В России в 2003 году произошла, как верно говорят, реставрация. Только это реставрация пустоты. Новый этап неразвития. Идет бег по
кругу: посажен один из немногочисленных нэпманов, другие нэпманы делают вид, что их это не касается.
Толпа всерьез обсуждает, посадят ли уже давно посаженного нэпмана. Отдельные западнические детали немного затуманивают картину:
накануне нового года подчистую освободили ученого, которого чекисты обвинили в государственной измене. Освободили присяжные, суда
которых он потребовал - и не ошибся. Но ведь ученый, вполне невиновный, уже два почти года отсидел, и в этом смысле чекисты
победили.
Толпа всерьез обсуждает, действительно ли посаженный нэпман мог стать политэмигрантов или он сознательно стал политзаключенным.
Политического в жизни нэпмана было, что он посмел в лицо президенту попросить, чтобы чиновники брали меньше взяток и раздавал по
сельским школам компьютеры. По всем параметрам - российский (т.е. ухудшенный) вариант Сороса. Вернейшая опора режима - игра не в
оппозицию даже, а в некое "строительство". Чтобы начальство, указав на "Московские новости", "Известия", "Открытое общество",
"либеральных" православных и всех, тщательно избегающих малейшей - явной или тайной - конфронтации с властью, могло сказать: "И мы
чувство имеем!" С таким же успехом отец семьи, показывая на ребенка, сооражающего из кубиков дом, может сказать: "И у меня
строительный комплекс!" Не управляемую демократию построили, а управляемый эгоизм.
В духовной жизни - управляемое христианство. От прямо управляемого черносотенства Шевкунова и тонко управляемого
ультра-черносотенства Лурье-Солдатова до самооскопляющихся либерального православия, католичества, протестантизма (у этих даже
внятных лидеров нет, так они себя вдавили в снег) и либерально обрезанного иудаизма.
Толпа выбирала (не на выборах - в квартирах, в жизни) не между порядком и свободой. Порядок есть следствие свободы. У ребенка в
комнате беспорядок настолько, насколько его давят родители. Толпа выбирала безопасность и поступала при этом очень рационально,
взвешивая риски. Главную угрозу жизни и имуществу представляют не мифические террористы, которых тысяча-другая, а собственное
начальство, его армия и его силовики, а это около двух-трех миллионов человек. Это они могут в любой момент отобрать у любого жители
России имущество или жизнь, или и то, и другое. Отказ бунтовать, аполитичность, шизофреническое сочетание любви к любому начальству
с ненавистью ко всем начальникам, - недурная самозащита. Правда, есть риск, потому что это тактический успех. А стратегически -
подмороженная Россия, как и любой лед, очень хрупка.
Выбирать не приходится - режим стоит не на согласии толпы, а на поддержке - пассивной политической и активной экономической - извне.
В этом отношении Россия похожа на Израиль, целиком зависящий от поддержки Запада. Пока Западу нужна российская нефть и не нужно
защищать себя от российского нравственного разврата, он будет способствовать самим своим существованием российской несвободе, чему
бы он ни помогал на словах. Покупатель, придя в магазин, уже оправдывает любое поведение продавца вне магазина.
Очаровательное интервью польской скрипачки Ванды Вилкомирской (Новая Польша, 2003, ?10). Космополитка - ездит с концертами по всему
миру, научилась считать своим домом любое место, где живет. Тем более, что ребенком она видела, как в горящей Варшаве рушились дома.
"Неправда, что мне нравится жить на чемоданах. Но квартира не обязательно должна мне принадлежать. Пляж мне не принадлежит. И парк,
и лес" (84). "Если человеку хорошо с самим собой, то он везде почувствует себя как дома, потому что себя всегда берет с собой" (88).
Ее отец женился на еврейке - которую семья за это прокляла как изменницу религии.
