Когда СМИ в последнее время говорят мне о “проблемах молодежи”, я не знаю, как на это реагировать: то ли смеяться, то ли матерно ругаться. Словосочетание “проблемы молодежи” в сегодняшней России, строго говоря, утратило смысл и превратилось в такое же ритуальное выражение, как “стабильность” или “удвоение ВВП”.
Дело в том, что сейчас в стране нет просто молодежи. Предполагать, что люди, входящие в одну и ту же возрастную категорию, уже в силу одного этого факта сегодня сталкиваются с одними и теми же проблемами и вопросами, — ненаучно. Это еще мягко сказано. Смело можно сказать и по-другому: это демагогия.
В позднесоветский период можно было говорить о молодежи вообще и с большим или меньшим основанием употреблять выражение “проблемы молодежи”. Тогда даже с учетом всех различий между молодежью сельской и городской, столичной и провинциальной, вузовской и невузовской и т.д. существовало единое социальное пространство, в которое эта молодежь была включена: она училась в единой школе по одним и тем же учебникам, находилась в едином пространстве СМИ, “потребляла” одни и те же (с минимальными вариациями) культурные продукты, имела единообразный социальный статус по отношению к “взрослому миру”, искусственно скреплялась единой идеолого-политической скрепой (ВЛКСМ), ставилась в однотипное положение социальной ответственности перед обществом и государством (армия для юношей; необходимость учебы и работы — под угрозой наказания за “тунеядство”; поощрение моногамных семейно-брачных отношений и наказание за отклонение от стандарта — налог на бездетность, ограничения в карьерном росте, “общественное воздействие” в форме “товарищеских судов”, рассмотрения “персональных дел” в ВЛКСМ и КПСС и т.п.; единые институты вертикальной социальной мобильности: через получение образования, демонстрацию идеологической лояльности (партийность) и лояльности государству — например, обеспечение вертикальной мобильности сельской молодежи с помощью службы в армии или оргнабора на “комсомольские стройки”).
В современной России молодые люди находятся в несопоставимых стартовых условиях. Во-первых, они жестко конкурируют друг с другом, а во-вторых и в-третьих (и в самых главных), экономические, социальные, имущественные, политические интересы разных групп молодежи зачастую не просто противоречат, а прямо враждебны друг другу. В таких условиях у них не просто нет общих проблем, но они часто являются не только проблемой, но и угрозой друг для друга — как индивидуально, так и на уровне социальных групп. В сегодняшней молодежной среде существуют не просто объективные противоречия между разными группами молодежи, но противоречия непримиримые, антагонистические, причем одни группы молодежи могут рассчитывать при утверждении (защите) своей позиции на помощь “старших” и даже прямо властных структур, а другие — не могут и, более того, подвергаются дискриминации и даже репрессиям со стороны властных структур.
Эта ситуация классового расслоения — типичного для капиталистического общества — давно описана в русской пословице “У одних щи жидки, у других жемчуг мелок”. Но поскольку большинство нашей “пишущей братии” — люди благополучные (еще с советского периода) и вращаются в благополучных кругах (среди себе подобных либо среди спонсоров, чьи интересы они — не бесплатно, естественно, — отстаивают в “публичном пространстве”), то разумеется, этим людям и самим кажется, что в целом “все не так уж плохо” — и они пытаются в этом убедить читателей, зрителей, слушателей. Та же молодежь, которая в результате политики властвующей элиты сброшена на дно общества и лишена социальных перспектив, не имеет институтов и каналов, посредством которых она может донести свое мнение до “публичного пространства”, контролируемого “большими СМИ”, практически сплошь купленными правительством и большим бизнесом.
Не так давно я беседовал с двумя вроде бы вменяемыми людьми, профессорами МГИМО, которые говорили мне, что с молодежью у нас все хорошо, и ссылались на своих студентов: как, мол, студенты хорошо выглядят, как хорошо одеты, на каких машинах ездят, на каких иностранных языках говорят и какие замечательные письменные работы пишут. Одним словом, все прекрасно. Вообще-то у МГИМО еще с советских времен — отвратительная репутация, репутация гэбэшного вуза, где учились растленные детки советской номенклатуры. Вуза, воспитывающего в своих студентах конформизм, двуличие, клановость, стукачество, карьеризм и рвачество. В приличных интеллигентных семьях существует коллективное мнение, что порядочные люди в МГИМО не учатся. Но я все это говорить профессорам не стал, поскольку осознал, что понят не буду: заработки в МГИМО высокие, так что материальная заинтересованность все равно заглушит мой голос (и голос совести, если она у них есть). Не стал я им говорить и того, что знаю группу докторов и кандидатов наук, которые давно уже содержат себя и свои семьи тем, что пишут за студентов МГИМО те самые “замечательные письменные работы”. От этих людей я знаю, что МГИМО обслуживают три такие бригады, что между ними разделена “территория” и существует соглашение о расценках (самая мелкая и плохонькая работа не должна стоить меньше 200 долларов).
Не стал я им рассказывать и о том, как совсем недавно я лично наблюдал (если угодно, изучал) одного такого со всех сторон замечательного студента МГИМО, у которого денег куры не клюют — вплоть до того, что он даже ленился сам водить машину (точнее, машины, их у него несколько), а пользовался услугами шофера, по совместительству телохранителя. Проблем у него действительно не было, кроме одной (и, безусловно, преходящей): он не понимал, от какой из двух блондинок он заразился гонореей, и, следовательно, не понимал, какой блондинке надо бить морду. А бить сразу обеих он считал, видимо, неправильным…
c Или другой пример: выпускница психологического факультета МГУ, наследственный психолог (а сейчас едва ли не большинство студентов психфака МГУ — это наследственные психологи, что само по себе наводит на размышления о доступности этого факультета для человека “со стороны”). У нее тоже нет никаких проблем: она работает в крупной западной корпорации в Москве, возглавляет службу по подбору кадров, то есть отсеивает тех потенциальных работников, которые в силу индивидуальных особенностей не могут приносить хозяевам максимальную прибыль. Строго говоря, эта девица предала психологию, опорочила высокое звание психолога как человека, призванного помогать людям, а не мешать им. Но, отмечу, большинство выпускников психфака занимается сегодня именно этой подлой жандармской работой.
Получает девица бешеные деньги и живет припеваючи. Правда, книг она уже давно не читает (и уж тем более — “толстых” литературных журналов, считая, что это — по недоразумению не вымершие “мастодонты” “совка”), в лучшем случае просматривает гламурные журналы и следит за литературой по специальности. А свободное время тратит на ежевечерние посещения со своим бойфрендом клубов и прочих модных и дорогих мест московской тусовки. “Проблемы молодежи”? Для указанной девицы это словосочетание — пустой звук.
Собственно говоря, даже в среде богатой и “элитной” молодежи, конечно, возникают определенные проблемы, но говорить о них скучно, как скучно говорить и о самой этой молодежи.
Всякая социальная система отбирает и воспитывает некоторое количество молодежи, призванной поддерживать и укреплять существование именно этой социальной системы — и такая молодежь получает от системы поощрения и привилегии. В нацистской Германии молодые люди, отобранные в “элиту элит” — СС, — тоже не сталкивались с какими-либо особыми проблемами.
