Москва, Театр эстрады. Жиденькая афиша, синим на белом: Игорь Губерман.
Никаких подробностей: кому надо, те знают израильского писателя Губермана -
человека, чьи стихи расходились по Союзу в самиздате.
Зал неполон, однако атмосфера в нем превосходная - собрались интеллигентные
московские читатели, ценители прекрасного. Средний возраст - сорок пять.
Такая публика ходит на искусствоведов и музыкантов. На сцене высокий
худощавый человек в белой рубашке и черных брюках. Он немолод, но улыбка у
него совершенно мальчишеская, зубы белы и остры. Да и яд не выдыхается. Он
читает свои "стишки" - он сам их так называет - и травит байки. И "стишки",
и байки многократно пересказаны и в книгах, и со сцены, но публика идет не
за тем, чтобы услышать что-то новое. Она идет посмотреть живьем на самого
веселого на свете антисоветчика, украсившего ее, публики, молодость
бессмертным лозунгом "Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене",
научившего элегантно материться, воспевшего лень, пьянки, друзей, женщин и
разнообразные мирские удовольствия. В серьезной стране легкомысленно
утверждавшего приоритет частного над общественным.
Собственно, до конца 80-х имени автора почти никто не знал - его
произведения расходились по стране как фольклор. Потом, уже когда его
выпустили из лагеря и дали разрешение на выезд, парочка самых смелых газет
опубликовала подборки его стихов - конечно же, не политических, но все равно
очень несоветских. И к автору пришла, как говорится, всенародная слава.
Цитировать Губермана стало хорошим тоном, по цитатам опознавали братьев по
разуму. Это был такой интеллигентский пароль. Дело не только в иронии.
Язвительный матерщинник Губерман - мудрец и воплощение духа свободы. Он
чрезвычайно морален - хоть детей на нем воспитывай, но самые важные вещи
говорит со смехом и без той звериной серьезности, к которой так склонны
большие писатели. Результат: в спорах нравственного порядка поклонники
обращаются к его авторитету... заменяя некоторые слова многоточиями. Вот
недавно поссорились два известных правозащитника, и, отвечая в печати на
обвинения, оскорбленная сторона процитировала Губермана: "даже чтобы плюнуть
во врага, я не набираю в рот г..но".
В начале 90-х пришла пора зеленой книжки с глянцевой обложкой, на которой
было написано "Гарики на каждый день". Гарики - это Губерманом изобретенный
жанр: те самые короткие ехидные четверостишия, названные по домашнему имени
автора. В те времена эта книга и правда считалась лучшим подарком. В
магазинах ее не было, на развалах она шла за несколько номиналов.
После августовского путча Губерман напомнил о себе строчками: "Получив в
Москве по ж...пе,/ Полный пессимизма,/ Снова бродит по Европе/ Призрак
коммунизма". Вообще-то он на злобу дня не пишет, но тут как-то не удержался.
Впрочем, желающим получить эту самую злобу дня посоветуем заглянуть в старые
стихи о России. Они не увядают.
А в последние годы очень много стало стихов о старости, смерти - и
уморительных, и не очень. "Летят года, остатки сладки,/ И грех печалиться./
Как жизнь твоя? Она в порядке,/ Она кончается".
Это не мешает автору, которому сильно за 60, мотаться по странам и
континентам с легкостью молоденького гастролера. Он это дело не любит, но
оно его кормит. Раз в год израильский писатель Игорь Губерман объезжает с
выступлениями и Россию. Собирает новые байки, тут же пересказывает их
слушателям. Недавно привез такую. Одесса, скажем, Дерибасовская. Писателя
останавливает пожилой господин.
- Я извиняюсь, - говорит он, - вы Губерман или просто так гуляете?
Вот примерно с таким же вопросом обратились к писателю и мы.
========
"Не плакать же, в самом деле"
Интервью имеет место в доме у тещи писателя, в Лаврушинском переулке.
Писатель ведет корреспондента на кухню и спрашивает:
- Вы по утрам пьете?
Корреспондент мнется, потом честно говорит: пью. Писатель наливает две
стопки коньяку, ставит на плиту чайник.
- Приличная девушка, наверное, должна бы сказать - не пью, - робеет
корреспондент.
