Несмотря на предостережения, я решил поехать на сентябрьскую встречу Валдайского клуба и на форум в Ярославле. В обоих мероприятиях принимали участие российские и иностранные эксперты, а также представители высших органов власти России: в рамках первого – премьер Владимир Путин, второго – президент Дмитрий Медведев.
- Участвуя в этом, ты легитимизируешь антидемократический режим современной России, - говорили мне мои российские друзья. Я услышал, что буду легитимизировать режим Путина, как Леон Фейхтвангер в книге "Москва 1937" оправдывал сталинские процессы. Я ответил, что я не собираюсь легитимизировать ни один режим, а более того, я считаю, что нельзя сравнивать Москву 1937-го с современной, и что всегда лучше разговаривать, чем не разговаривать. Разве что сидишь в тюрьме, а на разговор тебя вызывает следователь.
Не отказываться от диалога
На заседание Валдайского клуба меня пригласил его организатор и вдохновитель, близкий к Путину Сергей Караганов; на форум в Ярославле – доверенный экономист Медведева Владислав Иноземцев. Я принял приглашения, так как мне было любопытно, как выглядит такая "показуха", как называют это мои российские друзья. Я хотел сопоставить мнения официальной и неофициальной России и посмотреть, как действуют люди, которых Ленин называл "полезными идиотами Запада". Наша редакция использовала это определение при публикации текста выдающегося российского политолога ("Полезные идиоты Путина"). Лилия Шевцова, которой я восторгаюсь, которую я уважаю и ценю, критиковала в этой статье Валдайский клуб и его наивных участников.
Валдайский клуб и форум в Ярославле – это, действительно "показуха". Отрежиссированное представление, в котором премьер Путин и президент Медведев представляют себя Западу. Однако к собственному удивлению я встретился там с фантастическими людьми: Кириллом Роговым, Вячеславом Иноземцевым, Александром Архангельским, Андреем Зубовым, Владимиром Рыжковым. Это лишь несколько фамилий, весь список гораздо длиннее.
Меня поразил предельно откровенный разговор о прошлом России, а особенно о сталинизме. Конечно, были и такие россияне, которые пытались релятивизировать эту историю, даже оправдать ее. Но большинство говорило честно и смело – как об истории, так и о политике нынешнего правительства. Более резко нападали на премьера Путина, чем на президента Медведева. Среди участников дискуссии были и критики, и защитники, и люди, связывающие с происходящими в России процессами острожные надежды.
Я лично боюсь попасть под влияние мышления, что что бы ни сделали Путин или Медведев – это лишь "показуха". Я помню дебаты времен Горбачева с российскими эмигрантами 80-х годов и с элитой польского подпольного движения. Я слышал, что перестройка – это "показуха" для Запада. Так же считала и польская коммунистическая номенклатура. Однако когда я читал советские газеты, у меня складывалось впечатление, что язык меняется, а вместе с ним меняется действительность. Перестройка началась с декораций, но в реальности (в отличие от театра) декорации в конце концов начинают жить собственной жизнью.
Когда самые рьяные члены партии поняли, то дело не только в смене декораций, они начали призывать к ниспровержению политического курса Горбачева, как в знаменитом тексте Нины Андреевой "Не могу поступиться принципами". Но в итоге коммунизм проиграл, и никто не хочет его восстановления. СССР распался, и никто не хочет его реставрировать. В том числе и Путин, хотя он заявлял, что это была самая большая геополитическая катастрофа XX века.
Сейчас непонятно, куда движется Россия. Можно с легкостью утверждать, что Сергей Караганов, когда он пишет, что "Россия – это большая Катынь", не вызывает доверия, так как еще два года назад он убеждал нас в Варшаве, что Катынь – это лишь эпизод, который с маниакальной настойчивостью поднимают поляки. Но Россия действительно является большой Катынью, и идея увековечить память российских жертв сталинизма заслуживает поддержки. Независимо от того, кто это говорит и чем он руководствуется.
