Опубликовано в журнале:
<Новый Мир> 1996, ?5
КНИЖНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
Леонид Бахнов
Интеллигенция поет блатные песни
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ ПОЕТ БЛАТНЫЕ ПЕСНИ
В нашу гавань заходили корабли. Песни. М. "Омега", "Денис Альфа". 1995. 384
стр.
Листа эту книгу, меньше всего хочется писать на нее рецензию.
Хочется вспоминать.
Таково, наверное, свойство любых песенных текстов. А уж этих - особенно. Не
могу вообразить своего сверстника, городского мальчишку 60-х, который не
знал наизусть ну хот бы нескольких песен из тех, что составили сборник. При
том, что ни по радио, ни по телевизору, ни с эстрады услышать их было
невозможно, а о пластинке (тогда еще не было в ходу слово "диск"), не говоря
уж о книге, смешно было и мечтать.
Однако же были тетрадки. Где-то с год назад, разрывая бумажные завалы, я
откопал свою. Пропыленный коленкор, 96 листов, цена 44 коп. ... На странице,
долженствовавшей изображать титульный лист, выведено: "Блатные песни".
"Таганка", "Ты была с фиксою - тебя я с фиксой встретил" и прочие шедевры
действительно "блатной" лирики перемежаются песнями Окуджавы, Визбора,
Галича, а на последних страницах - Высоцкого.
Что, видимо, тоже характерно для тех времен. Почему? Думаю, все потому же:
"бардовская" песня официально не существовала - в точности так же, как и
"блатная".
Первая пластинка Окуджавы вышла в 1976 году, пластинки Высоцкого
по-настоящему стали выпускать лишь после его смерти, а для того, чтобы
всплыло имя Галича, понадобилась перестройка...
Такие тетрадки были практически у каждого в нашем классе: от "шпаны" до
"киндюшников". Впрочем, вернее было бы сказать наоборот: от "киндюшников" до
"шпаны" - именно таким, по моим наблюдениям, был путь этих песен. (Слово
"шпана" я употребляю здесь без всякой оценки и лишь оттого, что просто не
знаю, каким иным обозначить ребят из рабочих или люмпенизированных семей,
которым до настоящих "блатных" еще далеко, но которые вовсю "канают под
блат", - таких у нас в округе, и в частности в школе, было довольно много.
"Киндюшниками" же - или, короче, "киндой" - звали ребят "культурных", из
более-менее благополучных семей - таких тоже было немало, однако кому охота
называться "киндюшником"? Вроде как "вшивый интеллигент". Слово, должно
быть, происходило от "вундеркинд".)
"Киндюшникам", ясное дело, было непросто завоевать авторитет у "шпаны".
Давно уже и не нами сказано, что законы "воли" в СССР являлись продолжением
законов "зоны". В "зоне", как известно, весьма ценилось умение "тискать
руманы", то бишь ублажать уголовников разными красивыми историями, якобы
прочитанными в книгах. Умелых рассказчиков не давали в обиду и опекали.
Среди нас ценилось знание "блатных" песен. Думаю, что это, в общем-то, были
явления одного ряда. Вернее, одно и то же явление.
Знание блатного фольклора оказывалось в некотором плане охранной грамотой.
Чем больше знаешь "блатных" песен - тем ты заметней, тем выше престиж. В
смысле - тем меньше шансов, что поколотят в своем же районе.
Потому что они - всегда кодлой. А ты - опять же всегда - один.
Впрочем, если бы мне кто-то сказал в ту пору, что я увлекаюсь "блатными"
песнями из чувства самосохранения, я бы наверняка оскорбился. И, в принципе,
был бы прав. Потому как оно, конечно же, хорошо - чувствовать защищенность,
но разве в этом дело? Что может быть прекрасней - петь в компании "Когда с
тобой мы встретились, черемуха цвела", "Я был душой дурного общества", "По
тундре, по железной дороге" и еще много всякого разного, мешая бесшабашную
удаль с тоской, душевный взрыд с практическим расчетом, где надо - входя в
образ, где надо - над ним же иронизируя... А потом, когда станут приставать:
"Спиши слова", так это небрежненько, через плечо бросить: "Могу тетрадку
дать. Сам спишешь".
