От Мак Ответить на сообщение
К Мак Ответить по почте
Дата 28.10.2016 15:09:20 Найти в дереве
Рубрики Школа; Семинар; Тексты; Версия для печати

СГКМ. Российское обществоведение...(3) Наука — или натурфилософия?

Кара-Мурза С.Г.
Российское обществоведение: становление, методология, кризис
– М.: ООО «ТД Алгоритм», 2016 – 480 с.


Наука — или натурфилософия?


Вспомним, как шло на Западе становление научного об-
ществоведения. В Средние века основной формой общест-
венного сознания была религиозная. Рациональная форма
знания была сопряжена с религиозными представлениями,
в лоне этого мировоззрения и вырабатывались инструменты
познания. Возрождение означало большой сдвиг в познава-
тельной деятельности, общественная мысль стала плюрали-
стичной, допускался даже атеизм. Возник новый тип знания,
который назвали натурфилософией.
Но натурфилософия не была наукой в строгом смысле
слова. Натурфилософия как тип знания была тесно связана с
ценностями, а в мировоззренческом плане следовала холиз-
му, целостному представлению о мире вещей, связанных во-
едино, — натурфилософии было присуще космическое пред-
ставление о мире1. Наука, родившаяся в ХVII в., была прин-
ципиально другим типом познания и порождала иной тип
знания. Она отошла от эссенциализма натурфилософии, т. е. от
поиска сущности, таящейся в каждой вещи. Наука имела це-
лью выявить в каждом явлении или вещи общую закономер-
ность, превращая конкретный предмет в модель. При этом
реальное воплощение объекта было несущественно, он был
для исследователя лишь носителем знания о том явлении, ко-
торое в данный момент было предметом исследования.
Конечно, и в натурфилософии, как вообще в мышлении
человека, обладающего разумом и воображением, создава-
лись модели реальности, но структура этих моделей сильно
отличалась от структуры моделей науки. Наука в своих моде-
-----
1 Виднейшие представители натурфилософии Возрождения — Нико-
лай Кузанский, Леонардо да Винчи, Джордано Бруно, Томмазо Кампанелла,
Парацельс.
-----

лях старалась вывести в отдельное пространство иррацио-
нальное («идолов») — потусторонние силы, эмоции и необъ-
ясненные традиции, не поддающиеся объяснению явления.
Всех этих идолов ученый должен был держать под контролем
в особых «камерах». Он испытывал их влияние и даже тайком
использовал его, но не был им подвластен — таково кредо.
С точки зрения обыденного сознания, прежнее знание
было более продуктивным, оно лучше описывало видимую
реальность. Так, физика Аристотеля лучше описывала обы-
денный мир человека, чем законы механики Галилея, — ка-
мень действительно падал быстрее, чем перышко. Галилей
сделал радикальный шаг — он абстрагировался от побочных
факторов, которые в данный момент его не интересовали, и
вместо камня или перышка он видел материальную точку,
вес и форма которой не были важны. А в реальности вес и
форма определяют скорость и траекторию падения: перыш-
ко падает медленно, потому что сопротивление воздуха пре-
пятствует его падению.
Наука низводит явление до абстрактной элементар-
ной сущности. Познание, которое ищет элементарные явле-
ния, отрицает космизм и холизм. И самое главное — это зна-
ние, которое освобождается от ценностей. Вещи теряют для
ученого свой тайный смысл, свою выраженную в имени сущ-
ность, они не связаны воедино невидимыми струнами в бо-
жественный Космос.
В этом и была суть конфликта Галилея с Церковью. Он
требовал разрешения познавать ради знания, независимо от
его отношения к добру и злу. В религиозном мировоззрении
знание и ценности были сцеплены — или ты познаешь во сла-
ву Бога, или ты познаешь с темными замыслами. Галилей про-
возгласил знание беспристрастное (объективное), знание
как самоценность. Миссия науки — познать то, что есть, не-
зависимо от того, как должно быть.
Это был драматический разрыв непрерывности в разви-
тии знания. С наукой возникло новое мировоззрение, новая
картина мира. Строго говоря, сама картина мира возникла
потому, что художники Возрождения изобрели перспективу и
представили человека как субъекта, наблюдающего мир. Рань-
ше человек не отделялся от этой картины, не было и субъект-