Ленин говаривал, что чем хуже российскому государству, тем лучше для революции. Я противник такого образа мышления. Я считаю, что чем хуже, тем хуже, а чем лучше, тем лучше. Поэтому стоит наблюдать за тем, что происходит в России и разговаривать об этом. Отказ от диалога противоречит той философии, которой сопровождалось строительство демократии в Польше.
Стальной взгляд Путина
В рамках заседания Валдайского клуба у нас состоялась встреча с губернатором Петербурга Валентиной Матвиенко. Мы услышали как на комсомольском собрании, что в России все обстоит наилучшим образом. Однако Медведев открыто сказал, что страна держится на высоких ценах на нефть и газ, и неизвестно, что будет, если это закончится. Если это говорит президент, это слышит каждый, кто хочет слушать.
У России есть реформаторский потенциал – таков мой вывод из разговоров с россиянами. Конечно, сейчас непонятно, кто руководил бы этими реформами – премьер Путин, президент Медведев? А может быть кто-то совсем другой? Ведь в России остался страх перед реформами, которые в 90-е годы ассоциировались с нищетой, коррупцией, мафией, хаосом.
В Ярославле президент отверг популярную идею, что Россия могла бы пойти китайским путем. Один из ведущих демократов сказал прямо, что если бы Россия пошла китайским путем, то мэра Москвы и его жену нужно было бы расстрелять, как расстреляли мэра Шанхая. Кто-то другой говорил, что если есть желание строить империю по китайскому образцу, то нужно покончить с поездками в отпуск в Альпы или отправкой дочерей на учебу в Бостон. Кто-то напомнил, что вопреки всеобщему убеждению, НАТО и Запад России не угрожают. Реальная же угроза – это исламский терроризм, а потенциальная – Китай.
Я понимаю смысл предостережений моих российских друзей от поездок на Валдай и в Ярославль. Я тоже опасался, что я подвергнусь манипуляции сознанием, и моя поездка сведется к фотографии с премьером Путиным. В Москве мы встречались с главой российского МИД Сергеем Лавровым. Он тепло высказывался о Польше, был удивительно искренен. Однако это не был язык подлинного диалога, я чувствовал тон имперского, советского самодержавия (например, в теме Кавказа и Приднестровья). Россия знает, чего хочет, говорил, казалось, Лавров, и либо мы примем эти условия, либо правительство России начнет говорить иным языком. Это моя интерпретация, я бы хотел, чтобы она оказалась неверной.
Из Москвы нас отвезли в Соч,и в резиденцию премьер-министра России. Принимали нас там со всеми почестями. Во время великолепного ужина в огромном зале Путин поприветствовал присутствующих и предоставил слово. Он был в великолепной форме – расслабленный, остроумный, одетый в спортивном стиле. Он чувствовал свою силу. На тему уличных демонстраций оппозиции он высказался пренебрежительно и презрительно, я слушал это с грустью.
Первые четыре вопроса, скорее всего, согласованные заранее, снимало телевидение. Потом журналисты вышли. Большинство высказываний иностранных гостей, конечно, плавало в вазелине. Я слушал это с неприятным чувством. Здесь Лилия Шевцова была права, но она ошиблась в том, что касалось российских голосов. В Сочи россиян не было, но на встрече Валдайского клуба они говорили много, умно и интересно. Это не был театр – это говорили живые люди, озабоченные судьбой России.
Из Польши кроме меня был бывший премьер Лешек Миллер (Leszek Miller). Все, что он говорил, было трезво и разумно. Я вначале спросил Путина о деле Химкинского леса, вырубка которого под автостраду взбудоражила российскую общественность. Он отвечал компетентно, но в духе статьи Юрия Лужкова, тогда еще мэра Москвы, опубликованной в тот день в "Российской газете": нет смысла разговаривать с авантюристами.
