У меня тут возник перерывчик, не поленился надергать Вам цитат из трудов оригинально и самостоятельно мыслящих философов. Последовательность, с позволения сказать, "мыслей" сохранена.
Среди так называемого “творческого наследия” Ивана Антоновича Ефремова особое место занимает “роман приключений” “Лезвие бритвы”.
Анализировать “Лезвие бритвы” тяжело. Хотя бы потому, что, перечитывая эту книгу, поражаешься — до какой бездны подлости и гнусности может дойти, в общем-то, не самый плохой и не самый бездарный человек. Ведь эта книга, утверждавшая, что мы уже живем в почти райском мире воплощающейся утопии, писалась в 1959 — 1963 гг. В то самое время, когда губилась и уничтожалась (уже, во второй раз, после ленинско-сталинского погрома) православная церковь, когда историческая Россия окончательно стала превращаться в “Нечерноземную зону СССР”, когда народ от массового голода спасали только закупки хлеба за рубежом, когда людей расстреливали на улицах Новочеркасска.
Ефремов мог бы проявить хотя бы минимум порядочности, просто не став писать в это время книгу о “счастии и процветании русского народа под мудрым руководительством его партии и правительства”. Состряпал бы лучше еще один рОман о грядущем коммунизме — глядишь, меньше дерьма было бы на памяти “главного советского фОнтаста”. Но нет — уж слишком хотелось отметиться выдающейся книгой, “библией для интеллектуалов”, дающей якобы ответы на все “животрепещущие вопросы бытия”.
Неужели Ефремов не смотрел по сторонам, неужели он не видел, что окружающее его коммунистическое дерьмо должно либо пойти ко дну (?! - alex_1), либо попытаться еще раз (пусть и ценой жизни половины человечества) всплыть (?! - alex_1), чтобы окончательно загнать всех в коммуноидное рабство? Конечно, видел. Но при этом упорно продолжал рассуждать о великом пути Советской России (?!).
Альтернатива, которую Ефремов предложил России, вскоре стала “светочем” для сотен и тысяч ублюдочных советских интеллигентов, ненавидевших народ, из которого они вышли, мечтавших о его уничтожении. Сначала они хотели, чтобы Россия целиком уподобилась Западу. Когда же попытка тупого уподобления привела к миллионам трупов, раздавленной экономике и осознанию того, что “умы лучших мыслителей Европы” оказались просто застоявшимся говном, в процессе бурления породившим мечту о фаланстерном социализме, то интеллигенты побежали в другую сторону.
На Восток, в Индию махатм.
О том, что в конце пятидесятых (да и позже) “братским вероучением” для советской интеллигенции оказывалась вовсе не технологическая идеология Запада, а псевдо-мистический бред Востока, свидетельствуют беседы, которые мирно ведет советский супермен Гирин в последней части “Лезвия бритвы” с индийскими гуру. И несмотря на то, что он их и посрамляет, и разоблачает их заблуждения, но в общем и целом собеседники сходятся — нужен “коммунизьм”, “долой Запад и христианство”.
Правда, не очень понятно — как сочеталось преклонение перед индуизмом у Ефремова с его не меньшей симпатией к буддизму. И в “Лезвии бритвы” с удивлением можно обнаружить, как индийский гуру, духовный руководитель одного из главных героев, спокойно околачивается в буддистском дацане, в так называемом “Малом Тибете”. И в речах героев заметно, что они постоянно путаются между индуистским и буддистским восприятием реальности. (Последнее, конечно, своей дикостью и якобы “наукообразностью” должно было вызвать больше симпатий у Ефремова).
Дутая популярность бездарной книжонки "Лезвие бритвы", на которое Ефремов положил столько сил, причем без особого желания (это всегда чувствуется -- в охотку текст пишется автором или по приказу и под погонялом) свидетельствует о некоем проекте, замышлявшемся как раз в это самое время, на рубеже 50-60-ых гг.
Назовем его: “Проект "Рерих"”.
* * *
Уж не знаем, в чьих мозгах он сложился -- затеяли его какие-то премудрые мастера агитпропа 50-ых, “фэповцы” того времени, или это был стихийный продукт мышления советских интеллигентов, но только проект кому-то показался многообещающим. Судите сами -- к концу 50-х наиболее перспективную, сталинскую версию коммунизма усилиями Никиты и компании удалось пришить. В мировой коммунизм верилось уже мало. Все попытки реанимировать дух большевистского революционаризма вызывали весьма слабое воодушевление -- а гораздо чаще -- бешеное раздражение.