Тетка Вилкомирской Матильда тоже соригинальничала: в середине 1920-х поехала в СССР строить коммунизм. Ее посадили сразу после
пересечения границы, строила она тридцать лет, что бригадир поручал, в лагере сына родила, с ним и приехала. Она говорила: "Немцы
убивали газом, а русским даже не нужно было убивать. Они попросту позволяли сдохнуть" (87). Конечно, в наше оправдание я могу
заметить, что мы и сами себе позволяем сдохнуть: ну, разве не самоубийственно терпеть такую власть, такое беззаконие, такое
здравоохранение, такое кое-какерство? Но себя вешай, а других не тронь!
Впрочем, тетя Мадзя все равно умерла, любя социализм.
Вилкомирская же ценит в людях - неважно, мужчинах или женщинах - "согласие дел и слов" (88). С одной стороны, это слишком высоко. С
другой стороны, это может быть и слишком низко: я знаю людей, которые делают всевозможные гадости с чистой совестью, потому что,
делая гадости, они так и говорят: "Я г... Ну да, я подонок. Но пить-есть-надо!" И слова их не расходятся с их делами - точнее, с их
меню. Впрочем, видимо, такая раскрепощенность в языке западнее Бреста не встречается.
--------------------------------------------------------------------------------
Со времен Петра Алексеевича в России празднуют Новый Год. Со времен Леонида Ильича стали праздновать еще Старый Новый Год. А с
рубежа 2003 и 2004 годов можно смело говорить о том, что нового года не будет, и его место занял праздник <Новый Старый Год>. Кто
вздыхал о советских временах, - добро пожаловать. Колбаса за два двадцать - пожалуйста, если считать в долларах. Съезд партии с
выражением благодарности лично товарищу - пожалуйста. Дети на кремлевской елке окружают "товарища" же - пожалуйста. Конечно, это
признаки внешние, но вот и принципиальные черты советской жизни: уверенность, высказанная <товарищем> в канун праздника, что закон
можно соблюсти - совершенно фарисейская идея. Все христианство стоит на том, что закон соблюсти нельзя, почему и нужна благодать
Христова - и именно христианству противостоит убежденность в том, что законы (к тому же российские) соблюдать можно. А чего стоит
уверенность подданных в том, что вождь, устранивший из политики демократов, якобы тем самым стал демократом. А если вождь вышлет из
России всех манекенщиц, он разве станет манекенщицей? В лучшем случае - манекеном. Это же чистая каннибальная магия: съев врага,
получаешь его силу. Убежденность в том, что свято место пусто не бывает - как же она противоречит откровению: на месте святе бывает
мерзость запустения, и даже ох как бывает! Если бы не так, то любой кесарь, забравшись на престол, был бы Спасителем, Мессией и
Христом. К счастью, пустых мест еще много, хватит на всех. Новый Год по-прежнему стоит на пороге и стучит - и каждый волен остаться
под замком трусости, предательства, холопства или впустить в себя новизну свободы.
--------------------------------------------------------------------------------
Жак Росси (р. 1909) - поляк французского происхождения, был коммунистом и сидел при Пилсудском, а потом в СССР, сейчас живет в
Париже. Иронизирует над теми, кто считает санацию фашистским режимом: с коммунистами при Пилсудском обходились обходительно.
Следователь стыдил Росси и тем, что он борется за освобождение рабочих, но не знает цену буханки. "Вернувшись в 1961 г. Польшу, я
кое-что смог узнать про этого следователя: он к тому времени два года как умер, но успел верно послужить коммунистическому режиму,
как служил прежнему. И правильно: в отличие от меня, сопляка, этот человек всегда знал, сколько стоит кило картошки!" (Новая Польша,
?10, 2003, с. 58). Знать, не зная - вот что "нищие духом". Стыдно не знать цену буханки, но стыдно и продаваться за буханку. Умереть
с голода не стыдно, но, судя хотя бы по диетам, мучительно больно. Опыт, однако, подсказывает, что никто из-за принципиальности с
голоду не умирает. Распределение преждевременных смертей поразительно случайно, иначе бы люди давно оскотинились или освятились - в
зависимости от того, что преобладало бы, смерть от порока или смерть от идеализма. И даже в этом простом смысле нищие духом -
блаженны блаженством риска. Сужу, конечно, со стороны...
