От Мак Ответить на сообщение
К Мак Ответить по почте
Дата 28.10.2016 19:11:46 Найти в дереве
Рубрики Школа; Семинар; Тексты; Версия для печати

СГКМ.Российское обществоведение...(7) Состояние постсоветского обществоведения

Кара-Мурза С.Г. Российское обществоведение: становление, методология, кризис
– М.: ООО «ТД Алгоритм», 2016 – 480 с.


(7) Состояние постсоветского обществоведения:
общая картина


Многие стороны колоссального кризиса, который сопро-
вождает крах СССР, служат опытным доказательством мето-
дологической ущербности обществоведения времен пере-
стройки и реформы.
В рамках нормальной логики и при соблюдении научного
этоса профессиональному сообществу обществоведов невоз-
можно было бы оправдать тех разрушительных изменений,
которые были навязаны стране со ссылкой на «обществен-
ную науку». Сегодня чтение трудов обществоведов перестро-
ечного периода оставляет тяжелое чувство. В них нарушены
самые элементарные нормы мышления и утрачена способ-
ность «взвешивать» явления.
В Послании Президента Российской Федерации Феде-
ральному Собранию 2004 г. сказано: «С начала 90-х годов Рос-
сия в своем развитии прошла условно несколько этапов. Пер-
вый этап был связан с демонтaжом прежней экономической
системы... Второй этап был временем расчистки завалов, об-
разовавшихся от разрушения “старого здания”... Напомню, за
время длительного экономического кризиса Россия потеряла
почти половину своего экономического потенциала».
Реформа 1990-х гг. верхушкой обществоведов представ-
лялась обществу как модернизация отечественной экономи-
ки — а оказывается, что это был ее демонтаж, причем исклю-
чительно грубый, в виде разрушения «старого здания». На это
согласия общества не спрашивали, а общество не дало бы та-
кого согласия. Речь идет о колоссальном обмане общества,
совершенном с участием авторитетных обществоведов. За-
малчивались даже суждения американских экономистов, ко-
торые были консультантами российского правительства.
В январе 1992 г. в Вашингтоне в Комитете по советско-
американским отношениям Джеффри Сакс делал доклад о
программе, к которой приступали в России. Как писал акаде-

мик Г.А. Арбатов, в своем выступлении по этому докладу Д.
Гэлбрейт сказал: «На Западе слишком хорошо знают, что та-
кой подход неприемлем. И потому никогда не позволят осу-
ществлять его на практике в своих собственных странах». На
это Дж. Сакс ответил: «Шоковая терапия имеет шанс на успех,
но лишь в том случае, если Запад предоставит значительную
помощь, особенно для стабилизации рубля. К сожалению, За-
пад едва ли такую помощь мобилизует» [66].
Гуманитарная элита, уже российская, знала и об этом док-
ладе Дж. Сакса, и о выступлении Д. Гэлбрейта, но не было ни-
какой попытки обсуждения и коррекции разрушительной
доктрины. Это — выпадение из системы норм научной этики.
Как же можно держать в советниках таких людей?
Главные обществоведы страны даже не утверждали, что
жизнеустройство страны может быть переделано без катаст-
рофы — но тут же требовали его переделать. Наблюдалась
поразительная вещь: ни один из ведущих экономистов нико-
гда не сказал, что советское хозяйство может быть передела-
но в рыночное хозяйство западного типа. Никто никогда и не
утверждал, что в России можно построить экономическую
систему западного типа. Ситуация аномальная: заявления по
важнейшему вопросу строились на невысказанном предпо-
ложении, которого никто не решался явно изложить. Никто
не заявил, что на рельсах нынешнего курса возникнет дее-
способное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать вы-
живание России как целостной страны и народа. Сколько ни
изучаешь сегодня документов и выступлений, никто четко не
заявляет, что он, академик такой-то, уверен, что курс реформ
выведет нас на безопасный уровень без срыва к катастрофе.
А вот предупреждений об очень высоком риске сорвать-
ся было достаточно.
Никакое научное сообщество не может принимать по-
добные катастрофические предложения без обоснования и
критического анализа. Один этот штрих показывает, что к на-
чалу 1990-х гг. в СССР и России уже не существовало сообще-
ства обществоведов как научной системы.
А возникло ли такое научное сообщество сегодня? Что
произошло с российским обществоведением после ликвида-
ции СССР?

В новой политической системе, которую строила но-
менклатура КПСС, перешедшая на антисоветские позиции,
не предполагалось создавать новое профессиональное со-
общество обществоведов на новой методологической и ор-
ганизационной основе. Считалось, что та элита советского
обществоведения, которая обеспечила дискурсом, идеями и
доктринами перестройку Горбачева, обеспечит этими инстру-
ментами и развитие капитализма в России. Считалось также,
что большинство обществоведов, которые не примут эту «Ве-
ликую антисоветскую революцию», можно будет если не по-
давить, то заставить молчать. Этот расчет оправдался — це-
ной разрушения сообщества обществоведов как социокуль-
турной общности.
Процесс «косметического ремонта» советского общест-
воведения проходил так: «На первый взгляд, в начале 1990-
х годов сложились исключительно благоприятные условия
для развития политологического знания. Политической нау-
ке досталась в наследство вся инфраструктура, создававшая-
ся для обеспечения деятельности таких дисциплин, как науч-
ный коммунизм, история КПСС, марксизм-ленинизм и пр. На
базе кафедр научного коммунизма и истории КПСС формиро-
вались политологические кафедры, на изучение политологи-
ческих проблем переходили целые исследовательские инсти-
туты. Академия общественных наук при ЦК КПСС была пре-
образована в Российскую академию государственной службы
(РАГС); Институт марксизма-ленинизма — в Независимый ин-
ститут социальных и национальных проблем, а позднее — в
Институт комплексных социальных исследований РАН; Инсти-
тут международного рабочего движения — в Институт срав-
нительной политологии. Высшие партийные школы стали кад-
ровыми центрами при Правительстве России, а затем — ре-
гиональными филиалами РАГС» [67].
Интеллектуальной общности, которая десять лет занима-
лась подрывом государства, социальной и культурной систем,
теперь поручили руководить познавательной деятельностью,
образованием и проектированием строительства общества и
государства в совершенно иной системе. Более того, элита
этой новой общности раньше представляла систему капита-
лизма в деформированном образе «идеологического врага» и

