Большие исторические альтернативы рождаются лишь в лоне большой традиции
Приветствую участников форума!
Прояснение "взаимоотношений" между Кургиняном и Кожиновым (+ Бахтиным и Рабле) может быть и важно, но хочу обратить просвещенное внимание участников дискуссии на то, что Кургинян пишет в финальных абзацах своего сериала "Кризис и другие":
"...у большевиков была еще одна возможность - богостроительство. <...> ...лишь богостроительство могло позволить большевикам двинуться от Модерна <...> к Сверхмодерну. То есть к проекту, основанному на преодолении человеческим гением всех мыслимых и немыслимых вызовов. Вызова мортальности, вызова финальности, вызова второго закона термодинамики, аж вызова сжатия Вселенной... и так далее. В чем политический смысл движения от Модерна к Сверхмодерну? В том, что лишь при таком движении можно бы было придать мобилизации иной, несреднесрочный, характер. Устал уже объяснять, что мобилизация - это <...> коллективная готовность приносить жертвы ради достижения целей, предложенных мобилизующей идеологией. Если идеология светская, то жертвы носят характер "отсрочки вознаграждения" (строим светлое будущее потомкам). Если же идеология иная - то речь идет о жертвах во имя так или иначе понимаемого спасения. Советское население удалось побудить к "отсрочке вознаграждения" аж на несколько десятилетий. Во многом благодаря войне как "супермобилизатору". Но любая "отсрочка вознаграждения" носит в лучшем случае среднесрочный характер! А значит, к 60-м годам мобилизация под светскую идеологию должна была быть свернута. Что означало бы превращение светского коммунизма - в авторитарный капитализм китайского образца. Вместо этого трудящихся попробовали отмобилизовать под смехотворную цель - построение к 1980 году того, что Эрих Фромм назвал "гуляш-коммунизмом". Ну, да не в этом дело. Признав, что принятие светской коммунистической идеологии Лениным и Сталиным не позволяло спасти страну и общество иначе как за счет перехода от светского "Красного коммунистического проекта" к нормальному проекту "Модерн" в авторитарном варианте (рынок, частная собственность плюс партийный авторитаризм), - обсудим судьбу проекта "Модерн". Потому, что, если этот проект может быть спасен в XXI столетии, то китайцы, перешедшие на него своевременно <...> , не только тактически все сделали правильно <...> , но и нашли подлинно стратегический выход из тупика светской мобилизационной идеологии. Но если проект "Модерн" в XXI веке обречен на гибель - то никакого стратегического выхода из тупика китайцы не нашли. Ибо выход этот в одном - в переходе с рельс Модерна на другие рельсы. Каковыми могут быть или рельсы Контрмодерна и Постмодерна (то есть Телема), или же рельсы Сверхмодерна. <...> Не "бодаться" надо по поводу того, был Богданов негодяем или спасителем человечества. Надо попытаться спасти <...> Сверхмодерн, наполнив [его] новым содержанием, глубоко и тщательно проработав все, что предоставляет некая традиция, на которую можно опереться. Традиция отнюдь не только коммунистическая."
Кургинян прав в том, что большие исторические альтернативы рождаются не на пустом месте (посредством волюнтаристских импровизаций), но лишь в лоне большой традиции. История распорядилась так, что в христианском мире Евразии возникли две таких традиции: (1) восточная (православие), родившая идеи "Святой Руси" и "Москвы - Третьего Рима", как хранителей народов и их традиций; (2) западная (католичество и протестантизм), давшая идеи либерализма и его самокритики в лице марксизма, прогрессистски претендующих на всемирное воплощение посредством эмансипации индивида от всего идеально-надындивидуального божественного или "человекотворного", в результате чего должны раскрываться созидательные творческие потенции индивида, как следствие его непрерывно возрастающего материального благосостояния (?!).
В контексте (обсуждаемой не только Кургиняном) "проблемы Модерна" здесь важно то, что восточная (не только православная) традиция стремится сохранить иррациональности, а западная - неуклонно преодолевать их архаику (прогрессистское "отрицание" прошлого современным) в пользу "научно обоснованной" рациональности, породившей, однако,
* * *
ТОЖДЕСТВО СПИНОЗЫ
Одной образованности (информированности) недостаточно для целенаправленного творчества и поддержания жизни. Для перевода информации из дескриптивного (описательного) состояния в прескриптивное (предписательное) требуется определенная социальная энергия, обеспечиваемая высоким уровнем мотивации людей. Сама же мотивация зависит от факторов социокультурного и духовного плана, решающим из которых является устойчивая (цивилизационная и национальная) идентичность общества и человека.
