От Мак
К All
Дата 10.11.2005 13:00:21
Рубрики Россия-СССР; Образы будущего; Катастрофа;

С.Телегин. Зрителей режут первыми (Завтра)

Завтра
Номер 45 (625) от 09 ноября 2005 г.

Сергей Телегин

ЗРИТЕЛЕЙ РЕЖУТ ПЕРВЫМИ

--------------------------------------------------------------------------------

Совокупность событий политической жизни в последние два месяца создала устойчивое ощущение, что вся политическая конструкция РФ, созданная в "путинский" период, погружается в тяжелый кризис. Это впечатление охватило самые разные, даже враждующие политические группы, и уже захватило массовое сознание. Оно проявилось и в "оранжевых", и в "антиоранжевых" СМИ, в репликах и ухмылках говорящих голов на телеэкране, в ответах телезрителей при телефонных опросах ТВЦ.

Этот кризис приобретает черты "исторической ловушки" — такого состояния власти, при котором любой ее шаг в рамках принятого ею политического курса вызывает ухудшение обстановки в стране. В такое положение попала царская власть после 1905 г., советская власть после 1988 г., из такого же положения на время выскочила ельцинская РФ, проведя "рокировочку" со сменой президента. И вот, несмотря на данный судьбой шанс в виде золотого дождя нефтедолларов, мы опять скатываемся в эту выкопанную Горбачевым и Ельциным яму.



КАПКАН ПЕРВЫЙ: НИ ИДЕЙ, НИ ИДЕАЛОВ

События, о которых идет речь, внешне не связаны и по отдельности даже вроде бы не должны вызывать особой тревоги. А вместе — это части целого, и от него слышится как будто подземный гул, как предвестник землетрясения. Вот эти события: обнародование странных "национальных проектов" и странная кампания их пропаганды в СМИ; объявление состава Общественной палаты при президенте; принятие федерального бюджета на 2006г.; покупка у Абрамовича "Сибнефти"; нападение боевиков на Нальчик и реакция на него верховной власти; серия "небольших" провокаций, подхваченных СМИ.

Возьмем "национальные проекты", о которых нам говорят так настойчиво, что забеспокоится самый простодушный человек. Открытая информация о них настолько не вяжется с обычной логикой и здравым смыслом, что мало кто принимает эти проекты за чистую монету, все ищут какие-то скрытые цели. Например, как понять обещание резко (на 10 тыс. рублей в месяц) повысить зарплату участковым врачам, составляющим 8% всех врачей? Многие эксперты трактуют это как новый способ реализовать старую программу Зурабова по резкому сокращению числа врачей-специалистов и объема специализированной, технически сложной медицинской помощи, оказываемой государством. В этом был бы хоть какой-то смысл, пусть антисоциальный и недостойный.

Но главное, вызывает тревогу сама идея вдруг распределить среди узких категорий работников почти 150 млрд. рублей — при том, что не финансируется устранение непосредственных угроз всему населению. И среди них много угроз, созревших до критической стадии, которые ударят по материальному благополучию практически всего населения. Если бы этот широкий жест был сделан в конце 2007 г., никто бы не удивился — порадовать избирателя тихим звоном монет уже вошло в обычай нынешней российской демократии. Но зачем это делать так рано? Ведь до 2008 г. вся радость от этого звона уже испарится, а социальные издержки от этих инициатив вылезут наружу.

В среде политологов возникли даже гипотезы, что власть в случае осложнения обстановки планирует провести досрочные выборы Госдумы. Зачем же? И так машина голосования действует безотказно — сколько надо, столько и получат мест партия власти и ее верные партнеры. Это и считают признаком назревающего кризиса. Машина действует настолько безотказно, что сам институт выборов теряет в глазах граждан всякий смысл. Порог явки 25%. Это значит, что даже при совершенно честном подсчете голосов абсолютное большинство мандатов в парламенте партия власти получит голосами 8-10% избирателей (благодаря тому, что многие партии не преодолеют 7%-ный барьер). Проводить явно непопулярный политический курс с таким запасом прочности — уже неприемлемый риск. Ни о какой легитимности решений правительства с такой социальной базой не может быть и речи.

И при этом, судя по опросам последнего года, поддержка партии власти быстро слабеет. Избиратели, которые поначалу прильнули к "Единой России" как "партии президента", хотя бы слегка напоминающей КПСС, в ней разочаровались. Не потянула она на эту роль, а многим даже опротивела. Терпимость людей сдвигается к презрению. Да, нет в этой партии злодейства, но нет и искры божьей ни следа. Ее бескрылая, ползучая пошлость просто оскорбляет людей. Ведь даже те кадры этой партии, которые проявили себя как специалисты, хозяйственники, просто яркие личности, уже задвинуты куда-то в тень, их стало совсем не видно и не слышно.

Вот один из признаков исторической ловушки. Власть создает вроде бы совершенно послушную представительную структуру, заполняет отобранными туда людьми все серьезные посты в государстве — а оказывается, что структура эта начинает жить своей жизнью и питаться соками государства, сама не обладая никакой жизненной и творческой силой. Это — системный сбой государственности, и вырваться из этой ловушки исключительно трудно. Да и попыток не видно, эта болезнь загоняется вглубь. За последние три года мы видим страшный всплеск коррупции — это проявляется культурный генотип созданной "в лаборатории" партии. Через должностную систему, заполненную "единороссами", не проходят ни управляющие сигналы сверху, ни информация снизу — это другое проявление того же самого генотипа. Возникла тупиковая политическая система, которую называют "безыдейный тоталитаризм". Когда нет ни проекта, ни идеалов, ни внутренних противоречий, дающих импульс к развитию. В нашем положении это гибельный вариант.

Политологи об этом пишут, обсуждают генезис этого явления, ищут исторические аналогии (их находят в странах, принявших политическую систему западного типа, не имея для нее соответствующих экономических, социальных и культурных оснований, как это было в ХХ веке в Латинской Америке). Но не политологи опасны, а то, что к тем же выводам интуитивно приходит масса людей, которая опирается просто на свой здравый смысл. Например, всем уже очевидна нелепость сложившегося положения: структура, созданная как "партия президента", как будто специально действует против него. Раз за разом эта партия оказывает ему такие медвежьи услуги, каких самый изощренный вредитель не смог бы изобрести. При этом у нее начисто отсутствует способность к обучению, так что никакого урока из провалов не извлекается. Тот факт, что президент, по-видимому, бессилен как-то выправить это положение, воспринимается как признак кризиса всей этой конструкции.

Попытки разделить эту партию на два "крыла", правое и левое, ни к чему не привели, их уже и забыли. Поговаривали, что в администрации президента обдумывают возможность создать новую, "современную" центристскую партию на манер социал-демократии, но и этот план отбросили — и не успеть, и ненадежное это дело. Поэтому и возникли подозрения, что власть попытается, на волне ликования от "национальных проектов", провести досрочные выборы, передав своей партии большинство мандатов с помощью обычных "грязных технологий", но примененных в необычно, неприлично широких масштабах. А чтобы возмущение публики успело улечься до выборов президента в 2008 году, надо как можно дальше разнести эти две кампании во времени. Это, конечно, один из вариантов, далеко не самый рискованный.

Власть пошла по пути создания дополнительных надстроек, берущих на себя какие-то функции недееспособной системы. Эти попытки удивляют своим примитивизмом, ибо никаких качественных изменений они не предполагают. Учредили новый, не предусмотренный конституцией орган с неясными задачами — Общественную палату. Лепить ее стали, как говорят, "из того же вещества". Что там скажут Памфилова, Никонов и Кучерена? То же самое, что они говорили и до сих пор. Какое общество будет представлять эта "палата"? То же самое, что представляют "единороссы" — то меньшинство, которое прилепилось к кормушке средней категории и всеми силами старается сохранить статус-кво. Тот же тупик.

Пусть-ка эта Общественная палата рассмотрит дело, которое привело многих следящих за политикой людей просто в ступор — покупку Газпромом у Абрамовича "Сибнефти". Дело небольшое, но символическое. Когда начали преследовать Ходорковского, многие посчитали это за признак того, что государство вернет себе хоть часть стратегических ресурсов, преступным образом отданных "олигархам" в середине 90-х годов. Под знаком этого поворота была принята и покупка "Сибнефти". Но как это было сделано!

История такова: Березовскому с Абрамовичем отдали "Сибнефть" за 100 млн. долларов. Предварительно эти деньги были переведены Минфином на счета аффилированных с ними банков. Таким образом, "Сибнефть" этим господам ельцинская власть просто подарила по предварительному сговору, что впоследствии было выяснено Счетной палатой, признавшей эту сделку мнимой и противозаконной. Но компания так и осталась у этих олигархов — знающие люди утверждают, что они лишь выполняли функции номинальных держателей по поручению ельцинской семьи, которая таким образом распорядилась нефтяной промышленностью.

Абрамович выкупил у компаньона его долю и почти десять лет получал от экспорта добытой нефти миллиардные доходы. Теперь компанию у него купил Газпром за 13 млрд. долларов (взяв на это заем у иностранного банка). Да ведь это типичная афера огромного масштаба! Продали посредством мнимой сделки государственную компанию частному лицу за 0,1 млрд. долл., а потом покупают обратно за 13 миллиардов — что это такое? Только одна эта операция по перекладыванию бумаг из портфеля в портфель означает изъятие у каждого жителя РФ, включая младенцев, примерно по 100 долларов. Или у каждой семьи по 500 долларов. Мы все были собственниками "Сибнефти", но управляющие этой собственностью чиновники выкинули такой фортель.

Можно ли поверить, что они это сделали бескорыстно? Поверить трудно, и возникает подозрение в сговоре, который не просто нанес всем материальный ущерб, но сильно подорвал государственность. Достояние страны стало объектом махинаций неизвестных теневых клик. Какой-то философ назвал нынешнее смутное время "временем неистовства меньшинств". Эту мысль стараются сузить, свести дело к неистовству террористов, мафии и т.п. Напрасные старания. Вот пример неистового меньшинства, которое претендует на статус элиты и даже называет себя особым народом — "новые русские". От их мыслей, слов и дел пахнет падалью.

И ведь почву, на которой взросли эти цветы-паразиты, постоянно удобряет российское государство. Тяжелое впечатление оставляет бюджет на 2006 год. Его политкорректно называют "бюджетом упущенных возможностей" — потому что в нем раздуваются количественные параметры без всяких признаков развития, даже без признаков восстановления системности народного хозяйства. Главный приоритет бюджета сводится к замораживанию львиной доли доходов в стабилизационном фонде, созданном на деньги налогоплательщиков для спокойствия иностранных кредиторов. Символический акт — как раз в ходе принятия бюджета, раздувшегося от нефтедолларов, правительство придушило отечественную авиационную промышленность, причем под глумливые прибаутки Грефа.

В.В.Путин, выступая в Германии на немецком языке по поводу планов проведения нового газопровода по дну Балтийского моря, едко подшутил над поляками и бывшими нашими прибалтами, которых всполошил этот план. Он напомнил детскую считалочку: "А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, кто остался на трубе?" Мол, Россия и Германия остались. Не знаю, как поняли эту шутку немцы (смеха и аплодисментов в зале не было), но нам она ох как понятна. Да, наш олигархат, вся нынешняя российская "элита" сидит на Трубе, они присосались к ней, как полипы. Крохи бросают и нашему "среднему классу". Мы паразитируем на невозобновляемом достоянии наших потомков, и бюджет 2006 г., от которого ждали попыток вырваться из этой петли, лишь сильнее ее затянул.

А ведь износ всех основных фондов страны вышел в режим самоускорения. И это выражается в деградации рабочих мест. Пока что она удерживается в рамках качественной деградации — ликвидируются самые наукоемкие отрасли, персонал переводят на "отверточные" производства, падают технологический уровень и квалификация работников. Дальше — сокращение числа рабочих мест, сброс еще нескольких миллионов людей в безработицу. Но ни от Грефа, ни от Жукова и прочих министров мы не слышали об этой угрозе ни слова! Это симптом паралича. Мы имеем патологическую политическую систему — она абсолютно нечувствительна к главным общенациональным угрозам. И при этом принимает, не жалея денег, энергичные усилия, чтобы парализовать и способность общества увидеть эти угрозы.



КАПКАН ВТОРОЙ: "ПЛАНОВЫЙ ГЕНОЦИД"

Все вздохнули с облегчением, когда команда В.В.Путина сумела утихомирить хаос разрушения, созданный в период Ельцина. Но теперь оказалось, что из этой долгожданной стабильности не исходит никакой спирали развития — ее загнули в порочный круг. С.Глазьев обронил сильную фразу: "Хаотический геноцид превратился в плановый". Выходит, перед страной встала задача потруднее, чем в 1999 году, ибо овладеть хаосом, загнав его в какой-то порядок, оказалось легче, чем перейти от стабильного порядка тупика к порядку развития — не сорвавшись при этом в пропасть нового хаоса.

В эту пропасть нас толкают, и мы видим, что наша последняя опора — государство — не держит. Вместо камня и бетона там сплошь и рядом грязь и песок — цемент украли нынешние шабашники. Вот акция боевиков в Нальчике, крупном городе, столице региона, центре сосредоточения федеральных военных сил. Всем ясно, что произошло качественное изменение ситуации. Это — не Чечня, где войну двадцать лет готовили западные спецслужбы, а затем к ним присоединились российские демократы с целью разжечь разрушающий СССР пожар. Раскрутить войну в Чечне смогли лишь огромными совместными усилиями, подключив и большие финансовые ресурсы, и преступный мир.