в то же время, в грезах, видела капитализм вожделенной зем-
лей обетованной. Это глубокий когнитивный диссонанс!
Кризис, в создании которого активное участие принима-
ло сообщество обществоведов, нанес самый тяжелый удар
в системе знания именно по обществоведению. Специфиче-
ские сценарии и процессы в каждой отдельной области (эко-
номике, социологии, этнологии и пр.) могут различаться, но в
целом их состояние характеризуется рядом общих черт.
Эту общность с расщепленным сознанием сразу прибрали
к рукам службы бывшего «идеологического врага». Эта опера-
ция была проведена так: «Происходили масштабные метамор-
фозы, связанные с последствиями шоковой терапии начала
1990-х годов: по мере сокращения государственного финан-
сирования исследовательского и учебного процесса научная
интеллигенция быстро теряла былой социальный статус. …
В этой ситуации на помощь молодой российской политоло-
гии пришли западные благотворительные фонды. В их числе
следует упомянуть Институт “Открытое общество” Дж. Сороса,
фонды Аденауэра, Карнего, К. и Дж. МакАртура, Форда, Эберта
и др., которые внесли и вносят существенный вклад в разви-
тие политической науки в России, выделяя гранты на проведе-
ние фундаментальных и прикладных исследований.
В содержательном плане рассматриваемый период ха-
рактеризовался интенсивным освоением достижений запад-
ной (прежде всего американской) политической мысли. Было
издано значительное количество переводных работ, причем
некоторые из них бесплатно распространялись по грантам
западных фондов» [67].
Это — важный фактор, но не причина, а следствие. Глав-
ными общими процессами и факторами кризиса постсовет-
ского обществоведения можно считать следующие:
— кризис мировоззренческой матрицы советского про-
екта в 60—80-е гг. ХХ в. и производный от него кризис когни-
тивной основы советского обществоведения;
— кризис легитимности советской политической систе-
мы в 80-е гг. и распад сообщества обществоведов как профес-
сионального; формирование группировок на идеологиче-
ской и прагматической основе; «внешние» заказчики и спон-
соры и их влияние на обществоведение;

— фрагментация информационной системы российско-
го обществоведения; дискриминация при доступе к инфор-
мационным ресурсам по идеологическим и экономическим
основаниям;
— изменение системы отношений с «социальными заказ-
чиками» и возникновение «интеллектуального предпринима-
тельства» в сфере обществоведения;
— изменение системы господства в России и новая струк-
тура тематики в обществоведении; выведение в «социальную
тень» важных социокультурных общностей и главных проти-
воречий в обществе;
— системный кризис в России и отход от норм рацио-
нального мышления в элите и в массовом сознании;
— общий кризис когнитивных структур Просвещения и
давление постмодернизма.
Согласно приведенному перечню, первым фактором, оп-
ределяющим состояние обществоведения, является воздей-
ствие на научное сообщество методологического наследия
советского периода. Инерция этого воздействия очень вели-
ка, и ее преодоление само по себе есть актуальная и сложная
задача обществоведения, которая в явном виде даже еще не
поставлена.
Истмат — доктрина, ставшая частью идеологии. Общест-
воведению нанесла вред уже стереотипизация истмата —
превращение его формул в расхожие догмы. Описание соци-
альной реальности тяготело к механистическому детерми-
низму ХIХ в. После краха СССР истмат был лишь «вывернут» в
фундаментализм механистического неолиберализма. Его ин-
теллектуальные структуры во многом симметричны струк-
турам истмата, так как в принципе выводятся из той же кар-
тины мира. Реформа 90-х гг. никак не сказалась на статусе
методологии истмата, потому что он с ней оказался вполне
совместим. Поэтому основная масса обществоведов от ист-
мата сегодня совершенно искренне находится в одном стане
с ренегатами марксизма. Объяснять это конформизмом чле-
нов сообщества невозможно. Они не пережили драму пре-
дательства, т.к. их методология фатальным образом искажа-
ла реальность.

Более того, ликвидация «цензуры» марксизма освободи-
ла такие темные пласты сознания, что произошел откат в ме-
тодологических и ценностных установках, которого мало кто
мог ожидать. Речь, конечно, идет не обо всем обществоведе-
нии, но все же о доминирующей и официально признанной
его части.
Антонио Грамши высказал в «Тюремных тетрадях» такую
мысль о роли истмата в консолидации трудящихся: «Можно
наблюдать, как детерминистский, фаталистический механи-
стический элемент становится непосредственно идеологи-
ческим “ароматом”
философии, практически своего рода ре-
лигией и возбуждающим средством (но наподобие наркоти-
ков), ставшими необходимыми и исторически оправданными
“подчиненным” характером определенных общественных
слоев. Когда отсутствует инициатива в борьбе, а сама борь-
ба поэтому отождествляется с рядом поражений, механиче-
ский детерминизм становится огромной силой нравственно-
го сопротивления, сплоченности, терпеливой и упорной на-
стойчивости…
То, что механистическая концепция являлась своеобраз-
ной религией подчиненных, явствует из анализа развития
христианской религии, которая в известный исторический
период и в определенных исторических условиях была и
продолжает оставаться “необходимостью”, необходимой раз-
новидностью воли народных масс, определенной формой ра-
циональности мира и жизни и дала главные кадры для реаль-
ной практической деятельности» [68, с. 54, 55].
Но затем Грамши объясняет, что после завоевания вла-
сти тот же самый фатализм истмата начинает играть негатив-
ную роль: «Когда “подчиненный” становится руководителем и
берет на себя ответственность за массовую экономическую
деятельность, то этот механизм становится в определенном
смысле громадной опасностью... Фатализм является не чем
иным, как личиной слабости для активной и реальной воли.
Вот почему надлежит всегда развенчивать бессмысленность
механистического детерминизма, который, будучи объясним
как наивная философия массы… с возведением его в ранг
осознанной и последовательной философии со стороны ин-

