов или предоставлению возможности излагать свою позицию.

Однако закон может обеспечить справедливость лишь в очень редких, вырожденных случаях. Как правило, картина наблюдается обратная: справедливость обеспечивает саму возможность законности, поскольку она проявляется там и в тех ситуациях, когда другие регулятивы отсутствуют.

Это первым заметил еще Аристотель, назвавший справедливость добродетелью особого рода: она - <величайшая из добродетелей>, <совершенная добродетель>, Справедливость является регулятивом других добродетелей.

Аристотель различил два вида справедливости - распределительная и уравнивающая. Первая связана с распределением почестей, имущества и других материальных благ между гражданами. Здесь справедливость заключается в том, чтобы ограниченное количество благ было распределено по достоинству - пропорционально заслугам. Вторая связана с обменом: справедливость призвана уравнять стороны, участвующие в обмене, и достоинство лиц не принимается во внимание.

В античные времена обсуждение справедливости было связано с обсуждением самих принципов законодательства. По Платону (диалог <Горгий>), именно законы должны обеспечить общественную справедливость. При этом Платон противопоставляет это понимание и <природной справедливости>, и пониманию закона как обеспечивающего механическое воздаяние. Платон трактует <природную справедливость> так: <Это когда сильный грабит имущество слабого, лучший властвует над худшим и могущественный стоит выше немощного>. С другой стороны, закон, осуществляя неумолимое воздаяние по принципу талиона, не оставляет возможности для изменения злой воли. Платон здесь защищает принцип, близкий к принципу <не судите, да не судимы будете>: <Если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить ее, я предпочел бы переносить>, - говорит Сократ.

Христианская этика дает как будто бы тот же ответ на сократовскую дилемму: чем совершить несправедливость, предпочтительнее самому испытать ее. Однако в христианской этике справедливость, отличаемая от милосердия, сопряжена с ним: справедливость выводится из милосердия или сострадания.

В XVIII в. Д.Юм осознал тот факт, что содержание и критерии принципа справедливости могут меняться в очень широких пределах. Согласно Юму, справедливость - <искусственная> добродетель (тогда как, например, милосердие - <естественная>). Действительно, справедливость предполагает некоторый уровень согласия между членами сообщества относительно принципов, по которым они живут. Эти принципы могут меняться (стихийно или произвольно, по решению людей), но конкретное понимание справедливости зависит от того, какие правила и привычки установились в данном сообществе. И раз они установились, справедливость измеряется по ним, и нарушение этих правил, пусть даже во имя восстановления иных стандартов справедливости, может восприниматься как несправедливость.

Дж.Ролз (<Теория справедливости>) рассматривает справедливость как принцип социальной организации: она выступает как мера равенства и мера неравенства между людьми. Люди, безусловно, должны быть равны в правах, и это равенство должно быть закреплено законом. Они должны быть равны при распределении социальных ценностей. Однако справедливым будет и неравенство, когда это такое неравное распределение, которое дает преимущество каждому.

Ролз вводит два принципа:

1) каждый человек должен обладать равным правом в отношении наиболее обширной системы равных основных свобод, совместимых с подобными свободами для всех остальных людей;

2) социальные и экономические неравенства должны быть организованы таким образом, чтобы а) от них можно было бы разумно ожидать преимуществ для всех и б) доступ к положениям и должностям был открыт всем.

Таким образом, справедливость является одним из принципов, регулирующих взаимоотношения людей по поводу распределения (перераспределения), в том числе взаимного (в обмене, дарении - отдаривании), и социальных ценностей

Хотя идея справедливости ассоциируется скорее с законом, как нравственная идея она в первую очередь устанавливает предел индивидуальному произволу.

Конструкция понятия справедливости

Отметим следующие моменты, обязательно присутствующие в понятии справедливости.

1. Принцип, рефлексивно регулирующий отношения между людьми. Он позволяет, во-первых, оценивать те или иные ситуации, отношения и действия (как справедливые или несправедливые), а во-вторых - строить действия в соответствии с этим принципом.

2. Принцип справедливости позволяет соотносить любые реальные действия с такой трансценденцией, как правда. Этот принцип является столь же первичной (базисной) формой организации человеческого в человеке, что и сама власть, культура, социальное. Справедливость творится, она - реальное воплощение идеальной правды. Справедливость - поступок по правде.

3. Чувство или ощущение справедливости-несправедливости принадлежит сначала индивидуальному нравственному чувству - и только потом могут создаваться социальные, властные или культурные механизмы, которые так или иначе восстанавливают и обеспечивают справедливость в масштабах общества, которые включают принцип справедливости в порядок жизни.

4. Можно выделить как минимум три области, к которым относится справедливость (несправедливость): индивидуальное достоинство человека; адекватность воздаяния за дела (труд, действие); общий порядок жизни в данном обществе или сообществе.

5. Отсутствие справедливости (несправедливость) является гораздо более заметным и требующим восстановления фактором и событием, чем наличие справедливости. В этом принцип справедливости аналогичен такой форме организации, как власть: при устоявшемся порядке жизни в первую очередь замечается безвластие, а не власть.

6. Критерии справедливости постоянно меняются - и исторически, и в результате целенаправленной работы (например, социал-демократы в России много сделали для того, чтобы сознательно изменить понимание справедливости у народа). Из этого следует, что зона действия регулятива <справедливость> постоянно меняется, в обществе происходит постоянное движение к справедливости, поскольку выявляются или строятся новые точки несправедливости.

7. Этот регулятивный принцип ставит, в числе прочего, ограничения на порядок, устанавливаемый властью - но не только: он работает там, где нет других регулятивов. В этом смысле это самый <последний> регулятив: там, где ничего не работает, - работает он. Многие из сфер жизни регулируются властью, правом, законами, финансами, инструкциями и пр. Принцип справедливости работает там, где или ничего этого еще нет, или иные регулятивы построить невозможно.

8. В том обществе или сообществе, где справедливость служит регулятивом, обязательно создаются места для отправления справедливости: для ее восстановления, разбора бытовых или более <высоких> ситуаций с этой точки зрения. При этом важно не столько реализовать справедливость (это иногда бывает невозможно), сколько утвердить сам этот принцип, его работоспособность, отделив несправедливость или несправедливое действие от справедливости.

Значимость понятия <справедливость> в сегодняшней ситуации с властью в России

Вообще, идея справедливости очень важна в России - по нескольким причинам.

Во-первых, из-за того, что Россия - очень большая страна. В ней есть огромные зоны, не регулируемые законом и живущие вне всяких правил. В ней сосуществуют многочисленные формы организации жизни (<культуры>). В этих зонах и при взаимодействии культур люди вынуждены постоянно решать вопросы нравственного характера (и что самое удивительное - на бытовом уровне).

(<Нравственный> здесь не значит <моральный>: мораль установлена в некотором сообществе, это - система норм, и мораль применяют, как правило, по отношению к другим; решение же на основе нравственности приходится применять тогда, когда нет авторитета, когда не у кого спросить - и человек сам вынужден строить решение, исходя из принципиальных вопросов, касающихся его самоопределения.)

В этом смысле справедливость является для России главным регулятором жизни - то есть жизненные ситуации соотносятся не с законом, а с высшей правдой, которая должна быть всеобщей, которая находится не на земле, не в конкретных ситуациях. В огромной стране, при неразвитом состоянии государства и закона и при большом разнообразии культур и их взаимодействия очень большое количество вопросов повседневной жизни должно решаться по справедливости.

И в этом смысле обостренное чувство справедливости присуще русским людям, оно <сидит> в них.

Во-вторых, идея справедливости важна для России и потому, что в ней были созданы специальные места, где справедливость концентрировалась.

В обществе, для которого справедливость является регулятивом, должно быть некое место, где справедливость достигается. Это не суд, где достигается юридическое решение (тем более, что огромное количество вопросов не может быть физически доведено до суда в силу уже указанных причин: расстояний, разных людей и т.п.) Должно быть место, куда можно будет обратиться и где справедливость будет если и не восстановлена, то, по крайней мере, провозглашена.

Эти места в русской истории всегда были тесно связаны с властью.

Историю здесь можно проследить от приглашения первых Рюриковичей, которые должны были установить некий порядок. Справедливость заключалась в том, что произошло разделение и соглашение: князья отвечали за общий порядок, а народ жил своей жизнью.

Этот принцип прослеживается и дальше. Не случайно российские монархи всегда трепетно относились (или вынуждены были относиться) к этому обостренному чувству справедливости и удерживать те инстанции, где справедливость если не вершится, то по крайней мере провозглашается (где она известна).

Следующая инстанция, реализующая и концентрирующая справедливость, -православная церковь, которая этот принцип справедливости формировала и несла. Именно в ней вырабатывалось представление о том, чт? значит поступать или жить <по-божески>.

Еще одна инстанция - мир, община, где происходила коллективная выработка справедливости. Там решалось, что справедливо, а что нет. Можно вспомнить также принцип вече, когда любой обиженный мог требовать от мира разбирательства и восстановления справедливости.

Таким образом, в истории России всегда существовал ряд мест, где проблема справедливости, во-первых, обсуждалась, во-вторых, провозглашалась, и куда, в-третьих, можно было обратиться за восстановлением справедливости если не физическим путем, то, по крайней мере, в нравственном отношении.

В СССР - и на этом сыграли большевики - высшей справедливостью была защита угнетенных, причем не только у себя, но и во всем мире, и этот пункт был очень важным для российского сознания. Действие принципа справедливости продолжалось.

Даже бандитские разборки с их <понятиями> в значительной мере удовлетворяют чувство справедливости - хотя и в эрзац-форме. Понятно, что это превращенная, эксплуатирующая форма. Но эксплуатирует она это же чувство справедливости, когда ни к кому, кроме них, нельзя обратиться.

В чем специфика такого разрешения ситуаций по отношению к закону и суду? Здесь важно то, чтобы справедливость была публично провозглашена - при невозможности ликвидировать последствия. Очень трудно было - и до сих пор трудно - наказать в полной мере людей, творящих зло, но можно сказать, что это несправедливо, и тем самым отделиться от этого и оставаться человеком нравственным. И это возможно в условиях, когда суд не работает, а государство неповоротливо.

Это - та точка, в которой может существовать сверхправо, иными словами - та зона, в которой регулируется само право и создаются принципы решения ситуаций в его отсутствие. В этом принципиальное отличие России от Западной Европы. Если в европейском сознании область сверхправа живет в сознании суверенности, личности, то в России она живет в сознании высшей справедливости.

Таким образом, зафиксируем несколько пунктов. Во-первых, чувство справедливости заложено в народе. Есть жажда, чувствительность к ней, есть такая действительность. Во-вторых, всегда существовали и должны были существовать места, где справедливость как-то провозглашается или восстанавливается. В-третьих, это высшая справедливость, а не равенство людей. Этот принцип регулирует взаимодействие людей, однако сам он - из нравственного пространства.

Сейчас же Россия находится в ситуации, когда все эти места разрушены, и власть в России не восстанавливает и не провозглашает справедливость вовсе. Она не фиксирует места, где справедливость должна восстанавливаться, не пытается их простроить заново. Дело в том, что всегда есть соблазн провозгласить, что справедливость достигнута. Но как только такое будет провозглашено, тут же народ начнет предъявлять к государству чрезмерные требования (как и случилось в позднем СССР).

Проблема в другом: никто никогда не знает, что такое высшая справедливость, что, в конце концов, справедливо, а что нет. Но это - предмет обсуждения. Это нельзя установить раз и навсегда, это должно происходить раз за разом.

