От Георгий
К Администрация (И.Т.)
Дата 24.02.2004 23:03:30
Рубрики Тексты;

Егор Холмогоров проповедует "тоталитарную правозащиту"? (*+)


Русский Журнал / Политика /
http://www.russ.ru/politics/20040220_tzymb.html

Термидор для гражданки Ивановой
Наталья Цымбалова

Дата публикации: 20 Февраля 2004

В связи с недавним назначением Владимира Лукина на должность Уполномоченного по правам человека в РФ в российском обществе и
истеблишменте несколько активизировался интерес к этому институту, его политическому смыслу и месту в российской
государственно-правовой системе. Само по себе это обстоятельство не может не радовать, поскольку загадочное словечко "омбудсман"
(или "омбудсмен") обычно вызывает лишь недоумение даже в кругах достаточно политически продвинутых людей, не говоря уже о простых
гражданах.
Одна из попыток концептуального рассмотрения роли и перспектив этого института - статья Егора Холмогорова "От омбудсмена к народному
трибуну". Автор с определенных политических позиций (условно обозначим его подход как антилиберальный) анализирует состояние
правозащитной деятельности в России вообще и института омбудсмана в частности и на основании этого предлагает отказаться от
последнего в пользу института "народных трибунов", позаимствованного из практики Римской республики V в. до н.э.
Однако стоит обратить внимание на ряд серьезных ошибочных предпосылок, на которых строится система рассуждений и которые ставят под
сомнение сделанные выводы.
Во-первых, это ошибка в терминологии: Е.Холмогоров называет омбудсмана "представителем президента" РФ по правам человека. Он в этом
не одинок, и такое название периодически встречается на страницах прессы. Здесь можно было бы поговорить о том, что людям,
претендующим на статус властителей дум и выдвигающим разного рода проекты больших и маленьких реформ в государстве, неплохо бы было
для начала внимательнее ознакомиться с Конституцией и теми законами, сферу действия которых они хотят реформировать. Но дело не
только в этом. Данная распространенная ошибка - еще и свидетельство того, что институт омбудсмана в России пока до конца не
прижился, не актуализировал весь заложенный в нем потенциал и остается, к сожалению, пятым колесом в телеге нашей государственности.
И недаром все кому не лень при назначении В.Лукина проехались насчет того, что эта должность - синекура и способ трудоустройства,
еще одна подачка правым от президентской администрации.
Впрочем, Е.Холмогоров ошибается, представляя данный факт как тенденцию: правозащита, дескать, "воспринимается как синекура для
представителей либеральных партий и как род деятельности, который по определению никого, кроме человека с либеральными и
диссидентскими убеждениями, заинтересовать не может". Это неверно. Таких фактов попросту нет. Вспомним хотя бы члена КПРФ Олега
Миронова, работавшего на этом посту ранее. Да и для либерала Сергея Ковалева это было отнюдь не синекурой, а тяжелой работой, важной
миссией, вне зависимости от того, как к нему относиться. Кроме того, в России вообще-то работают уполномоченные по правам человека
уже в 27 регионах, и на этот пост рвутся и назначаются многие. Чаще всего это если и синекура, то исключительно бюрократическая, а
отнюдь не партийно-либеральная.
Это что касается ошибок фактических. Но гораздо важнее ошибки концептуальные. Главная мысль автора сводится к тому, что "правозащита
в России приведена к такому положению, когда правозащитник является, по сути, антигосударственным вредителем - в качестве такового
его воспринимает большинство чиновников, так свою работу воспринимает он сам". Возможно, в глазах первых это действительно так, но
они - лица заинтересованные, ведь омбудсман призван вылавливать огрехи в их работе и способствовать их устранению. А это, знаете ли,
не всем приятно. Никто бы не принял всерьез утверждение вроде "милиция - вредная организация, потому что так считает большинство
преступников". Но здесь почему-то подобный тезис проходит на ура. Нет, я не хочу этой аналогией сказать, что все или даже
большинство чиновников нарушают права человека, но никто не станет отрицать, что это явление в России носит системный характер. Вот
и Е.Холмогоров пишет, что сегодня в России "попраны все права". И как вяжется одно с другим? Все права нарушаются, но правозащитники
проходят по категории вредителей - где здесь логика?
Говорить об "антигосударственной деятельности" правозащитников - значит прежде всего смешивать государство и государственный
аппарат. Подобная подмена понятий еще объяснима в устах чиновника, считающего каждый собственный чих делом государственной важности
и любую попытку противодействия принимающего как подрыв государственных устоев, но в устах аналитика это звучит, мягко говоря,
странновато.
Также совершенно безосновательным представляется утверждение автора о том, что в современной России права человека "попираются
наиболее всесторонне и интенсивно, чем когда-либо еще в истории России (за исключением, может быть, периода гражданских войн и
смут)". Категоричное заявление, что в 1937 году социальные права не нарушались, вообще не выдерживает критики. Интересно, запрет на
забастовки, рабский труд заключенных, работа в колхозах за трудодни и т.п. - это нарушение каких прав? Далее Е.Холмогоров пишет:
"Тогда били, но кормили. Теперь не кормят, но по-прежнему бьют" - к такой формуле можно свести восприятие свершившейся перемены
теми, кто достаточно отчетливо помнит "тогда" и вполне почувствовал на себе прелести "теперь". Вот этот гиперпатерналистский,
маргинальный взгляд на жизнь нам предлагается в качестве фундамента для политических построений! Как и в случае с "большинством
чиновников", фундамент больше похож на болото.
Примерно такого же качества - анализ автором "базового мифа современной правозащиты", сводящийся к тому, что для правозащитника
государство с любыми своими структурами и институтами - это изначальное и исключительное зло, с которым надо бороться любыми
средствами, и правозащитник не становится террористом-революционером лишь потому, что не умеет "взрывать мосты, пускать под откос
поезда, закладывать бомбы в кафе, убивать милиционеров", а умеет лишь писать петиции и жалобы - между первыми и вторыми нет
сущностной разницы, а лишь в методах и стиле. В то время как права человека в этой критикуемой автором "парадоксальной
социально-философской и [квази-]правовой системы, которая ставит во главу угла права человека", - это "абстрактно приписанное
индивиду, никакими институтами не обеспеченное, но никакими институтами и не ограниченное, прирожденное право".
Такая оценка говорит если не о сознательном передергивании, то о явном непонимании автором как современной либеральной мысли, так и
конкретной правозащитной практики. Допустим, описанный подход у кого-то присутствует, но это опять же маргинальное явление, не
отражающее общепринятый взгляд и уж тем более - некую "догму прав человека". Ограничения прав, а также соответствующие институты не
только не противоречат правозащитной концепции, но развивались рука об руку с ней (взять хотя бы тот же институт омбудсмана). И
государство с его институтами - вовсе не абстрактное онтологическое зло, сущностно враждебное человеку, а, напротив, - важный и
необходимый инструмент для реализации и защиты его прав. Более того, без государства их обеспечение попросту невозможно. Другое
дело, что государство имеет тенденцию приобретать самодовлеющее значение, и вот тогда и только тогда оно становится "врагом" - когда
перестает соответствовать своей задаче создания среды реализации человеческих прав и свободы. Это такие очевидные вещи, что даже
странно их объяснять.
Еще один тезис автора состоит в приписывании правозащитникам следующего "компромисса между догмой и реальностью": будто бы "права
человека" признаются не тотальными и безусловными "вещами в себе", а принципами, гарантированными международным правом и
международным сообществом". Такая характеристика, помимо того что просто не соответствует действительности, неправомерно переводит
проблему в чисто позитивистскую плоскость и не учитывает исторического развития концепции прав человека, их деления на "поколения" и
т. д.
Помимо идеологических, автор бросает правозащитникам и практические обвинения, которые также явно надуманны: "Ни один фонд Карнеги
не станет давать деньги на то, чтобы гражданку Иванову из города Малоярославца не выселили на улицу из ее квартиры. А вот на
либерализацию и гуманизацию жилищного законодательства - сколько угодно". Это не так. Не могу сказать за фонд Карнеги (он не
занимается правозащитными программами), но другие фонды как раз дают гранты в том числе и на такие дела, как защита прав гражданки
Ивановой. Обратное утверждение свидетельствует о незнании существующей практики. Что до второй части, то неужели нужно доказывать,
что "гуманизация законодательства" имеет прямое отношение к соблюдению прав совершенно конкретных людей? Это по сути своей та же
работа, только на системном уровне, когда защита прав требует изменения законодательства, а не только частных действий.
Я вовсе не утверждаю, что правозащитные институты (как государственные, так и общественные) у нас работают идеально. Разумеется,
проблем здесь очень много (как теоретических, так и практических), в том числе и отмеченная автором "симуляция", и чрезмерная - в
ряде случаев - политизация, идущая во вред выполнению главных задач. Но эти проблемы надо обсуждать на другом уровне, исключив
прежде всего подмену понятий и включив изучение конкретного материала, а не умозрительных идеологических построений.
А дальше в статье Е. Холмогорова начинается самое интересное. Раскритиковав правозащитников-либералов по надуманным основаниям, он
выстраивает альтернативную концепцию, которая, с одной стороны, создает впечатление игры со словами с целью смещения обозначаемых
