За что критиковали Бурляева и его фильм "Лермонтов". (4 часть)
За что критиковали Бурляева и его фильм "Лермонтов". (4 часть)
«Я <…> не смолчу, это —мой путь, плевал я на эту шпану… Я не намерен глотать их отравленные пилюли», —заявил он актеру Д. Золотухину, предостерегавшему Бурляева от написания статьи в «Наш современник», поскольку та могла еще больше разозлить противника и стать для режиссера «смертным приговором» [Бурляев 2011: 402]. Запись в «Дневнике…» о выступлении во Дворце культуры Зеленограда, где он читал свои стихи и показывал фрагменты из фильма, режиссер также завершил характерной оговоркой: «Далее, конечно же, меня понесло, начал драконить гонителей “Лермонтова”» [Бурляев 2011: 377]. Но насколько характерно для конспирологического мышления подобное высвобождение эмоционального потенциала протеста? С одной стороны, мы вправе ждать его от группы, у представителей которой неравенство в доступе к социальным благам всегда вызывало чувства ущемленности и негодования (1). С другой стороны, психологически склонность к конспирологическому мышлению нередко связывается с пассивной позицией субъекта, помещающего себя «в центр внимания некой злонамеренной коалиции», которой он «не способен противо-
Примечания 1) «Бунт» Бурляева, трансформировавшего ущемленность в протест, хронологически почти совпал с первым, пожалуй, опытом публичной литературной рефлексии национал-консерваторами переживания депривированности и социального неравенства —речь идет о публикации вызвавшего скандал рассказа В. Астафьева «Ловля пескарей в Грузии» (1986).
-113-
действовать» [Zonis, Joseph 1994: 453]. Текст и поведение Бурляева, на первый взгляд, опровергают наблюдение американских исследователей: режиссер описывает свою деятельность, обращаясь к лермонтовским мотивам мятежа, вызова, несогласия [Бурляев 2011: 122, 137, 168, 341], отмечает высокую степень своей психологической мобилизованности для борьбы. Тем не менее вытесненный и непризнанный концепт «пассивности» очень многое определяет в его позиции. Протест Бурляева — это реакция на якобы вмененную противником пассивность (существует ли принуждение к пассивности на самом деле или принадлежит сфере воображаемого — неясно, важно, что субъект осмысливает его как главный «отрицательный» импульс своих поступков), соответственно акцентирование протестных эмоций становится попыткой выйти за пределы конспирологического сюжета, не отрицая и не проблематизируя конспирологическое мышление как таковое, оставаясь внутри смысловых и эмоциональных структур «теории заговора». Так обеспечивается бесперебойная циркуляция конспирологической логики, важной для самоидентификации сообщества: разоблачив одного врага и получив желанные власть и контроль, национал-консерваторы тут же обнаруживают другой заговор и другого врага, подавляющего и оттесняющего их от рычагов власти, а значит стимулирующего чувство ущемленности и возмущения. По иронии судьбы ситуация вокруг «Лермонтова», травматичная для Бурляева-кинематографиста (прежде всего откровенным намеком на профессиональную несостоятельность), оказалась исключительно выигрышной для легитимации протестного потенциала национально-патриотического сообщества: «травля» режиссера, «блокада», объявленная ему в некоторых СМИ (1), давали основания еще раз убедиться в существовании заговора и пережить весь спектр чувств, выражая которые национал-консерваторы обозначали свою позицию в политическом поле, — от ущемленности до праведного гнева. Впрочем, на ситуации «гонения» режиссер и сам заработал символический капитал и на какое-то время выдвинулся в число лидеров национально-консервативной интеллигенции. В 1986–1988 гг. он знакомится с самыми яркими фигурами патриотического
Примечания
1) Надо иметь в виду, что «травлей» и «блокадой» ситуация предстает в восприятии Бурляева. Несмотря на это, в тексте «Дневника…» есть характерные оговорки, свидетельствующие, что ситуация вовсе не была столь критичной, как это изображает автор. Выясняется, что в период «травли» режиссер много ездит по стране, у него проходит творческий вечер в Октябрьском зале Дома Союзов, показы «Лермонтова» организуются при участии комсомольских структур [Бурляев 2011: 335,347]. По признанию Бурляева, однажды он четыре раза за неделю «мелькнул» в разных программах на телевидении [Бурляев 2011: 371], кроме того, в этот период его приглашают принять участие в неделе советских фильмов во Вьетнаме и Южной Америке.