Ответ - вполне в стилистике только что спетой песни, даже как бы ее
продолжение.
В голове вертится слово "театр".
"Блатная" песня и была театр. Общедоступный и общепонятный. Где нет
разделения на сцену и зрительный зал, где каждый - во мгновение ока! - может
перевоплотиться и сделаться настоящим героем, таким Бывал Бывалычем,
которому - что "костюмчик новенький, ботиночки со скрипом", что "халатик
арестантский" - все едино. И который, главное, всегда ощущает себя
свободным - и тогда, когда для любимой швыряет "хрусты налево и направо", и
даже тогда, когда "квадратик неба синего и звездочка вдали" мерцают ему
"последнею надеждой". В ней был размах, в "блатной" песне. Романтика. Юмор.
И масса других прекрасных качеств. К тому же, столь часто повествующая об
арестантской доле, она и сама находилась как будто бы под арестом - воистину
"ворованный воздух"! И еще: ею насыщалась, быть может, самая ненасыщаемая
потребность - тоска по братству, по причастности общей судьбе. Пусть
ненадолго, пусть иллюзорно - но все-таки...
Ты помнишь тот Ванинский порт
И рев парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы, -
господи, как же много вмещало в себя это "мы" и как же хотелось тянуть и
тянуть эту песню, "обнявшись, как рудные братья"!..
Думаю, что великая любовь "киндюшников" к "блатной" песне объяснялась,
помимо прочего, еще и желанием слитьс с массами.
Но хотели ли массы - в данном случае "шпана" - сливаться с "киндюшниками"?
Большой вопрос.
Я рассказываю о своих ровесниках - в ту пору мы учились в последних классах.
Но и старшие поколения, которые отрясали с себя "последствия культа
личности", привлекало в "блатных" песнях наверняка то же самое.
Речь - о позднехрущевских временах, на которые, как мне кажется, пришелся
самый пик популярности "блатной" песни. Вот типичная картина тех лет.
Коктебель - место, где под шелестенье морской волны ускоренными темпами
стиралась пресловутая грань между "детьми" и "отцами". Небольшая площадка
перед столовой Дома творчества писателей, центр курортной жизни, тогда это
называлось "балюстрада". Вечер. Отовсюду слышны гитары. Группки. Из одной
доносится: "Товарищ Сталин, вы большой ученый", из другой: "Как в
Ростове-на-Дону попал я первый раз в тюрьму", из третьей: "Когда мне невмочь
пересилить беду". Если на какое-то врем покинуть балюстраду, а потом
вернуться, то можно быть уверенным, что там, где пели про Сталина, теперь
уже поют про Ростов, а там, где пели Окуджаву, слышится, например, "Вышли мы
на дело, я и Рабинович". А вот кто-то на своей "Спидоле" (батареечные
магнитофоны были еще большой редкостью) поймал твист, включил на полную
громкость, гитары подхватили ритм, и балюстрада начинает плясать. Милиция и
дружинники, до сей поры как-то сдерживавшие себя, дождались своего часа -
начинается разгон. Крики, свист, улюлюканье. А дальше - толпа либо
разбегается, либо выходит на бой кровавый, святой и правый - в зависимости
от настроения и баланса сил...
Впрочем, стражи порядка могли взорваться и на какой-нибудь из "блатных"
песен - всякое бывало.
Тот редкий случай, когда западный модный танец был уравнен в правах (вернее,
в бесправии) с продуктом отечественного - куда уж отечественней! -
производства. И то и другое шло по статье "нарушение общественного порядка".
Что, естественно, лишь подогревало популярность.
Вообще, удивительные, странные стояли времена! Все вдруг бросились учитьс
играть на гитаре. По дворам пронесся слух: в красном уголке такого-то дома
начинаются занятия, прием неограничен. Кого только не набежало! Объявился
даже Манюха, известный тем, что он главарь кодлы и что в свои семнадцать так
и не смог перешагнуть границы пятого класса. Гитарист, молодой довольно
парень, начал, однако, не с песен, а с нотной грамоты. "Вот это - "до", -
говорил он. - А это - "ми". А так обозначают "бемоль". Поняли: "бемоль"?..
Что это такое?" - обратился он почему-то к Манюхе. "Бемоль", - глядя куда-то
вверх, завороженно проговорил Манюха.
