21.01.2002 В Высшей школе бизнеса МГУ им. Ломоносова состоялась очередная встреча участников семинара "Стратегия развития".
Вел заседание директор Высшей школы бизнеса МГУ, профессор Олег Виханский
Тема семинара: трансформация российского общества 1991-2001.
Заседание состоялась в 18.00-20.30
доклады
Левада Ю.А. директор ВЦИОМ
Ворожейкина Т.Е.
Кара-Мурза С.Г.
Состав участников был весьма представительным. В дискуссии приняли участие
Вавра А.В(старший реферет Президента РФ),Арбатов А.Г. (ИМЭИО РАН,зампред Комитета по обороне ГОсдумы),Григорьев Л.И.(зам директора Экспертного ин-та),Дробышева Д.М.(директор Ин-та социологии РАН),Лапина Н.Ю. (ИНИОН),Каваио Акиро(министр посольства Японии в РФ),Илларионов А.Н.(Советник Президента РФ),
Шигето Хики(первый секретарь экономического отдела посольства Японии в РФ), Колесов В.П.(декан экономфака МГУ) и другие.
В составе присутствующих также - (среди прочих) Красавченко, Ясин,Костиков, руководители крупных ин-тов и подразделений, всего около 35 человек.
Присутствовали еще человек 30 приглашенных
========
это первая короткая экспресс-информация. От наших были на семинаре - Михин, Пуденко, Тугаринов.
Семинар прошел напряженно и интересно
Пока будем готовить по частям разные отчеты , впечатления и прочее, посмотрите позицию Левады по последнмим публикациям ВЦИОМ.
Проблема "дальней" перспективы всегда была больной не только для официально-советского миропонимания, но и для различных направлений протестных и постсоветских идеологем, для российского национального сознания в целом.. Линейный взгляд на историю, как правило, сочетался в них с близоруким прагматизмом, т.е. с привязкой социального действия к его непосредственному результату: свободы, прядок, прогресс и благосостояние всегда востребовались в режиме "немедленно". Отсюда болезненное нетерпение и неоправданные ожидания, а затем столь же болезненное разочарование отсутствием или двусмысленностью достигнутых результатов. Исследования последнего времени дают, странную, на первый взгляд, картину взаимоисключающих тенденций в российском общественном мнении. Причем любая из позиций может, в разных контекстах, оказываться "мнением большинства" и получать разную практическую трактовку. Принциальная задача в том, чтобы вскрыть механизм взаимообусловленности позиций, которые представляются полярно противоположными.
При анализе возможных перспектив приходится преодолевать соблазн "простейших" вариантов - например, экстраполяции нынешнего образца в отдаленное будущее, конструкции желаемого (утопического) социально-антрополгического типа, рационального процесса совершенствования наличного человеческого материала, воспроизводства в отечественных условиях стадий и форм развития, пройденных ранее другими общественными системами, а также различных вариантов реверсивных (попятных) или циклических трансформаций.
Запоздалая или "догоняющая" модернизация нигде и никогда не напоминала в ХХ в. плавный эволюционный процесс освоения достижений мирового прогресса на благо населения новых или обновленных государств. Другая важная черта "догоняющих" обществ - неравномерность, разрыв во времени технических, экономических, социальных, политических, нравственных процессов. Отсюда парадоксальные сочетания разнопорядковых структур. Все эти "завихрения" прогресса Россия испытала, освоила, и до сих пор не преодолела. Одна из весьма важных особенностях российкой истории - наслоение разновременных социальных, сциокультурных, социально-политических структур. Отсюда многослойность, как бы протяженность во всех направлениях - "вдаль" и "вглубь" социального и человеческого материала, испытывающего воздействие преобразующих и разрушающих факторов. Поэтому, в частности, в России никогда не были возможными эффективные изменения "сверху", а сопротивление любым переменам (незавимо от их направленности) в России всегда опиралось прежде всего на эту инерцию социального и человеческого "материала".
