Язык — важнейший инструмент для выполнения ключевых функций государства — строительства общества и нации. А кроме того, язык есть самое главное сpедство господства. Государство стремится завоевать господствующие высоты в интерпретации событий в быстро меняющемся обществе и мире. По мнению Сергея Кара-Мурзы, оно не имеет права уступить эту функцию СМИ, позволив им действительно стать «четвертой властью», особенно если за ними стоят маргинальные группы типа «денежных мешков» или «воров в законе». Как же быть со свободой слова? Что такое слова-амебы и слова-символы? С какими трудностями сталкивается политолог, интерпретируя символические действия политика? Об этом и многом другом — в лекции Сергея Кара-Мурзы, посвященной проблемам государственной информационной политики.
Государственная информационная политика
В заглавии раздела три слова: государство, политика, информация. Первые два слова главные: мы видим тему через призму государственной политики, и информация — объект этой политики. Мы рассматриваем политику не всех акторов политической системы, а именно государства, хотя в политологии важен анализ информационной политики, например, оппозиции. Этот анализ входит как служебный элемент и государственной политики — для решения задач мониторинга и контроля, диалога и борьбы.
Но главное в учебном материале — выяснить место информационной политики в системе всей государственной политики, а также выделить те функции государства, которые выполняются прежде всего через действия в информационном пространстве.
Таким образом, изложение темы представляет матрицу, в которой структура функций и целей государственной политики накладывается на структуру информационного пространства. Обе структуры динамичны, относительно медленные среднесрочные процессы прерываются быстрыми революционными событиями — и в задачах политики, и в системе информационных каналов и технологий. Для совмещения обеих структур нужны навыки построения их «ментальных карт», как, впрочем, почти во всех проблемах политологии.
Анализ информационной политики придется вести в «трудной» среде. В нашей культуре сильна инерция исторического материализма — механистического учения, главными универсалиями которого были масса и сила. Даже второе начало термодинамики не удалось включить в его парадигму, понятие энергия было плохо освоено, а понятие энтропия практически не вошло в обществоведение. Винер писал: «Величина, которую мы здесь определяем как количество информации, противоположна по знаку величине, которую в аналогичных ситуациях обычно определяют как энтропию… Информация есть информация, а не материя и не энергия. Тот материализм, который не признает этого, не может быть жизнеспособным в настоящее время».
В политике до сих пор бытует постулат истмата: «Бытие определяет сознание», — а постулат «В начале было Слово» отвергается. Поэтому «Концепция государственной информационной политики (ГИП)» (1998) сужает эту сферу, считая ее политикой информатизации, которая сводится «к обеспечению научно-технических, производственно-технологических и организационно-экономических условий создания и применения информационных ресурсов».
Среди основных задач ГИП на первых местах стоят: модернизация информационно-телекоммуникационной инфраструктуры; развитие информационных, телекоммуникационных технологий. Это — техническая политика в сфере информации, создание организационно-экономических условий применения информационных ресурсов — раздел важный, но далекий от смысла информационная политика. Выделять ее в особый раздел политики можно только для анализа, как абстракцию.
Действия в информационной сфере — это «срез» каждого политического действия. Информационная политика пропитывает всю политику, и вся политология так или иначе говорит о государственной информационной политике.
Кратко уточним содержание понятия информация в применении к политике. Кибернетика определяет информацию как объективное свойство материальных объектов и явлений порождать многообразие состояний, которые посредством взаимодействий материи передаются от одного объекта (процесса) другому и запечатлеваются в его структуре.
В живой природе источниками и приемниками информации являются организмы и их клетки. Организмы взаимодействуют с популяциями, экосистемами, биосферой в целом. Между всеми этими уровнями циркулируют потоки вещества, энергии — и информации. У человека приёмниками информации из внешней среды являются органы чувств (зрение, слух и др.). Нервная система состоит из нейронов — каналов передачи информации. Главный орган, где происходит хранение и обработка информации, — головной мозг. Он обладает особым свойством — сознанием. В процессе сознания мозг превращает информацию, поступающую в виде материальных сигналов, в смысловое содержание. Смысл существует в сознании человека в виде слов, образов и ощущений, а информация содержится в мозге на материальном носителе — в виде определенных состояний его нейронов.