И, кроме того, появился центр силы, который претендовал на куда лучшее понимание все того же скромного наследства Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Краснопузый и желтомордый Китай.
Межу тем кризис хрущевской эпохи подталкивал коммунистических вождей к решению задачи конвергенции. (Хотя бы потому, что собственного пути для русской России они не видели и не хотели видеть. Оттого что сами были ее убийцами и могильщиками. И до сих пор удивлялись — почему окаянная, фашистско-погромно-самодержавная еще не сдохла?) Условно говоря было как бы три пути -- "назад", к китайцам, "вперед", к штатовцам и прочему “имперьялизму” и "вбок" — к совершенно неожиданным решениям, вроде духовного симбиоза с Индией. “Назад” идти было нельзя, “вперед” -- очень не хотелось, могло все это как-нибудь боком вывернуться. (Да и опять же — ведьма страшная, недодушенная Россия, при помощи каких-нибудь европейских фашЫстов, могла из гроба подняться).
Оставался один путь -- к ногам махатм.
Но откровенно принимать бред про раджа-Йогу, тантрические позы и Шиву с восставшим лингамом наперевес было как-то гнусно. Да и собственный народ мог не понять. Поэтому решили воспользоваться индуизмом в его экспортном варианте. Благо, и идеологическая обработка уже имелась. Да еще со стороны проверенного товарища -- Н.К. Рериха, агента НКВД, советского шпиона и провокатора.
Свистопляска вокруг Рериха, развернувшаяся в хрущевские времена, была просто удивительной. Однако бдительные цензоры из комсы довольно быстро почуяли, что из неконтролируемого рерихианства может вырасти совсем не то. Мало ли — начнет человек читать про “духовность”, рассматривать рериховские картинки, а там ведь не только Гималаи да налджорпы, но и русские монастыри (в ранних работах) есть. Станет человек задумываться, вспомнит о том, что он — русский или (спаси Маркс!) — православный.
Поэтому надо было предложить новую идеологию в безусловно ядовитой форме, с багрово-кровавым коммунистическим клеймом, не смываемым и не снимаемым. Да еще так, чтобы не столь откровенное антихристианство Рерихов было явлено во всей сатанинской злобе.
Вот тут-то и подвернулся “великий Иван Антонович”.
И как только у Ефремова поворачивалась рука писать такие мерзости о христианстве, гонимом при Хрущеве во всех его формах — от якобы государственного православия и до каких-нибудь баптистов или иеговистов? Простая человеческая порядочность должна была бы остановить его, не кидать еще один камень в сторону Церкви, которой и так несладко приходилось. Но, нет, он выписывал, под радостное улюлюкание советской интеллигенции: “Христианство полностью взяло из древнееврейской религии учение о грехе и нечистоте женщины… Дело в том, что эти моральные принципы вошли полностью в христианскую религию и затем прочно усвоились церковью. Основатель римской церкви Павел, с современной точки зрения — явный параноик с устойчивыми галлюцинациями, особенно круто утвердил антиженскую линию церкви… Я привел вас к “Молоту ведьм”, чтобы показать ту глубину позора и падения, ту кульминацию мракобесия и жестокости, которая не может быть ничем смыта с христианской церкви ни теперь, ни в будущие тысячелетия. Точно также, как позор фашизма и лагерей смерти ничем не смоется с европейской культуры нашего века!”.
Ненависть к христианству, как это обычно и бывает, шла рука об руку с ненавистью к России исторической -- то есть русской России.
В прологе бездарного "романа приключений" все, что автор может сказать о выставке драгоценных камней, где представлен и русский национальный герб, укладывается в несколько гадких фраз: “Государственный русский орел из горного хрусталя, отделанный золотом, с крупными изумрудами вместо глаз… И опять — Козьма Крючков со знаменитой пикой и насаженными на нее немцами из змеевика на подставке из редкостного малахита небывало густого цвета… Искусство художника-камнереза было поразительно. Но вместе с тем становилось обидно, что такое искусство и материал потрачены на дешевые карикатуры, годные для газетенки-однодневки”.
С удовольствием Ефремов поливает грязью героя Великой Войны – казака Крючкова, который, в отличие от многих дутых героев коммунистических времен, действительно совершил свой подвиг. Казак ведь даже повторил его еще раз -- в годы Гражданской войны, сражаясь против еще более страшных врагов и оккупантов своей родины. Против тех, кто пришел убить ее, вытравить ее душу: “При вторичном взятии Усть-Медведицкой отличился герой последней войны с германцами казак станицы Усть-Хоперской Козьма Крючков, снявший пост красных в шесть человек” ("Донская волна". 1918 г.)
Любопытен даже национальный состав героев советских частей "Лезвия бритвы". Читаешь -- и невольно протираешь глаза -- будто составлял этот подбор некий современный недоношенный кретин из борцов за права человека последнего образца, террористолюбец и бандитофил.
Ну, сам Гирин понятно – “типа русский”. (Сразу почему-то вспоминается Солженицын: “Никакие они не русские, коммунисты они”). Любовница Гирина — Симочка, ясное дело -- еврейка, да еще и с примесью цыганских кровей. Остальная публика -- тоже какой-то поразительный интернационал полукровок. Но вот на заднем плане мелькает даже положительный чеченец!
Удивительное дело -- прошло не так уж много времени с момента реабилитации этого народа. И вот главный фантаст России уже устраивает "кавказоидам" бесплатную рекламу. За что, интересно? Нет, не за борьбу с кровавым и антинародным большевистским режимом, не за восстания против коммунистов, в итоге завершившиеся депортацией. А за то, что предки чеченца боролись с русскими, за то, что истребляли и вырезали русских казаков.
За парочку, вполне разрешенных и даже одобрявшихся чуть ли не на уровне ЦеКа фраз о борьбе с русским прошлым “до войны”, наивные читатели были готовы простить Ефремову все остальное. И даже возвести чуть ли не в национальные пророки. Хотя те, на кого молился в своих книгах Ефремов — хрущевская верхушка коммунистической шоблы боролась с русским национальным чувством даже яростней, чем Сталин в последние годы своего правления. (Коба хоть пытался изображать некий духовный бонапартизм, развешивая периодически всем сестрам по кровавым серьгам — устраивая то “Ленинградское дело”, то “дело врачей”. Усатый Батька просто стремился всем показать — “будет только так, как я хочу”. А идеология уже и не важна).
Хрущевские же годы стали годами возвратной лихорадки, временем, когда уже казалось бы переболевшей большевизмом России стали снова делать упорно прививки чумного яда.
Внешняя форма Ефремовской фантастики были только более-менее приемлемой облаткой, покрывавшей все то же смертоносное и гнусное идеологическое содержимое.
Этот “русский пророк” писал о Ленине: “Небывалая в истории народная любовь, тысячи бдительных глаз не уберегли великого нашего Ленина”. Глазам не веришь. И это сказано о Рыжем Дьяволе, которого миллионы людей на Руси с удовольствием разорвали бы на куски. Да воскресни он и появись, скажем, на Тамбовщине, где еще была сильна память о перелесках, залитых русской кровью, жить бы ему пришлось ровно столько, сколько времени хватило бы крестьянам понять — кто стоит перед ними.
И в то же время жестокая антизападная риторика не мешает современным либерастам продолжать восхищаться Ефремовым.
Да и почему бы либеральным свиньям и не любить этого фантаста? Он же изготовил идейный коктейль, почти полностью соответствующий представлениям, по сей день варящимся в головах интеллигентов. Они бы с удовольствием приветствовали превращение СССР в “Индию”, с государственным учением о всесилии человека и нетленными мощами Махатмы Ленина, над которыми можно проводить коллективные медитации. Глядишь, под шумок удалось бы повернуть и к реализации старого идеологического проекта, всплывшего позже, в годы горбачевизма — приватизировать все вокруг, а нищим русским лохам объяснить, что кастовая система предполагает наличие голодных и неприкасаемых. “Живеть” же так “Великая Индия”, при описаниях которой Иван Антонович Ефремов все ее “язвы” предпочитал тщательно маскировать, акцентируя внимание на красотах Ганга да снежных пиках Гималаев. И даже самые уродливые стороны индийской жизни выглядели в его книгах весело и радостно: “Веселы скопления домиков, теснящихся один над другим в предгорных поселках. Сам город с его рекой, каналами и спокойными озерами, с трехэтажными каменными домами, в которых не найдется нескольких окон, расположенных на одном уровне, с крышами из утрамбованной глины, поросшими травой и нередко кустарниками… Веселые мальчишки, плавающие по каналу Мар, среди лодок и выбрасываемого из домов мусора…Бесчисленные лодки торговцев плавали по озерам и каналам… Великолепны были лодки, заваленные цветами”.
Ефремов смотрел и не видел то, что легко замечал взгляд непредубежденного наблюдателя. Того, кто не думал только об одном — как бы навязать своей стране “чудеса” индийского бытия.
Достаточно сравнить благостно-идиотские записки Ивана Антоновича с жесткими и вполне реальными наблюдениями “тоже фонтаста”. Только западного — гениального Дэна Симмонса. Вот, например: “Переулок вывел нас в район, где дома были снесены, но среди куч каменных обломков торчали палатки и импровизированные укрытия. Одна большая выемка, служившая когда-то, по всей видимости, подвалом, была заполнена дождевой водой и отвратительными нечистотами. Десятки мужчин и подростков плескались и кричали в воде, а другие прыгали в коричневый водоем из окон вторых этажей расположенных вокруг зданий. Тут же двое голых мальчишек, смеясь, втыкали палочки в нечто, напоминающее утонувшую, раздувшуюся крысу”.Или еще: “Мы с одной моей подругой покупали сари возле кинотеатра “Элита”. Пробка тянулась на несколько кварталов. Посреди улицы стояла старая корова. Люди кричали и сигналили, но никто не пытался сдвинуть ее с места. Вдруг корова стала мочиться, выпустив на улицу целый поток. На тротуаре возле нас стояла девочка – очень милая девочка лет пятнадцати, в свежей белой блузке, с красной косынкой. Эта девочка тут же выбежала на проезжую часть, погрузила руки в поток мочи и плеснула себе на лоб”. (Дэн Симмонс на основе таких наблюдений целый роман написал. “Песнь Кали” называется. Всем любителям Индии и индийской культуры настоятельно рекомендуем. Здесь же Сиимонс выносит и вполне разумный приговор всей “великой цивилизации долин Ганга и Брахмапутры”: “Есть места, слишком исполненные зла, чтобы позволить им существовать”).
А в то же время Ефремов прекрасно знал, до какой грани ему можно идти. Где надо остановится, чтобы не вызвать гнева правящего коммунистического начальства, “родненькой власти”. Вот и после всех рассуждений о величии греческой культуры и чуть ли не камлании перед порнографическими скульптурками индуистского храма в Каджурахо (а их даже Мохандас Ганди мечтал разнести), неожиданно появляется следующее: “Но нельзя и одним прыжком вернуться в Элладу, как того требуют разные наутристы и нюдисты на Западе. сейчас время не совершенно обнаженного, а открытого тела, не скрывающего красоту своих линий, но еще не настолько ставшего совершенным, не настолько привычного, чтобы показываться нагим”. Понимал Иван Антонович, хорошо понимал, что купание без трусов Советская власть не одобрит. Вот и поставил ограничитель, свидетельствующий о том, что “сокрушитель ханжеской христианской морали” был готов идти только до определенных границ. Границ, начертанных коммунистическим цензором и партийным начальством.
* * *
Многие могут заявить — да какого хрена вы, ребята, прицепились к фантасту-покойнику и пинаете его с такой яростью? Ну, во-первых, пинаем не его, а его тексты. Покойник давно на кладбище, но книги-то его живее живых. (Достаточно зайти в любой книжный магазин). Но это фигня. Мало ли что покрывается пылью на книжных полках в наших супербукмаркетах. Важнее другое — то, что во-вторых. А, во-вторых, идеология и возможный путь, прокламировавшийся Ефремовым, а также весьма своеобразная идеологическая группа в образованном классе, эти идеи разделяющая, конечно же, никуда не исчезла и в новой России продолжает вполне успешно существовать.
О причинах популярности книг Ефремова у “масс”, у “типа простого народа” мы уже высказывались в первой части. Здесь срабатывает общая тенденция, присущая любым социалистическим режимам — “друзья, давайте все умрем”. (Мудрый дед Шафаревич на эту тему целую монографию накатал, так что повторять его выводы не будем. Они просты, логичны и полностью неопровержимы). Поэтому, кстати, любой коммунист и социалист — всего-навсего психопат, одержимый суицидным психозом. И вся разница — только в степени одержимости и запущенности болезни.
Идеальный русский человек, в представлении Ефремова — хам, гад и свинья, убежденная в собственной непогрешимости. От количества произнесенных Гириным в тексте “Лезвия бритвы” проповедей утомился бы и сам Билли Грэм. Так что никакой Гирин не русский — это советский идол, плоть от плоти комсомольских мерзавцев, зашагавших по плакатным страницам большевистских газет и журналов еще с 20-ых годов. Историческая Россия, равно как и обычные русские люди, взывают и у героев Ефремова только презрение и отвращение. (Это хорошо заметно в первой части романа, в воспоминаниях Гирина о поездке в российскую глубинку 30-ых гг). Вместо исторической России Гирин ищет Русскую Индию, торжество азиатчины и находит ее, как и полагается, в Сибири, у “перевоспитанных” советской властью староверов.
И это восхищение “русскими только по названию”, русскими, уже отказавшимися от своей души, позволяет понять — за счет чего (и кого) будет выстроено сияющее будущее из “Туманности Андромеды”. Русские должны быть “переработаны”. Тот, кто смог бы трансформироваться в “азиатского сверхчеловека”, смог бы отказаться от своей истинной сущности — человека, порожденного российской версией западной цивилизации — тот бы и уцелел. А остальные — “нелюди”, “кретины”, “порождения кровавого христианства” — должны были лечь костьми на строительстве всемирного Беломорканала.
Или, вернее — всемирного Тадж-Махала.
Книга Ефремова — очередное и почти бесстыдное подтверждение глубокого внутреннего единства двух свинских идеологий — коммунизма и либерализма. Ведь центральное в них — усердное камлание перед “совершенной серединой” — маленьким человечком, перед этим гадом и тираном, крысой, которая готова сглодать все и вся, уничтожить то, что кажется слишком “странным” для ее серых мозгов: “Никакая религия или другая идеология не обещает равной жизни на земле каждому человеку — сильному и слабому, гениальному и малоспособному, красивому и некрасивому. Равной со всеми в пользовании благами и красотами жизни теперь же, не в мнимых будущих существованиях, не в загробном мире. А так как человечество в общем состоит из средних людей, то коммунизм наиболее устраивает подавляющую часть человечества. Враги наши говорят, что равная жизнь у слабых получается за счет сильных, но ведь в этом суть справедливости коммунизма, также как и вершин индуизма и философии чистого буддизма. Для этого и надо становиться сильными — чтобы помогать всем людям подниматься на высокий уровень жизни и познания”.
Уничтожение исторической души русского народа — вот то, к чему стремился Ефремов и “иже с ним”. Такие писатели работали в том же направлении, что и советская школа, которая так неосознанно бесила своими идеологическими гнусностями. Советских школьников пытались уверить, что нужно быть самоуверенной хищной гадиной, готовой на все “ради торжества всемирного социализма”. И что мы обязаны принести “единственное верное учение и единственно верный строй” во все уголки Земли. И что мы уже сейчас постигли Великую Истину и живем в почти воплощенном идеале.
Школьник чесал домой, с отвращением выслушав все вышесказанное на политинформации, а по дороге — наблюдал пьяных творцов нового будущего, пустые полки в магазинах, заводы, изрыгающие уже десятилетиями клубы вонючего дыма, и яму посреди шоссе, которую не могут заровнять уже три месяца. От такого “воплощенного идеала” хотелось выть. Школьник прибегал домой, с радостью открывал “Роман Приключений”, и с его станиц ему неожиданно принимались доказывать то же самое — “Мы живем в стране почти воплотившейся утопии”.
Я думаю, хватит словесного поноса, изрыгаемого тупым придурком.
Мне, уважаемый Даниил, показалось, что Вам это все нравится. Мое же отношение к удодам (вторая буква неправильная) таково: есть это и есть русское будущее, то я запишусь в поляки.