но-объектных отношений между человеком и миром. Человек
был связан с Космосом «невидимыми струнами». Натурфило-
софия и наука вышли из Возрождения по двум разным траек-
ториям, а мы в школьной истории ошибочно представляли их
как последовательные этапы одного пути. Как теперь говорят,
наука — это не дочь натурфилософии, а ее сестра.
Но для нас здесь важно, что на Западе обществоведение
сразу стало формироваться как часть науки. Складывались
новое общество, новый тип государства и новый тип хозяйст-
ва. Религиозные или моральные трактаты не могли дать адек-
ватного описания этих процессов. Ученые сразу стали приме-
нять новый метод познания к человеку и к обществу. Сразу
стали создаваться научные, хорошо разработанные модели.
Они стали инструментом познания и в то же время мощным
средством воздействия на общественное сознание и процесс
легитимации грядущего общественного порядка.
Примером служит Гоббс — уже типичный ученый перио-
да научной революции, с математическим сознанием. Он раз-
работал модель человека, нового общества и государства. Че-
ловек Гоббса — атом, свободный самодостаточный индивид,
который находится в непрерывном движении и не изменяет-
ся при столкновениях с другими индивидами. Гоббс взял то
представление об атоме, которое было выведено из интел-
лектуальной тени именно обществоведами, причем в отно-
шении человека, а не материи.
На основе модели человека как атома был развит целый
подход к объяснению общества — методологический индиви-
дуализм, который и до сих пор применяется в западном обще-
ствоведении. Как инструмент познания конкретного общест-
ва модель Гоббса эффективно выполнила свои функции, даже
несмотря на то, что аллегория атома в принципе неверна.
Исходя из этой модели человека, Локк создал учение об
обществе. В центре всей конструкции находится ядро — гра-
жданское общество (в точном переводе цивильное, т. е. ци-
вилизованное). Это «республика собственников». Оболочка,
окружающая это ядро, — пролетарии, которые живут в со-
стоянии, близком к природному. Они уважают частную соб-
ственность и пытаются ее экспроприировать у «богатых». А в
«заморских территориях» живут «в состоянии природы» дика-

ри и варвары. Ось, вокруг которой крутится гражданское об-
щество, — частная собственность. Исходным фундаменталь-
ным объектом частной собственности является тело индиви-
да как основа всех остальных типов частной собственности.
Это была эффективная модель, из нее можно было исходить
и в идеологии, и в управлении обществом — человек Запада
ее принимал.
Адам Смит, исходя из механистической модели миро-
здания Ньютона, создал теорию рыночной экономики. Он бу-
квально перенес ньютоновскую модель в сферу хозяйства,
включая метафору «невидимой руки рынка» (у ньютонианцев
«невидимая рука», толкающая тела друг к другу, была мета-
форой гравитации). Невидимая рука рынка постоянно приво-
дит его в равновесие, когда колебания спроса и предложения
разбалансируют систему. Согласно Адаму Смиту, вся эта рав-
новесная машина рынка описывается простыми математиче-
скими уравнениями наподобие законов механики.
Таким образом, на Западе уже в ХVII—ХVIII вв. наука зада-
ла методологические основания для обществоведения. Ста-
ло довольно строгой нормой не вводить в «научную» часть
рассуждений об обществе нравственные ценности, хотя при-
лагать строгие каноны развитой науки к обществоведческим
трактатам того времени невозможно — ценности прони-
кают в них «контрабандой». Важно, что был принят опреде-
ленный вектор, ориентирующий на идеал беспристрастного,
объективного знания.
Сам Адам Смит был религиозным моралистом и прида-
вал большее значение своему трактату «Теория нравственных
чувств», чем «Исследованию о природе и причинах богатст-
ва народа», которое и сделало его великим экономистом. Для
нас здесь важно то, что он разделил эти два труда как принад-
лежащие к разным сферам знания. Это было признаком науч-
ного обществоведения.
В России формирование обществоведения пошло по дру-
гому пути. До середины ХIХ в. трактаты, излагавшие представ-
ления об общественных процессах, создавались в рамках
этики, часто с отсылками к религиозному знанию. Во второй
половине XIX в. в русской литературе возник особый жанр,
получивший название «физиологический очерк» — текст,

