От Pout Ответить на сообщение
К Pout Ответить по почте
Дата 06.01.2002 16:57:51 Найти в дереве
Рубрики Россия-СССР; История; Идеология; Культура; Версия для печати

Универсум символов . Родина(2)

...
================

В поисках управы на местную администрацию, которая выселяет внука из квартиры, она обращается к Валентине Терешковой. Письмо написано от лица внука и его жены. Об­ращаясь к недоступной богине из советского пантеона, она прибегает к понятному для этой богини языку („защитница мира женщин и Дидей"). Для верности, однако, возможно, не будучи вполне уверена в действенно­сти собственной риторической компетенции, она ставит еще и свечку в церкви. Этот поступок подтверждает нашу мысль о квази-религиозном характере понятия Родины: использование официальной риторики в тексте

129

письма к Терешковой оказывается ритуалом, сопоставимым с церковным ритуалом возжигания молитвенной свечи. Характерно также совмещение комсомольской риторики готовности к выполнению долга перед Родиной в трудное для страны время с традиционным народным жанром челобит­ной:

Я писала Терешковой Валентине Владемировне, помогите пожалуста нашему горю, вот такого содержания письмо, милая женщина наша защитница мира женщин и Дидей дорогой наш человек от горя и беды я послала вам 11/Х 1979 письмо а вот нам присла­ли из горисполкома свое ришения выселять, судить, из квартиры как я вам уже писала это пишу я на имя Анны Ф что у миня маленкой рибенок родился 1979 г. 5 сентября. Мы не приписаны в этой квартири Крупская 9 кв 6 наша бабушка а моя сестра умерла 17/Х 1979 г. и мы осталися в этой квартире, мы за бабушкой ухаживали за больной и похоронили за свой щёт а похороны обошлися немало Я не работаю в декрете посколько у меня маленький рибенок, работала Токарем муж работает Сварщиком До­нецкий ЦЭМ цех поизготовлению обсадных труб, нам по 20 лет. нам негде жить, с припиской очень трудно и мы хотим что-бы нас приписали в эту квартиру Крупская 9 кв.6, и не беспокояли судом и Милицией мы оба комсомольцы в трудное время в стра­не мы всегда будим в переди. Стоим на очереди на квартиру Зтий имеется отношения из производства в Горисполкоме, помогите пожалуста.

Киселева Анна Федоровна Киселев Юрий Викторович.93

Пытаясь убедить мелкого начальника не выселять внука из квартиры, Ки­селева взывает к его коммунистической сознательности - главному досто­инству сына Родины:

Какой вы несознательной, вы партейный а он комсомолец если чуть в стране стрясётся вы-же вместе, в переди сражатся пойдете, в него пришло сознание спросил, а где он что непришол сам а бабушка за ниво пришла, я говорю он наработе какая разница ну я вже поняла, еслиб Юра был в это время тут мне кажится он-бе взял трубку и позвонил до Письменого нач Ж.К.К. (т. е. Юрино дело было бы улажено. - И. С.)94

В той тактике, которую она применяет в спорах с местным начальством, есть элемент игры, симуляции: она прекрасно знает правила, по которым ведется диалог с властью, и не стесняется бить туда, где у власти имеется слабое место. Она учит этому и внука - „быть немножко актером". Но в то же время ее патриотизм неподдельный, искренний. Поистине священный трепет она испытывает по отношению к государственным символам Роди­ны, к ее высшему руководству:

слишу по телевидению, одобрение на с.езде 24 февраля 25 с'езд каждый по своиму отраслю и одобрение Лионида Илича Брежнева, как я понимаю Брежнев достойный все­му миру своим отношением к людям не только к нам в нашей стране многонациональ-

130

ной а и за рубежними странами, я горжуся своим руководствам в нашей стране Идет Брежнев в зале засиданию сезда на трибуну гордо стройно с улибочкой, несмотря что ему семдесят лет, а ему подымает дух гордость и умелость, завоевал сколько стран без слез и крови, а поцелуямы и обятиями.95

Для Киселевой характерно смешение образа Л.И. Брежнева с образом хри­стианского праведника, противника насилия, носителя идеи мира, чудо­творца, примиряющего воюющие народы „поцелуямы и обятиями". Вооб­ще образы высшего начальства носят отпечаток старинных народных ле­генд о праведниках и добрых царях. Сталин, согласно Киселевой, напри­мер, „был доверчив и милостив", а Гитлер - коварен и „игаист человеченского существования", из-за чего и произошла война:

[... в 1941 году] нагрузили наши Ешалон хлеба им а оны поблагодарили нам войной, поуничтожали 20 милионов людей Сталин был доверчив и милостив, все неверил что Гитлер такой игаист человеченского существования, на утро в 4 часа 22 июня 1941 го­да пошол войной на нашу любимую родину, гады проклятый, нашим салом да нам помусалам.96

Брежнев, как мы уже видели, - апостол мира; Картер же „лезить как гадю­ка", т. е. связывается в сознании пишущей не то с простонародной змеей подколодной, не то с ветхозаветным змием (какой именно из символов коварства видится Киселевой - непонятно. Из ее книги мы знаем, что „в церкву" она ходит, но в какой степени евангельские метафоры усвоены ее риторикой, неясно):

[...] а что нада С.Ш.А. руководителю Картеру, что он хочит? Неужели Брежнев Л.И. неподелился-бы чиво им нада обменом, что им нада, а что нам, ведь можно догово­риться и наш руководитель страной Брежнев Л.И. все сили покладает что бы уладить между двумя странамы С.Ш.А. и С.С.С.Р. мир а он (Картер. - И. С.) лезить как гадюка подкрадывается придирается до каждого слова [...]97

Мысль о возможной смерти Брежнева вызывает ужас и - снова и снова -рассуждения о том, как нынче люди стали неблагодарны и не ценят добра, которое проявляет к ним Родина:

Мне так нехочится что-бы Лионид Илич умирал, он уже старинкой мне хочится чтобы он был бесмертной, он умный человек, хотя люди судят поразному, а я понимаю по свойму, сичас бедных людей нету, старцов нет как ранше были, придставте сибе, не­модное плаття, или юбку некому и отдат что-бы человек сносил, а нужно спалить Мы вже незнаем что нам хочится в каждой хозяйки в шифонере полно полно а ищем чиво-то получше.98

131

Смерть Брежнева вызывает у нее состояние, близкое к панике, но вскоре она убеждается в том, что „незаменимых у нас нет" и радуется тому, какой „умница Горбачев М.С.", у которого „каждое слово в толк":

1987 г. сентябрь смотрю по Телевиденя М.С. Горбачёва какой он умница да действи­тельно заменил Ленина, я думала что те руководители, что руководили страной как где денутся то ненайдётся замены справедливой как оны. Хрущев, Черненко Андропов Сталин, Но этот Горбачев М.С. за всех умница точно Ленин делает перестройку, смот­рю Телевиденя езда в Мурманске, да несидит в Кремле а заглядывает в крупные города и заграницу из своей женой Раисой жена помогает агитировать народ в лучшую сторо­ну наводить порядок.99

Несмотря на уверенность в том, что в стране порядка нет и его надо „наво­дить", Киселева, тем не менее, гордится символами процветания и величия Родины. Сыны Родины не подведут страну. Как часть общего нарратива, здесь проскальзывает гордость отечественными спортсменами, достойно представляющими Родину:

[...] Вот алимпиада это хорошая игра, ну и пусть играют, и им хорошо и нам есть чиво посмотреть по телевизору, но все-же наши спарцмены негде неподведут хорошо одеты в зимней одежде меховые пиджаки, и с большим старанием трудятся, что-бы быть лучшим из лучших, и привезти десять наград если я неошибаюся, дорогие наши спорт-цмены нам болельщикам стране, весело на душе за победителей на алемпиаде.100

Таким образом, сознание долга перед Родиной, гордость Родиной и ее мудрыми руководителями, сознательность - все эти элементы, характер­ные для нарратива о сыне Родины, легко обнаруживаются и в наивном письме. Притеснения, которые Киселева терпит от местного начальства, она относит, как можно думать, к числу тех самых непорядков, несмотря на которые и вопреки которым все-таки гордится Родиной.

...

Защитник Родины: „Подпольный обком действует"

Киселева - очевидец войны и ее жертва. Война разбила ее семью, похоро­нила ее единственную любовь и надежду на счастливое будущее, с войной „началися ее страдания", которые не оставили ее до самой смерти. Она жена солдата Великой Отечественной, мать двух сыновей и бабушка трех внуков. Поэтому война - это не только мучительные неотвязные воспоми­нания, но и страх перед будущим: в семье пятеро мужчин и, в случае чего („случись в стране что"), все пойдут защищать Родину. Военный долг пе­ред Родиной - важный аргумент, который Киселева применяет, пытаясь Урезонить алкоголика и тунеядца внука. Внук же пьет, гуляет, заводит то

132

одну семью, то другую, прогуливает работу, без конца попадает в мили­цию и всеми силами косит от армии. Наконец, его все-таки призывают. Финал этой истории - удручающе предсказуемый; карнавализованный (а на самом деле в высшей степени реалистичный) образ защитника Родины, который в армии спивается еще вернее, чем на гражданке:

[...] В 1984 году поехал служить в армию строй-бат и там напился и подрался и сидел на губе. [...] и вот пишу ему письмо не удери из Армии ато посчитают за Дезертира и ростриляют как собаку [...] какая у тибе сила будит если что случится в нашей стране ты даже товарища неподнесеш вовремя боя или где нада пойти в розведку а его ранят, а тибе нада выручать своего товарыща из беды, небудет сил, ведь ты молодой тибе 25 лет а у тибе сил нету все пропил, и подыхай изза своей Водки.101

Как мы видим, в картине мира Киселевой присутствует не только сознание необходимости защищать Родину, но и конкретные нарративы, описы­вающие, какие именно действия могут потребоваться от защитника Роди­ны. Здесь, например, она рисует эпизод военной разведки и эпизод спасе­ния на поле боя раненного товарища. Нетрудно видеть, откуда эти фанта­зии берутся: это самые распространенные эпизоды в советском кино о войне, нарративы, призванные репрезентировать саму идею героизма на фронте. Во фразеологии остался след этих идеальных ситуаций: Я бы с (кем) в разведку пошел / не пошел — стереотипная фраза, относящаяся к тому, является ли описываемый персонаж надежным, смелым человеком, можно ли на него положиться в трудную минуту. В целом патриотические чувства Киселевой во многом сформированы советской кинематографией 70-х гг., для которой тема войны была центральной. Киселева смотрит это кино по телевизору. Она упоминает, например, многосерийный военно-патриотический боевик „Подпольный обком действует", в котором расска­зывалось о том, как под руководством партии партизаны действовали в тылу врага. В ее нарративе мы угадываем и скрытые цитаты из других во­енных фильмов. Например, в ее описаниях немцев проглядывает стили­стика культового телефильма „Семнадцать мгновений весны", угадывается также другое культовое произведение советской кинематографии - кино­фильм „Подвиг разведчика", упоминает она и сериал „Отряд особого на­значения". Но она жалуется на жестокость таких фильмов, потому что в них показывают сцены массовых казней мирных жителей. От такого кино она не спит по ночам, у нее поднимается давление, и только тогда - когда пропаганда начинает причинять тяжелое телесное страдание (гипертонию) - она телевизор выключает.

Страх потерять семью в будущей войне заставляет Киселеву с надеждой всматриваться во внешнюю политику страны. Она внимательно следит за всеми международными событиями - переговорами на высшем уровне,

133

официальными визитами; ей знакома международная обстановка. Как уже говорилось, к советским руководителям она относится со священным тре­петом как к миротворцам, западные же лидеры вызывают у нее скептиче­ское недоверие и возмущение. Она пишет о Картере или Рейгане с той же горечью, с тем же чувством негодования и непонимания, какое вызывает у нее безрассудное поведение „любимого дотошнотного внука Юры". За­падному политику верить нельзя, его цель - разжигать войну, у президента США Рейгана, о злокозненности которого она послушно читает в газетах, - „серце из жилеза" и, по-видимому, нет своих детей (аргумент матери и бабушки), или он „сердится сам на сибе", раз он так хочет войны. Телеви­зионные репортажи вызывают у нее смешанные эмоции: иногда это агрес­сивно-патриотические чувства, иногда - попытка уговорить, увещать, воз­звать к здравому смыслу:

1985 год Ноябырь месяц 21/Х1 суиманием тов. Горбачёва М.С. какой тожеть умница, как он умно говорит и каждое слово в толк, и разумно за сохранения мира на земле. Встреча с Рейгеном в Женеве я смотрю по телевиденю неотрывая глаз, как Рейген с такой улыбкой обращается к Нашему Горбачёву и обпоясивает за талию ишли в Реденцию, но мне кажится его улибка фальшивая, тут улыбается, а на уме своё думает творить свои дела щитает что наш Горбачёв положится на его обман, мы всярамно не-верим им. Рейген сказал что будим соревноватся в космосе нашол где соревноватся, он щитает нас за дураков, нет господин Рейген мы всю жист воюем вернея отбиваемся от вас гадов то та то другая страна нападает на нашу Росию, но мы никогда неотдадим свою землю которая завоеваная кровю мы уже надели отцовские штаны как говорил Хрущев Н.С. мы уже знаем как воевать гнать вас гадов из Росии из своей земли, мы всегда готовы отбиватся хотя и много нас погибнет немало но будим дратся до по­следней капли крови мы не будим сложа руки ждать вас в гости из своимы Ракетамы далнего и близкого растояние. Горбачев сказал мы никогда неприменим оружия первымы. Рейген думает что Горбачёв М.С. дурнея его, он у нас умница он сказал никогда небудите господствувать на нашей земле которая завоёвана кровю под руководством Ленина Наши люди будут дратся дратся и еше раз дратся смерть за смерть руский на­род непобижден, руский Иван сильный смелый гордый. Мы на вас господин Рейген ненадеемся, и неуверены в том что вы нас необманите. мы уже учёные Вы обставили скрось и всюду страны граничут из советским союзом своимы Ракетамы оружием. Горбачёв борится совсех сил за мир и пусть знают господа что мы тожеть грамотные как говорил Горбачёв я окончил Юридическую школу, да и вообще унас неграмотних людей нет. и теперь незастаните нас вросплох мы готовы и оружием и людми, дать от­пор любому огресуру. Я когда умер Брежнев, плакала и говорила что мы будим делать без такого Руководителя как Брежнев А оно еще лучшие есть люди вобщим у нас не­заменимых людей нет в любое время ест кем заминить, какой умница М.С.Горбачёв дай бог ему здоровя всигда молюся Николай угоднику святому и прошу прощения у него и здоровя хотя у Церкву и не хожу, у меня 5 мущин два сына и три Внука недай-бог Войны сколько слез, непереживу я больше чем уверена, пойдут назащиту родины все пять, и старие и малые, желательноб что-бы не было Войны.102

134

Таким образом, мы видим, что советский официальный нарратив о долге перед Родиной Киселевой как наивным писателем усвоен полностью. Дру­гое дело, что реальная жизнь не совпадает с логикой и этикой этого нарра­тива. В частности, Киселева испытывает разочарование от того, что сама-то она в трудные для Родины годы своего военного долга перед ней не вы­полнила: не ушла на фронт медсестрой, не вытаскивала с поля боя ранен­ных офицеров ... Вместо этого она растила сыновей и теперь чувствует себя изъятой из общего праздника жизни, на котором благодарная Родина чествует своих защитников за боевые заслуги. Немаловажно, что с участи­ем в боевых операциях связано и предоставление определенных социаль­ных льгот, на которые Киселева формально не имеет права, хотя натерпе­лась во время войны едва ли не больше, чем в самом жарком пекле на фронте. Поэтому она с завистью и горечью вслушивается в те казенные, бездушные слова благодарности, которые (в радиопередачах) Родина об­ращает к своим ветеранам:

Идет передача где же вы однополчане 12/V 83 я слижу и выжу люди с Ординами на груди снаградами вспоминаю свои годы молодые, на войне им давали награды награ­ждали всем, мне было 24 лет или непомню, я-бы тоже так-же воювала как и все мед­сестры и остальние женщины, на Курской дуге и везде, где проходили бои, наши Войська подбирала раненых солдат и ходили в розведку, служили поварамы, в Армии в госпиталях и по всюду, но у меня било 2 детей, одному 6 лет и награда была и ордина это грудной рибенок мой, которому сичас 42 года роженый 22 июня 1941 года.103

Семья народов: „хохлы", „кацапы", „Еврей Минстер" и „Врач Чалян"

Нарратив о дружной семье советских народов в Киселевском наивном письме различается очень слабо, и все-таки не сказать о нем нельзя. В ее представлениях прочно закрепилась идеологическая конструкция много­национальной Родины, по крайней мере в отношении тех людей, которых она видит по телевизору. В ее рассуждениях о политике используются штампы дискурса интернационализма: „в нашей стране многонациональ­ной"104 „нет разници между народамы".105 Усвоила она и лексику выполне­ния интернационального долга, мирной политики ЦК КПСС:

Нашы люди особо молодеж недоволна, что нашы правители дают за границку помога­ют, как Кубе, Вьетнаму, Румынии, Венгрии и многим странам, не могу вспомнить [...] у нас такая политика как говорил и писал тов. Ленин нада поделятся из любой страной и дружыть, что-бы был мир и не было Войны проклятой.106

Интересно, что перечисление стран в этом отрывке - это прямая и очень точная цитата из официального дискурса, в котором страны - члены со-

135

циалистического содружества именовались на основе своего рода принци­па местничества: сначала более лояльные, а под конец - „сомнительные", так что на последнем месте всегда были Венгрия и Югославия. Киселевой с ее подчас фотографической памятью этот порядок хорошо запомнился.

Для политизированного обыденного сознания поиск „чужого" очень ха­рактерен, тем более что к этому поощряет своего пользователя и весь дис­курс Родины. Мы уже показывали в своем анализе идеологемы „изменник Родины", как „чужой" оказывается постоянным актантом, на место кото­рого приходится подставлять какого-то персонажа - Сатану, Каина, Демо­на, путешественника, эмигранта, еврея и т. д. Остро чувствуя потребность Родины во враге, Киселева активно включается в его поиски, она абсолют­но солидарна с Родиной, когда та устраивает очередную охоту на ведьм. Это отвечает повседневному опыту Киселевой - ведь и ее собственное жи­тейское пространство полно опасных чужаков.

Киселева остро переживает разлад внутри социалистической системы, нелады в семье братских народов. Положительный пример для нее - „Федель Кастро, преданый своему делу и мирозрению"; негативный - „поляки, которые тулятся до капиталистов заграницу в Вашингтон США" (она име­ет в виду события, связанные с „Солидарностью"), „еслиб все так дорожи­ли своей родиной", как Фидель Кастро!107

Однако, возможно, и „нет разници между народамы", зато есть разница между людьми. Киселева живет на границе русской и украинской культур: сама она этническая русская, но училась в украинской школе и любит ук­раинскую поэзию (Шевченко, народные стихи, поговорки), в то время как власть говорит с ней только по-русски. Люди для нее делятся на „хохлов" и „кацапов", и к тем и другим она равно пристрастна на чисто человече­ском уровне, лишь изредка объясняя различия между людьми различиями этническими. Но она чутка к языку:

[...] читатель будет читать и скажит, раз (автор. - И. С.) пишет сноха а другой раз не­вестка так у меня одна (невестка. - И. С.) кацапка-руская а другая Украинка-хахлушка[...]108

Резко неодобрительное отношение к „кацапам" (хотя формально сама она тоже „кацапка") появляется у нее на чужбине, в Муроме, когда она сталки­вается с плохим отношением к сыну со стороны его жены и тещи. Здесь, в чужом краю, все раздражает и появляется желание объяснить моральное несовершенство новых родственников их национальным характером. Она обвиняет местных жителей в лицемерии:

[...] из Чаадаева (соседней деревни. - И. С.) молится ездили винчатся, а за церквой ма­том кроют вот кацапы что хочешь услышеш [.. .]109

136

Однако в целом никакой последовательной национальной программы в письме Киселевой не обнаруживается. Интересно, однако, что этническое чутье Киселевой обостряется, когда дело заходит о людях „неславянской" национальности. Как на грех, каждый раз инородец оказывается по отно­шению к ней в позиции власти. Например, во время войны ее жизнь много раз зависела от доброй воли немца - и ненависть к немцам живет глубоко в ее душе. Среди начальников фигурирует, например, некий „Еврей Минстер" - заведующий продовольственным магазином, где она работала про­давцом. „Еврей Минстер" был добрым начальником: в трудное голодное время он научил ее технике выживания - как обсчитывать покупателей, не воруя при этом у государства. Кроме того, к начальникам относится и уча­стковый травматолог „Врач Чалян - не руський армянин по нации". С „Врачом Чаляном" у Киселевой произошел конфликт - тот накричал на нее за то, что она, с острой болью, пришла к нему на прием без направле­ния:

[...] и я пошла а он орет, я начала плакать чтовы орете как Гитлер [...] а он продолжает орать у меня нервы неупорядки я все время плачу [...] и я со слезами пошла к другому врачу [...] росказываю за Чаляна, Чалян старше него уже немолодой чернявый высоко­го роста армянин, ругалося морда неруская сам виноватый, а орет как черт [...]

Голос крови говорит в Киселевой в унисон с голосом обиды. Расисткая реакция на нерусскость у нее чисто автоматическая. „Своих", давая им характеристики, она описывает как мужчин и женщин; „чужих" (причем „начальников") - как немцев, евреев и армян. Этот расовый инстинкт, как мы видим из рукописи, не входит ни в какое противоречие с общим интер­националистским убеждением в том, что „нет разници между народамы".

Военная мощь Родины: „морду свинячу набем до красна"

Сознание Кисилевой в высокой степени милитаризовано, и это, конечно, связано не только с официальной военной пропагандой, которой она под­вергается и дома (радио, телевизор, газеты), и на работе (лекции по меж­дународному положению). В большой степени ее воинственность - резуль­тат трагических личных переживаний военного времени, катастрофиче­ского опыта тела. Ее память измеряет прошлое вооруженными конфлик­там, которые уже все смешались в одну непрекращающуюся войну: „вот что-то было толи революция толи Война немогу описать".111

Киселевская концепция войны и мира целиком определяется наррати­вом о военной мощи Родины: Россия богата и изобильна, злые враги стре­мятся ее этих благ лишить:

137

У нас страна богатая, наша Росия всем зависна нашими богатствами, лучше давать, да плохо просить, пусть будит мир на земле да будут сонце что-бы было небо чистое и у нас на душе радость у каждого человека.112

В войне Россия непобедима:

[...] а тут по Телевизору говорят что Картер подтянул свое ядерное оружие поближе до наших рубежей, вот другой Гитлер проклятый, розкриваются раны аж у серце колить, смотрите господа когда-бы вы неошиблися знайте что руский народ, руский Иван непобижден. Морду свинячу набем до красна. Гитлер умылся кровью так же как и все люди мы не отступим никогда у нас такая политика только побиждать гнать врага откуда-бы он не появлялся.113

В этом отрывке, помимо жанрового смешения чисто женской жалобы на здоровье, грубой угрозы „набить свинячу морду" и высокого стиля офици­альных заявлений Советского правительства, интересно появление образа „руского Ивана". Это, безусловно, отзвук русской великодержавности по­слевоенного периода, дискурса холодной войны. Примечательно, что образ „Ивана" в официальной советской пропаганде напрямую практически не использовался. Его Киселева могла „подхватить" из кино: в советских ки­нолубках „Иванами" называют советских людей окарикатуренные фаши­сты или поджигатели войны-американцы. Точно так же и идея о том, что „наша политика" - это „мы не отступим никогда", похоже, запала в память Киселевой еще с довоенных времен, как след шапкозакидательской пропа­ганды „войны на территории врага". Немолодая Киселева явно путает идеологические эпохи: в описываемое ею время этот пропагандистский мотив был уже анахронизмом. Более актуальным для того времени был мотив ленинской миролюбивой политики, который у Киселевой также на­ходит свое отражение (см. ниже). Ленин, „руский Иван", „рубежы" Родины и другие компоненты дискурса военного могущества Родины в ее письме тесно переплелись, как об этом свидетельствует отрывок, в котором она дает отпор милитаристским посягательствам „Рейгена Р.":

Рейган думает что Горбачев М.С. дурнея его, он у нас умница он сказал никогда небудите господствувать на нашей земле которая завоевана кровю под руководством Лени­на Наши люди будут дратся дратся и еще раз дратся смерть за смерть руский народ непобижден, руский Иван сильный смелый гордый.114

Ничего подобного, разумеется, Горбачев не говорил, но ради красного словца Киселева приписывает ему выражения, которые мог бы сказать ка­кой-нибудь политрук - положительный персонаж советского кино периода холодной войны. Для Киселевой эти оттенки употребления слов несущест­венны. Но любопытно, как целые пласты пропаганды оживают и приходят

138

в движение в ее памяти, когда что-то вызывает у нее живое эмоциональное отношение. Под влиянием чувства Киселева цитирует крупные блоки со­ветского патриотического дискурса, которые логикой развития идеологи­ческой системы уже давно списаны в архив. Но из памяти объекта пропа­ганды их уже не сотрешь. Так создается мифологическая история страны: „на Росию без конца нападают страны, то Турки. Фины, Япония Китай Германия"115

Киселева развивает достаточно  последовательную  геополитическую концепцию. Она сокрушается по поводу неправильного исхода войны:

[...] наши войська выгнали (немцев. - И. С.) за придел наших границ да еще и дальше но нада было взять усю Германию не дилить надвое, что-бы небыло Федеративной Германии а что бы была уся Демократична.116

Непонятны ей и мотивы экономического сотрудничества с ФРГ:

Начерта нам оны нужны ихние фирмы, у нас всего хватает наша страна такая богатая мы и без них обойдемся, душегубы проклятые я уже 47 лет плачу, и немогу фильмы смотреть как я уже писала что ихние сапоги с подковамы звенять днём и ночу в ушах я кино в Телевизоре выключаю за них.117

Вполне в духе официального нарратива с его амбивалентным отношением к войне как борьбе за мир, Киселева призывает к мирному сосуществова­нию, но при этом угрожает военной расправой. Сказовая структура нарра­тива - злые люди (капиталисты) разжигают войну, добрые люди (Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев) стремятся войне противостоять - в ее изло­жении соблюдается свято. И здесь проходит еще одно сходство между идиолектом наивной писательницы и коллективной идиомой массовой пропаганды: симуляция фольклорного мировидения, предпринятая пропа­гандистской машиной, вполне совпадает с собственным мировидением „просторечного" автора с его четким делением мира на добро и зло, черное и белое, наших и чужих, злых и справедливых, честных и лицемерных. Мы видим, что проект массовой пропаганды в данном случае достигает полно­го успеха:

1987 г. 8/ХП слышу порадиво что наш Горбачёв М.С. поехал в С.Ш.А. я включила Те­левизор смотрю как хорошо говорить Рейген Р. Американский руководитель страны вродиб то и всправде борится за мир а на заподной Германии наращивает страну ору­жием, мне кажится какой двухличный, ненада верить ему, тут говорить а тут испытует ядерное оружие весь он недля тово вооружался сколько лет, и потратил сколько милиардов денег на воружение что-бы задушить СССР забрать Росию землю в свои руки [...] Говорят что у нас в СССР, 45 атомных станций будим дратца до последнего мы тожет умеем воювать мы уже ученые [...] какие руководитель С.Ш.А. глупие подумалиб своей умной головой, зачем Войны но наш руководитель Горбачёв борится совсей

139

силы что-бы небыло Воинов, а хто посягнется морды наб'ем до красна хотя и самим несладко прийдется [....] Но нам нада защищатся пусть Рейген Р. недумает что мы бу­дим складывать руки и ждать смерти откуда она прийдет, с какой стороны, и как вам довирять Враги и сопустаты, как говорил Хрущёв мы уже надели отцовские штаны от­пор вам господа дадим, научилися смотреть вашы взгляды и лицимерия, [...] Германыи набили морду наб'ем и вам господа непротягайте руки на наше добро, роботче-кристянское.118

Опять, как и в предыдущих пассажах, в глаза бросается смешение стилей и риторики разных периодов советской пропаганды - тут и Хрущев, и рито­рика ядерной войны 80-х годов, и довоенные мотивы рабоче-крестьян­ского государства; здесь же и наивные угрозы, которые звучат очень лич­но, и растерянность перед явно нелогичным, непонятным поведением „Рейгена Р.", и попытка увещания (возможно, именно так она увещевала внука — не пить, а сына - не поддаваться на козни злой жены)... Вся эта мешанина пропущена через трагический, болезненный личный опыт, через память тела. Воспоминания о прошедшей войне и страх новой вызывают тяжкие физические страдания:

Смотрю кино. Отряд („Отряд особого назначения", советский боевик о войне. - И. С.) исильно заболела как увидила из машины гнали людей в нательном белье, и все кри­чать люди плачуть разнымы голосамы, а палачи гонят выдать на убийство ростреливать, вспомнила 1941 год Войну Немецкую с Союзом. Все мои муки роскрилися [...] но мне соседи вызывали скорую помощь я лежала в постели четире дня, была потрясе­на нервная система но я стараюся выключать Телевизор когда передают такие передачи и несмотрю их.119

* * *

Таковы мнения о Родине „простого советского человека" - жительницы провинциальной городской слободки, нашей современницы работающей пенсионерки Евгении Григорьевны Киселевой. „Простой советский чело­век" - это, конечно, самая загадочная часть советской культуры.

Сейчас, когда автор пишет эти строки, по шведскому телевидению по­казывают документальный фильм „Путь в ГУЛАГ" производства компа­нии „Би-би-си". Вместе с корреспондентами зритель путешествует по ос­таткам зоны и встречается с людьми - жертвами и свидетелями истории Родины. Среди них разные персонажи, не только бывшие заключенные, но и вольные обитатели зоны - бывшая повариха, бывший шофер, который возил в грузовиках партии заключенных на расстрел, бывший железнодо­рожник, отвечавший за отправление составов, пожилой пенсионер, в дет­стве бегавший на расстрельное поле собирать ягоды, и даже бывший сле-

140

дователь. Именно эти последние привлекают внимание: их свидетельства крайне редки, у таких людей не часто берут интервью, и вообще они обычно предпочитают доживать жизнь в безвестности. И бывшие заклю­ченные, и бывшие „вольняшки" откровенны в разной степени - некоторые говорят открыто, некоторые помалкивают на всякий случай, побаиваясь последствий, некоторые уверяют в своем полном неведении, некоторые жалеют заключенных, а некоторые оправдывают террор, утверждая, что среди жертв ГУЛАГа были разные люди - не только „хорошие", но и „плохие".

Эти рассказы дают нам, наверное, довольно полное представление о на­строениях „простых советских людей". Образ „вольного" человека, кото­рый работает на каторге не по приговору, а по найму - не в самой зоне, а в „большой зоне", как иногда образно называют Родину, - представляется довольно точным обобщением социологического портрета „простого со­ветского человека". Беззаветно отдавая свой труд на благо Родины, отдавая все силы укреплению ее могущества (как того и требовал язык Родины), „простой советский человек" при этом был прекрасно осведомлен о том, какими именно практиками истребления эти лозунги оборачиваются, знал, какими методами достигается величие Родины. „Простой советский чело­век" знал (как знает и „простой постсоветский человек") также и то, что для воплощения в жизнь своих величественных планов Родина не остано­вится ни перед чем. Задача построения коммунизма в одной отдельно взя­той стране не связана соображениями о ценности одной отдельно взятой человеческой жизни. Таков идеологический фон, на котором протекает жизнь отдельно взятого „простого советского человека".

В речи этих людей возникает один и тот же мотив: ужас перед лицом нечеловеческого террора смягчается смирением перед судьбой, а сознание того, что они стали свидетелями и участниками, а отчасти и пособниками беспримерной человеческой катастрофы, в какой-то степени уравновеши­вается и даже компенсируется сознанием величия исторических событий, в контексте которых эта катастрофа произошла. В их частных мифологиях марксистский тезис о свободе как осознанной необходимости усвоен и переработан в мистическое мировоззрение: „необходимость" и „судьба" слились в единое нераздельное целое. Наблюдение массовой гибели не­винных людей, ожидание, что с тобой случится то же самое, постоянный страх за собственную жизнь и жизнь близких, абсолютная случайность -как перст судьбы - неумолимого жизненного жребия (выпадет выжить? выпадет пропасть?) - это с одной стороны. С другой же - гордость за себя, за то, что довелось пережить такие обстоятельства (и физически выжить в них). Эти простые люди живут по законам древнегреческой трагедии: пе­режитый страх воспринимается так, как будто в их судьбу лично вмешался

141

Рок, возвысив их души до катартического очищения ужасом и страданием. Заметим еще раз, что так говорят (по крайней мере в этом фильме) воль­ные обитатели Зоны - те самые „простые советские люди", те, кто видел и знал многое, но не те, кто претерпел все.

Масштаб страданий косвенно подтверждает отчетливо присутствующее в их кругозоре представление о величии Родины. В рассказах свидетелей ГУЛАГа слышится гордость причастности к трагическому времени, даже восхищение величием исторического проекта, величием и могуществом Советской Страны, за который эту цену приходится платить. Образ Роди­ны оказывается для персонажей фильма компенсацией исторической трав­мы. Ни о какой вменяемости - ни в юридическом, ни в моральном, ни в психиатрическом смысле - здесь говорить не приходится. Перед нами глу­боко травмированные, физически и психически больные и очень старые люди. Это инвалиды страха - инвалиды с детства.

Однако эти люди все-таки говорят. Это - обстоятельство, которое при­обретает исключительное значение в оценке их облика.

....
==========