Имперское сознание, точнее, мировосприятие - существенный конструктивный элемент российского государственного и массового менталитета. Комплекс незаслуженного поражения, унижения, появившийся после крушения "большой" советской империи в 1991 г., составляет не только основу массовой ностальгии, но и источник надежд на реставрацию имперского величия хотя бы в "суженных" рамках. Опыт последнего десятилетия показывает, что цивилизованный выход из имперского тупика в России не найден и в ее массовом сознании практически не заметен. Неудача воинственного противостояния "Западу" и падение "железного занавеса" действительно сблизили Россию с остальным миром, но в то же время показали ее нынешнее реальное положение как периферии европейской цивилизации. Более того, развитие обстановки в странах бывшего "третьего мира" показало, что Россия оказалась и на периферии Азии, поскольку сложные связи Азии с Западом развиваются, минуя Россию. В результате Россия воспроизводит на своей территории катаклизмы имперского и постимперского типов, но не находит цивилизованных способов их преодоления. Сегодня российское общество (на всех его этажах, включая общественное мнение) значительно ближе к наименее цивилизованным вариантам переживания постимперской ситуации.
Утраченные иллюзии "перестроечных" и последующих лет околореформенных конвульсий - это не только массовое разочарование в демократических идеях и лозунгах, но показатель неудачи той элитарной бюрократической структуры, которая исполняла роль движущей силы общественных перемен. Скорее всего, человека ХХI столетия в России ждут новые потрясения и повороты "курса" (не власти, но истории...), импульсы мобилизаций и промежутки преобладания либерализационных тенденций. Человек советский в постсоветских условиях руководствуется не только стремлением выжить, сохраниться, приспособиться к пониженному уровню существования. Это еще и человек униженный, одержимый комплексами социальной, государственной, национальной неполноценности, склонный видеть за всеми неудачами происки "врагов" и искать виновных в развенчанных кумирах. Человек сегодня не жаждет подвигов, не ценит их и потому готов видеть кумира в неприметном чиновнике на ответственном посту.
История "прогрессивного" времени не знает прямых дорог - ни в передовых, ни в догоняющих, ни в подражающим тем или другим странах. Формой социального движения остаются кризисы, конфликты, катаклизмы, конвульсии, катастрофы разных масштабов (некоторые из них часто относят к революциям).Массовое сознание (общественное мнение), видимо, имеет свою "логику" - или свой набор "логик", способов оценки социальных феноменов и выбора способ действия. При этом движущей силой чаще оказывается не рациональный расчет, а "заготовленные", закрепленные в недрах, глубинных слоях этого сознания комплексы. Фигурально выражаясь, не разум, а комплексы, "правят" миром общественного мнения.
======
Юрий ЛЕВАДА
"Человек советский": проблема реконструкции исходных форм
В современных эмпирических исследованиях феномена человека советского мы имеем дело с уже "размытыми", деформированными социальными типами. Исследование со- временных феноменов распада (точнее, полураспада) социальных и антропологических опор советской системы позволяет представить ее исходное, более или менее целостное, состояние. С другой стороны, осмысление исходных форм важно, чтобы оценить значе- ние произошедших перемен. Анализ этой проблемы приобретает определенную актуаль- ность в условиях очевидного оживления реставраторских тенденций и опасений в обще- стве.
Советская история может быть представлена как последовательность смены "доминантных" поколений в различных общественных слоях. В каждый значимый период наиболее активна определенная поколенческая группа (когорта), обычно соотнесенная с какой-то другой. Наиболее характерным собственно советским поколением может считаться только одно, доминировавшее в 30-е и 40-е годы, т.е. в период кризисного формирования и военного испытания общественной системы. Но поэтому самое "советское" поколение не дало действительно устойчивого и способного к воспроизводству в следующих поколениях человеческого типа.
"Человек советский" в его исходном, условно говоря, классическом варианте - собирательное понятие, идеальный тип в терминологии М.Вебера; никакой эмпирический референт, никакой конкретно-исторический тип социальной личности ему полностью не соответствует. Важнейшая характеристика рассматриваемого социального типа - изоляция внешняя и "внутренняя", пространственная и временнАя. Неудачи перестроечного "прорыва" в мировую цивилизационную систему привели к оживлению изоляционистских установок на всех уровнях, от официального до массового.
"Внутренние" изолирующие барьеры (в общественном мнении, в политической идеологии власти) сохраняют свое значение при почти полном устранении барьеров "внешних". Изолированность существования человека советского неизбежно дополнялась его безальтернативностью. Два поколения советских граждан выросло в пространстве-времени замкнутого мира, практически не имея представления о существовании иных миров или иных линий развития.
Никакого "простого" нового человека усилия власти и пропаганды не создали и создать не могли, но тип "упрощенного" человека реально формировался - притом, скорее обстоятельствами жизни, тоже достаточно примитивной. Если отдельный человек не мог противостоять тотальному контролю, то он иногда мог от него отчасти уклониться, чаще же - надеяться на его принципиальную неполноту, выборочность. Постоянный страх человека перед всемогущей государственной системой был привычным, чаще всего, и неосознаваемым. "Классическое" советское общество не знало сколько-нибудь заметных социальных протестов и потрясений - безальтернативное тотальное господство не оставляет для них ни малейшей возможности. Пределы приспособления к социально-политической реальности, продемонстрированные советским человеком, включая его элиту, в немалой мере связано с таким адаптивным механизмом как двоемыслие. Для советского тоталитарного социализма мобилизованность была постоянной, а потому не могла быть эффективной.
Общественное мнение в обществах тоталитарного типа представляет собой меха- низм "единодушного" одобрении власти и осуждении ее противников. Институциональные рамки существования "советского человека" как социально-антропологического типа основательно разрушены, не за последние 10-15 лет, а за гораздо более длительный период фактической эрозии советской системы. Определенные черты человека советского сохранились после крушения сформировавшей его общественной и идеологической системы, потому что имеют более старые корни в российской истории и исторической психологии. Условия, при которых эти черты составили целостную и относительно устойчивую конструкцию "советского" образца - в конечном счете, невоспроизводимы.
Юрий ЛЕВАДА
Координаты человека: К итогам изучения "человека советского"
Социально-политические перемены последних лет, в частности, перипетии и разломы 1999-2000 гг., вынуждают исследователей задумываться о том, насколько адекватным являлся тот анализ особенностей установок, оценок и поведения людей, которым мы занимались в рамках программы "Советский человек". Представляется несомненным, что "человек советский" как социальный тип оказался значительно более устойчивым, способным приспособиться к изменению обстоятельств, чем это представлялось десять лет назад. В настоящей статье рассматривается лишь часть проблем проделанного исследования, требующих разностороннего анализа.
Многообразие накопленного материала, относящегося к различным сферам деятельности социального человека, позволяет выделить основные направления "привязки" человека к социальному полю: идентификация ("кто мы такие?"), ориентация ("куда мы идем?"), адаптация ("к чему мы можем приспособиться?"). Все другие проблемы, как методологические, так и содержательные, так или иначе группируются вокруг такого определения координат человеческого существования.
Кризис социальной идентификации составил главное содержание всех перемен последних лет, рассматриваемых на "человеческом" уровне. Анализ проблемы идентификации в общественном мнении приводит к необходимости различать два уровня рассматриваемых показателей: декларативный (кем люди хотят себя называть) и "реальный" (кем люди себя ощущают). Главная причина глубокой дезориентации общества - отсутствие в стране лидеров или лидирующих групп, элитарных структур, которые были бы готовы и способны определить ориентиры и задать их. Сугубо демонстративной можно считать, например, усилившуюся за последние годы ностальгию по спокойному прошлому (ответы на вопросы типа "лучше было бы: как до 1985 г.", по планово-распределительной экономической системе и т.п. При каких-то условиях такая позиция может быть повернута и во- вне, скажем, превратившись в избирательную поддержку "реверсивных" сил. Реальные же показатели переориентации людей, которые выявляют опросы - это данные о готовности приспосабливаться к новым условиям, изменять свои запросы (преимущественно ограничивая их), искать новые для себя способы деятельности. Как в досоветские, так и в советские и последующие времена любые сколько-нибудь прогрессивные сдвиги осуществлялись с помощью старых институтов и методов, при неучастии и незаинтересованности масс, - разве что за исключением сугубо разрушительной составляющей перемен. Продолжая эту печальную традицию, некоторые российские реформаторы все еще надеются, что формирующийся на их глазах авторитарно-мобилизационный режим способен провести в жизнь их экономические замыслы. Значительно более реальные шансы имеет использование консервативных массовых настроений для укрепления авторитарных, великодержавных, реставраторских тенденций.
Символические аспекты человеческого действия приобретают особое значение в период перемен и потрясений, неопределенности социальных ориентиров и нестабильности ценностных регуляторов. Все символические структуры, вводимые в оборот на протяжении 15 лет оказывались мертворожденными.
