"Как молоды мы были..."
(Воспоминания выпускницы МГИАИ, будущего РГГУ, о годах перестройки)
К статье Аллы Никоновой
К вопросу о закономерности получения ректорских кресел в демократической
России на фоне борьбы с олигархами в отдельно взятом вузе
: В середине 80-х профессия историка-архивиста ещё не была такой
раздуто-популярной, какой она стала на несколько лет во время горбачевской
перестройки, в связи с переписыванием отечественной истории, - но конкурс на
вступительных экзаменах на наш факультет в 1984 все равно составлял 8
человек на место. Большинство абитуриентов мало что знало о профессии
архивиста: многие любили историю, но не хотели преподавать в школах, а
другие, возможно, знали о том, что из выпускников нашего вуза очень мало кто
работает по его окончании по своей профессии: большинство устраивается
где-то ещё в гуманитарной сфере. Среди приводимых нам преподавателями
примеров были небезызвестный нашему читателю Эдик Радзинский, сын литовского
актера Донатаса Баниониса и пoлитичecкий oбoзpeвaтeль Игopь Фecуненкo:
МГИАИ ("Институт атомных исследований", - как обманывали мы в шутку наивных
коллег-студентов из других вузов) был нормальным советским вузом. Самым
необычным в нем было не только то, что это был единственный вуз подобного
профиля в стране, если не в мире ( в большинстве стран профессиональное
архивное образование высшего уровня получают уже работники архивов,
окончившие до этого другие гуманитарные факультеты), не только то, что нас
готовили к архивной работе как к научно-исследовательской в первую очередь,
а и то, где он был расположен - буквально в двух шагах от Красной Площади!
Мы могли теперь бывать на ней каждый день. В студенты нас посвящали с
посещением мавзолея Ленина:.
Когда я поступила во МГИАИ, нашим peктopoм был профессор Красавченко - по
слухам, друг "самого Громыко". Юрий Николаевич Афанасьeв пришёл ему на
смену, когда я была третьeкурсницей. Времена были бурные: мы, студенты, (как
и большинство населения страны), словно проснувшиеся от спячки, не успев
разобраться, что к чему, верили новоявленным "перестройщикам" на слово,
переживали, когда Eльцин слег в больницу после его смещения с поста первого
секретаря МГК:
О Юрии Николаевиче как о политике сначала никто не думал. Помню реакцию на
его появление наших девочек: "Ой какой красивый: как. Рейган!" Они сами не
подoзревали, до какой степени они попали в точку.
Ректор - высокий, кpаснолицый, в модном длинном плаще- не так часто
попадался нам на глаза, вел всего лишь один спецcеминар: кажется, по
французской историографии. О его научном прошлом никто ничего не знал;
говорили, что он раньше работал в журнале "Коммунист". Он больше времени
проводил в загранпоездках, чем в родном вузе. Нам, правда, объяснили, что
это для нашей же пользы (см. ниже).
Единственное, что устраивал новый ректор в нашем вузе весьма активно, - так
это различного рода исторические чтения, в основном - в модном тогда духе
антисталинизма. Не знаю, помнит ли сейчас кто-нибудь, что в годы перестройки
начали с обращения к предсталинскому периоду - к первым послереволюционным
годам как к "подлинному социализму", к его истокам, - а уж только потом у
экс-коммунистов, всю жизнь так старательно напяливавших на себя красный
пиджак (да и кем бы они без него были?) проснулась ностальгия по Романовым и
карикатурные потуги объявить всех себя, любимых, потомками аристократов.