-114-
лагеря: В. Кожиновым, В. Беловым, В. Распутиным, М. Любомудровым, И. Глазуновым, В. Солоухиным, В. Астафьевым, группой ученых-экологов, участвовавших в борьбе против проекта переброски северных рек [Бурляев 2011: 347], и начинает воспринимать себя как одного из членов спаянного круга борцов: «Я впервые осознал простую мысль, захватывающую дух, — на меня смотрят с надеждой как на одного из лидеров, борцов за русскую культуру» [Бурляев 2011: 346]. Любопытно, что в тот период среди поддержавших Бурляева было несколько известных фигур, чье поведение изнутри сообщества также осмыслялось как открытое сопротивление врагу. Считалось, что все они совершили поступки, разоблачавшие козни евреев и масонов, и поплатились за это. Речь идет о писателе И. Шевцове, борце с «сионистской угрозой» и авторе романов о тайной деятельности еврейского лобби по захвату власти в СССР, М. Любомудрове, уволенном из ленинградских вузов за националистические взгляды, В. Астафьеве, чья переписка с Н. Эйдельманом стала предметом бурной полемики в интеллигентской среде. Впрочем, некоторые из них не воспринимали свои антиеврейские / антимасонские выпады как сознательный бунт. Астафьев, например, был склонен видеть в них импульсивный поступок, совершенный под влиянием эмоций. Другое дело, что противником, по убеждению Астафьева, его эмоции были просчитаны, потому он и стал жертвой еврейской «провокации», преследовавшей цель дискредитировать русских писателей [Астафьев 1998: 314]. Отношение этих персонажей к бурляевскому «Лермонтову» было разноречивым: от восторгов Шевцова, уверявшего, что этот фильм —«самое сильное его впечатление от кино за последние 25 лет», до осторожной оценки Астафьева, судя по всему, посчитавшего образ поэта слишком благостным [Бурляев 2011: 341, 430]. Но это как раз тот случай, когда солидарность с гонимым режиссером обеспечивалась, помимо соображений идеологического порядка (одобрения публичного антимасонского высказывания (1), сугубо эмоциональным фактором — сложной гаммой чувств, включавшей обиду, возмущение вероломством противника и жажду сопротивления. Несмотря на то что среди национал-консерваторов были те, кто предпочитал бороться с противником его же оружием —риторически изощренной тактикой намеков и недомолвок, использованием политтехнологических ходов (2) , в период перестроечного общественного
Примечания 1) «Теперь мне понятно, почему они тебя убивают», —сказал Бурляеву Астафьев после просмотра фильма [Бурляев 2011: 397]. 2) Как уже говорилось, национал-консерваторы отдавали предпочтение публичному поведению, диктуемому патриотическим «чувством», но вместе с тем признавали полезной и противоположную тактику —продуманную маскировку своих подлинных убеждений. Ср.: «Петр Васильевич Палиевский очень был склонен к мудрым советам о игре в “закулисе”. <…> Палиевский всегда умел ходить по проволоке. Знал, что где говорить. Хотя однажды и он —душа русская не выдержала! —сорвался на дискуссии “Классика и мы”. Столько наговорил “лишнего” да еще при “них”, и за это подвергся дичайшей иудейской травле» [Байгушев 2006: 317].
-115-
бурления важно было поддерживать нонконформистскую репутацию сообщества, что и делали персонажи, подобные Бурляеву или Любомудрову. Именно они призывали единомышленников «на волне растущего патриотического подъема <…> [перейти] к наступлению» [Любомудров 1989: 171–172]. Когда Любомудров, желая придать положительный смысл собственной маргинальности, называл себя и Бурляева «“камикадзе”, первопроходц[ами], ставящи[ми] на себе социальный эксперимент — жестокий, но полезный для окружающих» [Бурляев 2011: 345], он невольно демонстрировал, во-первых, насколько эффективным инструментом поддержания идентичности может быть обращение к травматичному эмоциональному опыту, во-вторых, насколько существенно этот травматичный эмоциональный опыт влияет на публичные политические жесты индивида / сообщества. Разоблачение законспирированного врага переживалось многими национал-консерваторами, в том числе Бурляевым, как расширение пространства персональной либо коллективной социальной самореализации (установка в Городке памятника Сергию Радонежскому авторства В. Клыкова примечательно уподоблялась режиссером выходу