ими смыслов, а с другой, звучит местами очень... либерально. Спорить, однако, в этой плоскости весьма затруднительно, поскольку
проблема в конечном счете сводится к разнице исходных мировоззренческих установок. Тем не менее попробуем обозначить эти вехи.
Исходный тезис предлагаемой новой "философии правозащиты" - замена "прав человека", т.е. "никак не измеримой и ни с чем не
соизмеримой абстракции", на "права гражданина" - "реального политического и правового субъекта". Такая риторика совершенно
бессмысленна с правовой точки зрения, поскольку это разделение связано с понятием гражданства; естественно, права гражданина
включают в себя права человека и неразрывно с ними связаны. Вряд ли можно предполагать, что автор предлагает таким образом просто
выкинуть из российского правозащитного поля людей без гражданства или иностранных граждан. Скорее за этим предложением стоит
стремление сместить фундаментальные акценты, на которых держится здание. В данном случае "абстрактного" человека меняют не на
"реального" гражданина, а на другую абстракцию - "народ", который, как совокупность граждан, и составляет государство (вспомним, что
ранее автор фактически вкладывал несколько иной смысл в понятие "государство"). Против слов о суверенной власти народа нет
возражений, и Конституция закрепляет этот принцип. Далее, разъясняя это положение, автор звучит настолько либерально, что под этими
словами вполне могли бы подписаться самые радикально-либеральные правозащитники и политики вроде С.Ковалева или Л.Пономарева. Так,
предлагаемая взамен "правозащитной" мифологемы "правоохранительная" рассматривает покушение на право каждого гражданина как
"покушение на суверена и на государство", т.е. как антигосударственную деятельность. Чиновник, виновный в этом, тем самым выступает
против государства и оскорбляет суверена - народ.
Выглядит внушительно. И вроде бы даже не противоречит либеральному мировоззрению: кажется, что несет в себе идентичный смысл,
называя то же самое другими словами. Однако это только кажется. На самом деле перед нами не простая игра в слова, а игра со
смыслами, стремление сместить их в область других ценностей и приоритетов. Поэтому в качестве реакции на текст в целом возникает
мысль о тоталитарной правозащите. Это сочетание несочетаемого, как, скажем, "тоталитарная свобода".
Что же касается предложения о введении вместо омбудсманов народных трибунов, то не буду на этом подробно останавливаться. Упомянутый
институт существовал в совершенно конкретном историческом, культурном, психологическом, социально-сословном контексте, так что
вырывание его из этого контекста и пересадка на современную почву представляется малопродуктивной. Хотя бы потому, что он не получил
дальнейшего развития, в отличие от института омбудсмана, который как раз сумел продемонстрировать свою жизнеспособность и во
времени, и в пространстве. Так, появившись в Швеции в начале XIX века, сегодня он востребован во многих десятках стран мира с
совершенно разным культурно-политическим бэкграундом. А народные трибуны были лишь локальным эпизодом.
Однако в связи с этим возникает интересный и симптоматический вопрос. Есть принципиальные черты, которые отличают институт
омбудсмана от прочих государственных институтов, так или иначе несущих в себе функцию защиты прав человека (в широком смысле ее,
конечно, несут в себе все государственные структуры, но мы говорим в смысле узком, подразумевая прежде всего систему
правоохранительных органов). Речь идет об отсутствии у омбудсмана властных императивных полномочий. Этот аспект - главное
препятствие для вживления его в российскую правовую и государственную систему. Независимый государственный орган, обладающий высоким
статусом (не какая-нибудь фиктивная комиссия "при" ком-то), в то же время не обладающий правом принимать обязательные решения,
карать и миловать, - это безусловно воспринимается в нашей стране как нонсенс. Как это - безвластная власть? Кому она такая нужна?
Между тем этот парадокс, как уже было сказано, весьма эффективен в других странах. Конечно, национальные омбудсманы имеют свою
специфику, их статус может давать им разное соотношение "силы" и "слабости", но это "видовое отличие" в целом сохраняется.
Формальное отсутствие власти не делает его бессмысленным, а наделяет властью иного рода (то, что по-английски обозначается словом
authority, в отличие от power) - властью авторитета, опирающейся на потенциал гражданского общества. Поскольку в России этот
потенциал находится пока в зачаточном состоянии, то и говорить о востребованности института омбудсмана в полной мере не приходится.
Здесь требуется длительное развитие как политической системы, так и той почвы, на которой она растет. Сейчас можно говорить лишь об
отдельных локальных успехах, которые, дай Бог, в дальнейшем сложатся в тенденцию. Но вырубать этот росток под предлогом того, что он
хрупок и малоэффективен, предлагая взамен какую-нибудь чрезвычайщину, было бы неправильно с точки зрения перспектив развития России.