Написано для "Философской газеты". Чтение специфическое и не слишком
интересное. Никакой политики, секса и проч. "Христианским" (и тем паче
"православным") этот текст, по понятным причинам, не является, несмотря на
евангельские примеры (хотя я считаю их корректными). В общем, для тех, кому
"такое не скучно".
ЭССЕ О ВЕРЕ
И то, с чем они (люди) в самом непрестанном общении,
с тем они в разладе.
Гераклит Эфесский, фрагмент 72 DK
Не чая нечаянного,
не выследишь неисследимого и недоступного.
Гераклит Эфесский, фрагмент 18 DK
Есть набившая оскомину формула: <вера парадоксальна>. Употребляющие её
обычно не задумываются, в чём именно состоит упомянутый <парадокс>.
Разумеется, в каждой конкретной, как это сейчас называют, <системе> (будь то
шаманизм или христианство) полно нестыковочек, но современный
тяжеловооружённый ум справляется с такими проблемами играючи. В конце
концов, в любом серьёзном бизнес-плане можно найти и поболее нестыковочек,
да к тому же в денежных вопросах диалектика за отмаз не канает, а за credo
quia absurdum можно словить плюху в хохотальник - и ничего ведь, живут же
люди. Так что дело не в нестыковочках, не в толковании фраз и не в
премудростях экзегетики. Нет, дело обстоит куда серьёзнее: вера - сама по
себе - парадоксальна, и с этим ничего не поделаешь.
Для того, чтобы напомнить читателю о сути дела, возьмём два крайних примера:
с одной стороны - сугубо бытовое понимание веры, с другой - её точное
евангельское определение, данное в апостольском послании (Евр. XI, 1). Как
ни странно, эти две крайности сходятся в одном - как раз в точке парадокса.
Начнём всё же с бытовухи. Если взять обычного человека - ну, скажем,
московскую девочку (лет семнадцати, чтобы хоть что-то соображала) с
каким-нибудь амулетиком на шее (или с крестиком - скорее всего, для неё это
такой же оберег, как и фитюлька со <знаком Козерака>) - и спросить её, верит
ли она во что-нибудь, она вряд ли выдаст в ответ твёрдое <нет>. Скорее
всего, она наморщит лобик и скажет что-нибидь типа: <Ну, наверное... есть же
типа карма... Бог там всякий... точки китайские, как их там... цинь-пинь...
ну-у, не то чтобы я вообще во всё это вот так... но ведь что-то такое есть,
да?> Это самое <ведь что-то такое есть> и примем за дефиницию.
В чём тут парадокс? В употреблении слова <есть>. <Есть> вообще много чего -
мы находимся среди сущего, и сами являемся сущим, пока не помрём, конечно.
Девочка имеет в виду что-то такое, что <есть> в некоем особом смысле. В
таком, в котором можно сомневаться. Причём сомневаться по очень серьёзной
причине: оно <такое>, что у него нет никаких признаков, по которым мы обычно
диагностируем существование сущего. Если бы у него эти признаки были (грубо
говоря, если бы <такое> можно было бы осмотреть, ощупать, или уловить
каким-нибудь электронным микроскопом, заключить в камеру Вильсона, или хотя
бы рассчитать математически), вера была бы излишней. Тем не менее, <такое> -
есть. <Вера> состоит в том, чтобы принимать этот факт во внимание.
Напоминаю: принимать во внимание то, чего, по всем признакам, нет. <Есть то,
чего нет> - вот, собственно, и весь парадокс.
Теперь обратимся к апостолу Павлу. (Кстати сказать, приведённая ниже фраза
является чуть ли не единственной дефиницией в строгом смысле этого слова -
то есть в виде высказывания вида <Х есть Y>, понимаемое буквально - которую
можно найти в Евангелии.) Итак, Павел пишет: <ВЕРА ЕСТЬ ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ
ОЖИДАЕМОГО И УВЕРЕННОСТЬ В НЕВИДИМОМ>. Об <осуществлении ожидаемого> мы ещё
поговорим, а вот насчёт <уверенности в невидимом> всё понятно. В этой части
апостол полностью согласен с нашей девочкой: есть то, чего не видно (для
человека того времени и той культуры это вполне равнозначно отсутствию), но
мы принимаем это во внимание, более того - считаем это, несуществующее в
обычном смысле слова, важным.