теллигенции, становится причиной пассивности, дурацкого
самодовольства» [там же].
И Грамши записал такое замечание: «Что касается исто-
рической роли, которую сыграла фаталистическая концеп-
ция философии практики, то можно было бы воздать ей за-
упокойную хвалу, отметив ее полезность для определенного
исторического периода, но именно поэтому утверждая необ-
ходимость похоронить ее со всеми почестями, подобающими
случаю» [68, с. 60].
Эти похороны не состоялись и сегодня — истмат легко
вошел в альянс с неолиберализмом. Реформа 1990-х гг. никак
не сказалась на статусе методологии истмата, потому что он с
этой реформой оказался вполне совместим — стоило только
сказать, что пролетарская революция не созрела, советский
строй был реакционным, следовательно, надо способство-
вать развитию производительных сил в рамках капитализма.
Критический анализ методологического оснащения док-
трины марксизма является для постсоветского общества аб-
солютно необходимым. Этот анализ тем более актуален, что
как правящая элита, так и оппозиция в России продолжают,
хотя в основном бессознательно, в своих умозаключениях
пользоваться инструментами исторического материализма и
марксистской политэкономией — смена идеологических кли-
ше «победившей» частью общества на это никак не влияет.
Л.Г. Ионин пишет: «Если отвлечься от чисто теоретиче-
ских особенностей и от научно-организационных принципов,
то иногда очень трудно найти различия в идеологических
функциях изучения социальной структуры в марксистской и
в так называемой буржуазной социологии. В обоих случаях
подход был нормативным, высшей ценностью считались ра-
венство и справедливость, образ идеального состояния и ко-
нечные ценности вытекали из одного и того же источника —
духа Просвещения и Великой французской революции» [69].
Наследием советского и дореволюционного российско-
го обществоведения стала когнитивная структура, следую-
щая траектории натурфилософии, а не науки. В постсоветской
России продолжилось включение в методологию общество-
ведения, претендующего быть научным, структур вненаучно-

го знания (художественного и все чаще религиозного). В пре-
подавании социологии нередко даже делают упор на исполь-
зование художественной литературы как источника знания о
закономерностях общественных процессов.
Вот выдержка из статьи проректора обществоведческого
вуза: «Возрастает значение обучения и воспитания социоло-
гов с использованием отечественной художественной лите-
ратуры, в особенности той, что затрагивает корневые пробле-
мы социально-исторического, духовно-культурного развития
российского общества, жизни русского народа, составляюще-
го более 80% населения страны.
Во второй половине XX века в нашей стране специфику
жизненных сил и пространства жизни человека в художест-
венной форме наиболее глубоко и личностно, и социально
акцентированно, по нашему мнению, выразили “деревенщи-
ки”, в том числе В.М. Шукшин. Его творчество стало одним из
наиболее мощных ресурсов постижения модели нашей исто-
рии и культуры, перспектив будущего русских людей, их госу-
дарственности. Вот почему, как представляется, для рассмот-
рения ключевых тем базовых учебных курсов современной
российской социологии могут использоваться фактически
все художественные произведения В.М. Шукшина.
Типичная, традиционная практика использования шук-
шинских произведений, особенно рассказов, была связа-
на с социологией села… Тем самым была продолжена тради-
ция русской художественной литературы и обществознания
XIX века, связанная с осмыслением народного характера и
национальной судьбы, уровень которого был задан А.С. Пуш-
киным, продолжен Н.В. Гоголем, Ф.М. Достоевским, Л.Н. Тол-
стым» [70].
Даже академик М.К. Горшков, который принимает как ак-
сиому, что социология должна отодвинуть политические при-
страстия (апологетику и оппозиционность), в другой «аксио-
ме» противоречит себе: «В известной мере социолог-эксперт
наследует миссию философов, поэтов и политических мыс-
лителей прошлого, нередко стремившихся (подобно Платону
или Макиавелли) играть роль “советника государя”».
Беспристрастный социолог научного типа должен быть
не советником власти, а сообщать достоверное знание и го-

сударю, и революционеру — такова его функция как ученого.
Выполнение этой миссии поднимает на более высокий уро-
вень деятельность и государя, и революционера, и это благо-
творно для общества в целом.
Вторым по значению фактором кризиса можно считать
ориентацию элиты обществоведения на политические и эко-
номические интересы заказчиков и спонсоров, а не на объек-
тивную истину. Это отдаляет сообщество от науки не меньше,
чем когнитивные средства натурфилософии.
Эти факторы деградации обществоведения стали обще-
признанными. М.К. Горшков пишет: «Симптомами этого неду-
га можно считать следующие черты деятельности отечествен-
ных социологов, все отчетливее проявляющие себя в послед-
нее время:
— социологический сервилизм: в сложившейся системе
взаимодействия с властными структурами социологи чаще
всего исполняют гувернерские, обслуживающие функции;
— доминирование в социологической науке таких тем,
которые связаны с оправданием сложившегося в России соци-
ального уклада. Довольно редко в поле зрения отечествен-
ной социологической науки попадают темы, касающиеся по-
вседневной жизни и трудовой деятельности широких масс
населения страны; вопросы, связанные с изучением природы
социального неравенства, истории и последствий приватиза-
ции в России; исследования в области причин региональных
различий, криминализации общества и роста коррупции, от-
чуждения человека, произвола правящей бюрократии и на-
родившейся российской буржуазии» [27].
Конечно, академик М.К. Горшков хорошо знает сообще-
ство социологов, но, по моему мнению, нынешнее состояние
этого сообщества нельзя объяснить сервилизмом, обслужи-
вающими функциями и оправданием сложившегося в России
социального уклада. Все это имеет место, но это — производ-
ная более сильного мотива. На мой взгляд, элита сообщества
обществоведов сложилась уже 30—40 лет назад как группа
молодых амбициозных интеллектуалов, пошедших за «шести-
десятниками». Выше приведены отрывки из их мемуаров, ко-
торые проливают иной свет на нынешнее состояние.

