Труд – источник жизнеобеспечения и культурная потребность человека. Возможность трудиться – фундаментальная ценность. Право на труд уже более века мы считали ключевым социальным правом, а в СССР оно определяло важный смысл понятия равенства: «От каждого по способности…». Значит, общество и государство гарантировали человеку доступ к рабочему месту. Поскольку в СССР был принят принцип опережения инвестиций производства, всегда был некоторый избыток рабочих мест.
В ходе «рыночной» реформы были ликвидированы все институты плановой системы (произошла «институциональная революция»), была проведена приватизация земли и промышленности, все привычные нормы и обычаи исчезли. Право на труд было отменено, рынок труда начал куплю-продажу рабочих мест. Резко сократились инвестиции, снизился объем производства, основные фонды «переплавили» в потребление, спрос на труд упал.
Вот короткий вывод 2014 г.: «Результатом структурной перестройки российской экономики стало сокращение (с 73,8 млн рабочих мест в 1991 г. до 67,7 млн в 2011 г.) и изменение пропорций занятости, и определяющих, в конечном счёте, модель социальной структуры общества. Особенно сильно сократилась занятость в науке (втрое), в промышленности (более, чем в два раза), в строительстве (в 1,6 раза) и сельском хозяйстве (в 1,5 раза).
Основной прирост их пришёлся на торговлю и сферу бытового обслуживания, занятость в которых выросла с 5,6 млн в 1991 г. до 12,2 млн в 2011 г. Отметим, что в России именно в этих отраслях велика доля теневой, нестабильной и т.п. занятости, а заработки рядовых работников относительно низки» [26].
Это общая картина, приведем признаки состояние рынка труда для молодежи.
Вот вывод исследования (2016): «В 1990–2000-е гг. произошли существенные изменения в положении молодежи на рынке труда.
С одной стороны, наблюдалось значительное снижение участия молодого населения в рабочей силе. Уровень экономической активности 15–19-летних сократился с 32,1% в 1992 г. до 8,1% в 2014 г., 20–24-летних – с 79,3% до 58,9%.
Масштабным было и снижение занятости молодежи: уровень занятости 15–19-летних упал с 22,7% в 1992 г. до совсем незначительных 4,4% в 2014 г.; 20–24-летних – с 68,3% в 1992 г. до 45,9% в 2014 г. Именно для молодежи, в отличие от всех остальных возрастных групп, был характерен максимальный отток с рынка труда, который имел место не только в 1990-х гг., но продолжился и в 2000–2010-е гг. Снижение экономической активности и занятости было обусловлено сокращением спроса на труд в результате трансформационного кризиса 1990-х гг., неуклонным ростом спроса на профессиональное образование, в первую очередь высшее, а также “революцией притязаний”, результатом которой стало увеличение резервной зарплаты. На протяжении 1990–2000-х гг. только в начальном профессиональном образовании происходило сокращение количества учащихся, в то время как число обучающихся в учреждениях среднего и особенно высшего профессионального образования устойчиво росло до второй половины 2000-х гг.
Так, количество студентов вузов увеличилось с 2089,9 тыс. в 1992/1993 уч. г. до 7513,1 тыс. в 2008/2009 уч. г., что свидетельствует о своего рода образовательном буме. Значительно сократилась доля выпускников средней (полной) школы, выходящих на рынок труда сразу после её окончания: если в 2001 г. она составляла 15%, то в 2010 г. упала до 3%» [27].
С начала реформы (1989 г.) подготовка квалифицированных рабочих в системе начального профессионального обучения сократилась в 3,5 раза.
В 2010 г. директор Института социологии РАН академик М.К. Горшков так подвел итог этого процесса: «Ситуация с человеческим капиталом работников, занятых в российской экономике, характеризуемая тем, что большая их часть находится в положении либо частичной деквалификации, либо общей деградации, может рассматриваться как крайне опасная с точки зрения перспектив модернизации России. Тревожными тенденциями выступают также постепенная люмпенизация рабочих низкой квалификации, массовый уход молодежи в торговлю при игнорировании индустриального сектора, равно как и практическое отсутствие у большинства молодых людей шансов (куда бы они ни шли работать) на изменение их жизни и профессиональных траекторий» [28].
Сложность нашей темы в том, что в России была осуществлена беспрецедентная в истории программа деиндустриализации. В 2012 г. В.В. Путин писал: «Фактически мы пережили масштабную деиндустриализацию. Потерю качества и тотальное упрощение структуры производства… Мы прошли через деиндустриализацию, структура экономики сильно деформирована» [29].
