Ленин как выразитель екатерининской геополитической концепции (/+)
<...>
Преодолевшие катастрофические последствия популистской революции XIX в. большевики реально стали с переходом к НЭПу на позиции
здорового консерватизма. (мы, вслед за Георгием Федотовым, призываем судить о государственных деятелях на основании не
провозглашаемых лозунгов, а реального содержания политики).
А став на эти позиции, Ульянов-Ленин не мог не взять на вооружение екатерининскую геополитическую концепцию. Конкретно это означало
противодействие беспрецедентному унижению Германии, ставшему следствием так называемой версальской системы. Ибо это унижение одного
из величайших народов Европы неизбежно нарушило бы ее стабильность с катастрофическими последствиями (что и показала вся история
прихода к власти и правления Гитлера). Александр I, еще сохранивший многое из наследия своей великой бабушки, располагал для
противодейставия наполеоновскому порабощению, ограблению и унижению Германии необходимым военным потенциалом (гармонически сочетая
его использование с вполне революционными обращениями к немцам: обращения эти призывали народ взять дело своего освобождения в
собственные руки через головы прислуживающих поработителю правительств).
Владимир Ильич Ульянов-Ленин располагал средствами для пропаганды вполне в духе Александра Павловича Романова. Но военными
средствами, в отличие от него, не располагал. Оставались средства дипломатические - венцом их стал Рапалльский договор,
дезавуировавший <похабный Брест> и устанавливающий между Двумя странами равноправные отношения. Практически общепринятой является
точка зрения, что для СССР и Германии двадцатых годов их отношения были приоритетными, вырастая за рамки чисто политические,
приобретая аспекты экономические и научно-технические. А также (это давно уже не секрет) - военно-технические. Этот последний аспект
дает порой основания говорить о том, что тесные советско-германские отношения не стабилизировали, а дестабилизировали обстановку в
Европе. На это можно сказать, что если они и сыграли подобную роль, то совершенно несравнимую с последовательными уступками
западными политиками Гитлеру: Рейнской области, Австрии, Судет, а за ними - и остальной Чехословакии (геополитический вектор этих
компромиссов читатель сможет определить сам, с помощью школьной географической карты). А вот то, что дружественные отношения,
установившиеся в двадцатые годы между СССР и Германией, очень способствовали <спокойствию наших границ> на западе представляется
авторам настоящей книги истиной практически очевидной.
Наряду с поддержанием спокойставия на Западе, вторым важнейшим аспектом екатерининской традиции была экспансия на Восток (понятно,
что этот второй аспект тесно связан с первым). Речь должна идти об экспансии не только военной, политической, экономической, но и
культурной. Результаты этой последней в масштабе всемирно-историческом были гораздо значительнее экспансии чисто военной. Ибо,
вестернизируясь сама, Россия активно вестернизировала своих азиатских соседей. В первую, очередь - Турцию (точнее - Оттоманскую
империю, включающую огромные территории, заселенные наряду с этническими турками представителями других народов). Но также Персию
(Иран) - там, как и Турции, в начале XIX в. были проведены реформы, напоминающие петровские. И более мелкие мусульманские
государства, многие из которых (как Крымское ханство, например), едва успев провести у себя реформы в духе революционеров Романовых,
оказались включены в состав Российской империи.
Ульянов-Ленин мог позволить себе по преимуществу культурную экспансию или такие, близкие к ней, формы прогрессорства как посылка
технических специалистов и военных советников. Последние, кстати, сыграли большую роль в победе в Турции сторонников Ататюрка,
доведшего до логического завершения вестернизацию этой страны и поставившего ее на путь развития, приведший, можно сказать, к самому
порогу объединенной Европы. Достоверными сведениями о реальной подготовке большевиками акций, соизмеримых с готовившимся Павлом I
русско-французского похода в Индию авторы не располагают (хотя опасения в этом смысле в Великобритании были, они присутсвуют даже в
уэллсовской <России во мгле>). Но нечто близкое по смыслу, но преимущественно внутреннего характера, произошло. Мы имееем в виду вот
что. Важнейшим аспектом реализации большевиками екатерининской модели было то, что мы называем <внутренней вестернизацией>. Процесс
этот затронул восставшие против этнического и культурного центра Русской цивилизации и усмиренные национальные окраины (в данном
случае мы говорим о восточных, мусульманских окраинах). Но ничуть не в меньшей степени он коснулся этнических русских, бывших в
огромном своем большинстве в быту скорее азиатами, чем европейцами (личико наши Гюльчатай не прятали, но положение русской
крестьянки в доме и семье напоминает все же скорее о Востоке, чем о Западе). Поэтому, к слову сказать, нам представляется
некорректным говорить о русификации восточных народов СССР. Скорее следует говорить об их совместной с русскими вестернизации
(другие славянские народы Российской империи и прибалты всегда были большими европейцами, чем русские). Большевистская
вестернизация, в отличие от романовской, затронула не сравнительно тонкий верхушечный слой, а миллионные массы, разрушив их
складывавшийся веками бытовой уклад. Разрушив, очень часто, жесточайшими средствами. Но не только разрушая, но и созидая (вспомним
титанический интеллектуальный труд по созданию письменностей для бесписьменных ранее народов, по переводу на русский язык мировой,
по преимуществу - западной, классики. Как следует это оценивать? Мы полагаем, что как данность - эти миллионы людей на протяжении
уже нескольких поколений живут в новом бытовом укладе, может - не европейском, а только вестернизированном, но ставшем уже
традиционным. А также созданном, по большому счету, в рамках старой российской традиции екатерининского просвещенного деспотизма
(абсолютизм - это, все таки, деспотизм). В этом смысле нельзя не вспомнить саркастическое высказывание некоего нашего западника о
выдающемся литераторе XIX в., стоявшем на славянофильских позициях. Последний, по словам первого, одевался столь национально, что пр
остой народ на улице принимал его за персиянина.
Важно отметить и то, что некоторые, лежащие в русле культурной вестернизации мероприятия, проводились в сотрудничестве с немецкими
Виртуальными Модельерами. Примером может послужить масштабная советско-немецкая экспедиция на Памир, в ходе которой была обследована
территория в 5000 квадратных километров,
Рассмотрев факторы геополитические, отметим еще одну фундаментальную черту екатерининской модели, которая прослеживается в политике
Ульянова-Ленина. Мы имеем в виду опору на активное меньшинство - партию. В стиле деятельности которой даже в условиях гражданской
войны присутсвовали элементы объединения свободных людей (во всяком случае - не менее свободных, чем дворяне екатерининского
Золотого Века). Мы не склонны идеализировать этот, называемый часто <ленинским>, стиль. Но отдаем ему решительное предпочтение перед
другими стилями, пришедшим ему на смену. Так же как, не скроем, ставим екатерининскую революцию XVIII в. выше популистской века
девятнадцатого.
Тем более, что в консерватизме У\ьянова-Ленина содержался намек на возможность распространения свободы активного меньшинства нации
на ее абсолютное большинство. Намек подобного рода содержится в одном фрагменте уэллсовской <России во мгле> (также, кстати,
подчёркнутом Лениным). В фрагменте этом сказано следующее:
<Коммунисты отнюдь не настроены против крупного предпринимательства. Чем шире становятся его масштабы, тем больше оно приближается к
коллективизму вместо низового пути к нему масс>.
Как известно, Ленин считал наиболее близким к социализму укладом госкапитализм. Вспомним, что характернейшей чертой российского
крупного предпринимательства XVIII в. была большая роль в его становлении государства и людей, близко стоящих к власти (сочетавших
черты Созидателей Насущного и Организаторов Реальности). На рубеже XIX и XX вв. на необходимость протекционизма (разных форм
регулирования и поощрения государством предпринимательской деятельности) указывали такие крупные деятели как С. Ю. Витте и Д. И.