Именно эта группа в 1970-е гг. измененила «формат взаи-
модействия социологов и власти: теперь это не сотрудниче-
ство, а подрывная деятельность… Социологи, преодолевшие
искушение сотрудничеством с обманувшей их надежды вла-
стью, теперь рассматривают социологическое исследование
как “сопротивление системе, но с помощью научного знания”»
(В.Н. Шубкин). И вот признание, смешанное с гордостью: со-
циология «стала важным фактором реформирования и в ко-
нечном счете революционного преобразования» советского
общества (В.А. Ядов). Почему же не верить им? Ведь мы хоро-
шо знали их установки — дело не в сервилизме. Подрывная
деятельность против СССР была их служением. Инерция оча-
рования их миссии борьбы с «империей зла» оказалась бо-
лее сильной, чем можно было предположить. Как не претили
этим интеллектуалам грубые приемы Б.Н. Ельцина и кримина-
лизация общества и государства, они считали необходимым
помогать новому режиму.
Кризис сообщества обществоведов был вызван их внут-
ренними причинами. После краха СССР в социальной струк-
туре обществоведения сложилась компактная господствую-
щая группа, объединяющей силой и ядром идейной основы
которой являлся антисоветизм. У нее было развито месси-
анское представление о своей революционной роли. Даже
почтенным иерархам общественных наук (например, акаде-
микам Д.С. Львову, Н.Я. Петракову или Ю.В. Яременко) был за-
крыт доступ к трибуне, так что их рассуждения в узком кругу
специалистов превратились в «катакомбное» знание.
Эта господствующая группа создала такую обстановку,
что студенты и аспиранты, преподаватели и научные сотруд-
ники, уже не обладающие антисоветской или просоветской
пассионарностью, вынуждены стать конформистами и демон-
стрировать свой сервилизм: многие — прикрываясь маской.
Все профессиональные обществоведы были вынуждены глас-
но принять установки работодателя, а единственным работо-
дателем было государство. Нежелательное вольнодумие до-
зировалось и контролировалось, публикации были возмож-
ны лишь в малотиражных и маргинальных издательствах, а
сообщество должно было делать вид, что таких публикаций

не существовало, — ни рецензий, ни критики, ни обсуждения
не могло быть.
Замечательно подвели итоги своей деятельности в обще-
ствоведении сами В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзон в большой ста-
тье в журнале «Вопросы философии» (1990). Они отказывают-
ся от советского строя: «Строй, который преподносился офи-
циальной идеологией как воплощение идеалов социализма,
на поверку оказался отчужденной от народа и подавляющей
личность авторитарно-бюрократической системой... Идей-
ным основанием этой системы был догматизированный мар-
ксизм-ленинизм» [71].
Эти два видных деятеля обществоведения и активные
производители «догматизированного марксизма» были выну-
ждены заявить, что «на поверку» советский строй оказался не
тем, что они писали. Печальное зрелище. Но еще важнее: это
признание значит, что их «наука» не располагала существен-
ными средствами для познания реальных общественных про-
цессов. Ведь если бы они были исследователями, которые,
для виду подчиняясь «системе», в то же время изучали нашу
действительность эффективными методами, то в 1990 г. они
вынули бы из ящика стола и опубликовали свои выстрадан-
ные откровения. Но этого нет, статья полна ритуальной руга-
ни в адрес «авторитарно-бюрократической системы» и не со-
держит ни одной определенной мысли.
Вот эмпирический социологический факт. Социолог А.В.
Грехов пишет:
«Все чаще приходится слышать словосочетания “оран-
жевая опасность”, “оранжевая угроза”, “болотные оранжисты”,
предвещающие социально-политические потрясения.
…С помощью квантификационного метода мы утверждаем, что по-
добное “оранжевое” явление наше отечество претерпело
на рубеже 1980—1990-х годов. Перестройка всех сторон жизни
общества, предпринятая с 1985 г., вылилась в радикальные
изменения в советском государстве и завершилась государственными
переворотами 8 декабря 1991 г. и 21 сентября — 4 октября 1993 г.
Оранжизм этого периода проявился в целенаправлен-
ном формировании посредством коммуникативных возмож-
ностей средств массовой информации антисоциалистическо-
го общественного сознания с последующим общественным
одобрением радикальных изменений общественно-полити-
ческого строя…
Значительная часть творческой интеллигенции
газетных и журнальных коллективов, находясь
на стыке мировоззренческих катаклизмов
и общественно-политических веяний,
вставала на позицию негативного отношения к советской ис-
тории, выражала свою приверженность либерально-
демократическим ценностям. Негативно-оценочный советско-пуб-
лицистический бум, в том числе на страницах журналов “Зна-
мя”, “Новый мир”, подготавливал крушение Советского
Союза, закрепление основ “суверенно-демократического” государст-
ва, родившегося на руинах развенчанного социалистическо-
го идеала.
В центре мировоззренческого столкновения… оказалась
проблема сущности и содержания Октябрьской социалисти-
ческой революции как судьбоносного для страны события.
Квантификационный взгляд на исторические публикации
того периода на страницах прессы позволил выявить тенден-
ции и технологии целенаправленной деятельности средств
массовой информации по “исправлению” общественного/ис-
торического сознания советского населения » [72].
Публикуемые в популярных журналах и газетах авторы
в годы перестройки вели интенсивную антисоветскую пропа-
ганду в агрессивном стиле. Не только научные, но и просто
рациональные рассуждения исчезли из прессы. Но это зна-
чит, что большинство сообщества обществоведов, которое
вовсе не примкнуло к активной части антисоветской «цвет-
ной революции», было вынуждено замолчать — из осторож-
ности и из-за утраты доступа к изданию публикаций (кроме
ничтожного числа гротескных, которых можно было осмеять
или назвать паранойей).
А.В. Грехов пишет о двух самых популярных журналах,
которые до перестройки привлекали тем, что в них велась
корректная дискуссия. Теперь публикуемые авторы «гене-
рировали в общественном сознании негативную оценку ок-
тябрьским событиям со страниц журнала “Знамя”. Это были в
первую очередь представители филологической
науки — писатели (7 публикаций), поэты (4), литературоведы (6),
а также философы (4), политологи (2)…

