|
|
От
|
K
|
|
|
К
|
Скептик
|
|
|
Дата
|
10.04.2012 09:15:03
|
|
|
Рубрики
|
Прочее;
|
|
Пример реальной политики из Лиддел Гарда
Есть реальные проблемы (попытка Германии выйти в море за колониями, а Англии
сохранить колонии, внутренние проблемы Австрии), но в результате интриг
политиков (пытающихся решить проблемы за счет друг друга) ситуация становится не
управляемой и начинается война. Хорошая иллюстрация к причинам начала 3-й
мировой войны.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Надергано из Лиддел Гарда (классик) не мною
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Лиддел Гард "Правда о Первой Мировой Войне"
Глава I. Истоки войны
причиной конфликта ее экономическое положение, т. е. совокупность факторов,
превративших естественное стремление Германии к коммерческим целям в погоню за
мировым господством.
пережиток средневековья,
которым являлась Австро-Венгрия,
ее сложную национальную проблему, искусственность ее правящих учреждений
смесь самомнения и идеализма, руководившую политикой России и возбуждавшую
опасения за границей
тревогу Франции по поводу непрерывных агрессий, которым она подвергалась с 1870
года
обиду за раны, нанесенные ее телу Германией хирургическим отсечением
Эльзас-Лотарингии.
постепенный переход Британии от политики изоляции к политике, сделавшей ее одним
из равноправных членов европейской системы, и медленное распознавание ею
истинных чувств к ней со стороны Германии.
Вне этого <международные инциденты>, имевшие место между 1871 и 1914 годами,
являются только симптомами
Помимо частых непосредственных угроз Франции, Бисмарк думал помешать ее
назойливо быстрому возрождению косвенной мерой: изоляцией ее от друзей или
помощников.
Первая попытка Бисмарка - это стремление сблизить Австрию с Россией, выковывая
одновременно и общее звено с Германией, и обеспечение мира на Балканах, как
средство для предотвращения опасного перенапряжения этого звена.
Бисмарк временно
вернул Германии руководящее положение в Европе благодаря своему мастерскому
дипломатическому удару в 1881 году, известному под названием <Союза трех
императоров> - когда Россия, Австрия и Германия обязались выступать совместно во
всех балканских делах
компенсацией явился секретный договор - так называемый <перестраховочный
договор>, по которому обе державы соглашались в случае войны каждой из них с
третьей державой добровольно сохранять нейтралитет по отношению друг к другу.
Однако соглашение это теряло силу в случае нападения Германии на Францию или
России на Австрию.
Между тем союз Германии с Австрией был расширен присоединением к нему в 1882
году Италии. Целью союза было предохранение Австрии от удара в спину в случае
войны с Россией.
Что касается Британии, то, по-видимому, устремления Бисмарка сводились к желанию
держать ее в дружеской изоляции от Германии и недружеской - от Франции.
Бисмарк
не мог понять точки зрения либералов,
Бисмарку ничего более не оставалось делать, как с равным удовлетворением
продолжать свою политику науськивания Британии поочередно то на Россию, то на
Францию.
Бисмарк поддержал захват Британией Египта, ибо это вносило разлад между ней и
Францией, одновременно противодействуя растущим в Германии требованиям захвата
колоний. <Алчность наших колониальных шовинистов, - говорил он, - больше, чем
она нам нужна или чем мы можем ее использовать>.
такие устремления угрожали в дальнейшем склокой с Британией, а поддержка
Бисмарком Британии в Египте являлась средством извлечения <заморских>
концессий - крох, которыми он мог приглушить колониальный голод Германии. Голод
же этот был слишком явным, чтобы можно было им пренебречь.
работа Бисмарка казалась законченной. Германия была подкреплена тройственным
союзом, а дружелюбная позиция России и Британии по отношению к Германии
приносила ей пользу, не причиняя в то же время излишних хлопот. Опираясь на эту
надежную базу, Германия была готова развивать свое экономическое могущество, а
Францию Бисмарк связал не только политической опекой, но и совершенной
изоляцией.
Первым результатом после отставки <русофила> канцлера был отказ его преемника
возобновить с Россией <секретный договор> 1887 года. Вторым действием
(естественным следствием первого) было то, что [русский] Царь поборол свое
отвращение к республиканизму и в 1891 году заключил соглашение с Францией,
В этой конвенции был один чрезвычайно серьезный пункт, а именно: если кто-либо
из членов тройственного союза мобилизует свои вооруженные силы, то Франция и
Россия немедленно мобилизуются. Царь не мог жаловаться, что он не понимает
значения этого обязательства, так как французский генерал Буадефр, который вел
переговоры с Россией, позаботился объяснить царю, что <мобилизация означает
объявление войны>.
Царь проглотил эту пилюлю из боязни, что Британия вот-вот заключит союз с
Германией,
Франция посредством заключения этого соглашения выходила из <карантина>. С тех
пор в Европе стали существовать две политических группировки.