Точно так же, как и капитализма нам построить никто из них, тогдашних
кумиров толпы, не предлагал: нас "купили" лозунгами о "социализме с
человеческим лицом", "демократии" и "рыночной экономике". Помню, как мои
сверстники в буквальном смысле слова давили друг друга в дверях, чтобы
попасть на самую первую лекцию о жертвах ГУЛАГа. Хотя ничего принципиально
нового мы для себя не узнали. Просто кто-то сказал, что лекция эта будет
чем-то неслыханным - вот мы все и рванули на неё. Кто-то? А не сам ли Юрий
Николаевич? Разве целью перестройщиков было то, чтобы мы действительно знали
правду о прошлом? А не просто оплевать его все без разбора в наших глазах?
Мало кто из нас, россиян, любит вспоминать сейчас, какими до отвращения
наивными мы были в те годы (ничуть не менее наивными, чем советские люди в
30-е годы!) , и какую роль сыграли все мы в том, во что превратилась наша
страна сегодня. Моё поколение смеялось над Ниной Андреевой и Егором
Лигачевым - и считало своими героями Собчаков, Гдлянов и Гавриилов Поповых.
И - Афанасьeва. Особенно когда он стал депутатом. Чем дальше, тем чаще мы
его видели на экранах телевизора, чем в родном вузе:
"- Знаете, Борис Семенович,"- сказала с сомнением в голосе одна из наших
культурнейших преподавательниц моему дипломному руководителю Борису
Семеновичу Илизарову, который в те годы был чуть ли не правой рукой Юрия
Николаевича (позднее их пути разошлись) , - "Вот слушаешь нашего ректора, -
все он вроде бы правильно говорит и критикует. Но нет у него такой
позитивной, созидательной программы, за которую хотелось бы встать и пойти
на баррикады!" "- А может, и не надо на баррикады?"- отозвался Борис
Семенович. "Хватит уже:."
Нет, Борис Семенович, не хватит. Раз без этого сегодня у нас - миллионы
беспризорных детей, раз торгуют нашими девчатами как кусками мяса, раз на
миллион в год уменьшается российское население, а оставшееся - тупеет на
глазах, как ковбои из фильма Аллы Суриковой "Человек с бульвара Капуцинов".
Или, может быть, Юрию Николаевичу такая жизнь кажется вполне нормальной и
достойной свободных людей?
Вряд ли Юрий Николаевич задумывается над этим. Он - птица большого полета.
Кавалер французских орденов. Свой первый в истории нашего вуза международный
договор он подписал с амстердамским университетом. Этот эксперимент
проводился на моих глазах и при моем участии: сначала в Нидерланды отвезли
нашего комсомольского секретаря, потом - нас, четверых отобранных студентов.
Помню своё изумление, почему выбрали для этой поездки меня? Я училась
хорошо, но не отличалась общественной активностью: в те годы у нас
"общественная работа" была "моветоном", признакoм карьеризма, одной из самых
гадких черт человеческих.
И только спустя несколько лет я поняла наконец-таки , в чем был замысел: мы
должны были вернуться и рассказать всем, до чего же замечательно на Западе,
какая там волшебная жизнь. И мы, дурачки, два месяца прожившие на всем
готовеньком на голландских харчах и думавшие всерьез, со всей
категоричностью молодости, что мы действительно знаем теперь эту жизнь,
действительно рассказывали всем, какой Запад вообще и голландцы в частности
"цивилизованные"! А сколько таких наивнячков, не понимавших, кто и для чего
водит их на экскурсии по Институту Социальной Истории, дарит им
антисоветские книги и библии, сколько их было наштамповано в годы
перестройки по стране! Как говаривал Михаил Сергеевич, "процесс пошёл,
дорогие товарищи".. И особенно - "уважаемые господа"..
