--------------------------------------------------------------------------------
ТЕОДОР ШАНИН: "ДЛЯ МЕНЯ ВАЖНО, ЧТО Я В ЖИЗНИ НЕ СОГНУЛ КОЛЕН ПЕРЕД ЧЕЛОВЕКОМ ИЛИ БОГОМ"
Свое первое интервью в Москве пятнадцать лет назад этот английский профессор дал "Известиям." Он тогда удивлял. Продолжает и
сейчас. Состоящая из сплошных парадоксов его жизнь сложилась так, что он, родившись в одной стране, создавал другую, а за заслуги
перед третьей получил награду от четвертой.
Без четверти три, через год
- Меня ждут в Китае, - сказал Теодор, - но я поеду чуть позже, примерно через месяц. Стоит язык выучить, чтобы разобраться, что там
происходит.
- Вы что же, - не понял я, - за месяц собираетесь выучить китайский язык?
- Да, - согласился Теодор, - за месяц. Это не так трудно. Любой язык можно освоить довольно быстро. Если - системно и для дела. Во
всех языках активный словарь не так уж велик. К тому же обязательно есть группа слов интернациональных. Есть отраслевые термины.
Есть ключевые слова. И есть логика языка, которую нужно понять. Когда мне для работы нужен язык, я его осваиваю без проблем. В том
объеме, в каком он мне необходим.
Стало еще интереснее. И я предложил встретиться после Китая для нового интервью. Но оказалось, что в следующий раз Шанин собирался в
Москву только через год. Тем не менее, он был намерен сейчас же договориться о точном времени встречи, вплоть до минут.
Я пожал плечами: что там будет через год, тут про завтрашний день не уверен.
Теодор полистал блокнот, что-то прикинул:
- Так вот, можно именно в этот день. Если в четырнадцать тридцать - как вам?
- Пожалуй, удобнее - без четверти три, - сострил я, как мне показалось, тонко.
Пришелец
Он тогда только появился в Москве, до этого был "невъездным". Ни одна советская газета о нем еще не писала. И наша беседа была
первой.
Бритый наголо, весь в черном, профессор из Манчестера, с сильным акцентом, но виртуозным знанием русского, говорил о вещах еще
непривычных. Открывал нам нашего гения Чаянова. Доказывал, что прогресс не обязательно лучшая перспектива. Убеждал, что мир идет не
от неограниченного количества разнообразия к единому монолиту, а от одного разнообразия к другому. Применял к российской практике им
же созданную науку "крестьяноведение".
Абсолютно нездешний во всем, но при этом не похожий на иностранца в расхожем у нас представлении. Никакие рамки для него были не
впору. Очевидно, что он не только социолог. Да и вообще не только ученый. И даже не только англичанин.
За ним ощущалась необычайная судьба. Так оно и оказалось.
Случайная встреча
О назначенной через год встрече я, конечно же, забыл уже через пару дней.
Но надо же такому случиться. Зачем-то листал в редакции старый блокнот и вдруг наткнулся на эту запись. Даже вздрогнул. Именно
сегодня - тот самый день. Ровно год прошел! Посмотрел на часы - без двадцати три.
Тогда был такой порядок в редакции, что посетителя-иностранца приходилось непременно встречать у проходной лично. Так что ринулся я
вниз.
Ровно без четверти в дверях появился Шанин. Не удивился, увидев меня.
Он в это время, наоборот, все еще удивлялся необязательности и неточности, с которой сталкивался у нас. Сейчас уже не удивляется.
Смерть и спасение
Из его биографии можно было бы составлять загадки для каких-нибудь конкурсов знатоков. Вот, например, как получилось: отец Теодора
родился в России, мать - в Германии, сам он - в Польше, но при этом все они уроженцы одного города, который теперь - столица Литвы.
Жизнь не так забавна, как викторина. Вильно переходил из рук в руки. Но неизвестно при этом, что опаснее было для еврейской семьи. И
случалось в их жизни, что попытка спасти оборачивалась гибелью, а репрессия - спасением.
Когда в 1939-м в город пришли советские, отца вскоре отправили в лагерь на Урал, а десятилетнего Теодора с четырехлетней сестренкой
и матерью - в сибирскую ссылку. Но в последний момент офицеру стало жалко малышку. Он пошел на нарушение предписания - сказал, что
девочка может не выдержать крутого маршрута, пусть остается со стариками.
Они были благодарны офицеру. А ведь он, пожалев девочку, обрек ее на смерть.
Город захватили немцы. Когда уже после войны Теодор и родители, воссоединившись после многих мучений, лишений и приключений,
вернулись домой, они нашли только общую могилу, в которой среди 80 тысяч казненных лежали и дедушка с внучкой.
Коммандос
После войны они жили в Польше, потом во Франции.
Когда в 1948 году ООН приняла решение о создании на территории Палестины израильского и арабского государств, Теодору было
семнадцать лет, он только что окончил школу. И уже тогда, судя по всему, был таким же, как сегодня. Умел точно анализироват, и смело
действовать
- Мне было абсолютно ясно, что начнется война. Я решил, что обязан в ней участвовать, - говорит Шанин. - Чтобы сделать это, пришлось
выдержать мольбы родителей, нелегально пересечь парочку границ и дважды солгать: что я на год старше и что дома оставил сестру -
единственных в семье детей в коммандос не брали.
Именно в коммандос - израильский спецназ - вступил Теодор добровольцем. Впрочем, никакого Израиля тогда еще не было. Шанин прибыл на
место за несколько недель до провозглашения еврейского государства. И с оружием в руках принялся это государство создавать.
Получилось.
Действия Теодора Шанина и его товарищей, операции, в которых они участвовали, вошли в легендарную часть истории страны. Он стал
героем. Получил широкие возможности для выбора новой жизни. Получил новую родину. Но ненадолго.
Не перестрелка, так перестройка
Собственные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, для Шанина всегда были выше интересов национальных,
государственных и каких-либо еще корпоративных. Затейливые маршруты его биографии диктовались именно этим.
Когда его спрашивали пятнадцать лет назад, почему он приехал в Россию, отвечал для многих странно, но для него самого логично:
-Чтобы поступать честно, не нужно особых причин. Если бы во время вьетнамской войны был призыв, я бы пошел воевать против Америки.
Во времена Испании, будь мне уже лет восемнадцать, был бы в интербригадах. Сейчас в России перестройка - вот я здесь.
Пацифист с автоматом
Вскоре представления о справедливости у Шанина и Израиля разошлись.
В 1956 году, во время Суэцкого конфликта он снова отправился на фронт. Но уже был против войны и открыто убеждал всех, что война
несправедлива.
-К счастью, - говорит Шанин, - длилась эта война всего шесть дней. Но мое разочарование политикой Израиля продолжалось.
Привело оно в конце концов к тому что Теодор уехал из страны, которую создавал. А через некоторое время стал знаменитым английским
ученым.
Неожиданно оказалось, что британский характер созвучен Шанину и стилистически, и морально.
О кей, Теодор, сказала Британия
Недавно английская королева наградила профессора Шанина высшей наградой Британии - орденом Британской империи.
Формулировка королевского указа может кому-то показаться удивительной: "За заслуги в развитии российского высшего образования".
Заслуги, выходит, перед Россией, а награждает Британия?
Шанину этот парадокс чрезвычайно нравится не только потому, что он стал кавалером ордена, а своей особой логикой.
-Для меня как социолога это необыкновенно интересно. - говорит он. - Ведь в мире, который все более становится националистическим, а
часто и расистским, если ты что-то сделал для моей нации - это хорошо, за это тебя стоит наградить, а если ты это сделал для
других - пусть они и награждают. Но есть логика цивилизации. И вот подтверждение, что Англия - цивилизованная страна. Меня наградили
не за то, что я сделал что-то хорошее для Англии. Нет, за то, что я, британский гражданин, сделал что-то хорошее. Показали, что я
гражданин цивилизованной страны, сказав мне лично: "Хорошо работаете, Теодор".
И пошла за ним Европа
Работа Шанина, которую таким образом оценила королева, это Московская высшая школа социальных и экономических наук. Она действует
уже седьмой год. Шанин ее придумал, создал и ею руководит.
Это был эксперимент. Он оказался настолько удачным, что по этому пути пошла вся Европа.
- Болонский процесс, который теперь у всех на слуху, мы начали в Москве за семь лет до Болонского процесса,- говорит Шанин. - С
самого начала я был убежден, что нельзя просто "парашютировать" определенную университетскую систему, выросшую на базе определенной
культуры, в страну иной культуры. Зато можно интегрировать лучшее в британской и российской системах образования. Тогда и получится
то, что у нас получилось.
В школе у Шанина многое для нас непривычно. Здесь не так сдают экзамены, не так ставят оценки, не так построены занятия. Выпускники
получают дипломы Манчестерского университета. Студенты-немосквичи получают стипендии. Есть и "взрослые студенты" - те, кто получает
второе образование. Их Шанин считает самыми интересными студентами, потому что они лучше знают, чего хотят.
Впрочем, представления о взрослости тут тоже своеобразные.
- Наш студент становится молодым ученым, а не стареющим школьником, - говорит Шанин. - Это потому, что мы развиваем умение мыслить
аналитически, а не просто запоминать. Учим управлять своими знаниями.
