От Георгий
К Георгий
Дата 06.04.2006 23:17:14
Рубрики Тексты;

В. Бушин. Доколе коршуну кружить? (О Солженицыне).(*+)

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/06/645/61.html

Владимир Бушин
ДОКОЛЕ КОРШУНУ КРУЖИТЬ?

------------------------------------------------------------------------
--------


Окончание. Начало в "Завтра" ?10(642)


4.

А.Твардовский - А Солженицыну:

- Ему ..ут в глаза, а он - "божья роса!"

("Бодался теленок с дубом", с.139)



Итак, что же сказали эти просвещенные господа о предательстве.
Проф. Капица вопросил: "Кто Володин - предатель или герой? Нелегко
ответить". Для его знаменитого отца тут трудности не существовало.
Тотчас вылез мудрец Лукин: "Володин, несомненно, государственный
преступник, он предал интересы государства:" Было слышно, как при этих
словах Светлова заскрежетала зубами и, казалось, была готова броситься
на защитника прав человека и задушить его.
Но Лукин продолжил так: "С другой стороны, что, если явно преступно
само государство? Что с этим делать? Герой фильма решает, можно ли
служить этому преступному государству, которое сажает одного виновного и
миллионы невиновных". Это было сказано с дрожью в голосе, словно тем
единственным невиновным был именно он, несчастный клоп демократии.
Светлова подскочила в кресле от восторга. Но фу, какая тотчас вонь
пошла от клопа: ведь герой фильма решает совсем другой вопрос: не можно
ли служить родине, а можно ли её предать. Да и не видим мы его решающим,
размышляющим: он просто идёт и предаёт. Так бы поступил и клоп. Какие
сомнения! Он ставит на одну доску фашистскую Германию и свою родину. Там
полковник Штауфенберг покушался на преступного руководителя преступного
государства и потому герой, а тут Володин покушался на безопасность
преступного государства и значит, блин, тоже герой!
Но Лукин почему-то привел только один пример преступности его
родины - миллионы невиновных Солженицыных в неволе. А ведь мог бы
указать множество примеров. Так, в 1918-1922 годы его родина разнесла в
пух и вышвырнула припожаловавших к ней в гости с букетами хризантем
войска прогрессивнейших держав мира - Франции, Англии, Америки, Японии:
Разве это не преступление! Потом она преступно обогнала в экономическом
развитии всю Европу. Позже дюжина деликатнейших свободолюбивых держав
были повержены Гитлером и свободно лизали ему пятки, а родина довела
Гитлера, Геббельса, Геринга до самоубийства, а их друзей - до суда и
петли. Это преступление, как видно, особенно возмущает Лукина: он же
правозащитник. Ах, как жаль, что не был на Нюрнбергском процессе. Уж он
бы сказал словцо! А сколько ещё за родиной преступлений:
Тут врубилась американская помещица: "Честный герой фильма и не
мыслил допустить, чтобы атомная бомба попала в руки тирана, злодея,
который может использовать её, как захочет. Снабдить изверга таким
оружием - вот она, черная жаба злодейства!"
Жаба околела? Но какова забывчивость этой Салтычихи! В дни всей той
суеты, что изобразил её супруг (конец декабря 1949 года), атомная бомба
у нас уже была. Почти четыре года до своей смерти Сталин имел атомную
бомбу. И что? А ничего. Лежала в погребе рядом с солёными огурцами. А
американцы едва только смастачили парочку "малышей", как тут же
помчались угостить мирных жителей Японии. И после Сталина вот уже более
полувека наше ядерное оружие спит чутким мирным сном. И ваша Америка,
мадам Черножабова, до сих пор остаётся единственной страной,
прибегнувшей к этому адскому оружию. Что, не слышала? Или в глазах
струя?
Но она еще и вот что лепечет: "Сейчас Володина не нашлось бы!" То
есть теперь, мол, такая чудесная жизнь, что нет предателей родины.
Мадам, ну что с вами делать: Да разве не предали родину Горбачёв с
Ельциным и вся их вшивая свора? Разве не продолжает предавать её на ниве
словесности ваш мафусаил Нобелевской премии? Разве этот фильм - не
предательство?
Явленный нам хоровод-симпозиум хорошо бы дополнить еще одним
персонажем, имеющим гораздо более прямое отношение к роману и фильму
"ВКП", чем все остальные симпозианты. В начале 2000 года у меня дома
раздался телефонный звонок из Нью-Йорка. Признаться, это случается не
так часто: за последние шестьдесят лет то был первый звонок. Звонил не
знакомый мне Сергей Николаевич Никифоров, российский гражданин, в 1992
году оказавшийся в Америке.
Как так? В чём дело? Зачем я ему понадобился? Оказывается, там, в
США, каким-то неведомым путём Никифорову попал в руки московский журнал
с моей статьёй о Солженицыне. А он, Сергей-то Николаевич, представьте
себе, отбывал срок вместе с ним в этой самой шарашке, о которой тот
сочинил роман. Никифоров рассказал, что не только сидел вместо с
нобелиатом по той же статье, но и послужил прообразом для одного
персонажа его романа: из Никифорова писатель слепил Руську Доронина.
Сергей Николаевич поведал также, что написал воспоминания о том
времени и хотел бы кое о чем посоветоваться. Что ж, я был не против.
Вскоре он приехал в Москву и вручил мне рукопись, озаглавленную в духе
песни из фильма "Кубанские казаки": "Каким он был, таким он и остался".
Мне показалось это банальным, но автор настаивал: именно так.
Воспоминания были написаны на хорошем литературном уровне, что
вовсе и не удивительно: автор - человек бывалый, у него высшее
образование, да он уже и писал, и печатался в США. Во всяком случае,
язык гораздо лучше, чем у Солженицына.
Ведь этот живой классик начисто лишен чутья к слову. Например,
вместо "упасть навзничь" пишет "упасть ничком", т.е. прямо
противоположное. Желая блеснуть простонародным речением "ехать охлюпкой"
(верхом без седла), пишет "ехать охляблью". Есть идиома "ухом не вести"
и "ни уха, ни рыла не знать, не понимать". Он их спарил и получил нечто
новое, но совершенно несообразное: "не вести ни ухом, ни рылом". Хоть
стой, хоть падай! А это? - "женщина в платьи", "Вячислав",
"восс-поминания", даже "аннальное отверстие": Путает анналы истории с
задницей. И нет этому конца: Словом, истинный глухарь - породистый, с
медалью лауреата.
Когда Сергей Николаевич уходил, я вышел на лестницу проводить его
и, указав на дверь против моей, сказал:

- Здесь жил еще один прообраз - Лев Копелев, по роману - Лев Рубин.

- А где он сейчас? Говорят, это он принёс в "Новый мир"
Твардовскому "Один день Ивана Денисовича"?

- Да, он, хотя в повести, с которой всё и началось, не находил
ничего особенного, что Солженицын язвительно поминал ему. Из этой
квартиры он перебазировался в Германию, и там года три назад умер, вслед
за супругой. Но в 1993 году в парижском журнале "Синтаксис" успел
напечатать письмо своему бывшему другу и протеже.

При следующей встрече я прочитал Никифорову несколько строк из
письма Копелева создателю образа Рубина: "В том, что ты пишешь в
последние годы, преобладают ненависть, высокомерие и несправедливость.
Ты ненавидишь всех, мыслящих не по-твоему, будь то Радищев, Милюков или
Бердяев" и т.д. Я был согласен с антисоветчиком.
А мои замечания по рукописи Никифорова не имели существенного
значения, и были приняты им лишь отчасти. После этого я позвонил
Станиславу Куняеву, и воспоминания появились в "Нашем современнике" ? 11
за 2000 год. К сожалению, тираж журнала был тогда уже только 12500
экземпляров.
История Никифорова такова. Он - сын кулака. Поэтому - или просто по
молодой дурости в сентябре 1946 года, когда было 19 лет, они с приятелем
сумели передать в американское посольство письмо. В обвинительном
заключении говорилось, что это было "письмо злостного антисоветского
содержания от имени якобы существующей подпольной партии". В нем
возводилась клевета на И.В.Сталина и на положение в стране. Кроме того,
указывалось, что их "партия ставит задачу свержения Советской власти".
Подпольщики-заговорщики посетили дачу американского посольства в Мытищах
"с целью встретиться с американцами для получения указаний и
практической помощи в борьбе против СССР". Но 3-й секретарь посольства,
поняв, что это за лохи, передал письмо прямехонько в КГБ. И ребятишки
загремели:
После отбытия срока Никифоров окончил институт, женился, работал на
разных должностях в разных краях страны и уже не считал себя невинной
жертвой, хотя в 1992 году и уехал в США. "Оглядываясь в прошлое после
многих лет проживания на Западе, в самой, так сказать, демократической
стране, - пишет он, - события тех лет вижу сейчас в совершенно ином
свете: В марте 1946 года Черчилль выступил в Фултоне со своей известной
речью, с которой началась "холодная война". Зарубежные радиостанции,
вещавшие на СССР, принялись выпячивать трудные стороны нашей жизни и
восхвалять западное. Это способствовало возникновению среди молодёжи,
особенно студенчества, разного рода неформальных организаций. Появилась
"пятая колонна" в лице так называемых диссидентов. Кампания по "защите
прав человека" явилась основным звеном в цепи "холодной войны" против
СССР. И в итоге то, что не смогли сделать в 1918-1920 годах американцы с
англичанами и Гитлер в 1941-м, сделали наши демократы и диссиденты с
нобелевскими премиями. Народное достояние захватила кучка преступников".
Как видим, несмотря на всё пережитое, человек остался патриотом, горько
скорбящим о судьбе родины.
И вот Руська-Никифоров в образе антисоветчика и сексота красуется
перед нами в фильме Г.Панфилова. Для начала замечу, что в авторском
тексте, который читает сам сценарист, говорится, что Руська по той же
58-й статье получил 25 лет и, разумеется, ни за что, ибо, как романист
уверял еще в "Архипелаге", "по 58-й статье никогда не было выяснения
истины, и первое подозрение, донос сексота или даже анонимный донос
влекли за собой арест и немедленное обвинение. Сплошное ощущение, что
все сидят ни за что". Так и в фильме - сидят сплошь "большие умы"
(Светлова) и "великие патриоты" (Лукин). Правда, последний, как знаем,
делает уступку: "Сажали одного виновного и миллионы невиновных".
Прежде чем привести ответ Никифорова на это, следует заметить, что
он-то коротал свой срок по тяжкой норме: два раза рядовым зэком побывал
в Воркуте, в тридцатиградусные морозы работал крепёжником на шахте, "а
после работы, когда доберешься до зоны, в столовой бушлат можно было
ставить стоймя - он превращался в глыбу льда". А сосед Касьянова сам
признается, что в этой шарашке, например, от него требовались две вещи:
"12 часов сидеть за письменным столом и угождать начальству". То и
другое он умел прекрасно. Правда, сидел он не двенадцать, а восемь
часов, и поскольку вдруг открылся великий писательский дар, то этой
страсти, говорит, "я отдавал теперь всё время, а казенную работу нагло
перестал тянуть". Господи, прочитал бы это во глубине сибирских руд
князь Волконский Сергей Григорьевич:
Н.Решетовская по письмам страдальца рисовала такую картину: "В
обеденный перерыв Саня валяется во дворе на травке или спит в общежитии
(на каторге мертвый час!). Утром и вечером гуляет под липами. А в
выходные дни проводит на воздухе 3-4 часа, играет в волейбол". Боже
милостивый, услышал бы это Достоевский, у которого на целый год было три
"выходных дня" - Пасха, Рождество и день тезоименитства государя.
"До 12 часов Саня читал. А в пять минут первого надевал наушники,
гасил свет и слушал музыку". Допустим, оперу Глюка "Орфей в аду". И знал
бы об этом каторжанин Чернышевский:
В Вашингтоне Солженицына однажды пригласили на большое профсоюзное
собрание. И представьте себе, он начал там свое выступление так:
"Братья! Братья по труду!" И представился как истый троекратный
пролетарий: "Я, проработавший в жизни много лет каменщиком, литейщиком,
чернорабочим:"
И таким лжецом он оставался всегда. Да что лжецом!.. Однажды
Твардовский написал о нём большое письмо Константину Федину как
председателю Союза писателей и отправил его с курьером. Вдруг - письмо
передают по Би-Би-Си. Твардовский, конечно, изумлён. И Солженицын
изображает солидарное изумление, да еще и глумливо наводит на свой след:

"- Вот - как? Вы даже мне дали читать под арестом, вот тут в
кабинете, без выноса!
- Не могли же вы переписать все семнадцать страниц!"

И тот, потирая ручки, ухмыляется про себя: "(Верно, я только четыре
страницы переписал, экстракт)" ("Бодался телёнок с дубом", с.230). И по
известным ему каналам сей экстракт уплыл в Лондон. То есть человек не
только не стесняется своего подонства, не скрывает его, а публично
хвастается им, гордится, наслаждается. Какой великолепный урок для
Ерофеева, Сорокина, Сванидзе, Правдюка и других его адептов.
И Твардовский, и Лакшин, преданные Солженицыным, долго не могли,
как и теперь вот Распутин и Бородин, обласканные им, не могут понять,
что имеют дело с существом совершенно особой, невиданной ранее породы.
Так вот, кому же верить - этому невиданному существу, лагерному
библиотекарю-каменщику, который, посасывая присланные женой шоколадки,
почитывал книжечки или сам сочинял деревянные поэмы, или иззябшему и
несытому воркутинскому шахтеру? А шахтер говорит: на самом деле ему дали
не 25, а 10 лет, и через 7 с половиной освободили.
Что касается "ареста по первому доносу", то и это враньё,
рассчитанное на блестяще твердолобых лукиных. "По первому доносу, -
пишет Никифоров, - человек лишь попадал в поле зрения органов НКВД".
Что же касается миллионов невиновных в неволе, роящихся в голове
блестящего мыслителя по правам человека, то Никифоров отвечает ему так:
"За восемь лет заключения я невиновных не встречал. При знакомстве все
говорят, и я говорил, что посажены ни за что. А познакомишься поближе,
узнаёшь: или служил в немецкой армии, или учился в немецкой школе
разведки, или был дезертиром". Ну, невиновные, конечно, были, как есть
они у нас и сейчас, как есть и во всех тюрьмах и лагерях мира, но вот
человек за такой срок не встречал их. Разве это не говорит по-своему о
том, сколько их сидело?
Материал для размышления об этом дает живущий в Смоленской области
Э.Г.Репин. Он напоминает, что разные кликуши демократии называют разные
цифры жертв политических репрессий: Яковлев - 30 миллионов, Солженицын -
60 млн., Хакамада - 90, Новодворская - 100, теперь вот и Лукин -
"миллионы и миллионы на одного виновного". А на днях вылез еще
Иваненко - 32 миллиона. Это нечто новое. До него врали уж больно кругло,
с нулем на конце, а этот будто бы высчитал с точностью до единицы. Уже
один этот разнобой в десятки миллионов свидетельствует о том, что перед
нами орава лжецов. Но тов. Репин человек вежливый, он пишет: "В конце
90-х годов А.Н.Яковлев, долгие годы возглавлявший Комиссию по
реабилитации, отвечая на вопрос дотошного корреспондента о количестве
реабилитированных жертв политических репрессий, выдавил цифру: около 1.5
млн. человек.

Но тогда встаёт колоссальный вопрос о судьбе остальных жертв:

по Яковлеву 30 - 1,5 = 28,5 млн.
по Солженицыну 60 - 1,5 = 58,5 млн.,
по Хакамаде 90 - 1,5 = 88,5 млн.,
по Новодворской 100 - 1,5 = 98,5 млн. человек.

Ответов может быть только два:

- или десятки миллионов осуждены за контрреволюционные
антигосударственные преступления правильно и реабилитации не подлежат;
- или цифры жертв являются плодом полоумной фантазии и бешеной
ненависти к нашему прошлому названных лиц".

Но первый ответ ни одна кликуша демократии за двадцать лет своего
камлания ничем подтвердить не смогла. Увы, приходится признать
единственно верным ответ второй. В прессе сообщалось, что 2 ноября 2000
года президент Путин беседовал с Яковлевым о политических репрессиях в
годы советской власти и о причине крайне медленных темпов реабилитации:
действительно, сколько лет прошло, а из 30-100 миллионов только полтора!
Яковлев тогда сказал, что принято решение создать новую Межведомственную
комиссию, которая должна будет разобраться. Но вот идёт уже шестой год,
а никаких вестей - как видно, сказать нечего.
С бронированным Громоздилой порвали все, кто знал его близко. Одни
просто молча отвернулись, другие выступили с разоблачением, третьи
прокляли, ибо он их всех оскорбил, оклеветал, предал, - всех, начиная с
друзей юности. Притом в отношении их проделал это дважды. Первый раз еще
в 45-м году. Тогда на допросах представил своими единомышленниками
школьных и институтских друзей Николая Виткевича, Кирилла Симоняна, его
жену Лидию Ежерец (она у нас в Литинституте преподавала иностранную
литературу) и Наталью Решетовскую, собственную жену. Прихватил ещё и
случайного знакомого Леонида Власова.
Виткевич, по одному делу с ним по его доносу и получивший 10 лет
(сам-то Бронированный - 8) и отбывавший срок на Колыме, дважды читал
доносы своего друга на себя как на активного антисоветчика: во время
следствия (его арестовали позже) и уже при реабилитации. Он вспоминал:
"Я не верил своим глазам. Это было жестоко. Но факты остаются фактами.
Мне хорошо были знакомы его подпись, которая стояла на каждом листе, его
характерный почерк - он своей рукой вносил в протоколы исправления и
дополнения. И - представьте себе! - в них содержались доносы и на жену
Наталью и на нашу подругу Лидию Ежерец".
А в 1952 году, когда Солженицын заканчивал срок, Симоняна пригласил
следователь и предложил ему прочитать увесистую тетрадочку, исписанную
тоже хорошо знакомым ему почерком школьного друга. 52 станицы - это так
похоже на Громоздилу с его словесным недержанием! "Силы небесные! -
воскликнул Симонян, изучив сей фолиантик. - Здесь описывалась история
моей семьи, нашей дружбы в школе и позднее. При этом на каждой странице
доказывалось, что якобы с детства я был настроен антисоветски, духовно и
политически разлагая своих друзей и особенно его, Саню Солженицына
подстрекал к антисоветской деятельности".
Его прокляли и школьные друзья Виткевич и Симонян, и те, с кем он
сидел в лагере, - Копелев и Никифоров, и те, кто его поначалу
приветствовал и печатал, защищал, популяризировал, - Шолохов и Лакшин.
Уж как обожал его "Современник", целый год печатавший "Красное колесо",
но в конце концов и Станислав Куняев напечатал убийственную подборку
читательских писем. Вот несколько выдержек.
А.А.Сидоров: "Это общечеловек горбачёвского типа. Я был бы
совершенно безразличен к нему, если бы он в угоду русофобам не
организовал клевету на Шолохова". С.И.Анисимов: "Этого "художника и
мыслителя" можно с полным правом назвать одним из самых заслуженных
могильщиков страны. Никаких чувств, кроме ненависти, я к нему не
испытываю". Софья Авакян: "Он враг моей Родины. Он употребил все свои
силы, весь свой холодный расчётливый фанатизм на её уничтожение, и
потому он мой личный враг на самом сокровенном уровне моей души, как
Чубайс, Гайдар, Ростропович. И я ненавижу его. Я испытываю почти
физическую боль, когда его пытаются хоть каким-то краешком прислонить к
Толстому".
Пока по телевидению шел фильм, Никифоров дважды звонил мне из
Нью-Йорка. Ах, как жаль, что он не был в Москве! Какая досада, что не
мог принять участие в "послесловии"! Когда я рассказал ему о судьбе
"солженицынских лауреатов" - Инне Лиснянской, Владимире Топорове,
Евгении Носове и назвал новых - Валентина Распутина, Леонида Бородина,
Игоря Золотусского, он заметил: "Неужели им не страшно?" Помолчал и
добавил: "Спаси, сохрани и помилуй их вместе с Панфиловым, Господи!"