. : В последние свои дни в вузе, перед защитой диплома, я столкнулась в
дверях со старым ректором. Никто из студентов - и даже преподавателей- не
здоровался с профессором Красавченко. Как будто бы он был врагом народа. Мне
стало неловко, и я поздоровалась. Лицо пожилого человека просияло.. На
вступительном экзамене по филoсофии в аспирантуру я осмелилась назвать
фамилию другого нашего бывшего преподавателя - ибо он был автором монографии
на тему моего билета. "Девушка, забудьте его как в страшном сне,"- с
циничной улыбкой посоветовали мне соратники нового ректора. Где-то потом я
сталкивалась с подобной же улыбочкой и тоном - и только недавно вспомнила,
где. У грязно пристававшего ко мне новорусского хахаля моей
русско-израильской знакомой в Голландии. Когда я сказала ему, что я такими
вещами без любви не занимаюсь, "- Ну, тогда полюби..,"- ухмыльнулся через
щербатый зуб Вован - точь- в- точь с таким же выражением лица, как те наши
преподаватели. На что я спокойно посоветовала ему посмотреть на себя в
зеркало:
.. С момента окончания вуза мне лишь однажды довелось побывать в нем - в
1994 году. Да и то с трудом: там, где всегда был для всех свободный доступ,
ввели пропускную систему. Во дворе стоял ректорский новый "Вольво"...
Некоторые хорошо знакомые преподаватели задирали кверху нос и делали вид,
что они с другой планеты:.
:. Говорят. во время переворота ГКЧП в 1991 году Афанасьева оппозиция
готовила в президенты, если что-нибудь случится с Eльциным. "Скажи мне, кто
твой друг - и я скажу тебе, кто ты:" Особенно если учесть многочисленных
друзей Юрия Николаевича - таких, как ЮКОС с миллионами и многочисленные
иностранные фонды и организации. Кто бы стал вкладывать деньги в
гуманитарный вуз, если бы это не окупалось сторицей?
Ставки действительно велики: разрушение всей советской системы образования.
Замена его таким "цивилизованным", после получения которого никто ничего
толком не знает. Чего стоят одни только нынешние преподаватели детища
Афанасьeва РГГУ- "эксперты по истории терроризма" с их вопиющим невежеством
(см подробнее: http://left.ru/2003/18/malenko_predis94.html)! Какими же будут
те, кто у них выучится? Очередными безголовыми "защитниками прав человека"
а-ля Сорос и Буш?
:. Нет, мне неслыханно повезло, что я закончила именно МГИАИ, а не РГГУ!
.: Лариса проснулась от тупой боли в груди. От того, что она задыхалась во
сне. Самое главное, что она не могла даже восстановить этот сон в деталях в
своей памяти: все, что она помнила, - это слова. Острые и ядовитые, как
змеиные зубы, они впивались в её сознание, и от них не было защиты, как ни
старалась она спрятать голову в подушку и закрыть уши. Боль не утихала, а
усиливалась, а воздуха становилось все меньше и меньше - с каждым новым
оскорбительным словом, отпечатавшимся в её сознании. Ей вспомнилось, как
называла такое чувство её бабушка: если Лара в детстве обижала её, бабуля
говорила, что на сердце у неё "повис камень", и маленькая Лара после этого
изо
всех сил старалась тот камень с бабушкиного сердца скинуть: ходила с
игрушечным ведерком за водой, помогала бабушке полоть грядки, мыть посуду.
И поминутно спрашивала: "Ну как, бабушка, камень уже стал легче?"
Вот только её, Лару, никто сейчас об этом не спросит, - и у неё не было на
этот счёт иллюзий: Она тяжело вздохнула. Засыпать ещё раз она боялась :
каждый раз, когда она забывалась сном, змеиные зубы ядовитых слов впивались
в неё с новой силой; от них не было спасения ни днём, ни даже ночью:
Кошмарные сны, покинувшие Лару было за последний год, вернулись, как это ни
странно, с приездом мамы. Хотя, казалось бы, этому можно только радоваться -
далеко не все наши соотечественницы, живущие за границей, имеют рядом самого
близкого человека. Именно таким человеком- самым близким - была для неё
мама, Полина Сергеевна, все эти годы.
Лара попыталась определить в своей памяти момент, когда начались перемены,-
и не смогла. Наверно, с тех пор, как перемены начались в маминой жизни - и в
жизни нас всех ? Лариса вспомнила, какой была Полина Сергеевна, когда она
росла, как
гордилась она своей мамой практически всю жизнь, - и ей стало горько:
Начальник большого отдела на крупном заводе, её мама была не только умной и
сильной женщиной, но и первой в городе красавицей. Лариса - пожалуй, до
самого последнего момента- считала, что нет такой проблемы, которая была бы
Полине Сергеевне не по плечу. И тем труднее ей было сейчас понять, что с её
мамой творилось.
В прошлом году Полина Сергеевна ушла на пенсию, хотя была ещё достаточно
молодой. Честно говоря, она, наверное, поступила правильно: ибо слишком
больно было смотреть и не иметь никакого влияния на то, как распродается по
кусочкам родной завод, как останавливается производство, как цеха, совсем
ещё недавно выпускавшие продукцию, превращаются в склады, и как радуется
этому новое заводское руководство, похожее по своему умственному уровню на
стрекозу из басни Крылова: " Счастье-то какое привалило, можно ничего не
делать, а денежки идут!" - как откровенно-наивно говаривал новый директор,
до которого ну никак не доходило, что завтра ему скажут: "Ты все пела? Это
дело: Так пойди же попляши!".
Лариса вспомнила одну из горячих дискуссий дома, между Полиной Сергеевной и
её "новорусским" племянником Жорой, высокомерно презиравшим
"инженеришек" и "работяг", которые "не умеют делать деньги".
"Если бы не мы, вас бы сейчас искать негде было! Вы вот уже второй десяток
лет
прожираете то, что мы создали - а сами не создаете ничего!"- отбрила его
Полина Сергеевна, и Лара была с ней совершенно согласна.
Однако с недавних пор ей стали бросаться в глаза нерациональные противоречия
в мамином поведении, а сама мама становилась все менее и менее узнаваемой -
вплоть до того, что Лара все чаще стала её просто бояться.
С одной стороны, в молодые годы мама любила французские духи, Алeна Делона
и охотно слушала по вечерам "Голос Америки", "Немецкую волну" и BBC- и в
партию вступила, по её собственному признанию, для того, чтобы стать
начальником. С другой - сегодня она считала все не только советское, но
даже и сегодняшнее российское (несмотря на то, что тут же говорила, что
власть у нас в стране находится в руках паразитов и сволочей!)
безупречным, а всех западных людей- без исключений - законченными идиотами.
С тех пор, как она поселилась здесь с Ларисой, последняя начала опасаться
выходить с ней на улицу: мама разговаривала сама с собой, передразнивала
совершенно незнакомых ей людей в магазинах, говоривших на непонятном ей
языке (учить который она наотрез отказывалась, заявляя тут же, что ей не о
чем разговаривать "со здешними дебилами") - и даже, к великому стыду Лары,
соседских собак. "Гав-гав-гав!"- громко бросала эта почти 60-летняя солидная
с виду, до сих пор ещё красивая женщина, проходя мимо соседского забора, в
ответ на доносящийся оттуда лай:
С одной стороны, здесь она называла местных жителей "питекантропами" и
"ленивыми аборигенами", не в пример таким умным, трудолюбивым и образованным
нашим с вами соотечественникам. С другой стороны, когда Лариса с Полиной
Сергеевной приезжали в Россию, мама и там поминутно обрушивалась на ни в
чем не повинных и совершенно её не касавшихся прохожих на улицах, в
маршрутках и в очередях, называя их "быдлом" и "потомками крепостных
рабов":
С одной стороны, она гордилась тем, что её поколение "создало
промышленность" и презирала торгашей за то, что они не создают ничего
собственными руками, и всячески хвалила тружеников - с другой стороны, она
считала себя потомком графа в седьмом поколении (хотя вряд ли её
вышеописанное поведение можно было назвать аристократическим!) и потому - на
голову выше окружающих: её любимой фразой, которую она повторяла регулярно
хотя бы 3-4 раза каждый без исключения день, была: "В 1913 году население
России на 85% состояло из крестьянства:", - из чего автоматически следовал
холопский характер сегодняшних россиян. Которых она тут же все равно
объявляла на голову выше примитивных англичан или ирландцев:
Полина Сергеевна закатила Ларисе скандал вселенского масштаба, когда та
вышла замуж за ирландца, да ещё - за "простого рабочего". .. Хотя сама
сначала
всячески поощряла их знакомство - ибо Томас мог все починить дома, был, по
её мнению, "далеко не урод, в отличие от них всех здесь", был человеком
"революционных корней" (в юности Том состоял в рядах ИРА) и работал с утра
до вечера без выходных (тоже "в пример им тут всем").
Она никак не могла простить Томасу (хотя он и не нуждался в её прощении,
ибо был ни в чем не виноват!) того, что у него не было диплома: как ни
старалась Лара объяснить ей, что получение высшего образования само по
себе - ещё не гарантия подлинных человечеких качеств, достойных любви и
уважения и делающих людей счастливыми, и что в здешних условиях получить
высшее образование представителю угнетенной общины, выросшему в рабочем
гетто, было почти так же невозможно, как для горьковского Павла Власова.
Таким людям можно было заниматься только самообразованием, дипломов не
дающим. Лара приводила в пример Джерри Адамса, закончившего все лишь среднюю
школу и тем не менее - семи пядей во лбу человека и лидера, но это не
производило на маму впечатления: "Адамс хоть достиг чего-то в жизни. У него
два дома есть, он книжки публикует! А этот твой бездомный питекантроп.."
Так значит, достичь чего-то в жизни, по мнению этой пламенной сторонницы
коммунистических идей, - это иметь два дома? Вот этого Лара понять никак не
могла. В рассуждениях Полины Сергеевны, по её мнению, начисто отсутствовала
логика. Казалось, что если бы она назвала черное черным, Полина Сергеевна
стала бы непременно уверять, что это - белое, и наоборот. Сначала она
отверагла прежнее увлечение Ларисы, - Малахи, бывшего политзаключенного,
проведшего в британских застенках 15 лет: " Такие люди все - с нарушенной
психикой! С ними лучше не связываться!" А сегодня она же ставила в вину
Томacу, что тот никогда арестован британцами не был: "Вот Малахи - настоящий
революционер! А этот никчемный тип даже в тюрьме ни разу не сидел!"
Хотя не сидел Том, по его собственным словам, "не потому что было не за что,
а
потому, что меня никогда не поймали."
За последние месяцы Полина Сергеевна умудрилась превратить их скромную, но
счастливую жизнь в сущий ад. Лариса вспомнила, как до её приезда, когда бы
им с Томом ни было трудно, они не отчаивались и находили эмоциональную
разрядку в том, чтобы подшучивать даже над самыми отчаянными ситуациями.
Она, собственно говоря, и полюбила Тома именно за это. Рядом с ним было
легко на душе, - что по здешней жизни было просто необходимо как кислород.
Какие бы проблемы ни возникали, Том никогда не паниковал. "Don't you worry
yourself about it, love", - повторял в таких случаях он. И они вместе
решали,
как им с этим справиться. Острые шуточки над своими же проблемами
превращались для них в своего рода спортивное состязание, после которого на
душе становилось светло. Они знали, что что бы ни случилось, рано или
поздно они справятся со всем - и что "никто не даст нам избавленья, ни бог,
ни царь и ни герой" соответственно.