- Приличные девушки ни от чего не отказываются, - сообщает писатель и
поднимает стопку. - Будьте здоровы, с добрым утром.
- Игорь Миронович, как прошли ваши выступления в России? Вы ведь уже месяц
ездите?
- Больше месяца... кошмар, как домой хочется. Сперва был концерт здесь в
Театре эстрады, потом я поехал в Новосибирск, был в Академгородке, потом
сменил маршрут и поехал в Ростов, потом поехал по Уралу - Уфа, Казань,
Ижевск, Пермь...
- Ужас. Гастролируете со страшной силой, как Киркоров.
- Нет, это очень немного - 12 выступлений за месяц, в Америке я бы за эти 35
дней объездил 25 городов, потому что там самолеты летают, как трамваи, а
здесь из-за российского транспорта и предвыборной занятости залов получилось
очень мало. А вообще гастроли - это такая мясорубка, в которой ты отключаешь
все человеческие чувства, а только "бу-бу-бу" - завываешь стишки...
- А чувства почему отключаются?
- А потому что, знаете, я очень любопытный человек, и в каждом городе ужасно
хочется куда-нибудь сходить, а времени нет. Но сейчас моя мечта
исполнилась - в Самаре я сходил в бункер Сталина. Я каждый раз туда хожу,
это потрясающее место. Я там испытываю почти такие же чувства, как в зале
Нюрнбергского трибунала. Такое убожество империи... но это я разболтался.
- Вы ведь часто бываете в России, что-то здесь меняется... реакция зала,
люди?
- Я был здесь осенью и вот сейчас, а так я приезжаю раз в год. Меняется все
чудовищно. Реакция зала, по счастью, нет, разве только, что очень отрадно,
ко мне стала ходить молодежь. Последние три года очень много молодежи, но я
не уверен, что она идет слушать стишки, а не неформальную лексику. Но очень
живо реагирует, слышит стих, и это большая радость, потому что я, честно
говоря, не уповал на молодежь. Основной мой слушатель - люди сорока и
старше, научно-техническая и гуманитарная интеллигенция, которая читала мои
стишки еще в самиздате.
- Мои тридцатилетние друзья вас отлично знают и цитируют. "Как сказал
Губерман"...
- Дедушка Крылов... Это же счастье, когда цитируют.
- А что меняется у нас, на ваш взгляд?
- Потрясающе изменились люди. Я ведь езжу 15 лет - знаете, появилось
безумное количество свободных людей. Это видно по посадке головы, по тому,
что не боятся улыбаться. Раньше ж мы все были лагерники, хмурые люди. Ты на
человека смотришь, а он тебе не улыбается. А тут стали улыбаться, это первый
признак небоязни, раскрепощенности и свободы. Причем их же никто не учил,
как американов. В России все были хмурые, потому что в лагере нельзя
улыбаться, улыбка - это признак слабости, это заискивание, а не
приветливость и доброжелательность. Просто разные знаковые системы. Прямее
стали спины... Ну, я уже не говорю об одежде. Это внешняя часть. С
немыслимой силой растут города. А народишко голодает и мрет, как всегда в
России. Так что сколько я могу сказать хорошего, столько же я могу сказать
плохого.
- Получается, что вы живете на две страны...
- Нет, я живу в Израиле, я девять месяцев в году провожу у себя в
Иерусалиме, но и в Россию приезжаю как домой. Я ее по-прежнему очень люблю,
и очень от этого больно. За Россию больно все время, часто - стыдно, а
сейчас очень страшно. Вы знаете, эти последние два дня я пил - я и раньше
пил - с несколькими новыми русскими очень высокого полета. Они без
бандитского и без обкомовского прошлого, выбились своим умом. Они в ужасе.
Знаете, какие разговоры: надо было уезжать тогда, надо уезжать сейчас, за
скобками проскальзывает - деньги надо вывозить, страшно теперь вкладывать в
Россию. России кроме психологического нанесен ущерб экономический, и
немыслимый. Лишнее доказательство того, что все эти люди, которые кричат,
что они любят Россию, - нас...ть им на Россию. Они любят свой престиж и свои
материальные успехи.
- А в Израиле обсуждают российские дела?
- В Израиле на это две точки зрения - у еврейского мудреца всегда две точки
зрения, а если собрались два еврея, то уже три. Одни говорили, что
Ходорковский захотел в политику, громко об этом разболтался и был прихлопнут
немедленно. То, что его забрали не дома, а в Новосибирске, говорит, что это
хозяин велел, иначе бы не мотались. Даже было такое мнение, что это на
евреев охота... х...ня это. Кладите себе кофе, пожалуйста... Вы чего без
сахара? Я еду домой со злорадством - все соберутся на пьянку в честь моего
приезда, я скажу: вы все были м...ки, а прав был я, я говорил, что Ленин жив
в сердцах. Главный ленинский лозунг, благодаря которому он смог так
покалечить Россию, - грабь награбленное. Этот лозунг, как бы сказать
покрасивше... он горит в сердцах разных бывших комсомольских и партийных
деятелей, которые опоздали к переделу 90-х годов. Сейчас они набрали силу, а
денежек нет, денежки разделили в 90-е.
- Понятно. Про вашу жизнь в советское время много чего известно - вы сами
писали об этом, а как теперь?
- Я езжу по всему миру, выступаю в Израиле, бывал в Германии, в Голландии, в
Австралию ездил...
- Там такая большая русская община?
- Чудовищная! В Швейцарии, в Финляндии, в Испании - просто немыслимое
количество. Россияне тихо и медленно расползаются по миру. Смотрите, в одной
Германии больше двух миллионов наших немцев. И еще много россиян, которые
работают по договорам, ученых - талантом русский народ не обделен, молодые
выросли и разъезжаются... сейчас будут разъезжаться еще сильнее.
- Так о вашем образе жизни.
- Я живу в Иерусалиме очень тихой, частной, обывательской жизнью, очень
замкнуто, неделями могу не выходить из дому - мне очень хорошо, у меня там
компьютер, письменный стол, дикое количество книжек. Сижу, читаю, пью кофе.
Я кормлюсь книжками и артистической работой. Я на радио 10 лет работал, это
было очень интересно и занимало мало времени, год работал на телевидении. У
нас сейчас новое русское телевидение, большой канал.
- Это, наверное, Гусинский?
- Нет, у нас там есть свой миллионер, Леваев, и я думаю, что его кто-то
попросил - я даже догадываюсь кто - потратить деньги на наш русский канал,
чтобы не успел это сделать Гусинский. Вот я там работал год. Сейчас они от
наших передач отказались, а что будет дальше, я не знаю. Думаю, что буду
сидеть дома - для меня это оптимальный вариант.
- Образовался ли у вас в Израиле круг общения?
- Огромный. Например, я сейчас о Новом годе думаю с наслаждением. У нас уже
много десятилетий празднуется Новый год - либо в Иерусалиме, либо у тещи
здесь, в Москве. И я всегда был Дедом Морозом, кроме тех пяти лет, что
сидел, - в это время у тещи демонстративно не было Деда Мороза, только
Снегурочка. А сейчас я Дед Мороз, а Снегурочкой у меня второй год будет Юлик
Ким. Он дивная Снегурочка - надевает рыжий парик, груди у него из диванных
подушек, очков он не снимает. Я всем сказал, что вот, извините, детки -
деткам от 40 до 80, - вот у меня новая внучка, она дикая б..., незавязавшая,
будьте осторожны. Юлик замечательно играет эту старую незавязавшую б... А у
меня борода белая, туркменский халат...
- То есть Дед Мороз не вполне... северный?
- Такой южноватый Дед Мороз, с привкусом гулящего пожилого фраера. Так что у
нас хорошие Новые года. Все веселятся, как дети.
- А что вы пьете? Этой теме так много посвящено!
- Что касается любимых напитков, то я последние лет семь-восемь предпочитаю
виски. Раньше пил коньяк. Вообще я пью все что угодно - если нет виски, я с
наслаждением пью водку. А джин я разлюбил. Сухие вина я тоже давно разлюбил,
хотя они у нас изумительные.
- В Израиле идет война - и как люди живут в этих условиях?
- Человек не скотина, ко всему привыкает... У нас полны кафе и рестораны,
люди гуляют по улицам, у нас течет отличная жизнь, которая нарушается
терактами. Тут же все перезваниваются, узнают, как там знакомые и близкие.
Ощущения осадного положения у нас нет, и по домам никто не прячется. Люди
очень хорошо понимают, для чего это все, в отличие от всего мира, который не
понимает ни х...ра.
- Можно спросить, как вы пишете? Мне казалось, что сначала придумываются две
последние строчки... потом две первые?
- Чаще всего да. Придумываются на самом деле мысли, у меня же не настоящая
поэзия, а такие стишки, просто версификаторство... оно идет от мысли, или от
созвучия... найдешь, украдешь...
- Ой, ну не надо!
- У меня много краденых мыслей! Я могу привести пример. Здесь, в Москве,
живет невероятного таланта сочинитель афоризмов. Я думаю, что это уровень
Ежи Леца, что для меня абсолютный предел. Такой Борис Крутиер, он
врач-кардиолог, кандидат наук, на досуге пишет блистательные афоризмы. Он
сказал, например: не требуй от жены больше, чем ты можешь. Он уже издал,
по-моему, две книжки. Я у него украл четыре или пять мыслей. Я ему даже
сказал: Боря, вот я тебя обокрал, - а он говорит: на здоровье.
- Ну а дальше что? Технология какая? Вот вы увидели мысль или своя пришла в
голову...
- И так бывает...
- Зарифмовываете?
- Да, с карандашиком, много правлю, а если мысль краденая, то особенно
правлю, чтобы этого не было видно, а потом уже к компьютеру.
- Много на это времени уходит?
- Очень по-разному. От тридцати секунд до нескольких дней. Дружочек, это
зависит от безумного количества вещей: пищеварения, настроения, ситуации,
занятости - нет никакой закономерности.
- А есть у вас самый любимый собственный стих?
- Нет... я об этом просто не думал. Я написал их такое количество...
чудовищное. Я типичный графоман. У вас графоман - ругательное слово, а это
обязательно для любого писателя... Вот Лев Толстой был графоман.
Графомания - это страсть заносить крючки на бумагу. Без нее писатель
невозможен... Речь о том, есть ли при этом искра Божья.
- Не знаю насчет Толстого, а ваши книги стоят в любом приличном магазине. Вы
довольны?
- Мне очень приятно думать, что меня читают. Но я не очень в этом уверен.
- А в Израиле с этим как? Там вас печатают?
- Я свою очередную книжку всегда издаю в Израиле, за свой счет.
- Это такой жест по отношению к этой стране?
- Не-ет! Страна живет на иврите, и ей до лампочки какой-то русский графоман.
Просто новую книжку мне приятно издавать самому. У меня есть близкий друг,
ужасно талантливый художник Александр Окунь, он оформлял все мои книжки, и
мы с ним базарим насчет обложки, насчет набора. Это ужасно приятно. А что
потом - не важно. А сейчас он написал книгу о кухне, о связи еды с жизнью, о
разных знаменитых поварах... и в конце книги, что мне ужасно нравится, мы с
ним оба умираем. Потому что сели и выпили, с кем выпивать не следовало.
- А с кем не следует?
- С подонками, прохвостами, прохиндеями, с людьми, о которых ты заранее
плохо думаешь. В общем, не следует себя преступать. Кстати, это еще Омар
Хайям писал: уж лучше голодай, чем что попало ешь, и лучше пей один, чем
рядом с кем попало.
- Вы долгое время жили в несвободной стране...
- Да чистый лагерь был, он ведь так и назывался, мы просто не обращали
внимания: социалистический лагерь.
- И вот в этих условиях некоторые люди сохранялись. Каковы технологии, если
можно так выразиться, сохранения свободы духа? Будем перенимать опыт.
- Ну, во-первых, здесь явно не будет ничего такого уж кошмарного. Просто это
уже невозможно - люди стали другие. Тоталитарный строй возник при наших
отцах, потому что вся страна была к этому готова. А тогда, знаете, были
люди, которые приходили к ощущению свободы, но таились, а были люди - и мне
кажется, что их было много, - которые физиологически, гормонально рождались
свободными. Я не делал никаких попыток выдавить из себя раба, стать
свободным... просто я легкомысленный человек, беспечный, и это располагало к
свободе. Беспечность, легкомыслие, наплевательство...
- И какой поступок из тех времен вам представляется верхом легкомыслия?
- Я в позапрошлом году встретил случайно гэбэшника, который в 80-м, когда
уже я сидел, анализировал запись моих телефонных разговоров. И он мне
замечательные слова сказал: Игорь Миронович, вы тогда себя так
неосмотрительно вели - с друзьями разговаривали по телефону как хотели, все
что угодно болтали и стишки свои читали. Вот, по-моему, пример чудовищного
легкомыслия, за которое меня много раз ругала жена. И была, как всегда,
права.
- У вас в стихах очень много отношений и бесед со Всевышним. Таких...
дружеских, а иногда вы ему указываете, где он не прав. Вы живете в
достаточно религиозной стране...
- Чудовищно религиозной... Еще глоточек?
- А религиозные организации на вас не давят?
- Нет! Им нас...ть на меня: они живут в иврите, я живу в русском языке. Да и
пусть бы попробовали - я бы их послал на х... Вразумить, поговорить пытались
разные люди по личной инициативе... но у нас с Богом хорошие отношения -
диалог, так сказать.
- Он есть или его нету?
- А кто его знает... Мы его так замечательно сочинили, что, возможно, он
теперь есть.
- Еще одна ваша большая тема - старость. Что возраст меняет, ну, кроме того,
что труднее бегать по лестнице?
- Старость - это ужасная штука: во-первых, это жуткое, отчетливое,
наглядное, вопиющее усыхание всех желаний и помыслов, и не только плотских,
а и мысленных... ну вот всего абсолютно. Гораздо меньше хочется от жизни. Я
думаю, что это природа нам посылает, чтобы легче было увядать. Потом,
смотрите-ка: я лично старость ощущаю как ужасную несвободу. Но тут уже
больше плотского: больше лени, хотя я и раньше был лентяй, тяжелее на
подъем, к бабам меньше пристаешь... Еще лет 10 назад я бы с вами совершенно
по-другому разговаривал. Будто ты оказываешься в скорлупе, в которой
усыхаешь все сильнее и сильнее.
- А почему вы это все обсмеиваете?
- А мне кажется, что вообще единственная достойная человека политика по
отношению к смерти, когда ты сделать ничего не можешь, - надо смеяться над
своей клеткой, которая все гуще и гуще вокруг тебя сжимается. Не плакать же,
согласитесь... Вы знаете, Гриша Горин покойный когда-то говорил: смерть
очень боится, когда над ней смеются.
- Что вы сейчас пишете?
- Еще одну книжку воспоминаний... и стишки пишу понемногу.
Избранное из немеркнущего:
несколько четверостиший по выбору редакции
Я государство вижу статуей,
Мужчина в бронзе, полный властности,
Под фиговым листочком спрятан
Огромный орган безопасности.
Плодит начальников держава,
Не оставляя чистых мест;
Где раньше лошадь вольно ржала,
Теперь начальник водку ест.
Как давит стариковская перина
И душит стариковская фуфайка
В часы, когда танцует балерина
И ножку бьет о ножку, негодяйка.
Назад оглянешься - досада
Берет за прошлые года,
Что не со всех деревьев сада
Поел запретного плода.
Вечно и нисколько не старея,
Всюду и в любое время года
Длится, где сойдутся два еврея,
Спор о судьбах русского народа.
У власти в лоне что-то зреет,
И, зная творчество ее,
Уже бывалые евреи
Готовят теплое белье.
Сегодня приторно и пресно
В любом банановом раю,
И лишь в России интересно,
Поскольку бездны на краю.
Висит от юга волосатого
До лысой тундры ледяной
Тень незабвенного усатого
Над заколдованной страной.
Не знаю лучших я затей
Среди вселенской тихой грусти,
Чем в полусумраке - детей
Искать в какой-нибудь капусте.
Не суйся запевалой и горнистом,
Но с бодростью и следуй, и веди;
Мужчина быть обязан оптимистом,
Все лучшее имея впереди.
Цепям семьи во искупление
Бог даровал совокупление;
А холостые, скинув блузки,
Имеют льготу без нагрузки.
