От Мак Ответить на сообщение
К Monk Ответить по почте
Дата 24.02.2009 20:03:56 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Тексты; Версия для печати

Л.Юзефович: Идущие в носках по снегу вымерли (Беседа с З.Прилепиным)

http://www.lgz.ru/article/2650/
Идущие в носках по снегу вымерли

ИНТЕРТЕКСТ

Обычно я представляю писателей и публицистов, с которыми беседую – пишу о них какие-то добрые слова. В данном случае – не буду. Юзефович – активно читаемый автор, многие его книги экранизированы, фильмы по его сценариям смотрели сотни тысяч людей (как минимум можно назвать сериал «Гибель Империи»), и всё, что я хотел сказать, я скажу в своих вопросах. Сегодня встреча с мастером. Никакого пафоса в моих словах нет. Абсолютный профессионал своего дела – Леонид Юзефович. Которому на днях исполнилось 60 лет. С чем и поздравляю!

– Леонид Абрамович, я несколько раз слышал, что вы называете себя «рассказчиком историй». Мне кажется, что в этом нет и толики самоуничижения. Вы сами говорили (не ручаюсь за точность цитаты), что никакая эссеистика и публицистика не сравнится с мощно рассказанной историей. (Реальной историей – надо понимать?) И я согласен с этим.
В ваших текстах более всего важна удивительная, рифмующаяся, очаровывающая, потайная структура мира, которую вы можете увидеть, разглядеть. То есть, на мой взгляд, вы не просто рассказчик историй – но человек, способный эти истории обнаружить, понять и преподнести так, что они приобретают звучание иное, философское, метафизическое. Создаётся некая картина мира, где случайность (как один из престарелых романных приёмов) перестаёт быть той случайностью, какой она была и в бульварной литературе, и в русской классической, – но получает в ваших книгах какой-то новый смысл, который мне сложно сформулировать. Случайность как некая божественная ирония – быть может, так? Это некие божественные рифмы, которые, безусловно, куда более интересно обнаружить в истории (и вы умеете это делать как никто другой), чем придумать самому. И дело в том, что эти рифмы не просто нужно обнаружить, – на них надо иметь слух – и слух поэтический. У вас он есть в отличие от очень многих рассказчиков историй.
– Захар, после стольких комплиментов в мой адрес мне положено говорить что-то выдающееся по мудрости и оригинальности, а ничего такого я сказать не могу. Я не мыслитель, и моё понимание жизни растворено в подробностях самой жизни. Мне проще рассказать историю – иногда подлинную, иногда придуманную, а чаще подлинную, но изменённую, – чем потом сформулировать заложенный в ней смысл. В русском языке английские story и history обозначаются одним словом – история. Правда, с той существенной разницей, что в первом значении оно имеет множественное число, а во втором – нет. В обывательском представлении история (history) состоит из историй, и в этом отношении я – обыватель. Трудность в том, чтобы найти такую историю из жизни, в которой отразилось бы время, т.е. история общества. Я всегда хочу что-то сказать не столько о человеке как таковом, сколько о человеке во времени. У меня в юности был друг, который обожал две вещи – выпивать и спорить на отвлечённые темы. Однажды мы с ним выпивали и спорили о чём-то высоком, потом я пошёл провожать его до автобусной остановки и лишь на улице обнаружил, что свои ботинки он забыл у меня в прихожей и идёт по снегу в одних носках. Он тогда сказал мне примерно следующее: «Это потому, что истина для меня важнее, чем для тебя». Что это была за истина, я не помню, да и он, я уверен, тоже, но история осталась в моей памяти как знак времени, как символ 70-х, когда кухонные разговоры за бутылкой порождали тип человека, в пылу полемики идущего по снегу в одних носках. В 90-е годы этот тип вымер окончательно. Выпивка и поиск истины до конца не разошлись, но исчезла иллюзия, что вот прямо сейчас, за столом или по дороге к автобусу, можно раз и навсегда решить какие-то кардинальные проблемы бытия, по сравнению с которыми всё остальное совершенно не важно. Сейчас даже двадцатилетние прекрасно понимают относительность такого рода решений.
Что касается рифмовки событий, то это заложено в истории, как созвучия – в языке. Чем у поэта богаче словарный запас, тем неожиданнее рифма. Чем более широкой исторической реальностью оперирует прозаик, тем больше он видит таких совпадений. А вот о роли случайности в моей прозе вы сказали очень точно, я сам об этом в таких категориях не задумывался. Действительно, в самом слове «случай» ясно проступает ваше его понимание как «божественной рифмы»: тут и «случка» и «лук», и ещё многое другое, в чём ощущается соединение разных начал, сопряжённых, как тетивой, некоей волей – возможно, высшей. Такая проза тем и отличается от журналистики, что в ней так или иначе присутствует метафизическое начало. Мы часто путаем его с мистикой, но это разные вещи. Мистика – примета массовой литературы.
– Вы ещё много знаете историй, которые стоит рассказать? Будет ли книга о генерале Пепеляеве?
– Историй знаю много, и большинство их рассказать уже не успею. Мне исполнилось 60 лет, в этом возрасте у нормального человека творческий потенциал быстро падает, а критическое чувство нарастает. В итоге пишется всё меньше и меньше. Уже начинаю сомневаться, что меня хватит на давно задуманную документальную книгу о генерале Пепеляеве, которым, как и Унгерном, я интересуюсь почти всю жизнь и собрал большой материал о нём, в том числе архивный.
– Я как-то написал вам в личном письме, что мне очень симпатична ваша философия истории, где, примитивно выражаясь, «нет плохих». Это действительно так? Или вы не любите плохих людей принимать в свои тексты? Или, как всякому хорошему историку, вам чуждо однозначное, прямолинейное восприятие истории?
– Мой друг, писатель и очеркист Владимир Медведев написал однажды в своей книге о басмачестве в Средней Азии: «В прошлое нужно внимательно всматриваться, а не вперять в него укоряющий взгляд». Я полностью разделяю этот подход. К сожалению, «вперяющих» у нас традиционно больше, чем всматривающихся.
– Ваши предпочтения в русской литературе. Двадцатый век хоть как-то сопоставим с девятнадцатым? У нас была великая литература? Нет у вас ощущения, что у нас ещё хаотизировано восприятие литературы минувшего столетия? Что есть величины мнимые, что есть величины забытые?
– Любимый русский классик – Николай Лесков. Это единственный писатель, у кого я прочёл собрание сочинений от первого тома до последнего. Не знаю, как сейчас, но раньше в нашей профессии существовало железное правило: русский писатель должен жить долго. Или трагически погибнуть. Многие, рано умершие своей смертью, не получили того, что принадлежит им по праву таланта.
– Самая дорогая для вас и удачная, на ваш взгляд, экранизация ваших романов?
– «Казароза» режиссёра Алёны Демьяненко, хотя фильм очень отличается от романа.
– Вы следите за литературным процессом? Всё-таки упадок сегодня, подъём, что-то иное?
– По-моему, процентное соотношение хороших и плохих писателей во все времена одинаково, как в любой профессии. Другое дело, что писатель в наше время – профессия не самая востребованная. Негодовать по этому поводу и обвинять общество в бездуховности так же смешно, как возмущаться тем, что обществу требуются программисты, а не бондари. Функцию советского писателя сейчас отчасти взяли на себя журналисты, историки, священники и психотерапевты. При всём том хороших писателей у нас много, а есть просто замечательные. Тем, кто говорит об упадке литературы, советую взять подшивку литературных журналов 60–80-х годов прошлого века и начать читать всё подряд.

Беседу вёл Захар ПРИЛЕПИН