Интересно пролить свет на отказ Германии от секретного договора с Россией:
рассматривавший это дело Совет в Берлине отклонил договор как нелояльный по
отношению к Австрии и Британии:
Заключение, вынесенное Советом в пользу Британии и Австрии, отвечало точке
зрения кайзера. Хотя он и изменил бисмаркову политику по отношению к России, он
поддерживал дружескую политику Бисмарка по отношению к Британии
все это не могло бы привести к спайке наций, если бы здесь не играли роли
другие, более серьезные причины. Вернее - значение имела одна и та же причина,
но с различными оттенками. Корни ее лежали в перемене направления германской
политики от роста внутреннего к росту внешнему. Рост торговли Германии и ее
влияние на рынке в международном масштабе неизбежно привели к столкновению во
многих местах интересов Германии и Англии.
Первое обострение взаимоотношений с Британией, набросившее роковую тень и на
будущее, возникло из-за Турции. В 1892 году у власти в Англии вновь оказалось
либеральное правительство. Как рассказывает Грэй, внезапно из Берлина было
прислано нечто вроде ультиматума с требованием прекратить конкуренцию с
Германией <в отношении железнодорожных концессий в Турции>.
в центре ткавшейся паутины германской внешней торговли сидел злой паук. В 1895
году его вмешательство позволило России лишить Японию ее добычи как результата
ее войны с Китаем.[2]
В 1896 году произошло второе, еще более серьезное обострение отношений с
Британией.
Используемый Родсом метод распространения британского влияния в Южной Африке
подрывал его [Бисмарка] собственные планы.
На Совете 3 января 1896 года кайзер потребовал, чтобы Германия приняла
протекторат над Трансваалем и послала туда войска. Когда канцлер Каприви
возразил, что <это вызовет войну с Англией>, кайзер скромно заметил: <Да, но
только на суше>. Кайзеру посоветовали менее сильное средство - послать
поздравительную телеграмму президенту Крюгеру, составленную в таких выражениях,
чтобы не только оскорбить Британию, но и подчеркнуть отрицание ее суверенитета
над Трансваалем.
Немцы совершенно естественно досадовали, что Британия, имея уже много колоний,
хочет получить их в той части света, где пришедший позже рискует натолкнуться на
неприятности. Англичане так привыкли к колонизации, что слепо уверились, будто
это дело лишь <Джона Буля>, и не могли понять, как могут возникать такие же
стремления у кого-либо другого
это хладнокровное убеждение, хотя и бессознательно, явилось лекарством при
возникшем кризисе. Ему, главным образом, были обязаны спасением положения.
Германия приняла ряд мер военного характера. Она предложила Франции и России
участвовать в коалиции против Британии. Но отсутствие ответа от этих стран,
спокойствие правительства лорда Солсбери и чувство собственного бессилия на море
предотвратили на этот раз неминуемую, как казалось, угрозу миру.
Именно с этого момента и начался действительный рост германского морского
честолюбия, выразившийся в 1897 году в словах кайзера: <Трезубец должен быть в
нашем кулаке>, и в действиях императора, поручившего адмиралу Тирпицу создать
этот <трезубец>. В этот же год увидела свет первая большая морская программа
Германии и раздались слова кайзера, лично объявившего себя во время посещения
Дамаска[4] защитником всех магометан во всем мире, что было прямой провокацией
по отношению к Британии и Франции. И даже не только для них: открытое признание
за собой роли священного покровителя Турции стало фатальным и для его добрых
отношений с Россией.
Тем не менее, за обидой Британии в Южной Африке в 1898 году последовало
предложение Британией именно того союза, которого тщетно добивался Бисмарк. Но
теперь настала очередь Германии сомневаться в предложении. С британской стороны
это предложение было вызвано новыми и неприятными для англичан чувствами своей
изолированности и слабости, а основывалось оно на старом сознании естественного
родства с Германией. На деле же это выглядело как признание своей слабости - а
слабость не была чувством, вызывавшим симпатии в новой Германии
В повторных отказах Германии от предложений Чемберлена между 1898 и 1901 годами
доминирующим фактором были интриги
В конечном счете Гольштейн, хотя и был склонен принять предложение Британии, в
последний момент отказался от него, испугавшись, что Англия хочет прикрыться
Германией и что Германия будет служить для Англии буфером против России. С
другой стороны, он понимал, что слабость Британии может быть теперь использована
в интересах Германии: можно заигрывать с Британией, держа ее все время в надежде
на более тесный союз и выманивая у нее концессии.
В течение нескольких последующих лет, главным образом в период Южноафриканского
кризиса и войны, британское правительство должно было дорого платить не за
поддержку Германии, а лишь за то, чтобы германские оскорбления и угрозы не
превратились в действия.
В вопросе португальских колоний, в вопросе о Самоа и в китайском вопросе
правительство лорда Солсбери проявило такую достойную сожаления слабость, что
вполне оправдывается оценка, данная этому правительству кайзером: <Круглые
дураки!>. Грустно читать дипломатические архивы тех лет.
