От IGA
К И.Т.
Дата 04.02.2007 13:36:04
Рубрики Ссылки; Тексты;

«Остров»: фильм как форма социального контроля

<<<
Иван Лещинский
«Остров»: фильм как форма социального контроля

Фильм «Остров», показанный 7 января по телеканалу «Россия», претендует на рекорд – в газетах утверждают, что его посмотрели 41,5% телезрителей. Вкупе с неплохими кассовыми сборами (2,3 млн.$) это наводит на странные мысли. Неужели подлинно духовное кино в наше время может так хорошо продаваться? Вряд ли. Сплошные славословия в адрес фильма означают, в конце концов, лишь то, что он угоден. Об этом свидетельствует и полное отсутствие внятных критических отзывов в официальной прессе.

При чтении статей об этом фильме поневоле отмечаешь их общую поверхностность. Напрочь отбрасывается критический анализ содержания, а вместо того обсуждаются художественные качества картины, игра актеров, режиссерская и операторская работы и т.п. То есть всеми признается нравственный подвиг героя и воспитательное значение фильма в наше время. Речь идет лишь о том, правильно ли Лунгин выполнил заказ. В необходимости его никто не сомневается. На сомнение в этом наложен негласный запрет.

Между тем, в причинах такого единодушия вполне можно увидеть не только плоды религиозной пропаганды. Скорее всего, это лишь одна из составляющих коллективного манипулирования сознанием.

Автор осмеливается выразить сомнение именно в нравственных основах этого фильма. У автора нет намерения бранить его или порицать вкус народа. Гораздо важнее понять, почему народу сейчас это навязывают.

Заранее хочется отвести возможные обвинения в пристрастности из-за атеистических убеждений. Религиозная тематика сама по себе атеиста оттолкнуть не способна. «В искусстве существует одна правда – правда таланта», и по-настоящему талантливый автор всегда сумеет отразить подлинную сущность описываемых событий, людей и их отношений, пусть даже и в ущерб первоначальному замыслу и своим идеалам. Так, у Толстого в «Анне Карениной» жестокий эпиграф из Библии, призванный выразить мораль романа, оказывается опровергнутым. В гибели Карениной мы видим не плату за грех, а следствие невозможности искренне любить и быть любимой в то время. Приговор отдельному человеку оборачивается приговором всему обществу. В «Отце Сергии», призванном доказать первостепенную важность религии для жизни человека, на самом деле выражена мысль о необходимости веры в человека, а не в Бога. Толстой-писатель побеждает Толстого-моралиста.

Но, боюсь, в случае Лунгина никакого конфликта между талантом и убеждениями не наблюдается. Все гармонично. Человек, в своем фильме «Такси-блюз» давший нам образец мещанского мировоззрения фразой «Родина там, где задница в тепле», давно уже распрощался с талантом и подружился с гонораром. Как мы увидим, свою лакейскую мораль, правда в замаскированной форме, он частично перенес и в это творение.

Но обо всем по порядку.

Первые же кадры у человека, не привыкшего к рекламным роликам, могут вызвать отторжение. Слишком ярко, цветасто, контрастно все – тем более для фильма с религиозным подтекстом. И это понятно: фильм-то ведь и нужен для тех, кто привык к воздействию телевидения. Привычная форма поможет некритично усвоить содержание.

Жизнь отца Анатолия протекает в молитвах, общении с мирянами и конфликтах с администрацией монастыря. Столкновения настоятеля монастыря и монаха-«проказника» чем-то напоминают конфликт отца Зосимы и затворника Ферапонта из «Братьев Карамазовых». Только там как раз Ферапонт встречи с мирянами считал признаком гордыни. В окрестностях Анатолий слывет святым. Быт его воистину скромен. Но в душе его нет покоя: печать греха лежит на нем с ранней молодости. В войну он не только сдал своего командира, но и самолично застрелил его, благодаря чему остался жив. В своих молитвах он постоянно просит прощения и спасения души невинно убиенного раба Божия Тихона.