Право формировать общественное сознание населения
в перестроечные и постперестроечные годы было монополь-
но отдано противникам Октябрьской
революции, сторонни-
кам крушения созданной ею политической системы. Конъ-
юнктурно-заказные авторы стали определять мировоззрен-
ческую направленность знаменской публицистики.
Квантификационный метод вскрывает подобную
карти-
ну и в отношении журнала “Новый
мир”. Уже с 1989 г. в жур-
нале доминировали
негативно-оценочные публикации об Октябрьской
революции… Отличие новомирской исторической
публицистики
от знаменской — более активное участие в ан-
тиоктябриане представителей философской, исторической,
экономической, социологической наук. …Авторами всех не-
гативно-оценочных философских публикаций были россий-
ские эмигранты первой волны. ...Целенаправленные публи-
кации знаменских и новомирских авторов формировали у
читателей суггестивное отношение к социалистической рево-
люции и ее деятелям. В сознание читателей внедрялась неиз-
бежность “научного” предсказания
о крушении советской по-
литической системы.
Тем самым население подготавливалось
к “оранжевому” варианту ликвидации советской системы вла-
сти, произошедшей в 1993 г.» [72].
Как иллюстрацию приведем одну из таблиц в этой статье.
Из нее видно, насколько тотальным был сдвиг массива публи-
каций в журнале «Новый мир» к антисоветским установкам.
Таблица 1. Публикации об Октябрьской революции
Журнал «Новый мир»
1989 1990 1991 1992 1993 1994
Всего публикаций
в журнале 228 168 217 214 197 227
В том числе коли-
чество публика-
ций об Октябрь-
ской революции
37 32 44 41 25 37
Из них: количе-
ство негатив-
но-оценочных
публикаций
31 30 44 39 25 36

Логика ведущих обществоведов мейнстрима была и ос-
тается далекой от рациональности. Уже к середине 1990-х гг.
стало очевидным и было зафиксировано в ряде работ, что ис-
ходные выводы доктрины реформ были ложны. Мнение, что
экономическая реформа в России «потерпела провал» и при-
вела к «опустошительному ущербу», стало общепризнанным
и среди российских (пусть негласно), и среди западных спе-
циалистов. Нобелевский лауреат по экономике Дж. Стиглиц
дает такую оценку: «Россия обрела самое худшее из всех воз-
можных состояний общества — колоссальный упадок, сопро-
вождаемый столь же огромным ростом неравенства. И про-
гноз на будущее мрачен: крайнее неравенство препятствует
росту» [73, с. 188].
Вдумаемся: в результате реформ мы получили самое худ-
шее из всех возможных состояний общества. Значит, речь идет
не о частных ошибках, вызванных новизной задачи и неопре-
деленностью условий, а о системе ошибок, о возникновении
в сознании проектировщиков реформы «странных аттракто-
ров», которые тянули к выбору наихудших вариантов из всех
возможных, тянули к катастрофе. Эти ошибки были обуслов-
лены воздействиями идеологией, они делались вопреки хо-
рошо систематизированному историческому опыту России,
вопреки предупреждениям множества советских и россий-
ских специалистов, вопреки предупреждениям видных зару-
бежных ученых. Этот факт также требует рефлексии, ибо гово-
рит об очень глубокой деформации всей системы норм науч-
ной рациональности в отечественном обществоведении.
Масштаб социального бедствия не имеет прецедента в
индустриальном обществе Нового времени. Украина, став-
шая после развала СССР большой европейской страной с вы-
соким уровнем научного и промышленного развития, погру-
зилась в редкостный кризис — в 2000 г. средняя реальная
заработная плата здесь составляла 27% от уровня 1990 г. (в
Таджикистане — 7%). В Армении к концу 1997 г. средний уро-
вень заработной платы составил около 28 долл., в то время
как стоимость минимальной потребительской корзины в этот
момент достигала 50 долл.
На рис. 4 показан масштаб бедности в странах с пере-
ходной экономикой (в основном постсоветских в начале

Рис. 4. Население, живущее в условиях абсолютной бедности
в странах с переходной экономикой Европы и Средней Азии, %
(Источник: Making Transition Work for Everyone: Poverty and
Inequality in Europe and Central Asia, 2002, Тhe World Bank,
Washington, DC.)
(См. рис. по ссылке на книгу)

2000-х гг.) [74, с.188—198]. Обществоведение было просто
обязано объяснить, почему совсем недавно благополуч-
ные республики погрузились в такое бедствие, а также объ-
яснить, почему Беларусь после 1996 г. смогла быстро вы-
рваться из этой ловушки.
Поразительно, что программа реформы и не предпола-
гала создать или сохранить механизмы, предотвращающие
обеднение населения. Исследователи ВЦИОМ писали: «Про-
цессы формирования рыночных механизмов в сфере труда
протекают весьма противоречиво, приобретая подчас урод-
ливые формы. При этом не только не была выдвинута такая
стратегическая задача нового этапа развития российского
общества, как предупреждение бедности, но и не было сдела-
но никаких шагов в направлении решения текущей задачи —
преодоления крайних проявлений бедности» [75].
Казалось бы, перед обществоведением возник очень
важный в теоретическом и еще более в практическом плане
объект исследований, анализа, размышлений и диалога. Но
за прошедшие 25 лет стремления к рефлексии по отношению
к методологическим основаниям реформы в среде общество-
ведов не наблюдается (за исключением отдельных личностей,
которые при настойчивой попытке гласной рефлексии стано-
вились изгоями сообщества обществоведов).
А ведь все это можно было надежно предвидеть уже в
1989—1990 гг. Тогда многие экономисты начали читать Хайе-
ка, можно было понять, какой эффект его концепции произве-
дут на практике в России. Фридрих фон Хайек писал: «Имеет
ли какой бы то ни было смысл понятие социальной справед-
ливости в экономической системе, основанной на свободном
рынке? Категорически нет». О.Т. Богомолов в 2004 г., коммен-
тируя это утверждение Хайека, сказал: «Современные рос-
сийские либералы в этом отношении остаются последовате-
лями Ф. Хайека»1. Коллеги промолчали.
Никак не ответив на эти работы, содержащие профес-
сиональную критику, общность обществоведов, разработчи-
-----
1 В другом месте Фридрих фон Хайек писал в 1975 г.: «Попытка осуще-
ствить социальную справедливость несовместима с обществом свободных
людей».
-----