Полина Сергеевна, в отличие от них, паниковала при одной только мысли о том,
что что-то идет не так, как надо, - и сразу же, ещё не зная всех фактов,
начинала обвинять в этом прежде всего тех, кто был ближе всего. Лариса
вспомнила, что раньше, до встречи с Томом, и она сама была такой же, причем
даже не замечала этого за собой, просто жизнь была намного тяжелее и
неприятнее от этого. Она попыталась объяснить маме, что очень многое в наших
жизнях зависит от того, как мы подходим к решению проблем и под каким углом
мы на них смотрим, но это не имело на Полину Сергеевну никакого эффекта.
Например, недавно Лариса потеряла работу - в результате массовых сокращений
в их фирме, что, казалось бы, должно быть совершенно неудивительным для
любого человека, знакомого с основами марксизма и с теорией периодических
кризисов капиталистической экономики. Однако Полина Сергеевна, в прошлом
отличница университета марксизма-ленинизма, не нашла ничего лучшего, чем
обвинить в потере работы: саму Ларису. И пилила её с того самого дня без
устали ежедневно: " Ты ничего в своей жизни не достигла. Я на тебя такие
надежды возлагала, столько всего в тебя вложила, а ты:."
Когда же Лариса, доведенная почти до истерики, но по-прежнему не подававшая
вида, спрашивала у неё, чего же именно она могла и должна бы была достичь,
но не достигла,
Полина Сергеевна терялась. Она начинала говорить про академическую карьеру,
которую могла бы сделать Лариса в родной России (перед отъездом та
поступила сразу в 2 аспирантуры) - однако замолкала, когда Лариса указывала
ей на то, что с тех пор произошло с обоими этими институтами и во что они
превратились, как невозможно было бы работать в них тем, кто до сих пор
рассматривает мир с марксистских позиций (а Лара - не какой-нибудь
перевертыш, как её бывшие научные руководители, сегодня опровергающие то, на
чем они сделали себе научную карьеру вчера!), что гуманитарная академическая
карьера в сегодняшней России противоречит
провозглашенному самой же Полиной Сергеевной владению "двумя домами" как
критерию жизненных достижений (хотя для самой Лары это вовсе не
показатель), - и что это именно она, Полина Сергеевна, буквально выставила
её за порог, когда Лара вернулась домой через несколько лет, проведенных за
границей, с твердым намерением остаться жить и работать в родном городе, -
со словами "Ты здесь жить не сможешь, тебе ТАМ будет лучше." А ТАМ не было
столько мест в гуманитарной академической системе, как у нас, да и
распределялись они в здешнем "апартеидном" обществе преимущественно "среди
своих":.
Да и вообще, кто ей сказал, что Ларисина жизнь закончена? Почему
она так уверенно ставит на ней крест? Ларисе было только 30 с хвостиком, и
за последнее время вместо паники любое жизненное испытание она от Тома
научилась видеть не как конец всего, а как начало нового этапа, -возможно,
поворота, - в жизни. А мамины постоянные обидные слова о том, какое она
"ничтожество", убивали в Ларе веру в себя, которая и так давалась ей в
чужой стране нелегко. Но сколько бы раз она ни пыталась объяснить это Полине
Сергеевне, все продолжалось по-прежнему:
"Как это ни грустно, в конечном итоге, кажется, для мамы все упирается в
деньги,"- поделилась как-то Лариса с Томом. "Она сама в этом , конечно,
никогда не признается. Будет говорить про духовные ценности - и про здешную
бездуховность. Но ведь мы так счастливы с тобою, -так что же её не
устраивает в нашей жизни, если не материальное? Знаешь, мама всегда много
работала, но и хорошо жила; она привыкла тратить деньги, не задумываясь, - и
до сих пор хочет жить по-прежнему, а жизнь теперь не такая, к какой она
привыкла: Трудом в наше время так не зарабатывают. Она не хочет этого
видеть, закрывает на это глаза, -и мысленно убегает в прошлое. В своем
воображении она до сих пор живет в нем. И когда реальность сталкивает её с
тем, что это - теперь уже прошлое, она не в состоянии с этим примириться,
обрушивается на любого, кто оказывается рядом. Как будто в этом - их личная
вина."
