Изумительный русский врач, "православный лекарь" Александр Викторович Недоступ рассказал мне о замысле, которым в своё время поделился со знаменитым русским скульптором Вячеславом Михайловичем Клыковым, Царствие ему небесное. Замысел заключался в том, чтобы поставить памятник долгожданному русскому примирению. Прекращению губительной распри, чудовищной гражданской войны, которая расколола в начале минувшего века русский народ. И этот раскол длится в обществе по сей день, поднимая брата на брата если не с топором и винтовкой, то с ненавистью и проклятиями.
Памятник должен был являть собой женщину: то ли русскую мать, то ли Родину, то ли саму Богородицу, домом которой является наша Россия. Перед женщиной на коленях стоят два воина: "красный" и "белый". Один держит в руках островерхий шлем со звездой, другой — в золотых погонах — снял фуражку с офицерской кокардой. Оба они в покаянном смирении склонили головы. А над ними женщина простёрла свои любящие прощающие длани. Какой высокий художественный духовный образ! Какое поистине православное миросознание: покончить с изнурительной враждой, искупить в покаянии океаны политой крови. Покаяться и белым, и красным, и самой церкви, и всем, кого захватил этот чудовищный сокрушительный вихрь.
Под впечатлением от услышанного я покинул маленький кабинетик Недоступа, где на стенах рядом с портретами великих русских медиков висят православные иконы. Вышел на солнечную пасхальную улицу. Садясь в машину, сквозь стекло заметил, что кто-то мне машет. Вышел из машины и увидел, что на тротуаре стоят женщина и батюшка. Оба светлые, лучистые, улыбающиеся. Батюшка в сером подряснике, в скуфье, в очках, с седой бородой, с чудесными радостными глазами. "Христос Воскресе!" — воскликнул я. И услышал от обоих: "Воистину Воскресе!" Мы обнялись, расцеловались.
Я узнал, что батюшка приехал в Москву из далёкого волжского села, уже почти погасшего и обезлюдевшего. Ещё минуту назад незнакомые, мы теперь испытывали доверие, братскую близость, восхитительную человеческую любовь друг к другу. Ещё недавно, казалось, чужие, уже говорили о самом сокровенном и главном: о том, что когда мы молитвенно обращаем свои мысли к нашим любимым и драгоценным, оставившим нас в этой жизни, мы тем самым мгновенно, стремясь к ним, оказываемся в Царствии небесном, в райских светоносных мирах, куда унеслась душа любимого нами человека.
Так же и русская деревня, которая умерла и почти исчезла, в мыслях тех, кто думает о ней, умершей, оживает и дышит. Но уже не среди опустелых русских полей и перелесков, а в сияющей небесной бесконечности, где присутствует вся минувшая русская история, казалось бы, исчезнувшая и умершая, но вечно живая и бессмертная.
Мы говорили три минуты, а потом батюшка пожелал мне ангела-хранителя на дорогу, и мы расстались, чтобы, наверное, больше никогда не увидеться. И эта мимолётная встреча на московской улице в пасхальном свете была драгоценной и подлинной, возможной среди людей, каждый из которых чувствует над своей головой бесконечную лазурь, свет фаворский. Тот свет, который остро ощущаешь во время молитвы.
В Москве возле храма Христа Спасителя собрались тысячи людей и замерли в молитвенном стоянии. Это особый род единения, когда люди сочетаются друг с другом не по признакам родства, не деловыми интересами, не материальной необходимостью, а чувством нераздельности их общей народной судьбы. Их причастности к великому народу, к великой светлой вере, которая спасает от тьмы душевной и ведёт человека через все тернии и падения к бессмертию.
Тысячи русских людей окружили белоснежный златоглавый храм в центре Москвы, а их самих окружил невидимый защитный светоносный круг, подобный поясу Богородицы. За пределами этого круга скакали бесноватые, двигались гей-парады, осквернители рубили иконы, безумцы возносили хулы и проклятия. Черные острия неслись к белоснежному храму, желая рассечь невидимый пояс, пронзить участвующих в молебне. Но острия обламывались и превращались в пыль, потому что люди, стоящие вокруг храма, молились о России, о прекращении распрей, о милосердии, о бессмертном русском народе, самом терпеливом и жертвенном, о народе-подвижнике.
Это стояние у храма Христа Спасителя напоминало стояние на Угре, когда великий князь Иван Третий поставил войско против ордынской рати. И они, не начиная битву, долго стояли друг против друга. Русские люди — спокойные, просветлённые, молитвенно чистые, готовые к смертному бою, готовые к великой жертве во имя Родины и веры. И эта истовая спокойная вера, эта молитвенная сосредоточенность тысяч русских людей сделали своё дело: хан Ахмат, возглавлявший ордынцев, повернул коня, и ордынцы, не обнажив меча, ушли с Руси. И с тех пор Русь перестала платить дань орде.
Я был на Угре, где когда-то стояло русское воинство. Полноводный бурный весенний поток, первая трава на горячих склонах, цветущие ивы, как свечи в подсвечниках, летящая через реку малая белая бабочка.