описывающий какую-то сторону социальной реальности. Этот
жанр историки культуры считают предшественником россий-
ской социологии — будущего обществоведения [10].
Изучение этого периода показывает, что обществоведе-
ние России вышло из классической русской литературы, а не
из науки. Соответственно, оно несло в себе присущие русской
литературе мировоззренческие черты1. Можно сказать, оно
было разновидностью литературы и было проникнуто силь-
ным нравственным чувством. С самого начала оно занима-
ло в общественном сознании пристрастную, даже радикаль-
ную позицию, выступая в основном на стороне угнетенных и
обездоленных2. По своим методологическим установкам это
обществоведение было несовместимо с беспристрастностью
и объективностью, оно сразу утверждало «то, что должно
быть», — декларировало нравственные идеалы и ценност-
ные нормы. Известно высказывание основателя историче-
ской школы «Анналов» Люсьена Февра: «несмотря на благие
порывы, нет и не может быть истинного понимания там, где
все отмечено печатью неизбежных и роковых симпатий и ан-
типатий».
Герцен писал: «Вся литература времен Николая была оп-
позиционной литературой, непрекращающимся протестом
против правительственного гнета, подавлявшего всяческое
человеческое право. ...Слагая песни, она разрушала; смеясь,
она подкапывалась».
Особенности этого обществоведения можно показать на
примере российской социологии. Он хорошо представлен в
учебнике «История социологии» (2009). Вот выдержки из гла-
вы 15 о Н.К. Михайловском. О нем говорится: «Являясь одним
-----
1 Один из первых социологов России Н.И. Кареев писал: «Социологиче-
ская литература зародилась в России в начале последней трети прошлого
столетия [ХIХ в.], на памяти автора настоящей книги, который сам принимал
в ней участие чуть ли не с первых лет ее существования… Нужно отметить,
что русская социологическая литература возникла в недрах передовой жур-
налистики» [11].
2 Социолог В.И. Староверов пишет: «Теоретическая социология в Рос-
сии началась с общинно-народнических рефлексий А. Герцена, М. Петрашев-
ского, Н. Чернышевского сотоварищи, а прикладная — с фундаментальной
социологической монографии В. Берви-Флеровского» [12].
-----

из пионеров отечественной социологии, он, по свидетельст-
ву своего современника и главного историографа этой нау-
ки Н. И. Кареева, начал самостоятельную работу как ученый
“в то время, когда еще почти не существовало социологиче-
ской литературы”. Закрепившаяся за русской социологией ха-
рактеристика “публицистическая” во многом обязана Михай-
ловскому и другим
отечественным ученым-социологам — его
современникам».
О первой когорте социологов говорится: «Труды Лаврова
так же, как и труды Михайловского, долгое время оставались
невостребованными, и он был известен лишь как идеолог на-
роднического движения. В то же время творчество этих круп-
ных ученых-социологов имеет особую ценность, поскольку
они являются основателями этико-социологического направ-
ления в отечественной социологии. Это явление известно в
мировой литературе по истории социологии
под нескольки-
ми названиями: “субъективная
социология” (или “субъектив-
ная школа”), “субъективный метод”, “русская социологическая
школа”» [13, с. 377].
Наука, напротив, опирается на объективный метод и тща-
тельно отделяется от этики как инструмента познания.
Михайловский обращался к анализу личности. Одним из
главных его принципов было «сформулированное им требо-
вание к социальному познанию
как к такой сфере деятель-
ности, в которой истинный результат
может быть получен
только путем применения субъективного,
оценочного подхо-
да. Объективное содержание знания не может быть полным
без привнесения в него оценочного момента.
…Применение
субъективного метода Михайловский описывает
следующим
образом: войти в интересы своего объекта (другого
субъекта),
переосмыслить его мысли, перечувствовать его чувства, пере-
страдать его страдания и переплакать его слезами, т. е., встав
на его место, слиться с ним, сделать его интересы своими, что
поможет достижению такого способа понимания, при кото-
ром будет установлено отношение полного тождества субъек-
та с объектом. Абсолютное слияние субъекта с объектом, ко-
гда они ни на минуту не разлучаются друг с другом, — это и
есть необходимое условие получения истинного знания…