ков доктрины реформ, нарушила элементарные нормы нау-
ки. Это означало исчезновение сообщества как профессио-
нального.
Народное хозяйство и жизнеустройство любой стра-
ны — это большая система, которая складывается истори-
чески и не может быть переделана исходя из доктриналь-
ных соображений — даже если на время политикам удает-
ся пробудить массовый энтузиазм и радужные иллюзии. Но
никаких шансов на успех такая реформа не имела, устой-
чивой массовой поддержки неолиберальная доктрина ре-
форм в России не получила, что показали многочисленные
исследования и самые разные способы демонстрации пози-
ции «послушно-агрессивного большинства» («совка», «люм-
пена», «иждивенца» и пр.). Сам набор ругательств, которыми
идеологи реформ осыпали большинство населения, говорит
о неприятии реформ.
Это и поражает западных обозревателей. В большом аме-
риканском докладе сказано: «Критически важным политиче-
ским условием экономического успеха является разработка
стратегии перехода, опирающейся на широкую поддержку об-
щества. Без такой поддержки, без изначальной социальной
направленности реформ ни одну из них нельзя считать “не-
обратимой”... С точки зрения развития, нынешний режим, ос-
нованный на неолиберальной политике, — тупик. Он не спо-
собен провести истинные реформы в демократическом духе.
Неолиберальная доктрина фактически не имеет обществен-
ной поддержки, что диктует авторитарную тактику проведе-
ния болезненных и непопулярных мер (которые несовмести-
мы и с задачами развития). Все, что формируется в современ-
ных условиях, — зыбко и непостоянно» [76].
Проведенная замена советских учебников на переведен-
ные западные лишь ухудшила положение — эти учебники уже
не отвечают даже западной реальности и тем более не имеют
никакой связи с российской действительностью. В 1996 г. Л.Г.
Ионин сделал замечание, справедливое и сегодня: «Дело вы-
глядит так, будто трансформирующееся российское общест-
во в состоянии адекватно описать и понять себя при помо-
щи стандартных учебников и стандартных социологических

схем, разработанных на Западе в 60—70-е гг. для описания за-
падного общества того времени…
И западное общество, и российское почти одновремен-
но подошли к необходимости коренной когнитивной пере-
ориентации. На Западе она произошла или происходит. У нас
же она совпала с разрушительными реформами и полным от-
казом от приобретенного ранее знания, а потому практиче-
ски не состоялась. Мы упустили из виду процессы, происхо-
дящие в нашем собственном обществе, и живем сейчас не сво-
им знанием, а тридцати-сорокалетней давности идеологией
западного модерна. Вместе с этой идеологией усваиваются и
социологические теории, и методологии, тем более что они
ложатся на заботливо приготовленную модернистским мар-
ксизмом духовную почву…
Теории, которые у нас ныне используются, описывают не
то стремительно меняющееся общество, в котором мы живем
сейчас. Переводимые и выпускаемые у нас ныне учебники со-
циологии описывают не то общество, с которым имеет дело
студент» [69].
Поскольку «выпускаемые у нас учебники» описывают не
то общество, с которым имеет дело студент, и не то, которое
существует в современном Западе, ни старые, ни новые поко-
ления сообщества обществоведов, в общем, не могут адекват-
но представить ситуацию ни внутри, ни вне России, а значит,
не могут и предвидеть ход общественных и политических про-
цессов. И власть, и граждане делают свои умозаключения, ис-
ходя из опыта или интуиции. Здравый смысл и память помога-
ют, но мощных аналитических методов науки они лишены.
Вспомним сравнительно недавнее состояние, сейчас не-
сколько замаскированное, — веру элиты в то, что западная
модель экономики является единственно правильной. Эта
вера доходила до идолопоклонства. Экономист В. Найшуль,
который участвовал в разработке доктрины реформ, даже
опубликовал в «Огоньке» статью под красноречивым назва-
нием «Ни в одной православной стране нет нормальной эко-
номики». Это нелепое утверждение. Православные страны
есть, иные существуют по полторы тысячи лет — почему же
их экономику нельзя считать нормальной?

Странно как раз то, что российские экономисты вдруг
стали считать нормальной экономику Запада — недавно воз-
никший тип хозяйства небольшой по населению части чело-
вечества. Если США, где проживает 5% населения Земли, по-
требляют 40% минеральных ресурсов, то любой овладевший
арифметикой человек усомнится, что хозяйство США может
служить нормой для человечества.
И опять же, вместо рациональных аргументов в интел-
лектуальной прессе преобладал поток художественных мета-
фор, иногда доходивших до гротеска. Вот сентенция в «Вопро-
сах философии» доктора наук, зав. сектором ИМЭМО РАН В.А.
Красильщикова: «Перед Россией стоит историческая задача:
сточить грани своего квадратного колеса и перейти к орга-
ничному развитию... В процессе модернизаций ряду стран
второго эшелона капитализма удалось стесать грани своих
квадратных колес... Сегодня, пожалуй, единственной страной
из числа тех, которые принадлежали ко второму эшелону раз-
вития капитализма и где колесо по-прежнему является квад-
ратным, осталась Россия, точнее территория бывшей Россий-
ской империи (Советского Союза)» [77].
Представление о западном капитализме как правильной
(нормальной) хозяйственной системе — следствие невежест-
ва наших энтузиастов «рынка», воспринявших этот стереотип
из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом
(сначала из марксизма, потом из обрывков либерализма). Эти
теории насыщены идеологией. М. Фуко в книге «Археология
знания» показывает, что наиболее идеологизированной об-
ластью знания является политэкономия.
Виднейший американский антрополог М. Сахлинс в ста-
тье «Прощайте, печальные тропы»1 пишет о культурной уни-
кальности и необычности западного капитализма: «Западный
капитализм в своей тотальности — это поистине экзотиче-
ская культурная схема, такая же странная, как и любая другая,
отмеченная поглощением материальной рациональности ог-
-----
1 Название перекликается с названием известной книги К. Леви-Стросса
«Печальные тропики». Тропы — слова, употребляемые в образном смысле,
при котором происходит переход от прямого значения слова к переносному.
-----

