В украинский прокат вышел полнометражный документальный фильм Сергея Лозницы «Майдан», шумно представивший Украину в этом году в основном конкурсе Каннского кинофестиваля. О противоречивой украинской ситуации говорит сам «текст» фильма. Что же из не нарочно скрытого от невключенного в политическую реальность Майдана зрителя можно увидеть в этой двухчасовой хронике зимнего протеста?
Если начать сухо: фильм Лозницы о том, что желание вытеснить коррумпированное правительство президента Януковича, пришедшее на смену результатам Оранжевой революции, объединило тысячи несогласных на центральной площади страны. В кадре Лозницы крупными планами выстроена протестная жизнь Майдана, в которой при желании можно увидеть участие западных и центральных регионов Украины и показательное не-участие Востока и Крыма, которые новая власть впоследствии потеряла. При этом (отойдем на секунду от самого фильма) нельзя сказать, что Донецк или Симферополь однозначно поддерживали Януковича и приветствовали свою бедность и бесправие при его правлении. Преодоление коррупции и своеволия властей, ради которого собственно и организовывался Майдан, поддерживала вся страна. Жители, к примеру, того же Донецка хотели таких же перемен в своей жизни, что и жители Киева или Львова. Однако почему-то они не вышли на Майдан, и запечатлевать их до начала гражданской войны на Донбассе было не кому и не за что.
Но почему?
Вот тут-то и кроется главная проблема как документалистов, так и активистов Майдана: для них на данный момент представляется невозможным — а может быть и ненужным — понять, что огромная часть Украины выступала против этой революции, отраженной Лозницей, не понимая и не принимая ее в том националистическом и культурно-популистском виде, в каком она проходила. Чтобы осознать, почему националистическая форма Майдана, которую мы и видим в фильме, убила в конце концов изначально общий для всех смысл украинской революции, не нужно быть историком или социологом. Достаточно просто учитывать тот факт, что из-за своей колониальной истории до недавних пор Украина не была целостной, и всему ее населению нельзя вот так вот демонстративно предъявлять совершенно определенную политику национальной идентичности, даже в виде гуцульских песен или греко-католических молитв. Хотя по сравнению с майдановской черно-красной символикой, принадлежащей западноукраинским профашистским организациям, политический инфантилизм Майдана в виде его песен и танцев — даже не самое плохое. Флаги «Свободы», «Правого сектора» и тому подобных партий, при полном отрицании национал-фашизма на востоке и юге Украины, были повседневной реальностью Майдана. И именно их можно увидеть в документальном свидетельстве Лозницы в каждом третьем плане. Понимал ли режиссер, приехавший на съемки в Украину, всю неоднозначность этих флагов? Или он просто фиксировал то, что видел?
«Майдан» удачен тем, что он репрезентирует именно эту форму украинской революции, вновь и вновь делящую Украину на «своих» и «чужих» — условно говоря, националистов с украинским фольклором и «безыдейных» бандитов с их русским языком и Первым каналом. Последние нисколько не виноваты в том, что их жизнь сложилалась так, как сложилась, и что в скандировании стихов из «Кобзаря» Тараса Шевченка они не видят для себя никакого революционного смысла. Но навязывать им свою «форму» культурной революции, как это происходило на Майдане, было в высшей степени неверной провокацией, закончившейся для всех трагически. Проще говоря, прежде чем человек поменяет Первый канал на «Кобзаря», скандированием которого начинается «Майдан», ему нужно объяснить, зачем ему это делать и что это изменит в его жизни. Однако подобным ликбезом на Майдане никто, конечно же, не занимался. К слову, внутреннее развитие фашистского «Правого сектора», дополнительно взятое на вооружение кремлевскими телеканалами с целью медиаусиления угрозы украинских правых до невероятных размеров, как раз и послужило отправной точкой для стремительного присоединения Крыма к России и начала сепарации на Донбассе.
Ненависть к тем, кого на востоке Украины именуют «майданутыми бандеровцами», вне ультрапраправой программы упомянутых политических организаций не имеет под собой никаких рациональных причин. Тем не менее, хотя ни один грамотный политик ни стал бы проводить в Донецке или Харькове так называемую «украинизацию», однако именно ее в рамках Майдана стало проводить новое правительство Яценюка, трагифарсово выступающего у Лозницы в окружении испуганного хора детей. К сожалению, анализ отдельно взятой хроники «Майдана» заставляет придти к еще более неутешительным выводам. Никто ни из протестующих либеральных сил — ни из публичных интеллектуалов страны, ни тем более политиков —почему-то не хотел понять исторически сложившейся ситуации: Украина — это не монолитная страна с общей культурой, языком, военной историей Второй мировой войны и понятиями о национализме. «Путь к свободе» здесь зависит от настроений региона. Более того, понятие о том, чем был для украинских территорий колониализм Российской империи, еще не забытый красный террор[?] Советского Союза, а так же о том, чем является сегодняшнее внешнеполитическое вмешательство Кремля или США в дела Украины, — тоже не одно на всех.
У зрителя «Майдана» где-нибудь в Каннах создавалось впечатление, что эта форма народного протеста, основанная на показательной демонстрации культурно-исторической идентичности одной половины страны перед другой (которая при этом не имела своего голоса и не желала объединяться под красно-черными флагами «Правого сектора»), вот-вот приведет к каким-то положительным результатам. Или же, на худой конец, станет объединяющей для всех формой справедливости. Но она не приведет и не станет, как это и показал еще 2004 год. Потому что национализмом еще никогда не устранялась олигархическая коррупция власти.
Сегодня с уверенностью можно сделать хотя бы один вывод: никто из нас до сих пор не знает, что такое Украина. Более того, той новой Украины, о которой грезит «Майдан», еще не существует. А существует ее агонизирующий идеями национального формирования и бандитской сепарации симулякр. И этот симулякр — разменная монета для успешных внешних провокаций. По моему личному наблюдению, никто сегодня до конца не знает, что такое львовский или киевский «бандеровец», бытующий сегодня в украинском словесном обиходе, — как и не знает того, за что конкретно борется с автоматом в руках донецкий «сепаратист». Не может всего этого отразить и документальное кино, работающее сейчас исключительно в области фиксации происходящего (и то сугубо выборочной, как у Лозницы), а не его интерпретации, артикулированной непосредственно участниками творящейся истории.
Возможно, через несколько лет одна половина исторически расколотой колониализмом Украины будет испытывать вину перед другой ее половиной за то, что, организовывая сегодня свою революцию, которая и представлена в «Майдане», мы не захотели или не смогли объединить в ней всех жителей страны. Или же, занимаясь низовой политикой протеста, инициировать хотя бы политический диалог с востоком и Крымом. Сепаратисты новопровозглашенных Донецкой и Луганской республик — тоже правые, и если вернуться к не раз упомянутый здесь «форме» Майдана, которую показал Лозница, то становится понятно, что по своей форме эти правые являются бумерангом правым Майдана, о которых мы почему-то предпочитаем молчать. В то время как гордиться Майданом нужно только пройдя через его критику. В противном случае все его жертвы — и это покажет вновь и вновь повторяющаяся история — были зря.
