От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 13.01.2003 18:21:21 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Россия-СССР; Версия для печати

К. Крылов. Окончание (*+)

>>> http://www.traditio.ru:8101/krylov/army.htm
>>
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ: ПРЕОДОЛЕНИЕ АРМИИ

В начале данной статьи мы определили армию как «антиобщественный общественный институт». Собственно говоря, так её воспринимали всегда – по крайней мере, все серьёзные мыслители. Дальнейшие разговоры обычно шли в основном по поводу того, как именно следует понимать это неопределённое «анти-»: как «противо-», «вне-», или «сверхобщественное».
Эти три толкования, будучи добросовестно отрефлектированы, порождали и порождают
великие утопические проекты избавления общества от армии. Эти проекты являются одной из составных частей – причём совершенно необходимых, а иногда и исчерпывающих – глобального проекта «социального прогресса», понимаемого как «улучшение положения человека в обществе». Совершенствование такового предполагает избавление от социальных противоречий, а само наличие армии является явным и кричащим противоречием.
Сначала следует сказать несколько слов о вечно живой идее построения «единого человеческого рода», нашедшего своё единство в просвещённой свободе ума, этой великой противоположности всякому насилию. Такое общество вовсе не нуждается в армии, оно уже преодолело необходимость вооружаться как «внутреннюю дикость», «варварство», не приличествующее цивилизованным людям. Образцом подобного видения в европейской традиции является кантовский трактат «К вечному миру»: федерация просвещённых республик, в которой «постоянные армии (miles perpetuus) со временем должны полностью исчезнуть» - как провоцирующие конфликт, ибо они созданы для конфликта. Впрочем, в кантовском мире аккуратно зачехляются и вешаются на стенку и прочие орудия насилия, в том числе и такие тонкие, как «государственные долги»: всё, что может нарушить вечный мир (понимаемый как «вечный покой»), убирается с глаз долой – «не надо этого, мы это уже проходили».
Иной вариант человеческого единства предлагает нам «Дао Дэ Цзин», с его «маленьким и бедным государством», жители которого «никогда не ходят в гости друг к другу»[20]. Этот скудный, но чем-то привлекательный идеал соотносится с кантовским как ему дополнительный: если кантовское «человечество» переросло потребность в вооружённой силе и агрессии, то даосский идеал до него не дорастает, вернее сказать – сознательно отказывается от всякого роста и взросления, только бы не вмещать в себя «противообщество».
При этом мы, строго говоря, не имеем никаких оснований предпочесть первое решение второму, скорее уж наоборот: социальная неотения[21] ещё может оказаться исторически востребованной в каких-то условиях, а вот хитроумное старообразное «общество любителей чистого разума» - вряд ли. Идея «во всём положиться на свою добрую волю» (доброта которой обеспечивается либо умудрённостью, либо предельной наивностью) может не сработать из-за недостатка как доброты, так и воли. Но второе всё же опаснее: иссякающая добрая воля оставляет после себя пустое место, легко заполняемое волей чужой и недоброй, хотя и не обязательно вооружённой. Оружие появится позже – главное, чтобы были руки, готовые его держать.
И хотя именно «федерация просвещённых народов» – в локальном варианте – оказалась приемлемой формой жизни для современных европейцев (зашедших в своей мудрости так далеко, чтобы законодательно отменить всё «насильственное и античеловеческое» вообще[22]), это пока ещё ни о чём не говорит: «надоть подождать». В прозрачном европейском воздухе подозрительно пахнет шаурмой и кебабами: пришельцы в чалмах и фесках идут по «всечеловеческим» камням Via Appia, хитро посверкивая чёрными вороньими глазками; их женщины, похожие на передвижные шапито, звенят браслетами и цацками, из-под длинных тяжёлых одеяний лязгают подбитые металлом подошвы грубых сапог. Они пришли наследовать эту землю. В Косово всё тоже началось с многодетности – как выяснилось, рожали солдат.
В этой точке пришествия «чужих» начинают просматриваться контуры второго великого проекта исключения армии из общественной жизни, основанного на понимании «анти» как «вне»: общество, полностью отделённое от своей армии, вытеснившее её за свои пределы – и, желательно, не имеющее с ней ничего общего, прежде всего с точки зрения национального и гражданского состава. Воевать должны именно что чужие, например - какие-нибудь «варвары», или, в более современном исполнении, «Иностранный Легион». Иной вариант того же самого – отдать себя в хорошие руки, сильные и великодушные, и цвести под сенью дружеских штыков.