Это было похоже на то, как если бы кабан кукарекнул.
Между прочим, листая свою тетрадку, я так и не нашел ни одной песни,
услышанной от какого-нибудь Манюхи. Странно, но факт. Наверное, совсем уж в
своем кругу они пели какие-то другие песни. Или вовсе не пели - кто знает.
Откуда же песни приходили к нам?
Магнитофоны. Которых у "шпаны", кстати, в ту пору еще не водилось. Первая
"блатная" пленка, которую я услышал, состояла из песен в исполнении артиста
Николая Рыбникова. "На Дерибасовской открылася пивная", "Ах, какая драма
Пиковая дама", "Тихо лаяли собаки в затухающую даль" и прочая "Одесса". Эта
пленка, которую я услышал у своего друга, Сеньки Завеловича, насколько
понимаю, принадлежала его отцу, по профессии ученому-химику.
Потом... Впрочем, мой случай несколько особый, хотя, может, именно поэтому в
чем-то и показательный. Поскольку отец мой, Владлен Бахнов, был не только
писателем-сатириком, но и автором некоторого числа песен, которые довольно
быстро ушли "в народ" и сделались как бы "фольклором" (см. статью Б. Сарнова
"Интеллигентский фольклор" - "Вопросы литературы", 1995, вып. 5).
В силу этого обстоятельства мне посчастливилось видеть (и, разумеется,
слышать) не только прекрасных исполнителей, но даже и авторов кое-каких
песен, считавшихся безымянными.
...Итак, потом была пленка Анатолия Аграновского. Как же замечательно,
проникновенно, с какой сдержанностью и вкусом пел "журналист номер один"! И
какой дуэт выходил, когда к делу подключалась его жена Галя! Жалко, так и не
спросил его, откуда же он брал эти песни.
Потом были пленки некоего Фридмана (кажется, его звали Алик), по профессии
адвоката, - пел он, конечно, похуже Аграновского, зато брал неисчерпаемостью
репертуара. Потом появилась пленка Высоцкого - наверное, одна из его самых
первых, - где добрую половину составляли не его собственные песни, а блатной
фольклор. (Открыл как-то изданный в начале 80-х на Западе толстенный том
Высоцкого, заглянул в начало - ба, да это же моя пленка! Видимо, какая-то
копия попала к составителям, и они решили: раз голос Высоцкого, значит, и
все песни его.)
А потом стало ходить столько пленок, что все попросту не упомнишь.
Так, мало-помалу, заполнялись наши тетрадки.
Говорят, "блатные" песни хлынули в город из лагерей - когда начали
выпускать. Наверное. Этого я не застал. Однако подхватила и разнесла их по
стране интеллигенция. Для нее эти песни символизировали свободу,
непокоренность, отчаянное противостояние фальши и лжи. Что с того, что
героями были урки, - инакомыслие тут выражалось на понятном всем языке.
Уже в 70-х годах Евтушенко написал: "Интеллигенция поет блатные песни".
Подмечено было точно, хотя и с сильным запозданием. Поворот, впрочем, был
такой: "Поет она не песни Красной Пресни", - вот, значит, что волновало
поэта. Но тут он как раз ошибался: тема Пресни в песнях присутствовала, да
еще как:
А завтра рано покину Пресню я,
Уйду с этапом на Воркуту.
И под конвоем в своей работе тяжкой,
Быть может, смерть себе я найду.
Что уж тут поделать, Евгений Александрович, если у народа по ходу истории
Пресня стала ассоциироваться не с баррикадами, а с тюрьмой.
На эти мотивы интеллигенция отзывалась очень чутко. Думаю, мода на "блатную"
песню была последней романтической попыткой интеллигенции слиться с
"народом".
А "народ", как всегда, оказался себе на уме.
Что же до авторов, которых мне повезло видеть лично, то вот вам сюжет.