Таким образом, смысл — это, строго говоря, не информация. Человек, получив информацию, ее осмысливает.
Он может ее восстановить, как он ее понял, сказав или написав слова. Например, человек посредством обоняния получил сигнал — запах дыма. Рассудив с помощью опытного знания и логики, он делает осмысленный вывод и кричит: «Пожар!» (возможно, он ошибается).
Восстановленная таким образом осмысленная информация называется семантической информацией. Это — интерпретация сигнала, продукт сознания, который может быть далек от содержания объективной информации. Большую часть информации человек и не может осмыслить, он воспринимает ее как шум. Например, получив текст на незнакомом языке, человек получает информацию, но не может определить ее смысл.
Не будем углубляться в описание процессов хранения, обработки и передачи информации. Для нас здесь важно, что та информационная политика, о которой мы говорим, имеет дело с осмысленной, семантической информацией. Хранением, обработкой и передачей объективной исходной информации (данных) занимаются технические службы. Семантическая информация, «записанная» на каком-либо материальном носителе, называется документом.
Инструменты коммуникации — объекты информационной политики
Доктрины и модели государственной информационной политики, ее рациональные концепции вырабатывались на материалах конкретных практических программ. Быстрое развитие этой сферы знания было вызвано интенсивной и систематической пропагандой в ходе I Мировой войны (так, на этом опыте основаны важные труды американского политолога Гарольда Лассуэла).
Огромный материал дала информационная политика германского фашизма в 1930‑е годы и становление современной рекламы в США.
Главный инструмент выработки и передачи смыслов — язык (устный, письменный и печатный). Язык есть самое главное сpедство господства. Писатель Оpуэлл в романе-антиутопии «1984» дал фантастическое описание тоталитарного режима, главным средством подавления в котором был новояз — специально изобретенный язык, изменяющий смысл знакомых слов.
Отношению к слову различается в разных типах общества — это проблема ГИП. Гоголь писал: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку... Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!» Здесь упор не на свободу слова, а на ответственность - «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется».
А вот формула, которую дал Андре Жид для гражданского общества (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Здесь слово становится автономным по отношению к морали. А. Жид одновременно и с искренностью писал две книги — в одной из них он выражал преданнейшую любовь к Евангелию, в другой — проповедовал гомосексуализм.
Заметим, что свобода слова — утопическая идеологема, практический смысл она имеет только в конкретном контексте.
Слово — огромная сила («Словом останавливали солнце, словом разрушали города»). Оно во всех обществах и культурах и при всех политических режимах подвержено ограничениям и разным видам цензуры. Общество распалось бы, если бы не было запретов на нецензурные выражения. Как сказал Томас Джефферсон, «ни одно правительство не может существовать без цензуры: там, где печать свободна, никто не свободен».
С книгопечатанием в образованном слое устный язык был потеснен книгой. Всего за 50 лет книгопечатания, к началу XVI века, в Европе было издано 25–30 тысяч названий книг тиражом около 15 миллионов экземпляров. Это был переломный момент. На массовой книге в ХVIII–XIX вв. стала строиться и новая школа. Язык стал товаром — продуктом «производства», со своей технологией и научными разработками. Французский философ Иван Иллич пишет: «В наше время слова стали на рынке одним из самых главных товаров, определяющих ВВП. Именно деньги определяют, что будет сказано, кто это скажет и тип людей, которым это будет сказано. У богатых наций язык превратился в подобие губки, которая впитывает невероятные суммы».
Во второй половине ХХ века произошел следующий перелом. Согласно исследованиям лингвистов в Канаде, перед Второй мировой войной из всех слов, которые человек услышал в первые 20 лет своей жизни, каждое десятое слово он услышал от какого-то «центрального» источника — в церкви, школе, в армии. А девять слов из десяти услышал от кого‑то, кого «мог потрогать и понюхать». Сегодня пропорция обратилась — 9 слов из 10 человек узнает из «центрального» источника, и обычно они сказаны через микрофон.
Язык — важнейший инструмент для выполнения ключевых функций государства — строительства общества и нации.
Антрополог Клайд Клакхон пишет: «Каждый язык есть также особый способ мировоззрения и интерпретации опыта. В структуре любого языка кроется целый набор неосознаваемых представлений о мире и жизни в нем». Антропологи-лингвисты обнаружили, что общие представления человека о реальности не вполне «заданы» объективной действительностью. Человек видит и слышит лишь то, к чему его делает чувствительным грамматическая система его языка. Иными словами, сигналы от органов чувств перерабатываются в смыслы языком.
Н.Н. Чебоксаров и С.А. Арутюнов, разработавшие концепцию этноса как информационной системы, пишут: «Человек воспринимает мир не как хаотический поток образов, символов и понятий. Вся информация из внешнего мира проходит через картину мира, представляющую собой систему понятий и символов, достаточно жестко зафиксированную в нашем сознании. Эта схема-картина пропускает только ту информацию, которая предусмотрена ею. Ту информацию, о которой у нас нет представления, для которой нет соответствующего термина (названия), мы просто не замечаем».
Отсюда видно, что если государство сделало выбор — опираться на общество и народ, обладающие свободой и навыками разумно мыслить, то в своей информационной политике оно прежде всего должно оберегать язык, не допуская его коррупции, а тем более заражения его словами-«амебами». Эти слова не связаны с конкретной реальностью и могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (например, слово прогресс). Важный их признак — кажущаяся «научность». Многие думают, что именно эти слова выражают фундаментальные понятия нашей жизни. В «приличном обществе» человек обязан их использовать. Заполнение языка словами-амебами называли фоpмой колонизации собственных наpодов буpжуазным обществом. Замещение смысла слов было в идеологии тайной. Как пишет И. Иллич, на демистификацию языка наложен «внутpенний запpет, стpашный, как священное табу».
В России в 1990‑е годы заполнение русского языка словами-амебами и уголовным жаргоном приобрело характер политической диверсии.
Политический язык — искусственный. Он содержит много слов-символов, позволяющих отличить «своих» от «чужих».
В этих сигналах закодирован смысл, доступный только «своей» политической субкультуре. В политике принять «чужой» язык, не понимая смысла слов-символов, — значит заведомо обречь себя на поражение.
Кеннет Бёрк, автор книги «Язык и символическое действие», пишет: «Большая часть нашей реальности формируется вербально. И лишь очень незначительную часть реальности мы познаем путем непосредственного опыта, полная же картина складывается благодаря системе символов. Что касается таких абстрактных понятий, как “демократия” или “справедливость” и еще ряда политических феноменов, то здесь не существует эмпирической основы. Их толкование полностью зависит от вербальных символов. То же самое можно сказать о большинстве политических явлений».
Язык слов — не единственная знаковая система в политике. В американском «Словаре политического анализа» сказано: «В политической коммуникации обыкновенно имеют дело с написанным или произносимым словом, но она может происходить и при помощи всякого знака, символа и сигнала, посредством которого передается смысл. Следовательно, к коммуникации надо отнести и символические акты — самые разнообразные, такие как сожжение повестки о призыве в армию, участие в выборах, политическое убийство или отправление каравана судов в плавание по всему свету. В значительной своей части политическая коммуникация составляет сферу компетенции специализированных учреждений и институтов, таких как средства массовой коммуникации, правительственные информационные агентства или политические партии. Тем не менее она обнаруживается во всякой обстановке социального общения, от бесед с глазу на глаз до обсуждения в палатах национального законодательного органа».