Научная истина при таком понимании — это не беспристрастное,
объективное знание, а знание, органически свя-
занное
с идеалами и ценностями живой личности, реального
субъекта познавательной деятельности, наделенного волей и
действующего на основе своей психологической убежденно-
сти» [13, с. 387, 389].
Михайловский вводит в методологию его социологии т. н.
предвзятость, с которой исследователь изучает обществен-
ные отношения: он опирается не только на опыт, но и на нрав-
ственные установки. Без предвзятости невозможно получить
истинное знание, поскольку оно может быть только субъек-
тивным, считает Михайловский.
Сравним это с тезисом Макса Вебера: «Эмпирическая
наука неспособна научить человека,
что следует делать, а
только может указать, что он в состоянии
сделать и, в неко-
торых условиях, что он в действительности
желает сделать.
…Попытка утвердить свои оценочные суждения вовне имеет
смысл лишь в том случае, если этому предпослана вера в цен-
ности. Однако судить о значимости этих ценностей — дело
веры, быть может, также задача спекулятивного рассмотре-
ния и толкования жизни и мира с точки зрения их смысла, но
уже, безусловно, не предмет эмпирической науки в том смыс-
ле, как мы ее здесь понимаем» [14, с. 350, 351].
Глава 17 в учебнике: «Николай Иванович Кареев как со-
циолог». Кареев — один из пионеров
отечественной социо-
логии, его взгляды как социолога сложились к середине 1880-
х гг. В 1910 г. он был избран членом-корреспондентом Россий-
ской академии наук, а в 1929 г. стал почетным академиком АН
СССР. В основу изучения общества он, как и Михайловский,
положил личность, что потребовало применения оценоч-
ного подхода.
Это — направление субъективной социоло-
гии, любое социальное
явление или общественный процесс
обязательно рассматривается познающим
субъектом сквозь
призму определенного идеала.
Об этом и речь: основоположники социологии в России
пошли не по пути создания эмпирической науки, добывающей
объективное, беспристрастное знание, а по пути создания ме-
тода слиться с личностью как объектом изучения до полного
тождества. Возможно, это создаст замечательный способ по-

нять душу индивида посредством психологической убежден-
ности исследователя с его призмой «определенного идеала»,
но это — не рациональная социология научного типа.
М. Вебер предупреждал как социолог: «Если рациональ-
ное эмпирическое исследование последовательно расколдо-
вывало мир и превращало его в основанный на причинности
механизм, оно со всей остротой противостояло этическому
постулату, согласно которому мир упорядочен Богом и, сле-
довательно, этически осмысленно ориентирован. Ибо эмпи-
рически и тем более математически ориентированное воз-
зрение на мир принципиально отвергает любую точку зре-
ния, которая исходит в своем понимании мира из проблемы
«смысла» [15, с. 335].
Русская обществоведческая литература была гуманна,
нравственна, но именно это и делало ее ненаучной. Она по-
шла по пути натурфилософии. Она давала ценное знание,
но того типа, в котором знание и ценности тесно связаны и
даже переплетены. А наука возникла в ходе развода знания
и ценностей. Ценности были оставлены философии и рели-
гии, а наука говорила, «что есть», а не указывала, «как долж-
но быть». Иногда она может лишь предупредить: если будешь
поступать так-то и так-то, будет то-то и то-то. Бэкон сказал:
«Знание — сила»… и не более того. Иными словами, знание
не позволяет определить, что есть добро, а что — зло.
Некоторые русские писатели и сами чувствовали, что
принимать художественное произведение за верное пред-
ставление общественного бытия — большая ошибка. Чехов
писал, даже с тревогой, что художественная литература —
не трактаты социологов, что образы и коллизии, созданные
писателем, не описывают «то, что есть». Смысл его преду-
преждений был таков: писатель исходит из своей идеи, кото-
рая выражает борьбу добра и зла. Его текст — это мыслен-
ный эксперимент, проведенный в воображении художника.
Социолог, напротив, должен беспристрастно рассмотреть ре-
альность не через свою идею, а через объектив.
Первым крупным социологическим исследованием в
России считают книгу Н. Флеровского (В.В. Берви) «Положе-
ние рабочего класса в России: наблюдения и исследования»
(1869). Маркс, высоко оценивая эту книгу, пишет о ней Энгель-