русского человека из гетто [Бурляев 2011: 368, 433]). Вместе с тем, даже заручившись поддержкой единомышленников, Бурляев, как свидетельствует «Дневник…», не мог избавиться от аффективного переживания угрозы со стороны противника. Добираясь на Дни славянской письменности в Великий Новгород в составе «золотого эшелона российских творцов», он задавался вопросом: «А если враг пустит этот поезд под откос <…> Мину подложат?..» [Бурляев 2011: 427]. «Дневник кинорежиссера» Бурляев, ратовавший за героически-жертвенное, эмоционально недвусмысленное обнаружение своих взглядов, завершил перечислением обнадеживающих для национал-патриотов событий. Однако, судя по всему, их последующее развитие убедило режиссера в том, что разоблачительные акции только усиливают сопротивление врага, делают методы противодействия «русскому делу» более изощренными, а слишком «открывшийся» разоблачитель становится более уязвимым. В итоге разоблачение из разовой акции превратилось в длительный процесс, требующий не только отваги, но и разнообразия риторических средств. В 1990 г. режиссер вновь обратился к языку конспирологии, экранизировав роман В. Белова «Все впереди» (1986), где перестройка была изображена
-116-
масштабной идеологической диверсией против России. При этом концептуально важные для исходного текста споры героев Белова о необходимости активизма в борьбе со злом он минимизировал, зато эффектно живописал дьявольские планы по деморализации страны, указав посредством символической поэтики на их источник — мировое иудео-масонство. Назвать это «регрессией» к конспирологическому мышлению сложно просто потому, что Бурляев от него никогда не уходил. Другое дело, что со временем от экспрессивной конспирологической стилистики (но не от апелляции к переживанию депривированности) режиссер все-таки отказывается: возможно, она слишком радикальна для довольно респектабельного деятеля кино, нашедшего свою нишу в по ощряющих культурный и идеологический традиционализм структурах (1); возможно, больше нет относительно сплоченного сообщества, которое бы рассчитывало добиться своих целей, публично протестуя и разоблачая (иудео)-масонский заговор. Во всяком случае, последняя статья Бурляева, посвященная заговору против Лермонтова, не затрагивает масонскую тему, но примечательно обличает либералов-западников, приложивших руку к устранению потенциального духовного лидера нации, который был способен «направить страну на ее само бытный путь развития, отрицающий либеральные ценности» [Абсава, Бурляев 2014: 238].
Источники Абсава Г., Бурляев Н. Кто убил Лермонтова? // Наш современник. 2014. № 10. С. 225–238. Андроников И.Л. Лермонтов: Исследования и находки. 4-е изд. М.: Худ. лит., 1977. 647 с. Астафьев В.П. Ловля пескарей в Грузии: Рассказ без сокращений и с послесловием // Астафьев В.П. Собр. соч.: В 15 т. Красно-ярск: Офсет, 1998. Т. 13. С. 245–336. Байгушев А.И. Русский орден внутри КПСС: Помощник М.А. Суслова вспоминает… М.: Алгоритм, 2006. 592 с.
Примечания 1) С 1991 г. Бурляев возглавляет «славянский форум искусств “Золотой витязь”», девиз которого — «За нравственные, христианские идеалы, за возвышение души человека». На официальном сайте проекта сообщается, что «проведение Славянского форума искусств “Золотой Витязь“ является практическим воплощением политики государства в области культуры, утверждающей традиционные, духовно-нравственные ценности. Цель проекта — консолидация позитивных творческих сил мастеров искусства и деятелей культуры стран славянского мира и всех регионов РФ». Созданная Бурляевым институция, как и в прежние годы, нашла возможность опереться на мощный административный ресурс (попечителями форума являются патриарх Кирилл и секретарь Союза кинематографистов РФ Н. Михалков, в осуществлении плановых мероприятий помогают Совет Федерации, Министерство культуры, Правительство Москвы, Московская Патриархия, администрации регионов России). Своим протестом против современной культуры («диверсии» в области духа) «Золотой витязь» уверенно вписался в официальный неотрадиционалистский тренд, антизападнический и антилиберальный. См. документы форума и многочисленные интервью его президента на сайте «Золотого витязя»: < http://www.zolotoyvityaz.ru >.