В России прочная власть не может быть установлена без соотнесения с проблемой справедливости. Поскольку в России обсуждать проблему справедливости - это общественная потребность, и если ее заглушить, то возникает бюргерское, мещанское сознание, которое противно российскому духу.

Простейший исторический пример - это царь, который был <против бояр, но за народ>. Для большой, разнообразной, сложно устроенной страны такое надправовое, надзаконное образование, аналогичное царю как инстанции, устанавливающей справедливость, - обязательно. Единственный сегодняшний аналог - это телемосты с Путиным. Но в ходе их не обсуждается принцип справедливости, а решаются конкретные проблемы конкретных людей. Если достижение справедливости не провозглашается как общий принцип, то это чувство остается неудовлетворенным, и тогда решение конкретной проблемы воспринимается как подачка.

---

От	Мак
К	Мак (20.05.2007 02:22:48)
Дата	23.05.2007 14:07:43

Р.Шайхутдинов: Нет у нас наших, российских элит. Вот что я утверждаю.

---

http://polit.ru/lectures/2005/09/29/shaihutdinov.html

Проблема власти в России

Лекция Рифата Шайхутдинова

"Полит.ру" публикует полную расшифровку лекции депутата Государственной Думы, заместителя председателя Комитета по СНГ и связям с соотечественниками Рифата Шайхутдинова, прочитанной 23 сентября в клубе «Улица ОГИ» в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру».

Данная лекция задумывалась как в определенном смысле продолжение политической полемики в России, начавшейся в связи с революционными событиями на Украине, в Киргизии и Узбекистане. Публикации Рифата Шайхутдинова, по нашей оценке, внесли достаточно серьезный вклад в данное обсуждение.

Рифат Шайхутдинов - действующий политик, философ, в 90-е - заведующий кафедрой конфликтологии философского факультета Санкт-Петербургского университета и бизнесмен (до избрания в парламент – гендиректор “Главного агентства воздушных сообщений гражданской авиации России”). Проблематика власти и возможности политики в России прорабатывалась лектором в рамках семинарской и практической работы последних лет с различными группами. Определенная сумма подходов опубликована автором в книге «Охота на власть» (2005), сборник его текстов выйдет также в карманной серии Полит.ру-ОГИ. В лекции, которая обрела формы довольно жесткого и придирчивого обсуждения, лектор и аудитория довольно быстро ушли от абстрактных вопросов политической теории и попытались разобраться в тех основаниях, которые могут стоять за разумной, содержательной политикой в России сегодня.

Лекция-обсуждение

Рифат Шайхутдинов: Добрый вечер! Удивительно, что есть люди, которых интересует проблематика власти. Я этому очень рад. На проблеме власти как таковой я практически не буду останавливаться. Я буду обсуждать проблемы власти в России.

Идея власти сама по себе проблематична. И многие философы, которые задумывались на эту тему, плохо заканчивали: кто-то с ума сходил, кого-то куда-нибудь отвозили. Я имею в виду Ницше, Гегеля и т.д. Проблематика власти очень интересная и древняя. Я считаю, что мало кто эту проблематику глубоко понимает. Я недавно опубликовал книгу «Охота на власть». Это завершение двухлетнего или трехлетнего труда, семинарской работы. Мы переработали огромное количество источников, долго спорили, и выявилось, что российские авторы сильно отстали от европейской линии, скажем, от того, что делал Фуко, поэтому сама проблематика власти является актуальной и важной – про нее можно прочесть сотни книжек. Третья часть «Охоты на власть» посвящена методологической проблематизации самого понятия «власть» и различным подходам к этому вопросу.

Вообще человечество сейчас находится в ситуации оискусствления своих форм существования, в том числе это проявляется в попытках экспериментировать с такими глубинными основами существования, как власть, формы социальной организации. Собственно, тема и связанные с ней проблемы современны. Во всяком случае, европейские философы сейчас активно обсуждают проблематику возможности построения власти в разных формах социальной организации на примере Афганистана, Ирака и так далее (помимо того, что туда какая-то цивилизация зашла, там до этого существовала и продолжает существовать некая другая цивилизация). Эти формы разного конфликтного существования разных культур, традиций и т.д. присутствуют в нынешней проблематике, и, на мой взгляд, это и есть сверхсовременная тема. Но о ней можно говорить достаточно долго, я бы просто отослал бы к тексту книги «Охота на власть», чтобы потом можно было бы на эту тему каким-нибудь образом подискутировать.

Что касается проблематики этой лекции, она, в основном, сводится к ответам на два вопроса. Первый вопрос: какие нас ждут перспективы построения структуры власти в России, какой она сложится, какое общество мы сможем построить? Второй вопрос: возможность политики в России. Я все время сейчас задаюсь вопросом: вообще возможна ли политика в России, какая она возможна? Я говорю не о том, что сейчас политикой называют: PR, административный ресурс, интриги вокруг занятия какого-либо поста. Я говорю о политике как о деятельности по понятиям. Над этими вопросами я попытаюсь поразмышлять в этой лекции.

Я считаю, что ситуация на Украине четко поставила перед нами вопрос о 2008 годе и последующих годах, а также вопрос о том, что вообще мы строим. Почему? Во-первых, на Украине нам продемонстрировали, что мы зашли на их территорию и что здесь хозяйничаем не мы, а разные другие силы. А я полагаю, что Украина – это наша страна.

Во-вторых, социальная и политическая ситуация власти на Украине очень похожа на нашу, поэтому и интересно. Слава Богу, что все это произошло, так как если бы выиграл Янукович и там все было бы спокойно, то это было бы плохо для нашей рефлексии и анализа того, где мы, кто мы. Хорошо, что так все произошло и можно понимать, что у нас есть проблемы, над которыми стоит глубоко задуматься. А так бы мы по инерции продолжали пребывать в неведении. На мой взгляд, главная проблематика, которая развернулась на Украине и разворачивается в России, связана с тем, что Украина (как и Россия) теряет свой народ и физически (там наблюдается убыль населения), и идеологически.

Главное, конечно, то, что Украина теряет население идеологически в том смысле, что этот народ этой власти не принадлежит, он ей все равно не доверяет, считает, что она лживая, неправильная. Там бытует стереотип, что все правильные образцы находятся где-то не у нас, не в нашей стране. Я там был наблюдателем на выборах и могу сказать, как это интересно происходило. Все опросы показывали, что украинцы спят и видят, что вступят в Европу, и что они теперь будут все из себя европейцы, и что ценности у них будут европейские.

В какой-то мере это происходит и у нас, но в несколько искаженных формах: мы теряем свой народ по-разному, так как он в нашей стране более разнородный (можно даже выделить, какие части населения к какому народу относятся). Однако главная проблема – отсутствие доверия народа к власти, народ имеет не собственную идеологию, а чужую, привнесенную.

В такой ситуации, конечно, сложно выигрывать какие-либо битвы самим, то есть не договорившись с теми, кто на этой территории может привносить определенные образцы, идеологию. Собственно говоря, мы на это сами пошли и теперь нам самим приходится с этим разбираться. Мы на что пошли? Мы приняли демократию, а образцы ее не в России, а там, следовательно, правильная ли демократия в нашей стране или нет, не нам оценивать. Только там (где подлинные образцы демократии) могут оценить, какая у нас демократия: правильная или неправильная.

Мы пошли по пути строительства правового государства, следовательно, образцы права опять-таки не у нас. Соответственно, не нам оценить, как мы поступаем: правильно или неправильно, по закону или не по закону. В такой ситуации нам приходится сегодня находиться. Я считаю, что в такой ситуации построить нормальное общество, правильно выстроить демократию без собственных образцов и без собственных ответов на вопросы «Что такое демократия?», «Что такое правовое общество?» и «Что же, собственно, мы строим?» - невозможно.

Это приводит, на мой взгляд, к потере легитимности (она у них, а не у нас), суверенитета (в том смысле, что не мы теперь влияем на исторический процесс, а другие определяют наше место в мире). Страна без ответов на эти вопросы выпадает из современного тренда истории. Мне кажется, это и есть вопросы власти, на которые должна отвечать власть. В противном случае она не будет властью.

Ведь чем власть отличается от управления? Власть нельзя, невозможно задать внешним образом, она задается сама из себя. Управление задается внешне. А у нас ситуация какая-то странная: можно и извне задать, как должно быть. Следовательно, и власти в России нет. Ведь так?

Это, как мне представляется, первая и базовая проблема, к которой отношение имеют все, в том числе и элиты. Мы провели своеобразную экспедицию по стране: проехали по регионам, поговорили с разными людьми (поездка длилась примерно год). Были совершенно четко выявлены сепаратистские настроения: вы в Москве, мол, зажрались, там все есть, вы не понимаете, как живут в регионах, поэтому давайте-ка вы сами по себе, а мы сами по себе. Если это не сепаратизм, то из этого, по крайней мере, сепаратизм легко раздуть, и спокойно разделить страну на несколько частей. То есть однозначным образом присутствует пораженческое настроение.

У московских элит тоже пораженческое настроение: мол, что с этой властью делать? Сначала она создавала олигархов, теперь их же мочит, все у них отбирает. В этой ситуации ничего особенно создавать не приходится, поэтому лучше на всякий случай детям давать образование там-то, капиталы держать там-то и так далее.

Это есть некий индикатор наличия в России нерешенной проблематики власти. Мы не ответили на главные вопросы нашей власти: как жить нашей стране, какую демократию и какое общество нам строить и чего мы хотим в перспективе? Без этого в принципе невозможен суверенитет страны. В принципе, меня можно прерывать в любой точке и задавать вопросы. Я просто боюсь вас усыпить.

Вопрос из зала: Кремль взял под контроль местные власти. Откуда сепаратизм?

Рифат Шайхутдинов: Дело в том, что региональной власти нет. Что Вы называете региональной властью? Элита считает, что может и должна жить отдельно от Москвы. Это главное. А это и есть основа сепаратизма.

Я думаю, что ответил на ваш вопрос. В принципе, проблема того, что понимает наша власть под властью, таковой не является. Большинство наших философов, социологов, политологов путают государство и власть, то есть они два этих разных понятия склеивают, считая, что власть - это и есть государство. Это подспудно чувствовалось в Вашем вопросе.

Отсюда появляются соответствующие действия укрепления государственной машины: надо губернаторов назначать, ликвидировать всякие выборы и всякое самоуправление, ввести законы самоуправления попозже... Реформа госаппарата и прочие подобные мероприятия связаны с тем, что под властью понимается некая вертикаль - государство.

На самом деле, представление о единстве власти и государства неправда уже давно, наверное, со времен разделения вождя и шамана. Это весьма архаичное представление. Тот же Монтескьё выделял три инстанции власти, а сейчас в мире выделяется семь таких инстанций. Сейчас медицина формируется как инстанция власти. Говорят: «Птичий грипп!» - и ничего не делают. Или появляется ящур – вырезают весь скот. Через два года медики объявили пандемию гриппа и сказали, что 200 рублей стоит российская вакцина и 600 – зарубежная, французская. Я думаю, что если Вам скажут, что движется пандемия гриппа, Вы пойдете и сделаете себе этот укольчик, дабы не заразиться. Поэтому медицина сейчас сформируется как инстанция власти, помимо СМИ и прочих – все знают эти инстанции власти, зачем их перечислять. Сейчас медицина станет такой инстанцией власти и будет напрямую работать с Вашим телом и сознанием, хотя она уже достаточно давно начала с этим экспериментировать: режимы, что нужно принимать (таблеточки, витаминчики) и так далее. Это и есть такая материя власти, которую мало кто сейчас видит и понимает. Насчет этого происходит перекос, когда склеиваются понятия государства и власти, то такая архаика и получается.