Вообще-то я заметил, что еще здесь, у Шанина, учат жить.
Продать душу - тоже выход
- Мы опасались, что наши выпускники, имея такой авторитетный диплом, будут уезжать из России, - признался Шанин. - Но это не так.
Да, есть некоторые, кто довольно успешно работает в других странах. Но большинство действует здесь. Они нужны здесь и мы их к этому
готовим.
Жизненные установки для этого ректор Шанин считает не менее важными, чем профессиональные. Профессия для него вообще категория
переменная.
- Своим студентам я сразу же говорю: разница между моим поколением и вашим в том, что в наше время человек осваивал в институте
профессию, с которой оставался сорок лет, а если вы не поменяете профессию четыре раза за жизнь, я буду удивлен.
А еще он убежден в тесной связи профессионального и нравственного. Запас знаний, и умение их использовать считает защитой от
искушений.
- Школа должна дать уверенность в том, что можно справиться с трудностями без того, чтобы продать душу дьяволу, - говорит он. -
Потому что продать душу - это тоже один из способов справиться с трудностями. Так в каждом обществе, а в России современной
особенно.
Закрытый коридор
-Но что же случилось? - спрашиваю я Теодора. - Ведь приезжали-то тогда вы в Москву не за этим. Чаяновские идеи, крестьянство,
перспективы российского села вас занимали. Какие огромные уникальные исследования у нас провели! А теперь что же? Проблемы
образования отвлекли?
Шанин в разговорах, даже спорах почти не меняется в лице и чувств своих не выдает. В этом он вполне англичанин. Но тут я чувствую
боль, которая проступает сквозь его логичные и лаконичные объяснения. То ли ученого, который поневоле расстается с объектом своего
исследования, то ли человека, которому русский крестьянин стал близок.
- Тут вот какая история, - говорит он. - Тогда для российского сельского общества возник широкий коридор, то есть возможность разных
форм развития. Мне, как ученому, это было очень интересно. И интересно в этом участвовать. Но этот период прошел. Коридор закрылся,
стал узким. Сельское хозяйство быстро идет в сторону поляризации, создания жесткой структуры, когда большинство земель переходит к
небольшому количеству людей, которые контролируют производство, где сугубо рыночное сельское хозяйство становится нормой. И это уже
необратимо. На определенный период. У меня нет сомнения, что это приведет к кризису сельского общества. Но это дело будущего. И
тогда тем, кто принимает решения, придется принимать решения. Но сегодня сельская тематика для меня, как ученого, стала неинтересной
Нет решения - это решение
- Где же точка или решение, которые повернули село в узкий коридор? - спрашиваю я крестьноведа Шанина.
- Точки нет, - объясняет он, - есть процесс. А решение... Очень часто в России решение принимается тем, что нет решений. Так и
здесь. Не было, например, никакого решения в вопросах кредитов сельскому хозяйству, которые могут попасть не только в руки крупных
хозяев. Не было решений о помощи в организации кооперативных структур, которые могли бы помочь фермерам выжить. Не было решений о
создании системы обеспечения и обучения мелких хозяев, подобной английской экстеншен сервис. И много чего еще.
Он пожимает плечами и пьет чай.
Не говори "никогда"
Но я не отстаю. И все-таки хочу услышать, неужели покончил навсегда Шанин с наукой, им же созданной, и неужели так беспросветно, на
его взгляд, будущее русского крестьянина?
Теодор отвечает почти притчей:
- Давным-давно, когда я защитил докторскую, мой руководитель спросил, чем я намерен заниматься дальше? Я сказал, что не знаю, но
могу точно сказать: чем никогда больше не буду. Это - сельской темой, которой я так много отдал. Он улыбнулся и заметил, что
сделанная работа часто не отпускает тебя. Так и случилось.
И для крестьянина нашего у него нашелся утешительный пример:
- Вот что однажды было в Англии. Она осталась совсем без крестьянства и без сельского хозяйства, которое к первой мировой войне
оказалось настолько неэффективно, что попросту умерло. Некоторое время боялись, что умрет и Англия - к счастью, она выжила. Но уж
после этого английское правительство решило поддержать свое сельское хозяйство. Оно стало возрождаться и опять стало одним из самых
эффективных в мире. Так что сельское хозяйство можно поднять даже из небытия, были бы условия.
Странные ответы на забытые вопросы
- Все забывал спросить: а китайский-то тогда, пятнадцать лет назад, вы выучили?
- Нет. Нашелся очень хороший переводчик - китаец с отличным английским. Отпала необходимость. А ненужную работу я делать не люблю.
Раз уж это выяснили, надо и другие вопросы задать, которые за пятнадцать лет знакомства как-то не удосужился. Что читает, как
отдыхает, с кем дружит.
Отвечал Шанин большей частью для меня неожиданно.
Никак я не мог, например, представить, что у этого непрестанно колесящего по миру человека любимый уголок - Камчатка. А там -
Налычевский парк, по которому он проходит как хозяин.
-Там ведь моя фотография, между прочим, висит, - сообщает Шанин, - как одного из создателей парка, чем я сильно горжусь.
Он завзятый театрал. В музыке больше всего любит слушать Прокофьева. А книга, любимая у него одна. Но какая!
- Три романа я считаю одним произведением: "Игру в бисер" Гессе, "Сто лет одиночества" Маркеса и "Мастера и Маргариту" Булгакова.
Такая вот странность: для меня они сливаются в одно целое. И, пожалуй, как-нибудь я мог бы убедительно объяснить: почему.
Как уходят друзья
- Среди моих друзей довольно много таких, которые живут, как я живу. - сказал Теодор. - И поэтому многие мои друзья погибли.
Особенно близок ему был чилиец Орландо Летельер. Он возглавлял институт, с которым Шанин сотрудничал. Они одногодки и оказались
удивительно схожи во вкусах, взглядах на жизнь.
- Орландо был последним министром обороны республики Чили, - рассказывает о друге Теодор. - Его не убили во Дворце, потому что
Альенде сказал: иди отоспись, ты уже неделю здесь, завтра придешь - за ночь ничего не случится. А ночью как раз случилось. К нему
потом ворвались в дом - поломали ребра, бросили в лагерь. Но все-таки выпустили из Чили - ведь его знали все президенты, он был до
этого министром иностранных дел. В эмиграции он стал центральной фигурой зарубежного фронта сопротивления.
Последний раз они встречались в Лондоне. Орландо рассказал другу, что перевез своих двух сыновей из Италии в Восточную Германию.
- Я удивился, - вспоминает Шанин, -зачем? Там ведь серо и скучно! Он сказал: это так, но в Италии недавно убили двоих наших, а там
ребята будут в безопасности. Тогда я спросил: а как насчет тебя? Он засмеялся: кому-то и работать надо. Через неделю под его машиной
в Вашингтоне взорвалась бомба.
Что же из этого следует?
Мы никогда прежде не говорили с Теодором о вере. Что вообще понятно - дело это глубоко личное, интимное. Но почему-то мне казалось,
что Шанин должен быть религиозным человеком.
И я ошибся.
- Я - атеист, - сказал Теодор. - С двенадцати лет. До этого меня воспитывали в религиозном духе, особенно дед. Но однажды я решил,
что религия несовместима с наукой. И сказал об этом маме. Она спросила: что же из этого следует? Я сказал, что больше не буду
молиться. С тех пор так и живу.
- Так - это как? - спрашиваю я.
Две заповеди
Шанин рассказал, что лет сорок назад он определил для себя фундаментальные принципы в отношении к миру. А недавно пересматривал их и
понял, что ему нечего ни добавить, ни изменить.
- Тогда я поставил себе вопрос: есть ли вещи, которые являются для меня абсолютными ценностями? Продумывая это, я начал с десяти
заповедей. И пришел к тому, что, собственно говоря, ни одна из них не абсолютная ценность для меня. Они являются ценностями, но не
абсолютными. Скажем, "не укради". Я был замешан в воровстве в детстве, когда в ссылке помогал ребятам сбывать краденый хлеб, чтобы
прокормить семью. И мне не стыдно. Так что я держусь этой заповеди: мне доверяют, и не зря, огромные суммы. Я не отступаю и от
других заповедей, но они не абсолютны для меня. Что же тогда? И так я нашел две абсолютные ценности, которые остаются для меня
таковыми и по сей день.
Одна из них, вторая: быть добрым другом друзьям. Дружба как абсолютная, а не переменная ценность. А первая... Ее точно описывают
слова из книги про Маккавеев, которую я читал в детстве: "И ты не согнешь колен перед человеком и перед Богом, потому что рабами мы
были в земле Египетской." Очень глубокие слова, если вдуматься. Их говорят люди, бесконечно преданные Богу, но получается: одно
дело - абсолютная преданность, а другое - не согнуть колена. Это необыкновенно драматический взгляд на действительность. И я его
принимаю. Для меня важно, что я в жизни не согнул колен перед человеком или Богом. И надеюсь таким уйти в мир иной.
- А что, Теодор, - спрашиваю я, - когда вы, атеист, говорите "продавать душу дьяволу", "уйти в мир иной", это как - метафора?
Шанин молчит, потом отвечает без всякой интонации:
