60-е годы: как на нас стало наступать невежество. Так назвал этот эпизод, как-то меня пронял.
Когда я работал на Кубе (1966-68), довелось мне побывать на кухне отеля «Гавана Либре» (бывший «Хилтон»). Надо было продержать какой-то реактив в холодильнике, точно не помню. На кухне все из нержавеющей стали и латуни, вечером все обдают из шлангов перегретым паром – чистота, некуда таракану спрятаться! Я вернулся в Сантьяго и говорю нашему преподавателю-металлисту: молодцы американцы, вот и нам бы так. Он удивился: «Ты что, спятил? У нас такая нержавеющая сталь идет только на самую ответственную технику, кто же отпустит ее тебе для кухонь! Мы и так специальную сталь прикупаем за золото. А еще химик!». Стыдно мне стало, полез я в справочники. Смотрю: один американец потребляет в восемь раз больше меди, чем житель СССР. В восемь раз! Вот откуда и латунь, и медные ручки на дверях. Медь и олово из Чили и Боливии. А мы медь ковыряем в вечной мерзлоте Норильска, дверные ручки из нее делать – значит жить не по средствам. Такая мелочь, а глаза мне прочистила.
***
На Кубе в те годы сошлись в одних коллективах советские люди трех разных поколений. Как в пробирке — чистый эксперимент, не то что в полноценной общественной каше дома. Были люди, прошедшие войну в сознательном возрасте, уже работавшие или воевавшие; были такие, как я — помнившие войну простым детским умом и желудком; были и студенты, совсем молодые, знавшие о войне теоретически, абстрактно или романтически. В чем-то я бывал заодно со «стариками», в чем-то — с молодежью. Иногда различия вспыхивали ярко.
В 1967 г. университет решил в качестве подарка к юбилею Октябрьской революции устроить нам роскошную поездку по острову. Было время каникул, можно было отлучиться. Дали автобус, тронулась в путь вся наша колония, с семьями, весело. Ехали по глубинке – разнообразие ландшафтов, городков и людей. Замечательные вещи мы посмотрели — и техникумы, устроенные в живописных местах, по 20 тысяч студентов, и место высадки группы Кастро со шхуны «Гранма», и рыболовецкие кооперативы, и залив, где кишели акулы (на берегу мясокомбинат). Ночевали мы в старых гостиницах, еще колониальных времен, угощали нас вещами, которые в больших городах и делать разучились.
Где-то на южном берегу дали нам ужин – ресторан устроен со вкусом, на какой-то очень старой барже, стоит на якоре в море. Сначала принесли столько всяких креветок и пр., что главное блюдо уже энтузиазма не вызывало. А оно тоже было классное (вообще, искусство поваров на Кубе было тогда выше, чем, например, в Испании и Мексике, не говоря уж о США). Хотя голод уже пропал, но раз этот великолепный кусок мяса принесли, то «старики» его съели, и тут я был вместе с ними. Смотрим — наши «молодые» (это были ребята-переводчики из языковых вузов) к угощению даже не притронулись. Сыты!
«Старики» сначала с удивлением, а потом и со скрытой угрозой стали спрашивать: «Вы чего это не едите?» Ребята равнодушно отвечают, что не хочется, закусками наелись. И вообще, в чем, мол, дело? Тут на них зашипели: «Как в чем дело? Как в чем дело? Что значит наелись?» Кончилось тем, что мы, «старики», взяли у своих молодых соседей нетронутые тарелки и съели по второму куску мяса. Потом, когда шли обратно, слышался возмущенный шепот: «Видал? Они наелись! И из-за этого пропадать пище? Вот что значит человек войны не видел, ты ему уже в голову простых вещей не вобьешь».
Я понимаю, что молодому человеку все это покажется странным. Но тем, кто прожил войну хотя бы, как я, ребенком, диким и абсурдным казалось именно поведение тех молодых переводчиков.
Тогда, в конце 60-х, советские люди стали обустраиваться, покупать квартиры, мебель. У многих прежняя вынужденная непритязательность жизни вызвала болезненный приступ скупости, желание накопить, а потом и купить. Я, выросший уже после войны, в себе и в моих сверстниках, не говоря уже о более молодых, такого не замечал. Во всяком случае, это было реже, чем в старших.