Поэтому необходимый для перевода информации из дескриптивного состояния в прескриптивное уровень социальной энергии определяется уровнем идентичности, формируемой феноменом Культуры (как овнутренном в нашем сознании коллективном историческом опыте), которая "определяется триадой: система верований, система ценностей, система норм. В этом смысле культура воспроизводит в современном обществе функции церкви: ей дано освящать и отлучать, возвеличивать и дискредитировать, поощрять и осуждать. При этом современная "культура-церковь" наследует статус великих мировых религий: она действует независимо от властей предержащих (во всяком случае, только такие ее действия являются "церковно" подлинными, аффицирующими общественные верования и страсти, независимо от национальных границ и классовых статусов)" (А.Панарин, "Глобальное политическое прогнозирование").
Продолжавшееся в течение примерно 250 лет "рационализация" европейского (и далее - западного) человека и общества (путем их "очищения" от всех иррациональностей "человекотворного" надындивидуального), имела небезобидные последствия, разрушив в западной культуре две (!) из трех ее подсистем: систему верований (первая волна секуляризации - атеизм, материализм, эволюционизм 18-19 веков) и систему ценностей (вторая волна секуляризации - "революция досуга" 1960-х на Западе изменила соотношение коллективного долга и индивидуального блага в пользу последнего (Ж.Дюмазедье)). Осталась одна подсистема - система норм, которая разрушается прямо на наших глазах: для неолиберализма социальным "носителем" современных демократических свобод является "юноша Эдип" (З.Фрейд) - не жертва трагического недоразумения, а героическая фигура, избавляющая нас от несносного "отца", напоминающего о норме и дисциплине.
Как ни странно, но эта "философско-культурологическая лирика" приближает к пониманию конкретных явлений современности. Например,
ТЕХНОКРАТИЗМ - КОНЧИНА ФУНДАМЕНТАЛЬНОЙ НАУКИ
"Субъект-объектная" онтология Нового времени находила подтверждение в начавших бурное развитие в Европе математике и механике, не только предоставлявших логически обоснованные и выраженные формулами объяснения наблюденным в эмпирическом опыте фактам, но и обратно: не существовавшее ранее в реальности, но логически обоснованное, выраженное формулами и доведенное до "числа" новое могло быть создано человеком и воспроизведено им в нужном количестве. То есть не только истина может быть выражена в функциональной форме логических связей идей, но и такие формы таких связей представляют некоторую истину. Вероятно, именно это наблюдение, превращающее в тождество высказывание Спинозы "порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей", и явилось наиболее весомым обстоятельством, способствовавшим "продвижению" новой картины мира и ее социального "носителя". Короче говоря, через систему воспитания и образования и общественное мнение такая "субъект-объектная" онтология становится "очевидностью" в последующих поколениях, то есть парадигмой не только (европейского) научного метода, но и общественного сознания.
Культура превращается в логистику, а человек - в управляемую логистикой "логему" с предсказуемым поведением. Но это запускает бумеранг, так как в соответствии с известной теоремой К.Геделя тотальная рационализация лишает Культуру и социум свойства полноты как предпосылки способности к "взятию новых высот" (развитию) - С.Франк в своем "Предмете знания" рассматривает дилемму:
либо формула "если А, то В" выражает простую тавтологию (В заранее содержалось в А), либо, если в В есть нечто новое по сравнению с А, оно несет в себе некий иррациональный остаток "внелогической" бытийственности (ср. с дилеммой, рассмотренной И.Кантом в "Критике чистого разума": либо наши выводы носят дедуктивный характер строго логического следствия из имеющихся посылок - тогда они достоверны, но по существу означают не действительно новое знание, а экспликацию уже заданного в посылках содержания; либо наши выводы основываются на наблюдении фактов - и тогда мы получаем новое, но при этом не вполне достоверное знание).
Это означает, что в "сознании" достаточно рационализированного социума даже само понятие о действительно новом фундаментальном знании о мире ограничивается и замещается понятием о новых технологиях ("технократизм" мышления).