Вопрос из зала: Так и техническая инженерия может быть носителем власти, ее источником, - если рассуждать таким образом, выделяя медицину во властную инстанцию. Мы можем так вообще любую сферу во власть записать. Почему не технократия, если у Вас медократия?

Рифат Шайхутдинов: Нет, подождите. Это же уже достаточно давно описали. В сетях скоро возникнет нетократия - после Интернета. И что? И с этой инстанцией надо будет работать. Только не каждый профессиональный союз может быть властью.

Вопрос из зала: Каков критерий того, что какая-то инстанция может быть властью?

Рифат Шайхутдинов: Это хороший вопрос. Критерий простой. Кто определяет порядок жизни, в которой мы живем, то есть кто может на него влиять, тот и есть инстанция власти. Власть же отвечает за порядок, за его организацию.

Это интересная проблема. Есть сама проблема мысли о власти. Если Вы задумаетесь, выяснится интересная штука: мыслить про власть практически невозможно. Попробуйте помыслить про власть. Выяснится, что это невозможно, потому что власть существует до мышления. Есть такой парадокс. Кстати, Кант это уже понимал: он разделял власть, которая до рассудка, и государственную власть, которая после рассудка. Мыслить власть невозможно, потому что Вы сразу оказываетесь в определенных формах порядка. А форма порядка есть то, за что власть отвечает.

Белгородский: Вопрос о разделении власти и элиты. Как они разделяются?

Реплика из зала: Я хочу по поводу Канта не согласиться. Тогда лучше поговорить о Шопенгауэре. По его мнению, воля существует до разумных проявлений. У Канта не совсем так.

Лейбин: Ребята, я не понимаю: Вам не понятна постановка проблемы? Или в чем вопрос?

Реплика из зала: Просто ремарочка.

Рифат Шайхутдинов: Ремарочки – это хорошо. Про власть и элиты. С понятием «элиты» есть большая путаница. У нас под элитой понимают правящий класс, известных людей, журналистов, артистов. Я считаю, что элита – это посредник между властью и народом. Элита есть концентрированный носитель некоторых исторических, вневременных ценностей, которые он на себе несет и может передавать народу. Этот носитель может и от народа что-то впитывать. Элита – это посредник и совершенно необязательно это люди, которые стали великими, известными. Элита всегда формировалась как порода. Что такое элитный чиновник? Это породистый чиновник, он является носителем этой породы и всех ее характеристик. Эта породистость есть не что иное, как качество носителя. Элита не что иное, как носитель определенных качеств.

Белгородский: Хорошо. Тогда между кем и кем этот элитный чиновник стоит? Он лишь носитель, но не посредник.

Рифат Шайхутдинов: Сейчас постараюсь объяснить. Если есть такой носитель определенных ценностей, то есть, грубо говоря, на кого смотреть и видеть, что от кого можно услышать. Есть некий носитель образца, за счет этого он становится некоторым посредником. Власть может начинать к нему апеллировать и о чем-то с ним договариваться. Власть напрямую не может общаться с народом. У власти есть проблема: она общается с ним через присутственные места (паспортный стол, граница, общественные приемные, съезды, конференции) и СМИ, а через все это надо что-то еще и донести. Но выясняется, что те, кто с ними постоянно живут и на себе несут некоторые ценности и их демонстрируют, являясь образцом, есть тот суррогат, через который власть может, ссылаясь на что-то, что-то продвигать.

Белгородский: Но только что было сказано, что при принятой демократии образцы там.

Рифат Шайхутдинов: Так я же об этом специально сказал. Почему у народа нет доверия к власти? Образцы не наши, идеология не наша, и поэтому те носители, которые это делают, пораженчески настроены, потому что они ту идеологию и приветствуют. Зачем доверять власти в такой ситуации? Нет у нас наших, российских элит. Вот что я утверждаю.

Максим Бардин, Центр изучения региональной политики, кандидат политических наук: Скажите, пожалуйста, в предыдущем выступлении Вы дали критерии власти: носитель власти – тот, кто определяет порядок в какой-то определенной области. Слишком широкая бессистемная система. Не могли бы Вы сузить? Если говорить об исполнительной власти – понятно, что она определяет порядок, не могли бы Вы сказать, кто сейчас в исполнительной власти определяет порядок? Не могли бы Вы дифференцировать исполнительную власть? Кто, по Вашему мнению, наиболее сильно и четко влияет на порядок?

Рифат Шайхутдинов: У нас нет разделения. Давайте, чтобы все эти разделения не застилали вам взор. Нет у нас разделения между исполнительной и законодательной властями. Это все ерунда! Честное слово!

Просто посмотрите на это по-другому. Где решаются все вопросы о назначениях, о распределении бюджета и так далее? Все бегут «за зубцы». Там решают вопросы. Отсюда, кстати, элемент недоверия, потому что все знают: надо не с партиями и не с губернаторами, не с исполнительной властью договариваться, а сбегать туда за зубцы, переговорить в Кремле, и все будет решено. При этом получается, что власть исходит оттуда, а народу показывают, что, например, губернатор (партийный лидер, партия) как будто что-то решает. Отсюда возникает недоверие.

Если бы люди из Администрации Президента начали выходить в публичную политику и говорить, тогда бы недоверие сокращалось. Кстати, я считаю, что Сурков делает абсолютно правильно: выходит, начинает что-то говорить. Недоверие складывается тогда, когда все знают, что незачем говорить с марионеткой, ведь можно пойти пообщаться с кукловодом.

Нет у нас разделения исполнительной, законодательной власти. Нам бы сначала сформировать хоть какую-нибудь вторую инстанцию власти. Кстати, тогда и демократия возникнет. Ведь демократия - это же не власть народа, как Вам в учебниках по политологии пишут. Извините, каких наук Вы кандидат?

Бардин: Политических.

Рифат Шайхутдинов: Нет у нас этого разделения на судебную, законодательную, исполнительную власть. Господа, нет! Давайте сначала хотя бы создадим вторую инстанцию власти, тогда появится возможность демократии, тогда появится и возможность политики, потому что вне нескольких инстанций власти и политика невозможна, и демократия невозможна. Мы находимся с Вами в другом веке, в глубокой архаике. Надо это понимать.

Лейбин: Правильно ли я понимаю, что если доводить вышесказанное до предельной жесткости, то получается, что неизвестно, является ли властью единственная существующая инстанция. Есть подозрение, что это лишь управленческое явление, а власть вообще не здесь.

Рифат Шайхутдинов: Если я так скажу, то это будет обвинением наших великих руководителей. Но я так не считаю. Есть, конечно, такие эксперты, которые пишут, что вообще-то и Горбачев, и Ельцин, и Путин были ставленниками и марионетками Запада и что Россия уже давно является марионеточным, африканским государством. Так, например, Александр Александрович Зиновьев считает.

Я так не думаю. Мне кажется, что местами шанс еще есть. А если они марионетки, значит, они уже предатели родины. Здесь такая странная вещь. Значит, они уже давно с ними договорились и тут в какую-то свою игру играют. Шанс остается.

Да, у нас архаичная власть. Администрация Президента, скажем, делает много неправильного, но за суверенитет пытается бороться. Если так не считать, то надо валить из этой страны, вот и все! Тогда здесь делать нечего. Либо есть другой вариант: надо валить их.

Лейбин: Предельно жесткие формулировки нужны для более ясного разговора. Я же тоже не против любимого президента…

Рифат Шайхутдинов: Я не в этом смысле, я просто логически рассуждаю.

Лейбин: Понял, мы, кажется, поняли про вторую инстанцию власти. На этом месте коллеги должны спросить, как создать вторую инстанцию.

Рифат Шайхутдинов: Я хочу дальше на эту тему порассуждать.

Лейбин: А тут есть прямо операционная штука. Если второй инстанции не нужно, то эта первая занимается просто управлением. А если она нужна, то это – все-таки власть.

Рифат Шайхутдинов: Нужно. Зачем нам архаичными быть, нам надо быть современными. Нужно создавать. Что, дальше поедем? Или какие-то вопросы есть?

Лейбин: Я предлагаю ехать дальше, иначе мы вообще не двинемся.

Рифат Шайхутдинов: Не доедем. Это я всех к книжке отослал. А тут просто был один умник, который сказал, что это не Кант, а Шопенгауэр. Я его не понял, поэтому отослал к книжке – читать, учиться.

Алдонясов: Вы сделали попытку дать определение власти.

Лейбин: Не было такой попытки. Что Вы! Не было!

Алдонясов: Власть - это некая система, которая устанавливает порядок. Вы говорили?

Рифат Шайхутдинов: Говорил.

Алдонясов: Вот и все. Вы считаете, что это определение?

Рифат Шайхутдинов: Нет.

Лейбин: Не было речи об определениях. Это Вам показалось, что было, – не было!

Алдонясов: Так дайте определение, иначе это – пустой разговор.

Рифат Шайхутдинов: Не дам Вам определения, не дам.

Алдонясов: В таком случае Вы валяете дурака.

Рифат Шайхутдинов: Нет.

Алдонясов: Тогда это провокация. Вы обсуждаете, но неизвестно что.

Лейбин: Мы сейчас не обсуждаем определения.

Алдонясов: Тогда зачем мы собрались?

Рифат Шайхутдинов: То есть Вы только по определениям беседуете, только тогда, когда есть определение?

Алдонясов: В прошлом году делал доклад Слипченко. И там возник вопрос, что такое терроризм. Я выступал по поводу того, что такое терроризм. Но до сих пор нет определения терроризма нигде.

Лейбин: А от этого террористы пропадают? Мы не это сейчас обсуждаем. Я вынужден лишить Вас слова, потому что мы не это сейчас обсуждаем.

Рифат Шайхутдинов: Определение – это гробик для мысли. Гробик такой, знаете? Мы обсуждаем ситуацию.

Алдонясов: Как, не дав определение, Вы будете обсуждать ситуацию? Вы будете нас вводить в заблуждение.

Рифат Шайхутдинов: Определение нужно только для математики. Но мы же здесь не математикой занимаемся. А есть еще понятия, категории, есть еще много других инструментов мысли. Вот смотрите…

Алдонясов: Вы сказали, что власти нет. Докажите, что ее нет!

Рифат Шайхутдинов: Это не нуждается в доказательстве. Это очевидно. Есть очевидности, которые не нуждаются в доказательствах.

Алдонясов: Власть может быть хорошей или плохой, но она есть. А вы говорите, что нет.

Рифат Шайхутдинов: Здесь мы с Вами принципиально расходимся. Я считаю, что определения – это все Ваши гробики. Вы этими определениям, извините, засрали всю мысль. Нет мышления с этими определениям. Что толку, что я дам определение? Есть вещи, которым дать определение нельзя. Есть мирообразующие понятия, которые вообще не нуждаются в определении. Любовь определите, пожалуйста.

Алдонясов: Я могу.

Рифат Шайхутдинов: Что же сделать, если в этом пункте мы с Вами принципиально расходимся. Если эта проблематика, о которой мы говорим, более или менее всем ясна, кроме коллеги с гробиками, двинусь дальше. На мой взгляд, нужна идеологическая работа с населением, дабы не проиграть этот народ, потому что наша зависимость от Запада достигла предельной точки. Мы зависим от курса валюты, цены на нефть, импорта.

Я сейчас с удивлением посмотрел статистику по импорту, например, лекарственных препаратов – мы практически полностью сели на импортную иглу. По многим параметрам мы сильно зависимы от импорта (продукты и т.п.). Есть как минимум пять иголок, на которых мы сидим, но это многовато для страны, пытающейся сохранить суверенитет.

Даю определение суверенитета – это возможность страны участвовать в определении некоторого исторического процесса, самостоятельно быть субъектом истории. Чтобы быть субъектом истории, нужно эту зависимость либо снизить, либо хотя бы иметь свой народ, чтобы здесь хоть что-то свое создавать. Поэтому надо избавляться от импортной, курсовой зависимости, зависимости от цен на нефть, образцов демократичности и так далее.

Этим зависимостям надо противостоять. Для того чтобы им противостоять, нужна некоторая работа с населением и формирование своего народа. Чтобы сформировать свой народ, нужна, конечно, идеологическая работа. Возникает здесь следующий парадокс. Народ не верит власти, доверие во всяком случае снижается. Какая-то часть народа, которая живет на дотациях, пытается с нее больше и больше получать…

Вообще наше население неоднородно. Я бы выделил как минимум четыре категории: самозанятое население, которое уже не платит никаких налогов и уже особо ничего не берет (мешочники, таксисты, это достаточно большая, как утверждает статистика, доля населения); самодеятельное, которое занимается бизнесом, предпринимательством и платит какие-то налоги; население, которое полностью сидит на дотациях государства (это достаточно большой сектор, эта те люди, с которыми надо работать, так как они еще единственные, кто наблюдает за происходящим в стране, две же предыдущие категории давно махнули на это рукой); население, вызванное к жизни внутренней миграцией (эта часть тоже достаточно большая, хотя из перечисленных она, конечно, самая маленькая, эти люди имеют по несколько гражданств, имеют возможность заниматься бизнесом где угодно).

Поэтому, чтобы не потерять этот народ, нужно вести какую-то работу. В условиях, когда народ не доверяет власти, непонятно, как вести эту работу. То есть давать народу какие-нибудь преференции, какие-то подачки – это тот фактор, который вызывает иждивенчество и уменьшает активность, мобильность населения, лишает возможности самим зарабатывать и вообще до добра не доводит. Для того чтобы вести с населением работу в части указания перспектив (куда и зачем мы идем), нужно иметь таких людей, которые это понимают и умеют это сделать. Я считаю, что первый и главный момент – это наладить коммуникацию с населением и попытаться все-таки совершить первый шаг к повышению доверия, то есть, грубо говоря, ответить на вопрос: что же мы делаем в этой стране и куда же мы движемся?

Я бы здесь выделил как минимум три направления, которые могли бы, на мой взгляд, сблизить власть с народом и дать почву для обсуждения перспектив. Первое направление. Необходимо объявить кампанию по травле мелкого чиновничества, с ним нужно что-то делать. Это такой класс, который стоит между государственной властью и народом и, на самом деле, мешает и тем, и другим: верхушке государственной власти, которая не может реализовать какие-либо реформы через этот класс, и народу, с которого оно получает мзду, и доит, и мучит, и так далее.

Посмотрите на эти очереди в паспортный стол, для получения регистрации, для прохода техосмотра автомобиля и так далее. Этот класс иждивенческого чиновничества огромен. Вместо того чтобы мучить и истреблять наш бизнес, который только зарождается, надо бороться именно с этим классом. В этом смысле всегда кажется странным, что сажают бизнесменов, но не сажают чиновников, давших им преступить закон.

Сажают Ходорковского (нет, я не против, пусть сажают, может быть, надо и побольше посадить – не вопрос), но тогда будьте честны перед собой – сажайте тех чиновников, которые это позволяли, подписывали все эти бумаги. Поэтому этот шаг очень важен и нужен. Это касается и милиционеров, которые проверяют на каждом углу, и гаишников и так далее. Этих мелких чиновников огромное количество. Я думаю, понятно, о чем я говорю. Этот первый шаг сближения власти с народом, как мне кажется, произойти может.

Второй шаг, также важный для сближения с народом, – решение вопроса о приватизации. На мой взгляд, неправильно говорить, что не надо пересматривать итоги приватизации. Как бы это ни было горько (я тоже участвовал в приватизации, у меня есть какие-то активы, есть бизнес, и немаленький; правда, весь мой бизнес не из приватизации получился, может, поэтому я так и говорю), были большие перекосы, и их надо признать, и надо разобраться, что должно быть государевым, а что должно быть в бизнесе. Если мы энергетическая страна - у нас есть нефть, газ, атомная энергетика, - надо определиться, что должно быть национализировано (выкуплено, даже не экспроприировано) и все-таки пущено в какую-то разумную часть экономики. Перекос приватизации, мне кажется, надо ликвидировать.

Третий шаг, который нужно совершить, чтобы сблизить народ с нашей властью, состоит в том, чтобы реализовать хотя бы один крупный проект.

От власти президента ожидалось очень много. Также многое и позволялось. Хотите произвести реформу госаппарата – пожалуйста. Хотите отменить выборы губернаторов – пожалуйста. Хотите сделать так, чтобы были только выборы по партийным спискам (при отмене одномандатных), - пожалуйста.

Все считали, что формируется некоторая управляемость, которая позволит что-то сделать. И Стабилизационный фонд формируется для того, чтобы что-то сделать. Дальше возникает такой вопрос: раз так, тогда почему никаких реальных изменений не происходит. Сделайте хоть что-нибудь! Вы все сформировали, рычаги управления у вас, Стабфонд большой – сделайте что-то!

Как раз третий шаг состоит в том, чтобы наконец объявить какой-нибудь крупный проект и начать в него вкладывать и интеллектуальные, и финансовые ресурсы.

Без этих трех составляющих, я считаю, невозможно никакими другими методами начать нормальную работу со своим народом. Я уж не говорю о сближении народа и власти. Без этого не остановить войны власти с собственным народом. В принципе, сейчас приостановили, но вслед за олигархами можно дойти до среднего и мелкого бизнеса. Уже же ходят шутки, что прокурор – это начинающий бизнесмен без начального капитала.

Это неспроста такие шутки ходят, потому что все после дела Ходорковского почувствовали дух экспроприации и начали как бы все изымать. Этого не остановить. Нужно сделать три названные мною вещи: разобраться со сформировавшимся паразитирующим классом мелкого чиновничества, определиться с приватизацией и запустить крупный проект. Без этих действий нельзя сблизить народ и власть и возродить доверие первого к последнему (и обратно тоже), а, соответственно, организовать какую-либо платформу для формирования идеологии. Без этих условий идеология превращается в пиар, обман населения. На выборах в который раз много чего обещается и ничего не исполняется. Время пиара и обмана населения закончилось. Нужны наконец реальные действия. Здесь можно поставить небольшую точку, чтобы двинуться дальше.

Лейбин: Задам короткий вопрос. А откуда известно, что названные Вами темы начала коммуникации и есть начало диалога власти и народа? Что это за темы?

Рифат Шайхутдинов: Может быть, непонимание возникло оттого, что я сразу перешел к конкретным мерам прежде, чем объяснить, какие есть варианты создания второй инстанции власти. Мы проскочили две вещи. Мне казалось, что в я полемике это высказал. Давайте повторюсь. Я считаю, что демократия не сводится к власти народа и предполагает формирование второй, третьей и прочих инстанций власти.

Какие в России могут быть другие инстанции власти? Вторая инстанция власти, на мой взгляд, - это политическая инстанция: партийная система может противостоять тому государственному капитализму, который сейчас формируется. Чтобы сформировалась эта партийная инстанция власти, она должна начать какой-либо процесс, на котором должна начать формироваться. Я считаю, что три процесса, о которых я сказал, есть те процессы, на которых она может формироваться. Готов давать им обоснования. Они являются сегодня ключевыми в той структуре, которая формируется. Смотрите, что мы приобрели. В этом смысле Ельцин, получивший марксистское образование, формировал в качестве опоры нового устройства общества бизнесменов и олигархов. Он думал, что формирует некий класс, на который может опираться новая власть.

Лейбин: То есть вторую инстанции вообще-то уже делали – власть денег.

Рифат Шайхутдинов: Власть денег. Он пытался это сформировать. При этом он понимал, что бизнес можно сделать как мелким, так и крупным. Кстати, шло где-то обсуждение по вопросу, крупный или мелкий капитал формировался в России. Выбор был в пользу крупного, потому что крупным выгодно не разваливать страну на части, они заинтересованы в целостности страны.

Ольга Лобач: И его легче сформировать.

Рифат Шайхутдинов: И его легче сформировать. Пришла новая команда и начала свои действия с разрушения этого класса, делая ставку на чиновничество. Она начала формировать ЭТОТ класс. На мой взгляд, процесс формирования класса государственных чиновников практически завершился, и этот прослойка почти окончательно сложилась, устоялась и так далее.

Но она же разрушительна для дальнейшего развития, потому что она пытается все привести в состояние стабилизации и не дать возможность делать что-либо дальше (мол, и так все нормально, стабильно, хорошо). Поэтому это такая основа начала конца. Теперь возникает вопрос: можно ли на этот класс опираться, можно ли на этой базе что-то строить и может ли страна развиваться таким образом.

Я бы сказал такую крамольную вещь, что они, по Веберу, идеальная бюрократия: что прикажут, то и будет делать. Чиновники находятся вне неких целей и задач – это чисто паразитирующий класс. Они ничего не производят, не создают. Они занимаются чистым кормлением, как это всегда было на Руси. Поэтому вторая инстанция власти должна опираться на нечто другое, на классе чиновничества она не может возникнуть.

Почему, на мой взгляд, «Единая Россия» - колосс на глиняных ногах? Потому, что она, собственно, на этот класс опирается. Но на него невозможно опереться, так как он неактивный: ему дают приказы, он их исполняет. Это и есть основание.

Лейбин: Про различие власти и управления я понял. Перо множественность инстанций тоже ясно. Я не понял, откуда в этом дискурсе партии. Это импортируемое явление?

Рифат Шайхутдинов: Я немного забежал вперед, но я до этого дойду. Но, надеюсь, Вы заметили, что у нас нет логического дискурса, выходящего из первого тезиса во второй и так далее. Поэтому у нас не дискурс.

Лейбин: Это да. Но тем не менее. Это только слово. Ведь непонятно, что такое партия. Хотелось бы знать ответ на вопрос.

Рифат Шайхутдинов: Давайте пока о партиях не говорить.

Я сделал предположение, что одной из новых инстанций власти могут быть партии или партия. Я взял аналогию: национал-фашистская партия в Германии была той инстанцией, она боролась с разгулом чиновничества. Я лишь предположил, что у нас чиновничеству может противостоять что-то такое (партия, партийная система). Давайте это утверждение будем принимать как гипотезу, а потом уже, когда подойдем вплотную к этой теме, я начну приводить доказательства.

Я сказал только следующее: мы сейчас находимся в ситуации, при которой чиновничество почти окончательно сформировалось как класс, при которой почти завершился процесс складывания государственного капитализма – отберут все, что должны отобрать, практически уничтожат бизнес-составляющую. И наступит стабилизец. А я говорю, что с этим делать, – создавать вторую инстанцию власти.

Лейбин: Мне по содержанию не очень понятно следующее. Как сочетаются понятия «партия» и «класс», и что они означают? Эти понятия, вроде, из разных книжек.

Рифат Шайхутдинов: Партия и классы из одной книжки.

Лейбин: Из той.

Рифат Шайхутдинов: Из той – это из какой? Из «Краткого курса».

Вопрос из зала: Может быть, я немного забегаю вперед. Вы сказали о трех шагах сближения власти с народом. Вы знаете, что нужно проводить это сближение. А есть ли у Вас механизм этого сближения?

Рифат Шайхутдинов: Это вопрос как раз следующей части.

Загидулин: А зачем власти вообще на кого-то опираться (на классы, партии - неважно)?

Рифат Шайхутдинов: Не знаю.

Я бы так сказал. Власть в опоре, конечно, не нуждается, но нуждается в силе, за счет которой она может формировать определенный порядок (удерживать или разрушать). Когда использую слово «опираться», я имею в виду главную движущуюся силу этого класса, о котором идет речь.

Я понимаю, о чем Вы говорите. Да, потом возникает всякий бред (логический) вроде базиса и надстройки. Я этого не говорил и не собираюсь говорить. Власть… В английском языке (если говорить об этимологии значения) власть – это сила, мощь и так далее (power, authority). Нужна некоторая сила, которая является, собственно, движущей силой этой власти. У каждой власти должна быть такая сила: у кого-то боевые подразделения и армия, у кого-то какой-то класс.

Загидулин: Прошу прощения. У меня сложилось впечатление, когда Вы об этом говорите, это, скорее, похоже, что Вы исходите из некоего ценностного определения власти: на кого-то надо опираться, отсюда следует вывод, что нужно какую-то коммуникацию с народом налаживать. Но ощущение у меня такое, что все это имеет отношение не к власти, а к Вашим личным ценностям. Медицинской власти не на что опираться, кроме как выстроенной картинки о смертоносном гриппе.

Рифат Шайхутдинов: Сила, конечно, должна быть. Не знаю, несмотря на то, что у Вас сложилось такое впечатление, у меня нет такого. Я считаю, что власть не должна на кого-то опираться, она, чтобы быть, должна иметь силу, которую надо черпать где-то. Та власть, которая есть сейчас у нас, силу практически утеряла. Смотрите, у нее нет практически ничего, для того чтобы себя реализовывать и формировать новый порядок. Все завязано на импорте, частично на курсе валют, на цене на нефть. Образцы (демократии и т.п.) там. Нас постепенно лишают этой властной силы. Остался наш народ, который должен за что-то бороться. А выясняется, что ему уже не за что бороться.

За что, за что ему бороться?! Власть теряет силу потому, что народ не понимает, за что он должен бороться и почему эту власть защищать. А не сдаться ли, например, японцам: приезжаем на Сахалин, а нам говорят, мол, да зачем вам эта власть, да ну ее, давайте сдадимся японцам, и все. Следовательно, у нашей власти и этот источник силы иссякает.

Ольга Лобач: Все равно не поняла. Из первого описания следовало: власть создает фактически свои инструменты (олигархическую группу или чиновничий класс). Но эти инструменты искусственно созданы, они не являются источником силы, они лишь увеличивают силу, которая уже была у власти. Теперь, если создавать нечто новое, как мы будем создавать другие точки? Из какой позиции ее создавать? Так же инструментально, как до этого? Или надо вводить другие, понятийные вещи? Ведь получается, что нет никакого основания для возникновения другой силы. Сила есть или нет?

Рифат Шайхутдинов: Власть не инструмент.

Ольга Лобач: Власть не инструмент, а группы, которые были перечислены (олигархические группы, мелкое чиновничество), - инструменты власти, они созданы ей. Они не являются равнозначными точками, и новую точку необходимо создавать из власти. Иначе из чего ее можно создать?

Рифат Шайхутдинов: Конечно! Это, собственно, и есть корневой вопрос. Не ответив на это, мы не можем ответить на вопрос: а какая новая инстанция власти может сформироваться? Государственная власть же не будет для других формировать источники власти, она делает это исключительно для себя. В этом смысле олигархи упустили свой шанс: они могли стать инстанцией власти. Им надо было не пытаться захватить государственную власть, а самим стать источником власти, то есть ответить на вопрос, за счет чего прирастает богатство в этой стране и за счет чего мы можем его защищать. Тогда бы они стали самостоятельной инстанцией власти, которая бы вступала уже в договорные отношения с государственной властью. Они упустили свое время. Возникает вопрос: какие силы все-таки могут дойти до того, чтобы оформиться в некоторую инстанцию власти.

Ольга Лобач: Нет, тогда надо сделать шаг в сторону и сказать, что власть на олигархическом бунте уже научилась уничтожать всевозможные точки выращивания реальных оппонентов. Затем она сделала следующий шаг, создав класс мелкого чиновничества, полностью подконтрольного. Невозможно представить даже в перспективе, что может стать такой точкой сопротивления. Тогда возникает следующий вопрос: власть, реально существующая в России, - возвращаемся к теме лекции – позволяет сейчас иметь хотя бы одну точку выращивания самостоятельной ее конкуренции? В противном случае надо говорить о том, как бороться с этой властью. Власть не дают, ее берут: либо ты сотрудничаешь, либо ты борешься.

Рифат Шайхутдинов: Конечно, они не дадут сформировать никакой новой инстанции власти.

Ольга Лобач: А в структурном отношении есть такие места?

Рифат Шайхутдинов: Это мы дальше будем обсуждать. Интересный парадокс: власть понимает (я говорил со многими людьми из Администрации), что нужны другие инстанции власти. Например, нужно, чтобы СМИ были не такие ручные, как сейчас, а нормальные, сформированные в отдельную инстанцию, чтобы они не были прозападными, не врали нашему населению. Или нужно, чтобы бизнес был самостоятельной инстанцией власти. Они-то все это понимают, но понимают также, что и никому не дадут ничего подобного сформировать. Вот такая парадоксальная ситуация!

Ольга Лобач: Шизофренией называется.

Рифат Шайхутдинов: Чтобы победить архаичность власти, нужно сформировать новые инстанции власти, но сама конструкция общества такова, что губит их в зародыше.

Ольга Лобач: Тогда нужно зафиксировать, что власть у нас находится в стадии широкой шизофрении, она всегда производит фиктивно-демонстративный продукт. К ней можно относиться только как к той, которая неспособна совершать осознанные действия по развитию. Это факт. Если мы стоим на этой точке зрения, то мы должны понять, что все, к чему она имеет отношение, не может становиться такими точками выращивания.

Рифат Шайхутдинов: Но это Вы, Оля, стоите на такой точке зрения.

Ольга Лобач: Я спрашиваю, так ли это. Согласны Вы с этим?

Рифат Шайхутдинов: Нет, я с этим не согласен. Что нам дает термин «шизофрения»? Вы имеете в виду, что они не разумны? Они будут вынуждены быть контактными. Сейчас им придется столкнуться с этим всем: народ уже не обманешь. Существует реальная угроза, что у нас повторятся события, которые были, например, в Грузии или Киргизии. И эти события будут развиваться по еще худшему сценарию. Поэтому они вынуждены что-то делать – они не хотят! Все же хорошо: стабилизация, нефть прет – ничего не нужно. Но в действительности страх. Поэтому страх дает возможность какой-то шаг в развитии сделать.

Лейбин: Кажется, что это не совсем шизофрения, потому что власть – это не отдельные персоны.

Рифат Шайхутдинов: Власть не сводится к одной персоне. Не надо путать! Владимир Владимирович Путин – это собирательный образ. За ним стоит реальный коллектив, организованная группа. Не берусь говорить, что она преступная.

Ольга Лобач: Если они хотят что-то делать, это одно, если вынуждены – другое. В том случае, когда они будут вынуждены, их задавят и заставят встать на сторону того острия, которое их вынудит. А если они хотят, то это шизофрения. Значит, все-таки не хотят, а тут вынуждены.

Рифат Шайхутдинов: Не понял, но ладно. Дальше поедем?

Если бы здесь были историки, они бы мне крикнули: «Власть формируется исторически, инстанция власти не создается искусственно, она сама должна вызреть, власть не дают, ее берут». Все это понятно. Но возникает вопрос: как и где она может формироваться? Про это есть достаточно длинное рассуждение в книжке.

Итак, дальше. Мы подошли к ключевому вопросу. Что же можно сделать в этой ситуации? И какая вторая инстанция и на чем может сформироваться? У меня есть странный тезис, который я даже обосновать пока не смогу. Исторически так складывается, что в качестве второй инстанции можно сформировать некую партийную конструкцию, сделав партию самостоятельной силой, а не ручной.

Я сейчас не говорю про многопартийную систему. Нам бы создать одну настоящую партию, а не структуру по принятию законов и не структуру по принятию бюджета. Это сейчас сложилось. Партия – это некая единица, в которой может концентрироваться некоторая идеологическая и политическая доктрина и которая может проводить идеологическую работу с населением.

Во-первых, как-то исторически сложилось, что все-таки при социализме была партия, и она действительно была передовым отрядом того народа, который был на этой территории. Сейчас речь не идет о том, хорошо ли это, плохо ли. Я вообще считаю, что это было очень хорошо и что социализм – это более высокоразвитая форма, чем капитализм, но Бог с ним. Во-вторых, в истории были случаи, когда партии являлись тем, что противостоит государству, его аппарату и бюрократии. Это национал-социалистическая партия в Германии.

Третье: сейчас ситуация складывается так, что все озабочены тем, чтобы у нас все-таки была партийная жизнь. Это соответствует духу момента. Можно попытаться принять участие в этом партийном строительстве и, может, действительно сложить такую структуру.

Четвертое: эта власть не дает заниматься чем-то другим, кроме партийного строительства и модернизации единственной существующей у нас партии. Я считаю, что у нас только одна сформированная партия. В связи с этим я бы говорил, что можно сформировать некоторую инстанцию власти как партийную.

Для этого надо много сделать. Как минимум, нужно запустить эти кампании, которые бы начали и показали бы реальную работу с населением. Далее: нужно придать человеку партии такой же статус, что имеют чиновники (или пусть он сам достигнет его), потому что у нас сейчас получается странная ситуация: функционер партии не то же самое, что чиновник, – это считается неправильным. Там достаточно большая и нужная работа.

Можно говорить о том, как формировать эту партию и что может являться ее основой, но это отдельный разговор. Таким образом, я считаю, что единственная возможность сформировать вторую инстанцию власти – это сформировать некую партийную инстанцию. Других вариантов я не вижу. Бизнес уже потерял такую возможность, профсоюзы у нас никакие, СМИ пока не могут, правосудие у нас басманное, как теперь называют.

Лейбин: Но и партия такая же.

Рифат Шайхутдинов: И партия такая же. Но партией пока разрешают заниматься.

Лейбин: Что значит разрешают заниматься? Ведь они же не смогут создать новый фокус! Или смогут?

В той власти, которая есть, конфликт внутренний. Они понимают, что для их собственного воспроизводства необходимо сохранение существующей ситуации. Если, например, подобной инстанцией власти будут СМИ, то потом, когда придут «оранжевые» революционеры, им не придется покупать СМИ, достаточно убедить, и средства массовой информации будут за них. А если купить их, то все равно проиграешь «оранжевую» революцию.

Рифат Шайхутдинов: Вопрос. В чем заключается Ваш вопрос?

Лейбин: Непонятно, как они смогут из себя выделить нечто. Ведь это тезис - на прошлом этапе: сами они ничего не могут, нужен конфликт, чтобы выделить такую точку.

Рифат Шайхутдинов: Подождите. Конечно, конфликт есть. Возьмите 2007 – 2008 годы. Конфликт простой: либо свергают эту власть, либо есть те, кто защищает ее и знает, за что. Это может делать только партия и общественное движение.

Лейбин: Не понимаю, потому что слово «партия» осталось на полях, так как если исходить из понятия, партия – это часть чего-то. Тогда внутри самого общества надо создавать конфликты.

Рифат Шайхутдинов: Вы имеете в виду логическое понятие (part – party).

Лейбин: А если брать фашистский прототип, то это, извините, специальным образом сконструированная армия по захвату власти, единственной инстанции власти.

Рифат Шайхутдинов: Подождите. Давайте такую разыграем модель. Я же говорю о возможности. Давайте ее обсудим.

Лейбин: А я без прототипов не понял, о чем мы вообще говорим.

Рифат Шайхутдинов: О возможности. Есть ли возможность сформировать инстанцию власти. Я считаю, что есть. За счет чего? За счет многих факторов. Во-первых, были исторические прецеденты. Во-вторых, есть вопрос, куда уходить нашему молодому и активному президенту, если он уходит. В-третьих, есть возможность «оранжевых» бунтов, и нужно, чтобы кто-то защищал эту власть, это государство. Поэтому существует возможность в этой ситуации сложить партию – самостоятельную инстанцию власти.

Лейбин: Что же это такое? Непонятно, о чем мы говорим.

Рифат Шайхутдинов: А мы говорим, что есть возможность, чтобы парламент стал самостоятельной инстанцией, соответственно, можно было делать так, чтобы губернаторы стали партийными, чтобы председатель правительства стал назначаться партией парламентского большинства...

Ольга Лобач: Продолжение эмоциональных вопросов ведущего. Конфликт пока не очевиден.

Рифат Шайхутдинов: Я ж понимаю, почему Виталий эмоционален. Он не хочет в партию идти, не хочет. Он диссидент. А тут-то придется идти вступать в партию, билет партийный получать.

Лейбин: Нет, не поэтому. В партию никакую я, конечно, не пойду. Но вопрос мой возник не поэтому.

Рифат Шайхутдинов: А я Вам скажу, что если Вы не вступите в партию, Вы не сможете участвовать в политической жизни страны.

Лейбин: В Вашей же статье была критика «Наших», которые строятся совершенно по тому же образцу. А критика состояла в том, что такая фигня может на какое-то время сработать, но их купят на следующем этапе.

Рифат Шайхутдинов: Самому не хочется. Я, кстати, не в «Единой России».

Переубедите меня.

Реплика из зала: А что переубеждать-то? Было сказано фактически следующее: из оставленных властью возможностей есть некие возможности двигаться. То есть власть оставила такую своеобразную песочницу, и единственное, что остается в ней делать, - это строить партийные куличики. Поэтому давайте туда пойдем, потому что больше ничего не осталось.

А в принципе, исходя из наших желаний, мы все будем рассматривать как конфликт, например, не «Проект – 2008», а конфликт. Это добавит хоть какую-нибудь осмысленность нашего существования. С другой стороны, пять шагов назад было сказано, что власть как таковая контролирует всю ситуацию. Значит, парламент – это не меняющий ничего галочкоставитель в бюджете. Все решается за зубцами. Тогда выборы президента становятся одним из этапов функционирования кремлевской администрации.

Рифат Шайхутдинов: Обратите внимание, что и украинцы так же думали: все под контролем, все отлично – стабилизация. Скоро так в Казахстане будет - 4 декабря.

Вопрос из зала: Я хочу все-таки вернуться. Давайте посмотрим, что за партия и чем она будет принципиально отличаться от того, что уже построено и возможно построить.

Рифат Шайхутдинов: Не знаю. Я говорю об одном – о возможности. Тезис же простой и противный мне самому. Не понимаю, что может наш народ. Нужно что-то имплантировать в это общество, что вызвать некоторую народную активность, чтобы народ начал что-то делать. Ему, на самом деле, глубоко наплевать, что там происходит, до поры до времени. Я утверждаю, что только через партийное строительство можно создать вторую инстанцию власти, к сожалению.

Лейбин: Ну и что, что пока позволено партиями заниматься. Это все равно, что искать вещь под фонарем, а не там, где потерял. Может быть, нужно искать зародыш второй инстанции власти там, где он может быть, а не там, где позволено.

Рифат Шайхутдинов: Так я и считаю, что там возможно.

Лейбин: По содержанию возможно?

Рифат Шайхутдинов: Подождите. Аналог же был.

Лейбин: Я прототип не понял, прототип не годится.

Рифат Шайхутдинов: Почему?

Лейбин: Потому что придут те же «оранжевые» революционеры, перекупят их и захватят власть.

Рифат Шайхутдинов: Подождите. Если Горбачев продал это все, это же не значит, что все остальные будут предателями.

Олег Кунга: Вопрос о второй инстанции власти и партии, которая этой инстанцией должна стать. Кто захочет строить такую партию? Кто захочет в ней жить и действовать? Первая инстанция власти, той, которая за зубцами, опирается на класс чиновников (до этого на олигархов). Вы это все говорите, а у меня остается вопрос: где истоки этой власти? Должно быть нечто живое и имманентно присущее человеку или социальной группе, что выплескивается в какую-то активность, – то, на основе чего потом будут строиться организация, собираться люди. Мне кажется, что если говорить об истоках власти, то необходимо ответить на два вопроса. Во-первых, власть по отношению к кому? В чем она проявляется реально? Во-вторых, за счет чего эта власть существует? Хотелось бы услышать комментарии по этому поводу.

Лейбин: Присоединяюсь. Когда, например, мы говорили о неудавшейся инстанции власти (бизнесе), мы не обсуждали понятие власти, но все равно интуитивно понимали, в чем основание этой власти, в чем ее материал. А здесь мы пытаемся пройти через название «партия». Тогда же было не только название, но и содержание – крупные деньги. А здесь каково содержание?

Рифат Шайхутдинов: Идеология.

Лейбин: Так и там идеология. Идеология везде.

Рифат Шайхутдинов: Что Вы? Какая идеология в бизнесе? Давайте разделим разные вещи. Я никого не пытаюсь переубедить. Я высказываю свою точку зрения и заявляю свой взгляд на ситуацию, которая сейчас сложилась.

Во-первых, на мой взгляд, вторая инстанция власти необходима. Понятно, что всем противно заниматься партийной деятельностью, проявлять политическую активность. Я, однако, утверждаю, что другая политическая активность невозможна. Раньше такую активность предоставлял бизнес. Люди занимались бизнесом, накапливали какой-то капитал, становясь, таким образом, самостоятельными субъектами. А сейчас и там нет такой возможности.

Кунга: Короткий вопрос. Вы сказали, что партии необходимы? Кому они необходимы?

Рифат Шайхутдинов: Стране нашей!

Кунга: Это то же самое, что общегосударственная, общенародная собственность.

Рифат Шайхутдинов: Стране нашей! В чем вопрос?

Голос из зала: Какой части страны?

Рифат Шайхутдинов: Всей нашей стране для сохранения ее суверенности и для того, чтобы наша власть была современной.

Лейбин: Так о чем Вы говорите, ребята? Я не понимаю, что это такое. Я бы мог пойти и в партию, если бы знал, что это. Вы меня посылаете на какие-то непонятные буквы. Что это такое?!

Илья Кудрец: Вы понимаете под этой партией конкретный проект? Как она будет работать? Почему в нее пойдут люди?

Рифат Шайхутдинов: Я Вас не призываю вступать в ЛДПР, «Родину» или «Единую Россию». Я говорю сейчас о другом.

Кудрец: Я просто хочу понять. Вы говорите, что это реальный проект. Реальный проект должен опираться на конкретные вещи.

Рифат Шайхутдинов: Я ничего не говорил о реальном проекте. Никуда Вас не призываю. Упаси боже! Я это делаю в других сообществах.

Лейбин: Если останется время, я для игры могу попытаться на Ваших основаниях доказать, почему партии не нужны.

Рифат Шайхутдинов: Отлично! Сейчас докажете, подождите. Это же вопрос политической позиции, а не доказательства.

Лейбин: Я имел в виду, что попытаюсь доказать, приняв позицию создателя второй инстанции власти.

Рифат Шайхутдинов: Я не создаю вторую инстанции власти. Я же не Господь Бог. Слушайте, я понимаю, что Александр Александрович Зиновьев, который здесь до меня выступал, считает себя Господом Богом.

Лейбин: Он тоже ничего не создавал.

Рифат Шайхутдинов: Это его позиция, у меня такой позиции нет. Я утверждаю простую вещь: для того, чтобы в этой стране власть сформировалась как демократическая или как современная, нужна вторая инстанция, как минимум. Тогда будут возможны и политическая жизнь, и все другие формы осовременивания власти.

Потом, может быть, возникнут третья, четвертая и так далее инстанции власти. Также я утверждаю, что возможность формирования такой инстанции власти сегодня лежит в партийном строительстве.

Почему? Потому что есть проблема с нашим народом (смотри тезис первый): мы теряем народ. Единственная структура, которая работает или может работать с народом (идеологически и политически), - это партии. Вот и все. Сегодня же партии являются структурами попадания в Государственную Думу, а вот инстанциями власти они не стали. Они, как попки, принимают законы, электорально куда-то попадают, на жизнь в стране особо не влияют.

Вопрос из зала: Скажите, по Вашим прогнозам окажутся ли через три года региональные пассионарии (политически активные граждане) в партиях, в областных администрациях, в Москве или в бизнесе?

Лейбин: В партию пойдут!

Вопрос из зала: Какую?

Лейбин: В фашистскую, фашистского типа партию, которая потом должна будет захватить власть.

Рифат Шайхутдинов: Нет, такого я не утверждал. Значит, Вы сейчас говорите про социальную динамику: кто куда движется...

Вопрос из зала: Нет. Политически активные граждане не уходят в никуда, они все время где-то оказываются.

Рифат Шайхутдинов: Если будет чистая инерция (то есть ничего не будет меняться), люди будут вступать в партию, чтобы получить чиновничью должность. И ничего большего происходить не будет. Сейчас так и происходит: всех туда канализируют. Раньше все стремились в бизнесмены, сейчас – в чиновники.

Вопрос из зала: В Москву не поедут? Они из регионов, конечно, будут стремиться в Москву, но они и там будут получать какие-то чиновничьи посты и потом стремиться переехать в Москву.

Рифат Шайхутдинов: Так сложилась социальная динамика, потому что основной пласт - чиновничество. Возьмите, грубо говоря, в некоторый период 90-х годов даже детей: большинство, как показывали опросы, хотело стать бандитами и проститутками. Потом…

Марат Аташев: Мне кажется, что никто не оспорил сам тезис, что для существования демократии необходимо как минимум две инстанции власти. Интересно, что с этим никто не спорил. Это нужно доказывать. Интересно также, что не прозвучало никакого ответа на тезис, что у нас нет никаких альтернатив, кроме партийного строительства. Не абсолютно ясно, как президент связан с самостоятельной партией, у меня были какие-то лишь интуитивные ощущения. К вопросу о том, на кого надо опираться, замечу, что чиновничество везде, в большинстве стран рыхлое.

Рифат Шайхутдинов: Но не везде оно паразитирующее, как у нас. А там оно выполняет сервисные функции.

Марат Аташев: Наше чиновничество тоже отвечает за сервис, а весь вопрос в его уровне и качестве.

Рифат Шайхутдинов: Да ладно! Какой же это сервис!

Марат Аташев: Не буду спорить. У меня вопрос к дальнейшему движению. В чем будет новизна партии?

Сергей Котельников: Это не вопрос, это замечание. Интуитивно чувствую, что вопросы исходят из непременного угадывания и размывания, основанного на прототипах, связано с термином «власть». Забывается тезис докладчика, что речь идет о партии нового типа, выражаясь языком Ленина.

Прототипы здесь совершенно ни к чему привлекать. Природа власти изменилась, и другой характер приобрела проблема партии. Лично моя гипотеза состоит в том, что раньше партии должны были быть при интересах - это основная западная заморочка. А когда Ленин говорил, что нужна партия нового типа, он, наверное, исходил из чего-то другого. Потом это как-то сломалось. Теперь совершенно другая ситуация с властью. Воображать через прототипы невозможно. Речь же идет об условиях формирования.

Рифат Шайхутдинов: Я считаю, что пока у нас вообще нет партии.