Можно понять желание кайзера довести эту систему до предела, до войны - не
только вследствие очевидной нелюбви к этой системе, но и вследствие его
тенденции к искусственным решениям.
Неразумно всю тяжесть вины перекладывать на тех, кто выбил последнюю искру,
приведшую к пожару. Столь же неправильно все исследования вопроса корней войны
сосредоточивать на том коротком месяце, который предшествовал возникновению
пожара.
Оттягивая согласие на предложение Британии, кайзер и Бюлов чувствовали себя в
безопасности. Они недооценили влияний обоюдной неловкости от слишком поспешной
случайной близости.
Чемберлен говорил ей [Германии] в 1898 году и затем вновь в 1901 году, что
<период блестящей изоляции Англии миновал: мы предпочитали бы примкнуть к
Германии и Тройственному союзу. Если же это окажется невозможным, мы будем иметь
в виду сближение с Францией и Россией>.
Убеждение Германии в неприемлемости для нее союза с Англией оказалось ошибкой.
словами Гольштейна:
<Угроза взаимного соглашения с Россией и Францией является просто английской
уловкой: Разумное соглашение с Англией, по моему мнению, может быть достигнуто
лишь тогда, когда чувство принуждения станет там более сильным>.
Гольштейн не был дураком: под своим <разумным соглашением> он подразумевал не
союз равных, а взаимоотношения господина и вассала
Первой попыткой Британии укрепить свои позиции в другом направлении был
заключенный ею в 1902 году союз с Японией.
Европейское значение этого союза заключается не в том, что он отвел Британию от
Германии, а в том, что он пытался создать новый барьер между Британией и
двойственным союзом. Союз этот вырос из оригинального предложения Чемберлена о
договоре между Британией, Германией и Японией в тесном содружестве с США.
Германия на это не пошла, отстранилась и Япония.
Японский государственный муж, маркиз Ито, предпочитал искать союз с Россией и
отошел от этого намерения только потому, что приезд его в Петербург был отсрочен
успехом переговоров в Лондоне между бароном Хайаши, японским послом, и лордом
Ленсдоуном, британским министром иностранных дел. Но и тогда совет японских
государственных деятелей, несмотря на давление Ито, колебался и не хотел
согласиться на союз с Британией. Косвенным результатом этого союза явилось
ускорение русско-японской войны, исход которой оказался маложелательным и
малоприятным для Британии.
Дело в том, что в 1904 году в европейской обстановке произошла трагическая
перемена. Всего пять лет назад Франция была так сердита на Британию за Фашоду,
что почти забыла про Эльзас-Лотарингию. Но боязнь Германии оказалась глубже; это
позволило государственным деятелям Франции в 1901 году легче пойти на
предложение Чемберлена, когда последний осуществил свою угрозу, высказанную им
Германии. Первый шаг в переговорах между Ленсдоуном и Полем Камбоном,
французским послом, должен был урегулировать трения в наиболее чувствительной
области - в вопросе колоний. Наиболее крупным препятствием был Египет - все еще
лелеемый объект французского честолюбия. Надо считать безусловным
дипломатическим подвигом то, что признание фактического господства Британии в
Египте было куплено ценою обмена на признание прав Франции занять, если это ей
удастся, Марокко. Соглашение было подписано в апреле 1904 года.
Но сильнее помог этому кайзер. Усилия его были направлены к тому, чтобы сломать
франко-британское соглашение, а совпавшая по времени русско-японская война явила
и удобный для этого случай.
Первый шаг кайзера потерпел неудачу, так как царь, желавший спокойствия,
отклонил его совет послать черноморскую эскадру в Дарданеллы, чтобы обезопасить
себя со стороны Британии. Но когда Балтийская эскадра, последний морской козырь
России, отправилась на Дальний Восток, она в пути получила ложную информацию
(русские впоследствии утверждали, что информация эта шла из немецких
источников), что японские миноносцы поджидают русскую эскадру в Северном море.
Вследствие панической ошибки русские открыли огонь по британским траулерам, и
затем ничего не сделали, чтобы загладить свою ошибку. Это едва не привело Россию
и Британию к войне
В течение нескольких дней британская эскадра следовала по пятам за русской. В
конце концов напряжение разрядилось получением сообщения царя с выражением
сожалений, посланного им против воли партии в России, стоявшей за войну. При
этих обстоятельствах царь, обиженный своим унижением, предложил, к восторгу
кайзера, коалицию России, Германии и Франции, <чтобы уничтожить высокомерие и
наглость Англии и Японии>.
Кайзер срочно отправил по телеграфу проект договора между Россией и Германией,
но настаивал, чтобы царь не сообщал о нем Франции, мотивируя, что <как только
русско-германский договор станет совершившимся фактом, германские соединенные
силы окажут на Францию сильное влияние> - и добавляя, что <прекрасным средством
охладить британское нахальство было бы произвести несколько военных демонстраций
на персидско-афганской границе:>.
Но царь, подумав, остыл.
Второй шаг Германии был до странности неискусным, и за него кайзер не несет
ответственности.
Но Бюловым и Гольштейном кайзер был послан в Танжер, чтобы там речью, которая
била по притязаниям Франции в Марокко, <бросить ей вызов
Бюлов продолжал идти по той же дороге, требуя созыва конференции для обсуждения
будущего Марокко. Вызов этот был брошен в неудачный для Франции момент.
Французская армия тяжело переживала один из ее периодических кризисов.
Россия была скована Японией, а французский премьер-министр Рувье сомневался как
в надежности, так и в ценности поддержки Британии. В конечном счете в жертву был
принесен французский министр иностранных дел Делькассе, а Франция согласилась на
требования Германии. Бронированный кулак нанес ей новую ссадину - но это лишь
теснее спаяло Британию и Францию.
Третьим шагом Германия обязана личной инициативе кайзера. В июле 1905 года на
борту царской яхты в Бьорке кайзер внезапно вытащил из кармана проект договора и
на своем смешанном <Вилли-Никки> английском языке спросил: <Хотели бы вы
подписать это? Это было бы очень милым воспоминанием о нашем "intervue">.
Кайзер рассказывает, что когда Николай ответил: <Да, хочу!>, <слезы радости
показались на моих глазах, мурашки пробежали по спине:>, и он почувствовал, что
все его предки, включая grand-papa и <старого прусского бога>, давали ему свое
благословение.[10] Эта царственная дипломатия, как бы серьезны ни были ее
последствия, имела и обратную - смешную сторону.
Одно из писем кайзера к его <любимому Никки> носит восхитительный коммерческий
оттенок:
<Теперь, когда программа обновления вашего флота опубликована, я надеюсь, вы не
забудете напомнить вашим, чтобы они не оставили в стороне наших крупных фирм в
Штеттине, Киле и т. д. Фирмы эти, я уверен, доставят вам великолепные экземпляры
линейных боевых судов>.
Мелодрамой отмечено его огорченное письмо Бюлюву, который угрожал отставкой, так
как договор шел вразрез с его личными антифранцузскими настроениями в Марокко:
.
Но когда царские министры увидели договор, они возразили, что договор этот идет
вразрез с союзом с Францией и что достаточно простого намека о нем, чтобы
вызвать резкие протесты Франции. Таким образом это произведение искусства
спокойно попало в обширную дипломатическую корзину для бумаг.
В оправдание кайзера необходимо сказать, что в это время у него были некоторые
причины для личной неприязни к Британии, хотя неприязнь эта родилась, главным
образом, вследствие его постоянной привычки приходить к цели посредством угроз.
Его импульсивный натиск нашел отпор в Джоне Фишере, только что назначенном
морским министром, который все время говорил о <превентивной войне> и откровенно
высказывался, что, если Германия не ограничит свое морское развитие, флот ее
будет уничтожен по методам Нельсона.
Эти дикие утверждения производили, естественно, большое впечатление в Берлине -
но куда меньшее впечатление в Лондоне.
Подстрекание кайзера к дальнейшим, вносившим раздор интригам и угрозам находило
определенный отголосок и в Англии, где даже новое либеральное правительство
Кэмпбеллла-Беннермана не могло не замечать их - и против своей воли крепче
прижималось к Франции.
Правительство отказалось заключить формальный союз Британии с Францией, но все
же выразило надежду, что общественное мнение Британии одобрит интервенцию, если
Франции будет угрожать опасность. А когда французы логично возразили, что раз
методы применения помощи заранее не продуманы, то случайная помощь может
оказаться бесполезной, Кэмпбелл-Беннерман одобрил дискуссию и соглашения на этот
счет обоих генеральных штабов. Хотя дискуссия эта и не имела никакого значения
для принятия решений на случай войны, она должна была сильно повлиять на ведение
самой войны. Знаменательно также, что в 1905 году новый германский план войны
учитывал появление английской экспедиционной армии в 100 000 человек (т. е. как
раз столько, сколько просили французы) и считался с ее действиями на стороне
Франции,
Потерпев неудачу с планом втянуть Францию вместе с Россией в группировку против
Британии, кайзер вернулся к мысли действовать против Франции в Марокко. Однако
он решил, что с чисто военной точки зрения обстановка для этого неблагоприятна,
а необходимыми предпосылками для интриг против Франции являются союз с Турцией,
<который в самых широких размерах отдает силы магометан в его распоряжение>, и
надежная обстановка внутри Германии (спокойствие внутри самой страны). Этот
яркий пример неуравновешенности мышления кайзера запечатлен в его письме от 31
декабря к Бюлову.
Письмо это заканчивается следующими словами:
<Раньше расстреляй социалистов, подави их, сделай их бессильными, если нужно,
кровавой баней, а затем - война за границей! Но не раньше, и без поспешности>.
Однако ближайшая перемена в обстановке Европы не только не усилила Германии, но
даже ее ослабила, уменьшив влияние кайзера в России, проводимое им через царя.
Перемена произошла самая невероятная: новое британское правительство сблизилось,
казалось, с непримиримым врагом - деспотической Россией. Либеральное
правительство, подстрекаемое отчасти своим пацифизмом, отчасти - естественной
реакцией на угрозы Германии, продолжало работу, начатую Ленсдоуном, стремясь
уничтожить традиционные источники трений с Россией.
Британия не была связана ни с Францией, ни с Россией какими-либо формальными
договорами; она связывалась с ними узами лояльности и отныне не могла больше
плутовать в дипломатической игре против них, ибо это было бы уже нечестным.
Таким образом, возможность ее прежнего независимого влияния в случае кризиса
была упущена.
Дилемма эта была понята и правильно оценена секретарем министерства иностранных
дел сэром Эдуардом Грэем в меморандуме от 20 февраля 1906 года:
<Я думаю, во всех странах создастся общее впечатление, что мы поступили скверно
и покинули Францию в беде. Соединенные Штаты будут презирать нас, Россия не
будет считать нужным заключить с нами дружеское соглашение по азиатскому
вопросу, Япония будет готовиться вступить в союз с кем-либо другим. Мы останемся
без друзей и не сможем их иметь, а Германия с радостью использует эту обстановку
во вред нам: С другой стороны, перспектива европейской войны и нашего участия в
ней ужасна>.
С тех пор великие державы, хотя и неофициально, оказались разделенными на две
соперничавших группы.
В течение нескольких последующих лет Германия, приведшая своей агрессивной
грубой политикой к созданию этой любопытно подобравшейся противоестественной
группировки, помогала ее укреплению (а Германии в этом отношении помогала и
Австрия).
Присоединение Британии к новой группировке ослабило старую, сделав Италию
малонадежным партнером. Поэтому Германия была вынуждена крепче держаться за
своего второго партнера - Австрию, которой она прежде руководила. Если Германия
хотела войны, то создавшиеся группировки были для нее выгодны, но если она
желала мира, то сама создала себе помеху в этом.
Новая группировка Европы не давала старого равновесия сил, а являлась скорее
барьером между этими силами
Задолго до июля 1914 года страх заслонил разум.
Первая искра была выбита на Балканах в 1908 году. Революцией в Турции
воспользовались, с одной стороны, Болгария, чтобы сбросить сюзеренитет Турции, а
с другой - Австрия, чтобы аннексировать Боснию и Герцеговину, которыми она
управляла с 1879 года
Аннексия эта обсуждалась австрийским и русским министрами иностранных дел -
Эренталем и Извольским. Извольский согласился поддержать аннексию при условии,
если Австрия взамен поддержит требование России открыть Дарданеллы. Но прежде
чем Извольский успел позондировать на этот счет Францию и Британию, Австрия
объявила об аннексии. Италия восприняла это как оскорбление, а Сербия - как
угрозу. В России эффект этого объявления был усугублен настойчивым требованием
германского посла признать действия Австрии правильными; посол угрожал
объединенным выступлением Австрии и Германии.
Россия, пойманная врасплох и поставленная перед угрозой объединенной группы,
уступила, глубоко затаив злобу. Обида эта усугублялась еще чувством горечи от
потери своих позиций на Балканах.
другой немаловажный личный фактор. Австрия же, упоенная своим первым успехом в
подражании германскому методу политики - действию бронированным кулаком, -
продолжала и дальше применять этот метод.
Обман Эренталя с Боснией ярко выделяется среди прямых причин, приведших к войне.
Конфликт этот лишь усложнил обстановку, потому что в период 1906-1914 годов
наблюдалось улучшение официальных отношений Германии по крайней мере с Францией
и Британией. Отношения эти были бы еще лучше, если бы не непрестанный,
чрезмерный рост германского флота. Теперь легко видеть, что поддержка кайзером
антибританских морских амбиций Тирпица вызывалась тогда, главным образом,
бахвальством, но тогда это выглядело скорее как постоянная преднамеренная угроза
все привело к тому, что кайзер заменил Бюлова на должности канцлера
Бетман-Гольвегом - человеком, жаждавшим мира, но мало способным сохранить его.
Он поспешно начал переговоры об англо-германском соглашении и нашел у
либерального правительства (полномочия которого были продлены выборами 1910
года) горячий отклик. Однако на пути к практическим результатам этих стремлений
встали препятствия: во-первых - оппозиция Тирпица какому бы то ни было
соглашению в морских вопросах; во-вторых - просьба Германии так сформулировать
соглашение, что исключалась всякая возможность выступления Британии на поддержку
Франции. Это было слишком очевидным стратегическим ходом, и сэр Эдуард Грэй дал
единственно возможный ответ на это: <Нельзя искать новых друзей за счет отказа
от старых>.
Тем не менее атмосфера несколько разрядилась. Как говорят документы, германская
пресса и кайзер все еще страдали англофобией
Едва ли не самым ярким подтверждением этой мысли было мнение, что посещение в
1908 году британским королем австрийского императора Франца-Иосифа было шагом к
тому, что бы отторгнуть Австрию от Германии. Теперь из австрийских архивов нам
известно, что король фактически просил помощи Франца-Иосифа, чтобы сгладить
трения между Британией и Германией, и расценивал германо-австрийский союз как
естественную связь. Все же переговоры помогли установлению несколько лучших
отношений между британским и германским министерствами иностранных дел и привели
их к обоюдному урегулированию различных спорных вопросов. Взаимоотношениям
помогла также договоренность Франции и Германии относительно Марокко
Характерно, что вслед за этим, правда небольшим, урегулированием международной
обстановки возник новый кризис.
Кризис этот, как ни странно, был вызван миролюбиво настроенным министром
иностранных дел Кидерлен-Вехтер, против которого выступил кайзер, - новое
проявление нерасчетливой двойственности, опасной характерной черты политики
Германии. В июне 1911 года Кидерлен-Вехтер отправил канонерскую лодку в Агадир с
целью подтолкнуть Францию к уступке Германии концессий в Африке. В ответ на это
Ллойд-Джордж, ранее противник бурской войны и вождь пацифистов в британском
кабинете, выступил публично с речью, в которой предостерегал Германию об
опасности подобной угрозы миру. Эффект этой речи вместе с решительным
подчеркиванием готовности поддержать Францию потушил искру, которая вот-вот
могла привести к мировому пожару.
Чувство обиды сильнее, чем когда-либо подогрело общественное мнение Германии, и
страна с энтузиазмом приветствовала новое увеличение германского флота. Однако
последовавшая вскоре договоренность относительно Марокко отмела серьезный
источник трений между Францией и Германией
Хальдан должен был сознаться, что его <духовная родина> стала <пороховым
складом> - хотя он поделился своими опасениями только с товарищами по кабинету.
Все же рост партии войны в Германии сопровождался сплочением и тех элементов,
которые стояли за мир, причем больше всего их было среди социалистов. Миролюбие
германского канцлера оставляло открытой дорогу для дальнейших переговоров и
соглашений.
В это самое время на Балканах вновь запахло порохом. Бессилие Турции и пример
Италии, занявшей Триполи, подтолкнули Болгарию, Сербию и Грецию выступить с
требованием автономии для Македонии как средства изгнать Турцию из Европы. Турки
быстро потерпели поражение
Долей Сербии в добыче была Северная Албания. Но Австрия, уже ранее опасавшаяся
амбиций сербов, не хотела позволить славянскому государству получить доступ к
Адриатике. Она мобилизовала свои войска, и угроза ее Сербии, естественно,
вызвала в ответ подобную же подготовку в России. К счастью, Германия стала на
стороне Британии и Франции, чем предупредила опасность.
Однако договоренность этих держав явилась причиной нового кризиса.
Возникновением Албании в качестве независимого государства было нарушено
равновесие при распределении добычи. Сербия требовала теперь части Македонии.
Болгария отказывалась не только на словах, но и под ударами, позволить
объединенным силам Сербии и Греции победить ее. Между тем Румыния была втянута в
борьбу, а Турция отошла в сторону, чтобы под прикрытием столбов пыли, поднятых
<собачьей грызней>, вернуть себе потерянную собственность.
В результате всего этого больше всех выиграла Сербия и больше всех потеряла
Болгария. Это совсем не было по вкусу Австрии, и она предложила летом 1913 года
немедленно напасть на Сербию.
Но Германия удержала Австрию, посоветовав большую умеренность, сама же
необдуманно дала повод к новой обиде России, распространив германский контроль
над турецкой армией. Россия увидела, как вянут ее мечты о Дарданеллах, а
Ближайшей целью русских было восстановление поколебленного влияния России на
Балканах, и они пытались склонить на свою сторону Румынию, что являлось первым
шагом к образованию нового Балканского союза. Намерение это вызвало новую
тревогу в Австрии, хотя вскоре ее внимание было отвлечено неизменными трениями
среди ее разнородных подданных.
Для подавления недовольства хорватов и сербов внутри страны и в аннексированных
провинциях, а также румынских подданных в Трансильвании Австрия применила грубую
силу. Это же средство она пыталась применить и к внешнему государству - Сербии,
которая представляла собой естественный сборный пункт всех угнетенных, бежавших
из Австрии. Лидеры Австрии понимали, что война явится лучшим средством затушить
разногласия внутри страны. В этом понимании они не были одиноки. Народные
волнения в России, только частично подавленные применением нагаек и ссылки, а
также агитация в Германии за всеобщее избирательное право заставляли
воинствующие партии обеих стран смотреть на войну как на спасительное средство.
Возбуждение сторонников войны, безусловно, было усилено законом о трехгодичной
службе, который был проведен во французской армии как средство против
недостаточности людских запасов Франции; стимулом к этому явилось недавнее
расширение германской армии.