И вот это автору рецензии совершенно непонятно. Если речь идет о личной вине, о муках совести, то молитва тут не поможет. Для того чтобы искупить вину полностью, нужно своей дальнейшей жизнью доказать, что гибель Тихона была не напрасной. Нужно сложить голову в бою, драться до последней капли крови с фашистами, не важно как – в составе партизанского отряда или штрафбате. А если судьба и на этот раз пощадила бы его, нужно было публично повиниться и сдаться в руки правосудия. И тогда он имел бы право умереть спокойно. Нам же почему-то внушают, что он понес большую жертву, живя в котельной, молясь и плохо питаясь. Да миллионы людей никогда иной жизни не видели и не видят. Причем грехов они таких не совершали. И их мне жальче. Если же речь о божественном прощении, то опять же, зачем молиться?! Только для спасения своей души, опасаясь, что в рай не пустят? Зачем скорбеть о Тихоне, если ему, как невинно убиенному, уже дарована вечная жизнь? Не лучше ли уж тогда, по примеру Иудушки Головлева, возрадоваться? «Мы тут скорбим, а душа его в высотах горних увеселяется». И заметьте, с какой настойчивостью нам внушают: для искупления не нужно героизма, высоких помыслов, поисков справедливости – живи как живешь и молись, вот и все.

Кроме исполнения суровых монастырских обязанностей, отец Анатолий занят исцелением болезных и духовной помощью мирянам. В фильме этому посвящены несколько эпизодов, и каждый из них я смотрел с недоумением и тоской.

Наивной и глуповатой девушке за аборт он грозит геенной огненной. Как это понимать? Невинному созданию, которое хочет спастись от позора, уготованы адские муки. Между тем отец Анатолий позора избегнул – и, судя по всему, попадет в рай. Так вот, по-моему, лучше уж попасть в ад с такими, как она, чем в рай с Анатолием.

Эпизод с костыликами заслуживает отдельного внимания. Несчастный мальчик Ваня, которому нужна операция, и души в нем не чающая мать не могут не вызвать сострадания. Они вместе с отцом Анатолием молятся об исцелении, и ножка проходит. Но неужели одного такого исцеления достаточно? Таких, как Ванечка, сотни тысяч. Отец Анатолий и такие, как он, могут помочь единицам. Остальные, видимо, должны довольствоваться чувством, похожим на тупое уныние, которое мы называем нашим состраданием. Но ведь это не единственный путь. Ленин, Троцкий, Роза и им подобные обратили это чувство в священный гнев против основ такого миропорядка. Они верили, что можно построить такое общество, в котором для осознания себя полноценным человеком не нужно будет слезно умолять Боженьку. В котором людей не будут делить на здоровых и калек, богатых и нищих, достойных и отверженных. Они боролись за новый мир именно ради таких, как этот мальчик и его мама. Неужели кто-то считает, что они добились бы своего, просто молясь?!

И вот нам объясняют, что ничего этого не нужно. Мало того, это грех – воспринимать страдания невинных как «позор мира, который нужно ненавидеть, чтобы истребить» (М. Горький). Греховно восставать против страшной несправедливости, угнетения и нищеты.

Вместо этого, оказывается, нужно ставить свечки, ходить вокруг аналоя и т.п.

Какая глупая и позорная мораль! Но у нее есть свои преимущества. Исповедуя ее, люди не задумываются о вольготной жизни немногих, основанной на скверной жизни большинства. Они начинают полагать, что нищета создается не определенными отношениями людей в процессе труда, отношениями собственности и присвоения прибыли, а небесными силами. А силы эти отчего-то всегда на стороне богатых.

Вот другой эпизод. К отцу Анатолию приходит вдова, чей муж пропал без вести на войне. Любопытно, как она описывает его отправку на фронт: «Всего немного вместе пожили, а потом его забрали». Забрали. Страна истекает кровью, тысячи добровольцев отправляются почти на верную гибель, в тылу трудятся все, включая детей – а эти живут себе счастливо, пока не забрали. Неудивительно, что впоследствии он вместе с другими предателями оказывается во Франции. Cбежал с войны, как крыса. Понятно, на чьей стороне здесь оказываются симпатии режиссера.