Тот факт, что власть после событий в Нальчике хранила полное молчание — нечто из ряда вон в сфере политики. Более того, выступления должностных лиц среднего уровня, наверняка согласованные с высшей властью, просто возмутили людей. Эти события опять пристегнули к "международному терроризму". Этим дохлым чучелом хотят прикрыть все политические провалы и объяснить все жгучие проблемы. Но мы же еще не настолько отупели, как обожравшийся гамбургерами американский обыватель! Где тут терроризм? Террористы вселяют страх в население, чтобы шантажировать государство, а здесь открыто штурмовали здания силовых структур, квинтэссенции государственности. Речь идет о мятеж-войне, новом типе войн, возникшем в конце ХХ века. Это явление для РФ очень опасно, но по своей природе и структуре оно никак не сводится к терроризму — зачем же обманывать и себя, и общество.

Но самое тревожное в том, что стратегические установки власти находятся в полном противоречии с теми причинами событий, которые наконец-то вслух изложили руководители силовых структур самой Кабардино-Балкарии. Они сказали, что вооруженное подполье в их республике возникло из-за массовой безработицы, выбросившей из общества целые поколения молодежи; из-за произвола властей, который озлобил большую часть населения; из-за резкого снижения образовательного уровня и даже грамотности молодежи, что делает ее беззащитной против влияния упрощенных радикальных идеологий с религиозной окраской. Это здравые суждения, и это все знают, просто наконец-то это сказали вслух. Но смотрите, все эти причины — прямое порождение реформ. А неизменность курса этих реформ утверждается всеми структурами нынешней власти — Президентом, правительством, Госдумой при господстве "Единой России". Перспективы неблагоприятны. Если противоречия, породившие мятеж, быстро не разрешаются, он будет тлеть долго — даже если исходные причины отпали сами собой.

Есть ли какие-нибудь попытки выделить хотя бы Северный Кавказ в особую зону с условиями, смягчающими разрушительное действие социально-экономической реформы? Нет таких попыток, они отвергаются принципиально. В стране возникло новое вооруженное подполье, начавшее открытую мятеж-войну по фундаментальным причинам — из-за несовместимости условий реформы с воспроизводством жизни народа. А центральная власть это игнорирует и видит решение проблемы в "усилении международного сотрудничества в борьбе с терроризмом".

Да и с кем наши власти желают сотрудничать в борьбе с террористами в Кабардино-Балкарии? С США? При том, что все знают об американской вакуумной бомбе, которая во время налётов авиации США на Ирак попала в бомбоубежище, где были иракские дети. Как сказано недавно в одной статье, "почти 500 детей были размазаны по стенке. Там их кровь до сих пор и осталась. И никто — ни Россия, ни другие "цивилизованные страны" не осудили это преступление". Мусульмане РФ и всего мира навсегда запомнят это фарисейское "молчание ягнят". Неужели надо усугублять положение, сотрудничая в этом деле с бравыми янками еще и на российской территории!

Бесплодными и опасными являются и попытки "политтехнологов" власти искусственно оживить политическую жизнь с помощью периодических дозированных акций по возбуждению общественного сознания. Отработанной и уже 5-6 раз примененной за годы реформы технологией дестабилизации общества является вдруг охватывающее власть желание разгромить Мавзолей Ленина, изъять его тело из саркофага и захоронить (то ли в Санкт-Петербурге, то ли в Ульяновске).

Кампании по "захоронению Ленина" — из той же обоймы, что и кампании против "русского антисемитизма" или "русского фашизма". А если надо провернуть какое-то особо грязное дело, вроде дефолта, то общественное сознание контузят сразу всеми тремя кампаниями. И каждый раз, когда заводят речь о Мавзолее, люди задаются вопросом: от чего на этот раз власть хочет отвлечь нас этим спектаклем?

Технология эта довольно гнусная, и каждая такая кампания оставляет шматок грязи на репутации власти и лично ведущих эти кампании "деятелей политики, науки и культуры". В одной упряжке и Старовойтова, и неистовая комсомолка Матвиенко, и придворный патриот Никита Михалков. И каково фарисейство этих бывших партийных или околопартийных святош — люди, далекие от КПСС, сегодня пытаются объяснить им метафизический, духовный смысл Мавзолея.

Ведь противно смотреть на Михалковых. Папа строчил о том, как "Ленин великий нам путь озарил", сын рвется разворошить Мавзолей Ленина — и никаких между ними трений. Все эти "истинные интеллигенты" прекрасно знают, что Мавзолей Ленина — культовое сооружение, для очень большой части общества он остается важным символом. Зачем сегодня и так грубо его трогать? Это же не ваша святыня, не вашего человека могила. Какая странная, тупая уверенность, что ОМОН и деньги всегда охранят тебя от расплаты за любую низость.

"Демократические" СМИ оправдывают ее тем, что предложение ликвидировать Мавзолей якобы одобряют 50% населения. Что за дичь — решать подобные проблемы при помощи уличных опросов! А если кто-то предложит повесить Чубайса на Красной площади и эту мысль одобрят 51% опрошенных — на основании этого будем бегать за главой РАО ЕЭС с намыленной веревкой? Уж если на то пошло, то, по данным РОМИР, 52% граждан не считают честным ни один из институтов государственной власти, включая Президента. Так что, попытаемся его "вынести из Кремля"? Логика та же самая.

А как надо понимать серию избиений левых активистов бейсбольными битами? Кто это организует? Ведь ясно, что хулиганам самим и в голову не придет лезть в политику. Зачем нацепляют на этих налетчиков майки с эмблемами "наших"? Кого там наверху осенила дикая идея провоцировать оппозицию и выращивать новых маленьких азефов? Это подлое изобретение царской охранки Россия оплатила страшной ценой. Неужели эксперты нынешней власти до такой степени лишились исторической памяти? Или они сознательно помогают "оранжевым" снова окунуть нас в хаос? Кто заказчик всего этого?

Сейчас идеологи власти и их СМИ старательно лепят новый образ "врага цивилизации", на роль которого выбран русский национализм. Этот выбор российских политтехнологов одобрен (а может быть, и навязан) верхушкой "мирового сообщества". До всякого разбирательства единичные случаи молодежных драк с трагическим исходом для людей иных национальностей представляются СМИ как политические события, как наступление организованной русской ксенофобии. На деле эта ксенофобия по своей глубине и организованности не идет ни в какое сравнение с тем, что наблюдается в Европе и США. Но таких сравнений никто и не делает, задача — дестабилизировать сознание граждан образом нового врага. Напугать — и в то же время отвлечь от причинно-следственных связей. Ведь эта ксенофобия есть канализация отчаяния и безысходности обездоленной части молодежи на подсунутый ей простой ложный образ виновника ее бед. Это такой же неизбежный продукт реформы, как ваххабизм кабардинской молодежи. Надо удивляться, как мало еще он затронул сознание русской молодежи. Это, похоже, и беспокоит СМИ, они и стараются всеми силами "организовать" ее стихийное озлобление.



КАПКАН ТРЕТИЙ: "МЫ — ЭЛИТА, ВЫ — ТОЛПА"

Тут-то мы и подходим к тому результату "пяти лет В.В.Путина", который можно назвать главной исторической виной созданной за эти годы политической системы. Да, во времена Ельцина в РФ царил хаос разграбления и мародерства. Была обрушена старая система отношений — собственности, распределения доходов, социальных и политических прав. Но люди еще могли как-то объяснить происходящее на привычном для них языке — как смену общественного строя, ограбление трудящихся, построение дикого капитализма и т.п.

Но за эти пять лет, когда буря слегка стихла и стал виден "пейзаж после битвы", выяснилось, что все не так просто и что привычные понятия не работают. Не возникло ни капитализма, ни буржуазной демократии, ни разделения на классы собственников и пролетариев. То есть элементы всего этого присутствуют, но они не определяют сущности нового бытия. Анализ текстов, которые интеллектуалы нового порядка писали "для своих", подкрепленный анализом всех дел власти за последние 15 лет показывает, что и замысел реформы, и его исполнение гораздо лучше укладываются в иную модель: наше прежнее советское общество разделили не на два класса, а на всевластную и абсолютно безответственную "элиту" и всех остальных. Эта "элита" — симбиоз паразитической олигархии и коррумпированной бюрократической верхушки. Идейными основаниями этого симбиоза стали страх, невежество и алчность.

Наш народ проиграл проведенную против него этой хищной ордой гражданскую войну 1989-1993 гг. и теперь поражен в своих правах. Формально он, конечно, может и голосовать, и получить доступ к телевидению и прессе, но реально он не имеет для этого ни экономических, ни политических возможностей. Разумеется, власть старается не допустить развития конфликтов между этими двумя частями общества до критического уровня, смягчая недовольство большинства экономическими мерами и разрушая зародыши его самосознания и самоорганизации идеологическими и политическими средствами.

Осознание этого положения неизбежно наступит. Очень красноречива публикация интервью, взятого А.А.Прохановым у В. Квачкова, находящегося в СИЗО по обвинению в покушении на Чубайса. Отрицать такое восприятие нынешней реальности РФ бесполезно, оно соткалось за много лет непрерывных ежедневных оскорблений чувств большинства населения РФ — при полной безнаказанности тех, кто над ним глумится. Ничто не ускользает от тяжелого взгляда миллионов людей — ни пенсионная реформа, ни ликвидация российской науки, ни распродажа нашей земли. Власть переступила порог в своей самонадеянности и глупой радости иллюзорного господства. Да, люди еще сиротливо жмутся к В.В.Путину, как дети к отцу при злой мачехе. Но это уже идет на убыль.

Историческая вина нынешней власти в том, что она неспособна это увидеть и понять. Но это и ее трагедия — ведь сама властная верхушка расколота, и по ней прошла та же трещина. Люди в Кремле и около него пытаются это прикрыть своей корпоративной солидарностью, стараются не думать о расколе, но это — страусиная политика. Слишком далеко зашло дело. Сейчас надо делать выбор. И наиболее разумный в этой ситуации выбор — трезво оценить реальность и искать компромисс, пока это возможно.

Из этого вытекает и долг всех граждан и особенно интеллигенции. Власть не приемлет диалога, она не слышит никакого голоса "снизу". Значит, надо использовать те немногие сигналы и знаки, которые еще остались. Многими способами основную массу населения оттолкнули от политики и даже от выборов. Надо найти способ высказаться с помощью языка голосования — не для того, чтобы протолкнуть в Думу или Общественную палату кого-то из политкорректных "своих", а чтобы послать внятный сигнал по принципиальному вопросу. Неявное требование господствующей над нами орды известно: чтобы большинство из нас тихо вымерло, а оставшиеся отказались от своего "я". Надо спокойно ответить, что мы не согласны и предлагаем поверить нам на слово.

В момент таких противостояний нельзя уклоняться от того, чтобы четко определить свою позицию. Это знали уже в древнее время. Аристотель писал о законах Солона: "Из его законов особенно выделяется закон, который повелевает, чтобы был лишен гражданской чести человек, не примкнувший во время смуты ни к той, ни к другой партии. Он хочет, чтобы никто не относился равнодушно и безучастно к общим интересам, оградив от опасности личное достояние и отговариваясь тем, что не разделяет горя и страданий своей родины; он хочет, чтобы всякий немедленно примкнул к тем, которые преследуют лучшие и более справедливые цели, делил с ними опасности и помогал им, а не выжидал в безопасности того, что предпишут победители".

Всё говорит о том, что сразу после выборов положение резко ухудшится, людей буквально возьмут за горло — и тарифами, и налогами, и страховками. Жестче станет и политическая обстановка. И напрасно думают отсидеться те, кто сейчас хочет быть просто зрителем. Как сказал недавно в газете "Завтра" Иван Миронов: "чтобы в революции выжить — в ней надо участвовать, зрителей — режут первыми". Сказано: "Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол — он звонит по тебе".

Только заняв сегодня свое место в гражданском строю, мы не позволим власти сдать Россию "оранжевым" и в то же время не дадим увлечь нашу молодежь на путь саморазрушительного радикализма, о котором так мечтают те, кто возомнил себя господами. Удержаться между этих двух огней — программа-минимум на ближайший период.

Патриотам надо вынести на обсуждение и согласовать общую платформу по четырем вопросам: 1) Никаких конституционных поправок относительно третьего срока президентства и никаких переносов срока парламентских выборов. 2) Никаких сепаратных переговоров с властью за спиной своих партнеров. 3) При фальсификации результатов парламентских выборов — консолидированная позиция по их непризнанию. 4) Проведение после парламентских выборов 2007 г. консультаций по выдвижению единого кандидата в президенты от всех оппозиционных сил.
От Мак
К Мак (10.11.2005 13:00:21)
Дата 15.11.2005 15:04:36

С.Кара-Мурза: сегодня - это еще не бедность

http://www.nashavlast.ru/archive/2005/10/12.htm
НАША ВЛАСТЬ: ДЕЛА И ЛИЦА
№ 10
"БОГАТСТВА РОССИИ" 2005 г.

Сегодня - это еще не бедность
Быть богатым по-русски


Вопрос поставлен так: <Если мы такие богатые, то почему мы такие бедные?> Можно было бы просто ответить: страна-то богатая, да мы бедные, - потому что собственность на богатство заполучила кучка <новых русских>, с нее они и получают львиную долю дохода от хозяйства, а мы остались в дураках.

