Как уже сообщали <Санкт-Петербургские ведомости>, в нашем городе состоялся
международный симпозиум <Нобелевские лауреаты по экономике и российские
экономические школы>. В полном соответствии с названием речь шла о высших
достижениях мировой экономической мысли, которые соотносились с результатами
исследований российских экономических школ, представленных такими именами,
как Николай Кондратьев, Василий Леонтьев, Леонид Канторович (последние двое,
выпускники Санкт-Петербургского университета, были удостоены Нобелевских
премий по экономике).Возникает естественный вопрос: почему на рубеже 1980 -
1990-х годов в ходе реформирования советской экономики на вооружение были
взяты западные теории, а не разработки отечественных школ? Ответы
специалистов во многом проливают свет на ситуацию.
Евгений ПРИМАКОВ, академик РАН:
- Я и сам хотел бы спросить, почему? Я тоже считаю неправильным, что в
начале 1990-х мы пошли на поводу у чикагской школы, у некоторых профессоров,
которые приехали сюда, не зная наших реалий, наших особенностей.
Позже, будучи председателем правительства, я встречался с директором МВФ
Камдессю, который настойчиво рекомендовал мне изыскать дополнительные
средства в бюджет за счет того, чтобы продавать водку по той же цене, как до
дефолта. Он не понимал, почему мы ее не продаем за четыре доллара, как
раньше. Я объяснял, что тогда четыре дол-лара составляли малую долю
зарплаты, а после дефолта - сто рублей, и мы не можем допустить, чтобы
десятую часть зарплаты человек отдавал за бутылку. Разве можно сопоставлять
цены в абсолютном выражении?!
И когда делались подобные рекомендации по шоковой терапии, по приватизации,
которая вылилась в не совсем правильный процесс, - все это было нам
противопоказано. Я бы даже не апеллировал к Леонтьеву и Кондратьеву, а
исходил из того, что на старте реформ и сейчас в стране были и есть очень
хорошие специалисты, в той же Академии наук, но, к сожалению, предпочтение
было отдано руководителям лабораторий...
Виктор РЯЗАНОВ, профессор, декан экономического факультета
Санкт-Петербургского университета:
- Первая причина состоит в том, что в то время мы еще недостаточно хорошо
знали собственные разработки. Нельзя не признать, что линия преемственности
на каком-то этапе прервалась, и с самого начала реформ делать ставку на эти
достижения было очень сложно.
Вторая причина в том, что те, кто активно спонсировал эти реформы, были
заинтересованы в другой политике и других теориях. И экономические доктрины,
подготовленные, в частности, Международным валютным фондом, преследовали
свои цели и базировались на своих ценностях. Вообще мировая экономическая
наука богата идеями, доктринами, и монетаризм в тот момент был очень
популярен.
Сергей ГЛАЗЬЕВ, член-корреспондент РАН:
- Простое объяснение заключается в том, что первый российский президент не
был обременен познаниями в области экономики... (Другой вопрос, случайно
этот человек пришел к власти или в этом была закономерность.) Но как
очевидец этих событий могу сказать, что Валютный фонд и госдепартамент США
приложили максимум усилий для того, чтобы убедить Ельцина в недееспособности
российской науки.
Помню, как была организована лекция Джеффри Сакса, типичного доктринера, а
не ученого, который в течение двух часов излагал Ельцину план экономической
реформы. Каждые десять минут он не уставал повторять, что, мол, ваши ученые,
академики будут категорически против, но вы их не слушайте, поскольку они
ничего не понимают. Он говорил, что у вас нет научной школы, что советская
экономиче- ская наука не готова к восприятию нового...
В то время как китайцы многократно приглашали наших академиков и <вытащили>
все полезное из нашей экономической науки. Результат известен: за 20 лет
Китай шагнул далеко вперед, сегодня производит в пять раз больше, чем
Россия, а до реформ производил вдвое меньше. Так что советская экономическая
школа оказалась на высоте. Хотя она была разнообразная, и нельзя сказать,
что все были правы, но то, что адекватные прогнозы, оценки, предложения
имелись, - совершенно точно.
Этот субъективный фактор сыграл большую роль в конечном счете. А потом
включились экономические интересы. Как только проводимая политика стала
приносить огромные прибыли за счет приватизации наиболее выгодных источников
доходов, тут же появились хорошо оплачиваемые псевдонаучные работники,
публицисты, которые объясняли, что именно так и надо делать.
Сергей ВАСИЛЬЕВ, доктор экономических наук, президент Леонтьевского центра:
- Надо смотреть правде в глаза: к началу реформ советская экономическая
наука ощутимо отставала от западной. Фактически науки как целостной системы
представлений у нас не было, хотя незаурядные мыслители, сильные работы
появлялись. Блестящая плеяда экономистов, начинавших творить в 1920-е годы,
была выбита репрессиями. Леонтьев - по сути, единственный кто уцелел, и то
лишь благодаря тому, что уехал. Все профессора, пережившие 1937 год, были
сметены <ленинградским делом>, оно буквально обезглавило город. Особняком
стоит великий Канторович, шутка ли, человек изобрел линейное
программирование, но он был математиком и широко начал публиковаться только
после 1956 года, когда экономическая наука стала понемногу оживать.
Реальный прорыв в сторону научного подхода к экономике состоялся в 1960-е
годы: возник Центральный экономико-математический институт академика Николая
Федоренко, появилась возможность под прикрытием <применения математики в
экономике> обсуждать не только марксистско-ленинскую политэкономию. Затем
большую роль в формировании мировоззрения молодых ученых-экономистов
Ленинграда сыграли работы профессора Ивана Сыроежина, завкафедрой
экономической кибернетики Финансово-экономического института. Несмотря на
вроде бы правильную риторику, он был абсолютно <несоветским> мыслителем. Еще
одна работа, сильно повлиявшая на меня и многих коллег, - это <Структурные
сдвиги в социалистической экономике> академика Юрия Яременко, вышедшая в
1981 году. И в более широком контексте - книга Яноша Корнаи <Экономика
дефицита>. Вот база той школы, которую впоследствии стали называть
московско-ленинградской экономической школой.
Все мы читали довольно много западной литературы, но в середине 1980-х были
еще, конечно, дилетантами по сравнению с западными учеными-экономистами.
Неудивительно, что пришлось очень прилежно учиться у них. Кстати, по тому же
пути шли китайцы. Даже при Мао множество китайских студентов и аспирантов
учились в западных университетах. Они вообще хорошо учатся и прагматично
осваивают любой инструментарий, по принципу <неважно, какого цвета кошка,
важно, чтобы она ловила мышей>.
Вместе с тем в некоторых отношениях подход таких наших ученых, как Найшуль,
Гайдар, которых называют приверженцами монетаризма или идей чикагской школы,
был вполне самостоятельным. Если же говорить о том, кто оказал на них
большее идейное влияние, то из старшего поколения это были Хайек и фон
Мизес, из более младшего Олсон и Бьюкенен - то есть представители
институционального направления.
Другое дело, что, когда страна оказалась в тяжелейшем финансовом кризисе,
пришлось использовать стандартные методы финансовой стабилизации, не имеющие
отношения к научным воззрениям тех экономистов, которые стали членами
правительства. Эти методы применялись в десятках стран и всюду в той или
иной степени давали результат.