"Просто твоя мама привыкла контролировать положение вещей - и окружающих её
людей. А сегодня ни то, ни другое не подвластно её контролю, - вот она и
беснуeтся.,"- рассудительно и спокойно ответил Том.
Что бы ни делали Лариса с Томом (а заодно - и совершенно не касавшиеся
Полину Сергеевну соседи), ей все было не так. Местный язык она учить не
хотела - но постоянно пыталась понять по выражениям лиц окружающих, о чем
они ведут речь, и постоянно была уверена в том, что на неё все косо смотрят
и все говорят о ней гадости, хотя на самом деле каждый был занят своей
собственной жизнью, а Полину Сергеевну в их городке уважали и любовались ею,
хотя и слегка побаивались, как существа "экзотического".
"Я не иммигрант!" - постоянно начинала она по вечерам за чаем, - хотя никто
и не пытался убедить её в том, что она - иммигрант. "У меня своя страна
есть! И какая страна! Не то, что этот дурацкий кусок скалы с мохеровыми
овцами!"
Казалось, что оскорбление "иноземцев" делает её собственную жизнь каким-то
образом приятнее, - хотя Лара никак не могла понять, что тут приятного. Ей
тоже далеко не все тут было по душе. Но одни негативные эмоции ничего в этом
мире не изменят. Только подорвут твоё собственное здоровье, которое надо
беречь для более важных дел. Оба они, и Лара, и Том, старались думать о
будущем, вместо того, чтобы жить в прошлом. Как рассказать тем, кто этого не
знает, и чьи мозги "прочищались " с детства, о том, сколько доброго и
хорошего было в нашей советской действительности, - не закрывая глаз на наши
недостатки. Как освободить свою сегодняшнюю страну от колониaльного ига, -
не
громкими фразами, а повседневными, мелкими на первый взгляд, делами. Как
воспитать будущих детей такими, чтобы они захотели и смогли переделать этот
мир:
Полина Сергеевна во время вечерних бесед на кухне горячилась и представляла
себе - в красках и в лицах, - что бы она сделала с Горбачевым и с Джорджем
Бушем, если бы они попали к ней в руки. Или что надо делать иракским
партизанам. Когда же Лариса просила её помочь их повседневной революции, -
не словом помочь, а делом, хотя бы даже мелочью, тем, чтобы записать свои
воспоминания и прошлом и выразить своё мнение о настоящем, только не на
кухне, а вслух выразить, - Полина Сергеевна неизменно обрушивалась на неё:
"Ты что, с ума сошла? Да за такое знаешь что будет? Сиди и не рыпайся!
Голову тебе оторвут - и все! Может быть, тебе твоя голова не дорога, так
хоть бы о матери подумала!" Она считала Ларисины политические заметки в
интернете "пустой тратой времени и сил": "На что ты свои способности
разбрасываешь!" На что же их надо "разбрасывать " вместо этого, она ответить
так и не могла:
В памяти у Ларисы всплыли далекие, смутные картинки её детства: посиделки на
кухне мамы и её друзей, в ходе которых они вели горячие дискуссии на тему
того, что "социализм себя не оправдал": Чем же именно он не оправдал себя, -
если сегодня те же самые люди так отчаяннo стенают по нем?
Лариса поняла, что уже не заснет, и спустилась на кухню. Был пятый час.
Полина Сергеевна не спала - и, к удивлению Ларисы, сидела на кухне, обняв
стакан с красным вином. Она тихо подпевала магнитофону, воинственно
вскидывая в воздух свой небольшой кулачок при каждой строчке: "Когда нас в
бой пошлет товарищ Сталин:"
"- Какой товарищ Сталин, мама? Почти пять часов утра на дворе."-
пробормотала
Лариса, наливая себе стакан воды.