-117-
Башилов Б. История русского масонства: В 14 вып. М.: Русло, 1995. Вып. 14–15: Масонские и интеллигентские мифы о петербургском периоде русской истории; Пушкин и масонство. 119 с. Бегун В. Рассказы о «детях вдовы». Минск: Наука и техника, 1983. 111 с. Белов В.И. Тяжесть креста. М.: Советский писатель, 2002. 173 с. Без дураков: в гостях Николай Бурляев, ведущий Сергей Корзун // Радио «Эхо Москвы». 2009, 20 окт. < http://echo.msk.ru/programs/korzun/627660-echo/ >. Бурляев Н.П. Жизнь в трех томах: Избранные литературные произведения. М.: Золотой Витязь, 2011. Т. 1: Мой Лермонтов. 464 с. Генри Э. Незримая власть // За кулисами видимой власти. М.: Молодая гвардия, 1984. С. 15–46. Герштейн Э.Г. Лермонтов и «кружок шестнадцати» // Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова. М.: ОГИЗ; Гослитиздат, 1941. Сб. 1: Исслед. и мат-лы. С. 77–124. Классика и мы // Москва. 1990. № 3. С. 186–196. Кожинов В.В. Тютчев. М.: Молодая гвардия, 1988. 495 с. Кожинов В. «Из чьей руки?..» //Правда. 1989, 6 фев. С. 4. Кожинов В.В. Великое творчество. Великая победа. М.: Воениздат, 1999. 328 с. Куняев Ст. Поэзия. Судьба. Россия: В 2 кн. М.: Наш современник, 2001. Кн. 1. 456 с. Лощиц Ю. Гончаров. М.: Молодая гвардия, 1977. 320 с. Любомудров М. Извлечем ли уроки? // Наш современник. 1989. № 2. С. 170–183. Норцов А.Н. Материалы для истории дворянских родов Мартыновых и Слепцовых с их ветвями. Тамбов: Электр. типо-лит. губерн. правления, 1904. 548 с. Пигалев В. Пушкин и масоны //Литературная Россия. 1979, 9 фев. С. 16–17. Плашевский Ю. О происхождении пасквильного «диплома» // Простор. 1983. № 4. С. 177–184. Резник С. Непредсказуемое прошлое: Выбранные места из переписки с друзьями. СПб.: Алетейя, 2010. 400 с. Семанов С. Как выходила эта книга // Яковлев Н. 1 августа 1914. М.: Алгоритм; ЭКСМО, 2003. С. 343–350. Эйхенбаум Б. Основные проблемы изучения Лермонтова // Литературная учеба. 1935. № 6. С. 21–40. Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. 3-е изд., доп. М.: Москвитянин, 1993. 316 с. Библиография Амирян Т.Н. Они написали заговор: конспирологический детектив от Дэна Брауна до Юлии Кристевой. М.: Фаланстер, 2013. 352 с.
-118-
Багдасарян В.Э. «Теория заговора» в отечественной историографии второй половины XIX — ХХ в. М.: СигналЪ, 1999. 516 с. Витенберг Б.М. Между мистикой и политикой: российское масонство в начале ХХ века (обзор новых книг о русском масонстве) // Новое литературное обозрение. 2004. № 70. С. 378–389. Дебрецени П. Житие Александра Болдинского (канонизация Пушкина в советской культуре) // Современное американское пушкиноведение: Сб. ст. / Ред.-сост. У.М. Тодд III. СПб.: Академический проект, 1999. С. 87–107. Келли К. Право на эмоции, правильные эмоции: управление чувствами в России после эпохи Просвещения //Российская империя чувств: подходы к культурной истории эмоций / Под ред. Я. Плампера, Ш. Шахадат, М. Эли. М.: НЛО, 2010. С. 51–77. Митрохин Н. Русская партия: движение русских националистов в СССР, 1953–1985. М.: НЛО, 2003. 617 с. Рис Н. «Русские разговоры»: культура и речевая повседневность эпохи перестройки / Пер. с англ. Н. Кулаковой, В. Гулиды. М.: НЛО, 2005. 368 с. Суни Р. Аффективные сообщества: структура государства и нации в Российской империи //Российская империя чувств: подходы к культурной истории эмоций / Под ред. Я. Плампера, Ш. Шахадат, М. Эли. М.: НЛО, 2010. С. 78–114. Ушакин С. Ответное // Ab Imperio. 2011. № 1. С. 287–301. Фомичев С.А. Пушкин и масоны // Легенды и мифы о Пушкине. СПб.: Академический проект, 1999. С. 148–167. Хлебников М.В. «Теория заговора»: опыт социокультурного исследования. М.: Кучково поле, 2012. 464 с. Barkun M. A Culture of Conspiracy Apocalyptic Visions in Contemporary America. Berkeley; Los Angeles; L.: University of California Press, 2003. 243 p. Brudny Y. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet State, 1953–1991. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998. 352 p. Dunlop J.B. The Faces of Contemporary Russian Nationalism. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1983. 363 p. Fenster M. Conspiracy Theories: Secrecy and Power in American Culture. Minneapolis: The University of Minnesota Press, 2008. 371 p. Hofstadter R. The Paranoid Style in American Politics and Other Essays. Harvard: Harvard University Press, 1996. 346 p. Oushakine S. The Patriotism of Despair: Nation, War, and Loss in Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2009. 312 p. Reddy W.M. The Navigation of Feeling: A Framework for the History of Emotions. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. 396 p. Rosenwein B.H. Emotional Communities in the Early Middle Ages. Ithaca: Cornell University Press, 2006. XV + 228 р . Rosenwein B.H. Problems and Methods in the History of Emotions //Passions in Context: Journal of the History and Philosophy of the
-119-
Emotions I. 2010. No. 1. P. 1–32. < http://www.passionsincontext . de/uploads/media/01_Rosenwein.pdf>. Zonis M., Joseph C.M. Conspiracy Thinking in the Middle East //Political Psychology. 1994. Vol. 15. No. 3. Р . 443–459.