Потом я спросил о Михаиле Ходорковском, бизнесмене, который как только начал проявлять политические амбиции, сел якобы за финансовые махинации. Это сделало меня на один день знаменитым среди московской либеральной интеллигенции. Я отнял у Путина главную роль. Такого вопроса он не ожидал. Я увидел его гримасу и стальной взгляд. А потом прозвучал его безумно эмоциональный ответ, что у Ходорковского на руках кровь, так как его охранник убивал людей, за что он был осужден.
Потом британский аналитик задал Путину вопрос о демонстрациях оппозиции, которые жестоко разгоняются властями. Ответ меня снова огорчил. Российский премьер-министр говорил, как Ежи Урбан (Jerzy Urban) (бывший пресс-секретарь коммунистического правительства Польши – прим. пер.) во время военного положения: что оппозиция не имеет значения, а власть будет бить демонстрантов дубиной по голове, до тех пор, пока они будут нарушать административные запреты. Проблема в том, что власть не соглашается на проведение этих демонстраций.
Общественный порыв
Почему я спросил про Ходорковского? Потому что нельзя провести модернизацию без демократизации. Важно, чтобы власть вызывала доверие. В 80-е годы тестом на доверие к Горбачеву был его звонок в Горький, где находился в ссылке диссидент Андрей Сахаров. Сейчас весь мир смотрит на Ходорковского. Пока он не выйдет на свободу, российского премьера будут считать лидером, для которого важнее личная месть, чем государственный интерес.
Разумеется, я выступаю за постепенный путь России к демократии. Медведев заявил, что условием для демократии в России является защита прав человека любой ценой. Он говорил, что демократия не придет ни сверху, ни с Запада, а только снизу. Пример этого для меня – общественный порыв в защиту леса в подмосковных Химках. Я познакомился с возглавившей этот протест Евгенией Чириковой. Это прекрасная девушка, дитя перестройки, лицо новой России. Если в России появятся тысячи таких людей, то страна достигнет демократии. Я сказал это в интервью "Новой газете": либо гражданское общество, либо гражданская война.
Россияне осознают кризис: Россия оказалась на перекрестке. Отсюда акцент на модернизацию и десталинизацию. Отсюда поворот к Западу – до сих пор только на словах. Но Россия, которую я видел, это Россия откровенных дебатов.
Многие полагают, что конфликт между президентом и премьер-министром России – это иллюзия, игра в плохого и хорошего полицейского. Я не знаю, как это на самом деле, но я вижу, что они определенно по-разному расставляют акценты.
Путин говорит, что демократия – это то, что есть. Он говорит это жестко, хулиганским языком. Это создает впечатление, что он не верит в демократию: ни в России, ни на Западе.
Медведев говорит иначе: что демократия – это процесс. Что сейчас демократии стало больше, чем пять лет тому назад, что можно воспринять как закамуфлированную шпильку в сторону Путина.
Но я убежден, что существует конфликт между окружением Путина и Медведева. От людей премьера я слышал прямо, что Россией будет управлять Путин, а любые другие варианты – это фантазии. Другие же говорят, что это прямой путь к катастрофе России. Если Москва не совершит поворота, она потонет в стагнации.
Поэтому следует с доброжелательностью смотреть на тех, кто хочет модернизировать, то есть демократизировать Россию. В одной из своих статей Вячеслав Иноземцев написал, что сейчас быть за модернизацию, означает быть демократом. Я не знаю, что будет, но я держу кулаки за тех, кто хочет менять Россию к лучшему, то есть расширять сферу демократии.
В Польше перед выборами мы до последней минуты не знаем, кто победит. В России это известно за месяц до голосования. Поэтому я считаю, что я приехал в Москву из демократической страны. Демократии в России сейчас нет, а есть мягкий, либеральный авторитаризм. Но в России есть демократы. Невозможно представить себе демократическую страну без демократов. На этом основывается мой оптимизм. А как польский патриот и антисоветский русофил я желаю России всего самого лучшего.