ромным сводом символических отношений. Нас слишком
сильно сбивает с толку кажущийся прагматизм производства
и торговли. Культурная организация экономики остается не-
видимой, мистифицированной денежной рациональностью,
посредством которой реализуются ее произвольные цен-
ности. Весь идиотизм современной жизни — от кроссовок
“Уолкман” и “Рибок” до норковых шуб и бейсбольных игроков,
получающих по 7 миллионов долларов в год, до МакДональд-
са, Мадонны и другого оружия массового уничтожения — вся
эта нелепая культурная схема тем не менее представляется
экономистам как ясное проявление универсальной практи-
ческой мудрости» [78].
Надо учитывать, что важным фактором, искажающим
результаты обществоведческого анализа и принимаемых
на его основе решений, было то, что обсуждение важней-
ших проблем реформы происходило в обстановке замал-
чивания знания, например, о свежем опыте приватизации в
Польше и Венгрии. Более того, во многих случаях имела ме-
сто и дезинформация, что углубило раскол общества и кри-
зис 1990-х гг.
Околовластные обществоведы во время реформы из-
бегали использовать слова, смысл которых устоялся в об-
щественном сознании. Их заменяли эвфемизмами — благо-
звучными и непривычными терминами. Так, в официальных
и даже пропагандистских документах никогда не употребля-
лось слово «капитализм». Нет, что вы, мы строим рыночную
экономику. В целом за 90-е гг. произошло изменение функ-
ции языка — его магическая функция стала доминировать
над информационной. Это резко сузило каналы социодина-
мики знания.
П. Бурдье так определяет эту функцию общественных
наук: «Социальный мир есть место борьбы за слова, которые
обязаны своим весом — подчас своим насилием — факту, что
слова в значительной мере делают вещи и что изменить сло-
ва и, более обобщенно, представления… значит уже изме-
нить вещи. Политика — это в основном
дело слов. Вот поче-
му бой за научное познание действительности должен почти
всегда начинаться с борьбы против слов» [79].

Тот факт, что в идеологическую борьбу активно включи-
лись авторитетные обществоведы, обладавшие «удостовере-
нием» разумного беспристрастного профессионала, резко из-
менило темп нарастания кризиса в культуре.
Тогда было сказано с самой высокой трибуны, что глав-
ное в перестройке экономики — «радикальное изменение
отношений собственности». Более подробных объяснений
не было. Люди искали разъяснения ученых. Появилась се-
рия статей видного юриста, председателя комиссии Вер-
ховного Совета СССР, член-корреспондента АН СССР С. С.
Алексеева. Его первое разъяснение было таково: необхо-
димо «совершить воистину революционный акт — переда-
чу всех, без исключения, государственных имуществ тому,
кто только и может в Советской стране ими обладать, Со-
ветам».
Слово ученого внушало страх. Представляете себе бал-
листические ракеты на балансе Рязанского облисполкома?
Или кусок проходящей по его территории железной дороги?
Призывы к муниципализации инфраструктуры и техносферы
огромной страны на пороге ХХI в. казались мистификацией.
Сейчас это забыто, а тогда это усилило дестабилизацию обще-
ственного сознания.
Второй тезис объяснял беды нашей экономики господ-
ством наемного труда. В его ликвидации автор предлагает
следовать... опыту капиталистических стран. По его мнению,
капиталистическое хозяйство потому и эффективно, что «там,
по сути, произошло преобразование собственности.., вызрели
новые элементы, так или иначе выражающие обществен-
ное начало, участие тружеников в распределении дохода».
И это слово ученого сильно удивило.
С.С. Алексеев даже утвеpждал, что на Западе давно нет
частной собственности и эксплуатации, а все стали коо-
пеpатоpами и pаспpеделяют тpудовой доход. Казалось не-
веpоятным: член-коppеспондент АН СССР наверняка знал,
что на тот момент в США 1% взpослого населения имеет 76%
акций и 78% дpугих ценных бумаг. Вот сводка в «Нью-Йорк
таймс» от 17 апреля 1995 г.: 1% населения США владеет 40%
всех богатств (включая недвижимость и пр.).

А вот данные из переведенной на русский язык книги:
«Наиболее богатые 0,05% американских семей владеют 35%
всей величины личного имущества, в то время как имущест-
во “нижних” 90% домашних хозяйств составляет лишь 30% его
совокупной величины» [80, с. 358]. Так что десяток акций, ко-
тоpые имеет в США кое-кто из pабочих, — фикция вpоде вау-
чеpа Чубайса. Зачем такая наивная пропаганда ученому?
Странно было слышать от народного депутата сетова-
ния на социальную защищенность трудящихся СССР. Он пи-
шет: «Наемный труд, неэффективный и сам по себе, стано-
вится — как это ни странно — еще менее эффективным в
результате повышенной его юридической и социальной за-
щищенности».
Как все это понимать? Куда мы идем? Ведь эти статьи
были изданы тиражом в несколько миллионов.
С.С. Алексеев приводит такое высказывание
С.Н. Федорова (известный хирург-офтальмолог): «Наемный труд
должен быть запрещен повсеместно». Тут даже идея сплошной кол-
лективизации бледнеет. Что же у нас будет за экономика? Это
можно было бы принять за шутку, если бы речь не шла о жиз-
ненно важных для страны вопросах и если бы это писал не
столь высокого ранга ученый.
С.С. Алексеев открывает «сокровенную тайну социализ-
ма». Она, оказывается, в сдаче в аренду всех госпредприятий.
Причем их не надо сдавать в аренду трудовым коллективам,
потому что они не являются «свободными ассоциациями
производителей». Трудовые коллективы — это «аморфные соеди-
нения людей, связанных друг с другом в основном лишь ме-
стом работы, не имеют устойчивых общих интересов». Значит,
в аренду сдавать только кооперативам или частным собст-
венникам.
Все это — мифы! Неужели ученый, предлагая кардиналь-
ное изменение всей нашей социально-экономической систе-
мы, не знает «альтернативной экономики» Запада с арендой,
кооперативами и «народными предприятиями»? Все эти фор-
мы маргинального уклада отличаются высокой интенсивно-
стью труда и более низкой зарплатой. Что он рекомендавал
советскому обществу!

Мифологична и трактовка С.С. Алексеевым роли государ-
ства в экономике: «Наемный труд связан с присвоением
ре-
зультатов его другим субъектом... У нас-то кто присваивает?
Ответ один: гигантский монополист, каковым является госу-
дарство».
Казалось, что эта примитивная идея отошла в прошлое с
перехлестами первых лет перестройки. Нет, она развивается
в статьях ученого.
С.С. Алексеев призывал вспомнить «справедливые сло-
ва» Анджея Вайды: «...чем люди живут беднее, тем они более
алчны». Это и есть жесткий классовый подход, но теперь он
проникнут ненавистью к беднякам. И все это печаталось под
девизом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Вся эта серия странных идей не была просто плодом раз-
мышлений личности С.С. Алексеева — личности тогда были
увлечены лихорадочным производством идеологем цело-
го интеллектуального сообщества. Кто-то удержался, других
унесло потоком, включая выдающихся и даже великих уче-
ных. Поддерживала напор этого потока мощная машина —
для статей С.С. Алексеева были предоставлены страницы
«Правды», «Известий», «Литературной газеты».
Гражданам не было возможности обдумать и обсудить
все эти идеи. Вот, газеты 7 сентября 1989 г. сообщили, что в
сентябре депутатам будут представлены проекты, содержа-
щие «непривычные нам дотоле понятия — рынок труда, бан-
кротство убыточных предприятий...».
Переход к «непривычным нам дотоле понятиям» — шаг
принципиальный. Используемые категории и понятия тесно
связаны со стоящим за ними содержанием. Если
под лозунгом «Больше социализма!» начинаем устраивать рынок труда,
то это означает отказ от принципа «от каждого — по способностям,
каждому — по труду». Но такие вещи нельзя делать тайком, без
объяснения и обсуждения — особенно в среде ученых.
Что означает понятие «рынок труда»? Что общество не
гарантирует каждому человеку рабочее место: он выносит
свою рабочую силу на рынок, а там как повезет.
Право на труд исчезает. Рынок — стихийный
регулятор, купля-продажа свободная, цена на рабочую
силу определяется спросом и предложением.

Банкротство убыточных предприятий — нормальное яв-
ление в рыночной экономике, цена определяется рынком. Но
как можно закрывать
«убыточные» предприятия, если цену
на их продукцию и их рентабельность установил не рынок, а
Госплан и Госкомцен? И как можно все это предлагать, не дав
прогноза последствий? Казалась дикой сама идея ликвидиро-
вать в сентябре общественные институты, к которым населе-
ние привыкло и приспособилось за 70 лет (это 6 поколений!),
и навязать ему институты, в которых не разбираются даже ав-
торы этого проекта.
Уже только приготовления к «рынку труда» создали со-
циальную пороховую бочку (конкретно первый кровавый
погром в Сумгаите). В той же статье в «ЛГ» зампредседателя
Госплана Л.Б. Вид сообщал, что за прошлый год «хозрасчет,
сокращение капитального строительства высвободили из народного
хозяйства миллион человек, главные же сокращения
впереди.
В стране сегодня нет работы в целых районах, и это
не только Средняя Азия. Целый город Надым остался без ра-
боты, как и строители десятков ГЭС, трассовики на тысячах
километров магистралей».
Наступает бедствие — и такой тупой, дремучий произ-
вол в социальной сфере! Ну как это можно назвать наукой?
Ведь невозможно было предположить, что обществоведы,
которые разрабатывали этот проект, выполняли задание те-
невых и криминальных групп, которые готовились к прива-
тизации.
Почему же вдруг потеряли работу «строители десятков
ГЭС, трассовики на тысячах километров магистралей»? Пото-
му, что сообщество обществоведов стало убеждать власть и
общество прекратить большие программы инфраструктурно-
го строительства. Рынок сам решит! Ряд ученых тиражировал
миф, будто строительство «рукотворных морей» и стоящих на
них ГЭС было следствием абсурдности плановой экономики и
нанесло огромный ущерб России.
Наглядным примером служит приватизация промышлен-
ности. В 1992 г. группа ведущих мировых экспертов (социоло-
гов и экономистов) под руководством М. Кастельса (США) по-
сетила Москву. Она провела интенсивные дискуссии с членами

Правительства Российской Федерации, в том числе с Г.Э. Бур-
булисом, Е.Т. Гайдаром, А.Н. Шохиным.
В качестве экспертов с российской стороны выступали
профессора Ю.А. Левада, Л.Ф. Шевцова, О.И. Шкаратан и В.А.
Ядов. После отъезда группа иностранных экспертов состави-
ла доклад Правительству России, который был опубликован
только недавно, хотя там нет ничего секретного.
В докладе эти эксперты критикуют доктрину приватиза-
ции и, изложив свои аргументы, напоминают хорошо извест-
ные вещи: «Рыночная экономика не существует вне институ-
ционального контекста. Основной задачей реформаторского
движения в России сегодня является в первую очередь соз-
дание институциональной среды, т.е. необходимых условий,
при которых рыночная экономика сможет функционировать.
Без подобных преобразований рыночная экономика не смо-
жет развиваться, не создавая при этом почвы для спекуляций
и воровства. То есть создание эффективной рыночной эконо-
мики принципиально отличается от простой задачи переда-
чи прав собственности от государства и старой номенклату-
ры к успешным частным управляющим… Культура куда важ-
нее масштабов приватизации».
Они так характеризуют общности, которым в ходе прива-
тизации предполагалось передать основную массу промыш-
ленной собственности: «В настоящий момент все они так или
иначе демонстрируют паразитическое поведение, их дей-
ствия носят не инвестиционный, а спекулятивный характер,
свойственный в большей мере странам “третьего мира”… Та-
кая ситуация характерна скорее не для зарождающегося, а
для вырождающегося капитализма. Фактически идет процесс
передела накопленной собственности, а не создание нового
богатства. В этих условиях исключительно либеральная эко-
номическая политика, основанная на непродуманной и не-
контролируемой распродаже государственной собственно-
сти, обречена на провал, что приведет лишь к усилению вла-
сти спекулятивных групп в российской экономике».
И вот общий вывод: «Резюмируя все сказанное, мы утвер-
ждаем, что существующая концепция массовой приватизации
является главной ошибкой, которую Россия может совершить
в ближайший год реформ» [85].

Несомненно, Кастельс, Турен и их коллеги-эксперты вы-
сказали принципиальные и важные концептуальные сужде-
ния о начавшейся в России приватизации. Их предупрежде-
ния быстро получили эмпирические подтверждения. Ведущие
российские социологи были ознакомлены с их суждениями в
ходе прямой дискуссии. Они знали и выводы, и аргументы ко-
миссии экспертов — но от широких кругов обществоведов,
не говоря уже об обществе, это знание было скрыто.
Это было признаком распада профессионального сооб-
щества обществоведов.