Первая часть апостольского определения тоже важна, поскольку указывает на
то, где именно находится это самое <такое>. На самом деле в нашем мире
существует только одна вещь, которой нет - вообще, никоим образом нет, она
не присутствует даже в виде следов или остатков - но которая, тем не менее,
крайне важна для нас. Это будущее. Будущее нас волнует, более того, можно
сказать, что будущее - это единственное, что нас волнует. Будущее - предмет
особого познания, <надежд и опасений>. Одно из двух ветхозаветных слов,
обозначающих веру - батах - греческие переводчики Вульгаты передавали
латинским spes, <надежда>[1] и cofidentia, <доверие>. Последнее слово
кажется нам знакомым (спасибо деликатно-шепчущей накрашенными губами
<конфиденциальности>), но в классической латыни это слово обозначало ещё и
<доверие к себе>, <самоуверенность> и даже <отвагу>. Предельным значением
была наглость, <понты> - ситуация, когда слабый (внешне слабый) нападает на
сильного, поскольку его ведёт cofidentia, внутренняя убеждённость в своей
силе.
Таким образом, предмет веры, <такое>, находится в будущем или имеет
отношение к будущему - то есть является предметом ожиданий. Ожидается,
собственно, осуществление этого предмета. При этом верующий верит не в то,
что он <когда-нибудь настанет> - для этого вера не нужна. Он верит в то, что
оно - ожидаемое событие - уже каким-то образом есть. Оно уже ПРОИЗОШЛО, хотя
ещё НЕ НАСТУПИЛО [2].
Более того, его наступление - там, в невидимом для нас будущем - каким-то
образом увязывает, а точнее говоря, ОБЯЗЫВАЕТ, настоящее к тому, чтобы оно
потихоньку подстраивалось под уже-наступившее в будущем событие[3]. Эта
подстройка может быть - и, как правило, бывает - почти незаметной. Тем не
менее, те лёгкие отклонения от хода событий, которые она вызывает, так
называемые ЗНАМЕНИЯ и ЗНАКИ, можно иногда уловить, если быть достаточно
проницательным. Однако, для того, чтобы видеть знамения, надо сначала
принять (причём не на словах, а в самом деле) хотя бы возможность СОВЕРШЕНИЯ
НЕНАСТУПИВШЕГО. То есть уверовать - хотя бы в самую возможность веры. В этом
смысле известное <Боже, помоги моему неверию, помоги мне уверовать> - не
оксюморон, а вполне осмысленная и прагматичная просьба. Верующий, или хотя
бы способный верить, видит много такого, чего другой не увидит никогда.
Конечно, ни в коем случае не следует думать, что вера есть вера в <прогноз>,
или, тем паче, в какую-нибудь <футурологию>. Любой прогнозист, даже самый
удачливый, исходит из того, что будущее определяется прошлым и настоящим.
Если в настоящем что-то кардинально изменится, то его прогноз не сбудется, и
он первый с этим согласится. Верующий же считает событие уже совершившимся -
поэтому никакие изменения текущего положения дел на него не влияют. Даже
если вдруг произойдёт событие, напрочь перечёркивающее саму возможность
осуществления уже-совершённого, он просто не поверит в это. Верующие часто
оказывались неправы, но куда чаще оказывались неправы авторы прогнозов.
Сказанное о вере относится не только к так называемой <вере в Бога> или
<вере в богов>. Существуют концепции божества, не требующие никакой веры.