Есть основания полагать, что именно вторая волна секуляризации 1960-х добила фундаментальную европейскую науку (последними "всхлипами" которой были все более слабеющие поиски новых элементарных частиц), ставшую к тому времени уже общеупотребительной, так как в соответствии с западными общекультурными установками на "комфортность" (под "истиной" стало пониматься "удобство") приоритет получила модель, а не наблюдение (опыт), сопряженное с "риском и напряжением Кюри". Здесь действует нехитрая логика: модель базируется на прочном фундаменте математики и знаний, полученных и проверенных предыдущими поколениями ученых, а потому истинность новой модели обоснована, а ее решения могут дать "новые законы природы", что остается лишь проверить (например, "исторические" открытия А.Фоменко, "объективные" закономерности economics (в том числе и нобелевски оцененные), "суперструны и адронный коллайдер", наконец). Однако при этом упускается из виду простое обстоятельство: понятие "фундаментальный закон" (природы) предполагает (логическую) невыводимость из уже известного (ср. с независимостью систем аксиом в математике).
По существу именно на это указывал уже в начале 20 в. выдающийся немецкий математик Г.Кантор: "Если математика имеет полное право развиваться совершенно независимо от всяческих метафизических влияний, то, с другой стороны, я не могу этого права... признать, например, за аналитической механикой и математической физикой. По моему мнению, эти науки, как в своих основах, так и в преследуемых ими целях, метафизичны" (Новые идеи в математике, Сборник шестой, СПб., 1914). Та же мысль звучит и у основоположника системного анализа Л. фон Берталанфи в его обзоре критики общей теории систем: "Нужно сказать, что современный позитивизм стремился быть исключительно чисто научным движением. Поразительно, однако, что люди, объявившие себя "философами науки", не обогатили современную науку ни каким-либо эмпирическим исследованием, ни новой идеей, в то время как многие профессиональные философы или полуфилософы, справедливо осуждавшиеся ими за "мистицизм", "метафизику" или "витализм", несомненно, внесли свой вклад в современную науку. Эддингтон и Джинс в физике, Дриш в биологии, Шпенглер в истории - таковы лишь немногие из них" (A Critical Review, "General Systems", vol. VII, 1962).
Эти соображения соответствуют тому, что новации идут вниз по вертикали: новые духовные и мировоззренческие интуиции эпохи - новые фундаментальные идеи в науке - новые прикладные разработки - новые промышленные технологии. Давно известны "формулы прогресса": (1) Скорость приращения общетеоретического (межотраслевого) знания должна превышать скорость приращения специализированного отраслевого знания. (2) Скорость приращения теоретического знания должна превышать скорость развития прикладного знания. (3) Рост общетеоретической подготовки студентов (и других обучающихся) должен опережать темпы их прикладной, специализированной подготовки.
Таким образом, чем меньше в Культуре запас общих фундаментальных идей, тем более конъюнктурными и заземленными оказываются ее практики - рационализация имеющегося и адаптация к настоящему, не дающие предпосылок инновационного скачка, когда "ученые" новой формации все более заняты присвоением "интеллектуальной ренты" (до 70% стоимости) не столько за счет использования качественно новых решений на основе фундаментального знания, сколько дизайнерскими ухищрениями. Поэтому-то С.Кардонский в статье "Кризисы науки и научная мифология" вынужден констатировать: "За последнее десятилетие не открыт ни один объект и не сформулировано ни одного концептуального представления, сравнимых с открытием гена, молекул, теплоты, информации и разработкой соответствующих теорий" (Отечественные записки, 2002, № 7). В общем, создается нешуточное впечатление, что происходит возврат от homo sapiens (человека разумного) к homo habilis (человеку умелому) через современную стадию homo ludens - "человека играющего" с его постмодернистской "культурой публичности": "Бессмысленно заботиться о том, чтобы быть правым, главное - быть интересным" (С.Фиш).
* * *
Марксизм был сильнейшей "научной" самокритикой Запада, на которую его господствующие классы не могли найти адекватного ответа почти 150 лет. Парадоксально, но в этом затруднении "господам мира сего" помогли европейские "новые левые", наконец-то сообразившие, что для Капитала основным источником прибыли является способность людей к производству - человеческое качество, истоки которого лежат в Культуре (как овнутренном в нашем индивидуальном сознании коллективном историческом опыте). Следовательно, чтобы раз и навсегда покончить с Капиталом, нужно лишить его первичных источников прибыли, произведя деконструкцию "идеального", в частности, Государства и Культуры. Лечение головной боли с помощью гильотины! Господствующие классы быстро сообразили, что такое радикальное средство дает им исторический шанс на сохранение главного - своего господства, - так как деконструкция "идеального" лишает "трудящие массы" устойчивой идентичности (солидарности), определяющей необходимый для сопротивления и протеста уровень социальной энергии. Планируемое общество Постмодерна - это "бартовски бормочащие шизомассы делезовских ризом", интересующихся лишь непосредственно прилегающим к индивиду пространством и только его способных организовать, а потому "руководимых и направляемых" сохраняющими свое господство "новыми богатыми".
"В эпоху классического модерна интеллигенция выполняла роль церкви в пострелигиозном мире: она была на стороне "нищих духом" против господ мира сего, а ее творчество готовило новое обетование для тех, кого повседневная действительность лишала надежды. <...> Постмодернизм выражает следующую, завершающую фазу секуляризации: интеллектуальное творчество, лишенное обетования, считающееся только с логикой наличных обстоятельств и социальной конъюнктурой. <...> Двухсотлетняя полемика интеллектуалов с богатыми кончилась; началась их полемика с бедными." (А.Панарин, "Искушение глобализмом").
* * *
Вопрос о Спасении (об отношении к смерти и борьбе с потоком несущего к ней времени) - это главная проблема, решаемая видом homo sapiens и на индивидуальном и на коллективном уровне, определяющая cмысл его земного существования (животные такой проблемой не отягощены).
В специфических исторических условиях Европы 16 в. протестантская Реформация решила эту проблему в пользу индивидуального спасения, то есть устранения какого-либо "человекотворного" посредничества между индивидом и Богом (изначально - церковной иерархии, а далее - все более уже всякого надындивидуального). Это внутреннее дело католической Европы стало началом возвратного движения от коллективиста Христа к "естественному человеку" индивидуалисту Адаму.
В отличие от Европы (Запада) историческая судьба России многократно испытывалась внешним (чужим) воздействием и, следовательно, ставился вопрос о коллективном спасении, что каждый раз проявляло православное понимание смысла подвига Христа: "Служение коллективному спасению, есть спасение личное".
Трагичность положения состоит в том, что разрушая Культуру, Постмодерн разрушает ее как обитель кантовского "трансцендентного человека", превращая во "всеми гонимого" столь вожделенного когда-то (Модерном) "субъекта", о чем "Так говорил Заратустра": "Я учу вас о сверхчеловеке... "Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают" (Ф.Ницше).
С такими гражданами и "слиняла" Россия в три дня февраля 1917 г. (В.Розанов) - после героической наполеоновской эпохи Францию времен Луи Филиппа "заселил" буржуа-мещанин, не способный всерьез что-либо защищать (катастрофы Франции и в 1871-м и в 1940-м годах).
* * *
Конечно, было бы странным, если Кант, признавая трансцендентальное исследование способностей сознания, отрицал бы возможность постижения человека КАК трансцендентного по отношению к миру существа. Кант не знал ни о "коллективном бессознательном" психоанализа (К.Юнг), ни о "габитусах" культурной антропологии (П.Бурдье). Но гениальна его догадка о том, что ментальные реакции человека на раздражители опосредованы его прошлой культурной историей, овнутренной в его сознании (посредством механизма "сигнальной наследственности" (М.Лобашев), используемой в теории этногенеза Л.Гумилева). То есть Культуру можно "рационально" мыслить как сформированную коллективным историческим опытом кантовскую "априорную рамку" (А.Панарин), гарантирующую человеку избирательность его поведения, возможность отбирать события и выстраивать из них иерархии значимого и незначимого, адекватного и неадекватного. Таким образом, субъективное не тождественно индивидуальному и Культура как кантовская "априорная рамка", с одной стороны, очевидно, "субъективна", а с другой - "объективна" по отношению к индивиду.
Культурная антропология показала, что "выигрывают те человеческие сообщества, которые меньше тратят времени на взаимное согласование действий, на разъяснение коллективных целей, на то, чтобы общественно полезные действия совершались людьми с минимальным психологическим напряжением". То есть, здесь присутствует экономный автоматизм действия, обеспечиваемый овнутренной коллективной памятью и опытом - не спорить заново о вопросах, нашедших свое удовлетворительное разрешение в выработанной коллективной морали, а решать действительно новые и действительно спорные вопросы.
Об этом уже знал мудрый Б.Паскаль: "Не следует заблуждаться на свой счет; мы представляем столько же автомат, сколько дух. Доказательства убеждают только разум, обычай их делает весомее и достовернее".
Об этом знал и Кант: "Для многих дел, осуществляемых в интересах общества, необходим определенный механизм, при помощи которого члены общества могли бы вести себя лишь пассивно для того, чтобы правительство было в состоянии посредством искусственно создаваемого единодушия направлять их к общественным целям или по крайней мере удерживать от разрушения этих целей. Здесь, конечно, не дозволено рассуждать, здесь следует повиноваться".
Тотальность критического сомнения лишает человека самого его фундамента, а потому критическое сомнение должно иметь свои границы.