И были малозаметные сдвиги. Конечно, и нервы были натянуты, многие заграницу тяжело переносили. Сломает что-нибудь ребенок или утопит в волнах маску — крик поднимается, искать заставляют. Скажешь: «Ну что ты, Алексей, из-за маски убиваешься! Смотри, парень уже ревет. Все равно ведь не найти». Одумается, расстроится, сам удивляется, что на него нашло, объясняет: «Ты пойми, по халатности вещь угробил. Если так пойдет...». А просто у него в уме калькулятор щелкнул: маска — десять песо, мог бы их обменять на пять сертификатов, это в Челябинске 25 руб. Почти четверть моей зарплаты м.н.с.! Ищи маску, мерзавец!
Дома-то, в Союзе, это накопительство широко и не могло проявиться, на зарплату не разгуляешься. А тут нам половину зарплаты обменивали на особую псевдовалюту («сертификаты») — а половину тратить на Кубе. Но, с помощью разных ухищрений можно было и больше обменять, ужаться в расходах. И некоторые в самоограничении доходили до крайности.
Когда я приехал в Гавану в 1970 г., с годовалой дочкой, пришлось долго жить в гостинице. В ресторане мы платили треть цены, остальное оплачивал научный центр. Но все равно для нас было дорого. А в кафе только два блюда — жареная рыба или почки в вине. Вкусно, но за три месяца с ума сойдешь, а годовалый ребенок и за неделю.
Я неделю ждать не стал, из консервной банки сделал печурку, в колбочку приладил фитиль, налил спирта, и можно было варить дочке еду не хуже, чем на газу. На работе мне знакомые давали кусочек мяса, чуток овощей — ребенку хватало. Недалеко от нас, на том же этаже, жила другая советская семья, у них был мальчик лет пяти. Худенький, бегал в длинных черных трусах босиком по холлу самой роскошной гостиницы «Ривьера» — ее только-только перед революцией отстроили себе гангстеры США, чтобы проводить там свои конгрессы и в карты играть. Прекрасное творение зодчества, скульптуры и изощренного вкуса.
Там останавливались всякие мировые лауреаты, диссиденты всех мастей и шпионы. Чьи они были, неизвестно, но у них прямо на лбу было написано, и все друг друга знали. Кстати, одна такая шпионка из США, специалист по партизанскому движению в арабских странах, была очень милая девушка, прямо «гений чистой красоты». И среди этой публики бегали по роскошным коврам моя дочка и этот белобрысый мальчик.
Как-то вечером они набегались и поднялись поиграть еще в нашей комнате. А я как раз сварил кусочек мяса, провернул его на мясорубке, поставил на стол и пошел в ванную, где на мраморном столике у меня была кухня. Возвращаюсь в комнату и вижу, что этот мальчик лихорадочно хватает руками с блюдца вареное мясо, запихивает в рот и, давясь, не жуя, глотает. Стосковался по пище и не утерпел. Большой уже, и стыдно ему. Увидел меня несчастными испуганными глазами и побежал из комнаты. Доэкономились родители.
Легко было бы обвинить их в скопидомстве, а не получается. Почти все эти советские специалисты выросли в семьях, которые много поколений тяжело работали и скудно потребляли. И вот выдалась им возможность накопить денег и потом купить что-то, ранее недоступное. И стал бес их толкать под руку — одних сильнее, других меньше.
А тех, кого этот бес толкнуть не мог, обязаны этим, скорее всего, не своему благородству, а тому, что несколько поколений их предков жили сытой жизнью. И даже если сами они лично в детстве недоедали, воспитание их поддерживало.
А вообще советских специалистов любили и уважали — и за честную работу, и за нормальное отношение к людям. Что ни говори, а этим наши сильно выделялись, даже среди «народных демократов». Жаль, что в массе своей наши неважно языком владели — для работы достаточно, а о тонких материях поговорить уже трудно. Примером своим изъяснялись. Это, конечно, главное, но кубинцам хотелось поговорить и что-то узнать, в том числе тонких материй. Да и наши сами без языка не могли многого увидеть и понять. В этом смысле у меня было преимущество, и я им пользовался. Ездил, куда хотел, с самыми разными людьми разговаривал, по радио выступал (в Сантьяго, «Radio Rebelde», которое в Сьерра-Маэстра вещал на Латинскую Америку). Мне техник за это записал огромную бобину ленты латиноамериканской музыки. Я бобину для этого и привез, но в Москве так и не было времени слушать, друзья разрезали на кучу кассет.