Например, бог математической физики Нового времени, который занимается
вполне конкретным делом -поправляет орбиты планет - именно таков. Таковы же
и многие другие боги, включая неизменно популярного Маммону. Это просто
<сильные существа>, которые способны вмешаться в человеческие дела, давить
или даже благодетельствовать, но которые ничего не совершают там, в
будущем - и уж точно там сами не находятся. Поэтому они не <невидимы> - они
всего лишь хорошо замаскированы. Маскировка - это ВИДИМОСТЬ НЕВИДИМОСТИ,
попытка выдать за <не-сущее, которое есть> то, что вполне реально и увесисто
<присутствует>[4]. Напротив, истинный Бог невидим - именно потому, что он
находится в будущем, более того - он является его причиной. Поэтому же
явление истинного Бога - это всегда глубочайшее смещение пластов мироздания,
разрыв связи времён, манифестация будущего[5] в настоящем.
Одной из форм веры является неверие, <нежелание признавать очевидное>. Более
того, неверие - начиная со станиславского <не верю!> и кончая упорным
нежеланием признавать какой-нибудь <факт>[6] - есть почти единственная форма
веры, которая доступна современному человеку. Когда мир подносит нам, как на
подносе, очередной <факт>, который всей своей сутью нас отрицает,
единственное, что мы можем сделать в подобной ситуации - это отрицать его
тоже. В данном случае акт неверия тождественен акту веры: мы видим, но мы не
верим, мы считаем это обманом, галлюцинацией, симулякром, или какой-нибудь
<виртуальной реальностью>. Возможно, для человека прошлых веков это было бы
сложнее, чем не видеть и поверить. Возможно, христианину первых веков было
легче уверовать во Второе Пришествие. Но, увы, столь же просто ему было
поверить и в дешёвые чудеса ярмарочного фокусника. Современный человек,
наверное, сможет поверить во Второе Пришествие, только изрядно утеснив, а то
и изнасиловав, свой ум и душу. Но уж в ярмарочного фокусника он не поверит
ни за что, даже если тот совершит прямо перед ним все библейские чудеса и
добавит парочку сверху. Что бы нам не показывали, мы останемся в
уверенности, что <это всё фокусы>. Кстати сказать, это ещё вопрос, что в
наше время важнее. Вполне возможно, что второе: чёрт его знает (то есть
чёрт-то как раз знает, мы пока не знаем), какие <ужасы и чуды> нам будут
показывать в самом скором времени, и сколько ложных чудес совершится на
наших глазах, чтобы только мы уверовали в какую-нибудь пакость. В этом
смысле ДАР НЕВЕРИЯ В ОЧЕВИДНОСТЬ может быть благом - очень специфическим, в
чём-то очень печальным благом, ставшим необходимым именно в эпоху Конца. Да,
мы разучились доверять своему сердцу - зато мы научились не доверять нашим
глазам и ушам. Это дорогого стоит, особенно если враг рода человеческого
действительно явится во всей красе. Возможно, охвативший <прогрессивное
человечество> атеизм был необходимым злом, имеющим в виду защиту от большего
зла[7].
Существуют фундаментальные опыты неверия, через которые проходит каждый.
Так, никто не может поверить в свою СМЕРТЬ, в полное уничтожение своего
сознания. Несмотря на то, что абсолютно всё - начиная с исторического опыта,
и кончая фактами физики, биологии и теории информации - утверждает, что мы,
со всем тем, что в нас есть, можем быть стёрты с поверхности Вселенной, как
грязное пятно, мы всё-таки не можем себе этого представить по-настоящему
(сознание таково, что не может мыслить собственное отсутствие), а потому НЕ
ВЕРИМ в это, вопреки всем фактам и теориям. Это неверие первично по
отношению к любым гипотезам (или откровениям) о посмертии. Из этого,
впрочем, не следует, что <смерти нет>, если под смертью понимать некое
фундаментальное событие - пусть не совершающееся, но всё-таки наступающее на
нас - в самом прямом смысле этого слова[8]. Скажем больше: строго
продуманная мысль о <посмертном существовании> рано или поздно упирается в
то, что мыслить неуничтожимость нашей сущности, нашего <я>, можно (а по ряду
причин и необходимо) иначе, нежели в форме механического продолжения
нынешней жизни. Смерть, даже если отказываться понимать её как абсолютный
предел всего, всё-таки слишком серьёзная штука, чтобы сводить её к паузе или
запятой, пусть даже очень жирной. Посмертие не может быть представимо.