В обоих случаях речь идёт о сознательном нежелании «кормить свою армию» ценой обильного кормления армии чужой. Обе программы нередко реализовывались, и бывали – до поры до времени – успешны. Увы, именно что до поры до времени: полагаться на свою добрую волю вредно (из-за возможного оскудения последней), но полагаться на чужую добрую волю опасно - прежде всего из-за сомнительности её доброты. Оружие в чужих руках может повернуться и против тех, кто это оружие дал, примеров тому хватает – начиная от падения Великого Рима, и кончая восстанием сипаев, которое запустило распад Британской Империи. Послушные, храбрые, туповатые ребята с коричневыми лицами, поворачивают свои штыки, и опрокидывают сахибов в море, из которого те пришли. А научили их обращению с ружьями и штыками господа офицеры по приказанию начальства.
Остаётся ещё рассмотреть «антиобщественное» как «сверхобщественное», то есть «высшее», превосходящее косный дол «семьи и труда». Здесь начинается милитаристская мистика мобилизованного общества: социум, весь устроенный как армия, подобно армии, и устремлённый к «победе» (а к чему же ещё может быть устремлена армия?). Общество, присвоившее себе идею армии и само ставшее армией, тем самым растворяет её в себе, снимает противоречие между «общественным» и «антиобщественным»: социальность оказывается служанкой милитаризации, «тылом», чья задача – обеспечивать фронт.
При этом желаемая «победа» в конечном итоге принимает очертания вполне узнаваемые: это военное (или квазивоенное) доминирование над другими народами и государствами, в пределе – над «социальным» (понимаемым как «штатское») как таковым. Это естественный ход развития идеи: тотальность принадлежит к самому понятию господства. Настоящий господин – это господин над всем сущим, настоящая победа – это победа над всем миром. Поэтому всякое «сверхобщество» вынуждено стремится к пресловутому «мировому господству» или какому-нибудь его заменителю.
Таковых существует, опять-таки, два. Во-первых, изоляция. Пресловутый царёк на отдалённом острове, называющий себя «царём царей» и «повелителем Вселенной», был не так уж глуп. Изоляция – это один из способов сделать своё господство тотальным: успешная (пусть и глухая) оборона против всей реальности обычно оказывается приемлемой заменой господства над ней. Разумеется, это самообман, но логичный и убедительный. Зато непрерывная борьба за поддержание изоляции (выстраивание стен и копание рвов) вполне себе канает в качестве основного содержания общественной жизни – от забора до обеда.
Однако, мобилизационное государство такого типа может оказаться беспомощным по отношению к разрушительным силам в самом себе: насквозь милитаризованный социум рано или поздно лишается тягучей смазки взаимной симпатии, что приводит к bellum omnia contra omnes при первом же серьёзном нарушении дисциплины (а оно рано или поздно случается). Впрочем, достаточно и просто слишком долгого отдыха: на штыках неудобно сидеть, а присесть иногда всё-таки надо. Примеров много, ограничимся классикой. Аристотель, наблюдавший бесславный конец одного «великого царства», ехидно замечал в своей «Политике»: «Против основной мысли [спартанского] законодателя должно было бы сделать упрёк, какой высказал Платон в «Законах»: вся совокупность законов рассчитана только на одну часть добродетели, именно на воинскую доблесть, так как она полезна для приобретения господства. Поэтому они держались, пока вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое выше военного дела.» Мы теперь можем сказать больше: если все дела делаются как военные (точнее говоря, как акты обороны[23]), то любой успех, оставляющий сколько-нибудь досуга, гибелен. Советский Союз, образец «изолирующегося мобилизационного государства», погиб не от недостатка хлеба, а от неумения устраивать себе и другим сколько-нибудь интересные зрелища.
Второй удачный заменитель мирового господства более сложен, но и сулит больше возможностей. Это отождествление «своего» мира со «всем» миром, с последующим навязыванием «всему» миру подобного видения. То есть тоже обман, но не себя, а других, эффектная постановка «зрелища победы».
Например, в наши дни всё население планеты твёрдо знает, что «настоящий большой мир» - это жители пятой части суши, занимаемая «развитыми странами» во главе со страной Number One, а всё остальное – пустота и мрак, не заслуживающий внимания даже со стороны его собственных неудачливых обитателей. Например, всем понятно, что «настоящая новость» – это новость «про Америку». То, что случилось в какой-нибудь Либерии, должно быть менее значительно – в том числе и с точки зрения самих же либерийцев. При этом Америка (при всей её мощи, в том числе и военной) не производит впечатление «воюющей страны», которое производил – к своей невыгоде – Советский Союз. Мускулы есть, но их не показывают. На сильное, агрессивное, мобилизованное на достижение господства государство как бы накинута маскировочная сетка: все старательно изображают либо весёлую беззаботность, либо уж сосредоточенную озабоченность своими частными занятиями. Что свидетельствует прежде всего о высоком уровне общественной дисциплины. Только проницательный взгляд может разглядеть в белозубом «смайле» оскал Левиафана.
Подлинный статус «незападного мира» в наше время – это статус изъяна, болячки, трещины на теле Запада, с единственной позитивной перспективой – «закрыться», «зарасти», заполниться «западной» соединительной тканью («вестернизироваться»). Этот путь сулит успех. Не случайно Гегель определял ситуацию мирового господства в таких словах: «голоса других народных духов молчат, избранный же народ господствует над всем миром». Здесь важно то, что господство определяется в конечном итоге именно через право подавать голос, то есть через право на чужое внимание. Рабство состоит прежде всего в том, чтобы слушать, когда говорит другой, не смея заговорить самому. Даже если от раба не требуют ничего, кроме молчания, он уже раб. Поэтому мир, стушевавшийся перед «американским» Западом, тем самым уже признал его тотальностью, «Всем», а себя – чем-то даже меньшим и худшим, чем малейшая часть этой тотальности, то есть - «ничем».


ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Никлас Луман называет это свойство "аутопойесисом", то есть способностью к самовоспроизводству, а также и к воспроизводству условий, необходимых для самовопроизводства. См., напр. – Н. Луман. Власть. - М.: Праксис, 2001.
[2] Политика, 1252a 1-5.
[3] Исключением является Армия Обороны Израиля (ЦАХАЛ), в которой de facto отменён целый ряд классических армейских ритуалов. С нашей точки зрения, это связано со спецификой Государства Израиль, рассмотрение которой, однако, увело бы нас слишком далеко от заявленной темы.
[4] Как и античная история – без учёта фактора «средиземноморского пиратства». Самая известная отечественная книга на эту тему - Петров М.К. "Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность." М., «Росспэн», 1995. См. также великолепную статью С. Переслегина «Генеалогия морской мощи и семиотика истории», изданной как предисловие к книге: В: М. Крис. «Энциклопедия кораблей». М., «Аст», 1997.
[5] Политика 1253а 5-10.
[6] Например, самая авторитетная этимология русского слова «человек» была выдвинута более века назад Циммером (H. Zimmer), который рассматривает это слово как двукорневое, и сближает его компоненты со слав. *čel’adь и лит. valkas ‘дитя’. См. М. Фасмер, «Этимологический словарь русского языка» под ред. , Т. IV, М., «Прогресс», 1987, С. 328, также «Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд», вып. 4, М., «Наука», 1977, С. 49-50.
Выразительное слово *čel’adь «челядь», в свою очередь, родственно др.-инд. kulam – «стадо, семья, множество» и греч. telos – «толпа». Представление о «человеческом рое», «плотном множестве», оказывается первичным – что вполне соответствует аристотелевскому суждению «государство существует по природе и по природе предшествует каждому человеку» (Политика 1253a 25).
[7] В этом смысле примечательна гипотеза об этимологии архаического греческого meropos («человек» в поэтическом языке) как «мерно, отчётливо говорящего» - с соответствующими выводами для anthropos.
[8] Вообще, «идею» или «принцип» (какие бы то ни было) всего удобнее (всего практичнее) определять как «повод к убийству людей и уничтожению вещей». См. об этом ниже.
[9] См., напр., Ф. Кардини, «Истоки средневекового рыцарства», М., «Прогресс», 1987. С. 111 и слл.
[10] Эта точка зрения сформулирована с предельной ясностью в знаменитой книге Б.Ф. Поршнева «О начале человеческой истории. Проблемы палеопсихологии», М., «Мысль», 1974.
