Мы привыкли разговаривать, излагая мнение. У каждого своя правда. Но часто под этими правдами – сложная и нерешенная проблема, конфликт ценностей. Вот типичный пример.
В постсоветской России применение легитимное насилие осложнена наследием перестройки – концепции преступных приказов. Тогда она стала причиной сбоя в рациональности решений, как политических, так и в управлении. Та кампания перестройки опиралась на обыденное опасение, что монополия государства на насилие может быть использована какой-то частью «силовых структур» во вред населению и государству в целом. Легитимность не поддается измерению, она – в сознании индивидов.
Этот риск всегда существует, и государство всегда принимает меры, чтобы свести его к минимуму, но меры эти всегда кажутся недостаточными. Нагнетание страха перед «преступным насилием власти» – одно из важнейших средств подрыва легитимности государства.
Вот эпизод. В ноябре 2009 г. Министр МВД Р. Нургалиев сделал заявление. СМИ передали его так: «Глава МВД напомнил россиянам о праве дать отпор милиционеру. Министр внутренних дел Рашид Нургалиев напомнил, что любой гражданин России, который не является преступником и который ничего не нарушил, может дать сдачи милиционеру, напавшему на него без причины…
По словам Нургалиева, такие действия будут расцениваться как самооборона. “Мы все равны, а гражданин равен вдвойне”, – отметил министр. Нургалиев также подчеркнул, что если милиционер напал на законопослушного гражданина, то он сам является преступником в форме. По словам министра, такого человека “надо изолировать и посадить”».
На это заявление был получен ответ гражданского общества (4 декабря): «Житель Перми нанес черепно-мозговые травмы двум сотрудникам милиции, выкрикивая, что глава МВД РФ Рашид Нургалиев “разрешил бить милиционеров”». Пресса уточнила: «Сначала нетрезвый 24-летний пермяк избил своего брата. Потерпевший вызвал домой наряд милиции. Когда милиционеры прибыли в квартиру, дебошир набросился на них, оправдывая свое поведение словами Нургалиева. После этого сотрудникам правоохранительных органов потребовалась госпитализация. Против пермяка возбуждено дело по статьям УК 318 (“Применение насилия в отношении представителя власти”) и 319 (“Оскорбление представителя власти”). Ему грозит до пяти лет лишения свободы».
Инцидент пресса представила как курьез, и дело было замято. Между тем, оно дает важный учебный материал. Речь идет о сложной методологической проблеме, которая порождает много противоречий, особенно в государстве переходного состояния.
Вспомним, как создавалось понятие о преступных действиях власти. Важной программой был тогда подрыв авторитета и самосознания армии и МВД СССР как систем, обеспечивающих безопасность государства. Были спровоцированы (с участием преступного мира) очаги насилия под этническими лозунгами. Одновременно демократические силы срывали выполнение государством своей обязанности пресекать такие конфликты под лозунгом «Нельзя применять силу против своего народа!»
А.А. Собчак писал: «За десятилетия сталинизма глубоко укоренились в нашем общественном сознании антигуманные представления о безусловном приоритете ложно понимаемых государственных интересов над общечеловеческими ценностями… Необходим общий законодательный запрет на использование армии для разрешения внутриполитических, этнических и территориальных конфликтов и столкновений».
Во время вспышек насилия в Ферганской долине, Сумгаите, Нагорном Карабахе армия и МВД сначала делали попытки пресечь действия преступников, но в Москве проводились демонстрации против «преступных действий военщины» – и давалась команда отступить. Одной из крупных провокаций стали события в Тбилиси 9 апреля 1989 г., затем расследование депутатской комиссией под председательством А.А. Собчака и обсуждение его доклада на I Съезде народных депутатов. В ходе этой операции и была создана концепция преступных приказов и преступных действий военнослужащих, которые выполняют эти приказы. СМИ широко транслировали «доклад Собчака», но не было опубликовано заключение Главной военной прокуратуры, которая проводила расследование тех событий.
«Комиссия Собчака» сделала ложные выводы о том, что причиной смерти людей, погибших при разгоне митинга, были ранения, нанесенные саперными лопатками и воздействие отравляющих веществ. Следствие опровергло эти выводы на основании экспертизы внутренних органов и одежды погибших. В проведении экспертизы участвовали эксперты ООН. Не было и ранений саперными лопатками. 18 человек погибли в давке, один «погиб от сильного удара о плоский предмет. Этот боевик-каратист намеревался в прыжке обеими ногами пробить цепь солдат. Но цепь расступилась и нападавший упал, получив смертельное ранение головы». Доклад следствия не был доведен до сведения общественности, источником массовой информации оставался «доклад Собчака».
Началось интенсивное внушение приоритета демократических идеалов перед воинской дисциплиной, внедрялась мысль, что солдат не должен выполнять приказы, идущие вразрез с «общечеловеческими ценностями». Использовалась технология разрушения армии, испытанная еще в феврале 1917 г. и тогда приведшая страну к гражданской войне.
Далее август 1991 г. в Москве («путч ГКЧП»). Тогда в Москве было объявлено чрезвычайное положение и в город введены армейские части, но на третий день выведены, а члены ГКЧП арестованы. Всякое насилие человека в форме государственных силовых структур было объявлено преступным и, как следствие, началось стирание грани между насилием легитимным и преступным.
В ночь на 21 августа в туннеле на пересечении Нового Арбата и Садового кольца погибли три москвича: Дмитрий Комарь, Владимир Усов и Илья Кричевский. По Садовому кольцу двигался патруль в составе роты на БМП для охраны «Белого дома». На въезде в туннель поперек дороги были выставлены пустые троллейбусы. Колонна обошла их, но при выезде из туннеля баррикада полностью преграждала путь. Была заблокирована и дорога назад. На БМП стали бросать бутылки с зажигательной смесью. Несколько человек спрыгнули с парапета на БМП, чтобы закрыть брезентом смотровые щели. Это и привело к трагедии – двое были задавлены машинами, один погиб от рикошетной пули, когда экипаж стал стрелять в воздух.
В заключении следственной группы прокуратуры Москвы и РСФСР говорилось: «Когда колонна БМП, вышедшая на патрулирование, встретила на своем пути баррикады и подверглась нападению гражданских лиц, это расценивалось военнослужащими как попытка захвата боевой техники, оружия и боеприпасов. Когда же были подожжены блокированные в туннеле боевые машины с находившимися в них боекомплектами снарядов и патронов, а жизнь военнослужащих подверглась непосредственной опасности, применение ими оружия являлось способом защиты, соответствующим характеру и степени опасности нападения».
Таким образом, было совершено нападение на военнослужащих, действовавших в соответствии с законами СССР. Согласно следствию, не было состава преступления и в действиях других военнослужащих, причастных к инциденту. Такова юридическая сторона. Однако преступниками были представлены именно военнослужащие, а совершившим на них нападение лицам присвоено звание Героя Советского Союза.
Идея «не подчиняться преступным приказам» и «оказывать сопротивление преступной власти» стала официально принятой догмой, что стало важным фактором краха государства. Провал в рациональном мышлении общества оказался незакрытым.
А событием начала Февральской революции был такой эпизод. 27 февраля 1917 г. учебная команда лейб-гвардии Волынского полка отказалась выйти для пресечения «беспорядков». Начальника команды, штабс-капитана, солдаты выгнали из казармы, а фельдфебель Кирпичников выстрелом в спину убил уходящего офицера. Этому было придано символическое значение — командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Л.Г. Корнилов лично наградил Кирпичникова Георгиевским крестом — наградой, которой удостаивали только за личное геройство.
Вернемся в 90-е годы. К повторению понятия «преступные приказы» все так привыкли, что стали воспринимать его как обозначение почти очевидной сущности. Сказал эти магические слова, и ситуация сразу становится ясной. Этот методологический дефект построения умозаключений называется гипостазированием.
Р. Нургалиев призвал к самообороне гражданина против милиционера в таких случаях: «Если этот гражданин не преступник, которого задерживают. Если человек идет и ничего не нарушает».
Это умозаключение исходит из того, что в такой ситуации преступность действий милиционера выявляется как очевидная сущность. Сложнейшая проблема обязанности государства применять насилие, не допуская утраты монополии на это право и в то же время минимизируя злонамеренное использование этой монополии, представлено в ложном виде – если ты считаешь, что милиционер (полицейский) приближается к тебе с преступными намерениями, бей его первым! Если ты считаешь, что экипаж БМП выполняет преступный приказ – подожги эту БМП!
Эта проблема встала с появлением современных армии и полиции и современного права. В России уже Петр I ввел положение, что исполнению подлежит лишь приказ «пристойный и полезный государству». Дисциплинарный устав Красной Армии 1919 г. предписывал подчиненному не исполнять явно преступный приказ и немедленно докладывать об этом по команде. Этого же требовало Положение 1925 г. о службе в Рабоче-Крестьянской милиции.
Этот принцип принят и в законодательстве западных стран. И везде он является декларативным. Потому что наряду с ним в уставах и в законах утверждается обязательность приказа для подченного. Так, в России обязательность приказа для военнослужащих определяется федеральными законами «О воинской обязанности и военной службе», «О статусе военнослужащих», «О милиции». Таким образом, здесь возникает известная в философии проблема несоизмеримости ценностей. Она не имеет простых решений (в частности, такого, которое предложил Р. Нургалиев).
Разработка этой проблемы была активизирована Международным военным трибуналом в Нюрнберге. Там было принято, что в случае выполнения преступного приказа наказанию подлежит и начальник, отдавший приказ, и его исполнитель. Позже были введены два уточнения: 1) приказ является законным, если он отдан лицу, обязанному его выполнить, в рамках компетенции, с соблюдением надлежащей формы; 2) приказ является законным, если он не противоречит действующим нормативным актам и носит обязательный характер (то есть, в случае его невыполнения подчиненный несет ответственность – дисциплинарную, административную или уголовную).
Понятно, что проблема этим не решается – даже когда приказ отдан компетентным лицом с соблюдением формы, его исполнение не исключает ответственности, если очевиден его преступный характер. Закон гласит: «Незаконный официальный приказ не освобождает от уголовной ответственности, если только подчиненный добросовестно не предполагал законность этого приказа, и он выполнил его».
Но оценка законности отданного приказа — сложный процесс, он зависит от возможности получить и обдумать необходимую для оценки информацию, от юридической подготовки исполнителя, его способности правильно истолковать приказ в свете действующих законов. Поэтому в законодательстве большинства стран принято ключевое требование, что незаконность приказа должна быть явной. При этом незаконность приказа должны осознавать оба – и начальник, и исполнитель. Это и есть признак заведомости.
В реальной практике наличие всех условий заведомости – вещь редкая. Поэтому разъяснения этой статьи законов очень скудны, и руководствоваться ими очень трудно. Говорится, что «преступным является, например, приказ о казни мирных жителей». Но даже и в этих случаях очевидность не абсолютна – различение между мирным жителем и боевиком во многих типах вооруженных конфликтов проблематично.
Реально, ни законы, ни уставы не могут дать формального ответа на вопрос, что является приоритетом – приказ или закон. Преступность или законность действия «человека в форме» не являются сущностями, которые участники коллизии видят одинаково, как нечто данное объективно. Это каждый раз есть явление, «сотканное» множеством условий. Как правило, достаточно подробный и тем более юридический анализ ситуаций проводится по завершении событий, а в момент получения и исполнения приказа такой возможности нет.
Даже новый строевой устав вооруженных сил РФ, введенный в действие 1 июня 2006 г., оставляет нерешенным вопрос об ответственности за исполнение преступных приказов. Один из разработчиков устава, генерал-майор Александр Моисеенко, сделал такое заявление: «Приоритет отдается приказам, и ответственность за преступные приказы должен нести только командир. Подчиненный обязан исполнить приказ, а если он считает его незаконным, то имеет право после его выполнения обжаловать действия командира в суде».
Это не устраняет несоизмеримости ценностей и не разрешает противоречия, т.к. закон имеет приоритет перед уставом. Но это – практический способ смягчить противоречие между необходимостью выполнять приказы и невозможностью, в большинстве случаев, моментально оценить его законность. Оценка переносится в более адекватные для нее условия и тем самым снижается вероятность ошибки, которую может совершить представитель власти.
В реальности может произойти более или менее грубое нападение сотрудника полиции на гражданина. Оно может быть необоснованным («преступным»), а может иметь целью задержание подозреваемого в совершении преступления. В «программу» действий этих сотрудников заложена высокая вероятность ошибки. Но меньшее зло – задержали по ошибке и выпустили. Если ошибся и допустил грубость сотрудник полиции, на него может быть наложено дисциплинарное взыскание, а в случае превышения полномочий – возбуждено уголовное дело. Если же индивид, «окажет сопротивление» и уйдет от разбирательства, то на свободе, возможно, останется именно преступник.
Следовательно, в момент конфликта между представителем власти и гражданином право оценки законности действий отдается именно представителю власти. Законопослушный гражданин обязан подчиниться и не сопротивляться – это и предписывает монополия государства на насилие. Мы не рассматриваем ситуации, в которой произошел разрыв между населением и властью, которую граждане считают неправедной и уже ведут с ней борьбу. Эти конфликты регулируются законами военного времени. Это другая история.
Склонность к гипостазированию не изжита. Используя понятие, обозначающее явление, люди часто забывают, что понятие – инструмент, отсекающий от реального содержания явления множество черт. Знание, опыт и здравый смысл позволяют «разворачивать» в уме это содержание, но очень часто этого не делается.