су: «Это самая значительная книга среди всех, появившихся
после твоего труда о “Положении рабочего класса [в Англии]”.
Прекрасно изображена и семейная жизнь русского крестья-
нина — с чудовищным избиением насмерть жен, с водкой и
любовницами».
Чтобы читать эту книгу, Маркс стал изучать русский язык.
Он многократно ссылается на нее как на самый достоверный
источник знания «о положении крестьянства и вообще трудя-
щегося класса в этой окутанной мраком стране». Маркс пишет
Энгельсу о Флеровском: «Он хорошо схватывает особенности
характера каждого народа — “прямодушный калмык”, “поэтич-
ный, несмотря на свою грязь, мордвин” (которого он сравнива-
ет с ирландцами), “ловкий, живой эпикуреец-татарин”, ”талант-
ливый малоросс” и т.д. Как добропорядочный великоросс он
поучает своих соотечественников, каким образом они могли
бы превратить ненависть, которую питают к ним все эти пле-
мена, в противоположное чувство» [16, с. 358, 363—364].
Уже из этих похвал видно, что в книге Флеровского нет
беспристрастности, он излагает свои ценностные предпочте-
ния, давая характеристики «каждого народа» России не без
примеси русофобии. Из этой книги, по мнению Маркса, «сле-
дует, что крушение русской державы должно произойти в
ближайшее время».
Конечно, поскольку обществоведение связано с изуче-
нием людей, на этапе анализа и проектирования политиче-
ской практики в модель вводятся ценности — отношения лю-
дей регулируются нравственностью. Но это вторжение ценно-
стей в научном обществоведении стараются на первом этапе
ослабить или отделить от объективного анализа. В российском
обществоведении, напротив, методология анализа сознатель-
но сразу базировалась на ценностях. Если эксплуатация — это
зло, то автор сразу писал очерк об угнетенных, исходя из своих
нравственных установок. А если для автора рабочие — это иж-
дивенцы и люмпены, то он начинал пропаганду безработицы.
Так оно и случилось в ходе русской революции, что сыг-
рало большую роль в сдвиге к гражданской войне. Социоло-
ги и гуманитарии, видя Россию каждый сквозь призму опре-
деленного идеала и своей психологической убежденности, не
могли представить ни обществу, ни государству объектив-

ную картину реальности. Без такой картины, задающей об-
щий язык, главные политические организации не могли вести
диалог и искать компромисс, исходя уже из своих интересов,
идеалов и наличных сил. Так столкнулись разные убежденно-
сти квазирелигиозного типа — гражданскую войну вели меж-
ду собой революционные силы, почти все с социалистически-
ми программами.
Таким образом, в период революционного кипения мощ-
ные импульсы для интеллектуального освоения проблем об-
щества на Западе и в России оказались направлены в «точке
бифуркации» на разные траектории: на Западе — в науку, в
России — в натурфилософию. В естественных и технических
науках такого расхождения не произошло.
Эту проблему в СССР первым поднял Г.В. Осипов. Он уже
в конце 1950-х гг. пришел к выводу, что важнейшей задачей
отечественного обществоведения стал переход от гумани-
тарно-философского мышления к научно-социологическому.
Только на основе знания научного типа возможно и предви-
дение хода общественных процессов, и конструирование со-
циальных форм. Лишь в этом случае обществоведение стано-
вится участником разработки управленческих решений, ко-
торые поднимаются на уровень технологии, а не рутинной
реакции на изменение обстановки.
В воспоминаниях о 50-х гг. он говорит: «Работая над дис-
сертацией, я все яснее понимал, что общество развивается не
автоматически, как результат проявления абстрактных эконо-
мических законов, а в итоге деятельности личностей, которые
при этом руководствуются самыми разными целями. Поэтому
их действия должны быть строго скоординированы, и такую
координацию может обеспечить только наука. Иными слова-
ми, общество нуждается в управлении, основанном на досто-
верных социальных знаниях… Так впервые я подошел к во-
просу о конструировании социальной реальности, или, ина-
че, социального бытия» [17].
Когда в России (уже СССР) стих импульс революции и про-
изошла, по выражению Вебера, «институционализация хариз-
мы» (1960-е гг.), интуитивные попытки модернизации общест-
воведения оказались безуспешными. Это было действительно
сложной задачей, особенно в обстановке холодной войны.

Те советские обществоведы, которые предчувствовали
кризис, будучи «экзальтированными коммунистами» («шес-
тидесятники»), вместо рефлексии и анализа пошли в дисси-
денты. Элита молодого поколения советских гуманитариев в
большей части дезертировала или перешла на сторону про-
тивника в холодной войне.
Здесь надо обозначить сложную методологическую про-
блему, которая, видимо, и является корнем кризисов общест-
венных наук — и на Западе, и, в более крупных масштабах, в
России. Что значит, что наука — это знание, которое освобо-
ждается от ценностей? Это можно понять, когда ученый ис-
следует объект «неживой материи». В этой сфере над объек-
том можно производить эксперимент — «допрос Природы
под пытками»1. Эксперименты над животными издавна вызы-
вали угрызения совести, которые подавлялись надеждой, что
это делается во благо человеку, — и эта надежда имела осно-
вание. Но как может существовать общественная наука? Ведь
она исследует процессы и действия, определяющие судьбы
людей и, в пределе, всего человечества? Как эта наука может
освобождаться от ценностей?
Конфликт между научным знанием и этическими цен-
ностями носит фундаментальный характер и потому являет-
ся постоянным предметом самого обществоведения (в част-
ности, науковедения). Виднейшие философы рационализма
подчеркивали, что научное знание не может иметь «решаю-
щего значения» для жизни общества. Оно занимает в этой
жизни свое очень важное, но ограниченное место. Продол-
жая мысль Канта и Шопенгауэра, Витгенштейн писал: «Мы
чувствуем, что даже если даны ответы на все возможные на-
учные вопросы, то наши жизненные проблемы еще даже и не
затронуты».
К. Лоренц, изучавший взаимодействие культуры и ин-
стинктов как факторов поведения человека, считал большой
-----
1 М. Фуко писал: «Как математика в Греции родилась из процедур изме-
рения и меры, так и науки о природе, во всяком случае частично, родились из
техники допроса в конце Средних веков. Великое эмпирическое познание...
имеет, без сомнения, свою операциональную модель в инквизиции — все-
охватывающем изобретении, которое наша стыдливость упрятала в самые
тайники нашей памяти».
-----

угрозой для культуры вытеснение рациональностью внера-
циональных ценностей. Он писал: «Ценности не могут быть
выражены в количественных терминах естественных наук.
Одна из наихудших аберраций современного человечества
заключается во всеобщей уверенности, будто то, что нельзя
измерить количественно и не может быть выражено на языке
“точных” естественных наук, не существует в реальности; так
отрицается характер реальной сущности того, что включает
в себя ценности, и это отрицает общество, которое, как пре-
красно сказал Хорст Штерн, знает цену всего и не знает цен-
ности ничего» [18, с. 33].
Речь вовсе не идет о том, чтобы поддержать попытки «ре-
ванша этики», вытеснить рациональное мышление из про-
странства его приложения. Проблема в том, что в любом об-
ществоведческом исследовании или анализе ценностные и
научные (автономные от ценностей) категории и критерии
являются необходимыми инструментами познания, но лежат
в разных плоскостях. Нельзя не устранить одну из этих час-
тей когнитивной структуры, но нельзя их и смешивать в од-
ном мыслительном акте.
М. Вебер писал об опасности для общественных наук сме-
шения инструментов этики и научной методологии: «Для по-
следней все дело только в том, что значимость моральных им-
перативов в качестве нормы, с одной стороны, и значимость
истины в установлении эмпирических фактов — с другой —
находятся в гетерогенных плоскостях; если не понимать этого
и пытаться объединить эти две сферы, будет нанесен урон од-
ной из них» [19, с. 154].
Это — один из аспектов большой проблемы несоизме-
римости ценностей. Эта проблема игнорировалась и в со-
ветском, и в постсоветском обществоведении, и этот пробел
нашему обществу обошелся очень дорого. Этика и научное
знание — две системы ценностей, обе жизненно важные. Цен-
ности из этих систем несоизмеримы, их надо совмещать, не
смешивая, — это сложные навыки. На практике в обществен-
ном бытии, особенно в переходные периоды, нравственные
ценности подавляют ценности рационального знания, что по-
зволяет доминирующей общности «репрессировать» ценно-
сти других общностей, которые не имеют средств защитить

свои идеалы и интересы. Ценности «победителей» становят-
ся законом жизни, подавленные общности распадаются и де-
градируют, части их уходят в «подполье», начинают бороться
или даже мстить.
Таковы трагические периоды революций, такой пери-
од переживает сейчас и Россия. Господствующая общность,
осуществляющая «капиталистическую революцию», назван-
ную реформой, следует своим радикальным ценностям, при-
нявшим формы фанатизма. Она категорически отвергла цен-
ности «побежденного большинства», что и погрузило Россию
в кризис. Исключительно важную роль в этом процессе сыг-
рала подчиненная роль научной рациональности в позднем
советском и постсоветском обществоведении. Перестройка
резко сдвинула неустойчивое равновесие в сторону «антисо-
ветских» ценностей, облеченных в официальную идеологию и
в доктрины трансформации политической системы, экономи-
ки и общественного строя.
Рассмотрим эмпирические доводы для утверждений о
кризисе обществоведения.