Удивляет еще вот что. При разговоре «проказника» с отцом Иовом выясняется, что тот с Евангелием знаком лучше, чем Анатолий. Еще один готовый вывод для зрителей: читать и пытаться понять Священное Писание для христианина совсем необязательно. Главное – соблюдать церковный устав и молиться. Это также понятно, ведь внимательно читая Евангелие, многие пришли к опасным выводам (Толстой, Кропоткин, Ламенэ). Не надо вообще ни о чем беспокоиться – все решит церковь. Надо ли говорить, что подобные воззрения в корне противоречат самому духу первоначального христианства? Ведь апостол Павел в своих посланиях требует от паствы как раз не исполнения обрядов, а определенного отношения к людям.

В конце фильма выясняется, что Тихон жив и дослужился до адмирала. То есть становится вообще непонятно, к чему была жертва. Молиться, в конце концов, можно было и в действующей армии, выполняя свой долг перед людьми, не менее важный, чем перед Богом. Но у неискушенного зрителя создается ощущение, будто бы герой вознагражден за свои страдания. Неудивительно, что адмирал, простив Анатолия, руки ему не пожал. Хотя бы этой фальши режиссер избегнул.

Поражает, как настойчиво зрителю внушают мысль о необыкновенном каком-то подвиге героя. Но насколько же надуманным и преувеличенным кажется он в сравнении с подвигами советских киногероев! Для понимания этого достаточно просмотра шедевральных фильмов Алексея Германа «Седьмой спутник» и «Проверка на дорогах». Старый царский генерал в красноармейской шинели, вместе с простым крестьянином принимающий смерть от рук белогвардейцев; партизан, бывший предатель, ради угона состава погибающий на неизвестном полустанке… Во сколько раз смерть этих людей величественнее и достойнее кончины отца Анатолия?

После просмотра этой картины люди обычно говорят об умиротворении, просветлении и т.п. Так и есть: фильм успокаивает, примиряет человека с окружающей действительностью. Он оказывает терапевтическое воздействие. Поэтому к подлинному искусству такие фильмы никакого отношения не имеют. В противоположность им искусство, показывая отношения людей такими, какие они есть на самом деле, срывая покровы и добираясь до сути привычных явлений повседневности, всегда стремилось к отрицанию и преодолению последних. Могут сказать, что такие фильмы помогают людям стать более счастливыми. Но счастье не должно быть подобно пребыванию под общим наркозом. Его необходимыми условиями являются свобода и знание. В обществе, где свобода и знание являются привилегиями, просто быть счастливым значит быть виновным в чужом несчастье. Фильм «Остров» должен, по-видимому, освящать существующее положение вещей. Для тех, кому оно выгодно, он является средством социального контроля. Для всех остальных он не может быть ничем иным, как опиумом.
<<<
http://scepsis.ru/library/id_1057.html
От IGA
К IGA (04.02.2007 13:36:04)
Дата 08.02.2007 15:40:03

Душещипательная фильма («Остров» как симптом)

От пользователя http://lodygin-kirill.livejournal.com/

http://zvezda.ru/cult/2007/02/07/ostrov.htm
<<<
Душещипательная фильма («Остров» как симптом)

(Кирилл Лодыгин)
07.02.2007

«Знаменитый фильм Павла Лунгина», – так анонсировали «Остров» в рождественском телеэфире. Фильм действительно в короткий срок стал знаменитым: сборы от кинопроката для фильмов такой категории были, пожалуй, рекордными; телевизионный рейтинг весьма высокий. Теперь вот еще и наград надавали «Острову», и патриарх на открытии очередных рождественских чтений фильм похваливает.

Всевозможных статей, посвященных «Острову», за последние месяцы понаписано более чем достаточно. Но статьи эти, к сожалению, в значительной части просто панегирики. Критических статей немного. Хотя фильм, объявленный событием года, по одной только этой причине должен был бы стать объектом самого пристального внимания критики.

Но есть и другие причины. Лунгину действительно удалось сделать уникальную работу. Попробую это показать.

Предлагаю вначале поговорить о том, как фильм сделан. В конце концов, в искусстве форма имеет порой значение не меньшее, чем содержание.

Итак. В самом начале картины молодой матросик, захваченный в плен, согласился расстрелять товарища, а после еще и выражал дикую животную радость оттого, что остался в живых.

Как известно, в драматическом произведении (а кино – одна из разновидностей драматического искусства) движущей силой сюжета является конфликт. По ходу сюжета конфликт может обостряться или изменять свой характер, но он обязательно должен присутствовать. При этом конфликт может быть или внешним, или внутренним. Когда мы говорим о внешнем конфликте, то, прежде всего на ум приходят экшен-фильмы со всевозможными драками, погонями и стрельбой или комедии с интригами, ссорами и метанием тортов в лицо. Но в принципе внешний конфликт может выглядеть и по-другому. Ну вот применительно к ситуации, заданной первой сценой «Острова», сюжет можно было бы развивать следующим образом: расстрелявший товарища морячек, раскаивается, сдается властям и принимает наказание (попадает на зону или в штрафной батальон). Где-то там на лесоповале или на передовой он и обретает глубокую веру. И только потом, отбыв наказание, он поступает в монастырь. Ну и так далее.

Но Лунгин выбрал иной вариант развития темы. Казалось бы, он использует внутренний конфликт (когда «внешне ничего не происходит, но смотреть интересно»). Вероятно, для фильма о страдающей человеческой душе это был бы действительно наиболее подходящий вариант. Однако чуть более внимательно приглядевшись к тому, что происходит на экране, мы обнаружим, что и внутреннего конфликта в фильме нет, а есть только более или менее ловкая его симуляция.

Да, старец Анатолий – человек страдающий, мучимый совестью и раздираемый страхами. Да он носит в своей душе конфликт. Но этот конфликт не задает никакой динамики. Отец Анатолий – персонаж не подверженный изменениям, в начале фильма он ровно такой же как и в конце. И все его душевные терзания – это всего лишь атрибут раскаявшегося грешника. Раскаявшемуся грешнику полагается страдать, молится и плакать. Анатолий страдает, молится и плачет. Но это не его история, а маска его роли. А история вся осталась за кадром, скрытая титрами: «Прошло тридцать три года» (какой глубокомысленный символизм, однако!).

История отца Анатолия фактически закончена, но фильм-то только еще начинается. И потому зритель от каждого нового появившегося на экране персонажа ожидает, что именно он окажется той фигурой, вокруг которой закрутится новый конфликт, чтобы потащить за собой сюжет. На первый взгляд, для этого подходит монастырский ключник в исполнении Дюжева. Он завидует старцу Анатолию, ревнует к его дару чудотворца. К тому же Анатолий его постоянно подначивает, провоцирует. Собственно, старец сам подсказывает возможное дальнейшее развитие сюжета, спрашивая келаря: «За что Каин Авеля убил?» Однако зрительским ожиданиям не суждено сбыться. Лунгин ведь снимает фильм о «настоящем православии», и потому наметившийся было конфликт превращается у него в пресную историю третьеразрядных советских фильмов эпохи глубочайшего застоя: легкое недоразумение между «просто положительным» и «совсем уж положительным» (в нашем случае между «православностью» и «православностью дальше некуда»), а это, что понятно, и не конфликт никакой вовсе. Так что зрительские ожидания не оправдываются.

Но, это, пожалуй, единственный случай, когда режиссеру удается обмануть (пусть и ненамеренно) зрителя. Структура фильма становится понятна довольно быстро. Все, происходящее на экране, является многократным повторением одной и той же схемы: покаяние – практически незамедлительное подтверждение святости персонажа (чудо или какой-нибудь его эквивалент). По сути, все это действо является развернутой иллюстрацией известной пословицы: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься».

Для любого человека, самым поверхностным образом знакомого с сюжетами о православных святых (даже просто просмотревшего некоторое количество телевизионных сюжетов о православии и жизни современных православных), предложенный режиссером набор чудес, подтверждающих святость отца Анатолия, окажется вполне ожидаемым: тут вам и ясновидение, и целительство (хотя, кажется, «целительство» и «ясновидение» – словечки какие-то неправославные, а уж скорее из арсенала шарлатанов от магии). Ну и учить (поучать) отец Анатолий должен всех и каждого, даже настоятеля обители – православный старец, куда ж без поучений.

Хотя здесь режиссеру, пожалуй, стоило бы все же определиться, кем он хочет изобразить Анатолия: старцем или юродивым. Все-таки эти стратегии радикально несовместимы. Начать хотя бы с того, что юродство – не монашеская по большому счету специализация. Юродивые действовали (или, как требует выражаться традиция, «подвизались») в миру. В монастыре юродствовать как-то уж слишком комфортно, а первейшая цель юродивого – радикальное самоотречение Христа ради и самоумаление. Так что, если монастырские подвижники и юродствовали иногда, то только с целью добыть себе новых испытаний, тычков и тумаков от братии. Юродство – стратегия исключительно индивидуальная. Старец так себя вести не может, просто права не имеет. Он обязан, выражаясь казенным языком, служить примером, на нем ответственность лежит за его духовных чад.

Ну это ладно. В конце концов, массовый зритель – это не Аверинцев вкупе с Лихачевым – он в такие тонкости понимать не обязан.

Для зрителя, когда он разобрался что к чему, и что ему дальше будут показывать (а разобраться в этом, повторюсь, труда не составляет) вся интрига сводится к тому – покажут ли ему сначала исцеление хроменького мальчика или предсказанный пожар в монастыре. Последовательность эпизодов предсказать невозможно (в принципе, их можно менять местами в произвольном порядке – на структуре фильма это никак не скажется), но зато легко можно угадать, что там будет внутри каждой сцены, и чем она закончится.

Ну вот, например, игумен переселяется на жительство к Анатолию в кочегарку. Идет спать на груде угля, но зачем-то тащит с собой любимое одеяло («Я его в Греции купил, когда на Афон ездили»). Зачем в кочегарке ватное одеяло с Афона? Да только затем, чтобы старец Анатолий смог преподнести игумену урок «правильного отношения к миру сему». Утопит он одеяло или в топке спалит, зрителю еще не известно, но то, что до конца эпизода оно не продержится, очевидно с того самого момента, когда игумен переступает порог обиталища подвижника. Когда же Анатолий, хитро прищурившись, заводит разговор о мягких архиерейских сапогах, зрителю впору начать добродушно посмеиваться: ходить игумену босым непременно.

Я только что говорил, что предсказать последовательность ожидаемых эпизодов в принципе невозможно. Но это не совсем так. По крайней мере через полчаса просмотра становится абсолютно ясно, какой эпизод должен стать финальным – конечно же явление «воскресшего» (чудом спасшегося) Тихона. Это едва ли не единственный эпизод, который вызывает нарекания у критиков (дескать, фальшивый и надуманный), но если разобраться, в конструкции фильма он необходим. И необходим именно в том виде, в каком он представлен у Лунгина.

Во-первых, аттракцион «покаяние – чудо» в принципе бесконечный. Раз его запустив, выстроив на этом сюжет, можно бегать по кругу сколько угодно долго. За хроменьким мальчиком, вполне могла бы последовать больная туберкулезом девочка, а за пожаром в монастыре – наводнение (остров все же). Придумать лучший способ остановить эту дурную бесконечную повторяемость, чем «воскресение» Тихона, в принципе невозможно. Карусель, производящая чудеса, может быть остановлена только при помощи чуда. Анатолий узнает, что он прощен, каяться (по крайней мере, за грех убийства) больше ненужно, а раз так, то и новых чудес больше не будет – герой выполнил свою функцию и может спокойно умирать.

Ну и во-вторых, явление Тихона должно задним числом подтвердить «чудесный» статус всех предыдущих действий Анатолия. В самом деле, все его предыдущие чудесам какие-то сомнительные. Вот он рассказывает деревенской бабе, что муж ее не погиб на войне: «Во Франции он! На поселении!» (что это, кстати, значит, «на поселении»?). Действительно ли он провидит или обманывает доверчивую женщину? Или у мальчика хроменького отнимает «костылики» – «Они тебе больше не нужны!». Действительно ли он его излечил? У зрителя могут возникнуть сомнения. А тут ему как раз и предъявляют финальное и совершенно несомненное чудо. Воскрес Тихон? Воскрес! Значит и мальчик излечился!

Так что кому-то это может и покажется клюквой и размазыванием розовых соплей, а по мне – гениальный режиссерский ход.

Тут может сложиться впечатление, что я «Остров» ругаю. А я ведь на полном серьезе собирался его хвалить. Еще раз повторю: Лунгин сделал уникальную работу. Сами посудите: развивающегося конфликта, а следовательно и драматического напряжения, в фильме нет: схематизм сюжета очевиден, диалоги стилистически не выдержаны, а местами и просто абсурдны (об этом я еще скажу пару слов), а тем не менее успех у публики огромный. Приходилось, конечно, читать и о зрителях, которые «почувствовали себя обманутыми», но, как правило, отзывы на фильм идут в духе: «Посмотрел на едином дыхании, а на следующий день еще раз пересмотрел». Кассовая выручка опять же, телевизионный рейтинг. Отлично представляю стандартную гневную отповедь за то, что я выше написал: «А можешь ли ты сам снять такое? Нет? Ну и нечего тогда. Критика – забава бездарей. Руки прочь от красоты!»

Почему так? Почему публике нравится «Остров»? Давайте разбираться. Самое время поговорить не только о том, как снят фильм, но и о чем он снят. Лунгина можно считать зачинателем нового жанра в современном отечественном кинематографе: народно-православной утопии. Нечто подобное, вероятно, пытался изобразить в своем «Сибирском цирюльнике» Михалков. Но у него получилась сусальная сказка о «прекрасной империи». Из-за всех косовороток, самоваров-бубликов и золотых куполов с крестами неудержимо прет подкрашенное, но, тем не менее, антипатичное (на мой, по крайней мере, вкус) мурло российского государства.

У Лунгина все не так. У него и следа государства в фильме нет. Приходилось слышать упреки, что режиссер не потрудился соотнести действие фильма с реалиями семидесятых годов. Потому и персонажи у него изъясняются порой на странном языке (сценарист просто напросто слово в слово переписал часть диалогов из книжки священника Владимира Заноско «Христа ради юродивый иеросхимонах Феофил, подвижник и прозорливец Киево-Печерской лавры», вышедшей то ли в конце девятнадцатого, то ли в самом начале двадцатого века). «Не знал бы грамоте, не поставили бы начальником», - говорит монастырский эконом. Представить в середине семидесятых годов в России кого-то, кто бы «не знал грамоте», довольно сложно. Возникает ощущение легкого бреда. Точно также невозможно представить, чтобы советское государство не пыталось регулировать жизнь монастыря или, по крайней мере, надзирать за ней.

Все встает на свои места, если мы поймем, что Лунгин и не ставил цель реалистично изобразить жизнь православных при Советах. Монастырь в его фильме – монастырь идеальный, он существует вне конкретного исторического времени и в довольно условном пространстве («где-то на Русском севере»). Пространство фильма «Остров» – это пространство сказки или, точнее, народной христианской легенды (как ее поняли сценарист и режиссер). С легендой, кстати, фильм роднит еще и то, что легенда – едва ли не единственный жанр народной прозы, в котором нет установки на занимательность, а главное в рассказе даже не сообщение о чуде (которое для религиозного сознания явление совершено обыденное и само по себе значения не имеет), а выводимая из этого сообщения мораль.

Потому-то в фильме и нет не только следов государства, но и понятие «Родина» героям фильма кажется незнакомо. Именно поэтому раскаявшийся Анатолий замаливает только грех убийства, а вот дезертирство совесть его совершенно не мучает.

Все персонажи «Острова» – столь же идеальны и вневременны. Это, по сути, и не живые люди вовсе, а маски религиозной мистерии. Требовать какой-то психологической достоверности их поступков не имеет смысла (хотя актерская команда не без успеха пытается иллюзию такой достоверности создать).

Вот, например, мать хроменького мальчика. Она везет сына за сотни километров к старцу. Старец совершает чудо и исцеляет мальчика. Но дальше он просит мать остаться с сыном в монастыре до завтра, чтобы причастить ребенка. И мать отказывается! Громко рыдает и бормочет что-то про аврал на работе, который не позволяет ей ни на день задержаться. Поведение нереальное, совершенно невозможное. То есть, если бы вот так изображался живой человек, фальшь была бы запредельная. Но это не человек – это маска, любимый в религиозных морализаторских текстах типаж маловерки(-а), доведенный в данном случае почти до абсурда.

То же самое можно обнаружить, рассматривая любого другого персонажа фильма. Главный герой тут тоже не является исключением. И даже великолепная игра Петра Николаевича Мамонова и его несомненное человеческое обаяние не в силах это исправить. Уже неоднократно высказывалось мнение, что Мамонов – актер одного образа и в любой роли способен играть только одного человека – самого себя. Так вот все, что есть в старце Анатолии живого – это как раз от Петра Мамонова. Сам же по себе Анатолий – всего лишь застывшая маска раскаявшегося грешника (с этого, впрочем, мы наш разговор и начали).

Но как раз этот схематизм образов, условность, подчеркнуто фантастическая, игровая атмосфера фильма и столь же подчеркнутое изгнание с экрана любого намека на историчность и реализм и делают фильм притягательным. Это притяжение, которое создает Утопия.

Широко известный в узких кругах Веня Дркин когда-то в одной из своих песенок обрисовал примерно такую же утопию:

В замке – братья и сестры,
Нет Хозяина – лишь Господь
Бог, да синие звезды
Вдосталь.

Но Дркин был певец маргинальный и для маргиналов. Лунгин же смог нарисовать картинку, которая соблазнила массовую публику. Хотя, думается, фильм изначально был рассчитан, чтобы снискать признание хоть и иной, чем аудитория Дркина, но такой же маргинальной группы: приближенных к власти деятелей искусства, официоза. Вручение съемочной группе всех этих многочисленных «Золотых орлов» вполне закономерно – не удивлюсь, если они изначально закладывались режиссером в бизнес-план картины.

Правда в этом случае с полной уверенностью можно утверждать: никаким конструированием утопий Лунгин заниматься не собирался. Он вообще – режиссер страшно коньюнктурный. Чудо получилось случайно.

И тут вот что важно иметь ввиду. Притягательность социально-утопических проектов и разнообразных художественно-утопических текстов значительно возрастает в переломные периоды жизни общества, в периоды эрозии и распада традиционного жизненного уклада, пересмотра сложившихся культурных рамок, систем ценностей и норм поведения. Тревожное предчувствие будущего и одновременно напряженное ожидание неких экстраординарных событий, которые бы позволили отсрочить, а то и вовсе отменить надвигающиеся катаклизмы и сотворить новый, устойчивый и благой для всех порядок вещей – вот почва для зарождения массовых утопических переживаний. Мы вступили в такой период в конце восьмидесятых – начале девяностых.

Кстати, в качестве отступления: весьма соблазнительно было бы сравнить «Остров» с текстами-конструкторами утопий того периода, прежде всего с рекламой. Удивительно много общего и в структуре, и в приемах, и в типажах обнаружится между работой Лунгина и, например, серией рекламных роликов МММ. Но я этого сейчас делать не буду, чтобы не отвлекаться.

Так вот. Последние несколько лет нас пытаются уверить, что эпоха переломов и нестабильности закончена. «Время собирать камни», «переход к рынку в России в целом успешно завершен», «нам удалось построить демократическое общество», «мы можем делать долгосрочные проекты» и т.д. Каждый день нечто подобное вбивается в головы обывателей. И люди вроде бы верят. Но в глубине души что-то свербит.

Спрос на всевозможные утопические тексты неуклонно растет год от года. Общество захлестнула мощная волна ностальгии (эксплуатацией этого чувства активно занимаются несколько радиостанций и телевизионных каналов). А ведь ностальгия – это одна из разновидностей утопии. И это только один пример. Популярность «Острова» – из того же ряда. И это еще один звоночек.

Утопии по-прежнему популярны, а значит рановато говорить о наступившей стабильности.
<<<
От Владимир К.
К IGA (08.02.2007 15:40:03)
Дата 09.02.2007 01:26:21

Как-то выпадает у всех критиков один очень важный факт.

На что намекает то, что расстрелянный командир оказался в конце концов
живым?

На то, что каяться делом (искупать вину в штрафбате или ещё как) было бы
напрасным, излишним и даже неуместным. Ведь расстрелянный оказался жив и
(обратите внимание!) адмирал! "Всё устроилось наилучшим образом. К чему бы
была эта жертва?".
От Мак
К IGA (04.02.2007 13:36:04)
Дата 07.02.2007 20:09:11

Мамонов: Не понимаю—люди смотрят «Остров» и плачут, а то, что происходит вокруг

никого не волнует

"СОВЕТСКАЯ РОССИЯ" N 13 (12934), четверг, 1 февраля 2007 г.
http://www.sovross.ru/2007/13/13_6_4.htm

Пётр Мамонов: «Не понимаю — люди смотрят «Остров» и плачут, а то, что происходит вокруг, никого не волнует»


— Я не понимаю, почему люди смотрят картину «Остров» и плачут в кинотеатрах. В то же время то, что происходит вокруг, никого не волнует, — начал свою речь на вручении пятой национальной кинематографической премии «Золотой орёл» в Москве 55-летний актёр Пётр Мамонов.
Его награждали за лучшую мужскую роль. Церемонию устроили в голливудских традициях: дамы в вечерних платьях, мужчины в костюмах. Ведущий шутил со всеми номинантами, а те едва не слезно благодарили, получая статуэтки.
Мамонов из толпы выделялся. Он пришёл в старом вязаном свитере, потёртых джинсах и изношенных кроссовках.
После его речи в зале начали немного нервно аплодировать. Однако зрителям Первого канала резкое выступление Мамонова решили не показывать. Его обращение из сюжета вырезали.

Вот что он сказал, получив «Золотого орла»:
«Как-то я здесь не к месту, не моё это... Меня вот перед церемонией в коридоре окружили... Идолопоклонство всё это... Я вот хочу сказать, пусть Паша Лунгин на меня не обижается, мы какое-то кинцо простое сняли. Мы ведь сделали очень простое кино. И только на общем фоне оно выделяется.
Я не понимаю, почему люди смотрят фильм «Остров» и плачут в кинотеатрах, а то, что происходит вокруг, никого не волнует.
А когда игровой аппарат в магазине стоит? У меня сосед, там, в провинции, где я живу, проиграл все деньги на таком автомате. Взял в банке кредит — и его проиграл. Потом проиграл дом, потом повесился. И вот над этим никто что-то не плачет.
Путин это должен решать? Пу-тин — маленький, худенький, он разведчик, что он может... Это мы должны что-то делать.
А вы всё играете, но эта ваша беспечная жизнь приведёт к тому, что мы все будем учить китайский язык.
...Если так дальше дело пойдёт, будем все на китайцев работать. У них религии никогда не было никакой, они нам покажут дисциплину. Если мы попустим, то мой внук будет работать подёнщиком на нефтяной вышке, принадлежащей китайцу!
И, мужики, я к вам обращаюсь: хватит сидеть на порносайтах, пора делом заниматься! Мы каждый год убиваем четыре миллиона будущих Суворовых и Пушкиных. Девки, давайте рожайте!»
От Игорь
К IGA (04.02.2007 13:36:04)
Дата 05.02.2007 00:15:03

Я уже писал примерно аналогичное

исключая некоторые антирелигиозные домыслы. Молитва, конечно, нужна, но ее как правильно пишет в конце автор, ничто не мешало бы читать, сражаясь в боевом строю со воими товарищами, а не отсиживаясь на острове.
От self
К IGA (04.02.2007 13:36:04)
Дата 04.02.2007 17:41:51

отлично!!! спасибо! (-)