Об авторе: Лидия Николаевна Андрусенко - обозреватель "НГ".
Недавно лидер "Союза правых сил" Борис Немцов заявил, что его партия готова
исправить серьезную календарную несправедливость в отношении 19 февраля (в
этот день 141 год назад в России было отменено крепостное право). По словам
Немцова, Россия - единственная в мире страна, которая не считает праздничным
день своего освобождения от рабства. Чтобы россияне вспомнили наконец о
"ключевом и поворотном" дне в истории, СПС планирует сегодня провести
круглый стол, на котором вместе с депутатами Госдумы обсудит, как сделать
этот день если и не выходным, то по крайней мере памятным.
Справедливости ради надо заметить, что 19 февраля (а точнее, 3 марта по
старому стилю) - дата отмены в России крепостного права, в календаре все же
обозначена, так что говорить о тотальном манкуртстве вроде бы не пристало.
Другое дело, что ни власть, ни общественные организации никогда не отмечали
этот день каким-либо торжественным собранием в Кремлевском дворце съездов
наподобие Дня милиции или Дня налоговой инспекции. И это, кстати, показатель
того, что на самом деле у нас больше ценится: память об отмененном рабстве
или напоминание: "Заплати налоги и спи спокойно".
Но почему же всякая власть в России старалась особо не замечать сей памятный
день? Причина, видимо, состоит в том, что наши цари, вожди, генсеки и
президенты прекрасно понимали - любой вопрос о свободе в нашей стране чреват
для них последствиями. Цари это знали, потому что реформы Александра II были
фактически перечеркнуты антиреформами Александра III. Пролетарские вожди это
знали, потому что вообще негоже напоминать о царских милостях. Генсеки это
знали, потому что, говоря об отмене крепостного права, можно было цитировать
только Ленина. Что касается президентов, то каждый из них, сам в той или
иной степени выступая в роли Александра-Освободителя, свои шаги ценил куда
больше. Если же говорить о народе, то он во все времена знал, что рабство в
России не отменено по сей день. И некрасовское стихотворение "У бурмистра
Власа бабушка Ненила починить избенку лесу попросила...", написанное в 1855
году, актуально и сегодня, особенно последней строчкой о барине: "Сел в свою
карету и уехал в Питер".
Но хотя очередная инициатива СПС направлена на самом деле не столько на
исправление исторических ошибок, сколько на поднятие собственного партийного
рейтинга, она все равно заслуживает всяческого поощрения. О 19 февраля 1861
года стоит напомнить в первую очередь для того, чтобы власть и общество не
забывали о некоторых параллелях истории. О том, например, к чему приводят
половинчатые реформы, и о том, чем обычно заканчиваются в России "оттепели".
Тем более что 141 год - это не такой уж большой срок. Посчитайте и
ужаснитесь: ваш прапрадед был крепостным, то есть рабом, и "выдавливать его
из себя по капле" вам придется еще очень долго. И еще общеизвестное: когда в
России отменяли крепостное право, в Лондоне открывали первую ветку метро.
Сегодня самое время напомнить новой России, как удивительно она похожа на
старую. Слабая, экономически отсталая, потерявшая авторитет и влияние в
Европе, но с умным правителем, которого наставлял сам поэт Жуковский:
"Владычествуй не силою, а порядком". Накануне отмены крепостного права
удалось взять в плен Шамиля и кое-как "замирить" воинствующих горцев. Крепли
отношения с США - Россия поддерживала республиканское правительство
Линкольна в гражданской войне Америки. Такая дружба привела к тому, что в
1867 году за 7 млн. долл. продали американцам Аляску. Те, кстати, говорили,
что это очень дорого.
У Александра II не было своего плана реформирования страны, но он дал
возможность обсуждать эту идею в обществе. Правда, царь не смог защитить
главного идеолога реформ Кавелина от нападок: его обвиняли в том, что он
пишет их по заказу английского премьер-министра Пальмерстона. Ну совсем как
нынешние коммунисты обвиняют Грефа в "антинародных реформах" в пользу
международного империализма. В Лондоне Огарев с Герценом били в "Колокол",
разоблачая российское крепостничество и чиновников и призывая либералов и
демократов ни в коем случае не размежевываться. А в России властвовали
неокрепшими умами Чернышевский и Добролюбов. Один предлагал "перепрыгнуть"
через капитализм и быстренько организовать свой российский социализм, а
другой, считая либералов вообще "лишними людьми", мечтал о народной
революции.
Подписанный царем "Манифест 19 февраля", давший крестьянам юридическую
свободу, стал началом радикальных перемен. Почти одновременно в России
начались земская и городская, судебная и военная, финансовая и
образовательная реформы и реформа цензуры. Это не сегодня, а тогда был
введен общий и мировой суд и присяжные заседатели. Тогда были приняты законы
о местном самоуправлении, то есть о земствах. Тогда вводилась гибкая система
призыва в армию: единственного кормильца в семье не брали на службу вообще;
человек, окончивший гимназию, служил только полтора года, а выпускник
университета - полгода. Тогда принимали гласный бюджет, открывали частные
школы и ликвидировали государственно-церковную монополию на просвещение.
Но закончилось все очень печально. Реформы застопорились. После отмены
крепостного права производительность труда в сельском хозяйстве резко
снизилась, а уровень жизни крестьян упал. Начались народные волнения,
восстания, их подавления и массовые аресты либералов. Народники-террористы,
несколько раз покушавшиеся на царя, наконец его убили, а следующий император
Александр III начал проводить "корректировку реформ", то есть закручивать
гайки.
В прошлом году, когда "Манифесту" Александра II исполнилось 140 лет, на
Госсовете в Кремле Владимир Путин заявил: "Надо признать окончательное право
собственности на землю за теми, кто ей пользуется". Было объявлено, что в
России начинаются судебная, военная, банковская, административная реформы и
реформа образования. Все возвращается на круги своя...
Пишет Eгор Холмогоров (holmogor)
@ 2005-06-11 23:27:00
Еще немного по тому же предмету
Оказывается ничто не ново под луной и тот же самый предмет, в том же самом
разрезе обсуждал удже в 1911 убиенный известно когда и известно как Михаил
Осипович Меньшиков. К его мнению стоит, думаю, прислушаться.
ПУШКИН И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО
30 января
В суждении о том, было ли у нас рабство или только крепостное право,
вызывается чрезвычайно важный свидетель - А. С. Пушкин. Счастливая мысль
потревожить кости великого поэта принадлежит А. А. Столыпину. Неверно
приписывая мне спор с Национальным клубом (я возражал какому-то "русскому",
а не клубу), А. А. Столыпин пишет: "Насколько понятие о рабстве в глазах
современников совпадало с понятием о крепостной зависимости, свидетельствуют
хотя бы слова Пушкина. "Увижу ль я народ освобожденный и рабство, падшее по
манию царя..." А ведь пушкинское творчество - сама правда, несовместимая с
неверными определениями и фальшивыми словами".
Мне кажется, этот довод в пользу рабства очень натянут. Мало ли какие слова
все мы употребляем. Не заботясь об абсолютной их точности, не будучи
подданными друг друга, разве не называем мы один другого "милостивыми
государями"? И разве подпись "ваш покорный слуга" составляет обязательство
чистить кому-нибудь сапоги? За исчезновением рабства в незапамятные времена
название его осталось и в просторечии иногда переходило на простых слуг,
особенно крепостных. Боярство, например, давно отменено, однако до сих пор
крестьяне зовут господина барином. Совершенно того же свойства употребление
и противоположного звания - раб. В каждой живой речи есть потребность
подчеркивания понятий, ударения на них, и в этом случае всегда берут не
настоящее, а несколько преувеличенное слово или преуменьшенное.
А. А. Столыпин, вообще, прав, говоря, что пушкинское творчество - сама
правда, но он совсем не прав, будто творчество несовместимо с неверными
определениями. Как раз наоборот! Разве не существует более того, что
называется lucentia poetica? [3]
Разве тот же Пушкин не называл солнце Фебом, смешивая громадный огненный шар
с человеческой фигурой? Разве в каждой строчке Пушкина вы не найдете
умышленно неверных определений, необходимых именно для правды творчества?
Хотя бы в том же стихе, что приведен выше: "рабство, падшее по манию царя".
Где же это видано, чтобы рабство утверждалось или падало по манию царей? Но
нельзя же требовать, чтобы поэт выразился вполне точно и сказал бы:
"рабство, падшее в силу подписи царя на таком-то манифесте". Попробуйте
уложить "крепостное право" или вообще какое угодно юридическое определение в
поэтическую речь - вы увидите, какой вздор из этого выйдет.
А. А. Столыпин как на признак рабства напирает на то, что крепостных
продавали. Но ведь это была продажа совсем особого рода. Продавали не
человека, а обязанность его служить владельцу. И теперь ведь, продавая
вексель, вы продаете не должника, а лишь обязанность его уплатить по
векселю. "Продажа крепостных" - просто неряшливое слово, как и слово "душа"
в качестве имущественной единицы. Это оплошность Церкви и государства, не
догадавшихся почистить официальный язык. Употребляя слово "столько-то душ",
все понимали, что речь идет не о бессмертной душе человеческой, а о праве на
ее известные услуги. Душа не продается. "Не продается вдохновенье, но можно
рукопись продать", - решил этот тонкий вопрос Пушкин. Ведь и до сих пор все
люди, кроме бессовестных лентяев, продают ближним свои услуги, но это не
значит, что они продают себя. Продажа крестьян или обмен их хотя бы на собак
иногда были возмутительными, но чаще благодетельными для крестьян: уже если
свинья помещик продавал своих крестьян или менял их, то, очевидно, у такой
свиньи крестьянам было хуже жить чем у нового хозяина, который, покупая, тем
свидетельствовал что придает им ценность. Не надо забывать и того, что одни
и те же слова звучат теперь совсем иначе, чем пятьдесят лет назад. "Продать
человека" теперь звучит кощунственно, но тогда - с приведенной выше
поправкой - не казалось никому ни странным, ни оскорбительным. Народ имеет
свою формулу труда: "Нанялся - продался" и это с сотворения мира не роняет
достоинства отношений.
Уже если вызывать кого-нибудь к свидетельскому допросу, то следует просить
давать показание не стихами, а прозой. Пушкин имел случай высказывать свое
отношение к крепостному праву не раз, и не только в стихотворении "Деревня",
которое цитирует А. А. Столыпин. Кстати сказать, это стихотворение было
написано Пушкиным в 1819 году, когда поэту исполнилось ровно двадцать лет.
Пушкин, подобно многим юношам, переживал в это время очень несерьезный
период своей жизни. Пушкин сошелся с тогдашними революционерами (будущими
декабристами), но те считали молодого повесу слишком легкомысленным, чтобы
принять в свои тайные кружки. Оскорбленный этим, Пушкин - несколько
копировавший Байрона - задумал создать себе репутацию человека еще более
опасного, чем его приятели-заговорщики. Вот что пишет об этом сам поэт: "Мне
было 20 лет... Несколько необдуманных слов, несколько сатирических стихов
обратили на меня внимание. Разнесся слух, что я был позван в тайную
канцелярию и высечен. Слух был давно общим, когда дошел до меня. Я почел
себя опозоренным пред светом, я потерялся, дрался - мне было 20 лет!.."
Пушкин подумывал даже о самоубийстве, но боялся, что это сочтут именно
признанием, что его высекли. "Тогда, - пишет он, - я решился выказать
столько наглости, столько хвастовства и буйства в моих речах и в моих
сочинениях, сколько нужно было для того, чтобы понудить правительство
обращаться со мною как с преступником. Я жаждал Сибири, как восстановления
чести..." Вот в каком настроении находился 20-летний Пушкин в эпоху, когда
он кричал против "рабства".
В стихотворении "Деревня" юноша Пушкин высказал едва ли свое личное,
вынесенное из жизни мнение о русской деревне: воспитываясь до восемнадцати
лет в Царском Селе, Пушкин в тот период еще почти не знал деревни. Приехав
туда, он привез с собою мнение готовое, великосветское,
сентиментально-революционное, сложившееся, как мода, под давлением не нашей,
а французской жизни. Вспомните, что сама Екатерина вела переписку с
философами революции и называла себя республиканкой. Молодой Пушкин, попав в
русскую деревню, взглянул на нее, естественно, глазами своего воспитания и
круга. Но крайне любопытно то, что даже в этом стихотворении, написанном,
может быть, для либерального аттестата, Пушкин не мог не отметить очень
важной стороны крепостного быта. "Цветущие нивы", "сей луг, уставленный
душистыми скирдами", "на влажных берегах бродящие стада, овины дымные и
мельницы крылаты; везде следы довольства и труда". Вот она, правда
поэтического творчества, - при крайней тенденции оплакать "рабство" совсем
нечаянно выскочило также и "довольство".
Но оставим "Деревню", стихотворение 20-летнего Пушкина. Посмотрим, как
отзывался о крепостном праве тот же Пушкин 34-летний, то есть человек вполне
политически зрелый и вдобавок проживший в деревне, хотя и невольно, целые
годы. Прочтите его заметки "Александр Радищев", "Мысли на дороге", "Разговор
с англичанином о русских крестьянах". Радищев в своей знаменитой книге не
сказал ничего нового о деревне: он лишь повторил крайне бездарно и длинно
то, что юноша Пушкин изобразил в "Деревне" гениальными стихами. Как же
отнесся Пушкин к книге Радищева?
Пошлость преувеличения
"Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и пр.
преувеличенны и пошлы, - говорил Пушкин. - Порывы чувствительности, жеманной
и надутой, иногда чрезвычайно смешны... Он (Радищев) как будто старается
раздражить верховную власть своим горьким злоречием: не лучше ли было бы
указать на благо, которое она в состоянии сотворить? Он поносит власть
господ как явное беззаконие: не лучше ли было предоставить правительству и
умным помещикам способы к постепенному улучшению состояния крестьян?" Между
прочим, Пушкин замечает в одном месте, что Уже тогда, в начале 1830-х годов,
шло "обеднение русского дворянка, происшедшее частью от раздробления имений,
исчезающих с Ужасной быстротой, частью от других причин". Прошу читателя
запомнить это свидетельское показание Пушкина. Задолго до крестьянской
реформы, за тридцать лет до нее, дворянские имения исчезали с "ужасной
быстротой". Крепостное право не удалось в России и видимо разрушалось: к
концу 1850-х годов большинство крестьянских "душ" принадлежали уже не
помещикам - они были заложены у казны, совершенно как теперь заложены и
перезаложены в казенном банке дворянские земли.
"Власть помещиков, - пишет Пушкин, - в том виде, как она теперь существует,
необходима для рекрутского набора. Без нее правительство в губерниях не
могло бы собрать и десятой доли требуемого числа рекрутов. Вот одна из
тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших поместьях, а не
разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из
единой любви к рассеянности и чинам".
Из этих кратких строк достоверного свидетеля рвется, как молния, истинная
причина падения крепостного права. Для последнего нужны не только крепостные
крестьяне, но и помещики; крестьяне нашлись, но не нашлось дворян, чтобы
сидеть в деревне. Как только раскрепостили дворян от их государственных
обязательств, они целыми массами потянулись в города, чтобы развлекаться и
выслуживать чины. В историческом двучлене "барин + мужик" выпал барин и
подменен был или мужиком же - старостой, или бурмистром-инородцем (немцем,
латышом, поляком и т.п.). Естественно, что названный бытовой двучлен принял
значение, так сказать, иррациональное. Даже в тех случаях, когда в деревнях
оставались еще помещики, очень многие из них были из выслужившихся
разночинцев, то есть далеко не той нравственной породы, какая была
необходима для крепостных отношений.
Из дальнейшего чтения "Мыслей в дороге" вы видите, что Пушкин сочувствует
сдаче в рекруты крестьян не в очередь, а по выбору помещиков, смеется над
вздохами Радищева о том, что крестьяне не употребляют сахара, и замечает,
что квас и баня в каждом дворе - признаки некоторого довольства.
"Замечательно, - говорит Пушкин, - что Радищев, заставив свою хозяйку
жаловаться на голод и неурожай, оканчивает картину нужды и бедствия такой
чертой: "и начала сажать хлебы в печь"". Пушкин присоединяется к мнению
Фонвизина, что судьба русского крестьянина счастливее судьбы французского
земледельца. Пушкин утверждает, что русский крепостной счастливее даже
английского (тогдашнего) рабочего. Описав "ужасы" (не исключая
"отвратительных истязаний") английских рабочих, Пушкин говорит: "У нас нет
ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром,
барщина определена законом; оброк не разорителен, кроме как в близости
Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности и усиливает и
раздражает корыстолюбие владельцев. Помещик, наложив оброк, оставляет на
произвол своего крестьянина доставать его, как и где он хочет. Крестьянин
промышляет, чем он вздумает, и уходит иногда за две тысячи верст
вырабатывать себе деньгу. Злоупотреблений везде много; уголовные дела
ужасны. Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского унижения
в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего... В
России нет человека, который не имел бы собственного жилища. Нищий, уходя
скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь
корову везде в Европе есть знак роскоши, у нас не иметь коровы есть знак
ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую
субботу он ходит в баню, умывается по нескольку раз в день". Это вовсе не
похоже на "рабство".
Повторяя те же мысли в "Разговоре с англичанином", Пушкин заставляет
англичанина спросить: "И это вы называете рабством? Я не знаю во всей Европе
народа, которому было бы дано более простора действовать". "Но свобода? -
восклицает Пушкин. - Неужто вы русского крестьянина почитаете свободным?"
Англичанин отвечает: "Взгляните на него: что может быть свободнее его
обращения с вами?" и пр. Пушкин именно потому, что он был поэт, великий
созерцатель художественной правды как "вещи в себе", придавал огромное
значение свободному обращению крестьян с господами и отсутствию даже "тени
рабского унижения в его поступи и речи". Какой же, в самом деле, это был
раб, если он ничуть не был похож на раба, а был совсем похож на свободного
человека? Пушкин справедливо находил, что на Западе (даже в Англии)
отношения между высшими и низшими сословиями отличаются гораздо большей
унизительностью, доходящей до подлости. Вспомните таких "рабов", как живая
Арина Родионовна, и сочиненный, то есть списанный с натуры, Савельич. Могли
Пушкин, именно как художник, вникающий в суть вещей, считать подобные
отношения рабскими?
Кроме того, что великий поэт говорил о крепостном праве, существует нечто
еще более доказательное по этому вопросу - именно, что он делал в качестве
помещика. Подобно подавляющему большинству дворян, он ровно ничего не делал
для отмены крепостного права. Он спокойно владел так называемыми рабами,
получал с них оброк, закладывал их и продавал. Если бы в самом деле
крепостное право представлялось тогдашним культурным людям такой нестерпимой
гадостью, как изображено в "Деревне", так кто же мешал бы Пушкину и всей
плеяде тогдашних гениев и талантов отказаться от своих прав? Для этого вовсе
не нужно было "мания царя". Ни один царь не запрещал любому помещику в любой
момент отпустить крестьян на волю и даже, если ему угодно, подарить им свои
земли. А. А. Столыпину лучше меня известно, многие ли из дворян
воспользовались этою простой возможностью развязаться с рабством. Помните
Чацкого: "Кто так чувствителен, и нежен, и остер, как Александр Сергеич
Чацкий", кто умел в московских гостиных так красноречиво описывать ужасы
обмена людей на собак и т.п.? Однако красноречивый оплакиватель, как
значится в пьесе, сам был помещиком, проживал на крестьянский счет за
границей, ища "оскорбленному чувству" самые красивые уголки в Европе, - и
вовсе не думал отпускать крестьян на волю. Почему? Да потому, что
"чувствительность и нежность" либеральных дворян на самом деле вовсе не так
серьезно была возмущена крепостным правом. Кричали о рабстве, хорошо
понимая, что рабства нет, а есть при самой элементарной порядочности с обеих
сторон отношения весьма удовлетворительные, взаимовыгодные. Вот почему в
России не спешили с отменой крепостного права. Все благородные люди видели,
что при условии благородства со стороны дворян не только нет рабства, но
последнее и по существу невозможно. Начали желать (вместе с Пушкиным) отмены
крепостного права не раньше чем дворянство потеряло веру в свое
благородство. Когда дрянная служба в городах, сводившаяся к подслуживанию,
охамила (простите за выражение) значительное число дворян, когда
"рассеянная" (читай: распутная) жизнь разорила их - дворяне первые увидели:
какие же они помещики? Они не культурные работники на народной ниве - они
тунеядцы, и вся роль их сводилась к роли саранчи. Вот тогда-то и начали
ненавидеть крепостное право, сваливая на него всю неспособность свою к труду
и всю бездарность. Если вы не знаете музыки или не знаете математики, то
ваши упражнения в них являются не только мучительными, но даже унизительными
для вас. Многие на основании этого готовы кричать: долой алгебру! Долой
рояль! Крепостное право в замысле своем было как бы второй
государственностью - бытовым государством, вложенным в политическое. У нас
не удалось ни то, ни другое. Но дает ли это право утверждать, что
государство вообще - зло, и унизительное зло? Анархисты думают, что да.
Подвиг или побег?
С удивлением прочел я у А. А. Столыпина, что не только потомство крестьян
обязано благодарностью за отмену крепостного права, но и потомство дворян:
"Сами дворяне, освобожденные от развращающего влияния уродливо разросшегося
права: над людьми, сами дворяне, способствовавшие в своей лучшей части
исправлению исторической несправедливости и ошибки, не могут не помянуть
добром годовщины одного из подвигов своего сословия, подвига нравственного,
подвига самоотверженного, не меньшего других подвигов, военных и
просветительных".
Удивительно, до чего мы расходимся с А. А. Столыпиным в понимании одной и
той же вещи. По-моему, безусловно никакого подвига дворяне не сделали,
соглашаясь на отмену крепостного права, это был не столько подвиг, сколько
побег - дезертирство с исторической службы. Как я сказал выше, дворянам не
только не трудно было освободить крестьян, но трудно было не освободить.
Ведь огромное большинство крестьян уже были заложены в казне и фактически
принадлежали ей, а не помещикам. Вновь выкупить злосчастные "души" не было
никакой надежды при неудержимом (еще во времена Пушкина) дроблении и
исчезновении поместий. Стало быть, крепостная реформа являлась, как
впоследствии крестьянский банк, на выручку поместному банкротству. Можно ли
говорить о "подвиге самопожертвенном", если большинство оскудевающих
помещиков спало и видело выкупные? Я понимаю: был бы подвиг, если бы дворяне
ничего не получили, отпуская крепостных на волю; но ведь они получили что-то
около миллиарда выкупных, которые были весело прожиты. Я говорю, конечно, не
о всех дворянах, но об огромном большинстве их, зарисованных автором
"Оскудения". Еще до реформы сложился тон дворянской жизни, заставлявший их
не наживать, а проживать, и это проживание шло неудержимо. Тот же Пушкин,
живший не слишком пышно и имевший подспорье в субсидиях и литературном
заработке (по червонцу за строчку), сумел оставить в 37 лет 50 тысяч долгу.
Этот тон жизни у большинства дворян выработал такую психологию: что бы
продать? нет ли чего заложить? как бы развязаться с имением? Когда
выяснилось, что крестьяне отойдут не даром, большинством дворян реформа была
встречена сочувственно, как ликвидация неудачного хозяйства с Угрожающим
впереди разорением. С легкомыслием чисто детским мы склонны думать, что
трудная задача виновата в том, что она трудна, и потому необходимо поскорее
зачеркнуть ее. Причина трудности - собственная бездарность - не принимается
в расчет, а между тем она преследует нас, переходя и в новые условия и делая
всякие условия одинаково трудными.
Никакого подвига ни власть, ни дворянство не совершали с отменой крепостного
права еще и по другой причине. Государь с благородной откровенностью объявил
дворянам, что "нужно делать Революцию сверху, не дожидаясь, когда она явится
снизу". В самом деле, при разброде дворянства из деревень, при распущенности
их жизни (скажем откровеннее - мотовстве), при одичании крепостной власти,
сброшенной на бурмистров, при вырождении вообще крепостных отношений в
паразитный тип неизбежна была анархия снизу, и, стало быть, дворянам надо
было выбираться из развалин прошлого подобру-поздорову. Тут никакого подвига
не было - был акт не самопожертвования, а самосохранения. С полученными
деньгами дворяне не остались в деревне, а разбежались кто куда.
А. А. Столыпин приравнивает отмену крепостной зависимости к подвигам военным
и просветительским со стороны того же дворянства. Но крепостной реформе как
раз предшествовал севастопольский погром: почувствовалось, что и для военных
подвигов проходит время. Что касается просветительских подвигов, то если бы
дворяне сумели просветить народ до 1861 года, может быть, эта была бы лучшая
из реформ. Однако просвещением мы до сих пор похвастаться не можем.
По поводу предстоящего юбилея кричат неистово и справа, и слева: правые не
знают меры в благодарности, левые - в ненависти. Для меня же кажется
омерзительной эта ненависть к прошлому и в высокой степени забавной
благодарность. Если бы я поверил революционерам, утверждающим, что народ был
в рабстве, то я чувствовал бы то же самое, что революционеры: глубокое
возмущение тем, что это рабство отменено так поздно. Император Александр II
мне казался бы исполнившим служебный долг свой, зато все его державные
предшественники мне казались бы не исполнившими этого долга.
Уважая историю как природу, я отнюдь не защищаю крепостной действительности.
Мне только глубоко противна политическая спекуляция на костях предков,
желание кого-то надуть, кого-то раздражить, перед кем-то похвастаться
мнимыми добродетелями. Отчего, господа, не держаться истины, как она есть?
Пишет Константин Крылов (krylov)
@ 2005-06-12 05:36:00
О крепостничестве, рабовладении и монументальной пропаганде
Тут вот Егор Холмогоров написал постинг, вызвавший немалое волнение в ЖЖ.
Воспроизвожу его почти целиком.
=========================
В центре Москвы.
Напротив Храма Христа Спасителя.
По инициативе СПС и лично великого друга русского народа Бориса Ефимовича
Немцова.
Установлен абсолютно русофобский памятник.
Это памятник Государю Александру II на котором начертаны следующие слова.
Для тех, кто не видит картинки перевожу:
Отменил в 1861 году крепостное право в России и освободил миллионы крестьян
от многовекового рабства
Другими словами, все крепостные крестьяне за несколько веков русской истории
объявляются рабами. А мы, из которых у большинства предки - крепостные, -
потомками рабов. Разумеется, в 1861 году никто таким образом Великой Реформы
не воспринимал и разница между крепостной зависимостью и рабством была
великоепно понятна. И никакого другого смысла, кроме клеветы на Россию слово
"рабство" да еще и с прибавкой "многовековое" не имеет.
При этом критика этой надписи ведется с той точки зрения, что на ней
"слишком много чести" оказано Александру II. А вот русофобского
проталкивания идеи "многовекового рабства" русских никто не опротестовал.
Представляете себе, к каким чудовищным посоледствиям приведет то, что в
центре Москвы будет стоять памятник со словами о "многовековом рабстве
миллионов крестьян". Хотя слово "раб" официально запретила Екатерина II.
Вскоре были введены первые ограничения на жестокое обращение с крепостными.
А в допетровский период даже самое жесткое крепостное состояние не имело
признаков рабства. Если сводить "рабство" к положению в которому зависимые
люди продавались без земли, то оно было отменено в 1833 году Николаем I, и
Александр II к этому отношения не имеет. Если считать рабством лишенность
гражданского статуса, то её окончательно упразднил Павел I, который ввел
присягу для крестьян как для подданных императора, что, разумеется, с
понятием о рабстве несовместимо. Если считать "рабами" дворовых крестьян, не
имевших земли, то их общее число было 7% от 10 миллионов, что, разумеется,
не составляет цифры достаточной для слов о "миллионах крестьян".
Таким образом, дасже если принять тезис о крайних формах крепостничества как
о рабстве, надпись все равно окажется лживой и никакого смысла, кроме
оскорбления русского народа не имеющей.
Перед нами откровенная, подлая и циничная русофобская провокация, которую
надо остановить.
Памятник Александру II архитектора Султанова и скульптора Опекушина,
стоявший до революциии в Кремле, имел очень простую надпись "Императору
Александру II любовию народной" и, разумеется, не содержал ни русофобских
текстов, ни оскорбительного для Царя перечисления "жертвовавтелей".
Предлагаю начать работу по пикетированию памятника с лозунгами "Мы не рабы.
И наши предки тоже", "Прекратить клевету о "многовековом рабстве"", "Рабство
отменили в 1863 в США, а не в 1861 в России, "Немцов - руки прочь от
Царя-Освободителя", "Памятник Императору не место для русофобских
провокаций" и другие.
Найти серьезных историков, которые с документами осветили бы вопрос о
различии крепостного состояния на 1861 год и рабства, а также разоблачили
клевету о его "многовековом" характере.
Подать петицию в Мосгордуму с требованием о демонтаже таблички и замене её
текстом не содержащим русофобской клеветы.
Рассмотреть возможность опротестования установления памятника в судебном
порядке.
Обратиться по церковной линии к Патриарху, несомненное право которого
высказаться о том, что стоит рядом с Храмом, инициировать письмо уважаемых
священников к Святейшему, с просьбой высказаться и попросить изъять с
памятника клевету на русский народ и русскую историю.
Разумеется, присоединяться к акции приглашаются лишь те, кто не считает
своих предков рабами. Те, кто считает, что они были рабы и их освободили в
1861 году могут оставаться при своем мнении и дальше.
========================================
Я сел и подумал. Прикинул всякие варианты. И понял, что, несмотря на все
возможные возражения (в том числе исходящие от многих весьма достойных
людей), Егор всё же прав.
По сему случаю - некоторые заметки о том, в чём же именно он прав и какой из
сего следует вывод.
МОНУМЕНТАЛЬНАЯ ПРОПАГАНДА
Прежде всегор. Поставленный памятник - это первое в истории Эрефии образчик
либеральной монументальной пропаганды. Уже в силу этого он заслуживает
внимания.
Надо сказать, что надпись составлена <подлейшим, батенька, образом>. Думаю,
никому не нужно объяснять, сколько именно и какой подлости заложено в
последнюю строчку - <завершил многолетнюю кавказскую войну>. Это типичный,
химически чистый пример лашон гара.
- формально правильного высказывания, используемого для создания ложного
впечатления.
Но внимание Егора привлекло не это. А именно строчки про <многосотлетнее
рабство>.
Надо сказать, что либералы на эту тему поговорить очень любят. Вот,
например, из новостей 2002 года:
==============
<Недавно лидер "Союза правых сил" Борис Немцов заявил, что его партия готова
исправить серьезную календарную несправедливость в отношении 19 февраля (в
этот день 141 год назад в России было отменено крепостное право). По словам
Немцова, Россия - единственная в мире страна, которая не считает праздничным
день своего освобождения от рабства>.
===============
Дальше в статейке идёт омерзительный гон про выдавливание раба и т.п., но
характерна формулировочка про праздничный день. <Покажите мне такую страну>
(с) Тальков, где эту светлую дату празднуют. Однако, здешним либералам
почему-то очень хочется именно этого.
Так зачем же понадобилась строчка о <многовековом рабстве>?
ОПРЕДЕЛЕНИЯ: РАБСТВО И КРЕПОСТНОЕ ПРАВО
Начнём, как всегда, с дефиниций.
Разница между статусом раба и крепостного давно и тщательно описана в
специальной литературе - правда, в основном посвящённой Западной Европе.
Вкратце, дело обстоит так. Раб, в идеале - это существо, не имеющее права на
собственную волю. Раб, строго говоря, не является <несвободным человеком> -
фишка в том, что он вообще не является человеком. Это говорящее животное,
точнее - говорящее орудие. Семь дней в неделю двадцать четыре часа в сутки
он обязан служить господину, то есть выполнять его приказы. Господин же
может сделать с рабом всё что угодно, причём без всякой причины - например,
пытать или убить раба, просто потому, что господину этого захотелось.
На практике, конечно, ситуация была не столь ужасающей: большинство господ
оставляло рабам сколько-то свободного времени и старались обращаться с ними
более-менее сносно. Кроме того, во многих рабовладельческих государствах
существовали законы, ограничивающие права господина - иной раз весьма
гуманные по отношению к рабам. Однако, это было именно что ограничение прав
господина, а не наделение правами раба. У раба не было никаких прав вообще.
Согласно энциклопедическому определению, <рабство - состояние полной
зависимости одного человека от другого, из-за которого этот человек (раб)
является собственностью своего хозяина - рабовладельца; последний может
продать, купить и даже убить раба. По правовому статусу раб является не
субъектом права, а его объектом>.
Главной причиной рабства является война: рабство - обычное состояние
пленника-иноплеменника, которому из милости сохранили жизнь. Обычно рабами
становились именно пленники, заложники, впоследствии - побеждённые в
<холодной гражданской войне> (например, должники), а также потомки рабов и
т.п.
Что касается крепостного, то тут дело обстоит иначе - и сложнее.
На сей раз начнём с источников и составных частей. Крепостное право имеет
два источника: права землевладельца (доминиальные права) и права господина
(доминикальные права).
Землевладелец, ставя условия арендатору, может сформулировать их так, что
арендатор окажется <обязан жить и работать на земле, принадлежащей
землевладельцу, и оказывать ему определенные услуги, за вознаграждение или
без него, при этом не имея возможности изменить свой статус> (это, опять же,
энциклопедическое определение). В такое плачевное положение он может попасть
по разным причинам - начиная от собственной глупости и кончая
обстоятельствами рождения.
Есть ещё один источник крепостного права - крышевание. Речь идёт о людях,
живущих в смутные времена, не способных самостоятельно защищать свою жизнь и
имущество и отдавшихся под защиту и покровительство сильного (синьора,
феодала) в обмен на личную безопасность. Они обычно обкладывались разного
рода повинностями - начиная от необходимости участвовать в военных действиях
господина, а также выделять средства на его содержание. Многие стали
крепостными именно таким путём - в поисках, так сказать, <надёжной крыши>.
Тут важно, что крепостной не раб, хотя и свободным человеком его назвать
нельзя. Крепостной является субъектом права. Он человек, хотя и не
свободный. На нём лежат многочисленные обязанности, сводящиеся, в общем, к
двум основным формам: барщине (то есть в даровом труде на
землевладельца-синьора) и оброку (то есть выплате ему денег). Ближе к
рабству, разумеется, барщина: это работа по приказу и под контролем
господина. Правда, виды барщины регулировались законом и обычаем: господин
мог потребовать очень тяжёлого труда, но всё же не какого угодно и не
сколько угодно. Крепостной крестьянин всегда имел свободное время - хотя бы
для того, чтобы работать на себя.
Что касается оброка, он состоял в том, что крепостной должен был время от
времени приносить барину деньги, а уж где и как он их зарабатывал, то было
его дело. Фактически, оброчный крепостной и современный обыватель, взявший
долгосрочный банковский кредит (лет так на тридцать), находятся в похожем
положении: один приносил каждый месяц приноси пану два серебряных гроша, а
другой каждый месяц выплачивает банку по пятьсот долларов.
Разумеется, господа обычно старались приблизить статус крепостного к статусу
раба. Особенно это касалось крепостных, находящихся в личном услужении, а не
работающих на земле. Как правило, их положение в наибольшей степени
напоминало рабское. Это, впрочем, и сейчас так: не стоит забывать этимологию
слова <сервис>. Но всё же: как рабство - даже очень смягчённое - всё же
остаётся рабством, так и крепостное состояние - даже сильно испорченное -
всё-таки рабством не является.
Поставить же человека в рабские условия можно и сейчас, <современным
экономическим способом>. Ибо современный работодатель тоже стремится
поставить работника в положение жёсткой зависимости от себя - и очень часто
в этом преуспевает. Не меньше, чем паны и помещики, примучивающие холопьев.
Кстати, для любителей аналогий: продажа крестьян с землёй мало чем
отличается от продажи рабочих вместе с заводом: и там и там продаётся
<капитал вместе с присущим ему трудом>. Ну а уж пресловутое право первой
ночи и пользование крепостными девками для удовлетворения страстей и вовсе
не должно удивлять тех, кто помнит значение словосочетания
<секретарь-референт> времён ранних девяностых.
КРЕПОСТНОЕ ПРАВО В РОССИИ
<Со стародавших пор> на Руси времена существовала практика раздачи помещикам
земли под условие службы. Крестьяне, сидящие на земле, были относительно
свободны: они могли от помещика уйти. Помещикам это, естественно, не
нравилось, так что право ухода в конце концов ужалось до известого <юрьева
дня>, а потом и тот, как известно, отняли в 1580-х годах. В дальнейшем
закрепощении огромную роль сыграл указ царя Алексея Михайловича
(<Тишайшего>), разрешающий продажу крестьян без земли - это 1675 год, а
также постановлением Земского собора 1694 года о бессрочном сыске беглых
(раньше он был ограничен десятью годами).
Тем не менее, крестьянин не был собственностью помещика. Он имел
неотчуждаемую собственность, мог заключать договора, в том числе и с
помещиком, даже подавать на него в суд (хотя помещики всячески прижимали
крестьян, стараясь взять право на суд и расправу в свои руки - что им в
конечном счёте и удалось).
Важно здесь и то, что при такой системе груз обязанностей несли все - не
только крестьяне, но и помещики. Последние были <служивым сословием>, нёсшим
тяжёлые обязанности перед государством. Можно даже сказать, что свободных
людей в тогдашней России не было вообще. Что обидно, конечно - ну так
свобода ведь вообще является роскошью, доступной для жирных, зажиточных
государств, наслаждающихся идеальным климатом, морским воздухом и
апельсинами. А в России, в страшном ледяном аду, где урожай сам-три считался
хорошим, свобода произрастает, как известно, только в теплицах. <Прекрасная
пальма>, впрочем, всё пытается пробить купол оранжереи - с известными для
себя последствиями.
Но вернёмся к нашим крестьянам. Крепостное право в его <классическом> (то
есть знакомом нам всё по той же русской литературе) варианте на Руси - это
заимствованный институт. Наиболее одиозные крепостные порядки - прямые
кальки с западноевропейских. Основными учителями этой науки были для нас
поляки с их панской системой, а также рыцари Немецкой Марки, создавшие
великолепно отлаженную машину угнетения славян. У этих цивилизованных
народов, в частности, учился Пётр I, наш любимый царе-западенец, резко
ужесточивший <по примеру европейскому> крепостную систему.
Создателем же классического крепостничества следует считать Петра III и
Екатерину II <Великую> (не могу не заметить, что данная государыня, при всех
её несомненных достоинствах, этнически русской ну никаким местом не была - а
была, напротив, нежной европеянкой нордических кровей). Нетрудно догадаться,
что документ, установивший систему настоящего крутого крепостничества,
назывался <Указом о вольности>. Конкретно - <Указом о вольности дворянства>
от 1762 года, согласно которому освободил помещиков от обязанности служить
государству, сохранив за собой и землю и крестьян, на правах полной
собственности. Вернее, стали таковой: если раньше права дворянина на землю
обусловливались службой (то есть собственником земли и людей он в общем-то
не был), то теперь они получили землю в полное владение. Помещики плотно
засели в своих имениях и занялись <управлением>. Учитывая всё сказанное выше
о желании любого <набольшого человека> максимально запрессовать подчинённых,
можно сказать, что реальное положение крестьян и в самом деле приблизилось к
рабскому.