Помните, у Трифонова в "Доме на набережной" подгулявшая компани начинает
петь: "Отелло, мавр венецианский, в один домишко забегал"? Эту песню певали
и у нас в доме, ходила она и среди моих сверстников. Так же как "Жил-был
великий писатель, Лев Николаич Толстой", "Вот ходит Гамлет с пистолетом", "Я
был батальонный разведчик"... И вдруг оказалось, что автор, вернее, один из
авторов этих песен - не кто иной, как Сергей Кристи (для меня - "дядя
Сережа"), ближайший друг моих родителей. Человек редчайшего обаяния,
артистизма и остроумия. Всего же их было трое, авторов этих песен: Сергей
Кристи, Алексей Охрименко и Владимир Шрейбер, - и дружили они со школьной
скамьи.
Трифонов обозвал эти песенки словом "дребедень", и это тот редкий случай,
когда я не могу с ним никак согласиться. Во-первых, потому что не только я,
но и многие другие помнят их по сей день, во-вторых - и в главных, - потому
что вижу, какое развитие ожидало эту самую "дребедень": из нее выросли песни
Галича, Высоцкого, Кима...
Между прочим, в школе будущие соавторы организовали что-то вроде подпольного
кружка под названием "Суздбльский узник". Каждый вступающий в него обязан
был спустить в унитаз вырезанный из газеты портрет Сталина.
Мальчишество, ерунда? А на дворе-то шел год 1937-й, и ребята прекрасно
осознавали, чем могут обернуться их "детские шалости". В кружке было
несколько человек - практически, гарантия, что узнают, - но их так и не
засекли.
По-моему, это кое о чем говорит. И за ернические песенки типа "Жил-был
великий писатель" или "Батальонный разведчик" тоже ведь можно было хорошо
загреметь. Кто их не слышал - посмотрите, они есть в книге.
Песни, о которых я только что говорил, принадлежат, наверное, к разряду
"интеллигентского фольклора". Но, если честно признаться, я вообще не думаю,
что самые знаменитые из "блатных" песен вышли из блатной же среды. Вспомним,
например, "Мурку", вспомним "Марсель" ("Стою я раз на стреме, держуся за
карман..."), "Когда с тобой мы встретились, черемуха цвела", "Споем, жиган,
нам не гулять по бану" и многое другое, - легко ли вообразить себе урку,
сочиняющего подобные тексты? Уж слишком они "техничны", слишком сильна в них
струя стилизации и иронии. А трагедийно-торжественный "Ванинский порт"? Вот
уж шедевр, достойный любой поэтической антологии.
Полагаю, что эти песни были рождены в недрах интеллигенции. И что авторами
их были вполне профессиональные, а может, даже известные поэты. Которые, по
понятным причинам, не слишком-то стремились афишировать свое авторство.
Быть может, когда-нибудь выплывут и их имена.
Под конец оттепели авторы (они же, как правило, и исполнители)
неподцензурных песен осмелели настолько, что имена свои прятать перестали.
Так на смену безымянной "блатной" пришла "авторская" песня.
Впрочем, не совсем "на смену". Какое-то время они сосуществовали как бы на
равных. И лишь постепенно, с годами как-то вдруг открылось, что лейтмотивом
обращения к "блатной" песне давно уже сделалось что-то вроде "тряхнем
стариной" или "вспомним молодость".
Вот и сейчас, листая книгу, я то и дело ловлю себя на том, что "переживаю"
не тексты, а собственные воспоминания.
Передо мной - родная сестра наших рукописных тетрадей. По сути - огромный
кусок моей жизни.
Можно ли рецензировать свою жизнь?.. Трудно, разумеется, не отметить - быть
может, не без досады - подчас довольно значительные текстуальные
расхождения: памятный тебе вариант песни нередко оказывается иным, чем тот,
что представлен в сборнике; опять же с некоторым недоумением замечаешь
отсутствие кое-каких песен, которые тебе всегда казались "классикой".
Однако, как отмечено в предисловии: "...наш сборник не научный, он не имеет
отношения к фольклористике... Наша задача вернуть людям то, что у них было
отобрано партийной официальщиной".
Потому не стану ничего добавлять. Кроме, пожалуй, надежды, что и сборник,
который "имеет отношение к фольклористике", все же появится. И, разумеется,
глубочайшей благодарности составителям Эдуарду Успенскому и Элеоноре
Филиной, а также поэту Валентину Берестову и другим участникам радиопередачи
"В нашу гавань заходили корабли", которая дала название и жизнь этой
замечательной книге.