Возможно, есть люди, которым интересно говорить именно о такой молодежи. Мне — нет. В частности, и потому, что паразиты и угнетатели никогда не были той частью социального организма, которая способствовала бы развитию и прогрессу общества. [IGA: и роль буржуазии никогда не была прогрессивной? ]
Реальные проблемы сосредоточены по другую сторону баррикад — среди бедных, угнетенных, ущемленных в правах, отверженных. Кстати сказать, таких — большинство, что бы нам ни рассказывали вальяжные московские профессора и прочие идеологические проститутки. Во-первых, это проблемы социально-экономические.
И самая первая и главная: социальное неравенство, бедность, нищета. Вопреки сказкам о “стабилизации” и “экономическом росте”, которыми нас пичкают оплаченные Кремлем и администрацией президента СМИ, социальное расслоение не уменьшается, а нарастает. Это иногда — сквозь зубы — вынуждены констатировать даже высшие чиновники; даже Путин как-то обмолвился о возникновении “застойной” — то есть переходящей из поколения в поколение — бедности. Возможность развития ребенка, подростка, молодого человека сегодня напрямую зависит от материального положения его семьи и места проживания (те, кто живет в деревне, практически уже лишены социальных перспектив — вплоть до того, что сегодня в деревнях вовсю начали закрывать школы). Бедность — и тем более нищета — влечет за собой множество проблем: не только невозможность полноценного развития — интеллектуального, физического, психического, эстетического и т.п., не только невозможность получения качественного образования, отсутствие доступа к эффективной медицинской помощи (а больной ребенок всегда находится в неравном положении по сравнению со здоровым), отсутствие доступа к достижениям культуры, но и просто существование в условиях хронических дистресса и фрустрации. Это означает, что молодежь из бедных семей обречена жить в атмосфере постоянных семейных скандалов, семейного насилия и семейного пьянства (поскольку алкоголь — это самый дешевый способ снятия дистресса и временного ухода от фрустрации). Я уже не говорю о том, что голодный ребенок не может нормально учиться, а нищета убивает в человеке чувство достоинства, самоуважения. Профессорам из МГИМО этого не понять: их дочери никогда не сталкивались (и не столкнутся) с ситуацией, когда работодатель ставит условием приема на работу сожительство — и отказаться невозможно, так как отказ означает голод. Кстати, жаль, что не сталкивались — может быть, это раскрыло бы профессорам глаза на реальность.
Эту проблему, однако, молодежь не сама для себя создала. Социальное неравенство, бедность, нищета порождены действиями власти. И решить эту проблему наша власть не в состоянии — и не собирается ее решать. Поскольку именно представители власти и есть те люди, которые извлекают прибыль из социального неравенства, бедности и нищеты части общества. Они и есть те работодатели, которые берут на работу молоденьких девушек только при условии, что те будут удовлетворять их сексуальные запросы. Не было бы нищеты и социального неравенства — девушки послали бы их с их сексуальными запросами куда подальше.
Связанной с этой проблемой является и проблема беспризорности и безнадзорности. Очевидно, не дети банкиров, топ-менеджеров или генералов становятся беспризорниками: даже если они лишатся родителей — найдется кому взять их под опеку. Беспризорники — это дети из бедных семей, из социально неблагополучных регионов, где особенно высока смертность, в том числе криминальная и от наркотиков и алкоголя, и где значительная часть населения уже практически лишена нормальной (не бутафорской) медицинской помощи. Да, число беспризорников в последние годы сократилось, но не в результате усилий власти, а потому что пик беспризорности пришелся на середину 90-х годов — на годы гайдаровско-чубайсовских “реформ”, — и беспризорники этого периода частью выросли (и пополнили население тюрем), частью погибли.
Эта проблема тоже создана не молодежью, а властью. И власть эту проблему тоже не собирается решать. Это видно уже из того факта, что по нынешнему законодательству все, что можно сделать с беспризорником, — это поместить его на месяц в пункт временного содержания. После чего беспризорного ребенка вновь выталкивают на улицу.
Следующая проблема этого круга — преступность. Известно, что детская и подростковая преступность растет и вообще преступность у нас практически поголовно молодежная, вызванная социальным неравенством, бедностью, нищетой и предельной доступностью алкоголя и наркотиков. Поскольку официальная идеология, идеология капитализма, ориентирует всех на материальный успех, а материальных средств на всех не хватает, поскольку распределены они более чем неравномерно и значительная часть населения ими обделена и не может их получить легальным путем (“от трудов праведных не построишь палат каменных”), то эта проблема, порожденная властью, властью решена быть не может. В таких условиях дальнейшее омоложение преступности и увеличение числа жестоких и тяжких преступлений, совершаемых подростками и молодежью, — явление естественное и неизбежное.
Разумеется, власть не собирается ничего менять. Существующая сегодня “правоохранительная” система — это огромный пылесос, высасывающий деньги из бедных и не облеченных властью и перераспределяющий эти деньги в пользу богатых и властью облеченных. Семьи преступивших закон молодых людей — источник постоянных доходов для адвокатов, милиции, прокуратуры, судейского аппарата, сотрудников ГУИНа. Никто из них поэтому не заинтересован в снижении преступности, сокращении числа преступников, борьбе с преступностью. Какой же дурак будет резать курицу, несущую золотые яйца?
С упомянутыми явлениями связана и такая острая проблема, как взрывной рост социальных болезней (включая СПИД). Безусловно, социальные болезни — туберкулез, чесотка и другие паразитарные заболевания, гепатиты, желудочно-кишечные инфекции, кожные и венерические заболевания — поражают в основном не детей богатых, а являются порождением нищеты и бездомности. Рассадником этих заболеваний стали, в частности, тюрьмы. Бытовая нищета и беспризорность влекут за собой “болезни грязных рук”, туберкулез, кожные и паразитарные заболевания, наркомания — гепатиты и СПИД, детская и подростковая проституция — венерические болезни и заболевания, передающиеся половым путем.
Разумеется, эту проблему тоже не дети и не молодежь специально сами для себя создали, поскольку не они проводили пресловутые “экономические реформы”. И, разумеется, власть не собирается эту проблему решать. Социальные болезни все более скапливаются в социальном низу общества, а власти на бедных давно плевать. Больные, кстати, более зависимы от власти и не склонны к бунтам. Угроза лишить пусть эфемерного и паллиативного, но лечения хорошо действует на больного туберкулезом или СПИДом, заставляет его делать то, что от него требуют: работать за еду и “лечение”, давать ложные показания в суде и т.п. Поэтому руководство ГУИНа никак не противодействует чудовищному, никогда прежде не виданному в истории отечественных тюрем разрастанию числа “опущенных”: пусть это — рассадник
СПИДа, но зато это — самый зависимый и потому самый управляемый “контингент”.
Напрямую с этими же проблемами связан и грандиозный расцвет индустрии сексуальной эксплуатации детей и подростков, детской и подростковой проституции и порнографии (да и вообще проституция — молодежная проблема, бабушки-проститутки уж точно — не массовое явление).
Разумеется, секс-индустрия, порно-индустрия и организованная проституция тоже не детьми и подростками созданы. Разумеется, это — порождение политики власти, раз в стране действуют законы, не запрещающие занятие проституцией, ограничивающие — очень условно — лишь незаконный оборот порнографии и до сих пор не желающие вообще всерьез рассматривать понятие сексуальной эксплуатации. Конечно, не дети из богатых семей, не дочери Путина, например, подвергаются сексуальной эксплуатации, принуждаются к проституции или вовлекаются в порнобизнес. Разумеется, жертвами в данном случае вновь становятся выходцы из бедных семей. Поэтому власти на все это плевать. Да, конечно, это — источник крупных нелегальных доходов, одна из составляющих организованной преступности, рассадник наркомании и венерических заболеваний, да, это сфера, прямо связанная с тяжким криминалом, вплоть до убийств (это ведь российский порнобизнес прославился поставками на Запад кассет с записью издевательств и убийств, в том числе детей), но богатым это не угрожает и вообще, с точки зрения власти, отвлекает население от политики.
Поэтому хотя международное законодательство квалифицирует проституцию как форму работорговли [IGA: !? Это какое международное законодательство? ] (а Россия входит в число стран, где работорговля запрещена), никто с проституцией в России бороться не собирается, а напротив, не раз ответственные лица, начиная с Жириновского и Аяцкова, выступали публично за ее легализацию (позже Аяцков сменил точку зрения на прямо противоположную, но, как рассказывают, после того, как прилюдно получил предложение “начать с себя”, то есть открыть в Саратове дом терпимости, где бы работали его жена и дети). Поэтому активно — через “большие СМИ” — насаждается идея, что проституцию “невозможно победить”, и замалчивается шведский опыт (запрет не на предоставление услуг проституток, а на получение их, то есть наказание клиента; между прочим, хорошо действует). Проститутки обоих полов обеспечивают не только бесперебойное удовлетворение самых экзотических сексуальных потребностей криминального мира и представителей власти (что в значительной степени одно и то же) — и это касается, конечно, не одной лишь России (вспомним громкий гомосексуально-педофильский скандал в Латвии, в который оказались вовлечены латвийское правительство и руководство прокуратуры), — но и, с точки зрения властей, разрастание индустрии проституции “сглаживает” социальные проблемы, так как эта индустрия “дает работу” части безработного населения, предупреждая тем самым “социальный взрыв”. То, что проститутки долго не живут, власть тоже вполне устраивает — снимается проблема их пенсионного обеспечения.
Поскольку имморализм и примитивный гедонизм являются сегодня подлинным мировоззрением российских социальных верхов (показная религиозность — это не более чем ханжество, требование “правил игры”, какими бы абсурдными они ни выглядели, а эстетические и интеллектуальные запросы социальных верхов крайне примитивны и не идут дальше Церетели и Пугачевой), секс-индустрия и, в частности, порнография вполне нашу власть устраивают и идеально соответствуют ее запросам.
Следующей проблемой является наркомания и алкоголизм. Разумеется, не подростки и не молодежь сами построили спиртозаводы и изобрели наркотические препараты. В 90-е годы российская власть сначала отменила государственную монополию на алкоголь и создала грандиозный нелегальный и полулегальный алкогольный рынок, а также провела такие законы, которые фактически легализовали “пушерство”. Позже гайки были закручены — но лишь после того, как нелегальная алко- и наркоиндустрия была создана и расцвела. Нетрудно догадаться, что само “закручивание гаек” объяснялось стремлением распространить государственный рэкет на новосозданную грандиозную отрасль криминального и полукриминального бизнеса.
Очевидна прямая заинтересованность власти в алкоголизации и наркотизации молодежи как потенциально наиболее мятежной группы населения: известно же, что алкоголики и наркоманы не бунтуют, не устраивают революций: их интересы находятся в другом, иллюзорном мире, наркомания (в том числе и алкоголизм) — форма социального эскапизма. Наша власть достаточна грамотна и знает, что в XX веке в России всего два раза вводили “сухой закон” — в связи с русско-японской войной и в связи с Первой мировой. И оба раза протрезвевшее население устраивало революции.
Существует, разумеется, и прямая материальная заинтересованность властей: начиная с “водочного бюджета” и кончая прямой связью тех “правоохранительных” подразделений, которые призваны бороться с распространением наркотиков, с наркобизнесом. Поэтому у нас громкие дела “борцов с наркотиками” выглядят так странно: то преследуют издательство “Ультра.Культура” [IGA: которое конечно нельзя преследовать?], то судят ветеринаров за то, что те делают операции собакам и кошкам с обезболиванием. А наркомания молодеет и растет. А ответственные лица развлекают публику — вроде бывшего министра образования Филиппова, который однажды поведал общественности, что стоило только президенту Путину обратить внимание на проблему подростковой наркомании, как эта наркомания тут же сократилась на 30 процентов (сама, видимо, Путина испугалась!).
Наконец, существует прямая заинтересованность как “правоохранительной” системы, так и наркологических служб в существовании и развитии наркомании. Первая получает с наркоманов деньги и обеспечивает себя “преступниками”, согласными за дозу взять на себя какую угодно вину, а вторые выманивают бешеные деньги у наркоманов и их родственников. Чтобы этот конвейер работал бесперебойно, обществу настойчиво внушается, что наркомания (включая алкоголизм) — это “болезнь”, которую можно вылечить. Между тем наркомания — это не болезнь, по крайней мере до момента, пока наркотик не встроился в систему обмена веществ организма, это вид зависимости от измененной формы сознания. Измененных форм сознания известно много: гипноз, азарт, религиозный экстаз, вдохновение, изменения питания (религиозные посты), секс, кислородное голодание, чувство опасности и т.п. [IGA: бредовая классификация, форма питания не является формой сознания] Зависимость от них заложена в природе человеческого сознания, так как это прямо связано с познавательной способностью мозга. Говоря иначе, вылечить от наркомании (алкоголизма) нельзя, можно переориентировать наркомана — при условии, что он сам этого хочет и наркотик еще не разрушил физически его организм, не стал ему химически необходим, — на другую, общественно безвредную или общественно полезную форму зависимости (такую, как спорт или творческая деятельность).
Кстати, сам тот факт, что спиртные напитки и табачные изделия — притом что и алкоголь, и никотин официально признаны наркотиками [IGA: в каком документе официально? ] — легально продаются в России, выдает власть с головой: социальные верхи не препятствуют распространению этих двух наркотиков — и получают с этого немалый доход. А “борьба” с другими наркотиками связана всего лишь с тем, что в отличие от алкоголя и никотина, к которым в процессе эволюции большинство населения России частично приспособилось (как к неблагоприятным “природным” факторам), другие наркотики быстро делают своих жертв нетрудоспособными, то есть не дают социальным верхам (большому бизнесу и государству) извлекать из них как из наемных работников прибыль в процессе производства.
Еще одной такой же — и связанной с предыдущими — проблемой является произвол власти, и в первую очередь “правоохранительных” органов, особенно распоясавшихся при президенте Путине, офицере КГБ, окружившем себя офицерами КГБ, и в условиях “борьбы с терроризмом”. Власть систематически демонстрирует всему обществу, что в стране главенствует право сильного, это откровенно показали массовые избиения в Благовещенске и серия аналогичных событий в других местах. Проходящий сегодня в России передел собственности — в том числе с помощью рейдеров — в пользу “силовиков” лишь подтверждает легализацию этого “права сильного”. Необоснованные задержания и аресты, избиения, пытки и издевательства стали у нас нормой. Основная жертва действий “правоохранительных” органов, как известно, молодежь из небогатых семей, социально не защищенная и не имеющая возможности (в первую очередь финансовой) постоять за себя.
Это, кстати, проблема не только социально-экономическая, но и прямо политическая. “Латиноамериканизация” наших “правоохранителей”, то есть превращение их, как в Латинской Америке в 60—70-е годы, в узаконенные банды, демонстрирует всем, что в сегодняшней России собственность и власть у того, у кого автомат и мундир, и обрекает не одетую в мундиры и не вооруженную автоматами молодежь на роль неравноправных, лишенных законодательной защиты наемных рабов, принуждаемых к покорности силой. Так молодежь из небогатых семей ставится перед выбором: либо уход в банды (в том числе в банды в мундирах), либо существование без социальных перспектив. Латиноамериканский опыт, кстати, показывает, что только там удавалось заставить правящие элиты свернуть произвол полицейских банд, где ответом на этот произвол становилось возникновение партизанских движений.
Отмечу последнюю проблему социально-экономического блока: закрытие каналов вертикальной социальной мобильности, превращение российского общества в сословное и даже в кастовое. Недоступность для бедных качественного образования оставляет их пожизненно в социальном низу. Непричастность к кланам, пробившимся к власти, препятствует социальному продвижению даже тех, кто талантлив от природы или смог чудом (в силу настойчивости и по другим аналогичным причинам) получить достойное образование: хорошие рабочие места зарезервированы за своими, “чужих” туда не берут (у меня перед глазами пример молодого человека, окончившего с “красным” дипломом Ярославский госуниверситет и работающего на “Ярославских моторах” простым рабочим, поскольку он не “свой”).
Власть даже не воспринимает это как проблему, поскольку это не ее проблема, то есть не проблема богатых, не проблема правящего класса России — бюрократ-буржуазии. Хотя, безусловно, власть знает о реальном положении дел — именно этим объясняется демагогия лидеров “Наших”, вовлекавших в организацию провинциальную молодежь без связей и денег обещанием сделать из нее “будущую элиту”.
Я перечислил лишь социально-экономические проблемы, с которыми сталкивается современная российская молодежь из социальных низов, то есть не принадлежащая к бюрократ-буржуазии или к слою “интеллектуалов”, обслуживающему интересы бюрократ-буржуазии и находящемуся у нее на содержании.
Есть еще и политические, и культурные проблемы, которые я, ограниченный размерами выступления, даже просто не могу сколько-то подробно разобрать. Могу лишь перечислить. Это:
— культурная деградация (общества в целом и деградация молодежной культуры в первую очередь);
— “реформа образования”, которая в ближайшем будущем приведет к тотальному внедрению платного образования, резкому падению качества образования и образовательному социальному апартеиду: “элитному” образованию для социальной верхушки и видимости образования (на уровне ПТУ, если не церковно-приходской школы) для всех остальных;
— тотальное наступление на культуру со стороны “поп-культуры”, “массовой культуры”, а также продажных и “желтых” СМИ — с их примитивным интеллектуальным, эстетическим и моральным уровнем, погоней за сенсациями и эксплуатацией ограниченного набора тем, таких, как деньги, насилие и секс;
— разрушение семейного и социального пространства, деградация семьи как института воспитания и эмоциональной поддержки, превращение неполной и неблагополучной семьи в социальную норму;
— насаждение обскурантизма, мистицизма, религии; агрессивное наступление на науку и навязывание молодежи клерикально-ксенофобской картины мира; антиконституционное насаждение религии в школе и фактическое сращивание церкви и государства (по Конституции — светского);
— насаждение воинствующего индивидуализма, воспевание эгоизма и “культа успеха”, что создает в молодежной среде атмосферу цинизма и тотального недоверия друг к другу; следствием этого являются растущая асоциальность и психопатизация, неспособность к установлению длительных доверительных межличностных отношений (в том числе и в интимной сфере);
— стремительное исчезновение единого культурного пространства; фрагментаризация и атомизация общества, что делает невозможным взаимопонимание среди молодых и, следовательно, коллективную защиту своих прав и интересов;
— углубление морального кризиса; исчезновение целей (кроме личного обогащения любой ценой) и независимых общественных (не навязанных властью под угрозой репрессии) авторитетов; неспособность потому к критическому восприятию информации, усиление зависимости от правительственной пропаганды и манипуляции сознанием; развитие в связи с этим конформизма;
— насаждение ксенофобии (в первую очередь кавказофобии и исламофобии); фашизация общества и — особенно — молодежной среды;
— отсутствие на практике (а не формально) основных политических свобод; превращение политики в закрытую ритуальную сферу; превращение властных структур в непрозрачные для общества корпорации по типу мафии или спецслужбы; внедрение закрытого принятия решений как метода управления;
— полная дискредитация представительной демократии, в частности института выборов и законодательной власти; превращение права на референдум в “мертвое право”;
— прямое подавление любой настоящей (а не бутафорской — наподобие КПРФ и СПС) оппозиции.
Все это — реальные проблемы, с которыми сталкивается большинство молодежи и с которыми не сталкивается ее меньшинство (вернее, это меньшинство выигрывает от существования для большинства этих проблем). И водораздел откровенно проходит по классовому признаку.
Власть эти проблемы решить не в состоянии. Напротив, власть их породила, и власть материально и политически заинтересована в наличии этих проблем. Власть (правящий класс) виновна в том, что эти проблемы вообще существуют.
В заключение хочу специально подчеркнуть: наше общество тяжело больно. От того, что проправительственные СМИ скрывают существование болезни, болезнь не исчезнет. Наоборот.
От редакции ikd.ru: Национализм, особенно после последних терактов, взят на вооружение властью в качестве очередной «национальной идеи», призванной сплотить народ вокруг власти против внешнего врага – «международного терроризма». К чему может привести очередное идеологическое новшество власти? Мы обратились за экспертным анализом к Александру Тарасову, содиректору Центра новой социологии и изучения практической политики «Феникс».
Карин Клеман: Как Вам кажется, растут ли националистические настроения в российском обществе последнее время?
Александр Тарасов: Конечно, растут, причем не только последнее время, а весь постсоветский период. Но особенно быстро они стали расти с момента, как пришел к власти Путин, точнее с начала Второй чеченской войны. Поскольку сама эта война была объявлена необходимой для спасения государства мерой. Одновременно политика Путина подавалась правительственной пропагандой как «наведение порядка», т.е. как разрыв с предыдущим – ельцинским – откровенно клептократическим периодом, к тому времени уже окончательно дискредитированным в глазах большинства населения. Т.е. Путин – ставленник ельцинской «семьи», из политического небытия вдруг вознесенный до руководителя ФСБ, премьер-министра, а затем и официального преемника президента – внезапно оказался словно бы непричастным к злоупотреблениям и преступлениям предыдущего периода.
Вообще, политика с приходом Путина стала приобретать вождистские черты. Этого не было при Ельцине. Ельцин был символом, знаменем для одних, объектом ненависти для других. Ельцин мог вести себя как самодур, но он не был типичным фюрером. Путин претендует на роль фюрера. С ним идет процесс активного навязывания националистических империалистических представлений, причем сверху, т.е. через подконтрольные правительству и государству СМИ. В силу тяжелого материального положения подавляющего большинства населения России возможность систематически получать информацию из каких-либо других источников, кроме подконтрольного правительству телевидения, резко сократилась. Впрочем, одновременно было «зачищено» и газетно-журнальное пространство. Многие умеренно оппозиционные издания исчезли. Теперь подавляющая часть населения подвержена постоянному пропагандистскому давлению, в том числе ведущему к фашизации и ксенофобизации общества – это достигается не путем грубой пропаганды, а посредством намеков, нюансов, оговорок, наклеивания ярлыков: например, там, где раньше грубо говорили «чеченцы» (прямо используя «язык вражды»), теперь говорят «международный терроризм» – формально это звучит нейтрально, а не ксенофобски, но все уже выучили, что это – другое название чеченцев. Эта пропаганда все более и более подталкивает общество к ксенофобии. Это именно не русский национальный шовинизм, а ксенофобия. В этих условиях и в отсутствие активного и сознательного противостояния властям общество все более и более сдвигается вправо. А поскольку в этом заинтересована сама власть, процесс ускоряется.
Для того, чтобы этому противостоять, нужен куда более высокий, чем сейчас, уровень политизации общества, куда более высокий уровень самосознания общественных сил – и, в частности, куда более высокий уровень понимания своих классовых, социальных, политических интересов угнетенными слоями общества. А у нас классовое сознание отсутствует у всех, кроме правящего класса – бюрократ-буржуазии. Рабочие, например, говоря классическим марксистским языком, даже еще не стали «классом для себя», не говоря уже о том, чтобы стать «классом для другого». И власть обнаружила, что чем большее количество альтернативных источников информации она сможет ликвидировать или ограничить (неважно, как: запретить, купить, запугать), тем легче управлять обществом. В результате получилось, что самым крупным по тиражу оппозиционным изданием у нас сейчас является «Советская Россия», которая, во-первых, ни в коем случае не интернационалистская газета (и, следовательно, не может и не хочет противодействовать фашизации страны), а во-вторых, она оттеснена в информационное гетто (например, существует запрет на упоминание этой газеты на правительственных каналах телевидения) и не пытается из этого гетто вырваться. Более того, «Советской России» отведена роль клапана для выпуска пара – ограбленное бюрократ-буржуазией, нищее, фрустрированное население пишет туда письма-жалобы, а газета их печатает. Все довольны. На официальную линию путинского режима – укрепление российского буржуазного государства – газета не нападает. Именно поэтому ее не подвергают репрессиям. Вот если бы «Советская Россия» заняла активную антивоенную позицию во время Второй чеченской войны и стала разоблачать «укрепление государственности» Путиным как создание полицейского режима – тогда бы «Советскую Россию» постигли неприятности. Она бы наверняка лишилась помещений в государственном издательском комплексе «Пресса», где редакция располагается, у нее начались бы проблемы с налоговой инспекцией, пожарными, санэпидемслужбой и т.п. Раз ничего этого нет – значит, власть не боится такой оппозиции, как «Советская Россия».
К.К.: Вы говорите о ксенофобских настроениях и об империалистском национализме, не могли бы разъяснить, что это такое?
А.Т.: Дело в том, что власть нацелилась — хотя это официально не прокламируется, особенно для Запада — на создание не русского этнического государства, а на создание некой новой общности – «российской нации». Эта «российская нация» должна выступать как некое единое целое — не разделенное на социальные классы или группы — причем интересы власти и правящего класса должны быть признанны официальными интересами всей «российской нации». Поскольку же страна многонациональна и устранить этот факт невозможно, признается, что в стране живут не только русские и не только славяне — и на это никто не покушается. Но эти нерусские, неславяне, так же как и русские и славяне, должны осознать свое новое единство – наднациональное и в то же время не классовое. Т.е. они должны подчинить свои интересы интересам абстрактного (т.е. как бы бесклассового) российского государства.
К.К.: Но ведь внушение такого единого национального и неклассового духа — процесс международный, он происходит далеко не только в России. Какова российская специфика?
А.Т.: Совершенно верно. Ничего нового наши правители не придумали. Очевидно, интеллекта не хватает. Но ситуация в России отличается от ситуаций в других странах, в первую очередь в развитых капиталистических. По той простой причине, что после краха Советского Союза в России де-факто сложилась такая ситуация, при которой регионы обладали очень большими правами и региональные интересы осознавались как очень важные и местными элитами, и местным населением. Особенно в национальных республиках. Возьмем для примера Татарстан. Очень долго в Татарии сдерживали цены на основные продукты, коммунальные услуги, общественный транспорт. Население могло сравнивать местные цены с ценами соседних регионов. И население знало, что привилегированное положение Татарии связано с тем, что это – национальная республика и ее отношения с центром урегулированы специальным договором. Более того, такая ситуация давила и на соседние субъекты федерации, заставляя их сдерживать рост цен и коммунальных платежей – в первую очередь, на Ульяновскую область и на Удмуртию. В Ульяновской области вообще вся заволжская территория снабжается – и газом, и электроэнергией – через Татарию, в этой части области искусственно задрать цены было просто опасно: абсолютно всем было очевидно, что это было бы спекулятивным поднятием цен, т.е. население в таком случае просто приглашалось бы к массовым протестам. Столица области – Ульяновск – располагается недалеко от татарской территории, и, следовательно, задрать цены до уровня «рыночных» в Ульяновске значит заставить население массами совершать поездки в Татарстан за продуктами – т.е. оставлять свои деньги не в Ульяновской области, а в соседнем регионе.
Сейчас власть ставит перед собой задачу такое «безобразие» ликвидировать, т.е. уравнять все субъекты федерации – по нижней планке прав и доходов (конечно, это не коснется Москвы и Питера). Почему? Потому что в правительстве понимают, что все «экономические успехи» последних лет связаны с исключительно высокими – и все растущими – ценами на нефть. Рано или поздно это кончится. Более того, все время нарастает износ основных фондов – и они в массе своей не обновляются. Уже сейчас, если посмотреть на новостные ленты информационных агентств, вы увидите, что техногенные катастрофы в России – большие или малые – происходят практически каждый день. В то же время продолжается и даже усиливается отток капиталов на Запад. Чтобы завтра просто-напросто не развалилась инфраструктура и центральная власть естественным образом не потеряла контроль над страной, она ищет дополнительные источники доходов. Эти источники – деньги, остающиеся в регионах у местных властей и у населения. Теперь центральная власть намерена эти деньги конфисковать.
Особенно это касается национальных республик – поскольку у них есть некоторые привилегии (например, статьи расходов на поддержание и развитие национальной культуры и национального образования). Отсюда – развернувшаяся в последнее время пропаганда тезиса, будто никаких наций (этносов) вообще нет. Это – социальный заказ путинского режима, выбравшего в качестве цели ликвидацию и подавление национальных прав «малых» народов Российской Федерации. Этот социальный заказ отрабатывается сейчас большой группой «ученых», самым главным из которых является директор Института этнологии и антропологии РАН Валерий Тишков.
Как известно, идею, что никаких наций нет, выдвинули в XX веке западные левые (в частности, анархисты). Они утверждали, что нации выдуманы буржуазным государством для того, чтобы обмануть трудящихся, навязать им вместо классовой идентификации национальную. В отношении отдельно взятого человека такая точка зрения вовсе не абсурдна. Если вы переедете из одной страны в другую, выучите другой язык, станете на нем думать, освоите другую культуру, проникнетесь интересами общества, где теперь живете, – то, вполне естественно, ваша «паспортная» национальность уже перестанет соответствовать действительной. Но когда речь идет о давно сложившихся больших общностях людей – это абсурд. Нация, этнос – это не «воображаемое сообщество», не результат коллективной воли, а результат сложившейся историко-экономической практики. Это объективность. Татары являются татарами не потому, что им какие-то «теоретики» навязали это представление, а потому, что они уже родились татарами, с раннего детства говорят и думают на татарском языке, живут внутри татарской культуры, внутри татарской языковой среды, объединены местом проживания, историческим прошлым и экономическими связями, единым национальным менталитетом, наконец.
А сегодня Тишков и ему подобные, отрабатывая социальный заказ авторитарного неолиберального путинского режима, разрабатывают «теории», на основании которых могут быть ликвидированы все национальные республики. Раз наций нет – то нет оснований и для существования национальных республик. Например, зачем татарам республика – с отдельным национальным языком, национальной культурой и т.п.? Все татары двуязычны, все говорят по-русски – вот пусть и говорят по-русски. И пишут, и т.п. Какая экономия государственных средств на ликвидации национальных культур!
Если «отменить» нации и национальные республики – их можно слить в крупные регионы. Это тоже грандиозная экономия средств. Эти деньги правящий режим отнимет у местных элит и местного населения – и положит в свой любимый «стабилизационный фонд», т.е. себе в карман. Одновременно усилится политическая централизация – по жесткому авторитарному варианту. Федерализм и авторитаризм плохо совместимы. Федерализм всегда является прямой или потенциальной угрозой для авторитарной власти.
К.К.: Как в эту схему вписывается античеченская риторика власти?
А.Т.: Риторика власти – не совсем античеченская. Чеченцы являются объектом пропаганды не как собственно чеченцы, а как найденный враг, внешней враг, образ врага, который необходим для консолидации «российской нации». Чеченцы выступают в роли пугала, в роли внешнего врага, который вдруг оказался внутри страны. Поэтому постоянно говорится, что они финансируются «международным терроризмом», «мусульманским» или «исламским интернационалом», «внешними силами» — то ли Лондоном, то ли Вашингтоном. С одной стороны, Россия состоит в «международной антитеррористической коалиции» и Путин обнимается с Бушем, а с другой стороны, для внутренней аудитории, дается понять, что «эта сволочь Буш подкармливает чеченских или арабских террористов через разведслужбы». Угроза «международного терроризма» необходима властям. Потому что активное сопротивление режиму в рамках одного какого-то региона все-таки недостаточно для того, чтобы запугать всю страну. А если говорить, что существует внешняя угроза, говорить, что нехорошие внешние силы хотят расчленения, ослабления, ликвидации России и делают это сейчас руками боевиков на Северном Кавказе – это звучит куда более устрашающе.
Как раз после Беслана «язык вражды» в правительственной пропаганде претерпел заметные изменения. Как по команде исчезли выражения «чеченские террористы», «чеченские боевики» или просто «чеченцы». Теперь их стали называть «международными террористами» и даже «силами зла». Формально, таким образом, «язык вражды» по национальному признаку отсутствует – но население уже знает, о ком идет речь. Однако «силы зла» – это куда более страшная формулировка, она носит религиозный, сакральный характер, всеобъемлющий. Так выстраивается новый образ врага – практически космических мастшабов. Т.е. враг – это, в конечном итоге, Дьявол, который, ясное дело, решил изничтожить «Святую Русь». А Вашингтон и уж тем более чеченцы – всего лишь «подручные Дьявола». Понятно, что на роль «подручных» выбирают тех, кто не относится к большинству – не русских, живущих в пограничном районе, неправославных.
К.К.: После Беслана произошли кардинальные изменения в националистических настроениях людей?
А.Т.: После каждого инцидента такого рода происходит подвижка общественных настроений вправо. И каждый раз это – не чисто стихийное явление, поскольку оно подстегивается правительственной пропагандой. Последний крупный сдвиг был связан с «Норд-Остом». Тогда тоже власть устроила «антитеррористическую истерику». Но тогда заморочить всем головы оказалось сложнее, поскольку практически всем было очевидно, что жертвы «Норд-Оста» – это жертвы штурма, применения спецподразделениями газа и полного презрения властей к судьбам и жизням отравленных заложников. Это не удалось скрыть – и власти так рассвирепели, что даже назначили «козла отпущения»: канал НТВ. Более того, сразу же возникли вопросы: как вообще получилось, что большой отряд боевиков смог беспрепятственно проникнуть в Москву с оружием и экипировкой, беспрепятственно захватить большое здание с большим количеством заложников – и никто этому не смог помешать? Куда смотрели власти, в первую очередь – силовые структуры? И почему никто не наказан за такой чудовищный провал? А чуть позже стало известно, что руководителей силовых ведомств тайно наградили на «Норд-Ост» звездами Героев России. Это тоже не удалось скрыть – и это тоже вызвало вопросы. А потом добавилась поразительная история Ханпаша Теркибаева, который был членом группы, захватившей «Норд-Ост», официально числился в списке разыскивавшихся террористов, спокойно вышел из здания театрального центра на Дубровке – и затем работал в Информационном управлении президента Российской Федерации, был непосредственным подчиненным Ястржембского, ездил в составе российской правительственной делегации в Страсбург, давал наглые интервью телевидению и «Новой газете». И никто его даже для допроса не вызвал! Только в конце 2003 года промелькнула информация, что он погиб в автокатастрофе в Чечне. Т.е., очевидно, что не он погиб, а «его погибли» – чтобы перестал трепаться. А теперь есть книга Юлии Юзик «Невесты Аллаха» [IGA: издательства УльтраКультура], из которой явствует, что наши власти заранее точно знали, кто, где, как готовил группу захвата «Норд-Оста» – и не препятствовали этому, что из здания на Дубровке, полностью окруженного спецподразделениями, благополучно вышли три руководителя боевиков (они поименно названы), что шахидки в «Норд-Осте» и не могли взорваться, так как у них были не взрывные устройства, а муляжи, что, наконец, Шамиль Басаев, официально взявший на себя ответственность за захват «Норд-Оста», был завербован КГБ еще в советский период… То есть вся операция по захвату заложников на Дубровке проводилась под контролем российских спецслужб. И власти не выступили с официальными опровержениями, не подали на Юзик в суд, а наложили запрет на распространение ее книги. Что очень показательно.
К.К.: Если как раз говорить о настроениях обывателях, что преобладает: чувство принадлежности к «российской нации», т.е. реакция за «нападение извне», или вообще ксенофобские настроения?
А.Т.: Нельзя говорить в целом о российском населении. Слишком большая и разнообразная страна. В глубинке, где люди телевидение не смотрят, например, по причине того, что у них материальных возможностей нет, где люди озабочены, в первую очередь, проблемой выживания, там как раз нет никакой ксенофобии. У жителей глубинки, будь то русские или нерусские, у всех одна и та же проблема: как выжить. Ксенофобские настроения растут в среде более благополучной: там, где люди могут систематически получать информацию из правительственных источников. А если взять слой еще более благополучный, там ксенофобские настроения еще сильнее. Это, например, представители мелкого бизнеса, которые сталкиваются с такими же мелкими бизнесменами, например, с Кавказа. Они видят в них конкурентов. И у них возникает вполне понятное мелкобуржуазное желание вытеснить конкурентов внеэкономическими методами. Это хорошо видно на примере скинхедов. Когда после Царицынского погрома в ГУВД Москвы создали специальный отдел, занявшийся скинхедами, сотрудники этого отдела поставили на учет около тысячи бритоголовых. Оказалось, что среди этой тысячи непропорционально большое число тех, у кого родители заняты в мелком бизнесе, в первую очередь в торговле. Т.е. мелкобуржуазные отношения конкуренции там, где возникает конкуренция между «местными» и «пришлыми», провоцирует ксенофобские настроения.
К.К.: Эти ксенофобские настроения остаются настроениями или выливаются в агрессивные действия?
А.Т.: Начнем с того, что сегодня т.н. обыденное сознание оказалось проникнуто национальными настроениями. Как показывают опросы, первая самоидентификация теперь идет по национальному признаку, чего не было в Советском Союзе. Если спросить, «кто вы?», то среди первых определений будет национальное: «Я – русский» или «Я – татарин». А в советский период первая самоидентификация почти всегда была профессиональная, т.е. «Я – токарь» или «Я – журналист». Сегодня даже дети четко знают, к какой нации они и другие дети, их знакомые, принадлежат, чего тоже не было в советский период.
А что касается насильственных действий, то количество актов насилия на национальной почве растет. В первую очередь это насилие со стороны молодых правых экстремистов или стихийных националистов – «скинхедов» (бритоголовых). Другое дело, что есть проблемы со статистикой. Милиция всеми силами старается не фиксировать преступления, совершенные на национальной и расовой почве, или проводить их по разряду обыкновенного хулиганства, нанесения побоев, грабежа и т.п. Это же разные категории преступлений. Хулиганство, драка – это, с точки зрения милицейской статистики, мелочь, «бытовуха». Это происходит постоянно, и нераскрытые преступления такого рода легко сдаются в архив. А вот преступления на национальной и расовой почве – это уже тяжкие преступления, поскольку они содержат покушение на государственный конституционный порядок. Их так легко в архив не сдашь, за их нераскрытие начальство будет «стружку снимать». Более того, в соответствии с недавними изменениями в Уголовно-процессуальном кодексе если на вас напали на улице и побили – то это теперь уже не дело государственных правоохранительных органов, это – «дело частного обвинения», т.е. ваш личный конфликт с обвиняемыми. Вы должны нанять адвоката, он должен добиться, чтобы этих обвиняемых искали, чтобы они предстали перед судом, и т.п. А вот если на вас напали по расовым и национальным причинам – это дело государства, государство обязано найти нападавших и судить их. Все такие дела – на особом контроле. Естественно, милиция не хочет с этим возиться.
Но есть альтернативные источники информации. Например, правозащитные организации, куда обращаются пострадавшие – скажем, «Гражданское содействие». Конечно, туда тоже не все обращаются, но все-таки это дает возможность отслеживать тенденцию. И эта тенденция неутешительна.
Помимо прочего, надо понимать, что жертвы преступлений на национальной и расовой почве страдают не только от скинхедов и вообще ультраправых, но и от работников «правоохранительных» органов: те постоянно задерживают, обирают, избивают «гастарбайтеров», особенно таких, у кого проблемы с документами, с регистрацией. По поводу такого насилия бессмысленно обращаться в официальные инстанции – себе же хуже.
К.К.: Если рассмотреть зафиксированные дела, то чем обычно заканчиваются судебные разбирательства по ним?
А.Т.: Как правило, серьезные расследования ведутся только в случаях убийств, либо если дело очень громкое, либо если нападения носят систематический характер. Тогда дело может дойти до суда. Бывают показательные процессы — чтобы доказать, что с экстремизмом борются. Но по имеющимся делам видно, что, в отличие от общей практики, следствие идет не с обвинительным уклоном, а наоборот, и суды имеют тенденцию относиться к лицам, совершившимся преступления на расовой или национальной почве, очень снисходительно.
Возьмем для примера Царицынский погром 30 октября 2001 года. В нем участвовало несколько сот человек, перед судом предстали четверо. Очевидно, что следствие к делу отнеслось несерьезно: эти четверо арестованных знали других участников, через них – по цепочке – можно было выйти практически на всех. Раз следователи этого не сделали – значит, не захотели. А если суд не вернул на этом основании дело на доследование, то, следовательно, и суд не хотел ни устанавливать истину, ни наказывать всех виновных. Разумеется, Царицынский погром – настолько громкое дело, что невозможно было избежать следствия и суда. Но оказалось возможным и следствие, и суд превратить в фарс.
Более того, Царицынский погром – это показательная история использования скинхедов властями. Напомню, что эта акция была заказана и оплачена пропрезидентской организацией «Идущие вместе», за спиной которых стоит администрация президента. Есть свидетельские показания на этот счет. Я об этом не раз писал, и никто меня не опроверг. Независимо от меня это же установил Сергей Шаргунов и написал об этом в «Новой газете» – и его тоже никто не опроверг. Правда, должны были бить не «кавказцев», а западных «антиглобалистов», которые якобы собирались приехать в Москву протестовать против встречи «восьмерки» («Московского Давоса»). И поскольку никакие «антиглобалисты» в Москву не приехали, а погромщики уже были подготовлены и «накручены», пришлось срочно найти другие жертвы. Это не было секретом и для следствия (я разговаривал с людьми из ГУВД), но на судебном заседании эти сведения не всплыли.
Другой пример. Убийство таджикской девочки Хуршеды Султановой в Петербурге. Дело приобрело скандальный оборот, поэтому убийц пришлось найти и осудить. Получили они какие-то смешные сроки, поскольку суд «не нашел» доказательств, что они совершили преступление на национальной почве и что входили в скинхедскую группировку. Понимаете: выглядят и одеты как скинхеды, представляют собой устойчивую группу, собираются регулярно в одном и том же месте, при совершении преступления выкрикивали расистские и националистические лозунги – но все это для суда «не доказательство»!
К.К.: Несколько лет назад был принят закон о противодействии экстремизму, как он работает? Помогает ли он в борьбе с расистскими группировками?
А.Т.: Нет, конечно! Дело в том, что этот закон направлен в первую очередь против официально зарегистрированных организаций. Он их ставит в такие условия, когда при желании можно найти в их действиях признаки если не прямого политического экстремизма, то по крайней мере содействия экстремизму – и на этом основании запретить. И можно даже запретить путем провокации. Скажем, если один из членов организации публично допустил экстремистские высказывания, и организация не успела вовремя откреститься, то это уже повод для того, чтобы лишить ее регистрации. А скинхеды — это не зарегистрированная организация. В большинстве скинхеды – это крошечные группки по пять человек. Нет ни программы, ни названия, ни устава, ни штаб-квартиры, ни официального лидера, ничего этого нет. Это не политические или общественные организации, а скорее группы собутыльников. Этот закон направлен против кого угодно, только не против скинхедов.
К.К.: А как караются дискриминация по расовому признаку и высказывания расистского толка?
А.Т.: Законодательство, конечно, предполагает, что никакой дискриминации у нас быть не может. Но реальная действительность выглядит совсем иначе. Если тебя не принимают на работу потому, что ты – мусульманская женщина, то доказать, что именно по этой причине тебе отказывают в рабочем месте, очень трудно. Надо доказать наличие умысла, что практически невозможно.
А что касается расистских высказываний, то есть статья, запрещающая возбуждения национальной или расовой ненависти и вражды. Дело по этой статье возбуждаются прокуратурой, но это – редкие случаи. В большинстве случаев такие дела возбуждаются по требованию какой-либо правозащитной или национальной организации в отношении тех или иных ультраправых газет. Если удается довести дело до суда (что необязательно), то далеко не факт, что будет вынесен обвинительный приговор. А если он будет вынесен, то скорее всего окажется условным (либо штафом). Бывали феерические случаи, например, когда видный деятель и, можно сказать, ветеран ультраправого движения Виктор Корчагин добился оправдания в суде, поскольку представил экспертов-литературоведов, подтвердивших, что два века назад слово «жид» было не оскорблением, а литературным наименованием еврея!
К.К.: Если говорить о носителях расистской идеологии, то это кто, разве в основном молодежь?
А.Т.: Я считаю принципиально важным понять, что самая опасная крайне правая сила — это не скинхеды, не какие-то мелкие фашистские банды, а сама правящая верхушка. Потому что наши скинхеды за все время своего существования, притом что их у нас около 50 тысяч, убили пять десятков человек. В то же время за две чеченские войны погибло 200 тысяч человек. Более того, никаким скинхедам не по силам совершить такие преступления, какие совершила и совершает наша центральная власть: скинхедам не по силам разрушить целые города, уничтожить инфраструктуру целой республики, что по международному законодательству прямо приравнивается к геноциду, поскольку международные законы гласят: создание условий, ведущих к уничтожению или резкому сокращению численности той или иной этнической группы – это признак геноцида. Самый главный ультраправый у нас, самый главный скинхед – это Кремль.
Тем более, что основная масса группировок скинхедов – это небольшие группы, и средний срок их существования – года три. Это же в основном подростки, в их жизни все быстро меняется, их связи неустойчивы. Ресурсы этих групп крайне ограничены. И совсем другое дело – ресурсы и возможности Кремля.
И обратите внимание: со скинхедами наши власти практически не борются. Почему? Потому, что скинхеды могут оказаться полезны, могут пригодиться для какой-нибудь грязной работы, какую нашим властям делать самим неудобно или неприлично. Например, побить западных «антиглобалистов». Представьте себе, что это делает наша милиция. Представьте, что в результате погибло два или три «антиглобалиста» – граждане Франции, Англии, США. Будет грандиозный международный скандал. А если их убьют скинхеды – Кремль вроде бы не при чем. Экстремисты есть везде. Убийц будут искать, даже, может быть, найдут – и показательно осудят.
Вдобавок скинхеды не угрожают правящему классу или властям: нет ни единого случая, чтобы они напали на генерала, на министра, на олигарха. Поэтому власть их терпит. Скинхеды ведь не скрываются, это не подпольная организация. Их легко выявить, найти, нейтрализовать – было бы желание. Но власти постоянно намекают, что скинхеды – это не их, властей, проблема, что скинхедами должны заниматься общественные организации, правозащитники, антифашисты, педагоги и т.п. У меня складывается такое впечатление, что российские власти будут счастливы, если на улицах наших городов правая молодежь и левая молодежь будет избивать друг друга – и внимание левых и антифашистов таким образом будет эффективно отвлечено от Кремля.
К.К.: Как Вы думаете, что можно было предпринять, чтобы предотвратить распространение националистических настроений в обществе?
А.Т.: Нужно, чтобы представители левых и леволиберальных антифашистских организаций объединились в широкий фронт, направленный против национализма и расизма «снизу» и одновременно против политики официальных властей. Существующие организации для этого должны создать у себя специальные структуры, занимающиеся антифашистской деятельностью. Эти структуры должны и вести антифашистскую пропаганду, и заниматься педагогической и информационной деятельностью, и разоблачать ксенофобскую, имперскую политику путинского режима. И, в первую очередь, делать это в старших классах школы – там, где вербуют себе сторонников сегодня скинхеды. И не бояться репрессий со стороны властей: если наши власти начнут репрессировать антифашистов, власти сами разоблачат себя как пособников фашизма.
К.К.: Но известно, что националистические настроения не чужды и некоторым участникам левого движения. Парадокс: по идее левое движение должно быть интернационалистским по определению, поскольку оно направлено не против других наций или стран, а против правящих классов? Как объяснить существование националистического уклона среди российского левого движения, и как с этим бороться?
А.Т.: Во-первых, не все, кого называют левыми, действительно левыми являются. КПРФ, например, ни в коем случае не левая партия. И тех, кто называет себя «левыми», не являясь интернационалистами, нужно постоянно стыдить, клеймить и переубеждать. А если не поможет – разоблачать как псевдолевых и не общаться с ними. Пусть контактируют с правыми, пусть сами себя разоблачают. А самый лучший метод борьбы с националистическими предрассудками в левой среде – это совместная практическая работа людей разных национальностей. Только в постоянном общении, постоянной совместной борьбе против общего противника можно преодолеть предрассудки. Ну, и, разумеется, нужна прямая пропаганда интернационализма, постоянное разоблачение националистической риторики. Нужно раз за разом показывать и доказывать своим союзникам (или потенциальным союзникам), что их беды и проблемы порождены не национальными противоречиями, а капитализмом как строем и политикой правящего режима. Поэтому я считаю, что нужно вести такого рода пропаганду даже среди сталинистской молодежи, среди СКМ, среди АКМ, среди НБП. У них в головах – каша, на них можно влиять. Практика показала, что если их пропагандировать систематически, можно добиться определенных успехов.
Другое дело – антизападные настроения. Поскольку Россия стала частью мировой капиталистической системы, причем в качестве периферии, страны «третьего мира», нет ничего удивительного, что социалистическое движение у нас приобретает некоторые черты «национально-освободительного», т.е. противостоит метрополии – «первому миру», Западу, США. Разве не так было в странах Индокитая, в Алжире, на Кубе, в Анголе и в других странах «третьего мира»? Это – неизбежно. И тот, кто этого не хочет понимать, рискует оказаться в полной изоляции, де-факто превратясь в рупор западных псевдолевых и отдав антиимпериалистические настроения на произвол националистов. Есть ведь угроза, что идея «национального освобождения» возобладает над идеей освобождения социального. Это будет катастрофой для левых. Это вполне устроит мировой империализм. Должно быть как раз наоборот: в первую очередь социальное освобождение, уничтожение эксплуатации и «своих» эксплуататоров, и уж во вторую – освобождение от неоколониального гнета.