Но программа деиндустриализации сопровождалась сильным психологически-информационным давлением и реальным демонтажем общественных институтов. Изменилась вся символическая сфера. Академик Н.П. Шмелев в важной статье так определил экономические перспективы России: «Наиболее важная экономическая проблема России – необходимость избавления от значительной части промышленного потенциала, которая, как оказалось, либо вообще не нужна стране, либо нежизнеспособна в нормальных, то есть конкурентных, условиях. Большинство экспертов сходятся во мнении, что речь идет о необходимости закрытия или радикальной модернизации от 1/3 до 2/3 промышленных мощностей…
Если, по существующим оценкам, через 20 лет в наиболее развитой части мира в чисто материальном производстве будет занято не более 5% трудоспособного населения (2-3% в традиционной промышленности и 1-1,5% в сельском хозяйстве) – значит, это и наша перспектива» [30].
Вот непосредственное следствие: идеологическое воздействие на молодежь сделало статус промышленного рабочего для молодых людей почти неприемлемым – сегодня лишь 3-4% старшеклассников ориентированы на получение рабочих профессий. В 1990 г. в России из общей численности рабочих высококвалифицированных было 38%, а в 2007 г. всего лишь 5% (для сравнения: в передовых странах не менее 40%, в США – 47%) [Труд, 2008].
Соответственно, власть склоняется к применению замещающей этнической иммиграции при высоком уровне безработицы местного населения – признак углубления кризиса. Ведь это уже произошло на Западе – вывоз промышленности в Азию, а на остатки заводов ввозят мигрантов. Настал момент, когда средний класс оказался «общностью, которую нет смысла эксплуатировать». «Социальному государству» Запада не хватает денег подкармливать молодежь с дипломами, которая имитирует труд, приходится начинать войны и грабить слабые страны. А дальше?
Теперь лелеют утопию – возвратить рабочие места из Азии в страны Запада. Премьер-министр Великобритании Кэмерон в Давосе (2014) запел: «Это свежий драйвер роста. Великобритания должна стать страной возвращения экономики… Мы говорим о рабочих местах для инженеров, менеджеров, адвокатов.... Этот тренд затрагивает все отрасли экономики. Рабочие места возвращаются из Китая в английский Лидс, а из Индии в Уэльс… Кроме того, мы вкладываем миллиарды в инфраструктуру, в том числе в дорожное строительство» [31]. Посмотрим, как менеджеры и адвокаты будут строить дороги и получать зарплату, как у индуса.
Сокращение на Западе рабочих мест в производстве с вывозом промышленности в страны «третьего мира» проектировалось уже в конце ХIХ века. Главной площадкой для новой «мастерской мира» предполагалось сделать Китай. Начать эту операцию смогли после первичной индустриализации КНР и образования его населения. Тогда, в 1980-е годы появилось новое понятие – прекариат. Пролетариат сжался, рождается новый класс, не привязанный производственными отношениями ни с предприятиями капитала, ни с учреждениями государства (см. [33-35].
Вот описание «прекариата» Г. Стэндингом, автором книги 2011 г.: «Он состоит из множества необеспеченных людей, живущих непонятной жизнью, работающих в случайных и постоянно меняющихся местах без всяких перспектив профессионального роста; прекариат — это миллионы разочарованных молодых людей с образованием, которым совершенно не по душе то, что их ждет впереди; миллионы женщин, сталкивающихся с жестоким обращением на депрессивной работе; постоянно растущая армия тех, кто отмечен клеймом преступника на всю жизнь; миллионы “нетрудоспособных” и мигрантов по всему миру» (см. [35]).
Ж.Т. Тощенко приводит такие данные о российском прекариате: «Согласно данным всероссийского исследования “Жизненный мир россиян” (РГГУ, окт. 2014 г., 1800 чел., 8 регионов страны), почти 50% указали, что их образование не соответствует выполняемой работе или затруднились ответить на этот вопрос… Из свыше 80 млн трудоспособного населения 38 млн россиян непонятно где заняты, чем заняты, как заняты, в результате чего условия жизни, их доходы не отражаются в официальных статистических данных» [34].
О.И. Шкаратан и др. представили данные опросов в России за 1994-2013 гг.: «В течение 1992-1999 гг. было приватизировано более 133,2 тыс. различных предприятий и объектов. Приватизация ознаменовала отказ от гарантий занятости и переход к новым рыночным правилам игры, к которым многие работники не были готовы. Кризис занятости, который сего¬дня мы называем прекаризацией трудовых отношений, стал проявляться на первых порах существования новой России и сохранился в модифицированной форме в наши дни.
В июле 1999 г. безработица в России, исчисляемая по методологии МОТ, достигла рекордно высокого уровня – 14,2% экономически активного населения…
Прекаризация – опасный процесс распространения социальной ситуации прекариата на всё более широкие слои общества, меняющий его облик как целого. Слой прекариата в России существует, причем в зоне риска оказываются достаточно большие слои населения. К зоне риска можно отнести порядка 27% работающего населения» [36].
Вот сложная и срочная задача молодежной политики: внятно объяснить молодежи ее перспективы и альтернативы.