<Людей после смерти ждёт то, чего они не чают и не воображают>[9] - ничего
более точного о посмертной участи сказано не было, да и не будет. <Знать>
этого нельзя: опыт посмертия невозможен по определению. Только неверие (то
есть вера) удерживает нас от ложного знания о том, что <не будет ничего
нового>. (Тут важно именно это <ничего нового>: вполне возможно, что
наступит то, что мы при жизни называли <ничто> - но <ничто> для нас может
оказаться большим сюрпризом).
Опыт неверия в очевидность - это опыт понимания <наступившего> как
НЕСОВЕРШИВШЕГОСЯ. Неверие говорит нам: да, нечто случилось, ты это видел
собственными глазами - но оно не есть, его не было (или, может быть, было
совсем не оно, а что-то другое). Неважно, каким образом была сварганена эта
иллюзия: её нет, потому что её не должно быть. Даже если все верят в неё,
наша вера отказывает ей в бытии сейчас. Её нет и НЕ БЫЛО. <Самая память об
этом изгладится из мира>[10].
Нетрудно заметить, что мир веры подразумевает особое понимание времени. В
этом мире <настоящее> не является единственной точкой, в которой нечто
совершается. Скорее, это единственная точка, в которую допущены мы - и то не
всегда. Всем нам знаком жуткий опыт БЕСПОМОЩНОСТИ - когда события происходят
помимо нас, не впуская нас в себя. Мы смотрим, видим - и ничего не можем
сделать. Беспомощность - это опыт полной выключенности из времени, когда
никакого <настоящего> для нас нет, равно как и прошлого и будущего. <Страх
смертный> отчасти питается этим опытом: на дне сознания мы переживаем смерть
как полную, абсолютную беспомощность (<мы не можем даже мыслить и быть>),
этакое состояние бессубъектного ужаса и униженности. <Мёртвые не
кусаются>[11], а мы хотим кусаться даже в беззубом состоянии.
Наконец, последнее: традиционный кантианский вопрос. Как возможна вера?
Точнее говоря, почему она может рассматриваться как нечто заслуживающее
внимание? Есть ли у неё онтологическое основание? Есть - поскольку само
сознание имеет непосредственное отношение к <случившемуся в будущем>.
События сознания, <мышление>, имеют природу <будущих событий> - они столь же
незаметны и столь же судьбоносны. Совершаются они, однако, сейчас, в
настоящем. Сознание, таким образом, является фрагментом или выступом
будущего, погружённого в <сейчас>, будущего-в-настоящем. Именно это
позволяет полагать spes, надежду-веру, не просто <свойством> сознания, но
его основой. Человек - верующее существо. Более того: одним из предметов
веры является он сам - в качестве <человека>. Именно поэтому никакое <знание
о человеке>, никакая <антропология> не достигает своего предмета без
посредства веры в то, что человек является чем-то большим, чем <ещё одно
животное>. Эта вера не имеет никаких оснований в человеческой истории (мы, в
общем, знаем, что это такое). Есть только вера в <истинную человеческую
природу>, которая всегда обнаруживается где-то там, в будущем, в далёком
<потом>. При этом неважно, близко или далеко это <потом>: нам оно дано уже
сейчас, как осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.
[1] В одном из поздних латиноязычных мистических учений <кабаллистического>
толка в слове sapiens, <разумный> (известном нам по самоназванию вида Homo),
усматривался <оккультный корень> spes, получаемый вычёркиванием чётных
<материальных> букв - SaPiEnS. Из этого делался вывод, что надежда
составляет сущность человеческого ума, а всё остальное является её
инструментами.