Товарищ Сталин? М-да: Как меняется человек:. Она вспомнила, как Полина
Сергеевна устроила ей истерику на прошлый Новый год, когда не могла найти в
эфире российское радио, - ибо ей хотелось услышать новогоднее обращение
президента Путина к народу: "Ты ничего не понимаешь, это - голос Родины!."
"-Ты забыла, какой сегодня день?"
"-Какой?"
"-День Ракетных войск и Артиллерии! Мой профессиональный праздник!"- и
Полина
Сергеевна затянула: "Артиллеристы, Сталин дал приказ:."
"Можно же днём отметить. Не обязательно ночью."
"А что ты понимаешь вообще? Твоё поколение ничего не создало. Вы только
проживаете то, что создали мы!"- Полина Сергеевна ударила себя кулаком в
грудь. - "Я- не чета тебе! Мы так работали..."
"Бабушки с дедушками работали ещё больше, чем вы. А вам в конце 80-х, когда
мы были ещё почти детьми и ничего не решали в обществе, захотелось перемен:
Разве не вы слушали BBC и вострогались тем, как там здорово на Западе? Разве
не вашими героями были Сахаров, Eльцин и Афанасьёв? Разве Березовский -
человек не вашего поколения? И разве не вы сегодня пьете и в отчаянии живете
прошлым, - вместо того, чтобы взять себя в руки и посмотреть, как мы можем
изменить будущее? "- не повышая голоса, спросила Лариса, тут же жалея, что
это делает, ибо это был разговор, ведущий в никуда.
"Это вы, а не мы бежали из страны! Впрочем, ты- казачье отродье, пошла в
папу; у них никогда не было патриотизма, как у настоящих русских! Вы как
собаки безродные -вам везде как дома!"
"Мы бежали из страны, которую вы развалили. Потому что в ней стало
невозможно жить. Но- для того, чтобы вернуться. Мы не поставили на ней
крест, -" ответила Лара.
Все это она уже слышала, и не один раз. Началось обычное переливание из
пустого в порожнее. Хотя только вчера Полина Сергеевна нападала не на
казаков, а на евреев, заявляя одновременно , что "вообще нет такого народа -
русского; все мы- евреи, если разобраться" и тут же - когда по телевизору
начинались показывать здешних юнионистов, у многих из которых и вправду были
семитские лица, - "Bот куда они забрались! Вот как здорово наши казаки их
прогнали!"..
Сердце у Ларисы защемило с новой силой. Перед ней сидела умная, образованная
сильная когда-то женщина, которая больше сильной не была, но ужасно боялась
в этом признаться даже самому близкому человеку, - и вместо этого нападала
на него и на всех, подобно маленькой болонке, тявкающей на улице на
случайных прохожих, чтобы не казаться им и себе самой такой маленькой. В то
время как в её собственный дом с заднего хода пробирались воры: Причем она
сама вряд ли отдавала себе отчет в том, почему она так поступает.
"А помнишь, как мы жили? Нет, ты не можешь этого помнить! Ваше поколение
этого уже не застало. Моё поколение было самым счастливым." - и Полина
Сергеевна уткнулась в стол и заплакала. Но лишь для того, чтобы через
секунду снова вскочить со стула и начать весь свой обычный набор полных
змеиного яда оскорблений в адрес всех: Ларисы, Томаса, ирландцев, англичан,
казаков, евреев, соседских собак и кошек, масонов, деревенского быдла,
торгашей, бывших коллег и не родившихся ещё внуков:
Чужую боль можно и хочется взять на себя, чужие фрустрации - нет.
"Снявши голову, по волосам не плачут.. "- только и могла ответить ей Лара.
За окном начинало светать. Вставал новый день, - вместе со своими
проблемами, от которых не было смысла уходить ни в прошлое, ни в жалость к
самим себе. Надо было просто засучивать рукава - и браться за них, не думая
ни на секунду о том, как это трудно; словно корчевать пни многовековых
деревьeв:
