Рим и Рейх
Штирлиц, вербуя профессора Плейшнера, устроил ему экзамен — своего рода экзамен на гуманистичность. Указывая на развешанные в библиотеке репродукции римских статуй, полковник Максим Максимыч иронично спрашивал его: «Нравится?» Профессору явно не нравилось, однако опыт концлагеря научил его не перечить людям в чёрной форме, и он, жалко улыбаясь, отвечал: «Нравится». И тут Штирлиц пошёл ва-банк: он сказал, что нормальному человеку не могут нравиться эти тупые безглазые лица, эти мощные, но невыразительные торсы. И это понятно: по долгу службы и по прихоти автора, Юлиана Семёнова, Штирлиц обязан был ненавидеть всё нацистское. Именно поэтому он терпеть не мог «Девушку моей мечты», в упоении слушал Эдит Пиаф и любил свободную Францию.
Но вот здесь-то я никак не могу согласиться со Штирлицем: я ненавижу либерализм французского образца; голос Эдит Пиаф действует на меня, как звук ножа, скребущего сковородку, а «Девушка моей мечты» кажется мне красивым и жизнеутверждающим фильмом — по крайней мере куда лучше многих комедий Александрова.
И безглазые скульптуры римских героев мне нравятся. И ровные колонны на военном параде. И гул брусчатки под сапогами военных, печатающих шаг. И кадры кинохроники из Нюрнберга с партийного съезда 1934 года. Рим и Рейх. В них, как бы нас ни стращали, я не вижу ничего тупого и «тоталитарного». Ничего подобного: чистая эстетика — эстетика доведённой до совершенства социальной организации. Монументальное искусство гигантских зданий — это красиво, это прекрасно, а вот коттеджик из красных кирпичей за кирпичным же забором безобразен.
Империя — это растущий организм, которому тесно в своих границах. Империя — это молодость, это воля, это устремлённость — вверх и вширь. Свежий ветер истории. Чистый и строгий шаг. Мощь, выражающая себя не в грубой и неупорядоченной силе, а в этой запредельной лёгкости, в этой неимоверной, потрясающей стройности военно-государственной конструкции.
Империя — это красиво. Империя — это музыкально: в ней отчётливо слышны и ритм, и такт. Империя — это архитектонично; в ней всё симметрично и всё пропорционально.
Если нет империи — нет ничего. Мертвенные и ничего не отражающие стёкла тошнотворных офисных билдингов, страдающих от водянки. Пёстренький платочек Романа Виктюка, старого проститута. Толстозадые медведи и лошади обезображенной Манежной площади. И всё это, вместе взятое, недостойно даже и плевка.
Короче, Максим Максимыч, не лукавьте: на самом деле и Вам тоже нравились военные марши, которые Вы поневоле слушали у себя в загородном доме, брезгливо ухмыляясь.
Просто эта брезгливая ухмылка была прописана в сценарии Юлиана Семёнова.
Надо же ему было как-то оправдывать идею конверсии и готовить перестройку.
Но все эти горы мусора будут смыты волнами времён, а вот это — Империя — останется.
Рим и Рейх.
Потому что это красиво.
[...]
Это [фотография повешенного гитлеровцами] не рейх, а оккупация, у которой нет национальности. А Рейх можно изучать по другим фотографиям.