Это будет верно, но все же большим упрощением. Надо сначала разобраться с самим вопросом, в нем много ловушек. Что такое <богатые> и что такое <бедные>? Без стандарта сравнения эти понятия не имеют смысла. Устраним главные зоны неопределенности.
Будем говорить лишь о материальном благосостоянии. Духовные богатство и бедность - особая материя. Оставим в стороне и такие неоценимые богатства, как наши родные природные условия - простор, реки и моря, золотую осень и снежную зиму, березовые рощи и сибирскую тайгу. Мы этого богатства не замечаем, но отнесем его ценность тоже к духовной сфере. Сравним очень узкую, даже убогую сферу жизни - сферу брюха (что мы едим и пьем) и ту техносферу, в которой обитаем, то есть богатство искусственного мира технических средств (жилище и одежда, транспорт и телевизор, и т. п.).
С кем же мы сравниваем себя? Не будем брать крайние проявления богатства и бедности. Крайности - важная, но особая тема, нам же лучше начинать с самых массивных социальных групп. Будем говорить о благосостоянии главного ядра нашего общества - тех 60% населения, которые не касаются жизни тонкого слоя <богатых>, но и не впали в крайнюю бедность. Эти 60% - довольно однородная социальная общность, она и будет решать судьбу России, если сможет собраться вокруг общего проекта.
С кем мы сравниваем себя в географическом плане? Точно можно сказать, что с Западом. Даже с Японией нельзя сравнивать. Во время перестройки много наших <бедных> интеллигентов там побывали. Японцы интересовались: <У вас есть квартира? Шестьдесят метров? О! О!> - возгласы восхищения. <У вас есть дача? Шесть соток? О-о!> - возгласы недоверия. Вывод: <Вы очень, очень богатый человек!>
Перегну палку: в советское время по многим признакам мы жили гораздо богаче, чем люди из того же социального слоя на Западе. Я с конца 80-х годов много там бывал, даже жил у приятелей, университетских профессоров, сравнивал их быт со своим. По многим признакам наш интеллигент жил богаче и вольготнее - не требовалось нам крохоборство. Мой друг в Испании покупал детям ломоть арбуза, продавец его обтягивал красивой пленкой, и он клал его в портфель. А я осенью подгонял к ларьку свои <жигули> и набивал багажник арбузами. Один съедим - сын бежит вниз за другим. Там профессору и в голову не придет заниматься верховой ездой - это для другого мира, для узкого слоя <буржуазии>. А я десять лет ездил верхом, почти бесплатно (местком платил). В Испании зимы холодные, но 60% жилья не имеет отопления, на стенах комнат иней. Дискомфорт ужасный, особенно страдают старики. У нас же только при демократии города стали неважно отапливать - но до Запада нам еще далеко. В богатой Англии зимой при исправном отоплении замерзает насмерть довольно много стариков - нет денег (или жалеют) бросить в автомат, пускающий им порцию газа.
В общем, человек, имея какое-то богатство, обычно его не замечает - он весь сосредоточен на том, чего у него нет, а у соседа есть. Когда жмет ботинок, не думаешь, как хорошо тебя греет пальто. Но здесь о восприятии говорить бесполезно, оно формируется культурой. В 1956 г. я поступил в МГУ и ходил, как и многие на курсе, в одежде, перешитой из военной формы. А мой научный руководитель, уже видный химик, ходил по факультету в сатиновых шароварах на резинке. Мы себя бедными не считали, сама эта мысль показалась бы глупой, когда у нас - белокаменный МГУ, набитый лучшим по тем временам оборудованием и прекрасными преподавателями.
Во время перестройки нас убедили, что мы живем бедно, средствами воздействия на массовое сознание. Реально, против нас велась информационно-психологическая война, результатом которой и стало поражение СССР и его ликвидация. Объективно благосостояние подавляющего большинства нашего населения до конца 80-х годов росло, и довольно высокими темпами. Но с психологической атакой мы не справились - и получили то, что имеем сегодня. В частности, произошло резкое обеднение большинства населения, и бедность эта стабилизировалась. При нынешнем типе хозяйства <нижняя треть> из бедности выскочить не может в принципе - система заталкивает людей обратно. Объективные показатели совпали с субъективным восприятием, и поставленный журналом вопрос приобрел общенациональное значение. Он важен для понимания и того, что с нами произошло, и нашего возможного будущего при выполнении нескольких конкурирующих в РФ политических программ.
Замечу, что резкое обеднение людей в понятиях текущего благосостояния - именно частность, а не главное - наше общее обеднение. Главная беда - быстрая деградация всей техносферы, в которой мы живем. Но этот процесс не замечается, пока не происходит катастрофа. Например, пока не рушится ветхий жилой дом, не разрывается изношенная магистральная труба теплоснабжения, не выходит из строя трансформаторная станция, лишая город энергоснабжения. Техносфера, оставленная с 1991 г. без капиталовложений и без капитального ремонта, деградирует неумолимо, как большая река медленно движется к водопаду. В какой-то момент отказы и аварии техносферы РФ войдут в резонанс и приобретут лавинообразный характер. Вот тогда мы поймем, что значит настоящая бедность - даже в среде наших богатых. Ухудшаться нашему положению есть куда, и падать придется еще с очень большой высоты. Так что внешнее обеднение (еще не фатальное) может нам сослужить хорошую службу, если мы примем его как сигнал свыше и вникнем в суть всей накатывающей на нас угрозы.
И нынешняя внешняя бедность, и грядущая главная, вызваны не каким-то стихийным бедствием или войной. Они - следствие фундаментально ошибочного выбора, сделанного в конце 80-х годов. Выбор этот нам навязало заинтересованное меньшинство (оно считает, что выиграло), а большинство пассивно приняло. В координатах <богатство-бедность> сменился сам вектор нашего движения - рост благосостояния страны в целом и большинства граждан сменился его снижением. Это факт, тут спорить не о чем. Проблема - в чем был выбор в понятиях нашей темы.
Огрубляя, выбор был в том, что мы имели <рост богатства по-русски>, а захотели <роста богатства по-западному>. А это совершенно разные вещи, их различия предопределены разными природными условиями, разной историей и разной культурой. Изменить все это ни Ельцин, ни Путин, ни даже Джордж Буш не могут. Россия Западом не стала, а при попытке стать богатыми <по-западному> мы в целом, как народ, сорвались и покатились в бедность. Забыли сказку Пушкина про старуху у разбитого корыта. А ведь ей позавидовать можно - она всего-то вернулась к своему корыту, а у нас и корыто украли.
Тут уже встает вопрос о богатстве. Что значит <мы такие богатые>? Как мы богаты - <по-русски> или <по-западному>? Оказывается, что мы богаты <по-русски>, и наращивать благосостояние могли только в рамках, заданных этим типом богатства. Выскочили из них - и покатились. По западным меркам мы страна очень бедная, что бы нам ни шептали соблазнители. Нам даже представить себе трудно, насколько несоизмеримо наше накопленное национальное богатство по сравнению с западным. Мы вышли на линию быстрого роста этого богатства только в ХХ веке, после индустриализации и разработки недр - и сорвались. Надо удивляться, как богато, в целом, мы жили в советское время - это была чудом найденная комбинация факторов.
Обыватель сравнивает свое богатство с западным по барахлу - и то впадает в уныние. Ах, как я беден, они катаются на <мерседесах>, а я на <жигулях>. А какие там шмотки! Бедный обыватель, куриные мозги. Главное богатство - плодородная земля и вся техносфера (жилой фонд, производственная база, дороги и мосты). Вот куда в течение тысячи лет вкладывались на Западе средства, не сравнимые с теми, которыми располагали Русь и Россия. Откуда брались эти средства, почему их не было у нас?
Вспомним историю. Вплоть до ХIХ века большая часть богатства производилась в сельском хозяйстве. Запад сидел в благодатном месте - теплом и достаточно влажном. Славян оттеснили и вычистили от Эльбы до Одера, а если бы не Александр Невский, то и дальше. Результат - вплоть до коллективизации, в 30-е годы ХХ века, урожайность на Западе была в 4 раза выше, чем в России. Накапливаясь ежегодно, эта разница дала колоссальные средства для развития. Достаточно вспомнить, что Запад перешел к стальному плугу уже в 14 веке, а в России в 1910 г. в работе было 8 млн. деревянных сох, более 3 млн. деревянных плугов и 5,5 млн. железных плугов. На Западе с раннего средневековья землю перепахивали до семи раз в год, повышая ее плодородие, а в России земля была полгода под снегом и вспахать ее крестьянин успевал лишь один раз. Только полвека назад мы смогли снабдить крестьян машинами, а теперь они опять катятся к архаике. Треть пашни уже вывели из оборота, она зарастает кустарником. А ведь пашня с солнечной энергией - важный бесплатный источник богатства.
Но еще важнее - колонии, которые захватил Запад в XVI-XIX веках. Богатства, которые были оттуда изъяты попросту огнем и мечом по размеру таковы, что крупный ученый Клод Леви-Стросс сказал: <Запад построил себя из материала колоний>. В середине XVIII века Англия только из Индии извлекала ежегодно доход, превышающий треть всех инвестиций, а ведь и помимо Индии у Англии было много колоний. За их счет делались и практически все инвестиции, и поддерживался уровень жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т. д. Да еще около 10 млн. самых здоровых и ловких мужчин поймали в Африке и превратили в рабов - пахать в Америке землю, отнятую у индейцев.
Таких источников Россия не имела, ее империя была другого типа, она собралась для защиты от военных угроз. Поэтому центр России не высасывал соки из окраин, а вкладывал туда средства, развивая и укрепляя их. Не было у нас колоний и не будет. А значит, и не будет <западного богатства>, хоть все локти пусть искусает себе наш обиженный судьбой обыватель.
Надо признать, что собранные с половины мира богатства Запад использовал выгодно - на эти деньги он создал промышленность и науку. С их помощью он получил военное, финансовое и торговое превосходство, что и в ХХ веке позволило ему <стричь>, как овец, большую часть человечества, без мороки с колониями. Западные корпорации, делая у себя дома лишь самые важные операции, раскидали заводы по всему миру и имеют рабочую силу по цене 1-2 долл. в час, в то время как в метрополии они платили бы за нее 18-20 долл. Эта разница оседает на Западе и умножает его богатство. А это богатство позволяет еще высасывать из мира средства через финансовую систему. Сунул русским зеленую бумажку - и получил бочку нефти. А бумажку Греф обратно в США пришлет - <деньги стерилизовать надо>.
Мы и этих источников не имеем и не будем иметь, <место занято>. Но раньше мы хоть себя могли закрыть, и из нас не высасывали соки. Потому и прирастало наше богатство - небыстро, но надежно. Сейчас мы раскрылись и Западу, и Востоку. Страна стала как дырявый мешок, наша сила, ум, нефть и даже деньги чистоганом - все утекает, как в черную дыру. Людям на прокорм оставляют лишь столько, чтобы не перейти красную черту - чтобы не взбунтовались. Та нефть, которую выжимают, довольно-таки хищническим образом, из найденных и обустроенных в советское время месторождений, почти ничего не дает для восстановления и развития народного хозяйства РФ - она как будто испаряется, даже солярки для уборки урожая не хватает.
Так обстоят дела. Те богатства, которые у нас были, теперь не наши. Значит, в личном плане мы в целом, как народ, богатеть теперь и не можем никак. Мы будем беднеть и, если кардинально не изменим наше нынешнее патологическое жизнеустройство, в какой-то момент наше благосостояние рухнет обвально. И в таком водовороте не помогут утлые лодочки банковского счета или коттеджа, прицепленного к ржавым теплосетям.

Сергей Кара-Мурза
От Буслаев
К Мак (15.11.2005 15:04:36)
Дата 17.11.2005 15:55:25

Показательная статья : ( (-)
От Дм. Ниткин
К Мак (10.11.2005 13:00:21)
Дата 10.11.2005 14:16:34

Занятно. Почти со всем согласен.

>Анализ текстов, которые интеллектуалы нового порядка писали "для своих", подкрепленный анализом всех дел власти за последние 15 лет показывает, что и замысел реформы, и его исполнение гораздо лучше укладываются в иную модель: наше прежнее советское общество разделили не на два класса, а на всевластную и абсолютно безответственную "элиту" и всех остальных. Эта "элита" — симбиоз паразитической олигархии и коррумпированной бюрократической верхушки. Идейными основаниями этого симбиоза стали страх, невежество и алчность.

А вот тут бы добавил, что это - результат закономерной эволюции советской политической системы, воплощение тайных мечтаний советских партноменклатурщиков.

>Власть не приемлет диалога, она не слышит никакого голоса "снизу". Значит, надо использовать те немногие сигналы и знаки, которые еще остались. Многими способами основную массу населения оттолкнули от политики и даже от выборов. Надо найти способ высказаться с помощью языка голосования — не для того, чтобы протолкнуть в Думу или Общественную палату кого-то из политкорректных "своих", а чтобы послать внятный сигнал по принципиальному вопросу. Неявное требование господствующей над нами орды известно: чтобы большинство из нас тихо вымерло, а оставшиеся отказались от своего "я". Надо спокойно ответить, что мы не согласны и предлагаем поверить нам на слово.

>Только заняв сегодня свое место в гражданском строю, мы не позволим власти

Вот, вот! Это по-нашему, по либеральному!

> Патриотам надо вынести на обсуждение и согласовать общую платформу по четырем вопросам: 1) Никаких конституционных поправок относительно третьего срока президентства и никаких переносов срока парламентских выборов. 2) Никаких сепаратных переговоров с властью за спиной своих партнеров. 3) При фальсификации результатов парламентских выборов — консолидированная позиция по их непризнанию.

Отлично! Оранжевую ленточку мне и Сергею Телегину!

4) Проведение после парламентских выборов 2007 г. консультаций по выдвижению единого кандидата в президенты от всех оппозиционных сил.

Четыре пункта - поддерживаю.
От А.Б.
К Дм. Ниткин (10.11.2005 14:16:34)
Дата 27.11.2005 10:36:30

Re: Забавно.

>>Только заняв сегодня свое место в гражданском строю, мы не позволим власти
>
>Вот, вот! Это по-нашему, по либеральному!

А вдруг это "часть бремени" человека? Отвественного. :)
Не все ж ради свобод бьются? По крайней мере - немало выступит "чтобы было как прежде". :)
От Дм. Ниткин
К Дм. Ниткин (10.11.2005 14:16:34)
Дата 14.11.2005 09:43:27

Нет, передумал

>> Патриотам надо вынести на обсуждение и согласовать общую платформу по четырем вопросам: 1) Никаких конституционных поправок относительно третьего срока президентства и никаких переносов срока парламентских выборов. 2) Никаких сепаратных переговоров с властью за спиной своих партнеров. 3) При фальсификации результатов парламентских выборов — консолидированная позиция по их непризнанию.
> 4) Проведение после парламентских выборов 2007 г. консультаций по выдвижению единого кандидата в президенты от всех оппозиционных сил.

>Четыре пункта - поддерживаю.

Эти четыре пункта - для политтусни. Договоренность о том, как всем вместе получить побольше из кормушки. Ко мне они просто не имеют отношения.

Приношу извинения.
От Руслан
К Дм. Ниткин (10.11.2005 14:16:34)
Дата 11.11.2005 11:05:51

Значок ударника коммунистического труда вам

>А вот тут бы добавил, что это - результат закономерной эволюции советской политической системы, воплощение тайных мечтаний советских партноменклатурщиков.

>Вот, вот! Это по-нашему, по либеральному!

Либерализм, конечно, прикольная штука, и хочется с душой поучаствовать. Но останавливает мысль, что это не результат эволюции советов и номенклатурщиков, а результат эволюции "психодинамики" нашего родного населения. Не исключая "либералов".

У нас в стране основная задача веками состояла в том, чтобы заставить народ работать, а начальников не воровать. Либерализм легко может решить первую задачу, а на вторую, извините, он не способен. Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.
От Дм. Ниткин
К Руслан (11.11.2005 11:05:51)
Дата 11.11.2005 11:45:34

На зэковскую робу, что ли?

>Либерализм, конечно, прикольная штука, и хочется с душой поучаствовать. Но останавливает мысль, что это не результат эволюции советов и номенклатурщиков, а результат эволюции "психодинамики" нашего родного населения. Не исключая "либералов".

Но ведь и номенклатура тоже не с луны свалилась, а оттуда же, из населения. Так что сказать "эволюция населения" - все равно что ничего не сказать.

Другое дело, что эволюция разных слоев населения может идти по-разному в зависимости от того, в каких условиях они окажутся. И есть повод задуматься, почему результату эволюции немецкого и российского чиновника за последнюю сотню лет так сильно различаются (при схожих стартовых позициях).

>У нас в стране основная задача веками состояла в том, чтобы заставить народ работать, а начальников не воровать.

Не знаю уж, в какой Вы стране живете, а у нас в стране население веками вкалывало от зари до зари без роздыху. И без всяких погонял. Милова читайте. А проблема всегда была в том, как содрать с этого населения еще на одну шкуру больше.

>Либерализм легко может решить первую задачу, а на вторую, извините, он не способен. Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.

Заставить работать? Да легко. "Кто не работает, тот да и не ест". Вроде, вполне либерально?

P.S. Сегодня в "Коммерсанте" большая программная статья Ходорковского (он же Стасик Белковский). Интереснейшим образом перекликается с обсуждаемой статьей Телегина, мне кажется.

Похоже, грандиозная разводка готовится. С последующей стрижкой пошедших за шерстью.
От Руслан
К Дм. Ниткин (11.11.2005 11:45:34)
Дата 11.11.2005 11:59:37

Нет, на ваш костюм в котором вы на работу ходите



>Но ведь и номенклатура тоже не с луны свалилась, а оттуда же, из населения. Так что сказать "эволюция населения" - все равно что ничего не сказать.
>Другое дело, что эволюция разных слоев населения может идти по-разному в зависимости от того, в каких условиях они окажутся. И есть повод задуматься, почему результату эволюции немецкого и российского чиновника за последнюю сотню лет так сильно различаются (при схожих стартовых позициях).

Ну вот, видите! Вы начинаете меня понимать, задумываться

>>У нас в стране основная задача веками состояла в том, чтобы заставить народ работать, а начальников не воровать.

>Не знаю уж, в какой Вы стране живете, а у нас в стране население веками вкалывало от зари до зари без роздыху. И без всяких погонял. Милова читайте. А проблема всегда была в том, как содрать с этого населения еще на одну шкуру больше.

Ну, да ворующее начальство заставляло. А если ослабить, то вам и в рожу плюнут, не то чтобы работать.

>>Либерализм легко может решить первую задачу, а на вторую, извините, он не способен. Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.

>Заставить работать? Да легко. "Кто не работает, тот да и не ест". Вроде, вполне либерально?

По христиански :) но не для всех. Для некоторых "кто не работает - тот ест".
Вот мы опять сходимся!

>P.S. Сегодня в "Коммерсанте" большая программная статья Ходорковского (он же Стасик Белковский). Интереснейшим образом перекликается с обсуждаемой статьей Телегина, мне кажется.

>Похоже, грандиозная разводка готовится. С последующей стрижкой пошедших за шерстью.

Я коммерсант не читаю :(
От miron
К Руслан (11.11.2005 11:05:51)
Дата 11.11.2005 11:38:34

Re: Значок ударника...

>Либерализм легко может решить первую задачу>

Не верно. Он это может только для 20% населения. Другие просто лягут на дно.

>Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.>

Это верно, но тоже на половину. Дело не в людях, а во всей системе и ментальности.
От Руслан
К miron (11.11.2005 11:38:34)
Дата 11.11.2005 12:01:41

Re: Значок ударника...

>>Либерализм легко может решить первую задачу>
>
>Не верно. Он это может только для 20% населения. Другие просто лягут на дно.

Не хотят работать, сволочи!

>>Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.>

>Это верно, но тоже на половину. Дело не в людях, а во всей системе и ментальности.

Ну! Я то о чем и говорю!
От miron
К Руслан (11.11.2005 12:01:41)
Дата 11.11.2005 13:39:35

Почитайте Чаянова

>Не хотят работать, сволочи!>

Не видят смысла

>>>Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.>
>
>>Это верно, но тоже на половину. Дело не в людях, а во всей системе и ментальности.
>
>Ну! Я то о чем и говорю!>

О чем Вы говорите?
От Руслан
К miron (11.11.2005 13:39:35)
Дата 11.11.2005 15:07:11

Где?

Re: Почитайте Чаянова

Где?

>>Не хотят работать, сволочи!>
>Не видят смысла

Во! А смысл это уже ментальность. При нашей ментальности нас либерализмом заставить работать не получается, а так как кто не работает тот не ест они сдохнут запроста. А этого допустить нельзя. Поэтому приходится заставлять работать.

>>>>Менталитет не тот. Настоящих либералистов у нас не хватает.>
>>
>>>Это верно, но тоже на половину. Дело не в людях, а во всей системе и ментальности.
>>
>>Ну! Я то о чем и говорю!>

>О чем Вы говорите?

О менталитете (ментальности) ;)
От Дм. Ниткин
К Руслан (11.11.2005 15:07:11)
Дата 11.11.2005 15:42:40

Нет, это все же в какой стране?

>При нашей ментальности нас либерализмом заставить работать не получается, а так как кто не работает тот не ест они сдохнут запроста. А этого допустить нельзя. Поэтому приходится заставлять работать.

Ага. Русский скорее сдохнет, чем будет сам на себя работать. Такая он скотина бессмысленная, пфуй. Управителя ему, и лучше всего - немца.

Это что ли и есть "советский патриотизм" во всем его блеске?
От Руслан
К Дм. Ниткин (11.11.2005 15:42:40)
Дата 11.11.2005 17:56:32

Да у нас ;)

>>При нашей ментальности нас либерализмом заставить работать не получается, а так как кто не работает тот не ест они сдохнут запроста. А этого допустить нельзя. Поэтому приходится заставлять работать.

>Ага. Русский скорее сдохнет, чем будет сам на себя работать. Такая он скотина бессмысленная, пфуй. Управителя ему, и лучше всего - немца.

Это в вас сказывается налет либералистского менталитета. Идеалом настоящего русского человека были молочные реки и болота киселя. Чтоб лежать на печи, а пироги сами в рот прыгали.

>Это что ли и есть "советский патриотизм" во всем его блеске?

Не знаю даже как вам ответиить, думаю, что это мои собственные подозрения.

Советский патриотизм, думаю, это когда ласково заставляют работать (чтоб не подыхали). И начальство дерут, чтобы не оборзевали. Вариант сказки про доброго царя.
От Руслан
К Руслан (11.11.2005 17:56:32)
Дата 11.11.2005 18:50:26

Берите советский патриотизм:

— Кто это?

Дверь открылась на десять сантиметров. Из цели прямо мне в живот смотрел ствол парабеллума. Электрический фонарик осветил меня.

— Вы заключенный?

— Да.

— Что вам нужно? — голос Чекалина был резок и подозрителен.

— Гражданин начальник, у меня к вам очень серьезный разговор и на очень серьезную тему.

— Ну, говорите.

— Гражданин начальник, этот разговор я через щель двери вести не могу.

Луч фонарика уперся мне в лицо. Я стоял, щурясь от света и думал о том, что малейшая оплошность может стоить мне жизни.

— Оружие есть?

— Нет.

— Выверните карманы. Я вывернул карманы.

— Войдите.

Я вошел.

Чекалин взял фонарик в зубы и не выпуская парабеллума, свободной рукой ощупал меня всего. Видна была большая сноровка.

— Проходите вперед.

Я сделал два-три шага вперед и остановился в нерешимости.

— Направо... Наверх... Налево, — командовал Чекалин, Совсем, как в коридорах ГПУ. Да, сноровка видна.

Мы вошли в убого обставленную комнату. Посредине комнаты стоял некрашеный деревянный стол. Чекалин обошел его крутом и, не опуская парабеллума, тем же резким тоном спросил;

— Ну-с, так что же вам угодно?

Начало разговора было малообещающим, а от него столько зависело. Я постарался собрать все свои силы.

— Гражданин начальник, последние эшелоны составляются из людей, которые до БАМа заведомо не доедут.

У меня запнулось дыхание.

— Ну?

— Вам, как приемщику рабочей силы, нет никакого смысла нагружать вагоны полутрупами и выбрасывать в дороге трупы.

— Да?

— Я хочу предложить давать вам списки больных, которых ББК сажает в эшелоны под видом здоровых. В нашей комиссии есть один врач. Он, конечно, не в состоянии проверить всех этапников, но он может проверить людей по моим спискам.

— Вы по каким статьям сидите?

— Пятьдесят восемь — шесть, десять и одиннадцать; пятьдесят девять — десять,

— Срок?

— Восемь лет.

— Так... Вы по каким, собственно, мотивам действуете?

— По многим мотивам. В частности и потому, что на БАМ придется, может быть, ехать и моему сыну.

— Это тот, что рядом с вами работает?

— Да.

Чекалин уставился на меня пронизывающим, но ничего не говорящим взглядом. Я чувствовал, что от нервного напряжения у меня начинает пересыхать во рту.

— Так... — сказал он раздумчиво. Потом, отвернувшись немного в сторону, опустил предохранитель своего парабеллума и положил оружие в кобуру.

— Так, — повторил он, как бы что-то соображая. — А скажите, вот эту путаницу с заменой фамилий — это не вы устроили?

— Мы.

— А это по каким мотивам?

— Я думаю, что даже революции лучше обойтись без тех издержек, которые уж совсем бессмысленны.

Чекалина как-то передернуло.

— Так, — сказал он саркастически. — А когда миллионы трудящихся гибли на фронтах бессмысленной империалистической бойни, вы действовали по той же... просвещенной линии?

Вопрос был поставлен в лоб.

— Так же, как и сейчас, я бессилен против человеческого сумасшествия.

— Революцию вы считаете сумасшествием?

— Я не вижу никаких оснований скрывать перед вами этой прискорбной точки зрения.

Чекалин помолчал,

— Ваше предложение для меня приемлемо. Но если вы воспользуетесь этим для каких-нибудь посторонних целей, протекции или чего — вам пощады не будет.

— Мое положение настолько безвыходно, что вопрос о пощаде меня мало интересует. Меня интересует вопрос о сыне.

— А он за что попал?

— По существу за компанию. Связи с иностранцами.

— Как вы предполагаете технически провести эту комбинацию?

— К отправке каждого эшелона я буду давать вам списки больных, которых ББК дает вам под видом здоровых. Этих списков я вам приносить не могу. Я буду засовывать их в уборную УРЧ, в щель между бревнами, над притолокой двери, прямо посредине ее. Вы бываете в УРЧ и можете эти списки забирать.

— Так. Подходяще. К скажите, в этих подлогах с ведомостями ваш сын тоже принимал участие?

— Да. В сущности, это его идея.

— И из тех же соображений?

— Да.

— И отдавая себе отчет...

— Отдавая себе совершенно ясный отчет.

Лицо и голос Чекалина стали немного меньше деревянными.

— Скажите, вы не считаете, что ГПУ вас безвинно посадило?

— С точки зрения ГПУ — нет.

— А с какой точки зрения — да?

— Кроме точки зрения ГПУ есть еще и некоторые другие точки зрения. Я не думаю, чтобы был смысл входить в их обсуждение.

— Я напрасно вы думаете. Глупо думаете. Из-за Якименков, Стародубцевых и прочей сволочи революция и платит эти, как вы говорите, бессмысленные издержки. И это потому, что вы и иже с вами, с революцией идти не захотели. Почему вы не пошли?

— Стародубцев имеет передо мною то преимущество, что он выполнит всякое приказание. А я всякое не выполню.

— Белые перчатки?

— Может быть.

— Ну, вот и миритесь с Якименками.

— Вы, кажется, о нем не особо высокого мнения.

— Якименко карьерист и прохвост, — коротко отрезал Чекалин. — Он думает, что он сделает карьеру.

— По всей вероятности, сделает.

— Поскольку от меня зависит, сомневаюсь. А от меня зависит. Об этих эшелонах будет знать и Гулаг. Штабели трупов по дороге Гулагу не нужны.

Я подумал о том, что штабели трупов до сих пор Гулагу не мешали.

— Якименко карьеры не сделает, — продолжал Чекалин. — Сволочи у нас и без него достаточно. Ну, это вас не касается.

— Касается самым тесным образом. И именно меня и нас.

Чекалина опять передернуло.

— Ну, давайте ближе к делу. Эшелон идет через три дня. Можете вы мне на послезавтра дать первый список?

— Могу.

— Так, значит, я найду его послезавтра, к десяти часам вечера, в уборной УРЧ, в щели над дверью?

— Да.

— Хорошо. Если вы будете действовать честно, если вы этими списками не воспользуетесь для каких-нибудь комбинаций, я ручаюсь вам, что ваш сын на БАМ не поедет. Категорически гарантирую. А почему бы, собственно, не поехать на БАМ и вам?

— Статьи не пускают.

— Это ерунда.

— И потом, вы знаете, на увеселительную прогулку это не очень похоже.

— Ерунда. Не в теплушке же бы вы поехали, раз я вас приглашаю.

Я в изумлении воззрился на Чекалина и не знал, что мне и отвечать.

— Нам нужны культурные силы, — сказал Чекалин, делая ударение на “культурные”. — И мы умеем их ценить. Не то, что БАМ.

В пафосе Чекалина мне слышались чисто ведомственные нотки. Я хотел спросить, чем собственно, я обязан чести такого приглашения, но Чекалин прервал меня:

— Ну, мы с вами еще поговорим. Так, значит, списки я послезавтра там найду. Ну, пока. Подумайте о моем предложении,

Когда я вышел на улицу, мне, говоря откровенно, хотелось слегка приплясывать. Но, умудренный опытами всякого рода, я предпочел подвергнуть всю эту ситуацию, так сказать, “марксистскому анализу”. Марксистский анализ дал вполне благоприятные результаты. Чекалину, конечно, я оказывал весьма существенную услугу; не потому, что кто-то его стал бы потом попрекать штабелями трупов по дороге, а потому, что он был бы обвинен в ротозействе. Всучили ему, дескать, гнилой товар, а он и не заметил. С точки зрения советских работорговцев, да и не только советских — это промах весьма предосудительный.

ПОСЛЕДНИЕ ИЗ МОГИКАН

Пошел. Путался во тьме и в сугробах. Наконец, набрел на плетень, от которого можно было танцевать дальше. Мыслями о том, как бы дотанцевать, как бы не запутаться, как бы не свалиться — было занято все внимание. Так что возглас “Стой! Руки вверх!” застал меня в состоянии полнейшего равнодушия. Я послал возглашающего в нехорошее место и побрел дальше. Но голос крикнул: “Это вы!”

Я резонно ответил, что это, конечно, я.

Из вьюги вынырнула какая-то фигура с револьвером в руках.

— Вы куда? Ко мне?

Я узнал голос Чекалина.

— Да, я к вам.

— Список несете? Хорошо, что я вас встретил. Только что приехал. Шел за этим самым списком. Хорошо, что вы его несете. Только послушайте, ведь вы же интеллигентный человек. Нельзя же так писать. Ведь, это черт знает, что такое: не то, что фамилий, а и цифр разобрать нельзя.

Я покорно согласился, что почерк у меня действительно, бывает и хуже, но не часто.

— Ну, идем ко мне. Там разберемся. Чекалин повернулся и нырнул во тьму. Я с трудом поспевал за ним. Проваливались в какие-то сугробы, натыкались на какие-то пни. Наконец, добрели.

Мы поднялись по темной скрипучей лестнице. Чекалин зажег свет.

— Ну, вот. Смотрите. — сказал он своим скрипучим, раздраженным голосом. — Ну, на что это похоже? Что это у вас? 4? 1? 7? 9? Ничего не разобрать. Вот вам карандаш. Садитесь, поправьте так, чтобы было понятно.

Я взял карандаш и уселся. Руки дрожали от холода, от голода и от многих других вещей. Карандаш прыгал в пальцах, цифры расплывались в глазах.

— Ну и распустили же вы себя, — сказал Чекалин укоризненно, но в голосе его не было прежней скрипучести.

Я что-то ответил.

— Давайте, я буду поправлять. Вы только говорите мне, что ваши закорючки означают.

Закорюк было не так уж много, как это можно было бы ожидать. Когда все они были расшифрованы, Чекалин спросил меня:

— Это все больные завтрашнего эшелона?

Я махнул рукой.

— Какое все. Я вообще не знаю, есть ли в этом эшелоне здоровые.

— Так почему же вы не дали списка на всех больных?

— Знаете, товарищ Чекалин, даже самая красивая девушка не может дать ничего путного, если у нее нет времени для сна.

Чекалин посмотрел на мою руку.

— Н-да, — протянул он. — А больше в УРЧ вам не на кого положиться?

Я посмотрел на Чекалина с изумлением.

— Ну да, — поправился он. — Извините за нелепость. А сколько по-вашему еще остается здоровых?

— По-моему, вовсе не остается. Точнее, по мнению брата.

— Существенный парень ваш брат, — сказал ни с того, ни с сего Чекалин. — Его даже работники третьей части и те побаиваются. Да. Так, говорите, все резервы Якименки уже исчерпаны?

— Пожалуй, даже больше, чем исчерпаны. На днях мой сын открыл такую штуку: в последние списки УРЧ включил людей, которых вы уже по два раза снимали с эшелонов.

Брови Чекалина поднялись.

— Ого! Даже так! Вы в этом уверены?

— У вас, вероятно, есть старые списки. Давайте проверим. Некоторые фамилии я помню.

Проверили. Несколько повторяющихся фамилий нашел и сам Чекалин.

— Так, — сказал Чекалин раздумчиво. — Так, значит, “Елизавет Воробей”?

— В этом роде. Или сказка про белого бычка.

— Так, значит, Якименко идет уже на настоящий подлог. Значит, действительно давать ему больше некого. Черт знает, что такое. Приемку придется закончить. За такие потери я отвечать не могу.

— А что, очень велики потери в дороге?

Я ожидал, что Чекалин ответит мне, как прошлый раз, “Не ваше дело”, но к моему удивлению, он нервно повел плечами и сказал:

— Совершенно безобразные потери. Да, кстати, — вдруг прервал он самого себя. — Как вы насчет моего предложения? На БАМ?

— Если вы разрешите, я откажусь.

— Почему?

— Есть две основных причины. Первая — здесь Ленинград под боком, и ко мне люди будут приезжать на свидания. Вторая — увязавшись с вами, я автоматически попадаю под вашу протекцию. Вы — человек партийный, следовательно, подверженный всяким мобилизации и переброскам. Протекция исчезает, и я остаюсь на растерзание тех людей, у кого эта протекция и привилегированность были бельмом в глазу.

— Первое соображение верно. Вот второе — не стоит ничего. Там в БАМовском ГПУ я ведь расскажу всю эту историю со списками, с Якименкой, с вашей ролью во всем этом.

— Спасибо. Это значит, что БАМовское ГПУ меня разменяет при первом же удобном случае.

— То есть, почему это?

Я посмотрел на Чекалина не без удивления и соболезнования: такая простая вещь.

— Потому, что из всего этого будет видно довольно явственно: парень зубастый и парень не свой. Вчера он подвел ББК, а сегодня он подведет БАМ.

Чекалин повернулся ко мне всем своим корпусом и спросил:

— Вы никогда в ГПУ не работали?

— Нет. ГПУ надо мной работало.

Чекалин закурил папиросу и стал смотреть, как струйка дыма разбивалась струями холодного воздуха от окна.

Я решил внести некоторую ясность.

— Это не только система ГПУ. Об этом и Макиавелли говорил.

— Кто такой Макиавелли?

— Итальянец эпохи Возрождения. Издал, так сказать, учебник большевизма. Там обо всем этом довольно подробно сказано. Пятьсот лет тому назад.

Чекалин поднял брови.

— Н-да, за пятьсот лет человеческая жизнь по существу не на много усовершенствовалась, — сказал он, как бы что-то разъясняя. — И пока капитализма мы не ликвидируем и не усовершенствуется. Да, на счет БАМа вы, пожалуй и правы. Хотя и не совсем. На БАМ посланы наши лучшие силы.

Я не стал выяснять, с какой точки зрения, эти лучшие силы являются лучшими. Собственно, пора было уже уходить, пока мне об ртом не сказали. Но как-то трудно было подняться. В голове был туман, хотелось заснуть тут же на табуретке. Однако, я приподнялся.

— Посидите, отогрейтесь, — сказал Чекалин и протянул мне папиросы. Я закурил. Чекалин как-то слегка съежившись сел на табуретку, и его поза странно напомнила мне давешнюю девочку со льдом. В этой позе, в лице, в устало положенной руке было что-то сурово безнадежное, усталое, одинокое. Это было лицо человека, который привык жить, как говорится, сжавши зубы. Сколько их, таких твердокаменных партийцев, энтузиастов и тюремщиков, жертв и палачей, созидателей и опустошителей! Но идут беспросветные годы энтузиазм выветривается, подвалы коммунистических ауто-да-фе давят на совесть все больнее, жертвы и свои и чужие, как-то больше опустошают, чем созидают. Какая в сущности беспросветная жизнь у них, у этих энтузиастов. Недаром один за другим уходят они на тот свет, добровольно и не добровольно, на Соловки, в басмаческие районы Средней Азии, в политизоляторы ГПУ. Больше им, кажется, некуда уходить.

Чекалин поднял голову и поймал мой пристальный взгляд. Я не сделал вида, что этот взгляд был только случайностью. Чекалин как-то болезненно и криво усмехнулся.

— Изучаете? А сколько, по-вашему, мне лет? Вопрос был несколько неожиданным. Я сделал поправку на то, что на языке официальной советской медицины называется “советской изношенностью”, на необходимость какого-то процента подбадривания и сказал — лет сорок пять. Чекалин повел плечами.

— Да? А мне тридцать четыре. Вот вам и чекист, — он совсем криво усмехнулся и добавил:

— Палач, как вы говорите.

— Я не говорил.

— Мне не говорили — другим говорили. Или, во всяком случае думали.

Было бы глупо отрицать, что такой ход мыслей действительно существовал.

— Разные палачи бывают. Те, кто идет по любви к этому делу — выживают. Те, кто только по убеждению — гибнут. Я думаю, что вот Якименко очень мало беспокоится о потерях в эшелонах.

— А откуда вы взяли, что я беспокоюсь?

— Таскаетесь по ночам за моими списками в УРЧ. Якименко бы таскаться не стал. Да и вообще видно. Если бы я этого не видел, я бы к вам с этими списками не пошел бы.

— Да? Очень любопытно. Знаете, что? Откровенность за откровенность.

Я насторожился. Но несмотря на столь многообещающее вступление, Чекалин как-то замялся, потом подумал, потом, как бы решившись окончательно, сказал:

— Вы не думаете, что Якименко что-то подозревает о ваших комбинациях со списками?

Мне стало беспокойно. Якименко мог и подозревать, но если об его подозрениях уже и Чекалин знает, дело могло принять совсем серьезный оборот.

— Якименко на днях дал распоряжение отставить моего сына от отправки на БАМ.

— Вот как? Совсем занимательно.

Мы недоуменно посмотрели друг на друга.

— А что вы, собственно говоря, знаете о подозрениях Якименки?

— Так, ничего в сущности определенного. Трудно сказать. Какие-то намеки, что ли...

— Тогда почему Якименко нас не ликвидировал?

— Это не так просто. В лагерях есть закон. Конечно, сами знаете, он не всегда соблюдается, но он есть. И если человек зубастый... По отношению к зубастому человеку... а вас здесь целых трое зубастых. Ликвидировать не так легко. Якименко человек осторожный. Мало ли, какие у вас могут быть связи. А у нас в ГПУ за нарушение закона... по отношению, к тем, кто имеет связи... — Чекалин посмотрел на меня недовольно и закончил: — Спуску не дают.

Заявление Чекалина вызвало необходимость обдумать целый ряд вещей, в частности и такую, не лучше ли нам при таком ходе событий принять предложение Чекалина насчет БАМа, чем оставаться здесь под эгидой Якименки. Но это был момент малодушия, попытка измены принципу “все для побега”. Нет. Конечно, все — для побега. Как-нибудь споемся и с Якименкой. К теме о БАМе не стоит даже возвращаться.

— Знаете что, товарищ Чекалин, насчет закона и спуска, пожалуй, нет смысла и говорить.

— Я вам отвечу прежним вопросом, почему на ответственных местах сидят Якименки, а не вы? Сами виноваты.

— Я вам отвечу прежним ответом, потому что во имя приказа или точнее, во имя карьеры он пойдет, на что хотите. А я не пойду.

— Якименко только один из винтиков колоссального аппарата. Если каждый винтик будет рассуждать...

— Боюсь, что вот вы все-таки рассуждаете. И я тоже. Мы все-таки, так сказать, продукты индивидуального творчества. Вот когда додумаются делать людей на конвейерах, как винты и гайки, тогда будет дело другое.

Чекалин презрительно пожал плечами.

— Гнилой индивидуализм. Таким, как вы, хода нет.

Я несколько обозлился. Почему мне нет хода? В любой стране для меня был бы свободен любой ход.

— Товарищ Чекалин. — сказал я раздраженно. — Для вас тоже хода нет. Потому что с каждым вершком углубления революции власть все больше и больше нуждается в людях не рассуждающих и не поддающихся никаким угрызениям совести, в стародубцевых, в якименках. Вот именно поэтому и вам хода нет. Эти эшелоны и эту комнатушку едва ли можно назвать ходом. Вам тоже нет хода, как нет его и всей старой ленинской гвардии. Вы обречены, как обречена и она. То, что я попал в лагерь несколько раньше, а вы попадете несколько позже, ничего не решает. Вот только мне в лагере не из-за чего биться головой об стенку. А вы будете биться головой об стенку. И у вас будет, за что. Во всем этом моя трагедия и ваша трагедия; но в этом же и трагедия большевизма, взятого вместе. Все равно, вся эта штука полным ходом идет в болото. Кто утонет раньше, кто позже — этот вопрос никакого принципиального значения не имеет.

— Ого, — поднял брови Чекалин. — Вы, кажется, целую политическую программу развиваете.

Я понял, что я несколько зарвался, если не в словах, то в тоне, но отступать было бы глупо.

— Этот разговор подняли вы, а не я. А здесь не лагерный барак с сексотами и горючим материалом “масс”. С чего бы я стал перед вами разыгрывать угнетенную невинность? С моими-то восемью годами приговора?

Чекалин как будто бы несколько сконфузился за чекистскую нотку, которая прозвучала в его вопросе.

— Кстати, а почему вам дали такой странный срок — восемь лет, а не пять и не десять?

— Очевидно, предполагается, что для моей перековки в честного советского энтузиаста требуется ровно восемь лет... Если я эти восемь лет проживу.

— Конечно, проживете. Думаю, что вы себе здесь и карьеру сделаете.

— Меня московская карьера не интересовала, а уж на лагерную вы меня, товарищ Чекалин, извините — на лагерную уж мне совсем наплевать. Проканителюсь как-нибудь. В общем и целом дело все равно пропащее. Жизнь все равно испорчена вдрызг. Не лагерем, конечно. И ваша тоже. Вы, ведь, товарищ Чекалин — один из последних могикан идейного большевизма. Тут и дискуссировать нечего. Довольно на вашу физиономию посмотреть.

— А позвольте вас спросить, что же вы вычитали на моей физиономии?

— Многое. Например, вашу небритую щетину. Якименко каждый день вызывает к себе казенного парикмахера, бреется, опрыскивается одеколоном. А вы уже не брились недели две и вам не до одеколона.

— Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. — продекламировал Чекалин.

— Я не говорю, что Якименко не дельный. А только бывают моменты, когда порядочному человеку, хотя бы и дельному, не до ногтей и не до бритья. Вот вы живете, черт знает, в каком сарае. У вас даже не топлено. Якименко так жить не будет. И Стародубцев тоже. При первой же возможности, конечно. У вас есть возможность и вызвать заключенного парикмахера и приказать натопить печку.

Чекалин ничего не ответил. Я чувствовал, что моя безмерная усталость начинает переходить в какое-то раздражение. Лучше уйти. Я поднялся.

— Уходите?

— Да, нужно все-таки хоть немного вздремнуть. Завтра опять эти списки.

Чекалин тяжело поднялся со своей табуретки.

— Списков завтра не будет, — сказал он твердо. — Я завтра устрою массовую проверку здоровья этого эшелона и не приму его. И вообще, на этом приемку прекращу, — он протянул мне руку. Я пожал ее. Чекалин задержал рукопожатие.

— Во всяком случае, — сказал он каким-то начальственным, но все же чуть-чуть взволнованным тоном. — Во всяком случае, товарищ Солоневич, за эти списки я должен вас поблагодарить... от имени той самой коммунистической партии, к которой вы так относитесь. Вы должны понять, что если партия не очень жалеет людей, то она не жалеет и себя.

— Вы бы лучше говорили от своего имени, тогда мне было бы легче вам поверить. От имени партии говорят разные люди. Как от имени Христа говорили и апостолы и инквизиторы.

— Н-да, — протянул Чекалин раздумчиво. Мы стояли в дурацкой позе у косяка дверей, не разжимая протянутых для рукопожатия рук. Чекалин был, казалось, в какой-то нерешимости. Я еще раз потряс ему руку и повернулся.

— Знаете что, товарищ Солоневич, — сказал Чекалин. — Вот, тоже. Спать времени нет. А когда урвешь часок, так все равно не спится. Торчишь вот тут...

Я оглядел большую, холодную, пустую, похожую на сарай комнату. Посмотрел на Чекалина. В его глазах было одиночество.

— Ваша семья на Дальнем Востоке?

Чекалин пожал плечами.

— Какая тут может быть семья? При нашей-то работе? Значит, уходите? Знаете, что? На завтра этих списков у вас больше не будет. Эшелонов я больше не приму. Точка. К чертовой матери. Так вот, давайте-ка посидим, поболтаем. У меня коньяк есть. И закуска. А?

ОБЩЕРОССИЙСКАЯ ПЛАТФОРМА

Коньяк меня в данный момент не интересовал. Закуска интересовала. Правда, голод стал каким-то хроническим фоном жизни и особо болезненных ощущений не вызывал. Но есть всегда хотелось. На секунду мелькнуло смутное подозрение о мотивах этого необычного приглашения, я посмотрел в глаза Чекалину и увидел, что мой отказ будет чем-то глубоко оскорбительным, каким-то странным оскорблением его одиночеству.

Я вздохнул:

— Коньяку бы не плохо.

Лицо Чекалина как-то повеселело.

— Ну, вот и замечательно. Посидим, побалакаем. Я сейчас.

Чекалин засуетился. Полез под кровать, вытащил оттуда обдрипанный фанерный чемодан, извлек из него литровую бутылку коньяку и основательную, литров на пять жестяную коробку, в которой оказалась амурская кетовая икра.

— Наша икра, БАМовская, — пояснил Чекалин.

— Сюда ехать, нужно и свой продукт везти. Чужое ведомство. Да еще и конкурирующее. Для того, чтобы отстаивать свои ведомственные интересы, нужно и свой ведомственный паек иметь. А то так: не примешь эшелона — есть не дадут.

Из покосившегося, потрескавшегося пустого шкафа Чекалин достал мутного стекла стакан и какую-то глиняную плошку. Вытер их клочком газетной бумаги. Пошарил еще по пустым полкам шкафа. Обнаружил кусок зачерствевшего хлеба, весом в фунт. Положил этот кусок на стол и посмотрел на него с сомнением.

— Насчет хлеба дело, кажется, дрянь. Сейчас посмотрю еще.

С хлебом дело действительно оказалось дрянью.

— Вот так загвоздка. Придется к хозяйке идти. Будить не стоит. Пошарю, может быть, что-нибудь выищется.

Чекалин ушел вниз. Я остался сидеть, пытаясь отуманенными мозгами собрать разбегающиеся мысли и подвести нынешнюю беседу под какую-то мало-мальски вразумительную классификацию.

Беседа эта, впрочем, в классификацию входила. Сколько есть на Святой Руси этаких загубленных коммунистических душ, взявшихся не за свое дело, гибнущих молчком, сжавши зубы и где-то в самых глубоких тайниках своей души мечтающих о васильках. О тех васильках, которые когда-то после и в результате “всего этого” будут доступны пролетариату всего мира. Васильки эти остаются невысказанными. Васильки эти изнутри давят на душу. Со Стародубцевым о них нельзя говорить. Но на черноземе доброй русской души, политой доброй российской водкой, эти васильки распускаются целыми голубыми коврами самых затаенных мечтаний. Сколько на моем советском веку выпито было под эти васильки!

Мелькнуло и было отброшено мимолетное сомнение в возможном подводе со стороны Чекалина. И подводить, собственно, было нечего и чувствовалось, что предложение Чекалина шло так сказать, от “широкого сердца”, от пустоты и одиночества его жизни.

Потом мысли перепрыгнули на другое. Я в вагоне номер 13. Руки скованы наручниками и распухли. На душе мучительная, свербящая злость на самого себя. Так проворонить! Такого идиота сыграть! И бесконечная тоска за все то, что уже пропало, чего уже никак не поправишь.

На какой-то станции один из дежурных чекистов приносит обед, вопреки ожиданиям, вполне съедобный обед. Я вспоминаю, что у меня в рюкзаке фляга с литром чистого спирта. Эх, сейчас выпить бы!

Говорю об этом дежурному чекисту. Дайте, дескать, выпить последний раз.

— Бросьте вы Лазаря разыгрывать. Выпьете еще на своем веку... Сейчас я спрошу.

Вышел в соседнее купе.

— Товарищ Добротин, арестованный просит разрешения... — т.д.

Из соседнего купе высовывается круглая заспанная физиономия Добротина. Добротин смотрит на меня испытующе.

— А вы в пьяном виде скандалить не будете?

— Пьяного вида у меня вообще не бывает. Выпью и постараюсь заснуть.

— Ну, ладно.

Дежурный чекист приволок мой рюкзак, достал флягу и кружку.

— Как вам развести? Напополам? А то хватили бы кружки две — заснете.

Я выпил две кружки. Один из чекистов принес мне сложенное одеяло и положил на скамью под голову.

— Постарайтесь заснуть. Чего зря мучиться. Нет, наручников снять не можем. Не имеем права. А вы вот так с руками устройтесь. Будет удобнее.

Идиллия...

Вернулся Чекалин. В руках у него три огромных печеных репы и тарелка с кислой капустой.

— Хлеба нет. — сказал он и опять как-то покорежился. — Но и репа не плохо.

— Совсем не плохо, — ляпнул я. — Наши товарищи, пролетарии всего мира и репы сейчас не имеют. — и сейчас же почувствовал, как это вышло безвкусно и неуместно.

Чекалин даже остановился со обоими репами в руках.

— Простите, товарищ Чекалин, — сказал я искренно. — Так ляпнул. Для красного словца и от хорошей нашей жизни.

Чекалин как-то вздохнул, положил на стол репы, налил коньяку, мне в стакан, себе в плошку.

— Ну, что ж, товарищ Солоневич, выпьем за грядущее, за бескровные революции. Каждому, так сказать, свое. Я буду пить за революцию, а вы за бескровную.

— А такие бывают?

— Будем надеяться, что мировая — она будет бескровной, — иронически усмехнулся Чекалин.

— А за грядущую русскую революцию вы пить не хотите?

— Ох, товарищ Солоневич, — серьезно сказал Чекалин. — Не накликайте. Ох, не накликайте. Будете потом и по сталинским временам плакать. Ну, я вижу, что вы ни за какую революцию пить не хотите, то есть за мировую. А я за грядущую русскую тоже не хочу. А коньяк, как говорится, стынет. Давайте так, за “вообще”.

Чокнулись и выпили за “вообще”. Коньяк был великолепен, старых подвалов Армении. Зачерпнули деревянными ложками икры. Комок икры свалился с ложи Чекалина на стол. Чекалин стал машинально подбирать отдельные крупинки.

— Третья революция, третья революция. Что тут скрывать? Скрывать тут нечего. Мы, конечно, знаем, что три четверти населения ждут падения советской власти. Глупо это. Не только потому глупо, что у нас хватит сил и гибкости, чтобы этой революции не допустить. А потому, что сейчас при Сталине — есть будущее. Сейчас контрреволюция — это фашизм, диктатура иностранного капитала, превращение страны в колонию. Вот вроде Индии. И как этого люди не понимают? От нашего отсталого крестьянства, конечно, требовать понимания нельзя. Но интеллигенция? Будете потом бегать в какой-нибудь подпольный профсоюз и просить там помощи против какого-нибудь американского буржуя. Сейчас жить плохо. А тогда жить будет скучно. Тогда ничего не будет впереди. А теперь еще два-три года, ну пять лет — и вы увидите, какой у нас будет расцвет.

— Не случалось ли вам читать “Правды” или “Известий” так в году двадцать восьмом, двадцать седьмом?

Чекалин удивленно пожал плечами.

— Ну, конечно, читал. А что?

— Да так, особенного ничего. Один мой приятель — большой остряк. В прошлом году весной обсуждался, кажется, какой-то заем... второй пятилетки. Вылез на трибуну и прочел передовую статью из Правды начала первой пятилетки... О том, как будут жить в конце первой пятилетки.

Чекалин смотрел на меня непонимающим взором.

— Ну и что?

— Да так, особенного ничего. Посадили. Сейчас, кажется, в Вишерском концлагере сидит: не вспоминай.

Чекалин насупился.

— Это все — мещанский подход. Обывательская точка зрения. Боязнь усилий и жертв. Мы честно говорим, что жертвы неизбежны. Но мы знаем, во имя чего мы требуем жертв и сами их приносим... — я вспомнил вудвортовский афоризм о самом гениальном изобретении в мировой истории — об осле, перед мордой которого привязан клочок сена. И топает бедный осел и приносит жертвы, а клочок сена, как был — вот-вот достать, так и остается. Чекалин снова наполнил наши “бокалы , и лицо его снова стало суровым и замкнутым.

— Мы идем вперед. Мы ошибаемся, мы спотыкаемся, но мы идем во имя самой великой цели, которая только ставилась перед человечеством. А вот вы вместо того, чтобы помочь, сидите себе тихонько и зубоскалите, саботируете, ставите палки в колеса.

— Ну, знаете ли, все-таки трудно сказать, чтобы я очень уж комфортабельно сидел.

— Да я не о вас говорю, не о вас персонально. Я говорю об интеллигенции вообще. Конечно, без нее не обойтись, а — сволочь. На народные, на трудовые деньги росла и училась. Звала народ к лучшему будущему, к борьбе со всякой мерзостью, со всякой эксплуатацией, со всяким суеверием. Звала к человеческой жизни на земле. А когда дело дошло до строительства этой жизни, струсила, хвостом накрылась, побежала ко всяким Колчакам и Детердингам. Мутила, где только могла. Оставила нас состародубцевыми, с неграмотным мужиком. А теперь вот: ах, что делают эти стародубцевы! Стародубцевы губят тысячи и сотни тысяч, а вот вы, интеллигент, подсовываете мне ваши дурацкие гомеопатические списки и думаете, ах, какая я в сущности честная женщина. Меньше, чем за миллион, я не отдаюсь. Грязного белья своей страны я стирать не буду. Вам нужен миллион, чтобы и белья не стирать, и чтобы ваши ручки остались нежными и чистыми. Вам нужна этакая, черт вас дери, чистоплюйская гордость. Не вы, дескать, чистили сортиры старых гнойников. Вы, конечно, вы говорили, что купец — это сволочь, что царь — дурак, что генералы — старое рванье. Зачем вы это говорили? Я вас спрашиваю, — голос Чекалина стал снова скрипуч и резок. — Я вас спрашиваю, зачем вы это говорили? Что, вы думали, купец отдаст вам свои капиталы, царь — свою власть, генералы — свои ордена так за здорово живешь, без драки, без боя, без выбитых зубов с обеих сторон? Что по дороге к этой человеческой жизни, к которой вы, вы звали массы, никакая сволочь вам в горло не вцепится?

— Подымали массы, черт вас раздери. А когда массы поднялись, вы их предали и продали. Социалисты, мать вашу. Вот вам социалисты, ваши германские друзья и приятели, разве мы, марксисты, это не предсказывали, что они готовят фашизм, что они будут лизать пятки любому Гитлеру, что они точно так же продадут и предадут германские массы, как вот вы предали русские? А теперь тоже вроде вас думают: ах, какие мы девственные; ах, какие мы чистые. Ах, мы никого не изнасиловали. А что этих социалистов всякий, у кого есть деньги — и спереди и сзади. Так ведь это же за настоящие деньги, за валюту, не за какой-нибудь советский червонец. Не за трудовой кусок хлеба.

Голос Чекалина стал визглив. Он жестикулировал своим бутербродом из репы, икра разлеталась во все стороны, но он этого не замечал. Потом он как-то спохватился.

— Простите, что я так крою. Это, понимаете, не вас персонально... Давайте что ли, выпьем.

Выпили.

— ...Не вас персонально. Что вас расстреливать? Это всякий дурак может. А вот вы мне ответьте.

Я подумал о той смертельной братской ненависти, которая и разделяет и связывает эти две подсекты социализма — большевиков и меньшевиков. Ненависть эта тянется уже полвека — и говорить о ней не стоило.

— Ответить, конечно, можно было бы, но это не моя тема. Я, видите ли, никогда в своей жизни ни на секунду не был социалистом.

Чекалин уставился на меня в недоумении и замешательстве. Вся его филиппика пролетела впустую, как заряд картечи сквозь привидение.

— Ах, так. Тогда извините. Не знал. А кем же вы были?

— Говоря ориентировочно, монархистом. О чем ваше уважаемое заведение имеет исчерпывающие данные. Так что и скромничать не стоит.

Видно было, Чекалин чувствовал, что со всем своим негодованием против социалистов он попал в какое-то глупое и потому беспомощное положение. Он воззрился на меня с каким-то недоумением.

— Послушайте. Документы я ваши видел... в вашем личном деле. Ведь, вы же из крестьян. Или документы липовые?

— Документы настоящие. Предупреждаю вас по хорошему. Насчет классового анализа здесь ничего не выйдет. Маркса я знаю не хуже, чем Бухарин. А если и выйдет, так совсем не по Марксу. Насчет классового анализа и не пробуйте.

Чекалин пожал плечами.

— Ну, в этом разрезе монархия для меня — четвертое измерение. Я понимаю, представителей дворянского землевладения... Там были прямые классовые интересы. Что вам от монархии?

— Много. В частности то, что монархия была единственным стержнем государственной жизни. Правда, не густым, но все же единственным.

Чекалин несколько оправился от своего смущения и смотрел на меня с явным любопытством, как некий ученый смотрел бы на некое очень любопытное ископаемое.

— Так. Вы говорите, единственным стержнем. А теперь, дескать, с этого стержня сорвались и летим, значит, к чертовой матери.

— Давайте уговоримся не митинговать. Масс тут никаких нету. Мировая революция лопнула явственно. Куда же мы летим?

— К строительству социализма в одной стране. — сказал Чекалин, и в голосе его особой убедительности не было.

— Так. А вы не находите, что все это гораздо ближе стоит к какой-нибудь весьма свирепой азиатской деспотии, чем к самому завалящему социализму. И столько народу придется еще истребить, чтобы построить этот социализм так, как он строится теперь, то есть пулеметами. И не останется ли в конце концов на всей пустой русской земле два настоящих социалиста безо всяких уклонов — Сталин и Каганович?

— Это, извините, жульническая постановка вопроса. Конечно, без жертв не обойтись. Вы говорите, пулеметами? Что ж, картофель тоже штыками выколачивали. Не нужно уж слишком высоко ценить человеческую жизнь. Когда правительство строит железную дорогу, оно тоже приносит человеческие жертвы. Статистика, кажется, даже подсчитала, что на столько-то километров пути приходится столько-то человеческих жертв в год. Так что ж, по-вашему и железных дорог не строить? Тут ничего не поделаешь. Математика. Так с нашими эшелонами. Конечно, тяжело. Вот вы несколько снизили процент этих несчастных случаев, но в общем — все это пустяки. Командир, который в бою будет заботиться не о победе, а о том, как бы избежать потерь, такой командир ни черта не стоит. Такого выкрасить да выбросить. Вы говорите, зверства резолюции. Пустое слово. Зверства тогда остаются зверствами, когда их недостаточно. Когда они достигают цели, они становятся святой жертвой. Армия, которая пошла в бой, потеряла десять процентов своего состава и не достигла цели, она эти десять процентов потеряла зря. Если она потеряла девяносто процентов и выиграла бой, ее потери исторически оправданы. То же и с нами. Мы думаем не о потере, а о победе. Нам отступать нельзя Ни перед какими потерями. Если мы только на вершок не дотянем до социализма, тог да все это будет зверством и только. Тогда идея социализма будет дискредитирована навсегда. Нам остановки не дано. Еще десять миллионов. Еще двадцать миллионов. Все равно. Назад дороги нет. Нужно идти дальше. Ну, что ж, — добавил он, заглянув в свою пустую плошку. — Давайте что ли действовать дальше?

Я кивнул головой. Чекалин налил наши сосуды. Мы молча чокнулись.

— Да, — сказал я, — Вы наполовину правы. Назад действительно дороги нет. Но согласитесь сами, что и впереди ничего не видать. Господь Бог вовсе не устроил человека социалистом. Может быть, это и не очень удобно, но это факт. Живет человек теми же инстинктами; какими он жил и во время Римской Империи. Римское право исходило из того предположения, что человек действует прежде всего, как добрый отец семейства, cum bonus pater familias, то есть он прежде всего, напряженнее всего действует в интересах себя и своей семьи.

— Философия мещанского эгоизма.

— Во-первых, вовсе не философия, а биология. Так устроен человек. У него крыльев нет. Это очень жалко. Но если вы перебьете ему ноги, то он летать все-таки не будет. Вот вы попробуйте вдуматься в эти годы, годы революции. Там, где коммунизм — там голод. Стопроцентный коммунизм — стопроцентный голод. Жизнь начинает расти только там, где коммунизм отступает: НЭП, приусадебные участки, сдельщина. На территориях чистого коммунизма и трава не растет. Мне кажется, что это принадлежит к числу немногих совсем очевидных вещей.

— Да, остатки капиталистического сознания в массах сказались более глубокими, чем мы предполагали. Переделка человека идет очень медленно.

— И вы его переделаете?

— Да, мы создадим новый тип социалистического человека, — сказал Чекалин каким-то партийным тоном, твердо, но без особого внутреннего убеждения.

Я обозлился.

— Переделаете? Или, как в таких случаях говорит церковь . . совлечете с него ветхого Адама? Господи, какая чушь! За переделку человека брались организации на много покрупнее и поглубже , чем коммунистическая.

— Кто же это брался?

— Хотя бы религия. А она перед вами имеет совершенно неизмеримые преимущества.

— Религия перед коммунизмом?

— Ну, конечно. Религия имеет перед вами то преимущество, что ее обещания реализуются на том свете. Пойдите, проверьте. А ваши уже много раз проверены. Тем более, что вы с ними очень торопитесь. Социалистический рай у вас уже должен был наступить раз пять — после свержения буржуазного правительства, после захвата фабрик и прочего, после разгрома белой армии, после пятилетки. Теперь — после второй пятилетки.

— Все это верно. История — тугая баба. Но мы обещаем не миф, а реальность.

— Скажите, пожалуйста, разве для средневекового человека рай и ад были мифом, а не реальностью? И рай-то этот был не какой-то куцый, социалистический, на одну человеческую жизнь и на пять фунтов хлеба вместо одного. Это был рай всамделишный — бесконечное блаженство на бесконечный период времени. Или — соответствующий ад. Так вот, и это не помогло. Ничего не переделали. Любой христианин двадцатого века живет и действует по точно таким же стимулам, как действовал римлянин две тысячи лет тому назад — как добрый отец семейства.

— И от нас ничего не останется?

— И от вас ничего не останется. Разве только что-нибудь побочное и решительно ничем не предусмотренное.

Чекалин усмехнулся устало и насмешливо,

— Ну, что ж. Выпьем что ли хоть за не предусмотренное. Не останется, вы говорите. Может быть и не останется. Но если что-нибудь в истории человечества и останется, так от нас, а не от вас. А вы на земле проживете, как черви слепые живут. Ни сказок про вас не расскажут , ни песен про вас не споют.

— Ежели говорить откровенно, так насчет песен мне в высокой степени плевать. Будут обо мне петь песни или не будут, будут строить мне монументы или не будут, мне решительно все равно. Но я знаю, что монумент — это людей соблазняет. Каким-то таинственным образом, но соблазняет. И всякий норовит взгромоздить на свою шею какой-нибудь монумент. Конечно, жить под ним не очень удобно, зато — монумент! Но строить его на своей шее и своей кровью? Чтобы потом какая-нибудь скучающая и уж совсем безмозглая американка щелкала своим кодаком сталинские пирамиды, построенные на моих костях — это уж извините. В эту игру я по мере моих возможностей играть не буду.

— Не вы будете играть, так вами будут играть.

— В этом вы правы. Тут крыть нечем. Действительно, играют. И не только мною. Бот поэтому-то милостивые государи, населяющие культурный и христианский мир в двадцатом веке после Рождества Христова и сели в лужу мировой войны, кризиса, коммунизма и прочего.

— Вот поэтому-то мы и строим коммунизм.

— Так сказать, клин клином.

— Да, клин клином.

— Не очень удачно. Когда один клин вышибают другим, то только для того, чтобы в конечном счете вышибить их оба.

— Вот мы и вышибем всякую государственность. И построим свободное человеческое общество.

Я вздохнул. Раз говор начинал приобретать скучный характер. Свободное человеческое общество.

— Я знаю, вы в это не верите.

Чекалин как-то неопределенно пожал плечами.

— Вы, конечно, церковной литературы не читали? — спросил я.

— Откуда?

— Напрасно. Там есть очень глубокие вещи. Вот, например, это и к вам относится: “Верю, Господи, помоги неверию моему”.

— Как, как вы сказали?

Я повторил. Чекалин посмотрел на меня не без любопытства

— Сказано крепко. Не знал, что попы такие вещи говорить умеют.

— Вы принадлежите к числу людей, которые не то, что верят, а скорее цепляются за веру, которая когда-то, вероятно, была. И вас все меньше и меньше. На смену вам идут Якименки, которые ни в какой рай не верят, которым на все, кроме своей карьеры, наплевать и для которых вы, Чекалин, как бельмо на глазу. Будущего не знаем ни вы, ни я. Но пока что процесс революции развивается в пользу Якименки, а не в вашу пользу. Люди с убеждениями, какими бы то ни было убеждениями, сейчас не ко двору. И вы не ко двору. На всякие там ваши революции, заслуги, стаж и прочее Сталину в высокой степени наплевать. Ему нужно одно — беспрекословные исполнители.

— Я вовсе и не скрываю, что я, конечно, одна из жертв на пути к социализму.

— Это ваше субъективное ощущение. А объективно вы пропадете потому, что станете на пути Якименко, на пути аппарата, на пути сталинскому абсолютизму.

— Позвольте, ведь вы сами говорили, что вы монархист, следовательно, вы за абсолютизм.

— Самодержавие не было абсолютизмом. И кроме того, монархия не непременно самодержавие. Русский же царь, коронуясь, выходил к народу и троекратно кланялся ему в землю. Это, конечно, символ, но это кое-что значит. А вы попробуйте вашего Сталина заставить поклониться народу, в каком угодно смысле. Куда там к черту. Ведь, это вождь. Гений. Полубог. Вы подумайте только, какой жуткий подхалимаж он около себя развел. Ведь, вчуже противно.

— Да. Но Сталин — это наш стержень. Выдернули царя — и весь старый строй пошел к черту. Выдерните теперь Сталина, и вся партия пойдет к черту. У нас тоже свои керенские есть. Друг другу в глотки вцепятся.

— Позвольте, а как же тогда с массами, которые, как это... беззаветно преданные?

— Послушайте, Солоневич, бросьте вы демагогию разводить. При чем здесь массы? Кто и когда с массами считался? Если массы зашебаршат, мы им такие салазки загнем! Дело не в массах. Дело в руководстве. Вам с Николаем Последним не повезло — это уж действительно не повезло. И нам со Сталиным не везет. Дубина, что и говорить. Прет в тупик полным ходом.

— Ага, — сказал я. — Признаете.

— Да, что уж тут. Германскую революцию проворонили. Китайскую революцию проворонили. Мужика ограбили. Рабочего оттолкнули. Партийный костяк разгромлен. А теперь, не дай Бог, война. Конечно от нас ни пуха, ни пера не останется. Но не много останется и от России вообще. Вот вы о третьей революции говорили. А, знаете ли вы, что конкретно означает третья революция?

— Приблизительно знаю.

— Ой ли? Пойдет мужик колхозы делить — делить их будет, конечно, с оглоблями. Восстанут всякие петрюры и махно. Разведутся всякие кисло-капустные республики. Подумать страшно. А вы говорите, третья революция. Эх, взялись за гуж — нужно тянуть, ничего не поделаешь. Конечно, вытянем ли, очень еще не известно. Быть может, гуж окажется и действительно не под силу.

Чекалин заглянул в свою плошку, потом в бутылку и, ничего там не обнаружив, молча опять полез под кровать в чемодан.

— Не хватит ли? — сказал я с сомнением.

— Плюньте, — отвечал Чекалин тоном, не допускающим возражений. Я и не стал допускать возражений— Чекалин пошарил по столу.

— Где это мой спутник коммуниста? Я передал ему штопор. Чекалин откупорил бутылку, налил стакан и плошку, мы хлебнули по глотку и закурили. Так мы сидели и молчали. По одну сторону стола с бутылками (общероссийская надпартийная платформа) — каторжники контрреволюционер, по другую — чекист и коммунист. За окном выла вьюга. Мне лезли в голову мысли о великом тупике — то фраза Маяковского о том, что “Для веселия планета наша плохо оборудована”, то фраза Ахматовой “Любит, любит кровушку русская земля”. Чекалину, видимо, тоже что-то лезло в голову. Он допил свою плошку, поднялся, стал у окна и уставился в черную вьюжную ночь, как бы пытаясь увидеть там какой-то выход, какой-то просвет.

Потом он снова подошел к столу, снова налил наши сосуды, медленно вытянул пол плошки, поставил на стол и спросил:

— Скажите, вот насчет того, что царь кланялся народу, это в самом деле или только выдумано?

— В самом деле. Древний обряд.

— Интересно. Пожалуй, наше, как вы это говорите, “уважаемое заведение” не очень правильно оценивает настоящую опасность. Может быть, опасность вовсе не со стороны эсеров и меньшевиков. Помню, это было, кажется, в прошлом году. Я работал в Сиблаге около Омска. Прошел по деревням слух, что какая-то великая княжна где-то в батрачках работает. — Чекалин снова передернул плечами. — Так все колхозы опустели, мужик попер на великую княжну смотреть. Да. А кто попрет на социалиста? Чепуха социалисты, только под ногами путались и у нас и у вас. Да, но напутали много. Теперь, черт его знает. В общем, что и говорить. Очень паршиво все это. Но вы делаете одну капитальную ошибку. Вы думаете, что когда нам свернут шею, станет лучше. Да, хлеба будет больше. Эшелонов — не знаю. Ведь, во всяком случае миллионов пять будут драться за Сталина. Значит, разница будет только в том, что вот сейчас я вас угощаю коньяком, а тогда, может быть, вы меня будете угощать в каком-нибудь белогвардейском концлагере. Так что особенно весело оно тоже не будет. Но только вместе с нами пойдут к чертям и все мечты о лучшем будущем человечества. Вылезет какой-нибудь Гитлер. Не этот, этот ерунда, этот глубокий провинциал. А настоящий, мировой. Какая-нибудь окончательная свинья сядет на трон этой мечты и поворотит человечество назад, к средним векам, к папству, к инквизиции. Да, конечно и мы, мы ходим по пуп в крови. И думаем, что есть какое-то небо. А, может и неба никакого нету. Только земля и кровь до пупа. Но если человечество увидит, что неба нет и не было. Что эти миллионы погибли совсем зря...

Чекалин, не переставая говорить, протянул мне свою плошку, чокнулся, опрокинул в себя полный стакан и продолжал взволнованно и сбивчиво:

— Да, конечно. Крови оказалось слишком много. И удастся ли переступить через нее, не знаю. Может быть и не удастся. Нас мало. Вас много. А под ногами всякие стародубцевы. Конечно, насчет мировой революции — это уже пишите письма: проворонили. Теперь бы хоть Россию вытянуть. Что бы хоть штаб мировой революции остался.

— А для вас Россия — только штаб мировой революции и ничего больше?

— А если она не штаб революции, так кому она нужна?

— Многим. В частности и мне.

— Вам?

— Вы за границей не живали? Попробуйте. И если вы в этот самый штаб верите, так только потому, что он русский штаб. Будь он немецкий или китайский, так вы за него гроша ломанного не дали бы, не то, что своей жизни.

Чекалин несколько запнулся.

— Да. Тут, конечно, может быть, вы и правы. Но что же делать? Только у нас, в нашей партии сохранилась идейность, сохранилась общечеловеческая идея. Западный пролетариат оказался сквалыгой... Наши братские компартии просто набивают себе карманы. Мы протянули им товарищескую руку, и они протянули нам товарищескую руку. Только мы им протянули с помощью, а они — нельзя ли трешку?

— Давайте поставим вопрос иначе. Никакой пролетариат вам руки не протягивал. Протягивало всякое жулье, так его ив русской компартии хоть отбавляй. А насчет нынешней идейности вашей партии позвольте уж мне вам не поверить. Сейчас в ней идет голая резня за власть и больше ничего. Что у вашего Якименки есть хоть на грош идеи? Хоть самой грошовой? Сталин нацеливается на мировую диктатуру, только не на партийную; партийную он в России слопал, а на свою собственную. Ведь, не будете же вы отрицать, что сейчас на партийные верхи подбирается в общем просто сволочь и ничего больше. Где Раковский, Троцкий, Рыков, Томский? Впрочем, с моей точки зрения они не многим лучше. Но все-таки это, если хотите — фанатики, но идея у них есть. А у Сулиманова, Акулова, Литвинова? А о тех уж, кто пониже — не стоит и говорить.

Чекалин ничего не ответил. Он снова налил наши сосуды, пошарил по столу, под газетами. Репа была уже съедена, оставалась икра и кислая капуста.

— Да, а на закусочном фронте у нас прорыв. Придется под капусту. Ну, ничего. Зато революция, — кисло усмехнулся он. — Н-да, революция. Вам, видите ли, хорошо стоять в стороне и зубоскалить. Вам что? А вот мне... Я с шестнадцати лет в революции. Три раза ранен. Один брат убит на колчаковском фронте от белых. Другой — на деникинском от красных. Отец железнодорожник помер, кажется, от голода. Вот видите? Жена была. И вот — восемнадцать лет. За восемнадцать лет разве был хоть день человеческой жизни? Ни хрена не было. Так, что вы думаете, разве я теперь могу сказать, что вот все это зря было сделано; давай, братва, обратно? А таких, как я — миллионы.

— Положим, далеко уж не миллионы.

— Миллионы. Нет, товарищ Солоневич, не можем повернуть. Да, много сволочи. Что ж? Мы и сволочь используем. И есть еще у нас союзник. Вы его недооцениваете.

Я вопросительно посмотрел на Чекалина.

— Да, крепкий союзник. Буржуазные правительства. Они на нас работают. Хотят — не хотят, а работают. Так что, может быть, мы и вылезем — не я, конечно, мое дело уже пропащее, вот только по эшелонам околачиваться.

— Вы думаете, что буржуазными правительствами вы играете, а не они вами?

— Ну, конечно, мы играем, — сказал Чекалин уверенно. — У нас в одних руках все: и армия, и политика, и заказы, и экспорт, и импорт. Там нажмем, там всунем в зубы заказ. И никаких там парламентских запросов. Чистая работа.

— Может быть. Плохое и это утешение — отыграться на организации кабака в мировом масштабе. Если в России делается черт знает что, то Европа такой марки и вообще не выдержит. То, что вы говорите, возможно. Если Сталин досидит еще до одной европейской войны, он ее, конечно, использует. Может быть, он ее и спровоцирует. Но это будет означать гибель всей европейской культуры.

Чекалин посмотрел на меня с пьяной хитрецой.

— На европейскую культуру нам, дорогой товарищ, чхать. Много трудящиеся массы от этой культуры имели? Много мужик и рабочий имели от вашего царя?

— Не очень много. Но, в о всяком случае, неизмеримо больше, чем они имеют от Сталина.

— Сталин — переходный период. Мы с вами — тоже переходный период. По Ленину наступает эпоха войн и революций.

— А вы довольны?

— Всякому человеку, товарищ Солоневич, хочется жить. И мне тоже. Хочется, чтобы была баба, чтобы были ребята, ну и все такое. А раз нет, так нет. Может быть, на наших костях хоть у внуков наших это будет.

Чекалин вдруг странно усмехнулся и посмотрел на меня, как будто сделал во мне какое-то открытие.

— Интересно выходит. Детей у меня нет, так что и внуков не будет. А у вас сын есть. Так что выходит, в конце концов, что я для ваших внуков стараюсь.

— Ох, ей Богу. Было бы на много проще, если бы вы занялись своими собственными внуками, а моих предоставили бы моим заботам. И вашим внукам было бы легче и моим.

— Ну, об моих нечего говорить. Насчет внуков — я уже человек конченный. Такая жизнь даром не проходит.

Это признание застало меня врасплох. Так бывает, бывает очень часто — это я знал. Но признаются в этом очень немногие.

Чекалин смотрел на меня с таким видом, как будто хотел сказать: ну, что? Видал? Но во мне вместо сочувствия подымалась ненависть. Черт их возьми совсем всех этих идеалистов, энтузиастов, фанатиков. С железным и тупым упорством, из века в век, из поколения в поколение они только тем и занимаются, что портят жизнь и себе и еще больше другим. Все эти Торквемады и Саванароллы, Робеспьеры и Ленины. С таинственной силой ухватываются за все, что только ни есть самого идиотского в человеке. И вот, сидит передо мною одна из таких идеалистических душ — до пупа в крови, не только в чужой, но и в своей собственной. Он, конечно, будет переть; он будет переть дальше, разрушая всякую жизнь вокруг себя, принося и других и себя самого в жертву религии организованной ненависти. Есть ли подо всем этим реальная, а не выдуманная любовь хотя бы к этим пресловутым “трудящимся”? Было ли хоть что-нибудь от Евангелия в кострах инквизиции и альбигойских походах? И что такое любовь к человечеству? Реальность? Или “сон золотой”, навеянный безумцами, которые действительно любили человечество, но человечество выдуманное, в реальном мире не существующее. Конечно, Чекалин жалок с его запущенностью, с его собачьей старостью, одиночеством, бесперспективностью. Но Чекалин вместе с тем и страшен, страшен своим упорством, страшен тем, что ему действительно ничего не останется, как переть дальше. И он попрет...

Чекалин, конечно, не мог представить себе характера моих размышлений.

— Да, так вот видите? А вы говорите палачи. Ну, да, — заторопился он. — Не говорите, так думаете. А что вы думаете? Это легко так до пупа в крови ходить? Вы думаете, большое удовольствие работать по концлагерям. Я вот работаю. Партия послала. Выкорчевываем, так сказать, остатки капитализма.

Чекалин налил в стакан и в плошку остатки второго литра. Он уже сильно опьянел. Рука его дрожала, и голос срывался.

— А вот когда выкорчуем окончательно, так вопрос — что останется? Может и в самом деле ничего не останется. Пустая земля. И Кагановича, может, не останется, в уклон попадет. А вот жизнь была и пропала. Как псу под хвост. Крышка. Попали мы с вами, товарищ, в переделку. Что называется, влипли. Если бы этак родиться лет через сто да посмотреть, что из этого всего вышло. А если ничего не выйдет? Нет. Ну его к чертям, лучше не родиться. А то посмотришь, увидишь — ни черта не вышло. Тогда что ж? Прямо в петлю. А вот можно было бы жить. Мог бы и сына иметь, вот вроде вашего парнишки. Только мой был бы помоложе. Да, не повезло. Влипли... Ну, что ж, давайте дербалызнем... за ваших внуков. А? За моих? За моих не стоит. Пропащее дело.

Выпив свою плошку, Чекалин неровными шагами направился к кровати и снова вытянул свой чемодан. Но на этот раз я был тверд.

— Нет, товарищ Чекалин, больше не могу категорически. Хватит по литру на брата. А мне завтра работать.

— Ни черта вам работы не будет. Я же сказал — эшелонов больше не приму.

— Нет, нужно идти.

— А вы у меня ночевать оставайтесь. Как-нибудь устроимся.

— Отпадает. Увидит кто-нибудь днем, что я от вас вышел, получится нехорошо.

— Да, это верно. Вот, сволочная жизнь пошла.

— Так вы же и постарались ее сволочной сделать.

— Это не я. Это эпоха. Что я? Такую жизнь сделали миллионы. Сволочная жизнь. Ну уж не много ее осталось. Так все-таки уходите? Жаль.

Мы пожали друг другу руки и подошли к двери.

— На счет социализмов вы извините, что я так крыл.

— А мне что? Я не социалист.

— Ах да, я и забыл. Да все равно. Теперь все к чертовой матери: и социалисты и не социалисты.

— Ах да, постойте, — вдруг что-то вспомнил Чекалин и вернулся в комнату. Я остановился в некоторой нерешимости. Через полминуты Чекалин вышел с чем-то, завернутым в газету и стал запихивать это в карман моего бушлата.

— Это икра. — объяснил он. — Для парнишки вашего. Нет, уж вы не отказывайтесь. Так сказать, для внуков. Ваших внуков. Мои уже к чертовой матери. Стойте, я вам посвечу.

— Не надо, увидят.

— Правда, не надо. Вот, его мать, жизнь пошла.

На дворе выла все та же вьюга. Ветер резко захлопнул дверь за мной. Я постоял на крыльце, подставляя свое лицо освежающим порывам метели. К галерее жертв коммунистической мясорубки прибавился еще один экспонат — товарищ Чекалин, стершийся и проржавевший от крови винтик этой беспримерной в истории машины.

От miron
К Руслан (11.11.2005 15:07:11)
Дата 11.11.2005 15:17:20

Согласен (-)
От Мак
К Мак (10.11.2005 13:00:21)
Дата 10.11.2005 13:19:53

"не дадим увлечь нашу молодежь на путь саморазрушительного радикализма,

о котором так мечтают те, кто возомнил себя господами."

В связи с этой цитатой из статьи Телегина, вспоминается рассуждение из какой-то книги С.Кара-Мурзы (точно не помню), что израильская разведка тайно поддерживала экстремистов среди палестинцев против умеренных, т.к. борьбу с радикалами вести удобнее: эту борьбу поддержит и население, и мировое сообщество.
Так и "новым русским", прожирающим на Лазурном берегу богатства страны, выгоднее НБП и троцкисты, а не умеренная КПРФ. Поэтому Лимонова и раскручивает их ТВ.