В России связка программ культурного воздействия и демонтажа прежних институтов привела к аномальному кризисному социальному и экономическому укладу, который социологи представляют так: «Как выявилось в ходе исследований, высокая трудовая мотивация и ориентация на производительный труд приводят скорее к снижению показателей уровня жизни, нежели к их повышению. А реализация иных, не связанных с трудом моделей самореализации, наоборот, оказывается эффективнее с точки зрения социального продвижения. Это закрепляется в молодежном сознании в виде доминанты инструментальных ориентаций, готовых превратиться в условиях высокой толерантности к девиации в асоциальные установки. Совокупность отмечаемых тенденций ставит в ситуацию неопределенности и риска наиболее подготовленную и социально активную молодежь» [8].
Кажется очевидным, что выход для России из этого тупика требует мобилизации, интенсивной учебы и самоотверженного труда, чтобы возродить и модернизировать всю систему производства (а не добычи). Это – «новая индустриализация» и возрождение сельского хозяйства индустриального типа. Эти программы возможны, если только молодежь возьмет на себя ношу солидарности – с обществом и государством. Поворот болезненный и сложный, но возможный и необходимый. Россия не имеет возможности грабить другие страны, даже если бы элита этого захотела.
Но в данный момент молодежь, тон которой задает студенчество, этого еще не прочувствовала. Вот подробная оценка их установок, данная социологами в конце 2012 г.:
«Нынешнее молодое поколение обречено восполнить социально-классовую структуру российского общества не менее, чем на 70% в качестве промышленных, аграрных рабочих и работников сферы услуг, большей частью средней и низкой квалификации. Это при том, что в общем выпуске учреждений профессионального образования всех уровней выпуск специалистов вузами составляет 59%. Последствия – девальвация дипломов о высшем образовании и вынужденная смена профессии. Не случайно в течение первых 5 лет работы меняют свою квалификацию или профессию в среднем 60% молодых специалистов, окончивших технические вузы. Аналогична ситуация и в поствузовском образовании: доля аспирантов по гуманитарной специализации составляет в среднем 48,8%, в то время как среди российских исследователей доля специалистов гуманитарной направленности не превышает 5%.
Большинство молодежи не склонны воспроизводить консервативную социальную структуру, характерную для государства патронажного типа, что чревато противоречием, способным перерасти в социальный конфликт.
Разрешение противоречия поколений в России обретает в последние два десятилетия преимущественно пассивную форму в виде эмиграции... Согласно данным статистических и миграционных служб экономически развитых стран, с января 2004 по январь 2008 г. в страны Европы, Северной Америки и Австралию на постоянное место жительства из России уехали 218 230 человек… Согласно данным упомянутого исследования, среди студентов московских технических вузов сегодня на выезд для работы за рубеж ориентируется не менее четверти…
Отсутствие в стране в достаточном объеме современных предприятий не гарантирует для них ожидаемой профессиональной самореализации... Что касается рынка гуманитарных профессий – он перенасыщен: выпускники экономических, юридических факультетов, факультетов иностранных языков на поиск работы по специальности тратят до 2-3-х лет, а, например, среди выпускников социологического факультета востребованы по специальности не более 2%.
Данные показывают предельно негативную оценку ситуации в стране студентами вузов» [32].
По данным всероссийского опроса, проведенного Левада-Центром в мае 2011 г., на вопрос «Хотели бы Вы уехать за границу на постоянное жительство?» утвердительный ответ дали 33% специалистов, 53% предпринимателей и 54% учащихся и студентов. Опросы других агентств дают примерно такие же данные.
Преодоление отчуждения молодежи от государства – чрезвычайная задача молодежной политики. Для разрешения этой задачи требуется системный и структурно-функциональный анализ, на основании которого можно предложить доктрину действий. Но этого анализа не делается, хотя ситуация очень сложная. Ведь обучать на социологических факультетах массу специалистов, из которых находят работу по своей профессии только 2% – это абсурд.
Наконец, важный фактор социального самочувствия молодежи – зарплата. Здесь состояние плачевное. Вот выводы социологов (2015): «Каждый второй, чья работа соответствует полученной в вузе специальности, относится к категории малообеспеченных (20,5%) либо обеспеченных ниже среднего уровня (30,2%). Доля остро нуждающихся заметно повышается, достигая 67,8% среди работающих по другой специальности. В этот период перед молодым человеком, как правило, остро встают и проблемы в других сферах, прежде всего создание семьи.
Этот фактор играет крайне разрушительную, демотивирующую роль в трудовых и профессиональных ориентациях молодежи. Учитывая рост эмигрантских настроений среди молодежи в возрасте 18–24 лет, не трудно прогнозировать дальнейшую “утечку мозгов”. В 2011 г. отмечалась высокая степень (5, 6 и 7 позиции по семибалльной шкале) безразличия – среди 18% молодых специалистов, тревоги – среди 34,1%, страха, отчаяния – среди 20,4%, возмущения, гнева – среди 34,4%» [37].
Это – фундаментальное противоречие, и было бы разумно его не замалчивать, а начать рациональный диалог с обсуждением альтернативных подходов к проблеме. Эту у Разработчики молодежной политики не должны игнорировать подобные проблемы – все равно в среде выпускников их обсуждают.