Все же германский посол во Франции донес Бетман-Гольвегу, что
<несмотря на шовинистическое поведение многих кругов и общую мечту вернуть
потерянные провинции, французская нация в целом может быть охарактеризована как
нация, желающая мира>.
Что касается настроений Пуанкаре, то самое большее, что можно было о них
сказать, выразил он сам словами: <Франция не хочет войны, но и не боится ее>.
Тем не менее в другом месте часть Европы была уже посыпана порохом, и роковая
неизбежность войны была близка.
Фатальная искра была выбита 28 июня 1914 года в Сараеве, столице Боснии. Первая
жертва была отмечена иронией судьбы. Пылкие славянские националисты, стремясь
подвинуть свое дело убийством эрцгерцога Франца-Фердинанда, наследника
Франца-Иосифа, вычеркнули из списка живых единственного влиятельного человека в
Австрии, который был их другом. Франц-Фердинанд лелеял мечту о такой
реконструкции государства, при которой различные национальности были бы связаны
не мертвым узлом власти сверху, а федерацией
Но для большинства славян Боснии он являлся только символом насилия, а для
крайних националистов, замышлявших его убийство, было еще больше причин его
ненавидеть. Ведь мечта Франца-Фердинанда о внесении спокойствия внутри страны
путем создания федерации должна была разрушить их мечту - оторваться от Австрии,
примкнуть к Сербии и образовать расширенное юго-славянское государство.
Кучка юных заговорщиков искала и получила помощь от сербского тайного общества,
известного под названием <Черная рука>.
Общество это состояло главным образом из армейских офицеров, образовавших
группу, враждебно настроенную к гражданскому правительству Сербии. Слухи о
заговоре как будто дошли до ушей министров, и на границу были посланы приказы
перехватить заговорщиков. Но так как <охранители> - пограничная стража - также
были членами <Черной руки>, то меры предосторожности, естественно, не были
приняты. Кажется, хотя наверняка утверждать нельзя, смутное предостережение было
послано и в Вену.
В чем не может быть уже никакого сомнения - это в поражающей беспечности
австрийских властей при охране эрцгерцога и циничном равнодушии к несчастью с
этим крайне непопулярным наследником престола. Потиорек, военный губернатор
Боснии и будущий руководитель наступления против Сербии, даже если бы он был
заговорщиком, не мог сделать большего для облегчения задачи убийцам. Поэтому
трудно отказаться от подозрения, что он и был им.
Первая попытка покушения во время проезда эрцгерцога к городской ратуше
сорвалась. Потиорек так неловко организовал возвращение, что автомобилю
эрцгерцога пришлось остановиться: Раздались два выстрела, смертельно ранившие
эрцгерцога и его морганатическую супругу, презираемую двором. Эрцгерцог умер в
11 часов утра.
Весть о преступлении вызвала ужас и возмущение во всех странах - за исключением
Австрии и Сербии.
Сербская пресса с трудом скрывала свою радость, еще меньше ее скрывала сербская
общественность. Сербское правительство, измученное балканской войной и всей
душой стремившееся к миру, чтобы закрепить за собой добычу этой войны, было
вынуждено подать в отставку за одно только предложение произвести расследование
убийства. Последствия необдуманной смены министерства в такое тяжелое время были
роковыми.
Расследование, производившееся австрийской полицией, также велось спустя рукава.
Через 24 часа Визнер, командированный Австрией для руководства следствием,
донес, что хотя сербское общество и чиновники замешаны в этом деле, <нет
доказательств участия в преступлении сербского правительства: Напротив, есть
основание полагать, что оно стоит совершенно в стороне от этого покушения:>.
Решение Австрии было быстрым
настало время раз и навсегда рассчитаться с Сербией за все - слова, которые
Конраду фон Гетцендорфу
показались отголоском его собственных перманентных порывов к войне.
5 июля кайзер заверял графа Гойоса, австрийского хранителя печати, что Австрия
может положиться на полную поддержку Германии
Россия <никоим образом не готова к войне>, Германия же к ней готова была - в
этом кайзер не сомневался.
Не давая Австрии совета держаться в рамках разумной умеренности, германское
правительство позаботилось, однако, о том, чтобы на случай войны была обеспечена
поддержка Италии, Болгарии, Румынии и Турции.
Италии нельзя было позволить угадать задуманное, но Австрии было предложено
подумать над наградой Италии как платой за ее помощь в случае войны.
Ультиматум предъявляется сербскому правительству в 6 часов вечера 23 июля - в
день, когда сербский премьер-министр отсутствует. Ультиматум требует не только
прекращения всякой пропаганды против Австрии, но и признания права Австрии
сменять по своему усмотрению любого сербского чиновника и назначать взамен этого
в Сербии своих чиновников. Это - прямое насилие над Сербией как независимой
страной. На ответ дано только 48 часов.
На следующий день германское правительство передает в Петербурге, Париже и
Лондоне ноты, в которых устанавливает, что требования Австрии <умеренны и
правильны>. Германское правительство не могло еще видеть ультиматума, когда оно
легко мысленно это писало, добавив притом угрозу, что <любое вмешательство:
повлечет за собой неисчислимые последствия>. В Лондоне нота вызвала изумление, в
России - ярое негодование.
За две минуты до истечения срока ультиматума ответ Сербии был передан
австрийскому посланнику. Не теряя даже времени на прочтение этого ответа, посол
порвал дипломатические отношения и в соответствии с полученными инструкциями
специальным поездом выехал из Белграда. Три часа спустя был отдан приказ о
частичной мобилизации Австрии против Сербии. Одновременно подготовительные меры
к мобилизации были приняты в Германии и России.
Несмотря на все это, сербская нота фактически согласилась на все требования
Австрии, за исключением двух, которые определенно нарушали ее самостоятельность.
Когда кайзер 18 июля своего возвращения прочел ноту, он написал на ней следующее
замечание:
<Блестящие достижения для столь короткого промежутка времени - 48 часов: Большая
моральная победа Вены, но вместе с этим отпадает и всякий предлог для объявления
войны>.
А относительно частичной мобилизации Австрии он добавил:
<По правде говоря, я бы никогда не отдал приказа о мобилизации>.
Бетман-Гольвег соглашается с мнением кайзера, и утром 28 июля совет этот
пересылается в Вену с добавлением, что <если Австрия будет продолжать отвечать
отказом на все предложения посредничества или арбитража, одиозность
ответственности за мировую войну в глазах германского народа падет на германское
правительство>.
ответственность Грэя [Британия] перед парламентом и иная точка зрения на этот
счет кабинета вместе с невыясненностью настроений общественного мнения помешали
такому заявлению Британии. Кроме того, Грэй опасался, что подобное выступление
сможет усилить позицию сторонников войны в России и Германии. Он попытался
вместо этого найти путь к соглашению. Первым его шагом было обращение к Берлину
24 июля с просьбой поддержать направляемое к Австрии требование о продлении
срока австрийского ультиматума. В Берлине просьба эта не встретила отклика: она
с запозданием была передана в Вену, куда и поступила за два часа до истечения
срока ультиматума, причем сразу же была отвергнута австрийским правительством.
25 и 26 июля Грэй сделал еще одно предложение о совместном посредничестве
Германии, Британии, Франции и Италии, причем на время разбора конфликта Австрия,
Россия и Сербия должны были воздержаться от военных операций.
Рим и Париж сразу на это согласились. Сазонов в Петербурге, первый поднявший
вопрос об этом предложении, теперь в принципе согласился, но вначале предпочел
вести переговоры непосредственно с Веной. Берлин - отказался.
повидав германского министра иностранных дел, австрийский посол
протелеграфировал в Вену:
<Германское правительство твердо заверяет, что оно ни в коей мере не
солидаризируется с предложением Грэя; напротив, оно решительно отказывается от
его рассмотрения и передает его лишь для того, чтобы удовлетворять Англию:
Германское правительство поступает так, придерживаясь той точки зрения, что
чрезвычайно важно, чтобы Англии в данный момент не стала на сторону России и
Франции>.
28 июля, после того как кайзер увидел ответ Сербии, произошло, как мы говорили,
некоторое снижение тона. Но предостерегающее письмо Бетман-Гольвега - вообще
первое его предостережение - пришло в этот день в Вену слишком поздно и было
слишком нерешительно.
В 11 часов утра 28 июля Сербии было передано по телеграфу объявление войны
Австрией.
Горькая ирония лежит в основе как причин, так и методов поспешного решения
Австрии. С военной точки зрения все говорило за оттягивание объявления войны,
так как армия не могла быть готова к выступлению ранее 12 августа. Но сообщения
Германии побуждали Австрию торопиться;
Берхтольд и Конрад боялись в случае промедления потерять поддержку Германии и
вообще возможность объявить войну. Берхтольд
<Я полагаю, что новая попытка держав Антанты добиться мирного разрешения
конфликта возможна лишь до того времени, пока объявлением войны не будет создана
иная обстановка>.
чтобы получить подпись императора на акте об объявлении войны, он приглушил все
его сомнения, включив в акт в качестве оправдания, что Сербия первая напала на
австрийские войска. Достигнув желаемой цели и получив подпись императора, он
просто-напросто вычеркнул фразу, относящуюся к воображаемому нападению сербов.
Теперь уже в пропасть летели, очертя голову, на всех парах, влекомые <военной
необходимостью>:
Генеральные штабы Европы, строя свою громадную и громоздкую машину, позабыли об
основном и первом принципе военного искусства - гибкости, эластичности. Как при
мобилизации, так и во время операций армии материка были почти неуправляемы.
В Германии, в России и даже в Австрии все стремления государственных деятелей
мирно разрешить конфликт разбивались о противодействие генералов, стоявших за
войну и предсказывавших всевозможные ужасы в случае пренебрежения их
техническими советами.