Еще один урок политического адогматизма – это ленинская борьба за Брестский мир. Как и в случае с апрелем 17-го, когда Ленин, призвавший к социалистической Революции, был не понят даже многими из ближайшего окружения, и тут Ленин оказался в меньшинстве. Гораздо популярнее была позиция “левых коммунистов”, одним из лидеров которых был Николай Бухарин: продолжение революционной войны с распространением ее на территорию Европы и Германии и перерастанием в Мировую Революцию (оставим в стороне позицию Троцкого “ни мира - ни войны”, которую в силу ее крайней утопичности Ленин справедливо называл пустой политической декларацией). Левыми коммунистами двигала безраздельная вера в скорую Революцию на Западе, им казалось, что, как только части армии революционной России вступят в бой, так сразу пролетарии Германии, Франции, Англии и Америки поддержат своих российских “братьев по классу” массовым выступлением в тылу. Строго говоря, левые коммунисты даже и не собирались воевать. Их позиция, которую Ленин метко определил как “революционное фразерство”, была столь же утопична, сколь и проста: стоит лишь проявить политическую волю и только заявить о начале революционной войны, как в тылу у западных держав начнутся пролетарские выступления, а армии Антанты и Германии, состоящие из рабочих и крестьян в серых шинелях, воткнут штыки в землю и бросятся брататься с российскими пролетариями.
Как видим, позиция “левых коммунистов” была сугубо доктринерской, полагающейся на сухой и абстрактной идеологической схеме и не считающаяся с жизнью. В этом смысле она очень напоминает позицию российских либерал-реформаторов 1991 года, только первые в 1918 году говорили: стоит заявить в строгом соответствии с буквой марксистской теории о начале Мировой Революции, как она тут же и начнется, а вторые в 1991 году утверждали: стоит заявить о начале либеральных реформ в строгом соответствии с буковой западных либеральных концепций, как в России тут же будет построен капитализм.
Ленин неустанно разоблачает доктринерство левых коммунистов, издеваясь над ними, высмеивая их, уничтожая их в высшей степени справедливыми упреками в абстрактности и метафизичности. Разумеется, Ленин не перестал быть коммунистом-интернационалистом и он, так же как и прежде, верит в наступление мировой революции. Более того, он называет идею мировой революции “великой идеей”. Но он слишком хорошо изучил революцию – и в теории, и на практике, чтобы утверждать, что революция возникает из любых народных волнений по одному желанию нетерпеливых революционеров. Ленин понимает, что Революция – объективный процесс, она вызревает в недрах общества годами, десятилетиями и столетиями. Правда, приходит она всегда неожиданно и начинается с малозаметных признаков, вроде тех же народных волнений, но в подавляющем большинстве случаев эти признаки все же ни к чему не ведут и только в одном единственном случае из искры разгорается пламя. Ленин открыто пишет об этом в феврале 1918 в статье “Тяжелый, но необходимый урок”: “Бесспорно, что “в каждой стачке кроется гидра социальной революции”. Вздорно, будто от каждой стачки можно сразу шагнуть к революции. Если мы “ставим на карту победу социализма в Европе” в том смысле, что берем на себя … ручательство в том, что европейская революция вспыхнет и победит непременно в несколько ближайших недель, непременно до тех пор, пока немцы успеют дойти до Питера, до Москвы, до Киева, успеют добить наш железнодорожный транспорт, то мы поступаем не как серьезные революционеры-интернационалисты, а как авантюристы”.
Позиция Ленина, наоборот, исходит из реальности, а реальность такова, что революция в Европе может задержаться, а вести войну с Германией своими силами Советская Россия не в состоянии. В статье “Серьезный урок и серьезная ответственность” Ленин пишет: “Это – факт, что в момент, когда панически бежит, бросая пушки и не успевая взрывать мостов, фронтовая армия, неспособная воевать, защитой отечества и повышением его обороноспособности является не болтовня о революционной войне … а отступление в порядке для спасения остатков армии, использования в этих целях каждого дня для передышки”. Армия разложена, лишена единоначалия, которое подорвал еще знаменитый приказ №1 Петросовета, изданный в начале Февральской Революции. Армия Российской Демократической Республики – это не армия Российской Империи. В ней правит не офицер, а солдат, не военное командование, а солдатские Советы, которые воевать не желают. Огромные массы крестьянства также не желают войны. В статье “К истории несчастного мира” Ленин откровенно заявляет: “При полной демократизации армии (то есть лишения ее единоначалия в результате февральской стихии – Р.В.) вести войну против воли большинства солдат было бы авантюрой, а на создание действительно прочной и идейно крепкой социалистической рабоче-крестьянской армии нужны, по меньшей мере, месяцы и месяцы. … Беднейшее крестьянство в России … не в состоянии немедленно, в данный момент пойти на серьезную революционную войну”.
Далее, для ведения войны нужна передовая, эффективно работающая экономика, каковой в России также нет. Ленин не устает повторять “левакам”, которые ссылаются на опыт революционной Франции, свой тезис о “вынужденной Революции”. Буржуазная Революция во Франции произошла, когда в недрах французского общества естественным путем вызрел капитализм. Франция была одной из передовых держав своего времени. “Побежденный феодализм, упроченная буржуазная свобода, сытый крестьянин против феодальных стран – вот экономическая основа “чудес” 1792-1793 года в военной области” - пишет Ленин в статье “О революционной фразе”. Россия же начала ХХ века, по сравнению с Западной Европой – страна слаборазвитого капитализма, да и к тому же с экономикой, подорванной многолетней войной. В России социалистическая Революция была вынужденной мерой, единственно спасительной для страны, увлекаемой национальной и международной буржуазией к исторической гибели. “Мелкокрестьянская страна, голодная и измученная войной, только-только начавшая лечить ее раны, против технически и организационно высшей производительности труда – вот объективное положение в начале 1918 года” - развивает мысль Ленин.
Наконец, на упреки в том, что мир выгоден германскому империализму, Ленин отвечает “левакам”, что продолжение войны выгодно буржуазии англо-французской. Ленин приводит интереснейшие факты: США готовы были платить деньгами Советскому правительству за продолжение войны против Германии. Антанту не интересовало: какое правительство у власти в России - царское, либеральное, социалистическое, главное, чтобы Россия, как и раньше, согласна была выполнять роль пушечного мяса в борьбе за интересы англо-французского капитала. Тут мы опять имеем дело с искажением истинного положения дел позднейшей советского пропагандой, которая внушала, в строгом соответствии с классовой теорией, что интервенция Антанты в Россию была вызвана классовой ненавистью капиталистов к молодой республике рабочих и крестьян! Ничего подобного, Антанта пыталась взаимодействовать и с коммунистической республикой, на интервенцию же она пошла лишь, когда поняла: Россия не просто стала социалистической, она еще и вышла из поля влияния Запада. Точно также “белых” Запад поддерживал не потому что они были для западных капиталистов “классово-близкими”, “защитниками интересов помещиков и фабрикантов”, как утверждал советский агитпроп (что и фактически неверно, потому что среди “белых” было немало социалистов – марксистов-меньшевиков, крестьянских социалистов - эсэров). Дело в другом – “белые”, при всех их словесах о патриотизме, фактически занимали прозападную позицию. Но вернемся к Брестскому миру.
Обратим внимание на то, что Ленин не питал иллюзий относительно характера этого мира. Он открыто называл его “великой жертвой”, “архитяжким мирным договором”, “грабительским и похабным миром” оправданной лишь тем, что нужно “спасти изнуренную и истерзанную страну от новых военных испытаний”. Итак, Брестский мир для Ленина – тоже вынужденная мера. “Действительной, несфантазированной дилеммой для нас является одна: либо такие условия, оставляющие хотя бы на несколько дней передышку, либо положение Бельгии и Сербии (то есть фактически утеря независимости и положения оккупированной страны – Р.В.)” - пишет Ленин в статье “Серьезный урок и серьезная ответственность”. И опять-таки нельзя не удивляться политической гибкости Ленина: ведь он в принципе не против революционной войны, он предлагает подписать тяжелейший и позорнейший мир с немцами только лишь с тем, чтобы взять передышку, воспользоваться ею для подъема экономики и строительства новой, боеспособной армии, а затем обрушиться на немцев, отнять у них отданные по мирному договору, но исконно российские территории. Причем, Ленин поясняет свою позицию зачастую даже прибегая не к идеологическим аргументам, а к рассуждениям из области реальной политики: “Кто хочет учиться у уроков истории … тот вспомнит хотя бы войны Наполеона 1 с Германией. Много раз Пруссия и Германия заключали с завоевателем вдесятеро более тяжелые и унизительные (чем наш) мирные договоры вплоть до признания иноземной полиции … И тем не менее в Пруссии находились люди, которые не фанфоронили, а подписывали архи-“позорные” мирные договоры, подписывали в силу неимения армии … а потом все же поднимались на восстание и на войну.. Так было. Так будет. … Мы идем к новой отечественной войне. … Мы заключили Тильзитский мир. Мы придем и к нашей победе и к нашему освобождению, как немцы после Тильзитского мира 1807 года пришли к освобождению от Наполеона в 1813 и 1814 годах”. Разве перед нами догматик-коммунист, готовый ради мировой Революции бросить Родину в военный костер, как рисуют Ленина современные антисоветчики и из числа либералов, и из числа “белых патриотов”? Наоборот, перед нами великий государственник, гениальный реальный политик, который не брезгует учиться у немецких националистов! И история показала, что позиция Ленина в феврале-марте 1918-го оказалась точно также спасительной для России, как и его позиция в октябре 1917-го. Ведь страшно подумать, что было бы, одержи верх в 1918 году Бухарин или Троцкий! И полная демобилизация без наличия мира и продолжение революционной войны неизбежно обернулись бы крахом России, ее оккупации германскими войсками. А затем также неизбежно Россия стала бы ареной войны между Германией и странами Антанты, которая окончилась бы расчленением территории Российской Империи и прямым ее разделом между державами Запада.
Ленин и большевики сумели воспользоваться передышкой, создали железную армию, прогнали с нашей земли интервентов и белых, которые прикрываясь красивыми словами о патриотизме, привели на Родину иноземные войска и даже прямо договаривались о территориальных уступках Западу после победы над большевизмом. Ленин опять-таки проявил себя гениальным политиком-реалистом, единственным среди и тогдашних руководителей Советской республики, и среди их врагов с “белой” стороны.
5. Ленинский поворот к НЭПу
Ленинский поворот к НЭПу – пожалуй, самый впечатляющий пример адогматизма вождя русской революции. В 1921 году сложилась крайне тяжелая ситуация. С одной стороны советское государство окрепло, интервенция была практически отбита, с другой стороны многочисленные крестьянские восстания, нежелание крестьян делиться хлебом с городом и прямая опасность голода выказывают порочность прежнего экономического курса большевиков. Левое крыло партии, тем не менее, крепко держится за “военный коммунизм”, прежде всего, по идеологическим соображениям, видя в нем осуществление социалистического идеала (товарное обращение или обмен между городом и деревней вне всякой торговли и денежных отношений). Победи эта догматическая, идеологическая позиция крах Советского государства был бы предрешен. Ленин это четко понимал, о чем свидетельствуют его слова, сказанные в 1921 году, вскоре после введения НЭПа: “На экономическом фронте с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 года потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским”.
Гениально гибкий политик Ленин делает единственно возможный ход, которого от него не ожидали, ни соратники, ни враги - поворот к … госкапитализму и концессиям с западным капиталом под контролем советского государства. Ленин не боится того, что этот новый капитализм подточит Советскую власть: “…В указанных пределах, однако, это нисколько не страшно для социализма, пока транспорт и крупная промышленность остаются в руках пролетариата. Напротив, развитие капитализма под контролем и регулированием пролетарского государства … выгодно и необходимо в чрезвычайно разоренной и мелкокрестьянской стране …”. При этом Ленин прямо признает, что политика, рассматривающая военный коммунизм не как временное явление, а как бросок к немедленному установлению бестоварного чисто социалистического хозяйства, была ошибочной (мало найдется, между прочим, политиков, которые, будучи на вершине власти, открыто признают свои ошибки и, что еще важнее – принимают все меры к их исправлению!). “Отчасти под влиянием нахлынувших на нас военных задач … и ряда других, мы сделали ту ошибку, что решили произвести непосредственный переход к производству и распределению – говорит Ленин в выступлении на 2 съезде политпросветов - … И наша новая экономическая политика по сути ее в том и состоит, что в этом пункте потерпели сильное поражение и стали производить стратегическое отступление”. Ошибка же, по Ленину, состояла в том, что “хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов”. В статье “Заметки публициста” Ленин развивает эту краткую и осторожную формулу: “Мы не доделали даже фундамента социалистической экономики: И нет ничего “страшного” в признании этой горькой истины, ибо мы всегда исповедовали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилию рабочих нескольких передовых стран. А мы пока еще одни, и в стране отсталой, в стране более других разоренной сделали невероятно много”. Как видим, концепция НЭПа тесно связана с ленинской концепцией “вынужденной революции” и особенностей построения социализма в неевропейских странах. Логика Ленина предельно ясна: большевистская революция в России была актом отчаянья, в противном случае страна была бы разорвана и уничтожена международными хищниками, и кроме большевиков не было ни одной силы, способной восстановить власть в стране. Тем не менее, экономического базиса для построения социализма в России, в отличие от Запада и 1921 году, как и в 1917, нет. Если бестоварный обмен между городом и деревней (военный коммунизм) и годится для Запада, где в наиболее передовых странах вместо крестьян имеется сельская буржуазия (фермеры) и сельский пролетариат, в России он неуместен и прямо опасен. Здесь внедрению прямого социализма препятствует мелкокрестьянская стихия, естественно желающая товарных отношений. Непосредственный прыжок из феодализма в социализм, как оказалось, в России невозможен, необходимо учитывать наличные реальные условия, а именно экономическую отсталость Росси. Но если уж России и суждено хотя бы отчасти пройти через капитализм, то совершенно необязательно, чтобы она это сделала точно тем же способом, что и Запад. В этом и состоит особенность восточного пути к социализму или ленинское творческое обогащение марксизма цивилизационным подходом. Если на Западе капитализм подчинил себе государство и отсюда, между прочим - экономические кризисы, торможение социального прогресса со стороны властей, растянувшие установление индустриальной цивилизации в Европе на 200 лет, то на Востоке и в России наоборот государство должно подчинить себе капитализм и использовать его ровно настолько, насколько это нужно для скорейшего построения сильного социалистического государства, способного выстоять во враждебном окружении; и в таком случае задача модернизации уже не потребует нескольких веков.
Этот поворот Ленина не нашел понимания даже у некоторых его соратников, которые его обвиняли в “откате назад”, в “сворачивании революции”, в “реформизме”. И очень показательно, что аргументируя свою позицию, Ленин фактически обрисовывает кредо реального политика, который понимает, что в политике нет универсальных инструментов для разрешения всех проблем, и нет неизменных и совпадающих ситуаций, там все течет и сегодня может пригодиться тот инструмент, который еще вчера отвергали как негодный. “Для настоящего революционера самой большой опасностью … является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов. Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали … возводить “революцию” в нечто почти божественное … терять способность самым хладнокровным и трезвым образом … проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по революционному, и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области действия надо уметь перейти к действию реформистскому” - так пишет Ленин в статье “О значении золота теперь и после полной победы социализма” и эти его слова как нельзя лучше иллюстрируют вздорность обвинений Ленина в утопизме, догматизме, начетничестве и т.д.
Наоборот, перед нами пример удивительной, поражающей воображение политической гибкость, которой, увы, так не хватает современным правителям России! Они решают, казалось бы, схожую (хотя и противоположную по направлению) задачу – перелома социального бытия. И если бы в них было хоть немного политического реализма, они бы сделали выводы, симметричные ленинским: построить либеральную экономику сразу же в стране, которая десятилетия жила в условиях экономики планово-государственной и не имела никаких существенных внутренних предпосылок для развития капитализма, проблематично (НЭП – контролируемый госкапитализм был свернут в СССР в 30-х годах, а “теневая” экономика 60-х – 80 – х годов, была не столько капиталистической, жизнеспособной системой, сколько криминальным довеском, паразитирующим на госэкономике). Утопичность “прорыва из госсоциализма в классический капитализм” показали и результаты приватизации 90-х, которые по разрушительной силе были сравнимы с последствиями войны. Поэтому выход у либералов, на самом деле, был и остается один – отступление в сторону частичной национализации и смешанной государственно-частной экономики, приспособление к “почве”, не экстремистское, а медленное “врастание в капитализм”… Иными словами, это тот же НЭП, но перевернутый с ног на голову: не капитализм в экономике, контролируемый социалистическим государством, ради подготовки почвы для всецелого перехода к социализму, а наоборот: в большой степени социализм в экономике, контролируемый либеральным государством. Разумеется, и такая позиция нам, антилибералам и патриотам была бы чужда, но она все же была бы менее экстремистской и более щадящей по отношению к стране и ее промышленному потенциалу, чем гайдаровско-грефовские экономические “реформы на уничтожение”, и она позволила бы сохранить Россию. Строго говоря, это и не было бы сильным отходом от доктрины либерализма: тот же пример США показывает, что в период кризиса усиление государственного сектора и государства вообще сказывается благотворно на экономике в целом (имеются в виду реформы Рузвельта). Но … наши либералы, увы, не отличаются умом и гибкостью, ни Рузвельта, ни, тем более, Ленина, они – догматики теории либерализма и как таковые с упорством, достойным лучшего применения, продолжают тотальную приватизацию, что закончится, скорее всего, экономическим коллапсом России на фоне значительной деиндустриализации…
Но вернемся к ленинскому НЭПу. Замысел Ленина об использовании концессий с западными капиталистами – это вообще верх политической гибкости! Пускай капиталисты налаживают советское производство, учат советских рабочих и инженеров всему полезному, чему у них можно научиться, получают за это вожделенную прибыль. А затем, когда задача будет достигнута и Советский Союз обзаведется промышленностью, не уступающей западноевропейской и североамериканской, западных капиталистов можно и нужно попросить покинуть страну Советов. Итак, при помощи самих западных капиталистов Ленин планирует укрепить экономику их злейшего и непримиримейшего врага - Советского Союза. И надо сказать, что это вполне осуществимый проект (недаром же он блестяще удался на практике!), коль скоро мы имеем врагами капиталистов – людей, которым прибыль, доход дороже всего – морали, человечности, патриотизма. Капиталист только воображает, что он человек свободный и самостоятельный. На самом деле смысл его жизни – алчность, накопление богатств, капиталов, денег. А алчность как и любая другая страсть, затемняет разум, делает человека рабом. “Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли как природа боится пустоты. … Обеспечьте 10% и капитал согласен на всякое применение, при 20% он становится оживленным, при 50% положительно готов сломать себе голову, при 100% он попирает все человеческие законы, при 300% нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы” – как сказано в знаменитой цитате, которую Маркс приводит в “Капитале”. Очевидно, что подобно тому, как если к носу осла подвесить морковку, то он пойдет за ней хоть на убой, подобно этому если капиталисту предложить достаточно большую прибыль, то он с удовольствием будет трудиться во вред своей собственной Родине и во благо Родине чужой.
Эту слабость капитала гениально почувствовал Ленин и его метод, собственно говоря, применим и по сей день (и более того, как показывает пример Китая, он есть единственно возможный способ вывода социалистической страны из экономического кризиса). И строго говоря, команда Горбачева в первые годы перестройки и пошла по этому пути. Почему же социалистические реформы Дэн Сяо Пина вывели Китай в разряд передовых в экономическом отношении держав, а экономические реформы Горбачева привели СССР к разрушению, ведь образец был и тут и там один – ленинский НЭП? Потому что при сотрудничестве социалистического государства с капиталистической, более развитой экономически страной, нужно следовать одному принципу, на который указывал Ленин и который проигнорировал Горбачев: нельзя ни на мгновение упускать из виду, что цель этого сотрудничества – не прибыль, не налаживание дружеских отношений, а усиление для более эффективного противостояния. Запад был есть и остается нашим врагом, причем – это самое главное - таково его собственное отношение к России и к другим неевропейским странам, а с врагом нужно бороться, а не вести с ним красивые разговоры о мире и дружбе, он их воспринимает как слабость и предпринимает соответствующие шаги.
Необходимо заметить, что осознание этого простого факта было бы возможно, в принципе, и для либералов-западников, разумеется, только если они не догматики, а политические реалисты. Ведь быть западником, то есть сторонником ценностей европейской цивилизации, вовсе не значит быть политическим агентом влияния этой цивилизации. Западная культура и западные политические режимы с их корыстными интересами - далеко не одно и то же. Петр Великий тоже был западником, но это не мешало ему бить западные войска на поле боя, расширять Россию и укреплять ее границы. Не говоря уже о том, что для западного либерала совершенно немыслима та политика сознательного ослабления государства и добровольного подчинения чужой стране, которые без зазрения совести проводят либералы российские… Значит, можно быть либералом по убеждениям и укреплять страну, усиливать армию, вести гибкую международную политику, исходя из национальных интересов, также как можно быть коммунистом по убеждениям, ненавидеть капитализм и капиталистов, но когда требуют интересы страны, вводить элементы капитализма и разрешать определенное сотрудничество с иностранными капиталистами. Таков был Ленин и у него можно и нужно учиться, невзирая на идеологические разногласия, учиться самому искусству политики …
Но куда там гайдарам и даже путиным учиться у Ленина! Для учебы у политического врага нужна творческая сила и оригинальность, а российский либерализм всегда был и останется явлением кабинетным, болтливым, догматическим, беспомощным в практическом отношении и глубоко беспочвенным и антинациональным… В этом смысле русские коммунисты полная противоположность русским либералам, лучшие из них вполне вписываются в ряд политиков сугубо национально российско-евразийского Пантеона. (необходимо указать на то, что на Западе ситуация обстоит диаметрально противоположным образом: там коммунисты – оторванные от жизни романтики и кабинетные доктринеры, а либералы, наоборот, государственники, милитаристы, реалисты; видимо дело в том, что либеральные ценности комплиментарны ментальности стран Запада с их индивидуализмом, в то время как коммунистические ценности более подходят народам Востока и России-Евразии, коллективистским по духу и стилю жизни).
6. Ленин как русский политик
Итак, в плане политического реализма Ленин – гениальный продолжатель линии таких русских великих государей как святой Александр Невский и Петр Великий. Александр Невский – первый реальный политик в истории России, будучи героем – победителем немецких рыцарей, он понимал все же, что без позорного, тягостного, унизительного союза с Ордой невозможно будет противостоять Западу. Невский выбирает Орду, становится ее данником, названным братом внука Батыя - Сартака. По той простой причине, что в отличии от крестоносцев, мечтающих перекрестить, окатоличить Русь, монголы не выступали против православия, более того, даже не облагали Церковь данью. Это был “Брестский мир” Невского, который позволил сохранить русским национальную идентичность в годину, когда они были между молотом Запада и наковальней Востока.
То же и Петр Великий. Пошел в обучение к Западу, драл за бороды бояр, гнал их под штыками в ассамблеи, переплавлял церковные колокола на пушки, приглашал западных инженеров, отдавал им заводы… Вот вам истинный исток ленинского НЭПа, концессий с западными капиталистами! Но для того ли все это, чтобы отдать Русь на растерзание чужестранцам, чтобы холуйски радоваться, что в самом Париже на ассамблею приглашен русский посланник в то время как север занимают шведы? Нет, нет и нет! Петр взял от Запада все, что было нам нужно – пушки, корабли, науки, технологии, а затем создал такую Империю, что при одном упоминании ее у западных правителей тряслись поджилки и без воли которой ни одна пушка в Европе выстрелить не могла.
Пойти в иго к монголам, чтоб стать сильнее, пойти в ученики к Европе, чтоб властвовать над самой Европой, наконец, пойти на позорный мир ради грядущей победы, установить госкапитализм ради спасения социализма – вот она линия русского истинного макиавеллизма, политического реализма, линия Невского, Петра Великого и вождя русской, евразийской, национально-освободительной Революции Владимира Ильича Ленина.
>Гениально гибкий политик Ленин делает единственно возможный ход, которого от него не ожидали, ни соратники, ни враги - поворот к … госкапитализму и концессиям с западным капиталом под контролем советского государства.
>Итак, в плане политического реализма Ленин – гениальный продолжатель линии таких русских великих государей как святой Александр Невский и Петр Великий.
«Адогматизм вождя», «гениально гибкий политик», «гениальный продолжатель линии» и т.д. Этот панигирик Ленину точнее всего говорит о том, что за последние 70-80 лет мы (все!) мало, что нового поняли. Гениальным обычно называют то, что простым смертным не доступно для понимания. Если это так, то на полемику, на мечту о будущем просто не стоит тратить время и деньги. И потом, если всё так у Ленина гениально, почему же 70-80 лет не замечают его рекомендацию о «ядре» диалектики? А по настостоящему гениальным (в смысле трудным для понимания и доверия) советом Ленина в 21 в и должна была бы остаться (и на долго) именно эта рекомендация, т.к., она фундаментально меняет (поднимает на другой уровень) Диалектику как Логику и особенно по отношению к гегелевской (марксовой). Практически все ленинские послереволюционные государственные решения опираются на эту новую Логику: и брестский мир, и НЭП, и статьи – завещания, и мн.др. И его же ошибки лучше высвечиваются через эту Логику. И очевидно, как этой Логике изменяли все последующие лидеры СССР и России. Если бы этой Логикой овладела оппозиция (а она, по определению, должна опережать официальную Логику), она, эта Логика, давно была бы понятна и школьникам и «темникам», и споры были бы уже о другом.