[2] Можно даже представить себе ситуацию, когда <уже совершившееся> в
будущем никогда не наступит ни в каком настоящем - по крайней мере, в
обычном, <профанном> времени.
[3] Так, например, христианин - не просто человек, который думает, что
Христос существовал и творил чудеса. Подобную точку зрения может легко
принять любой атеист. В предположении о существовании <человека Иисуса>
вообще нет ничего сложного, а чудеса всегда можно объяснить какими-нибудь
<микролептонами> и <суперструнами>. Даже утверждение о том, что <Иисус есть
Бог>, вполне себе проглатывается подобным сознанием - благо, о том, кто
такой Бог, мы представляет себе довольно смутно, причём скорее по образу
какого-нибудь <зевеса> или <меркурия>. Уж скорее христианство можно назвать
верой в то, что Иисус есть СПАСИТЕЛЬ, который не просто <улетел, но обещал
вернуться>, а в каком-то смысле уже вернулся: Последний День и Суд уже
просвечивают сквозь мир, поскольку <всё к тому идёт>.
[4] Именно поэтому невидимость, сокрытость, столь ценится всяческими
<властями>. Всякий <большой начальник>, особенно плохой, хочет встать на
место <судьбы> и <рока>, и поэтому прячется.
[5] Иногда даже - БЕСКОНЕЧНО ОТДАЛЕННОГО БУДУЩЕГО, которое никогда не
наступит, но тем не менее уже совершилось в вечности.
[6] Неверие может быть осмысленной и прагматичной позицией - например,
политической. Как известно, некоторые государства десятилетиями, а то и
столетиями не признают территориальных потерь, вроде бы уже давно
совершившихся, ставших ФАКТАМИ - и тем не менее незаконных. Китай, например,
никогда не признавал и не признает Тайвань как <независимое государство>.
Такое же неверие в факты демонстрирует Япония, не желающая признавать
советский, а потом российский суверенитет над <северными территориями>. В
таких ситуациях все сколько-нибудь вменяемые политики понимают, что
подобному упрямому неверию в совершившееся можно противопоставить не
<факты>, а только веру, свою веру.
[7] И по этой же причине нынешний легковерный интерес к <духовности> крайне
подозрителен с эсхатологической точки зрения. Иногда лучше резать лягушек,
чем заниматься столоверчением.
[8] Эпикур и Витгенштейн, каждый со своей стороны, пытались помыслить смерть
<рационально> - как совершающееся (на самом деле), но не наступающее
(поскольку наступать уже не на кого). <Смерть не явление жизни. Смерть не
переживается> - вот всё, что может сказать <рациональный ум> по поводу
смерти. Критиковать это невозможно; всё, что говорит в нас против этого -
это наша вера (включающая в себя страх смерти и основанная на страхе
смертном).
[9] Гераклит Эфесский, фрагмент 27 DK.
[10] Это касается не только иллюзий. Возможно даже сделать бывшее небывшим -
например, уничтожив все последствия <бывшего>, или совершив нечто, делающее
это <бывшее> неважным, несущественным. Иногда задача стоит сложнее:
например, сохранить память о совершённом действии (например, преступлении),
но уничтожить память о преступнике. Есть две истории о попытке (и неудаче)
подобного мероприятия: легенда о Герострате, и противоречивое требование в
Торе: <Помни, что тебе сделал Амалек>, но при этом - <забудь Амалека>.
Существует талмудическое объяснение этому требованию, довольно сложное. Но,
вполне возможно, речь идёт о простой вещи: надо всегда помнить действие (в
данном случае причинённое зло), но истребить память того, КТО ИМЕННО его
совершил. <Был такой, сделал то-то и то-то... имени не помним>.
[11] Впрочем, мёртвые действительно не кусаются. Но <умереть> и <стать
мёртвым> - разные вещи. Умерший может пережить смерть или не пережить
смерть. На этом пока остановимся: развивать эту тему здесь было бы
преждевременно.