[11] Не исключено, что первыми «домашними животными», используемыми в качестве «пищевого запаса», были люди: содержание всех остальных «одомашненных» животных, во-первых, сложнее, и, во-вторых, требует специфических навыков, которые надо было ещё приобретать... Впрочем, рассмотрение этих вопросов увело бы нас слишком далеко в сторону.
[12] См. интересные замечания на эту тему у А. Секацкого – например, в его работах «О духе воинственности», «Феномен праздничной драки» и др. - В: А. Секацкий, «Соблазн и воля». СПб, «Борей-Арт», 1999.
[13] Все цитаты приводятся по изданию: Г. В.Ф. Гегель. «Работы разных лет. В двух томах. Т. 1.» Сост., общая ред. и вступит, статья А. В. Гулыги. М., «Мысль», 1972. С.388 - 394
[14] Интересно отметить, что подобный уровень абстракции по отношению к вещам был достигнут куда позже. Однако, характерно то, что первым современным техническим устройством – таким, в котором все детали взаимозаменяемы – стало не что-нибудь, а ружьё.
[15] Можно определить соответствующую процедуру, вслед за Гуссерлем, как отвлечение, эпохе: хороший солдат «оставляет без внимания» некоторые признаки противника (прежде всего те, которые бросаются в глаза – он живой, и такой же, как мы), которые мешают ему выполнить свой долг, то есть убить врага и ограбить его.
[16] Выражаясь языком штайнерианской антропософии, Furor, необузданный Дух Воинственности – это «люциферическое начало», в то время как Дух Абстракции, хладнокровный взгляд сквозь прицел – начало «ариманическое».
[17] Это странное свойство русских проявляется во многом – иногда производя довольно дикое впечатление: достаточно вспомнить пушкинских палачей, подбадривающих идущего к виселице бедолагу. Разумеется, они понимают, что «лишают человека жизни» - но понимают всё-таки «не так», «не до конца».
[18] Исключением можно считать расцвет “городской” мелодрамы семидесятых, поощряемой режимом за демонстративный конформизм. Это было связано с временной стабилизацией советского общества: в захлестнувших экран фильмах “про любовь, работу и квартирный вопрос” нашло своё выражение мировоззрение советского среднего класса, бывшего, к сожалению, отнюдь не “опорой существующего порядка” (на что “власти”, собственно, и рассчитывали), а всего лишь нежизнеспособной социальной химерой.
[19] Идеология “борьбы за мир” имела отнюдь не только экспортную составляющую: в значительной мере она была ориентирована на отечественного потребителя. Так, поэтические и прозаические упражнения на тему “хотят ли русские войны” до такой степени навязли в зубах, что породили целый ряд частушек и припевок типа “С неба звёздочка упала / Прямо милому в штаны: / Хоть бы всё там поломала, / Лишь бы не было войны!”.
[20] В Европе этому соответствует литературный мир «идиллий» и «пасторалей», демонстративно инфантильных социумов, чья безобидность имеет основание именно в «детскости», недоразвитости «социального».
[21] Неотения (от франц. Neotenie: neo... и греч. teino – «растягиваю, удлиняю», букв. «растянутая юность»), задержка онтогенеза у некоторых видов организмов с приобретением способности к половому размножению на стадии, предшествующей взрослому состоянию. Классический пример неотении – личинка мексиканской амфибии амблистомы, аксолотль, в некоторых случаях может производить потомство, не доразвившись до взрослой формы. Однако, некоторые эволюционные новшества – например, путь развития покрытосемянных растений – объясняют именно неотенией: «трава произошла от деревьев».
[22] В этом смысле «европейский» запрет на смертную казнь является отнюдь не требованием к «желающим вступить в семью европейских народов», а критерием принадлежности к ним. «Европейцы» сегодня – это клуб владельцев колоссального социального капитала, круг богачей, которые могут себе позволить своего рода социальную роскошь – например, не убивать даже закоренелых преступников. Вопрос о цене здесь даже не должен звучать, он попросту неприличен: «если вы спрашиваете, сколько стоит эта яхта, значит, вы не можете её купить».
[23] Изолирующееся государство обороняется, по сути дела, всегда - даже когда оно нападает, захватывает, «расширяет сферу влияния». В любом случае это всего лишь расширение границ «охраняемой области». «Наступательное» мышление – это совершенно иная стихия, недоступная «оборонческому» сознанию, при всей его внешней брутальности. Его сила – это сила Голиафа, на которого рано или поздно найдётся свой Давид.