Опять же, повторяю: реальное положение. Потому что реальное положение,
скажем, английских рабочих славной мануфактурной эпохи куда больше походило
на рабство, чем положение русских крестьян. Соответствующие сравнения,
которыми тогда пестрела пресса, тоже имели место. Правда, англичанам и в
голову не приходит, что <тут чего-то надо стыдиться>. Про многовековое
английское рабство тоже что-то не слышно.
Кстати, о многовековости. Каждый российский государь после Павла I (который
запретил помещикам заставлять крестьян работать по праздникам, а также
ограничил барщину тремя днями в неделю) старался как-нибудь облегчить
положение крестьян. В частности - запретами на торговлю людьми (частичный
запрет продажи - 1808, полный запрет такой продажи 1833). В конце концов
крепостное право было официально отменено знаменитым Указом от 1861 года.
Таким образом, классическая <крепость> - та самая
некрасовская-щедринская-прочая-литературная - продолжалась 99 лет. Срок,
конечно, немалый - но уж никак не вековой.
Ещё одно. О <великой реформе> можно сказать очень много плохого, и
справедливо. Однако же, стоит заметить, что в той же Западной Европе
прецедентов освобождения крестьян с землёй (пусть в самом карикатурном и
урезанном виде) не было.
Наконец, последнее. Отдельной, и весьма неприятной, темой является отмена
крепостного права для части нерусского населения страны при Александре I.
Этот государь любил (безответно) западные губернии России и выписал со
своего плеча конституции Польше и Финляндии. Он же освободил крестьян
прибалтийских губерний - Эстляндии, Лифляндии и Курляндии. Но не русских.
Что, сами понимаете, - - -.
ЛИБЕРАЛЬНОЕ БЕСНОВАНИЕ
Тема <русского рабства> в европейской прессе возникала регулярно - частично
от неизбывной западной русофобии, частично как хорошая пропагандистская
мулька. Тотальная демонизация русских порядков была нужна просвещённым
народам, чтобы иметь повод лишний раз сплотиться в ненависти к России и
русским, а заодно и провернуть кой-какие делишки. Разумеется, в этом их
горячо поддерживала <свободная российская общественность>.
Надо ещё отметить, что слово <рабство> в добезцаристские времена имело ровно
то же самое значение, что сейчас - слово <фашизм>. То есть <рабством>
называли вообще всё плохое и ужасное.
<Чиновное рабство>, <экономическое рабство>, <рабство рабочих>, <рабство
русской души> - вся эта мерзотина обильно стекала с перьев властителей дум,
отравляя и воды высокой литературы. При всём том добродушные помещики,
написавшие половину хорошей русской прозы и тоже имевшие привычку то там, то
здесь кидаться <рабом>, сильно обиделись бы, назови кто их лично
рабовладельцами и сатрапами. Но нет, никто не швырял им этого в лицо: всем
было понятно, что все возмущения <рабством> делались исключительно для того,
чтобы намекнуть на <злоупотребления и косность правительства>.
В общем, публицистический жаргон тех лет - вообще очень мерзкий - почитать
каким-то <историческим свидетельством> и смешно и гадко. Иначе придётся
признать, что, например, сейчас в России фашизм, ибо именно таким словом
обозначают нынешний строй бойкие перья публицистов - и не только
либеральных, кстати.
Что касается людей более серьёзного образа мысли, то они, не любя
крепостничество (пожалуй, они-то его единственные и не любили всерьёз, а не
как повод для русофобской истерики), словами всё же не бросались. И писали о
крепостном праве осторожно.
А МОЖЕТ, ПЛЮНУТЬ?
В самом деле - ну не привыкать же к тому, что либералы устраивают нам
очередную мерзотинку. Тем более, что на сей раз речь идёт не о прямой
русофобской клевете, а об утверждении, которое кажется довольно очевидным и
с которым спорить не то что нельзя, но сложно. <Все ж привыкли, что у нас
было рабство>.
Однако же, благодушествовать тут не следует.
Гадина очень любит приписывать себе немножечко цифирок и слегка поправлять
фактики. Она обожает называть чёрное не белым, а <чёрненьким> или
<тёмненьким>, а белое - <беленьким> или <белесоватым>. Когда ей это
благодушно спускают, она добавляет красок: <тёмненькое> становится уже
<темноватым> ("слегка") и так далее. Гнусная курочка-кохинхиночка по
зёрнышку клюёт. Там фразочка, здесь цифирка. Там подкрутили количество
людишек, здесь открутили пару годиков. Так, глядишь, и вся картиночка
поменялась в нужненьком смыслице. <Где стол был яств, там гроб стоит>.
Спускать этого, однако, нельзя. Потому что блядва чрезвычайно быстро шевелит
лапками. Дашь ей палец - отгрызут руки, ноги, голову и половину жопы
впридачу. Стоит согласиться на слово <рабство> вместо слово <крепостная
зависимость> - и всё, рабство тут же становится тысячелетним, определяющим
всю нашу историю и генетически заданным. Плавали, знаем.
Поэтому не обращать внимания на эту надпись - выполненную, повторяю, в
технике монументальной пропаганды - нехорошо. Тем более, её всё равно
придётся менять - из-за фактических ошибок, сделанных неведомыми
сочинителями.
Какие именно конкретные меры стоит применить по отношению к любителям
изысканных формулировок, ещё надо хорошенько подумать. Идеи пикета или
чего-то ещё в этом роде мне не кажутся применимыми именно в этом конкретном
случае. Но уж, во всяком случае, заявить свою позицию по этому вопросу всё
же стоит. Чтобы потом кохи не говорили, что рабы и потомки рабов промолчали,
как рабам и положено. "Рабы немы", ага.