По оценкам американских психологов (Дж. Руш), язык жестов насчитывает 700 тысяч четко различимых сигналов, в то время как самые полные словари английского языка содержат не более 600 тысяч слов. А ведь помимо жестов есть множество других знаковых систем.
Поэтому политологам приходится интерпретировать любое сообщение, в какой бы знаковой системе оно ни было послано. Это непростая задача — «выявление скрытого смысла в смысле очевидном».
Эффективнее всего действуют комбинации знаковых систем, и при наличии знания и искусства можно достичь огромного синергического (кооперативного) эффекта просто за счет соединения «языков». Любой жест, любой поступок имеет кроме видимого смысла множество подтекстов, в которых выражают себя разные ипостаси, разные «маски» политика.
Действия, тем более необычные и сложные, можно уподобить текстам, написанным, с недомолвками и иносказаниями, на малопонятном языке. Если политик с огромным опытом на важной зарубежной встрече ущипнул секретаршу «принимающей стороны» — как это надо понимать? Здесь видимый смысл «смысла не имеет». Это ритуал, который нес в себе скрытые смыслы, и масса людей подпала под обаяние этого ритуала, как бы им ни возмущались.
Трудно правильно понять смысл сообщений, облеченных в слова и жесты людей иной культуры. Апостол Павел писал: «Говорящий на незнакомом языке, молись о даре истолкования». Часто люди, получив сообщение, сразу же принимают для себя одно-единственное его толкование. И оно служит для них руководством к действию. Это потому, что из «экономии мышления» люди следуют стереотипам — привычным штампам.
Совокупный язык политического сообщества, составленный из всех доступных знаковых систем, называют дискурсом. Это сложная система, и очень часто даже государственная власть не прилагает достаточно усилий, чтобы выработать эффективный дискурс.
Особенно страдает от этого коммуникация с молодежью — с каждым новым поколением надо говорить на новом языке.
С явными ошибками был разработан дискурс Н.С. Хрущева и его команды, неадекватным стал дискурс команды Л.И. Брежнева в сложный момент мировоззренческого кризиса советского общества (1970–1980‑-е годы). Тогда же и дискурс европейской социал-демократии (вообще, левых) был заглушен жестким дискурсом неолибералов. Дискурс М.С. Горбачева и его команды был сконструировал таким образом, чтобы не дать обществу опомниться и задуматься — чтобы представить дело так, будто никакого выбора не существует, и чтобы люди не поняли, что их ожидает в ближайшем будущем. Этот манипулятивный дискурс был исключительно эффективен, но очень дорого стоил стране.
Дискурс Б.Н. Ельцина и его «партии» был шокирующим и эффективным. Его кульминация — расстрел Верховного Совета РСФСР в октябре 1993 года. А.С. Панарин, перечисляя главные изменения в жизнеустройстве России тех лет, добавляет: «Но сказанного все же слишком мало для того, чтобы передать реальную атмосферу нашей общественной жизни. Она характеризуется чудовищной инверсией: все то, что должно было бы существовать нелегально, скрывать свои постыдные и преступные практики, все чаще демонстративно занимает сцену, обретает форму “господствующего дискурса” и господствующей моды».
Области знания, критические для информационной политики: культура и ее социодинамика
Создание и распространение информации — часть культуры (материальная часть относится к техносфере, мы о ней не говорим). Государственная информационная политика — особый срез культурной политики. Государство в большой мере ответственно за то, чтобы граждане адекватно и рационально осмысливали информацию, а не впадали в мракобесие, чтобы их система ценностей не сдвигалась к цинизму и нигилизму, а тем более к изуверству.
Государство стремится завоевать господствующие высоты в интерпретации событий в быстро меняющемся обществе и мире. Оно не имеет права уступить эту функцию СМИ, позволив им действительно стать «четвертой властью», особенно если за ними стоят маргинальные группы типа «денежных мешков» или «воров в законе».
Государство должно иметь достоверное знание о структуре общества как системы социокультурных общностей, видеть ее динамику и вызревание противоречий, особенно в сфере ценностей (идеалов, чаяний и гнева). На этой основе формируются и правовые рамки информационной сферы. Пространство разрешенного и запретного в высказываниях, доступ к прессе и микрофону, тип и последствия гласности — все это определяется культурой данного общества, а не «общечеловеческими» ценностями, диктуемыми из «метрополии». Россия, Китай, США или Сирия — разные общества и системы культуры. Функции политики похожи, а их наполнение и структуры разные.
В этом источник неопределенности, которая резко усложняет государственную информационную политику. Векторы культуры социальных групп подвижны (более в интенсивности, чем в направлении), в кризисном состоянии они расщепляются. Если государство не успевает за этими изменениями, его ждет провал, «замораживанием» процесса можно лишь немного отодвинуть срыв. Такого рода провалы потерпела государственность Российской империи и Временного правительства, а через 70 лет и СССР. «Карта культуры» в динамике — необходимый инструмент государственной информационной политика.
В культуре различают фонд и поток. Фонд — освоенная, отобранная и сохраняемая часть, поток — живое движение актуальных продуктов культуры. Обе части необходимы, и государственная информационная политика должна быть адаптивна — сохранять и пополнять информационные фонды, быстро улавливать появление ручейков и потоков новых типов и форм информации, строить для них каналы или плотины. Так, Россия сейчас переживает сдвиги в культуре, решения государственной информационной политики очень ответственны. За 1990‑е годы фондам был нанесен большой ущерб, деградация их еще не остановлена.
Помимо культурологии и социологии, фундаментальной областью знания для государственной информационной политики является социодинамика культуры. Это знания о том, как вырабатываются, хранятся, передаются и воспринимаются продукты культуры — идеи, вербальная информация, художественные образы, музыкальные произведения и пр. Это теории образования и исследования в области языка, информационные науки и психология восприятия. Бурное развитие социодинамики культуры резко увеличило эффективность воздействия СМИ. С какой целью и кому во благо — другой вопрос. «Совершенные средства при неясных целях — характерный признак нашего времени», — заметил Альберт Эйнштейн.
Главный для нашей темы вывод социодинамики культуры в том, что общество модерна породило новый тип культуры — мозаичный.
Раньше, в эпоху гуманитарной культуры, свод знаний представлял иерархически построенное целое, обладающее «скелетом» основных предметов (дисциплин), главных тем и «вечных вопросов», а в современном обществе культура рассыпалась на мозаику плохо связанных понятий.
Матрицей гуманитарной культуры был университет. Он давал целостное представление об универсуме — Вселенной, независимо от объема и уровня. В мозаичной культуре «знания формируются в основном не системой образования, а средствами массовой коммуникации». СМИ лишают человека способности составить целостную картину мира, подменяют ее мозаикой из массы фактов.
Известный французский специалист по СМИ Абраам Моль в книге «Социодинамика культуры» (1967) объясняет, что в мозаичной культуре «знания складываются из разрозненных обрывков, связанных простыми, чисто случайными отношениями близости по времени усвоения, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют структуры, но они обладают силой сцепления, которая не хуже старых логических связей придает “экрану знаний” определенную плотность, компактность, не меньшую, чем у “тканеобразного” экрана гуманитарного образования».
Новая («массовая») школа произвела «человека массы». Он составляет единство с породившей его культурой и ее институтами. Сейчас вся государственная политика России, включая и государственную информационную политику, стоит перед историческим выбором — смены университетской культуры, которую выбрали в дебатах начала ХХ века и строили в СССР, на мозаичную, западного типа. Этот выбор очень болезненный, что хорошо видно по ходу школьной программы. Возникло упорное противостояние, и его исход пока неясен.
В зависимости от того, как разрешится это противоречие, будет выбрана модель информационного пространства постсоветской России, которое предстоит построить. Пока что мы существуем на руинах той структуры, которая в основном была создана за советский период.