Менделеев (бывший, помимо всего прочего, еще и экономическим советником Александра III и Николая II). Последний неоднократно
указывал также на неизбежность промышленного пути России (напоминая, в частности, что чрезмерное увлечение экспортом хлеба привело в
70-е годы XIX в. к промышленному застою, обернувшемуся тяжелыми экономическими последствия, когда дала себя знать заокеанская
конкуренция русскому хлебу). А крупное предпринимательство в сфере промышленности неизбежно приводит к урбанизации страны,
превращению ее из аграрной в городскую. А именно западный город, как мы уже говорили, был главным сосредоточием человеческой
свободы. Тоже, первоначально, свободы для немногих: горожане и на Западе долго оставались меньшинством населения. Наиболее активным
его меньшинством. Впрочем, и западное дворянство, феодальная аристократия, согласно Георгию Федотову, имеет свои заслуги перед
человеческой свободой. Предоставим в очередной раз слово этому русскому философу:
<В западной демократии не столько уничтожено дворянство, сколько весь народ унаследовал его привилегии. Это равенство в
благородстве, а не в бесправии, как на Востоке. Мужик стал называть своего соседа Sir и Monsieur, то-есть мой государь, и уж во
всяком случае в обращении требует формулы величества: Вы (или Они). Мы говорим не о пустяках, не об этикете, но о том, что стоит за
ним. А за ним Habeas Corpus [принцип неприкосновенности личности], распространенный постепенно с баронов-государей на буржуазию
городских общин и весь народ...
... Важно отметить, что в своем зарождении правовая свобода (свобода <тела>) была свободой для немногих. И она не могла быть иной.
Эта свобода рождается как привилегия подобно многим плодам высшей культуры. Массы долго не понимают ее и не нуждаются в ней, как не
нуждаются и в высоких формах культуры. Все завоевания деспотизма в новой истории (Валуа, Тюдоры, Романовы, Бонапарты) происходили
при сочуствии масс. Массы нуждаются в многовековом воспитании к свободе, которое нам на рубеже XIX -.XX веков уже казалось, может
быть ошибочно, законченным.
Люди, воспитанные в восточной традиции, дышавшие вековым воздухом рабства, ни за что не соглашаются с такой свободой - для
немногих, - хотя бы на время. Они желают ее для всех или не для кого. И потому получают ни для кого. Им больше нравится царская
Москва, чем шляхетская Польша. Они негодуют на замысел верховников, на классовый эгоизм либералов. В результате на месте дворянской
России - империя Сталина>.
Федотов протйвоставляет империю Сталина дворянской России, золотым веком которой была екатерининская эпоха. Мы же - проводим
некоторую аналогию между Россией екатерининской и Россией ленинской. Последняя не была, конечно же, дворянской. Но не была и
пролетарской, то-есть страной, лицо которой определяют промышленные рабочие и структуры, в которых они функционируют. Это, по
существу, признается Лениным в его <Государстве и революции>. За признанием этим следует чисто прогрессорский вывод - надо сделать
Россию страной, в которой индустриальные рабочие были бы ведущей силой общества. Но такой вывод предполагает курс на промышленное
развитие. А промышленное развитие, особенно форсированное промышленное развитие, идущее в русле научно-технической революции,
предполагает важную роль определенной социальной группы, называемой технократами. И эти последние играли в правящей элите ленинской
России, в формировании ее идеологии, очень большую роль (также, как и в элите России екатерининской).
Об этом - следующая, последняя в нашей книге, глава.
<...>
"Быдловеды" - это вам %=) А что скажут Алекс-Первый и Фриц? (/+)
"Быдловеды" - это вам %=) А что скажут Алекс-Первый и Фриц?
===================
> Рассмотрев факторы геополитические, отметим еще одну фундаментальную черту екатерининской модели, которая прослеживается в
политике Ульянова-Ленина. Мы имеем в виду опору на активное меньшинство - партию. В стиле деятельности которой даже в условиях
гражданской войны присутсвовали элементы объединения свободных людей (во всяком случае - не менее свободных, чем дворяне
екатерининского Золотого Века). Мы не склонны идеализировать этот, называемый часто <ленинским>, стиль. Но отдаем ему решительное
предпочтение перед другими стилями, пришедшим ему на смену. Так же как, не скроем, ставим екатерининскую революцию XVIII в. выше
популистской века девятнадцатого.
> Тем более, что в консерватизме У\ьянова-Ленина содержался намек на возможность распространения свободы активного меньшинства нации
на ее абсолютное большинство. Намек подобного рода содержится в одном фрагменте уэллсовской <России во мгле> (также, кстати,
подчёркнутом Лениным). В фрагменте этом сказано следующее:
> <Коммунисты отнюдь не настроены против крупного предпринимательства. Чем шире становятся его масштабы, тем больше оно приближается
к коллективизму вместо низового пути к нему масс>.
> ... А именно западный город, как мы уже говорили, был главным сосредоточием человеческой свободы. Тоже, первоначально, свободы
для немногих: горожане и на Западе долго оставались меньшинством населения. Наиболее активным его меньшинством. Впрочем, и западное
дворянство, феодальная аристократия, согласно Георгию Федотову, имеет свои заслуги перед человеческой свободой. Предоставим в
очередной раз слово этому русскому философу:
> "В западной демократии не столько уничтожено дворянство, сколько весь народ унаследовал его привилегии. Это равенство в
благородстве, а не в бесправии, как на Востоке. Мужик стал называть своего соседа Sir и Monsieur, то-есть мой государь, и уж во
всяком случае в обращении требует формулы величества: Вы (или Они). Мы говорим не о пустяках, не об этикете, но о том, что стоит за
ним. А за ним Habeas Corpus [принцип неприкосновенности личности], распространенный постепенно с баронов-государей на буржуазию
городских общин и весь народ...
> ... Важно отметить, что в своем зарождении правовая свобода (свобода <тела>) была свободой для немногих. И она не могла быть иной.
> Эта свобода рождается как привилегия подобно многим плодам высшей культуры. Массы долго не понимают ее и не нуждаются в ней, как
не нуждаются и в высоких формах культуры. Все завоевания деспотизма в новой истории (Валуа, Тюдоры, Романовы, Бонапарты)
происходили при сочуствии масс. Массы нуждаются в многовековом воспитании к свободе, которое нам на рубеже XIX -.XX веков уже
казалось, может быть ошибочно, законченным.
> Люди, воспитанные в восточной традиции, дышавшие вековым воздухом рабства, ни за что не соглашаются с такой свободой - для
немногих, - хотя бы на время. Они желают ее для всех или не для кого. И потому получают ни для кого. Им больше нравится царская
Москва, чем шляхетская Польша. Они негодуют на замысел верховников, на классовый эгоизм либералов. В результате на месте дворянской
России - империя Сталина".
> Федотов противоставляет империю Сталина дворянской России, золотым веком которой была екатерининская эпоха. Мы же - проводим
некоторую аналогию между Россией екатерининской и Россией ленинской. Последняя не была, конечно же, дворянской. Но не была и
пролетарской, то-есть страной, лицо которой определяют промышленные рабочие и структуры, в которых они функционируют. Это, по
существу, признается Лениным в его <Государстве и революции>. За признанием этим следует чисто прогрессорский вывод - надо сделать
Россию страной, в которой индустриальные рабочие были бы ведущей силой общества. Но такой вывод предполагает курс на промышленное
развитие. А промышленное развитие, особенно форсированное промышленное развитие, идущее в русле научно-технической революции,
предполагает важную роль определенной социальной группы, называемой технократами. И эти последние играли в правящей элите ленинской
России, в формировании ее идеологии, очень большую роль (также, как и в элите России екатерининской).
> Об этом - следующая, последняя в нашей книге, глава.