Котельников: Речь идет об условиях, которые необходимо реализовать. А дальше без всякой объективации вводится имя, может, не то имя. Но кое-какие из этих прототипов, отвечавших одному из каких-либо условий (например, фашистская партия), не отвечают другим условиям (характеристикам). К примеру, партия должна инициировать какое-либо дело, если я правильно понимаю. Тогда боролись с чиновниками, но дела не инициировали. Было еще третье условие. Когда все три условия сойдутся и возникнет, таким образом, объективация, тогда есть смысл идти от прототипов, в противном случае это бессмысленно.

Лейбин: Я так и понял. Потому и хочу в этом направлении копать. Чувствую, что если мы так долго об этом говорим, то, значит, там многоценная жемчужина. Но не я же пошел через прототипы, а Рифат Габдулхакович.

Котельников: Речь шла о прототипах, относящихся к одному из трех условий, а не об объектных прототипах. Нельзя понимать прототипы как то, на чем будет строиться конструкция партии.

Рифат Шайхутдинов: Здесь я согласен с Сергеем Ивановичем, что так и было.

Лейбин: Это некоторый объект икс, который мы условно называем партией и который отвечает проектным условиям.

Рифат Шайхутдинов: Пример показывает одно из решений. А способов решения проблемы может быть много и примеров, соответственно, тоже много. Логическое решение, на которое Котельников обращает внимание.

Последний тезис касается возможности политики. Как она возможна? На мой взгляд, есть один вопрос. Все недоумение Лейбина и Лобач и, может быть, всех остальных собравшихся я бы так переиначил: как же в России заниматься? Или надо становиться чиновником большого ранга, чтобы иметь возможность что-то делать, или надо иметь огромные деньги, которых здесь нет и которые, наверное, нужно оттуда привлекать, потому что олигархи не дадут: им запретят делать.

Как и где возможна политика, если ее не сводить к интригам, PR’у, использованию административного ресурса в целях обогащения и так далее. Стоит такой большой вопрос. У меня он тоже был. Книга «Охота на власть» появилась из этого вопроса.

Я сказал, что сохранилась пока возможность пойти в партийное строительство и поучаствовать в создании инстанции власти. Эта возможность, может, и не будет использована – история покажет. Ведь мы здесь работаем с такими сущностями, которые нам не подвластны. Мы можем в них поучаствовать. На вопрос о политике и возможности ее формирования я бы отвечал простым тезисом: без создания общественного фронта, общественных движений не сложится и политическая ситуация, потому что в конструкции, в которой есть партии, электорат и Кремль, не найдется места политической ситуации. И чтобы сформировались настоящие партии (а не думские фракции), нужны общественные движения, от этого никуда не деться.

Коммуникация между партией и народом невозможна без общественных сил. Вопрос о том, какие общественные движения и как формировать, есть вопрос формирования политической жизни и политической позиции. Тезис простой: для формирования политики и политической жизни нужна некоторая общественная активность и общественная жизнь.

А также надо ответить на простой вопрос: что позволяет активизировать общественную мысль и общественную дискуссию? "Оранжевая революция" строилась на простой вещи – новой технологии мирного переворота (строится она на недоверии к власти).

Теперь говорим о другом. Всем нам виден результат «оранжевых революций». Нас он не устраивает, меня лично не устраивает. Перевернули, пришли те же самые, ничего не изменилось и нового ничего не появилось. Я считаю, во-первых, это сильный шаг назад, а во-вторых, сдача позиций тем, кто эти «оранжевые революции» делает. Но не про это речь.

Нужно найти некоторые инплантанты, которые общество действительно подвигают. Я считал бы, что есть три такие вещи, которые наше общество так или иначе подвигают к гражданской ответственности, гражданской позиции и общественной активности. Решение названных трех узловых вопросов может породить общественную активность. В завершение я бы так сказал: надо думать на этим.

У меня еще было шесть пунктов, но я не буду дальше двигаться. Те, кому интересна тема, могут взять посмотреть книгу, в ней есть некоторые предложения по поводу того, как дальше быть (по поводу общественных дел, партийного строительства, второй инстанции власти). Я бы здесь поставил троеточие, можно было бы дальше обсуждать…

Я согласен с утверждением одного из моих коллег, Тимофеем Сергейцевым, с которым мы как-то обсуждали эту тему. Он высказал очень точную, по-моему, мысль, что полемика фракций в Думе и есть черный пиар, а настоящая политика в том, что есть полемика общественных сил, общественных движений и настоящих партий. Без этого невозможна реальная политическая жизнь. Я абсолютно согласен с этим тезисом.

Кудрец: Может быть, я попытаюсь обострить проблему. Почему я сказал про «оранжевую революцию»? Хорошо, мы, допустим, создадим какую-нибудь другую однопартийную систему. Но однопартийная система – это вещь очень нестабильная: либо партия борется с властью и государством и сворачивает его, либо она поддерживает государство. Если партия поддерживает государство, то это тоталитарное государство, что известно и неинтересно. А если она борется, то чем тогда эта ситуация будет отличаться от «оранжевой революции»? Мы создадим партию, она снимет власть, и опять придут какие-то люди.

Лейбин: Есть логическое недоразумение, которое обсуждалось на прошлом этапе Котельниковым. Вы пошли через прототип.

Голос из зала: К тому же он не говорил об однопартийной системе!

Рифат Шайхутдинов: Я бы не стал здесь говорить об однопартийной ли системе, о многопартийной ли. Дай Бог, чтобы хоть какие-нибудь партии начали складываться. Пока что у нас есть конструкции по выборам в Думу и захвату электората. Это же не партии, они не ведут никакой работы с населением.

Кстати, абсолютно правильно, на мой взгляд, делает Администрация Президента, вводя эту конструкцию, при которой есть выборы только по партийным спискам, назначение губернаторов через законодательное собрание, поэтому вся эта общественная активность выводится в регионы – партии (так их пока называем в кавычках) вынуждены превращаться в настоящие партии, бороться за население там, в регионах.

Сейчас идет активная деятельность по поводу формирования законодательных собраний, региональной борьбы, потому что на следующем шаге не будет возможности просто проходить по федеральным спискам или одномандатным округам. Это абсолютно правильное движение, на мой взгляд, - в нем можно участвовать.

Ольга Лобач: Упомянутый Вами Тимофей Сергейцев в свое время сказал еще одну, с моей точки зрения, правильную вещь. Он сказал, что политика – это конкуренция картин будущего. В этом и есть некий источник силы и привлечения тех общественных сил, которые, собственно, должны составлять дополитическую среду.

Я возвращаюсь к недоумению, которое возникло в самом начале разговора, а потом не прояснилось. Вы сказали, что, во-первых, демократическая форма власти на нашей территории имеет внешний источник, а во-вторых, желаемая картина будущего – это современная власть двадцать первого века, в котором мы, вроде бы, живем. Тогда источники искались в проектах. В этом смысле, пока Вы не определите, что Вы подразумеваете под той современной властью, к которой надо стремиться, невозможно прочертить линию, соединяющую точки. В этом смысле не хватает чего-то.

Лейбин: До меня дошло! Может быть, неправильно дошло.

Рифат Шайхутдинов: Виталий, скажите, может, до меня тоже дойдет.

Лейбин: Сейчас скажу.

Рифат Шайхутдинов: Я над этими вопросами уже пять лет как думаю, и никак не дойдет до меня.

Лейбин: Я же занимаюсь работой по пониманию. Сейчас скажу, что я понял, в предельно грубой форме. Итак, после «оранжевой революции» летом в России поняли, что с властью проблема, и есть даже описание этой проблемы: нет других инстанций.

Следующий пункт. Нужно создавать другие инстанции власти. Но создавать их всегда опасно. Поэтому, если серьезно запустить в общественную коммуникацию вопрос, например, о национализации и приватизации собственности в России, то нельзя будет управлять прямым образом тем процессом, который возникнет. Возникнет такая буря, что будут там инстанции, и не одна.

Похожее уже начиналось, но посадили только Ходорковского, а не всех олигархов, поэтому возникла недоделанная инстанция власти по имени Генпрокуратура, которая похожа на партию, но недоделанная. В принципе, она уже почти отдельная инстанция сама по себе - делает, что хочет. А если бы посадили всех олигархов, тогда бы получилась настоящая партия.

Рифат Шайхутдинов: Это Лейбин говорил. Сообщаю для переписчика, чтобы со мной эти слова не ассоциировались.

Лейбин: То есть я неправильно понял? Если серьезно, то я имел в виду следующее. Можно надеяться, что элиты поставят себя перед страхом 2008 года. Задача начать разговаривать с населением настолько серьезная, что если сейчас ее не решить, то потом они не смогут контролировать процесс, хотя разговаривать с населением и опасно.

Рифат Шайхутдинов: Да, страх является таким условием, но при этом не единичным условием. Я считаю, вопрос власти в России после упразднения монархии так и не решен. Так же и не ответили на вопрос: кому, что передавать?

Как только у нас возникает вопрос передачи или перехода власти (в рамках даже одной инстанции), сразу же возникает куча проблем. А возникают они по простой причине: наличие только одной инстанции власти, а не нескольких. Если бы было несколько инстанций власти, то не было бы проблем с революциями и бунтами. Не нужно было бы менять только одного президента. У нас чуть что произойдет, надо сразу менять президента. А все потому, что есть только одна инстанция власти.

А когда есть три или четыре инстанции власти, то договорились эти инстанции между собой и не надо этого бедного президента мучить и менять. Эта проблема никоим образом не решена.

Белгородский: У меня небольшое замечание. Мне кажется, оно поможет обсуждению. Во-первых, власть, видимо, системна. Закон системы таков: 2 – 1 = 0. Нет системы из одного знака. Второй компонент всегда есть, и мы постоянно о нем говорим.

Он присутствует в системе в качестве страха – это народ, который, на самом деле, всегда присутствует в виде страха, который у власти и каких бы то ни было инстанций. Таким образом, две инстанции всегда есть. Другое дело, что между ними нет коммуникации, и это самое страшное. Почему все время возникает одна партия? Потому что, насколько я понимаю замечание Рифата, это, собственно, не партия, а некое создание третьего компонента, а именно сферы коммуникации между первым и вторым компонентом. Я правильно понял?

Лейбин: Спасибо.

Рифат Шайхутдинов: В Вашей линейной конструкции – правильно, если рассматривать действительность общественной коммуникации. Кстати, Ваше понимание схоже с видением проблемы Луманом. У Никласа Лумана есть работа «Власть», в которой он пишет, что власть – это генерализатор (лучше: генератор, катализатор) коммуникации. Он считает, что постоянно нужна общественная коммуникация, и власть является тем, что ее формирует. Я, правда, все это обсуждал в несколько другой действительности. Можно и так упоминать.

Белгородский: Тогда, коли уж мы упомянули Лумана, тогда вспомним его оппонента Фукуяму.

Рифат Шайхутдинов: Слабенький оппонент!

Белгородский: Дело в том, что народ присутствует не только в виде страха, но и в виде системы ценностей. Партия, видимо, является не только системой коммуникации, но системой создания ценностей, уважения, авторитета, и признания, и привилегий. В этом случае это совсем не линейная, а глубоко обоснованная картина, связанная с самой системой мышления и с языком в его трех ипостасях – речи, речевой деятельности и языка, то есть коренной основой и мышления, и человеческого сообщества. Так что мне кажется, что то, что Вы называете партией, - это сфера некой речевой деятельности, которая в России по целому ряду исторических причин действительно оказалась недоразвитой.

Рифат Шайхутдинов: Знаете, в чем я не согласен, например, с Луманом? Он-то анализирует и смотрит на то общество, в котором есть уже различают общество и государство. Там есть общество, и в этом смысле есть коммуникация. У нас этого нет. Если бы Лумана привезти к нам и дать ему посмотреть, что у нас есть, то он бы не говорил про коды коммуникации, про власть как генерализованное средство коммуникации и прочее. Потому что общество у нас пока не сформировано.

Я с Вами согласен: нам бы сначала сформировать эту общественную коммуникацию.

Белгородский: Я об этом и говорю. Может, именно это Вы и называете партией?

Рифат Шайхутдинов: Да. Пространство партийного строительства в сфере коммуникации, конечно. Другого просто нет.

Белгородский: Тогда возникает конфликт системы ценностей. Система ценностей у нас создана или находится в промежуточном состоянии?

Рифат Шайхутдинов: В промежуточном: старые ценности разрушены, а новых еще не создали.

Белгородский: Это и есть тот конфликт, который Вы искали.

Алдонясов: Я Вас напряженно слушал и все-таки в конце понял, что Вас волнует.

Рифат Шайхутдинов: Вы на меня только не обижайтесь, я против Вашей конструкции.

Алдонясов: Конечно, и Вы на меня не обижайтесь. Несколько слов о том, как я Вас понял, причем я понял это в самом-самом конце: Вы произнесли такую фразу, которая все венчает. В прошлом был такой анекдот. Лектор по распространению общественных и политических знаний выступает в обществе знания:

-Товарищи! Коммунизм уже на горизонте!

Рука из зала.

-Что Вам?

-Товарищ лектор, а что такое коммунизм?

-Это воображаемая линия, которая удаляется по мере приближения к ней.

Почему, собственно, я настаиваю на определении власти. Вы говорите, что это гробик и так далее. Вы очень умный человек и прекрасно понимаете, что как только Вы дадите определение, Вы тем самым ставите себя в ограниченные рамки. Тогда разговор переходит в совершенно другую плоскость. На вопросы, как будет называться партия, какая программа и так далее, надо очень конкретно отвечать. Легко говорить о коммунизме. Наша система сгнила из-за того, что непонятно, что мы строим. Хрущев обещал нам в 1980 году, но что он обещал? Поэтому методологически проблема власти похожу на эту.

Теперь конструктивные замечания. Я с Вами категорически не согласен, что у нас власти нет. Но с Вами бессмысленно спорить, поскольку Вы не знаете, что такое власть. Я сейчас не буду спорить. Вы фактически говорите: «Пойди туда, не знаю куда». Это называется фигой в кармане. Власть у нас есть.

Другое дело, что она, может быть, не идеальная. Точно так же, как в нашей стране: мы строили социализм и были некие элементы коммунизма, но коммунизм – это воображаемая линия, идеал, мечта, как Царство Небесное. Вы впадаете в такой же грех, когда говорите о власти.

В уме Вы предполагаете следующее. Наши умники (либералы, демократы, которые отказались от старой системы), начитавшись книг Монтескьё, Канта, Локка, Гоббса и так далее, подбирали с западного барского стола идеи, в которых была сформулирована идея власти (разделение властей и прочее). А мы были такими полуазиатами, были крепостнической лапотной страной. У нас всегда был разброд среди интеллигенции (славянофилы, западники). Власть есть.

Власть развивается по своим законам. Но Вы говорите, что ее нет, потому что она не нравится Вам. И я понимаю почему. Она не соответствует тем самым идеалам, которые, однако, еще не сформулированы. Поэтому я настаиваю, чтобы и в Ваших работах, книгах, и на наших семинарах Вы и мы пытались дать рабочее определение базовых терминов. Не дав их, мы будем ходить как кот вокруг масла. Это не конструктивно.

Рифат Шайхутдинов: Спасибо.

Лейбин: Я предлагаю закругляться. А в закругление у нас такая операция – рефлексия произошедшего. Лектор обычно говорит, что у нас здесь произошло. А я, со своей стороны, добавлю, что когда мы придумывали публичные лекции, мы задумывали сделать совместное общение по поводу модели общественной коммуникации. Было условие, что лектор обладает знанием, а мы пытаемся содержательно понимать и коммуницировать. Поскольку нас много, то модель такой общественной коммуникации в миниатюре. Что-нибудь похожее на это здесь было? Что это было?

Рифат Шайхутдинов: Вообще, когда я сюда шел, я не знал, что за аудитория, какие вопросы. Я первый раз. В основном, я все лекции читаю в Интернете…

Вопрос из зала: А как Вы избрались в Думу?

Рифат Шайхутдинов: Я купил мандат, да и все. Что значит «избрался»? В Думу у нас не избираются. Нет, и в ту Думу не избирались.

Вопрос из зала: А одномандатники?

Рифат Шайхутдинов: Одномандатники избирались, а те, кто по списку, они покупают места и идут.

Так вот, я первый раз. У меня был выбор. Первое – пуститься в философское рассуждение о проблематике власти… Я оставил себе лазейку. Я согласен с коллегой, проблематика серьезная и ее нужно обсуждать.

Вторая линия поведения – пойти, наоборот, в такой политический диспут (оценка современной ситуации и объяснение позиции). Я пошел по второму пути, за что был критикован теми, кто хотел услышать философский дискурс.

Я все-таки считаю, что наша современная проблема состоит в том, что мы не доверяем власти и не хотим с ней вообще разговаривать о происходящем в стране. Между собой-то мы говорим, но активной позиции не занимаем. Наша дискуссия показательна: мы готовы обсуждать, критиковать, но не готовы дойти до какой бы то ни было определенности (а мы пойдем и будем защищать эту власть).

Такой диссонанс присутствует. Безумно принять такое решение и сказать: «А мы, тем не менее, будем защищать нашу власть, пусть она такая архаичная, куценькая, но мы защищать ее будем, потому что другой нет». И «оранжевые революции», на самом деле, от другой власти исходят. Поэтому найти этот пунктик, за счет чего мы можем на какой-то момент объединиться с властью или начать конструктивно выстраивать свои с ней взаимодействия.

Мне самому жутко противно. Как посмотрю на эти скучные рожи, так мне самому не хочется этого делать. Но я понимаю, что ситуация такая сложилась, что либо мы начнем это делать, либо надо будет все постепенно сворачивать и сваливать. Вот, собственно, такое заключение.

Лейбин: Мне нравится такая формулировка: как бы мы ни относились к представителям власти, глупо не понимать, что они – явление нашей (а не какой-то чужой, инопланетной) культуры.

См. некоторые тексты Рифата Шайхутдинова на "Полит.ру":

Террорократия: взрыв изнутри. По следам лондонской террористической атаки
http://www.polit.ru/author/2005/08/04/terr.html
К проблеме модернизации власти в России
http://www.polit.ru/author/2005/07/06/chief.html
"Из Оша в Андижан" Интервью по итогам поездки в Киргизию и Узбекистан
http://www.polit.ru/analytics/2005/06/06/andij.html
Киргизия-2005. Демотехника на марше
http://www.polit.ru/author/2005/04/06/demot.html
Роспуск СНГ. Тезисы
http://www.polit.ru/analytics/2005/04/13/coommon.html
Послание-2005. Упущенные возможности
http://www.polit.ru/author/2005/05/14/three.html
Промышленная политика и российская власть
http://www.polit.ru/author/2005/05/19/rifat.html

---

От	Дионис
К	Мак (23.05.2007 14:07:43)
Дата	06.06.2007 00:58:29

А что скажет Скептик? Любопытно: Шайхутдинов заявил об отсутствии Элиты (!)

---

---

От	Мак
К	Мак (20.05.2007 02:22:48)
Дата	21.05.2007 13:45:32

Кремлевский Сурков, методолог Попов и др.

---

Неофициальный информационный портал Surkov.Info целиком и полностью посвящен личности и проектам влиятельного серого кардинала российской политики Владислава Юрьевича Суркова.
Данный ресурс не ставит себе целью очернить репутацию, смешать с грязью, а равно превознести или возвысить Владислава Суркова. Наша основная задача – найти и собрать в одном месте информацию, связанную с одним из самых влиятельных, но в тоже время непубличных политических игроков сегодняшней России.


>книгу Шайхутдинова помогали писать методологи во главе с Поповым Сергеем Валентиновичем


http://surkov.info/publ/6-1-0-30

Сурков пытается вырастить будущую элиту России с помощью методологов

Владислав Сурков, как известно, полон амбиций сконструировать управляемую элиту России, которая (по его предположениям) в дальнейшем сможет осуществлять руководство страной, регионами и предприятиями. Фактически каждый из Сурковских проектов утверждает, что именно он должен стать продолжателем дела «отстаивания интересов России», «укрепления государства» и т.д.
Неофиты из «Единой России», «Наших», «Идущих вместе» и «Молодой гвардии» говорят в сущности одно и тоже - «Нам строить Россию», «мы это будущая основа и элита общества». Замысел Суркова по реализации этой идеи предельно понятен – понаделать массу проектов с одной задачей, а потом выбрать из них самые успешные. Именно поэтому Сурков не замыкается только на чиновничьей сущности «Единой России» и не делает ставки исключительно на молодежь - «Наши», «Идущие вместе», «Молодая гвардия». Он еще и любит поиграть в якобы новые технологии управления мыслями и чаяньями людей».

Surkov.Info стало известно о еще одном масштабном проекте «форматирования молодых умов» под названием «Школа молодых лидеров». Идейным вдохновителем проекта выступил Сергей Попов - методолог.

Для справки: Методологи это такая научная секта, которая разработала (или утверждает что разработала) некую технологию воздействия на умы. Основным методом воздействия является организация так называемых игр-семинаров, на которых отрабатываются определенные навыки, которые якобы помогут участниками в осуществлении их целей. Создателем методологии считается мятежный философ советского времени Георгий Петрович Щедровицкий. Он уже умер. Поэтому в настоящее время, лидерами-методологами являются два конкурирующих специалиста – Петр Щедровицкий (сын Г.П. Щедровицкого) и собственно Сергей Попов. Петр Щедровицкий уже давно пристроен в структурах власти, ведя множество проектов вместе с РАО ЕС. А вот Сергей Попов, до недавнего времени слегка отставал в деле выхода на высшие государственные уровни. Но, как видно, и ему представился шанс проявить себя.

Так вот именно Сергей Попов в настоящее время реализует весьма масштабный проект «Школа молодых лидеров». Этот проект включает в себя несколько специализированных «подшкол» - для предпринимателей и менеджеров, для общественных деятелей и для молодых юристов. Каждая нацелена на развитие своей группы «товарищей» и форматирование их мозгов в нужном для Суркова направлении. Попасть в школу может каждый желающий, достаточно лишь заполнить на сайте анкету и пройти собеседование.

После собеседований у слушателей начинаются выездные сессии проходящие, как правило, в подмосковных домах отдыха. Интеллектуальная обработка студентов этих школ идет колоссальная. Перед слушателями выступают VIP гости (как правило, это или сам Сурков или его дружественные коллеги). А затем, людей начинают «накачивать» тезисами выступлений тех самых VIP гостей. Кроме этого, все действо изрядно приправляется фирменным «бульоном» методологов – сложными философскими измышлениями о смысле жизни и целях человека. Все это вместе, придает адептам ощущение причастности к «тайному знанию», а значит, делает их мотивированными и преданными.

По концепции создателя «Школы молодых лидеров» эти процедуры рано или поздно обязательно приведут к «выдвижению» участников в будущую элиту России. Безусловно, элита эта должна будет быть с «сурковскими взглядами» на мир и абсолютно контролируема. Ведь Владислав Юрьевич так любит марионеточные организации.

Виктор Серебров

---